У беспокойной и непоседливой Гюльшан был свой мир, свои стремления. Уже в четырнадцать лет она влюбилась в богатого юношу Шарифа, жившего по соседству. Ему было двадцать лет, и он больше походил на девушку, чем на мужчину. Но он оказался трусом, и она быстро разлюбила его. В поисках развлечений Гюльшан часто ездила в Кабул, к родственникам, которые вели в столице светский образ жизни. Там под защитой чадры она выходила гулять на набережную, где были расположены апартаменты иностранцев, любовалась белокурыми немками, чернобровыми, как и сама она, турчанками. «Удастся ли мне когда-нибудь ходить также без чадры, щеголять в нарядных платьях, открыто и свободно гулять, веселиться и разговаривать с молодыми людьми?» — думала Гюльшан. Возвращаясь в Лагман, она проклинала затворническую жизнь, девичью участь и называла свой дом тюрьмой.
А между тем годы шли. К отцу Гюльшан стали наезжать женихи и сваты. Но никто из них не занимал ее мыслей: они были не из тех, кого она ждала. От этих женихов нельзя ждать ничего необычного, героического. А она жаждала романтики, приключений и просила у судьбы героя, о которых пишут в книгах, рассказывают в сказках.
Уже двадцать лет жизни ушли за плечи Гюльшан, а ее желания и мечты остались при ней. Увидев Надира, она возблагодарила судьбу, и восторгам ее не было предела. «Да, только такой достоин моей любви, только мужчина с храбрым сердцем мог поднять винтовку на человека, который имеет свободный вход в королевский дворец».
Как она обрадовалась, что отец оказался милостив к этому горцу! В нем она видела свое спасение. Теперь ее счастье и будущее зависят от нее самой, от ее решимости. Ее герой живет здесь, в их доме, работает в саду!
Одна только встреча с ним, и она заворожит его душу. Сама первая обнимет, первая поцелует его. Нет, она никому не отдаст его буйную кудрявую голову! Как хорошо, что под рукой находится Амаль! Она поможет ей добиться желанного, долгожданного часа свидания с Надиром. Обязана помочь!
Потеряв покой после ночи, Гюльшан решила действовать. За завтраком, когда Амаль принесла цветы, Гюльшан, опередив мать, взяла у нее розы и потянула девушку в столовую. Она угощала дочь садовника всем, чем был богат ханский стол. Несмотря на уговоры, Амаль отказалась от угощения. Схватив с вазы шоколад, Гюльшан сунула его в рот девушке.
— Ешь, ешь… — весело смеялась она. — Ну как, вкусно?
— Угу, — отвечала Амаль, улыбаясь и кивая головой.
Встреча с Надиром могла бы состояться в комнате Амаль, но как сделать, чтобы она ни о чем не догадалась? И Гюльшан решила подействовать на слабую струнку девушки. Амаль любила слушать рассказы, стихи…
— Ты знаешь, Амаль, я получила новую книжку. Хочешь, я тебе почитаю?
Амаль собиралась в этот день стирать белье, но соблазн был настолько велик, что она заколебалась.
— Ох, маленькая ханум…
— Мы с тобой друзья… — ласково прервала ее Гюльшан. — У меня есть имя, и ты, кажется, его знаешь. Ну-ка, скажи, как меня зовут?
Девушки рассмеялись. Они ушли в сад и нашли там укромное, укрытое от глаз местечко. Гюльшан посадила напротив себя Амаль и открыла рассказ Рабиндраната Тагора «Азади» («Освобождение»).
— Ну, слушай внимательно!
— Хорошо, маленькая… Нет, нет, милая Гюльшан, читай, пожалуйста… Буду слушать, как песню Надира.
«Ах вот как! Значит, и ты пленена его пением!» — подумала Гюльшан и хотела уже начать разговор, из-за которого пришла в сад, но Амаль заторопила ее, и Гюльшан начала читать. Дойдя до песенки, которую герой рассказа Факирчанд поет своей возлюбленной, Гюльшан продекламировала ее.
Амаль слушала затаив дыхание.
— Поняла? — с лукавым кокетством спросила ее Гюльшан.
Амаль кивнула головой.
— Все?…
— Не знаю. Я поняла так: блаженство человека в свободе. Каждый человек должен найти путь к своему освобождению. — И после небольшой паузы закончила: — Знаешь, Гюль… об этом же пел и сын Биби. — Дочь хана вспыхнула, Амаль не могла увидеть ее залитых краской щек. — Я проснулась и больше уже не могла уснуть. Он пел так хорошо…
— А… ты запомнила слова его песни?
