3 апреля утром руководство большевиков получило телеграмму от Ленина, из которой становилось ясно, что уже к вечеру вождь прибудет в революционную столицу. По словам Шляпникова, радость по этому поводу «была огромна». Во всех районных комитетах РСДРП(б) Петрограда началась бурная деятельность: большевики обклеивали заводские районы листовками, выступали на митингах и приглашали своих сторонников и «попутчиков» принять участие в торжественной встрече своего лидера. РБ ЦК сформировало делегацию, которая должна была встретить Ленина на российско-финляндской границе, на станции Белоостров.

Шляпников явился в Исполком Петросовета и сообщил там о приезде большевистского вождя. Особой радости у большинства собравшихся эта новость не вызвала: эсеро-меньшевистское большинство справедливо опасалось ленинского радикализма. Информация же о том, что Ленин проехал через территорию Германии, «их буквально покоробила». Однако, скрепя сердце, вожди Совета решили принять участие в официальной встрече знаменитого политического эмигранта. Для приветствия от имени Исполкома Совета делегировались М.И. Скобелев и Н.С. Чхеидзе. Организационной стороной встречи от имени Совета должен был заняться все тот же Шляпников. Последний воспользовался этим поручением и мобилизовал всех, кого мог: солдат гарнизона, рабочих и т. д. В итоге встречать Ленина вышла огромная многотысячная толпа с красными флагами и транспарантами. Выглядело это так, будто в столицу приехал не вождь радикальной оппозиции, а признанный национальный лидер.

В 9 часов вечера 3 апреля поезд, на котором ехал Ленин пересек административную границу Финляндии и прибыл на станцию Белоостров. На перроне его встречали сотни рабочих Сестрорецкого завода, а также группа видных большевиков во главе с Каменевым, Шляпниковым, Коллонтай и др. Судя по всему, среди встречающих не было Сталина, во всяком случае, его имя не упоминается никем из свидетелей той встречи. Однако гипотеза ряда зарубежных историков о том, что Сталин уклонился от участия во встрече, опасаясь гнева вождя за «неправильную» политическую позицию, не выдерживает критики. Отношения внутри партии в начале 1917 г. были таковы, что расхождение во взглядах не считалось преступлением. Кроме того, рано или поздно Сталину все равно пришлось встречаться с Лениным, вряд ли он был так напуган, чтобы отказаться от участия в торжествах только из-за короткой отсрочки.

Ближе к истине, как представляется, версии Троцкого и американского историка Слассера. Троцкий видел в этом факте подтверждение того, что «между ним (т. е. Сталиным — АС.) и Лениным не было ничего, похожего на личную близость». Слассер, соглашаясь с этим мнением, добавляет, что именно третьего апреля Сталин участвовал в работе подготовительного совещания, которое должно было рассматривать вопрос объединения большевиков и левых меньшевиков (т. е. того информационного совещания, решение о проведении которого было принято на большевистском совещании двумя днями ранее).

Как бы то ни было, встреча товарищей по партии со своим вождем состоялась. Если верить свидетелю этого события, Ф.Ф. Раскольникову, кронштадсткому большевику, бывшему членом встречающей делегации РБ ЦК и ПК РСДРП(б), Ленин был в прекрасном расположении духа, впрочем, равно как и все остальные: «Он был как-то безоблачно весел, и улыбка ни на одну минуту не сходила с его лица». То же самое Раскольников писал и о настроении Каменева и Зиновьева, вернувшегося из эмиграции вместе с Лениным: «взволнованный радостью свидания Каменев быстро вошел в залу, ведя за руку не менее взволнованного тов. Зиновьева». Действительно, для старых товарищей, которые не виделись несколько лет и теперь, наконец, после ссылок и эмигрантской безысходности встретились в дни подъема революции, которую они ждали и готовили десятилетиями, радоваться было более чем естественно.

Однако как только Ленин в сопровождении Каменева и других встречающих вошел в свой вагон, радостная эйфория уступила место жесткой критике. Ленин уже видел последние номера «Правды» и усвоил основные приоритеты политики партийного руководства. Нюансов внутрипартийной борьбы он, конечно, знать пока не мог. «Едва войдя в купе и усевшись на диван, — описывает произошедшее Раскольников — Владимир Ильич тотчас накидывается на т. Каменева:

— Что у вас пишется в «Правде»? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали…».

Попав «с корабля на бал», Ленин сразу же ввязывается во внутрипартийную борьбу, критикуя Каменева. То, насколько его интересовали вопросы, связанные с расстановкой сил в партии, показывают воспоминания другого участника встречи, Шляпникова, представлявшего противоположенное Каменеву крыло партии. Вообще то, что Ленин уделил много внимания Шляпникову не случайно, он быстро понял, что ему следует искать опору и поддержку среди левых большевиков, отодвинутых Каменевым на периферию партийной жизни: «Во время пути В.И. Ленин буквально осаждал меня вопросами о положении дел в партии. Из краткого обмена мыслями можно было понять, что Владимир Ильич понимал в основном создавшееся у нас в стране положение. Первыми его вопросами были вопросы о положении в партии, о причинах переворота к оборончеству «Правды», о позиции отдельных товарищей».

О своей позиции Ленин заявил сразу же по прибытии в Петроград, на митинге, устроенном в честь его приезда. На вокзале от имени «революционной демократии» его приветствовал Чхеидзе, который призвал Ленина идти вместе с большинством Совета «сомкнутыми рядами» в деле обороны революционной России. Другой выступавший, некто Максимов, флотский офицер, и вовсе выразил надежду увидеть Ленина членом Временного правительства. Ответ Ильича на эти приветствия был столь же неожиданным для большинства слушателей, сколь знаменитым он стал впоследствии. Сцена произнесения вождем знаменитой речи с броневика будет увековечена в десятках произведений искусства всех жанров — от кинематографа до скульптуры и от литературы до живописи. Содержание этой речи резюмировалось в лозунге, которым она и заканчивалась: да здравствует всемирная социалистическая революция!

Даже такие левые деятели как Суханов были неприятно поражены ленинским радикализмом. Возвращаясь с Финляндского вокзала вместе с Раскольниковым в трамвае, будущий историк революции «кисло брюзжал по поводу ленинских речей». Каково было первое впечатление умеренных большевиков, победивших в борьбе за организацию внутрипартийного режима, сказать сложно. Но левые, оттесненные Каменевым, Сталиным и Мурановым с партийного Олимпа, явно торжествовали. «Что, Николай Николаевич, батько приехал! А?», — потирая руки и улыбаясь говорил Суханову Залуцкий. Даже в написанных спустя несколько лет страницах «Записок о революции» отражается триумф левой «фракции» большевиков. Ленин для них не просто лидер, он их единомышленник, «батько».

Суханов оставил описание выступления Ленина перед двумя сотнями большевиков, участников Всероссийского совещания Советов, значение которого трудно переоценить. «Мне не забыть этой громоподобной речи, потрясшей и изумившей не одного меня, случайно забредшего еретика, но и всех правоверных», — писал он. Ленин пошел дальше даже самых крайних радикалов из числа большевиков: «Не надо нам парламентарной республики, не надо нам буржуазной демократии, не надо нам никакого правительства, кроме Советов рабочих, солдатских и батрацких депутатов!..». «Не парламентарная республика, — говорил Ленин — возвращение к ней от СРД было бы шагом назад, а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху». Более того, Советы — уже есть «настоящее правительство. Думать иначе — значит впадать в анархизм». Однако, «Ленин определенно отгораживался от Совета и решительно отбрасывал его целиком во враждебный лагерь», ведь «Революционно-оборонческий Совет, руководимый оппортунистами, социал-патриотами, русскими шейдемановцами, может быть только оружием буржуазии. Чтобы он служил орудием всемирной социалистической революции, его надо еще завоевать, надо из мелкобуржуазного сделать его пролетарским». По словам Суханова, «формула» Ленина «была воспринята как чисто анархистская схема», а его соображения о тактике и стратегии партии вызвали среди «генералов» большевизма «полную растерянность».

Под «генералами» Суханов понимал тех, в чьих руках оказалось кормило партийной власти в последние недели — Каменева и его соратников. Последние «долго и дружно аплодировали» вождю, но «как-то странно смотрели в одну точку или блуждали невидящими глазами», не зная как реагировать на столь неожиданный поворот событий. Сам Каменев был настолько обескуражен ленинской эскападой, что сумел ответить осаждавшему его вопросами Суханову только растерянное «Подождите, подождите!..».

На следующий день после приезда Ленина состоялось совместное заседание всех социал-демократических организаций, посвященное перспективам объединения соперничающих фракций в общую партию. Как бы ни был Ленин критически настроен по отношению к умеренным социалистам, он на это совещание явился. Более того, он не выступал категорически против объединения, как такового. Он лишь предложил в качестве его основы свою программу, заведомо неприемлемую для абсолютного большинства меньшевиков и «внефракционных социал-демократов». Он повторил основные тезисы своей ночной речи перед товарищами по партии. Но если большевики были только шокированы и обескуражены смелым полетом ленинской мысли, то Чхеидзе, Церетели, Гольдберг и другие умеренные меньшевики нашли ее вообще по ту сторону здравого смысла. «Ведь это бред — кричал с места Б.О. Богданов — это бред сумасшедшего!.. Стыдно аплодировать этой галиматье». Ему вторил Гольдберг: «Ленин ныне выставил свою кандидатуру на один трон в Европе, пустующий вот уже 30 лет: это трон Бакунина!» («Устранение полиции, армии, чиновничества» — требовал Ленин, пользуясь бакунинским оборотом «снизу доверху», говоря о будущей организации общества). Вместо того чтобы способствовать сближению различных течений русского марксизма, совещание ярко высветило непреодолимые границы между ними. Лидеры меньшевиков, игравшие в те дни первую скрипку в петроградском Совете, объявили Ленина стоящим вне социал-демократии. Таким образом, точка в объединительных усилиях была поставлена умеренными. Ленин лишь умело подвел своих оппонентов к этому.

Стоит отметить, что большевистский лидер действовал строго в рамках той логики, которую за несколько дней до этого на большевистском совещании отстаивала левая фракция партии. «Механическому» объединению «разношерстных элементов» он противопоставил платформу, на основе которой могла строиться идеологически гомогенная организация.

Тем временем правые большевики, на стороне которых было численное превосходство, которые контролировали «Правду», равно как и большую часть остальной партийной прессы, среди которых было большинство сколько-нибудь заметных большевистских публицистов, теоретиков и организаторов, начали приходить в себя от растерянности. Некоторые из них, в частности, вошли в бюро, созданное объединительным совещанием для работы над созывом общего социал-демократического съезда. Энергия этой инициативы, правда, очень скоро иссякла в связи с тем, что ленинская линия все больше укреплялась в большевизме, ставя его в открытую оппозицию гипотетическим партнерам по объединению.

Однако до поры до времени внешнему наблюдателю казалось, что Ленин обречен на почти полное одиночество в собственной партии. «Мы не допускали, — с горечью признается Суханов — чтобы Ленин оставался при своих «абстракциях». Тем более мы не допускали, чтобы этими абстракциями Ленин мог победить не только революцию, не только все ее активные массы, не только весь Совет, но чтобы он мог победить ими даже своих собственных большевиков», «сплоченное давление» которых должно было способствовать быстрому «протрезвлению» вождя.

По наблюдениям Суханова, на стороне Ленина в его внутрипартийной борьбе в первые апрельские дни были только две женщины — Александра Коллонтай и Инесса Арманд. Правда, оговаривается он, «мне не известна позиция его заграничного соратника Зиновьева, довольно осторожного господина, коего обороты по ветру стоили не особенно дорого». Не известна «одному из самых лучших представителей мелкой буржуазии» и позиция многих других большевистских деятелей, чьи усилия и привели к торжеству ленинского курса на Апрельской конференции партии. Попытаемся восполнить этот пробел и проследить эволюцию взглядов и позиций наиболее влиятельных представителей РСДРП(б) в первой половине апреля.

О позиции нескольких наиболее крупных большевистских деятелей можно судить по протоколу заседания ЦК 6 апреля. Общая дискуссия на этом заседании касалась, разумеется, тезисов Ленина. Несмотря на чрезвычайную скупость протокольных записей, можно констатировать, что с содержательной критикой Ленина выступил один Каменев. Он заявил, что Ленин ошибочно «оценивает момент как 1871 г., а у нас еще нет того, что совершено в 1789 и в 1848 годах», что «революция буржуазная, а не социальная» и что поскольку российская ситуация в ленинских тезисах оценена не верно, то и конкретной программы на них построить нельзя.

Тут следует отметить, что характерная для западной историографии интерпретация позиции Каменева, которая вышла в тираж с легкой руки Р. Такера, входит в очевидные противоречия с данными источника. Дело в том, что Такер считал, что острие каменевской критики было обращено против «схематичности», абстрактности ленинских тезисов и не затрагивала их содержательной стороны. Однако принципиально важно, что Каменев 6 апреля отвергал ленинские идеи по существу, давая иные оценки характера революции, ее перспектив, статуса и роли Совета и т. д.

Слассер, вслед за Такером, утверждает, что позиция Сталина и Каменева во время обсуждения ленинских тезисов 6 апреля была идентична: «Более того, как подчеркнул Такер, сталинская критика целиком отвечала позиции, которую занял на том же собрании Каменев». Но это не так. В отличии от Каменева, выступавшего с альтернативной программой и дававшего концептуальную критику, Сталин как раз ограничился неудовлетворительной оценкой формы ленинских тезисов, а вовсе не их содержания. «Схема, — говорил Сталин, — но нет фактов, а потому не удовлетворяет. Нет ответов о нациях мелких».

