Хотя идея подготовки восстания получала все большее распространение, ЦК продолжал проводить свой прежний курс. Партия о прежнему ориентировалась на «мирное» ожидание советского съезда. Центральный орган РСДРП(б), газета «Рабочий путь», продолжала публиковать редакционные статьи в духе сдержанности и осторожности.

Ведя свою борьбу с ЦК, Ленин все болезненнее ощущал издержки своего положения вдали от «театра военных действий». Поэтому важнейшим для него вопросом становится возвращение в Петроград и, вместе с тем, к непосредственному руководству внутрипартийной борьбой. Из Гельсингфорса в Выборг, на самой административной границе Финляндии и России, Ленин перебрался еще 23 сентября. Но этого было недостаточно для непосредственного участия во внутрипартийной жизни.

Где-то между 27 и 29 сентября ЦК отправляет к Ленину специального связного — Александра Шотмана со специальным заданием «успокоить Ильича». Отвечая на прямой вопрос вождя, Шотман вынужден был подтвердить, что «Центральный Комитет воспретил ему въезд в Петроград» и что «в интересах его личной безопасности ему необходимо пока оставаться в Финляндии». Очевидно Ленин был возмущен этим фактом и потребовал письменного подтверждения этого постановления. «Я — рассказывает Шотман — взял листок бумаги и в полушутливой форме написал приблизительно следующее: «Я, нижеподписавшийся настоящим удостоверяю, что Центральный комитет РСДРП(б) в заседании своем от такого-то числа постановил: Владимиру Ильичу Ленину, впредь до особого распоряжения ЦК, въезд в город Петроград воспретить»… Взяв от меня этот «документ», Владимир Ильич бережно сложил его вчетверо, положил в карман, и затем, положив руки в вырезы жилета, стал быстро ходить по комнате, повторяя несколько раз: «Я этого так не оставлю!»».

По всей видимости, Ленин ни минуты не планировал подчиняться решению ЦК. Традиционно считалось, что Ленин вернулся в столицу лишь 7 октября. Эта версия была вмонтирована в официальную советскую историографию «Кратким курсом истории ВКП(б)», откуда ее заимствовали также и зарубежные историки. Однако целый ряд исследователей и свидетелей тех событий указывали на более раннюю дату возвращения Ленина. Об этом прямо заявляли, в частности, Стасова и Фофанова, выступая на специальном совещании по вопросу о времени возвращении Ленина в столицу, устроенном в начале 1960-х в Ленинграде. Кроме того, многие партийные деятели (Шотман, Зиновьев, Фофанова) в своих воспоминаниях подчеркивали, что Ленин приехал в Петроград «самовольно», без ведома ЦК.

Например, Шотман вспоминал в 1925 г., что, будучи связным между ЦК и Лениным, он узнал о самовольном переезде вождя в столицу случайно, от Рахья: «Собираясь однажды в очередную поездку в Выборг навестить Владимира Ильича, я встретил на финляндском вокзале Эйно Рахья, который, хитро улыбаясь, сообщил мне, что нет смысла ехать в Выборг, т. к. Владимир Ильич переехал в Петроград (происходило это, судя по тексту воспоминаний в конце сентября — АС.)… Я его, конечно, основательно выругал, сказал, что попадет ему от ЦК, как полагается, и побежал к тов. Зиновьеву… чтобы посоветоваться с ним, как быть? По совету Зиновьева я пошел в ЦК и рассказал покойному Я.М. Свердлову об этой «неприятной» истории. После продолжительной с ним беседы решили: «так оставить»». Если дело обстояло действительно так, как это описывает Шотман, то это тем более свидетельствует о том, что конфликт между ЦК и Лениным достиг самой острой формы.

Историки В.И. Старцев и В.Т. Логинов собрали все разрозненные свидетельства о дате возвращения Ленина в Петроград и пришли к единогласному выводу: наиболее вероятной датой следует признать именно 29 сентября. Логинов восстановил события этого дня чуть ли не по минутам. По его данным, Ленин успел встретиться с Зиновьевым и подробно выяснить настроения членов ЦК. Под впечатлением от полученной информации, он вечером 29 сентября пишет статью «Кризис назрел».

В ней Ленин в очередной раз доказывает, что наступил переломный момент в развитии революции — как в России, так и на Западе. Большевики в России, по его мнению, находятся в значительно более благоприятном положении, чем любая другая революционная интернационалистская сила в мире. И именно на них теперь лежит ответственность за дальнейший ход событий. Кризис, в котором оказалась страна, считает Ленин, может быть преодолен только революционными методами, на которые способна лишь подлинно революционная власть. До тех же пор, пока власть находится в руках буржуазии и «соглашателей», масштабы катастрофы будут только расти. Более того, с каждым днем возрастает угроза контрреволюции, подавления массового движения (особенно Ленин отмечает нарастающее крестьянское движение). А посему, немедленный захват власти есть главный, жизненно важный вопрос. И если большевики «дадут себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания, «ожидания» съезда Советов и т. п. — нет сомнения, что такие большевики оказались бы жалкими изменниками пролетарскому делу».