— И слова и мелодия не выходят у меня из головы.
— А ну-ка, спой…
Амаль вполголоса повторила песню Надира.
— О, как чудесно! — воскликнула Гюльшан и, порывисто обняв девушку, принялась целовать ее.
Амаль смущенно вытерла губы. Дочь садовника не понимала, почему дочь хана так нежна с ней.
— Ах, Амаль, если бы ты видела, какой он красивый, мужественный, стройный, какой он!.. Хочешь, я тебе обрисую его внешность? — И, не дождавшись согласия, начала рассказывать: — Небесные ангелы в кольца завили его длинные волосы. На правом ухе у него, словно серп луны, висит костяная серьга. Он высок и строен, как кипарис, плечи его, будто раскрытые крылья орла, глаза горят, словно звезды на небе, а губы — лепестки алой розы… — И, с секунду помолчав, она спросила: — Теперь ты видишь его?
Амаль молча и внимательно слушала ее, стараясь представить и запомнить внешность Надира.
— Ты не назвала еще одного достоинства, — сказала она. — Голос у него, как у соловья!
— Ты просто молодец, Амаль! — восхитилась Гюльшан. — За завтраком отец так и сказал: «Он не поет, а состязается с соловьем». — И, как бы испытывая Амаль, спросила. — А что ты думаешь о словах его песни? Кто, по-твоему, его Лейли?..
Поглощенная созерцанием облика Надира, Амаль ответила не сразу. Гюльшан тронула ее за руку.
— Ну, что ж ты молчишь, а?
— Кто же может быть, кроме вас, Гюль…
Дочь хана звонко засмеялась.
— Но, Амаль, он ведь ни разу не взглянул на меня!
— Возможно, вы просто не заметили. Кто знает, может быть, тигренок уже подкрался к джейрану?
— Ха, ха!.. Джейран… — весело рассмеялась Гюльшан. — Ты что, смеешься надо мной, старой совой?..
— Ах, что вы! Отец говорит, вы самая красивая девушка в Лагмане. А мужчины любят красивых…
— Нет, Амаль, ты еще многого не знаешь. У любви нет выбора, красивая или рябая, богатая или нищая. У нее свои законы…
— Может быть, ханум, может быть… — печально проговорила Амаль. — Ко мне еще не приходила любовь. Да и совестно мне, девушке, окутанной вечным мраком, думать об этом…
Наступила длинная пауза. Сквозь тьму незрячих глаз Амаль мысленным взором видела Надира, слышала его песню о нежной любви и думала: «Что это за счастье, о котором так много слагают песен? Что такое молодость, которой так дорожат люди? В чем сила любви, если она и старых и молодых сводит с ума? Неужели все это доступно только свету живых человеческих глаз?» Так остро и так больно она еще никогда не ощущала своего несчастья. Ветер играл ее волосами, щеки ее разрумянились, а на ресницах повисли слезы, но она ничего не видела и не чувствовала.
Не спуская взора с Амаль, дочь хана злилась, что ничего не может прочесть в ее глазах. Наконец она решила, что дочь садовника ей не соперница, но кто же тогда та злодейка, которая встала на ее пути? Кто?..
Амаль неожиданно встала и в невыразимом смятении обвела вокруг невидящими глазами.
— Кругом тьма! Мрак!.. — прошептала она с глубокой горечью. — Ханум, пожалуйста, пойдемте отсюда…
Гюльшан заметила, как длинные ресницы Амаль задрожали и на них повисли блестящие капли слез.
Она впервые видела ее в таком волнении.
— Пойдем, — ласково откликнулась она и взяла Амаль под руку. — Я приду к тебе… хорошо?
— Нет, нет, маленькая ханум…
— Опять?..
— Ну, а как же? Вы же госпожа!
— Ну, пусть будет так, — поспешно согласилась дочь хана. — А почему ты не хочешь, чтобы я вошла в твой дом?
Амаль ответила не сразу. Ей казалось, дочь хана не дорожит именем своего отца и своей честью.
— Что же ты молчишь?
— Дочери Азиз-хана нечего делать там, где живут их слуги.
— Глупости! Мне надо пойти к тебе, я хочу поговорить с Надиром… И ты должна мне помочь! Я подарю тебе куклу…
— У меня цела еще и та.
— Нет, я подарю тебе свою куклу, гуттаперчевую, большую-пребольшую.
— И вам не жаль с нею расстаться?
— Нет. Ради него мне ничего не жаль.
«Сколько в ней безумства!» — подумала Амаль, и ей сделалось страшно за нее.