Если Каменев не согласен с тем, что Совет — пролетарское правительство, Временное правительство — безусловный враг, а буржуазная революция исчерпала себя и должна перейти в революцию социалистическую («у нас еще нет того, что совершено в 1789 и в 1848 годах» — говорит он), то Сталин как будто колеблется, не спорит по существу с ленинской «схемой», а только требует дополнительных доказательств и «ответов о нациях мелких». Как известно, национальный вопрос считался в партии «коньком» Сталина, а в ленинских тезисах ему действительно не было уделено места.

Интересно, что Зиновьев также занял позицию осторожной критики вождя. Он выразил недоумение относительноленинской позиции (хотя совсем недавно был соавтором первого «Письма из далека», в котором намечались те же самые взгляды). Однако и он не стал критиковать основные постулаты учителя. Он лишь указал на то, что целый ряд вопросов требуют прояснения: «Армия и изменение ее отношения к нам в случае социализма (т. е. Зиновьев в принципе готов был разделить с Лениным установку на немедленную борьбу за социалистические преобразования — А.С.). «„Мелкие“ производители и их палки в колеса. Не дана связь русской революции с Западной Европой».

Впрочем, в тот момент Зиновьев был в своих взглядах очень близок к Ленину. Так, по свидетельству Луначарского, в апреле 1917 г. он «призывал к замене старого <министерства> министерством, назначенным Советом рабочих и солдатских депутатов».

Пожалуй, позицию Зиновьева 6 марта можно характеризовать как «критическую поддержку» Ленина. Кое-что о взглядах Зиновьева на рубеже апреля 1917 г. можно также заключить из его статей, одна из которых была опубликована в «Правде» еще до приезда знаменитых эмигрантов, 1 апреля. В ней Зиновьев как раз пишет о «связи русской революции с Западной Европой», беспощадно критикуя «англо-французских империалистов» и их русских пособников (министров Временного правительства) за стремление продолжать «с обеих сторон одинаково грабительскую войну». Противостоять алчным притязаниям буржуазии могут, по словам Зиновьева, только «рабочие-интернационалисты всех стран», которым следует общими усилиями низвергнуть империалистические режимы, положить предел войне и «выйти на широкую дорогу борьбы за социализм». Эти тезисы Зиновьев развивал в следующей статье, опубликованной в «Правде» 8 апреля. В ней он идет дальше, провозглашая от имени революционной социал-демократии: «Мы тоже не хотим двоевластия. Мы тоже за то, чтобы в нашей стране существовала единая власть. И этой властью должны быть Советы Рабочих и Солдатских Депутатов». Произошедшую революцию Зиновьев считал лишь «первым шагом» международной пролетарской революции, которая теперь нуждается в дальнейшем развитии и в помощи со стороны западного пролетариата. При выполнении этих условий, «русская революция 1917 года послужит началом конца капиталистического строя».

На этом уровне, аналогии в построениях Ленина и Зиновьева очевидны. Оба выступали с анти-оборонческих позиций, против Временного правительства и его зарубежных союзников за международную пролетарскую социалистическую революцию, которая должна положить конец капитализму. По всей видимости, Зиновьев разделял мысль Ленина об исчерпанности буржуазно-демократического этапа русской революции, и соглашался с ленинской установкой на то, что единственной революционной властью должны стать Советы. Однако из его ссылки на Запад можно сделать вывод о том, что он напрямую (и в большей степени, чем Ленин) увязывал переход к социалистической фазе революции с помощью западных рабочих. Он мог — и не без оснований — претендовать на то, что именно он проанализировал связь русской революции с ситуацией на Западе (в обеих статьях этому уделяется много внимания). В этом контексте его комментарий по поводу тезисов Ленина можно рассматривать не только как критику, но и как содержательное дополнение.

Наконец, известна оценка ленинских тезисов Шляпниковым, также присутствовавшем на том заседании. Шляпников, как и следовало ожидать, более всех расположен к солидарности с взглядами вождя, но и он не полностью удовлетворен: «Две части тезисов — говорит он, излагая свое видение ленинской программы — Первая часть — отношение к войне — вполне приемлема. Вторая часть (т. е. оценка Советов и провозглашение социалистической перспективы текущей революции. — АС.) — не дает практических лозунгов. Нет организаций». Иными словами, Шляпников, также как и Сталин с Зиновьевым, видит недостаток ленинского анализа в слабой разработке тактических вопросов практической работы, без которой радикальная программа теряет свою привлекательность. «Нет организаций» — это указание на то, что отсутствует программа практических шагов. Ведь даже Советы, по признанию Ленина, находятся в чужих руках. А раз так, то и опереться не на кого в деле перехода к социалистической фазе революции.

Но это вовсе не попытка противостоять Ленину по существу выдвинутых им тезисов. Похожую позицию занял и Теодорович.

Итак, вопреки прочно укрепившемуся в исторической литературе мнению, первая реакция большевистских «генералов» на ленинский радикализм вовсе не была ни единой, ни полностью негативной. Многие чувствовали растерянность перед лицом крутых поворотов мысли вождя, но относились к ним с интересом. Подчеркнем еще раз, что даже Сталин, входивший в ядро установившегося во второй половине марта внутрипартийного режима, не встал в прямую оппозицию Ленину, даже в первые дни после его приезда. Выше уже говорилось, что даже в середине марта политические взгляды Сталина несколько отличались от каменевских, что будущий генсек был заметно левее своего товарища по ссылке и по перевороту в «Правде». В этом контексте понятна его промежуточная позиция, в рамках которой он не солидаризировался с Лениным, но и не выступил против него, попросив вождя конкретизировать свою «схему», наполнить ее фактами.

Как бы то ни было, но заседание ЦК 6 апреля так и не принесло победы ни Ленину, ни Каменеву, организатору и лидеру действовавшего внутрипартийного режима. Колебания остальных «генералов» лишь подчеркивали остроту и неизбежность внутрипартийной борьбы за определение политического курса партии. Эта борьба не могла не выйти за пределы узкого круга участников заседания 6 апреля. И поскольку разногласия не могли быть разрешены иначе, оппоненты и не определившиеся «единогласно пришли к выводу, что всего целесообразнее открыто продискутировать эти разногласия» перед широкой партийной аудиторией и при ее живом участии.

* * *

Прозондировав почву и осознав, что без борьбы ему не удастся быстро развернуть партию в соответствии со своей стратегией, Ленин выносит свои тезисы на страницы «Правды». Уже 7 апреля они были опубликованы под заголовком «О задаче пролетариата в данной революции!». Ленин оговаривает, что эта публикация отражает его личную точку зрения и осуществляется исключительно от его имени. Очень лаконично в статье были изложены основные тезисы вождя: антиоборончество, исчерпанность буржуазно-демократического и переход к социалистическому этапу революции, отказ в какой бы то ни было поддержке Временного правительства, требование не парламентарной, а советской республики и немедленной передачи власти Советам, контроль со стороны Советов над банками, а также над производством и распределением; кроме того, Ленин считал необходимым скорейший созыв партийного съезда, изменение программы (в том числе включение в нее требования «государства-коммуны») и названия партии, а также «обновление Интернационала». Эта статья восполняла часть отмеченных оппонентами пробелов и открывала широкую внутрипартийную дискуссию о тактике и стратегии большевизма.

Каменев нашел необходимым немедленно отреагировать на публикацию тезисов Ленина и сделал это уже на следующий день, в номере «Правды» от 8 апреля. В короткой статье «Наши разногласия» он еще раз подчеркивал, что речь идет лишь о личной позиции Ленина, а вовсе не о линии ЦК партии, которая остается прежней «впредь до каких-либо новых решений ЦК и постановлений общероссийской конференции партии». Таким образом, он противопоставлял Ленина всей партии, определившейся со своим политическим курсом на прошедшем совещании, которое Каменев называет в статье «съездом». Этот курс, зафиксированный в резолюциях и постановлениях партийного «съезда», «мы будем отстаивать… от критики т. Ленина».

По существу выдвинутых Лениным идей Каменев высказался предельно кратко: «Что касается общей схемы т. Ленина, то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую». Тактика, вытекающая из такой оценки, по мнению Каменева гибельна, поскольку грозит убрать из под ног большевиков почву реальной политики и превратить их из партии революционного пролетариата «в группу пропагандистов-коммунистов». Выразив надежду «отстоять свою точку зрения» в «широкой дискуссии», Каменев присовокупил к статье текст резолюции, оглашенной им на недавнем советском совещании. Главный лозунг этой очень умеренной резолюции сводился к призыву в адрес «революционной демократии» осуществлять контроль над действиями правительства.

Интересно, что в том же номере газеты была опубликована статья Зиновьева, направленная на дезавуацию недавних объединительных усилий большевиков. Хотя сама идея объединения социал-демократов и хороша, рассуждал Зиновьев, но строить единую организацию с «социал-шовинистами» для большевиков совершенно невозможно. В этом вопросе он вполне шел в фарватере ленинской политической стратегии. Заслуживает, однако, внимания один риторический оборот этой статьи. Упоминая вскользь о выступлении Ленина перед объединенным совещанием большевиков с меньшевиками, Зиновьев пишет в скобках: «при этом т. Ленин несколько раз сам решительно подчеркнул, что он не успел еще ознакомиться в достаточной мере с фактическим положением вещей и считает свои тезисы вовсе не окончательными». Зиновьев не дистанцируется от позиции Ленина, как это делает Каменев в своей статье, но старается «смягчить» ее, оправдать недостаточной информированностью и возможностью дальнейшей доработки. Вероятно, не будет ошибкой интерпретировать эти слова ближайшего ученика вождя, как проявление его колебаний. Проницательный Суханов не сумел установить взгляды Григория Евсеевича, но по своему глубоко характеризовал его, как «довольно осторожного господина, коего обороты по ветру стоили не особенно дорого». Тут налицо и осторожность, и «обороты по ветру». В дальнейшей карьере Зиновьева эти качества проявятся еще не раз.

Итак, внутрипартийные разногласия были сформулированы и преданы огласке. О себе в качестве знаменосцев двух взаимоисключающих стратегий заявили крупнейшие деятели партии — сам Ленин с одной стороны, и Каменев с другой. Большинство «генералов» большевизма заняли промежуточную, колеблющуюся позицию. Из их числа наиболее близок Ленину был Шляпников, что давало в руки вождю существенный козырь в предстоявшей внутрипартийной борьбе. Однако случаю было угодно несколько уравновесить шансы сторон. «Числа 7 или 8 апреля, — вспоминал Шляпников — во время одной из агитационных поездок в качестве члена Исполнительного комитета на какое-то предприятие, на наш автомобиль налетел трамвай, и я был тяжело контужен, потерял сознание. После этого я попал в госпиталь». Из госпиталя он вышел уже ближе к концу месяца, когда борьба перешла в совсем другую фазу и место, которое он мог бы занять среди сторонников Ленина, было уже занято. Пока же, свое слово в споре должны были сказать «офицеры» и «унтер-офицеры» партии.

Ленин, однако, не оставлял попыток найти единомышленников среди наиболее известных и авторитетных социал-демократов. Так, по словам Суханова, Ленин, в надежде «создать центр прозелитизма», встречался с некогда видными, а ныне не слишком активными большевиками, — Базаровым, Авиловым, Десницким, Красиным, Гуковским и др. Участники этого собрания рассказывали Суханову, что «весь вечер Ленин слушал и не говорил ни слова — «по случаю хрипоты»», что вождь «хотел только узнать, верят ли они в его новые истины, сочувствуют ли его планам и годятся ли в штаб…». А когда понял, что ни один из его старых соратников (и оппонентов) не готов разделить его «Апрельские тезисы», — «с миром отпустил их».

Это была не единственная попытка Ленина заручиться поддержкой или переубедить видных членов (в прошлом или настоящем) собственной партии. В распоряжении историков сегодня есть несколько упоминаний о «частных совещаниях», проходивших в первой половине и середине апреля, в ходе которых вождь пытался преодолеть непонимание и излишний, с его точки зрения, консерватизм своих однопартийцев. Одно из самых любопытных упоминаний об этих совещаниях оставила А. Коллонтай, вставшая на сторону Ленина одной из первых среди большевиков. «Прошло 22 года с той весны, как раз апрель, когда я жила у тебя — писала она в апреле 1939 г. Т.Л. Щепкиной-Куперник — и В.И. Ленин заезжал со Свердловым в твои комнаты, где бывали наши партийные совещания… За эти 22 года мир стал иным, и повернули его именно совещания, намечавшие линию, которые имели место в твоих сейчас исторических комнатах». Итак, Коллонтай пишет о важнейших совещаниях апреля 1917 г., на которых «намечалась линия» и готовился исторический «поворот», изменивший судьбы мира. Сведения о таких совещаниях, правда весьма отрывочные, есть и в других источниках. О них, девять лет спустя, упоминали, например, Бубнов и Ломов.

Судя по тому, что эти чрезвычайные совещания не оставили после себя никаких документов, а лишь упоминались мимоходом в воспоминаниях тех, кто стал в те дни сторонником ленинского курса, речь идет об активной фракционной работе Ленина: он создавал свой «штаб», «центр прозелитизма» и готовился противопоставить его политике и устройству того внутрипартийного режима, который укрепился в партии накануне его приезда. Принципиально важно отметить, что в этих совещаниях участвовали Коллонтай, Свердлов, Ломов и Бубнов, выступавшие в развернувшейся в апреле внутрипартийной борьбе на стороне Ленина. Участвовал ли в этих или аналогичных совещаниях Сталин? Ответить на этот вопрос однозначно нельзя — прямых свидетельств тому нет. Однако тот факт, что Сталин открыто примкнул к сторонникам Ленина (об этом речь пойдет ниже), дает основание предполагать, что он также был вовлечен в сферу ленинского «прозелитизма» и весьма глубоко.

Ленин хорошо понимал, что как бы благоприятно не восприняли его идеи рядовые большевики и сочувствующие партии рабочие (а судить об этом пока было рано), без влиятельных, компетентных и опытных «генералов» ему не обойтись. В течение всего периода революции Ленин будет пытаться привлечь на свою сторону самых талантливых «генералов», даже если они окажутся выходцами из лагеря его противников. Самыми знаменитыми кадровыми «приобретениями» Ленина в ближайшие месяцы станут Сталин и Свердлов.

* * *

В историографии, как отечественной, так и западной прочно утвердилось представление о том, что наиболее ярким примером, иллюстрирующим переворот большевиков от умеренной линии середины марта — середины апреля к более радикальному курсу, провозглашенному Лениным в «Апрельских тезисах», стала эволюция взглядов Сталина, якобы перешедшего из лагеря «правых» большевиков (Каменев и др.) в лагерь «верных ленинцев». Представляется, что такой подход страдает схематизмом и тенденциозностью. Дело в том, что он основан на некоем «телеологическом» подходе к оценке исторических процессов, при котором их причины усматриваются в конечных результатах или, как минимум, измеряются по шкале, построенной на этих результатах. Так, из того факта, что Ленин и Сталин оказались в итоге (скажем, во время Апрельской конференции) единомышленниками и союзниками во внутрипартийной борьбе, вовсе не следует, что Сталин предварительно «переметнулся», и из сторонника Каменева превратился в «ленинца». Объяснение идейной и политической эволюции того или иного деятеля следует искать только в двух основаниях: в его собственных взглядах и той исторической обстановке, в которой он развивался. И Сталин тут не исключение.

Для того, чтобы правильно понять природу и эволюцию взглядов и позиций Сталина, необходимо иметь ввиду несколько обстоятельств. Во-первых, как это было показано выше, Сталин в марте 1917 г. вовсе не был простым резонером взглядов Каменева. Его собственный анализ революции существенно отличался от каменевского, хотя на уровне тактики, на уровне политической практики у них и было много общего. Во-вторых, появление Ленина и его усилия найти сторонников среди «генералов» большевизма не требовали от Сталина теоретической и политической капитуляции, как это пытается представить, например, Троцкий. В-третьих, изменение политической ситуации в стране в целом, особенно после ноты Милюкова 18 апреля, требовало соответствующего осмысления и новых выводов, и Сталин в этом отношении испытывал такую же эволюцию, как и многие его однопартийцы, так что говорить о том, что он сделал свой выбор из соображений конъюнктуры, стремясь опереться на поддержку Ленина, как это делает Слассер, не верно. Наконец, в-четвертых, взгляды Ленина также не были неизменны; он корректировал свои оценки и практические предложения, что, подчас, снимало или смягчало разногласия, разделявшие его со Сталиным. Учитывая все это, проще понять, каким образом Сталин занял то место в новом внутрипартийном режиме, на которое он, казалось, не мог претендовать.

О различиях во взглядах Каменева и Сталина уже говорилось выше. Эти различия не помешали Сталину войти в ядро внутрипартийного режима, организованного Каменевым в ходе переворота в «Правде», но оставались фактором внутрипартийных отношений. С появлением на арене внутрипартийной борьбы Ленина, Сталин оказался, как бы в центре, между двух полюсов, что оставляло ему возможность выбора политических союзников без болезненного разрыва с прежними взглядами. Дальнейшее определялось развитием политической ситуации в стране и эволюцией как самого Ленина, так и его оппонентов внутри партии и самого Сталина.

В период между публикацией «Апрельских тезисов» в «Правде» (7 апреля) и открытием VII конференции РСДРП(б) (24 апреля) Сталин опубликовал в ЦО партии три статьи. «Из первой подписанной статьи «Две резолюции», — считает Р. Слассер — опубликованной 11 апреля, видно, насколько Сталин приблизился к ленинскому пониманию вопроса о войне». Однако текст короткой заметки Сталина не дает никаких оснований для подобного вывода. Сталин в очень мягкой форме осуждает резолюцию Исполкома Совета, поддерживающую выпущенный правительством «займ свободы». С его точки зрения, займ служит только «империалистической буржуазии», которая хочет переложить тяготы войны на плечи народа. Осуждение войны и усилий правительства, направленных на ее продолжение, были для большевиков самоочевидной истиной, поэтому ничего нового в этой заметке не было и делать на основании анализа ее текста выводы об идейной эволюции Сталина, как минимум, преждевременно. Тем более, что и в марте Сталин, в отличие от Каменева, осуждал политику Вребменного правительства по вопросу о войне.

Несколько больше поводов для анализа дает статья Сталина «Землю — крестьянам», увидевшая свет 14 апреля. Здесь он, действительно, демонстрирует, что ленинские тексты оказали на него определенное влияние. Сталин прямо призывает крестьян приступить к самовольному захвату помещичьих земель, без санкции правительства, и не дожидаясь Учредительного собрания. Он констатирует, что это приведет к углублению общественных антагонизмов и «отколет от революции» ««прогрессивные элементы»; прогрессивные на словах, реакционные на деле». Но это, по словам Сталина, и будет означать развитие и углубление революции. Сталин писал эти строки именно тогда, когда Ленин закончил (не позднее 13 апреля) свою статью «Письма о тактике», в которой писал: «когда крестьянство отделится от буржуазии, возьмет землю против нее, возьмет власть против нее, — тогда будет новый этап буржуазно-демократической революции» (здесь Ленин, не отказываясь, от собственных тезисов, несколько спрямлял углы, делал свою позицию более целостной, учитывал аргументы оппонентов относительно потенциала «буржуазно-демократического» этапа революции. Мы вернемся к этому ниже). Таким образом, Сталин испытывал влияние ленинских идей. Однако требовало ли их признание от него радикального пересмотра своих позиций? Нет, этого сказать нельзя. Сталин лишь признал, что целесообразно способствовать эскалации революции, которая превратит крестьянство из союзника буржуазии в попутчика пролетариата. Но сам лозунг «земля — крестьянам» прозвучал в сталинских устах еще месяц назад, 14 марта. Так что он оставался верен себе.

Третья статья Сталина — «Первое мая» вообще не дает оснований судить об особенностях его позиции. Зато весьма интересно проанализировать его речь, произнесенную 18 апреля (во время празднования Первого мая) на одном из митингов. В ней Слассер видит последний шаг Сталина в его мимикрии под «ленинца». Однако присмотримся к словам будущего «вождя всех народов». Сталин констатирует наличие в стране двух властей (правительство и Совет) и добавляет: «Отношения между этими двумя властями все более обостряются, былое сотрудничество между ними падает (! — А.С)». Сталин не только не признает своей «ошибки», напротив, он подчеркивает правоту своей прежней линии на поддержку правительства «постольку поскольку» и лишь добавляет, что соглашение между Советом и правительством исчерпывает себя. Что ж, еще в марте Сталин предупреждал, что такой момент настанет. Теперь, говорил Сталин, «рабочие и солдаты должны ясно и определенно сказать: кого же они считают своим правительством, Временное правительство или Совет рабочих и солдатских депутатов?».

Вообще, конечно, и здесь можно отметить некоторое влияние на Сталина ленинских идей. Сталин отказывается от своей прежней выжидательной линии и призывает теперь отказать правительству в поддержке, а также развивает идею Ленина об углублении общественных противоречий. Однако с другой стороны, сам Ленин также корректировал свои взгляды. Можно говорить, что союз Ленина со Сталиным объяснялся взаимной близостью их политических позиций.

Эта близость станет особенно очевидна в дни работы (и непосредственно после завершения) Петроградской общегородской конференции 14–22 апреля. За эти дни изменится и политическая позиция Ленина, и его основных оппонентов в партии; но еще существенней то, что круто изменится политическая ситуация в стране.

* * *

Пока же «генералы» и «офицеры» определялись, чья стратегия — Ленина или Каменева — им ближе. Перед этими двумя полемистами с изумлением застыла вся партия, ожидая от них аргументов, лозунгов и идей. Поначалу казалось (и именно это ощущение и стремился передать Суханов), что большинство сколько-нибудь влиятельных партийных инстанций целиком на стороне той политической платформы, которую олицетворял внутрипартийный режим «тройки» во главе с Каменевым, и которая была отражена в резолюциях большевиков, оглашавшихся на советском совещании, а также в статьях в «Правде» второй половины марта — начала апреля.

Так, обсуждению ленинских тезисов было практически полностью посвящено заседание Петербургского комитета РСДРП(б) 8 апреля. Выступали два докладчика — С.Я. Багдатьев и Залежский. Последний впоследствии (в мае 1927 г.) утверждал, что если его содокладчик выступал от имени «большинства Петербургского комитета…. критиковал основные мысли тезисов тов. Ленина», то сам он «выступил в защиту тезисов тов. Ленина от имени незначительного меньшинства» ПК, «их (тезисы — А.С.) в то время принявшего». Однако текст протокола, несмотря на свою краткость, не позволяет согласиться с позднейшей интерпретацией самого Залежского.

В действительности оба докладчика критически оценивали содержательную сторону ленинской программы и противопоставляли свои предложения тому самому «незначительному меньшинству», которое уже готово было солидаризироваться с вернувшимся на родину лидером партии. Однако некоторая разница в выступлениях Багдатьева и Залежского все же была.

Багдатьев хоть и завершил свою речь ритуальным признанием правоты Ленина «в основе», но отметил, что его тезисы «практически не подходят», т. к. не дают никаких конкретных политических рецептов. Он призвал «исключить совершенно» такие предложения Ленина, как требование не парламентского правления, а республики Советов, призыв к обновлению Интернационала, все инициативы Ленина относительно реорганизации и теоретико-стратегического перевооружения партии. Остальные ленинские тезисы Багдатьев также не оставил без внимания; он считал преждевременной мысль о завершении буржуазно-демократического этапа революции; по поводу требования Ленина отказать Временному правительству в какой бы то ни было поддержке и перейти от тактики «требований» к тактике его «разоблачения», Багдатьев говорил, отклоняя ленинский радикализм за его непрактичность: «Иначе нельзя… Говорим, требуем опубликования договоров, зная что это безнадежно. Иногда необходимо… Ленин увлекся». Иными словами, Багдатьев полностью отвергал практически все идеи и предложения Ленина.

Выступление Залежского было выдержано в другом ключе. Он, как мог, доказывал (или утверждал не аргументируя), что нынешняя позиция Ленина и вся политика ПК с начала революции вовсе не противоположны, напротив, они в целом совпадают. «Ленин сумел оценить момент, и понял то, что ПК делал и вынес на своих плечах» — говорил он. Залежский, бывший в первой половине марта основным оппонентом Шляпникова и приложивший немало усилий для того, чтобы блокировать проведение партией положений Манифеста РБ ЦК от 27 февраля, теперь заявлял; «О поддержке Временного правительства — ПК никогда не говорил». Залежский убеждал собравшихся, что точка зрения Ленина не есть что-то новое, что «Ленин не изменил взглядов, и раньше также относился к вопросам о революции, как и теперь». В этом ключе, по мнению Залежского, и рассуждает Ленин: «Он указывает, что буржуазнодемократическая революция не закончена, и Россия только, мол, при социальной революции — союзник Западной Европы…». Такая интерпретация мысли Ленина выглядит, разумеется, натяжкой, но Залежский всеми силами стремится задним числом сблизить позиции ПК (и свои собственные) и тезисы вождя. В итоге, он соглашается с двумя из десяти тезисов Ленина: с тем что требование республики Советов (вместо парламентаризма) — есть правильный и своевременный шаг, а также с призывом к переименованию партии в коммунистическую.

При этом он все же оспаривал некоторые предложения Ленина. Так, по его мнению, не следует отказываться от тактики «обращения к народам для выработки совместно способов мира». Как известно, Ленин видел в этой тактике скрытое оборончество, т. к. она подменяла антивоенную борьбу внутри страны бумажными резолюциями и обращениями в адрес народов воюющих стран. В другом важнейшем пункте — об отношении к Временному правительству — Залежский, уходя от обвинений в поддержке правительства, подчеркивал, что тактика ПК заключается в «непротиводействии в его (правительства — А.С.) революционном движении». Противоречия между ленинской оценкой правительства как «империалистического» и собственным признанием его «революционного движения» Залежский как будто не видит.

Но, как бы то ни было, Залежский, выступавший в марте критиком Шляпникова справа и организовавший в ПК оппозицию левому курсу РБ ЦК, в первой половине марта, оказался теперь левее той части членов ПК, которую представлял Багдатьев (т. е., судя по всему, большинства). Однако, его взгляды вовсе не представляли собою крайне левый фланг ПК. Как минимум трое выступавших — Л. Сталь, Н. Антипов и И. Рахья выразили свою полную солидарность с Лениным — по всем пунктам его новой апрельской программы. Таким образом, можно говорить о наличии трех групп в ПК. Причем, если ветераны комитета, его традиционные лидеры в той или иной степени встали в оппозицию Ленину, то рядовые партийцы, выходцы из районных комитетов, лишь недавно занявшие места в ПК, готовы были его поддержать.

Отметим еще одну интересную деталь. Один из новоявленных сторонников Ленина — Антипов, соглашаясь с ленинской программой, вместе с тем, воспроизвел логику рассуждений Залежского, утверждая, что разницы между «апрельскими тезисами» и той политической практикой, которую проводил ПК в предшествующие полтора месяца нет или почти нет: «тезисы Ленина — лишь ясное и точное изложение того, что в запутанном виде в жизнь проводится нами… Если выкинуть пункт 5 (т. е. требование республики Советов, а не парламентаризма — А.С.), выкинуть нашу жизнь. В тезисах Ленина нового нет ничего».