— Гюль… вы понимаете, что говорите?
— Я-то, милая, понимаю, а вот тебе трудно меня понять, — в отчаянии заговорила Гюльшан. — Пусть будет что будет, мне все равно… Я измучилась… Я люблю его. Сама судьба послала его в наш дом…
— Да, поет он замечательно.
— Меня мало интересует его голос. Только он сам…
— Вот ведь как бывает на свете! Вы без ума от его внешности, а я покорена его голосом. Как же нам его делить? — рассмеялась вдруг Амаль.
Гюльшан вскипела и, зло взглянув на Амаль, подумала: «Ах вот как? Беспомощный котенок выпускает когти!» Но она пересилила себя и ласково сказала:
— Ладно, не будем ссориться… Ты должна помочь мне! — и, круто повернувшись, быстро направилась к дому.
Вбежав в свою комнату, Гюльшан дала волю чувствам. Заломив руки, она быстро ходила по пушистому ковру взад и вперед, а потом подошла к раскрытому окну и задумалась. Как жаль, что Надир неграмотный! Написала бы ему обжигающее душу письмо. Но кочевник не умеет читать. Впрочем, порок ли это? Таких, как он, тысячи, сотни тысяч на земле. Взгляд ее упал на дорогое покрывало из черного шелка, висевшее у дверей.
— О чадра, как ты мешаешь мне жить!.. Предать бы тебя огню незамедлительно и без сожаления!
Целый день металась Гюльшан по дому в ожидании ночи. Лихорадочная страсть и жажда романтики толкали ее на дерзость, неслыханную для афганской девушки. Она решила выйти к Надиру в сад.
И вот долгожданный час наступил. Сад опустел. В Лагмане зажглись многочисленные огни. Закончился вечерний намаз, а вслед за ним и ужин. Притворившись больной, Гюльшан отказалась от ужина и молитвы. Запершись в своей комнате, она обдумала план свидания с Надиром. Напротив ее двери — комната матери, самой молодой, тридцативосьмилетней, жены ее отца. Комнаты расположены одна против другой, и обе выходили в большую гостиную. На дверях гостиной широкие тяжелые портьеры, гипсовый пол закрывал громадный ковер.
Гюльшан ждала, пока все в доме уснут. В двенадцатом часу слуги погасили свет и ушли вниз в свои каморки. Гюльшан подошла к дверям, приоткрыла портьеру гостиной. В хрустальной люстре играла луна.
Гюльшан все же решила повременить и вернулась обратно. Сердце ее колотилось, огонь любви звал ее в сад. Может быть, и сегодня Надир будет петь, и она по песне найдет его.
Минуты тянулись, как бесконечный путь каравана в пустыне. А Надир молчал. «Надир! Надир!.. Мой храбрый витязь, где ты? Как мне тебя найти?» — шептала Гюльшан.
Наконец она поднялась, тихо вышла в гостиную и, как кошка, крадучись подошла к дверям комнаты матери. Та спала крепким сном. Гюльшан опять вернулась в свою комнату, села у окна и стала смотреть в сад и ждала голоса Надира. «О, если бы он повторил свою чудную песню! Я мигом нашла бы его. Но песни нет, и в этом виноват отец. Я должна видеть его! — Она снова встала, подошла к двери, остановилась. — Что же делать? Как быть? — схватилась она за голову. — У девушки ведь всего одна честь!.. Честь!..» — повторяла она. Время шло. Часы тикали и будто говорили настойчиво и твердо: «И-ди! И-ди!..»
«А где же искать его в этом необъятном зеленом просторе?!» Она опять вернулась к окну, начала прислушиваться.
Из полуночной тьмы будто кто звал ее: «Я жду тебя, моя Лейли. Я здесь, твой Меджнун! Отбрось колебания… Ты же знаешь, что любовь не знает преграды страха… Смелей!..»
Влажные глаза Гюльшан обратились к небу.
— О Иллахи! Мой любимый зовет меня, помоги!..
Часы звонким боем начали новый счет времени. Третий час! Больше ждать невозможно. Чадра окутала ее стройный стан, спрятала шелковую ночную рубашку. Мягкий ковер скрадывал шаги босых ног. Подобно человеку, шагающему к виселице, волнуясь и дрожа, Гюльшан спустилась по кирпичным ступенькам на первый этаж. Остановилась, пугливо прислушалась, посмотрела на дверь. Надо пройти через кухню, а к ней ведет длинный коридор.