«Товарищам из районов» (так их рекомендовал Залежский) казались несущественными доктринальные расхождения лидеров, но их вдохновляла перспектива радикального действия, на которую их настраивала уличная стихия, с которой они имели дело изо дня в день. Они чувствовали объективную логику революции, которая вела к углублению общественных антагонизмов и требовала быстрых и максимально глубоких преобразований и уже потому они готовы были легко перешагнуть через барьер идеологической (и теоретической) марксистской традиции (т. е. через то, что Ленин назовет «старым большевизмом»). Если Каменев и его сторонники исходили из интеллектуальной схемы, усвоенной за долгие годы, то «унтер-офицеры» большевизма выражали настроения революционной улицы, не признающие схем и правил.

Старые лидеры ПК также испытывали это давление снизу — и оно облегчало им понимание (если не интеллектуальное, то эмоциональное) «Апрельских тезисов». Однако они в меньшей степени были связаны с ежедневной работой в массах, нетерпеливо ждущих перемен, а в большей — с сугубо политической деятельностью в советских и партийных органах, которые заражали их своими относительными умеренностью, консерватизмом и верностью традиционным идеологическим моделям. Кроме того, установившийся в партии режим, т. е. система взаимоотношений, функциональное разделение и иерархия, обуславливали, в том числе и структуру внутрипартийных фракций (лучше сказать — протофракций). Так, старые лидеры ПК (Залежский и др.) и Каменев выступали единым фронтом в марте в борьбе с левыми лидерами первого состава РБ ЦК (Шляпников, Молотов). Их торжество на этом этапе внутрипартийной борьбы способствовало не только политическому, но и идейному сближению. Программа партии, проводившаяся редакцией «Правды», была той политической платформой, на которой объединялись все противники Шляпникова. Теперь было не просто уйти с этих позиций. Однако устойчивым союз Каменева и старых лидеров ПК не был, что и выразилось в колебаниях последних, в их стремлении стереть противоречия между собственной позицией и тезисами Ленина.

Помимо разногласий между старыми лидерами ПК, с одной стороны, и представителями первичных организаций партии, с другой, выяснилось, что внутри самого ядра руководства петроградской организации назревает противостояние двух наиболее заметных активистов — Залежского и Багдатьева, каждый из которых де факто претендовал на роль неформального лидера столичной организации. Это ослабляло позиции ПК в его борьбе за руководство партией в целом. Также как в начале марта внутренняя неоднородность РБ ЦК не позволила этому органу стать общепризнанным партийным центром, так и теперь новый внутрипартийный режим, основанный на неформальном соглашении Каменева с лидерами ПК, оказался под угрозой распада, в том числе и из-за разногласий в самом ПК.

Теперь же, 8 апреля, собравшиеся абсолютным большинством голосов проголосовали против тезисов Ленина «в целом» (только 2 человека проголосовали за них, 1 воздержался и 13 отдали свои голоса против ленинских предложений). Вместе с тем, было решено открыть по тезисам широкую дискуссию в районах партии. Это решение было, конечно, лишь формальным подтверждением очевидного факта: после публикации ленинской статьи в «Правде» дискуссия состоялась бы сама собой. Но значение открытого обсуждения именно в районах и первичных организациях партии в столице в этот момент повышалось в связи с предстоявшей менее чем через неделю общегородской конференцией, которой предстояло не только определить позицию петроградских большевиков по ключевым вопросам тактики и стратегии партии, но и избрать новый, на этот раз полностью выборный и ответственный перед активом ПК.

О настроениях большевистского актива в районах Петрограда в этот момент свидетельствуют, например, опубликованные в «Правде» отчеты о собраниях Василеостровского и Пороховского райкомов РСДРП(б) (произошедших 9-10 апреля). «Обсудив тезисы Ленина, собрание считает их в общем и целом правильными и поручает своим представителям отстаивать их, но в результате дебатов на конференции могут вносить те или другие частные поправки» — гласила резолюция василеостровцев. На районном собрании большевиков пороховского района докладчиком выступила Л. Сталь, так эмоционально защищавшая тезисы Ильича уже на заседании ПК 8 апреля. По всей видимости, ей удалось убедить собравшихся, и те «согласились с основными положениями тезисов Ленина и выбрали 4 делегатов на общегородскую конференцию с мандатом голосовать за эту платформу». Таким образом, полевение низового партийного актива продолжалось, одновременно нарастало давление снизу на старое руководство ПК. Один из бастионов действующего внутрипартийного режима дал заметную трещину.

Эта тенденция к нарастанию левых радикальных настроений в райкомах Петрограда в следующие дни только усиливалась. Резолюции с поддержкой «апрельских тезисов» приняли общие собрания большевиков 2 Городского и Петроградского районов и т. д. Вместе с тем, общая радикализация и «полевение» были связаны в большей степени с изменением настроения улицы, а не с содержательной дискуссией по теоретическим проблемам (хотя фактор «разъяснительной работы» твердых сторонников Ленина так же играл свою роль). Рост поддержки Ленина и его курса в низах партии отражал стремление к решительному действию, а не глубокое переосмысление природы революции и ее перспектив.

* * *

В этих условиях, 14 апреля открылась Петроградская общегородская конференция. Первым и основным вопросом дискуссии на конференции был вопрос о текущем моменте и задачах партии (т. е., по существу, о тезисах Ленина). Прения ясно продемонстрировали, что хотя идеи вождя уже успели оказать существенное влияние на настроения многих партийцев, говорить о том, что большевики Петрограда готовы взять их на вооружение, было пока рано. Ленин, успевший за неделю, предшествующую городской конференции, развить свои тезисы в работе «Письма о тактике», прилагал теперь все свое ораторское искусство, чтобы окончательно убедить колеблющихся.

Отдавал ли Ленин себе в этом отчет или нет, но его выступление свидетельствовало о некотором сдвиге его позиций «вправо». Хотя стратегические ориентиры оставались теми же, что и в первоначальной редакции «тезисов», оценки и тактические предложения звучали из его уст не так резко. Во-первых, Ленин отметил, что классовая роль крестьянства в текущей революции далеко не однозначна. Может так случиться, что «Крестьяне отнимут землю, а борьбы между деревенским пролетариатом и зажиточным крестьянином не вспыхнет». И если революция пойдет по этому пути (хотя — «это маловероятно»), тогда «крестьянство может соединиться с буржуазией, как это сделал Совет рабочих и солдатских депутатов», и это станет огромным тормозом для развития революции.

Во-вторых, Ленин подчеркнул, что до тех пор, пока «власть Временного правительства опирается на Совет рабочих депутатов, свергнуть его «просто» нельзя». Не все «правильно понимают» — говорил Ленин — задачу свержения правительства, умеряя пыл своих сторонников, «его можно и должно свергнуть, завоевывая большинство в Советах». Если свести эти тезисы воедино, получалось, что осуществимость первоначальной ленинской тактики полностью зависит от поведения «мелкобуржуазных слоев» (т. е., главным образом, крестьянства и солдат) и их представителей в Советах. До тех пор, пока они не перейдут на «точку зрения пролетариата» (т. е. большевиков и самого Ленина) или пока большевики не станут большинством в Советах, дальнейшее продвижение вперед невозможно.

Наконец, в статье «Письма о тактике» Ленин прямо написал, что потенциал буржуазно-демократического этапа революции исчерпан не до конца. А возможность преодоления этого этапа связана с решительным разрывом пролетариата с политикой соглашателей. Таким образом, по мысли Ленина, пролетариат (и его партия) как бы подтолкнет «мелкую буржуазию» на путь эскалации революции, оторвет ее от буржуазии. Получалось, что переход большевиков в оппозицию правительству и Советам лишь мера в рамках борьбы за влияние в этих Советах, а не разрыв с ними.

Ничего доктринально нового по сравнению с «тезисами» в этом выступлении не было, но несколько иначе расставлялись акценты. Теперь Ленин подчеркивал постепенность своего курса («Я не только не «рассчитываю» на «немедленное перерождение» нашей революции в социалистическую, а прямо предостерегаю против этого» — писал Ленин), свою лояльность к советскому принципу (а ведь в этот период Владимир Ильич считал, что только через советское самоуправление можно идти к социализму). Но, поддерживая Советы, не поддерживает ли партия, хотя бы косвенно, Временное правительство? Ответа на этот вопрос Ленин не давал.

Дискуссия, развернувшаяся после выступления Ленина, выявила два важных момента. С одной стороны, те, кто выступал до этого с критикой ленинских инициатив, видели теперь пути для компромисса. И видели их именно в области стратегии партии, ее конечных задач. Вместе с тем, особенное значение приобретали разногласия в вопросах тактики. Одно дело в теории согласиться с ленинским видением финальных перспектив революции, но совсем другое — занять предельно конфронтационную позицию по отношению к правительству и советскому большинству сейчас. «В практическом смысле он (доклад Ленина — АС.) не так ценен, как в теоретическом» — утверждал Наумов. Многие справедливо отметили, что сказанное вождем не дает ответа на злобу дня — как относиться к правительству и к Совету в его нынешнем составе. «Вопрос о практических лозунгах — говорил Ф. Голощекин — Тезисы т. Ленина — на них можно вырисовать любой узор для практических шагов… Стремиться мы будем туда, куда зовут тезисы». Принять решение по главным вопросам текущей политики, а не ограничиваться стратегическими соображениями, призвал и Каменев: «Нам необходимо закрепить в резолюции мнение о Временном правительстве и о войне». Таким образом, если стратегия становилась почвой для компромисса (на основе признания «Апрельских тезисов» как дальнего горизонта революции; тут петроградские большевики уже приблизились к своему вождю), то тактика оставалась предметом внутрипартийной борьбы, причем Каменев и его единомышленники захватили в ней инициативу, а сам Ленин демонстрировал заметную уступчивость.

С другой стороны, ход прений, по словам самого Ленина, «показал разноголосицу». И дело вовсе не сводилось исключительно к борьбе сторонников разных взглядов. Нет, очень многие выступления показали эклектическое сочетание ленинских идей и каменевских практических установок во взглядах делегатов конференции. Некоторые ораторы соглашались с Лениным и предлагали… «оказывать давление» на правительство (что для самого Ленина было неприемлемо) и т. д. Радикальные требования ленинской стратегии шли вразрез с умеренной политической практикой, от которой партия пока была не готова отказываться. Причем сам Ленин также не предлагал конкретных рецептов.

Учитывая все это, также как и серьезные теоретические разногласия между представителями различных течений, которые все еще сохранялись, Зиновьев предложил не выносить резолюцию, ограничившись обменом мнениями. Однако с ним не согласились ни Каменев, ни Ленин, который предложил избрать согласительную комиссию и поручить ей выработать проект резолюции. Это предложение было принято, и в состав комиссии избрали самого Ленина, а также Молотова, Шутко, Багдатьева, Сталина, Зиновьева и Каменева. Молотов и Шутко соглашались с тезисами вождя, представляя левое крыло партии (впрочем, как мы видели, уже с самого начала марта). Каменев и Багдатьев были противниками предложенного Лениным курса. Позиции Сталина и Зиновьева можно, с известной долей условности, считать компромиссными. О колебаниях Зиновьева и его осторожных попытках смягчить противоречия между идейными противниками уже говорилось, а идейная эволюция Сталина в апреле 1917 г. была отдельно рассмотрена выше.

Проекты резолюций по важнейшим вопросам были готовы на следующий день, 15 марта. Их обсуждение вылилось в дискуссию между Лениным и Каменевым. Владимир Ильич попытался ответить тем, кто упрекал его за отсутствие конкретных практических предложений. Выход для большевиков сейчас — утверждал он — в том, чтобы оказывать давление на «мелкую буржуазию» (т. е. на крестьянство), «толкать ее вперед», т. е. способствовать эскалации революционной борьбы, углублению общественных антагонизмов: «Захват всей земли есть движение вперед революционного народа. Замена постоянного войска милицией — движение вперед».

Лев Борисович, однако, вновь обратил внимание собравшихся на то, что открытыми остаются важнейшие тактические вопросы. Но на этот раз он начал не с разногласий, а с того, на чем он согласен с Лениным. В этом отношении он подчеркнул два аспекта. Во-первых, он находил, что его собственный анализ классовой природы Временного правительства и общественно-политической роли Совета рабочих и солдатских депутатов «совершенно сходится» с ленинским. Во-вторых, он неожиданно признался, что ленинские «выводы также не возбуждают ни в ком сомнения». Таким образом, Каменев принимал ленинскую схему революции и его видение ее задач. Однако, он выразил сомнение в том, «есть ли эти выводы ответ на наше отношение к Советам рабочих депутатов». Если Ленин прав — как бы говорил Каменев — и Советы есть прообраз будущей организации власти, пусть нынешняя революция приобретет социалистический характер, пусть так, но как же большевики должны теперь относиться к этим реально существующим Советам, в которых партия остается в незначительном меньшинстве и которые более чем лояльны к «органу господства помещиков и буржуазии» — Временному правительству? Должна ли РСДРП(б) вступить в конфликт с этой «демократической диктатурой»? И если не должна, то может ли она, вопреки воле Советов нападать на Временное правительство, с которым они вступили в определенное соглашение? В той или иной форме Каменев поставил все эти вопросы и констатировал: «Мы (тут он имел ввиду, конечно, своих оппонентов в партии — А.С.) уклоняемся от прямого ответа». Давление на мелкую буржуазию, стремление радикализировать ее, не есть ответ на вопрос об отношении к Советам и правительству, «но надо же сказать, что делать сейчас». И в нынешней ситуации, «лозунг свержения Временного правительства не организует революцию, а дезорганизует» — делает свой вывод Каменев — а «поскольку вы не призываете к свержению Временного правительства сейчас, призывайте сейчас, как это делается в нашей резолюции, к контролю над ним».

Каменев четко сформулировал свое видение внутрипартийного компромисса. Он готов был согласиться с внесенной Лениным (от имени согласительной комиссии) резолюцией, но считал необходимым дополнить ее двумя пунктами: о контроле над Временным правительством и об отказе «от дезорганизующего в настоящий момент лозунга «свержения правительства»». Такой подход требовал от Каменева признания, которое он и сделал: «Общие соображения исторического хода революции у т. Ленина великолепны». Это была ощутимая победа Владимира Ильича. Теперь речи о потенциале «буржуазной революции» более не шло (как это было, например, в каменевской статье «Наши разногласия»). Теперь даже противники согласились исходить из предложенной Лениным системы координат, рассматривать революцию в теоретическую оптику, привезенную Лениным из его швейцарского «далека». Был ли для Каменева такой компромисс тяжелой жертвой, или он пошел на него искренне, будучи покорен широтой и смелостью ленинской мысли, неизвестно; зато известно, что этот компромисс принят не был.

Обе поправки Каменева к резолюции Ленина были отклонены, причем последняя (об отказе от лозунга «свержения правительства» — АС.) отклонена 20 против 6, при 9 воздержавшихся. Сама резолюция была принята 33 голосами против б, при 2 воздержавшихся. Это голосование показало, что низовой партийный актив Петрограда оказался существенно левее старого состава ПК, но и он еще далеко не полностью готов принять ленинский курс. Оставалась некая группа, отстаивавшая прежнюю тактическую линию (которая на деле сводила бы на нет ленинские новации). Эта группа (б человек) в обоих случаях солидарно голосовала за предложения Каменева и против ленинской резолюции. Но было еще много колеблющихся. Из 41 участника заседания только 20 (меньше половины! — АС.) проголосовали против поправок Каменева; 9 человек воздержались и 6 вообще не приняли участия в голосовании. Возможно, их удержал от этого личный авторитет Ленина. Но, как бы то ни было, прочной такую победу Ленина считать было нельзя. Особенно учитывая, что впереди предстояла общероссийская партийная конференция, делегаты которой с большой вероятностью могли оказаться консервативнее по взглядам, нежели их столичные товарищи.

После заседания 15 апреля делегаты Петроградской общегородской конференции не собирались три дня. Дело в том, что 18 апреля старого стиля отмечалось 1 мая (по григорианскому календарю) и два дня (16 и 17) ушли на подготовку к торжествам. 18 апреля заседаний также не было — все делегаты участвовали в уличных манифестациях и митингах. Зато в этот день, 18 апреля, произошло событие, самым серьезным образом отразившееся на дальнейшей истории не только большевистской партии, но и всей страны. В этот день была опубликована знаменитая нота Милюкова, вызвавшая грандиозный скандал, кризис и, в итоге, отставку первого состава Временного правительства.

Умеренные социалисты в Совете, выступавшие до этого за программу контроля над деятельностью Временного правительства, были сильно подавлены публикацией ноты; еще больший шок испытали умеренные большевики, которым стоило больших усилий удерживать свою партию от открытого конфликта с правительством и без всякой ноты Милюкова. Теперь же, когда правительство публично продемонстрировало свое нежелание считаться с требованиями Совета и широких солдатских и рабочих масс, умеренные большевики (прежде всего в Петрограде) по-новому оценили слова Ленина, сказанные им 15 апреля в порядке критики предложений Каменева: «Контролировать без власти нельзя». Казалось, теперь сама жизнь подтвердила правоту Ленина с излишней убедительностью.

В этих условиях, когда в столице проходили стихийные митинги и демонстрации с требованием отставки правительства, доказавшего свой «контрреволюционный» характер, большевистские агитаторы и активисты, работавшие в рабочих кварталах и казармах гарнизона и испытывавшие сильное влияние уличной стихии, с ее радикальным антиправительственным протестом, вынуждены были определить свое отношение к происходящему.

Разочарование в самой возможности соглашения или тем более контроля за действиями Временного правительства было настолько глубоким, что отразилось на настроениях делегатов общегородской конференции самым радикальным образом. Теперь, когда, с точки зрения большевиков (а также многих представителей других социалистических партий), правительство само нарушило соглашение с «революционной демократией», которое подразумевало отказ от экспансионистских планов, ни Совет, ни тем более РСДРП(б) более не могут считать его силой, лояльной революции. Всякое «поскольку» из вызывавшей столько споров формулы об условной поддержке правительства теперь было исчерпано. Временное правительство из органа, «закреплявшего» революционные завоевания народа (так рекомендовал его Сталин в марте), превратилось в орган контрреволюции.

Когда вечером 19 апреля делегаты общегородской конференции собрались на очередное заседание, позиция Совета и лидеров умеренных социалистов по поводу ноты Милюкова еще не успела выясниться, а улицы столицы уже заполнялись протестующими толпами солдат и рабочих. Первый порыв, которому поддались делегаты большевистской конференции, заключался в том, чтобы теснее сплотиться и «координировать свои действия с действиями Совета». В ходе дальнейшего обсуждения, продолжавшегося всю ночь, эта мысль получила весьма своеобразное развитие.

Зиновьев выступал, доказывая необходимость давления на массы (а не на Совет), разъяснения им бесперспективность соглашения с буржуазным правительством, т. е. отстаивал ленинскую точку зрения. При этом острие его критики было направлено против действующего советского большинства: «Члены Совета… выступают совершенно контрреволюционно». Его слова отзывались совсем не тем эхом, которого он ожидал. Например, Рахья, представитель левой части ПК, призвал «через районы действовать на Совет рабочих депутатов, чтобы он взял в свои руки всю власть». Разница между этими подходами более чем существенная: Зиновьев (и Ленин) зовет к пропагандистской работе против нынешнего состава Совета, Рахья — к тому, чтобы вынудить этот состав взять власть немедленно.

Но самое удивительное это то, что левых радикалов из числа петроградских большевиков поддержали с огромным энтузиазмом их более умеренные товарищи, те, кто еще вчера выступал против линии Ленина на конфронтацию с Временным правительством. Теперь, например, Аксельрод, член военной комиссии ПК, говорил: «Речь должна идти не о замене отдельных лиц, а о переходе власти к Советам… Надо вызывать войска с оружием. Цель: не арест временного правительства и вооруженное восстание, а вызвать солидарность с нашей позицией». Его поддержал Н.И. Невский.

В предложении Аксельрода и Невского можно, конечно, увидеть «организационный эгоизм» «военки», желание поставить в центр политической жизни страны работу своей комиссии (никто кроме нее не мог от имени партии «вызывать войска с оружием»). Однако этим дело не исчерпывается. Логика умеренного большевистского курса середины марта — середины апреля строилась во многом на идее советской лояльности, которая исключала конфликт с правительством, поддерживаемым Советом. Теперь, когда правительство «разорвало» соглашение с ним, эта идея могла послужить отправной точкой для призыва к немедленному свержению самого правительства в пользу Совета.

Этот легкий переход от умеренности к крайнему радикализму был поистине поразительным, но, вместе с тем, вполне логичным. Однако такие сторонники Ленина, как Зиновьев и Сталь поняли, какую опасность он в себе таит, и предостерегали собравшихся не «перескакивать через Совет» (т. е. не принимать за него решения о взятии власти). «Я призываю вас к спокойствию… — говорила Людмила Сталь — Не забывайте шаткость и отсутствие авторитета у Совета…, не будьте левее самого Ленина». На глазах совершалось «диалектическое чудо», когда одна крайность с легкостью превращается в свою противоположность. Вчерашние правые большевики в петроградской организации становились сегодня «левее самого Ленина».

Накал страстей несколько снизился, когда было сообщено, что правительство готово капитулировать перед Советом и отказаться в его пользу от власти. «Не сегодня-завтра Исполнительный комитет станет на нашу точку зрения силой вещей — пообещал Молотов — пока же неизвестно какую позицию он примет» и предложил собравшимся присоединиться к резолюции ЦК, написанной только что Лениным и принятой ЦК (характерно, что Молотов, один из лидеров «левого крыла» партии, презентует ленинскую резолюцию, рассчитывая, вместе с тем, на перемену политической линии действовавшего состава Совета). Эта резолюция ЦК носила очень умеренный и выжидательный характер. Она критиковала правительство и выражала уверенность, что только переход власти к Советам (при руководящей роли «революционного пролетариата», что на языке большевиков, фактически, означало преобладание их представителей в этих органах) способен стать «единственным спасением для массы мелкобуржуазного населения». Для приближения этого момента ЦК рекомендовал два средства: «самую широкую организацию митингов» и «организацию давления рабочих и солдат на политику Совета… в смысле отказа Совета от политики соглашения с Временным правительством». Ленин ждал, что скажут лидеры советского большинства, но не слишком верил в способность нынешнего «мелкобуржуазного» блока взять власть и выступить против правительства. Но у его петроградских товарищей терпения было куда меньше.

Итак, к утру 20 апреля создалось весьма странное и неожиданное положение. Нота Милюкова воспринималась советскими делегатами, рабочими и солдатскими массами и, конечно, большевиками, как откровенное наступление правительства на завоевания революции и как разрыв того соглашения, которое связывало его с Советом. Последний довольно долго не мог определиться со своей дальнейшей политикой. Утром 20 апреля на заседании Исполкома было принято решение о проведении совместного заседания с правительством, которому надлежало объяснить свою позицию. Однако никаких решений по вопросу о власти принято пока не было.

Такое положение отражалось в сознании и настроениях большевиков Петрограда специфическим образом. Те, кто выступал против «Апрельских тезисов» Ленина, опасаясь конфликта с Советом, лояльным правительству, теперь готовы были «звать войска», чтобы защищать Совет от правительства, рассчитывая на дальнейшую «благодарность» советского большинства. Их оппоненты — Ленин и его сторонники — не определились со своей позицией, ожидая реакции самого советского большинства, но стремились использовать народное возмущение для эскалации революции, т. е. для агитации в пользу расширения представительства собственной партии в Советах и т. д. Причем, в соответствии с ленинскими идеями, главным адресатом этой агитации должна быть масса «мелкой буржуазии» (прежде всего, — солдат), от действий которой и зависит дальнейший ход революции.

Эту линию иллюстрирует, например, написанное Лениным 20 апреля «Воззвание к солдатам всех воюющих стран». В этом воззвании, в частности, говорилось: «Братья-солдаты! Сделаем все от нас зависящее, чтобы ускорить наступление этого, чтобы добиться этой цели (перехода всей власти в руки Советов и заключения ими демократического мира — АС.). Не будем бояться жертв — всякие жертвы на благо рабочей революции будут менее тяжелы, чем жертвы войны». Таким образом, агитация и «разъяснение» массам истинной сути происходящего должны были, по мысли Ленина, толкнуть их к поддержке «пролетарской» (т. е. большевистской) политики. Но в сложившихся условиях такие призывы с чрезвычайной легкостью могли интерпретироваться также как призыв к вооруженному восстанию.

В то же время, умеренные большевики вынуждены были отказываться от «условной поддержки» правительства (ведь больше ни о каком «контроле» над ним говорить не приходилось). Теперь они, продолжая держаться за стратегию «советской лояльности», видели выход в переходе всей полноты власти к Советам. Таким образом, они на тактическом уровне принимали важнейшие из «тезисов» Ленина — признавали завершение «буржуазного» этапа революции и поднимали на знамена лозунг «республики Советов». Следующий шаг к сближению в области теории и тактики сделал уже сам вождь.

Но этому предшествовала промелькнувшая с калейдоскопической быстротой цепь событий. Лидеры Совета, как уже говорилось, пошли на переговоры с правительством, которые состоялись в ночь с 20 на 21 апреля. Как и ожидал Ленин, переговоры завершились новым соглашением, а значит, противопоставить Советы правительству не удалось. С другой стороны, в Петрограде (а также в большинстве городов страны) прошли, начавшиеся более или менее стихийно, массовые уличные манифестации и митинги, как сторонников, так и противников правительства. Произошли уличные столкновения, приведшие к жертвам. В этой напряженной обстановке часть работников ПК (во главе с Багдатьевым) приняла активное участие в этих митингах и шествиях, выставив по своей инициативе лозунг немедленного свержения Временного правительства.

Известен текст листовки, написанной Багдатьевым в ночь с 20 на 21 апреля и подписанной от имени ПК, задержанный утром по прямому постановлению ЦК. В нем, в частности, говорится: «Временное правительство неисправимо, — оно никогда не будет служить народу. Ошибки Совета Рабочих и Солдатских Депутатов исправимы, — он будет служить народу… Долой Временное правительство! Никакого ему доверия! Никакой ему власти! Да здравствует Совет Рабочих и Солдатских Депутатов! Полное ему доверие. Полная ему власть». Если бы Багдатьев произнес те же слова до кризиса — Ленин бы аплодировал ему первым. Теперь он настаивает на том, чтобы изъять эту слишком «левую» листовку.