«Вдруг кто-нибудь из слуг проснется, примет меня за вора, поднимет крик на весь дом? Смерть и вечный позор!.. О Надир, и кто тебя послал на мое несчастье!» «Вернись, опомнись», — говорил ей разум. А безумство шептало свое: «Фу, какая ты жалкая!.. Будь же львицей, ты дочь афганца! Иди, тебя зовет любовь, зовет огонь в его груди!»
Тихо, беззвучно, как змея, проскользнула она по коридору, бросилась к окну и легким прыжком очутилась в саду.
Луна светила так ярко, что тени деревьев казались живыми фигурами, одетыми в черные накидки. А что, если в саду ее подстерегают злые духи? Нет, она ничего не боится! Ей все равно. И, преодолев девичью стыдливость и гордость, Гюльшан устремилась вперед.
Ветер шевелил ветви, освещенные лупой, они качались, пугая девушку. Раздался плач совы, и ночная птица пролетела над ее головой, бросая на землю огромную тень. Девушке стало страшно. Она съежилась, прильнула к дереву.
Откуда-то доносились далекие, неясные звуки. Шептались кусты. Мимо пробежал какой-то зверек. Она вздрогнула. «Куда идти? Где искать? А что, если побежать к черным розам?» Отбросив назад чадру, чтобы не мешала, Гюльшан побежала. Грудь ее бурно дышала, мысли путались. Ничего уже не соображая, она добежала до черных роз. Надира там не было. От досады Гюльшан готова была разрыдаться.
Неожиданно застучала колотушка, из-за деревьев показались два черных силуэта. Гюльшан ринулась в кусты. Люди прошли мимо, не заметив ее. «О рок мой! Это Надир с какой-то женщиной». Они остановились в нескольких шагах от нее. Горячее волнение охватило Гюльшан. Женщина положила Надиру руку на плечо, потом взяла за руки… И оба молча пошли.
«Какой жестокий урок! — бесновалась Гюльшан. — Ради такого плута я рискую жизнью, добрым именем отца? Стоит ли он моих волнений!.. Да не обманываю ли я сама себя? Люблю ли я этого дикого, безграмотного кочевника? Какая же я безумная! Люблю человека, который любит другую!.. Боже, и что только будет теперь со мною?!»
Прячась за деревьями, Гюльшан пошла за парочкой, не упуская их из поля зрения. Спотыкаясь, до крови царапала босые ноги, руки, лицо.
Чтобы приглушить готовый вырваться из груди стон, она больно укусила руку. «Несчастное существо, если не можешь за себя постоять, так уйди с пути, не мешай другим… — говорила она себе. — Ну нет, добровольно я никому не уступлю его! Но кто же это? Уж не Амаль ли? О, если это она! — Безумные, дикие мысли запылали в ее мозгу. — Она меня узнает!.. Я отравлю ее, злодейку-притворщицу».
Услышав шаги, женщина обернулась, и Гюльшан онемела. Это была Биби.
— Ханум! В такой поздний час! — в испуге воскликнула Биби.
Задыхаясь от волнения и усталости, Гюльшан бросилась к Надиру и, покрывая его лицо, руки, одежду поцелуями, залепетала:
— Убей меня или возьми в жены. За тебя я… я… на смерть пойду! Я люблю тебя!..
Не помня себя от страха, Биби оторвала девушку от сына.
— Вы с ума сошли!.. Вы… — зашептала она, дрожа от волнения. — Ой, господи, какое несчастье!.. — И, повернувшись к сыну, приказала ему уйти.
— О нет, я не отпущу его! — воскликнула Гюльшан. — Он мой! Все возможно… все мыслимо… Давайте бежим все вместе. Вот сейчас, сию минуту… Прошу вас, милая, добрая Биби, будьте милостивы. Я достану все… деньги, золото, все, что понадобится… Я отдам все свои драгоценности за вашего сына, только не отнимайте его у меня. Не отнимайте…
Биби зажала ей рот рукой. Надир повернулся и ушел.
«Вот они, барские дети! — думала Биби, прижимая к себе Гюльшан. — Не зная тяжести труда, не ведая страха за завтрашний день, за хлеб, они способны сгубить и себя и других! Подумать только, какие слова она говорит: «влюблена…», «давай убежим».
— Дочь моя, — говорила она, стараясь сдерживать охватившее ее волнение, — вы умеете читать коран и большие, хорошие книги. Вы не такая, как мы, темные, безграмотные люди. Рассудите вашим умом. Ваш отец приютил нас, он наш кормилец, дал нам работу, а вместе с нею и хлеб. Можно ли в благодарность за добро украсть у него дочь? Простят ли люди и аллах такое преступление? И как вы можете порочить честь и имя своего отца? Нет, это ужасно! Лучше покончить с жизнью, чем идти на такое страшное преступление.