Дело в том, что сам Ленин (вместе со своими сторонниками в ЦК и среди петроградских большевиков) делает шаг навстречу своим вчерашним оппонентам в важнейшем тактическом вопросе. Он, фактически, переходит на позиции советского легализма. Ленин проводит в ЦК 21 и 22 апреля две резолюции, отражающие его точку зрения и его тактику в условиях кризиса. Первая резолюция повторяет призывы к рабочим и солдатам отказаться от ошибок «теперешнего большинства вождей Совета» и приступить к перевыборам своих представителей в Совете. Эту тактику «давления на массы» Ленин сформулировал еще 15 апреля, выступая на заседании городской конференции. Ее принципиальная верность была подтверждена и резолюцией ЦК 22 апреля. Однако теперь Ленин уже знает, что «мелкобуржуазная масса» «снова пошла за меньшевистскими и народническими вождями» (Совет пошел на новое соглашение) и понимает, что конфликт с Советом сейчас лишь ослабит партию. Кроме того, он впервые сталкивается с новым явлением в собственной партии: с «сепаратизмом» ПК, который без какого бы то ни было согласования, пустился во все тяжкие, призвав к свержению Временного Правительства (что без поддержки Советов в столице и провинции было чревато поражением). Поэтому Ленин подчеркивает ошибочность лозунга свержения правительства, направляя острие своей критики против «авантюристов» из ПК: «Лозунг «Долой временное правительство» потому неверен сейчас, что без прочного… большинства народа на стороне революционного пролетариата такой лозунг либо есть фраза, либо объективно сводится к попыткам авантюристического характера». Всего неделю назад Каменев и его сторонники требовали от Ленина именно признания этой преждевременности свержения правительства и лояльности советскому большинству.

Собственная модель Ленина строилась на необходимости завоевания влияния в самих Советах и уже после этого предполагала переход к борьбе за советскую власть с правительством. Та часть деятелей ПК которая вплотную подошла к лозунгам немедленного вооруженного восстания, ориентировалась на другой сценарий, при котором партия силой навязывала наличному составу Совета собственную повестку дня («исправляла ошибки Совета», выражаясь словами Багдатьева). Это вполне можно считать проявлением той глубоко присущей многим большевикам «авангардистской» логики, о которой уже говорилось выше. В соответствии с ней, партия мыслилась как самодостаточный субъект революционной политики, способный решать вопросы громадного политического и социального значения самостоятельно, вне связи с «объективными» социальными предпосылками («зрелость масс» и т. д.). Несмотря на то, что Багдатьев и его единомышленники действовали под влиянием радикально настроенных участников уличных акций, сама логика их политической линии была антидемократична. «Перешагнуть через Совет», даже при поддержке наиболее нетерпеливой части уличной толпы, означало перейти к волюнтаристской политической стратегии.

Лозунг немедленного восстания, прозвучавший из уст части лидеров ПК говорил о том, что установка на «советскую лояльность» могла легко превратиться в идеологическую ширму политического волюнтаризма, в рамках которого партия навязывала Совету соответствующую политику, пусть даже под «соусом» борьбы за интересы самого Совета. В апреле 1917 г. Ленин квалифицировал действия своих однопартийцев, направленные на подстрекательство к восстанию, как «действия авантюристического характера». Однако пройдет не так много времени, и большевистское правительство во главе с Лениным вернется к осужденной Апрельской конференцией политической логике и станет «исправлять ошибки» Советов, силой принуждая их вести «правильную» политику, сведя в конце концов, роль Советов к статусу формальной инстанции, визирующей решения, принятые партийными чиновниками. Тяжелейшие условия гражданской войны, безусловно, были в числе факторов, подтолкнувших к подобной политике, однако нельзя списывать со счетов и ту глубинную часть большевистской политической культуры, которая дала себя знать уже весной 1917 г. и выразилась в стремлении превратить революцию в «планомерно организованный» и замкнутый на партию процесс, модератором которого призваны выступать не столько организованные массы, сколько «железная когорта» профессиональных революционеров.

К концу работы Петроградской общегородской конференции (22 апреля), прежние оппоненты (не все, конечно; речь о Ленине с одной стороны и лидерах большинства ПК, с другой) практически поменялись местами в своем отношении к правительству. Это было одной из предпосылок того консенсуса, который партия обретет в ходе своей Всероссийской конференции несколькими днями позже. В то же время, во время кризиса вокруг ноты Милюкова партия столкнулась с внутренней проблемой, которая стояла в центре внутрипартийной борьбы в первой половине марта и была затушевана после редакционного переворота в «Правде» — с конфликтом двух важнейших инстанций — ЦК и ПК. Постольку поскольку важнейшие вопросы революции решались в столице, а все рычаги влияния партии на массы петроградских рабочих и солдат находились в руках лидеров и активистов ПК, этот орган объективно становился политическим (а не техническим) центром и, в случае несогласия с ЦК, мог составить ему серьезную альтернативу, играть роль второго центра партии.

Этот конфликт, связанный с ходом внутрипартийной дискуссии, развернувшейся вокруг «Апрельских тезисов» Ленина, выходил далеко за ее пределы. Противостояние ПК и ЦК не сводилось только к тактическим и теоретическим разногласиям; оно представляло собой конфликт институциональный. Он и стал завершающим аккордом петроградской конференции, отразившись затем на принципах организации нового внутрипартийного режима и на формировании той программы, которую партия примет на исходе апреля.

Через два дня, выступая на VII всероссийской конференции партии, Ленин публично осудит этот «бунт» ПК и пообещает навести в партии порядок: «в будущем мы будем все меры предпринимать, чтобы достигнуть такой организации, чтобы не было пекистов, которые не слушают ЦК». Он оценил «самодеятельность» Багдатьева и его товарищей как «величайшее преступление, как дезорганизацию».

Однако первое столкновение между сторонниками большей автономии ПК и теми, кто защищал политические прерогативы ЦК состоялось в последние минуты заседания петроградской общегородской конференции 22 апреля. Начал его Шутко, член ЦК (он был кооптирован в РБ ЦК еще Шляпниковым в марте) и один из тех, кто с самого начала присоединился к «тезисам» Ленина. По иронии судьбы, Шутко задолго до Ленина был сторонником вооруженного свержения Временного правительства, и призывал своих однопартийцев к этому еще 2 марта 1917 г., после того, как Совет впервые формально признал кабинет Львова. Теперь он выступал против тех, кто с теми же самыми лозунгами вышел на улицы: «раз мы имеем здесь, в Петрограде, ЦК, предоставить ему, а не ПК, руководство политическими событиями» — потребовал он у петроградских большевиков. Политическая позиции ЦК и ПК поменялись на 180 градусов, но, как и в марте, речь шла о конфликте двух центров и Шутко вновь оказался на стороне Центрального Комитета. С «горячей поддержкой» к нему присоединился Зиновьев.

Самое удивительное, что «централистское» предложение ЦК было очень резко встречено обеими фракциями Петроградского совещания — как сторонниками Ленина, так и группой Багдатьева. Причем сам Багдатьев выбрал примирительный тон, заявив, что «Центральный Комитет не может заменять Петербургский комитет» и что наилучшим выходом из положения могла бы стать договоренность о том, что «ПК должен координировать свои действия с Центральным Комитетом». Тем самым Багдатьев выразил свою готовность подчиниться ЦК при условии достижения некоего компромисса. Совсем по-другому звучало выступление Рахья, сторонника Ленина, с самого начала апреля защищавшего линию вождя (правда не известно его отношение к акции Багдатьева; был ли он в апрельские дни сторонником лозунга немедленного свержения правительства или нет; возможно, что был). Теперь же он негодовал: «Мы должны выразить недоверие ЦК… Предложение т. Шутко есть оскорбление ПК, выражение к нему недоверия». Инерция институционального конфликта оказывалась сильнее теоретических разногласий.

Несмотря на заверения Зиновьева и Голощекина, что ЦК относится к ПК с полным доверием, и что необходимо передать общее руководство политикой партии ЦК только из соображений политической целесообразности и т. д., Рахья продолжал протестовать: «я не нахожу возможным создание такого положения, когда ПК стирается, а все руководство переходит в Центральный Комитет». Конфликт удалось если не разрешить, то, во всяком случае, сгладить, приняв компромиссную резолюцию. В ней провозглашалась задача улучшения аппаратной и организационной работы, а также предлагалась следующая схема внутрипартийной субординации. «Главнейшие шаги, имеющие общеполитическое значение, должны быть предпринимаемы ПК с согласия ЦК и под его руководством». Таким образом, за ПК признавался «особый статус» и широкая автономия, но он обязывался подчиняться ЦК. Именно к такому компромиссу и сводились предложения Багдатьева. Однако это решение не сняло фундаментальной причины институционального конфликта этих двух важнейших партийных инстанций. В следующие несколько месяцев ПК, как минимум дважды, будет входить в конфликт с Центральным Комитетом, и оспаривать его монополию на формирование политики большевизма. Это останется важнейшим фактором внутрипартийной борьбы в РСДРП(б) периода революции.

* * *

Открытию Всероссийской конференции предшествовало предварительное совещание успевших съехаться в столицу делегатов, которое состоялось 23 апреля. Совещание приняло предложенную ЦК повестку дня конференции, дополнив ее рядом новых пунктов, в том числе, об объединении социал-демократических интернациоалистических организаций, Учредительном собрании и о пересмотре Устава партии. Кроме того, делегатам предстояло обсудить вопросы о войне и Временном правительстве, об отношении к Советам, национальный вопрос, положение в Интернационале и т. д. Последним, но одним из самых существенных пунктов оставались выборы Центрального Комитета.

Большинство этих вопросов были весьма дискуссионными, представляя из себя то «поле брани», на котором решалась судьба большевизма. Речь шла о формировании нового внутрипартийного режима, которому предстояло вооружить партию теоретическим и политическим оружием, с которым она должна была предстать перед лицом революции. Ста пятидесяти двум делегатам от 78 партийных организаций, представлявших около 80 тысяч членов РСДРП(б), предстояло определиться не только с программой и стратегией партии, а также выбрать людей, которым будет доверено кормило власти в партии, но и решить, что же в действительности, с точки зрения революционного марксизма, представляет собой разворачивающаяся на их глазах революция. В предыдущих главах мы проанализировали структуру и динамику внутрипартийных разногласий, а также выделили основные группы (и их лидеров), выступавшие накануне конференции с теми или иными вариантами решения спорных проблем. Теперь наша задача рассмотреть ход и итоги «решительного боя» между оппонентами, боя, который завершил одну, и открыл другую страницу истории большевистской партии в том роковом и судьбоносном 1917 году.

Как мы видели, большевистская партия подошла к Апрельской конференции не как монолитная и унитарная в идеологическом и политическом смысле структура, но как «лоскутная» федерация групп с разными взглядами и установками. Многочисленные группы формировались в специфических условиях соответствующих регионов огромной страны под воздействием целого набора факторов (таких как характер и особенности хода революции в том или ином регионе, состав и численность партийной организации и ее связь с рабочим движением, с Советами, с другими социалистическими партиями и т. д.; немалое влияние оказывали взгляды региональных лидеров и теоретические дискуссии, проходившие в партийных организациях, а также тексты и взгляды лидеров партии — Ленина, Каменева и т. д.).

В начале работы конференции развернулась дискуссия вокруг первого пункта повестки дня («Текущий момент. Война и Временное правительство»). Два докладчика — Ленин и Каменев — изложили свои взгляды на проблему, однако далеко не исчерпали всего разнообразия подходов к ней, существовавших в партии. Ленин критиковал тезис о необходимости контроля над Временным правительством со стороны Совета, противопоставляя ему тактику постепенной борьбы за преобладание большевиков в Советах. Этой линии он придерживался все время после возвращения в Россию. Объясняя логику своих рассуждений, он говорил: «Для нас Советы важны не как форма, нам важно, какие классы эти Советы представляют. Поэтому необходима длительная работа по прояснению пролетарского сознания». Таким образом, позиция Ленина заключалась в том, чтобы завоевать Советы для большевизма, превратив их в средство реализации собственной партийной практики. И только после этого Ленин считал целесообразным переходить к свержению правительства и к замене его аппарата аппаратом (большевизированных) Советов.

Каменев противопоставил этой тактике свой подход (претерпевший заметные изменения в течение апреля). Он говорил о том, что Ленин и его сторонники приблизились к его собственному пониманию революционного процесса и его перспектив «после того, как ЦК во вчерашней резолюции принужден был признать, что лозунг немедленного свержения Временного правительства является лозунгом авантюристического характера». Более того, Каменев напомнил собравшимся, что «авантюризм» части руководителей ПК стал возможен «вследствие того, что раньше не приняли во внимание мои слова о том, что лозунг «Долой Временное правительство» может сыграть дезорганизующую роль». Затем он отметил, что Советы представляют собой определенный союз пролетариата и «мелкой буржуазии» (солдат, крестьян), и отрицать такой блок или союз, значит бороться против самой реальности. Следовательно, рассуждал Каменев, большевикам надо определиться со своим отношением к этому естественным путем сложившемуся блоку разных общественных классов: либо разорвать его во имя собственных интересов пролетариата (т. е. во имя социалистически преобразований), что означает нападение как на правительство, так и на поддерживающие его Советы, либо «мы считаем, по условиям текущего момента, блок жизненным, имеющим будущее, — и тогда мы в этом блоке участвуем и строим всю нашу тактику так, чтобы этот блок не разорвать». Последний вариант (на котором и настаивал оратор) подразумевал тактику контроля Советов («блока») над правительством. При этом, Каменев шел на уступки Ленину по важным теоретическим вопросам. Он говорил: «Я за пересмотр программы. Я не испугаюсь и тогда, когда старое название социал-демократии переменят на коммунистическую партию (раньше Каменев утверждал, что такие шаги могут привести к превращению большевиков из партии в кружок пропагандистов — А.С.). В этом смысле мы все пойдем далеко… [и] партия пролетариата выступит точно и определенно как партия социалистического переворота». Впрочем, эта задача, по мнению Каменева, не отменяла другой, а именно той, которая заключалась в сотрудничестве с «блоком» и даже в его поддержке. Гарантию успеха своей тактики Каменев видел в том, что Временное правительство, как правительство империалистическое, вынужденно будет вступить в конфликт не только с пролетариатом, но и с другими слоями «революционной демократии», объединенной в Советы. Главной причиной этого конфликта Каменев считал неспособность правительства решить вопрос о войне. Гарантией победы в этом конфликте может быть, по его мнению, только единство «блока», который проводит политику революционных преобразований вопреки воле правительства, идя навстречу конфликту с ним. Таким образом, каменевское понимание тактики советского контроля над правительством было тесно связано с идеей единства левых сил (на марксистском языке — классового союза пролетариата с мелкой буржуазией).

Поскольку точки зрения Ленина и Каменева были изложены в рамках двух содокладов, то делегатам конференции как бы предлагалось высказываться в пользу одного из них. Однако выяснилось, что есть еще несколько подходов. Так, В.П. Милютин признал правоту Ленина в вопросе о характере текущей революции, которую он также считал социалистической. Однако из этого тезиса он делал совсем не те практические выводы, какие получались у Ленина. Милютин считал, что главной тактической задачей партии должно стать развитие уличной активности («массовых действий»), которая позволит оказывать реальное, а не иллюзорное давление на правительство, вместе с тем, подготовляя массу к дальнейшему углублению революции. Вслед за Милютиным выступил П.Г. Смидович, который вообще призвал не увлекаться борьбой за всевластие Советов, поскольку эти последние являются, с его точки зрения, лишь временной формой, рожденной экстремальными условиями революции, и в будущем должны будут уступить свою роль другим организациям и органам. «И я думаю, что перспектива намечается совершенно иная, чем это рисуется в резолюции… — говорил Смидович — влияние и роль Совета рабочих депутатов ослабнет, власть к нему не перейдет, но могут выработаться совершенно другие органы».

Следом выступал Багдатьев. Характерно, что ему импонировали многие взгляды Каменева, но он не соглашался с его практическими рекомендациями («Доклад т. Каменева в общем предвосхитил мои положения. Я тоже нахожу, что буржуазно-демократическая революция у нас не закончилась, и резолюция Каменева для меня приемлема. Но я сделаю несколько иные выводы»). Его «иные выводы» заключались в том, что Багдатьев считал необходимым бороться за власть Советов сразу же, не дожидаясь того, как они станут на большевистскую точку зрения. Впрочем, Багдатьев предрекал, что захватив власть, Совет по необходимости «большевизируется» под давлением обстоятельств. Таким образом, Багдатьев задним числом как бы оправдывал свое (и своих единомышленников) поведение в дни апрельского кризиса, которое Ленин заклеймил как авантюристическое. Если Ленин считал первой задачей захват Совета для большевизма, а уже потом захват власти для Совета, то Багдатьев выстраивал прямо противоположную логику: сначала Совет отнимает власть у правительства, что, в свою очередь, вынуждает его пользоваться средствами из большевистского арсенала. Эта позиция отражала идейную эволюцию большинства лидеров ПК (которая, как мы видели, находила отклик и среди московских большевиков), которые с правых («каменевских») позиций перешли в оппозицию Ленину слева.

Похожую точку зрения высказал вслед за Багдатьевым и А.С. Бубнов, представитель московского партийного центра: «прежде всего завоевать власть Советам, которые были бы поддержаны голосом масс, массовыми демонстрациями…, как результат этого, — реорганизация временных комитетов в направлении преобладания пролетарских элементов» — говорил он. Такое единодушие Багдатьева и Бубнова говорило о том, что среди руководителей партийного актива обеих столиц были весьма сильны «ультралевые» настроения, опиравшиеся на «правый» (т. е. каменевский) теоретический анализ движущих сил и перспектив революции.

Высказывались и другие точки зрения. Однако, когда речь зашла об окончательном решении обсуждаемого вопроса, то выяснилось, что одни считали, что в ходе дискуссии выявились два течения (вероятно, ленинское и каменевское), а другие говорили о трех наметившихся группах. Каменев категорически высказался за то, что «разногласие сводится к внесению в резолюцию пункта о контроле… и потому третьего предложения не может быть». Он настаивал на том, что точка зрения Бубнова (и, вероятно, Багдатьева — А.С.) отличается от его собственной лишь стилистически или только в нюансах. Но самое интересное заключается в том, что противники Каменева интерпретировали позицию Бубнова точно таким же образом, только в свою пользу. Так, Сталин, который теперь выступал в защиту ленинского доклада, заявлял: «То, что предлагает т. Бубнов, имеет в виду и резолюция т. Ленина»; также как и Каменев, Сталин настаивал, что «разногласие — в вопросе о контроле».

Многим, как среди делегатов Апрельской конференции, так и внешним наблюдателям, действительная разница между взглядами Каменева и Ленина все еще была не ясна. Так, несколькими днями позже, Луначарский, по дороге из Германии в Россию (на месяц позже Ленина в Россию тем же путем, что и он, выехала еще одна группа политических эмигрантов) читал большевистскую прессу и недоумевал, зачем «Ленин толкает к власти большинство Советов рабочих и солдатских депутатов, т. е. тех именно меньшевиков-оборонцев и трудовиков, которые сейчас взяли половину власти». За классовой интерпретацией партийных коалиций Луначарский (и, конечно, далеко не он один) не видел той принципиальной новизны, которая стояла за ленинской программой перехода всей власти Советам. И потому каменевская критика Ленина казалась ему оправданной. Аналогичным образом мыслили многие левые социал-демократы, включая значительное число большевистских активистов.

Впрочем, дальнейшая дискуссия показала, что искусственно заузить спектр взглядов было не так-то просто.

В.П. Ногин и В.В. Кураев, вслед за Смидовичем, в своих выступлениях переносили центр тяжести с Советов на учреждения парламентского типа, которые должны были взять на себя роль центра революции (прежде всего речь шла об Учредительном собрании). А.И. Рыков вообще доказывал, что социалистическая революция не может начаться в самой «мелкобуржуазной» стране Европы, и большевикам придется подождать помощи западного пролетариата. Однако Зиновьев, а также выступавшие с заключительным словом докладчики (Ленин и Каменев) вновь подчеркнули, что речь может идти только о двух вариантах резолюции, причем, по словам Ленина, он «с т. Каменевым идет вместе, кроме вопроса о контроле». Кроме того, как Каменев, так и Ленин нанесли удар по «крайне-левому» крылу, которое по словам вождя большевиков, нарушило партийную дисциплину и подлежит осуждению. Таким образом, Ленин идеологическое и политическое расхождение сводил к дезорганизации в партии. «В будущем мы будем все меры принимать, чтобы достигнуть такой организации, чтобы не было пекистов, которые не слушают ЦК» — пообещал он. В вопросе о централизме в партии, об усилении ЦК Ленин и Каменев оказались на одной стороне.

Однако, по главному вопросу — «о текущем моменте» — разногласия сохранялись. «Горячие схватки — по свидетельству очевидца — продолжались и в кулуарах». Причем, некоторые мемуаристы рассказывали позже о том, что сторонники ленинской точки зрения составляли поначалу меньшинство на конференции, или, как минимум, были не организованы. Ситуацию изменил приезд уральской делегации во главе с Яковом Свердловым: «С их приездом сразу повеселело. Они стали организующим центром на конференции и подтянули к себе всех одиночек-ленинцев изо всех других делегаций».

Как бы то ни было, но по итогам дискуссии была избрана резолютивная комиссия, в которую вошли многие из выступавших (не было лишь Багдатьева): Ленин, Зиновьев, Каменев, Сталин, Бубнов, А.Г. Правдин, Ногин, а также И.А. Теодорович и Милютин. Выработанные этой комиссией тексты резолюций о Временном правительстве (без пункта о контроле!) и о текущем моменте были приняты конференцией почти единогласно при 3 против и 8 воздержавшихся, в первом случае и при 71 за и 8 воздержавшихся во втором. Входившие в согласительную комиссию Бубнов, Милютин, Каменев и другие были связаны общей ответственностью за итоговый текст. Таким образом, разнообразие интерпретационных моделей и практических предложений было сведено к компромиссному тексту, устраивавшему абсолютное большинство. Причем ленинское влияние на итоговую резолюцию было определяющим, но не тотальным.

Несколько следующих докладов и соответствующих резолюций — по аграрному вопросу, об объединении интернационалистов (этот вопрос был уже, в целом, разрешен партией в предыдущий период и теперь никаких разногласий не вызывал), об отношении к Советам — особых споров не вызвали и были приняты практически единогласно. Дав бой Ленину на обсуждении вопроса о контроле, Каменев и другие оппоненты вождя во всех этих вопросах были вполне солидарны с ним. Или, во всяком случае, не готовы были вновь вступать в спор с Лениным из-за сохранявшихся разногласий, каковые оставались, например, по вопросу о роли и значении Советов.

Однако оставались еще две сложные дискуссионные проблемы, которые обещали обнаружить серьезные разногласия среди делегатов конференции. Это были национальный вопрос и вопрос о положении в интернационале. Но обсуждение этих важных проблем было отложено на последний момент, а вместо него были проведены выборы в ЦК.

Таким образом, на общероссийском партийном форуме, теоретические и политические разногласия представителей региональных групп аннигилировались, сводились к «общему знаменателю» в рамках тех или иных компромиссных формулировок. В итоге споры по каждому дискуссионному вопросу заканчивались артикуляцией двухтрех текстов возможной резолюции, выбор между которыми определялся путем голосования и/или сводился на нет процедурой согласования в специально выбираемой для этого комиссии (в которую входили наиболее влиятельные сторонники итоговых вариантов резолюции — Ленин, Каменев и т. д.). Таким образом, «лоскутная» структура партии, сформировавшаяся в условиях относительной изоляции региональных групп друг от друга и от общепартийной дискуссии, превращалась в систему более или менее единых внутри себя «фракций», объединенных вокруг той или иной (усредненной) теоретической и политической программы. Борьба этих «фракций» и достижение компромисса между ними и определяли характер итоговых резолюций, а также решений по организационным и кадровым вопросам (прежде всего выбор нового ЦК).

* * *

Процедура выборов нового ЦК партии имела огромное значение для формирования нового внутрипартийного режима, оказавшись его исходной точкой, с одной стороны, а с другой став финалом двухмесячной эволюции партии и борьбы за влияние в ней.

Из 133 делегатов с решающим голосом участвовали в тайном голосовании только 109. Однако «даже из лаконичных записей протоколов ясно, что они [делегаты] отдавали себе отчет, сколь многое зависит от того выбора, который им предстоит сделать. В большевистской партии, с ее акцентом на централизованный контроль и руководство, выбрать дееспособных лидеров было не менее важно, чем наметить верную тактику» — комментировал эту процедуру Р. Слассер.

В самом начале заседания Ленин, при поддержке «части старого Центрального Комитета» (в т. ч. Зиновьева), вносит предложение увеличить количество членов ЦК с 9 до 13. По словам Зиновьева, «9 человек мало, ибо нужны делегаты [от провинции]». При этом, высказываются два альтернативных предложения: оставить ЦК из 9 человек и расширить его сразу до 15. В ходе голосования, большая часть делегатов конференции высказываются за 9 человек. Далее делегаты принимают решение не избирать кандидатов в члены ЦК. Таким образом, участники конференции не поддержали предложение вождя, что может служить дополнительным аргументом против распространенного заблуждения о якобы полном контроле Ленина над партией и ее настроениями.

Для информации оглашаются списки кандидатов в члены ЦК, их всего девять штук, большинство без подписей. После этого поднимается вопрос о необходимости предварительного обсуждения кандидатур. С мест высказывались возражения против этого, «ибо голосование покажет, какие товарищи больше всего известны и считаются дельными работниками». Однако Зиновьев выступает с аргументами в пользу предварительного обсуждения. Конечно, говорит он, «…для известных товарищей обсуждение не нужно, если же некоторые товарищи большинству конференции не известны, то должно ознакомить конференцию с выставленными кандидатами». Аргументы Зиновьева, видимо, убедили многих, но далеко не всех. Предварительное обсуждение было признанно необходимым 35 голосами против 33, причем решено было обсуждать ту или иную кандидатуру, только если этого требовали не менее 10 делегатов.

Еще до обсуждения, проходившего при закрытых дверях, три известных большевика (Дзержинский, Бубнов и Милютин) сняли свои кандидатуры. Но сразу после того, как это сделали последние двое, Зиновьев заявил, что «снятие кандидатур, помещенных в списки, не может быть обязательным для голосующих». После этого начинается обсуждение.

Отметим и еще одно обстоятельство. Несмотря на то, что как мы видели, участники конференции высказались против предложения Ленина об увеличении числа членов Центрального Комитета до 13, а также против избрания кандидатов в члены ЦК, таковые, возможно, все-таки были избраны в количестве четырех или даже пяти человек. Хотя документального подтверждения этому факту нет, упоминание об этом содержится в издании протоколов 1934 г., когда многие участники Апрельской конференции, а также члены (и все вероятные кандидаты в члены) избранного ею ЦК были еще живы. В 1934 г. особенной политической необходимости приписывать Бубнову, Глебову-Авилову, Правдину и Теодоровичу статус кандидата в члены ЦК, избранного Апрельской конференцией не было, поэтому, вероятно, это указание можно считать достоверным.

Таким образом, всего было избрано, скорее всего, 13 или 14 товарищей, как и предлагал Ленин, хотя формально полноправными членами ЦК являлись 9 человек. Среди избранных только кандидатуры Ленина и Зиновьева не вызвали у делегатов никаких вопросов — слишком велики были авторитет и известность этих деятелей. Еще шесть будущих цекистов (Каменев, Сталин, Ногин, Милютин, Теодорович и Глебов; последние двое, правда, в качестве кандидатов) были избраны, благодаря «заступничеству» этих двух «вождей».