— Люблю!.. Люблю его!.. — плача, твердила Гюльшан, не слушая Биби.
— Но, Гюль… он еще молод! — взмолилась Биби с рыданиями в голосе. — Ему совсем неведомо чувство любви. Он еще не знает девичьей ласки и никогда не слышал нежных слов. Разве вам такой нужен муж? Вам надо богатого, именитого молодого человека. Опомнитесь, будьте благоразумной, не губите себя, прошу вас! У меня всего один сын. Ради аллаха, пожалейте меня…
— Нет, нет Биби, не говорите мне этого, не говорите, — повторяла, всхлипывая, Гюльшан. — Я и слушать не хочу, лучше молчите!
Но разве Биби могла молчать? Вчера она всю ночь провела без сна, думая о Надире. А эту ночь решила быть с ним вместе, чтобы он не пел и не играл на флейте. А получилось еще хуже. О, какая же это страшная для Биби ночь! И что принесет ей утро?
— Пойдемте, нас могут увидеть. Пожалейте голову моего сына. Его убьют, если заметят с вами, клянусь аллахом, нам не миновать гнева хана… — в страхе шептала Биби.
— Хорошо, — вдруг согласилась Гюльшан. — Только проводите меня домой, прошу вас.
— Хоть на край света, ханум, торопитесь!
Сердце Биби разрывалось на части в тревоге за сына. Страх за последствия этой ночи жег ее сознание, и она готова рыдать, призывать на помощь всех богов. «Теперь мне все понятно, — думала она, шагая рядом с замолкшей Гюльшан. — Вот она, его Лейли! Вот кто сделал его Меджнуном! Нет, никогда, ни за что на свете не быть ей его женой. Лучше прочь из Лагмана! Скорее, скорее! Но куда же бежать? Где скрываться? О, как тесен мир для бедных людей!»
Добежав до дома, Гюльшан бросилась в свою комнату, упала на тахту и горько зарыдала. «Как посмел этот кочевник отвернуться от меня? — в ужасе спрашивала она себя. — Зачем я так унизила себя перед этим невеждой? Как я смела так безумно целовать его руки!..» Ей было стыдно.
Но это продолжалось недолго. Облик Надира встал перед ней, и она, словно милосердный судья, уже искала оправдание его поведению. «Ах, зачем я его осуждаю напрасно? Разве мог он вести себя иначе в присутствии этой властной женщины?..»
И дочь хана начала утешать себя, что после ее горячих поцелуев Надир будет думать только о ней. О, теперь-то уж она властна распоряжаться его дикой, неотесанной душой, его сердцем!
Поглощенная мыслями о Надире, Гюльшан не заметила, как давно уже взошло солнце, не слыхала шагов вошедшей матери.
— Ты проспала утренний намаз и завтракать не идешь. Уж не заболела ли?
Гюльшан вздрогнула от неожиданности. Увидев нарядно одетую мать, овладела собой и, даже не поднявшись с тахты, раздраженно буркнула:
— Ах, мама, оставьте меня в покое, мне не до молитвы!
Мать с испугом взглянула на дочь, присела рядом и хотела обнять ее. Гюльшан отшатнулась.
— Что с тобой происходит? Ты совсем сбилась с пути. Никого не признаешь: ни бога, ни отца, ни мать! — сказала она с ласковой грустью. — Может, расскажешь, что с тобой?
— Ничего я вам не расскажу, мама, — раздраженно ответила Гюльшан. — А богу я в полночь помолилась…
— В ночной сорочке? — в ужасе воскликнула мать. — Да ты просто обезумела!..
— Может быть, может быть… — быстро и зло заговорила Гюльшан. — Вот и отправьте меня в дом умалишенных. Там мне, наверное, будет легче, чем в этом доме.
— О аллах, что она говорит! — разгневалась мать. — Я отцу скажу, пусть он выдаст тебя замуж. Только замужество спасет тебя!
— Хорошо, я выйду замуж! Но только за любимого, а не за того, за кого вам вздумается выдать меня. Я сама определю свою судьбу.
Мать онемела от этих необычных для афганской девушки слов и в страшной тревоге выбежала из комнаты.
Гюльшан проводила ее презрительным взглядом.
— Хватит с меня вашего опекунства! Хочу сама любить и сама выбирать себе мужа. Сама! Сама!.. — кричала она в истерике.