Всего, названные выше девять списков содержали 26 фамилий. Кандидатуры семерых из них не потребовали никаких дискуссий: Ленина и Зиновьева и так хорошо знали, а обсуждать остальных ни у кого не возникло никакого желания. В отношении еще 19 человек были поданы соответствующие запросы делегатов. Однако в действительности обсуждались только десять товарищей. Желающих опротестовать кандидатуру или, наоборот, вступиться за остальных не нашлось.

За Сталина и Каменева поручился сам Ленин (а за Каменева еще и Ногин). Авторитет Ленина в партии был, несомненно, велик и его заступничество решало многое. Именно оно помогло Сталину и Каменеву получить почти столько же голосов, сколько получили Ленин и Зиновьев (первые двое получили соответственно 97 и 95, а вторые 104 и 101 голос). И это при том, что накануне выборов ЦК, среди делегатов имели широкое распространение резко антикаменевские настроения. В ходе конференции один из делегатов (некто Соловьев; на конференции было два делегата с такой фамилией — один представитель Петроградской организации, а другой — Московской окружной) выступил с резкой критикой Каменева, напомнив собравшимся и о поведении последнего на суде по делу думской фракции РСДРП(б), и о его сомнительной политике в «Правде» в марте. Причем, критика была весьма болезненной: Каменеву припомнили его самую правую статью в «Правде», где он призывал платить немцам «за пулю — пулей» (пресловутый № 9 «Правды»). Такие же антикаменевские настроения имели место и до конференции. Однако страстная защита Каменева Лениным сделала свое дело.

В пользу еще четырех кандидатов — Теодоровича, Ногина, Милютина и Глебова-Авилова — выступал Зиновьев. Однако, несмотря на рекомендацию ближайшего ученика Ленина, Теодорович и Глебов-Авилов не сумели набрать достаточно голосов для того чтобы стать полноправными членами ЦК и прошли лишь в качестве кандидатов.

В первоначальный ленинский список кандидатов в члены ЦК не входил, по всей видимости, Свердлов. Во всяком случае, об этом впоследствии рассказывал Троцкому, как о своей «вопиющей ошибке», сам Ленин. «К счастью — добавлял он — снизу нас поправили». Впрочем, активность уральской делегации, оказавшей Ленину существенную поддержку во время дискуссии по вопросу о стратегии и тактике партии («о текущем моменте»), а также личные организационные способности самого Свердлова, проявившиеся и на Урале во время его короткой командировки, и в ходе работы конференции, сделали эту «поправку» почти само собой разумеющейся.

На этом фоне распространенное (особенно в западной историографии) мнение, сформулированное Р. Пейном, о том, что «Как обычно, Центральный Комитет был подобран Лениным, а голосование было не более чем простой формальностью» — не выдерживает никакой критики.

В пользу Свердлова выступил только делегат от Самарской партийной организации Куйбышев, который, выражая мнение многих старых партийцев, указал на выдающиеся организаторские способности Свердлова, подчеркнув, что «Присутствие его необходимо в ЦК». Троцкий в конце жизни полагал, что то обстоятельство, что Свердлова не оказалось в ленинском списке, является результатом влияния Сталина. Однако поскольку ни сам Сталин, ни Ленин, ни кто бы то ни было другой не выступал против кандидатуры Свердлова, эту гипотезу Троцкого можно отнести на счет его полемической субъективности. Хотя участие Сталина в подготовке ленинского списка вполне вероятно.

Итак, ведущая группа в партийной верхушке, состоявшая из Ленина, Зиновьева и, возможно, Сталина подготовила список «желательных» членов будущего ЦК, в который кроме них входили Каменев, Теодорович, Ногин, Глебов-Авилов и Милютин. Но ведь Ленин предлагал расширить состав ЦК до 13 человек, следовательно, у него должны быть наготове как минимум 13 кандидатур. Более того, несмотря на решения конференции, фактически ЦК действительно увеличили (за счет избрания кандидатов). Но ни Ленин, ни Зиновьев никого больше публично не защищали. Получается, что «вакантными» оставались сразу пять мест. Одно из них занял «забытый» было Свердлов.

Наконец, в пользу Смилги и Бубнова также высказались известные большевики (Муранов и Ломов-Оппоков), причем в отношении первого из них звучали только аргументы «за». В итоге Смилга был избран членом, а Бубнов кандидатом в члены ЦК. Скорее всего, эти две кандидатуры не вызывали у Ленина и его группы сопротивления: отводов с их стороны не последовало. Более того, Бубнов был весьма важен, как представитель влиятельного (судя по дискуссиям) течения в партии и один из лидеров МОБ (недаром поддержал его именно его московский товарищ Ломов).

Вообще, все избранные в ЦК большевики, кроме «большой четверки» (Ленина, Зиновьева, Сталина и Каменева) были представителями крупнейших парторганизаций страны. Смилга был членом Кронштадтского комитета партии и после избрания в ЦК отвечал за работу в парторганизациях и Советах окрестностей Петрограда и в Финляндии, где пользовался большим авторитетом и влиянием. Бубнов и Ногин были представителями Московского областного бюро и московского комитета партии. Федоров, Теодорович, Милютин и Глебов-Авилов были членами петроградского комитета. Правдин представлял Уфимскую парторганизацию. У Свердлова был мандат уральского обкома РСДРП(б), восстановленного при его участии в течении марта-апреля 1917.

В сложных условиях, в которых оказались большевики после революции, необходимо было консолидировать партию, наладить «обратную связь» с региональными организациями. Да и в более поздний период, в основе формирования Центрального Комитета, как свидетельствуют архивные источники, оставался принцип представительства крупнейших региональных организаций партии. Об этом свидетельствует, например, тетрадь делегата VI съезда РСДРП(б) К.А. Козлова. Тетрадь представляет собой подробный конспект заседаний съезда, в том числе и того закрытого заседания, на котором обсуждались кандидатуры в ЦК и происходили выборы и протоколов которого не сохранилось. В тексте, в частности, приведены списки кандидатов в ЦК, представленные делегатам несколькими крупнейшими делегациями: московской, поволжской, петроградской, уральской, латышской, кавказской, а также группой межрайонцев.

По всей видимости, в апреле, конкретные кандидатуры представителей крупнейших парторганизаций согласовывались на предварительных частных совещаниях с членами крупнейших делегаций. Сведения о них, правда весьма отрывочные, дошли до нас. Причем, известно, что на заседаниях московской и петроградской делегаций категорически отводилась кандидатура Каменева. Ряд делегатов, в т. ч. Бубнов и Ломов, вспоминали, что «в виду крайне резкого настроения подавляющего большинства делегатов конференции против тов. Каменева… руководящему ядру конференции во главе с Лениным и Сталиным пришлось созвать два закрытых заседания старых большевиков-ленинцев, где т. Ленин отстаивал и с трудом отстоял кандидатуру т. Каменева в члены ЦК». Выступление Соловьева, направленное против кандидатуры Каменева, подтверждает наличие таких настроений среди московских и петроградских большевиков.

Предварительные совещания с представителями крупнейших парторганизаций страны, на которых согласовывались списки в ЦК, стали обычной практикой. Так, в марте 1919 г., накануне VIII съезда партии, на одном из пленумов ЦК Крестинский и Стасова «…сообщили о переговорах с уральцами, поволжанами, питерцами и москвичами о списках ЦК» и огласили предварительный список. Очевидно, разработанная в апреле 1917 г. технология, в основном, была принята партией на вооружение.

В ходе одного из частных совещаний Ленина с делегатами от московской парторганизации, резко против вхождения в ЦК Каменева выступил Ломов-Оппоков. Во время официального обсуждения кандидатуры Каменева он, как известно, промолчал. Зато он выступил в поддержку кандидатуры Бубнова. А другой москвич — Ногин — выступил в поддержку Каменева, заявив, что на совещании членов московской парторганизации, где обсуждалось поведение Каменева, «после горячих дебатов <…> ему было высказано полное доверие». Вероятно, на одном из предварительных совещаний, между московскими делегатами, принадлежавшими к разным группам, была достигнута договоренность о «непротиводействии» друг другу, которая позволила пройти в ЦК представителям обеих московских фракций. Впрочем, эти договоренности не носили, видимо, окончательного и обязательного для всех характера. Во всяком случае, некоторые видные представители московских большевиков в ходе обсуждения выступали против своих оппонентов. Так, Р. Землячка упрекнула Ногина в том, что он «запуган атмосферой Совета», и это мешает его партийной работе. Не все левые москвичи готовы были согласиться с кандидатурой Ногина, одного из лидеров правой группы в Москве. С другой стороны, против Бубнова высказался Ангарский, один из членов МК РСДРП(б), близкий по взглядам к Ногину и Рыкову.

И все же, с высокой долей уверенности можно предположить, что конечный вариант «ленинского списка» мог формироваться в ходе подобных совещаний, на которых представители различных групп согласовывали возможные кандидатуры. В итоге, в ЦК оказалось два москвича, представлявших противоположенные течения — радикально-левое (Бубнов) и умеренно-правое (Ногин).

Смилга был представлен делегатам видным членом петроградского комитета Мурановым, знавшим его по ссылке. Муранов высоко оценил доклады Смилги (один был прочтен еще в ссылке, а другой — о положении в партийных организациях и Советах окрестностей Петрограда и в Финляндии — был представлен в ходе конференции) и заявил, что «товарищи ссыльные поддержали бы эту кандидатуру». Сам Смилга, вернувшись, после Февраля из Сибири, был направлен в Кронштадт, где его избрали одним из руководителей парторганизации. После конференции он продолжил работу в парторганизациях окрестностей Петрограда (Кронштадт, Петергоф, Выборг, Гельсингфорс и т. д.), стал председателем Областного комитета армии и флота. Очевидно, что окрестности столицы (а Кронштадт с его революционными матросами, в особенности) являлись одной из приоритетных областей с точки зрения революционной политики.

Итак, первыми после революции членами ЦК стали Ленин, Зиновьев, Сталин, Каменев, Смилга, Свердлов, Милютин, Ногин и Федоров. Кандидатами в члены центрального комитета были избраны Бубнов, Глебов-Авилов, Правдин и Теодорович.

Интересно, что среди кандидатур были такие известные деятели, как Шляпников, Залуцкий и Молотов, но никто не высказался в их пользу. В итоге они получили недостаточное число голосов, для того чтобы быть избранными в ЦК. Сказалось то напряжение, которое существовало в отношениях между лидерами первого послереволюционного призыва РБ ЦК и петроградскими большевиками, от поддержки которых во многом зависело это голосование. Шляпников, Залуцкий и Молотов не были представителями ни петроградской, ни какой либо другой организации и им не на кого было опереться. С другой стороны, они проиграли борьбу за лидерство в партии в целом и вынуждены были уступить свое место другим лидерам.

Еще одним видным большевиком, прославившимся в марте-апреле, но не избранным в ЦК, был С. Багдатьев. В его случае, видимо, причиной стало то столкновение, которое произошло между ним и Лениным в дни апрельского кризиса. Если учесть то, что Ленин несколько раз в ходе самой конференции жестко критиковал «пекистов, которые не слушают ЦК», подразумевая именно Багдатьева и его сторонников, поражение последнего на выборах в ЦК становится понятным. Даже для левых он стал слишком одиозной фигурой, ответственной за осужденную партией «авантюру». Правые же, во главе с Каменевым, сделали этот эпизод одним из аргументов в своей полемике с Лениным, что еще сильнее дискредитировало Багдатьева в глазах делегатов конференции. При этом в ЦК (на правах кандидата) вошел близкий к Багдатьеву по взглядам Бубнов.

Итак, новый состав ЦК был довольно пестрым. В него вошли лидеры с весьма разными взглядами: ультра-левые, сторонники немедленного перехода к борьбе за советскую власть (Бубнов), Ленин и сторонники его стратегии борьбы за преобладание в Советах (кроме вождя здесь следует упомянуть Сталина и Зиновьева), Каменев и его единомышленники, ориентировавшиеся на стратегию солидарности советского блока, оказывающего последовательное давление на правительство (кроме Каменева эти взгляды разделял Ногин). Взгляды Милютина, Смилги и Свердлова располагались в левой части большевистского идейно-политического спектра. Впрочем, Смилга и Свердлов не относились к числу теоретиков, и реконструировать нюансы их взглядов сегодня уже невозможно. Однако их позиция имела большое значение, поскольку оба были видными партийными организаторами.

* * *

В целом, возникший на конференции внутрипартийный режим был несравненно прочнее той зыбкой системы, которая существовала в марте-апреле. Он был институализирован, субординация внутри партии была формализована (что снижало, хотя и не сводило на нет риск конфликта руководящих инстанций, прежде всего ЦК и ПК). У этого режима была своя (пусть и не до конца проработанная в некоторых отношениях) программа, основанная на «Апрельских тезисах», которая отталкивалась от установки на завоевание преобладающего влияния в Советах на первом этапе и замене Временного правительства (большевизированными) Советами на втором. Оппозиция этому внутрипартийному курсу существовала не вне ЦК, а внутри его, что снижало риск раскола, но вынуждало лидирующую группу во главе с Лениным к постоянным поискам компромисса.

Созданная на Апрельской конференции система организации внутрипартийной власти и соответствующая политическая стратегия была испытана на прочность в ходе бурных событий лета 1917 г. В течение нескольких следующих месяцев, созданный на Апрельской конференции внутрипартийный режим развивался и эволюционировал. Однако, в целом, он выполнил ту роль, которую на него возложили его архитекторы: сплотил партию, превратив ее из «федерации» сравнительно разрозненных и автономных групп в цельную и мощную политическую структуру, способную вырабатывать единый политический курс и оперативно реагировать на вызовы революции. Это вовсе не означало установления идейной и политической монолитности, но лишь обеспечивало создание механизмов принятия окончательных решений, позволявших преодолевать разногласия.