В целом, основная часть статьи не содержала ничего принципиально нового по сравнению с несколькими предыдущими текстами. Ленин лишь развивал свои прежние тезисы о необходимости вооруженного восстания и захвата власти. Но теперь его аргументы обращены исключительно против ориентации на съезд Советов.

Заключительную часть статьи Ленин не рекомендовал публиковать, а предлагал раздать «членам ЦК, ПК, МК и Советов», т. е. рассматривал как тезисы в широкой внутрипартийной дискуссии. В этой части Ленин говорит о сугубо внутрипартийной ситуации и своем видении того, как ее изменить.

«Надо… признать правду, — пишет Ленин — что у нас в ЦК и в верхах партии есть течение или мнение за ожидание съезда Советов, против немедленного взятия власти, против немедленного восстания. Надо побороть это течение или мнение». Итак, задача определена: победить соответствующее «течение или мнение». Но кто является его носителем? Ленин отдает себе отчет, что на данный момент с «неверных» позиций выступает большая часть «ЦК и верхов партии». Обращаясь к этому большинству, он пишет: «сначала победите Керенского, потом созывайте съезд».

Еще раз изложив свою аргументацию в предельно эмоциональном ключе (текст изобилует выделениями и восклицательными знаками), Ленин переходит к последнему средству давления на коллег. «Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния в этом духе с начала Демократического совещания, что Центральный Орган вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большевиков… видя это, я должен усмотреть тут «тонкий» намек на нежелание ЦК даже обсудить этот вопрос, тонкий намек на зажимание рта, и на предложение мне удалиться. Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю, и оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии». Угроза выхода из ЦК харизматического лидера, основателя и вождя партии, это, пожалуй, самый неожиданный, которого члены большевистского руководства никак не ожидали.

На этот раз Ленин не предлагает никому тактического союза и не намекает на свою готовность к совместной фракционной борьбе внутри центрального аппарата партии, как это было в «Дневнике публициста». Теперь все серьезнее. Ленин прямо противопоставляет себя всему ЦК и заявляет о своей решимости сражаться с ним за влияние на всю партию.

Сразу после статьи «Кризис назрел», между 29 сентября и 4 октября, Ленин пишет еще несколько текстов аналогичного содержания. Это воззвание «К рабочим, крестьянам и солдатам», знаменитая брошюра «Удержат ли большевики государственную власть», «Письмо в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам», а также «Тезисы для доклада на конференции 8 октября Петербургской организации, а равно для резолюции и для наказа выбранным на партийный съезд».

Эти четыре текста составляют вместе целую серию, объединенные, помимо прочего, одной общей задачей. Во-первых, все они адресованы не руководству, а гораздо более широкой партийной аудитории. Во-вторых, в них ставится задача изменить фарватер партийной политики, помимо, и даже вопреки линии ЦК. Это программа внутрипартийной борьбы против существующего руководства.

Воззвание «К рабочим, крестьянам и солдатам» является, по сути, призывом к восстанию. Короткий текст (всего около двух страниц) посвящен разоблачению режима Керенского и завершается словами «Ни одного дня нельзя терпеть, чтобы усмиряли военной силой крестьян, чтобы гибли тысячи и тысячи на войне, когда можно и должно немедленно предложить справедливый мир. Долой правительство Керенского… Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!». Принципиально важным здесь является только одно: эта листовка адресована не большевистской партии и не предназначено для обсуждения и принятия ее органами. Ленин, в нарушение формальной дисциплины, обращается с призывом к восстанию помимо своей партии, которая в тексте вообще не упоминается ни разу!

В кратком предисловии ко второму изданию статьи «Удержат ли большевики государственную власть» Ленин утверждает 9 ноября 1917 г.: «Настоящая брошюра писана, как видно из ее текста, в конце сентября и закончена 1-го октября 1917 года». Именно на этом отрезке времени, как было показано выше, задачи, которые перед собой ставил большевистский вождь по отношению к собственной партии, резко менялись. Это обусловило двойное измерение содержания статьи.

Задуманная, скорее всего, в середине 20-х чисел сентября, еще до «разрыва» с ЦК, статья подвергает резкой критике «все направления… от кадетов-корниловцев до полу-большевиков, все за исключением большевиков» за их неверие в возможность устойчивой большевистской власти. Оппонируя политическим противникам, Ленин, на самом деле стремится победить сомнения собственных товарищей по партии, убеждая их в том, что большевики вправе рассчитывать на успех, что «не найдется той силы на земле, которая помешала бы большевикам» удержать власть «до победы всемирной социалистической революции».

Ленин прогнозирует успех большевикам только при одном условии, а именно, «если они не дадут себя запугать и сумеют взять власть», т. е. от того, сохранится ли тот политический курс, который проводит Центральный Комитет, или же он будет изменен.

В брошюре «Удержат ли большевики государственную власть» Ленин много пишет о роли Советов, которые станут аппаратом новой, пролетарской государственности. Одновременно, он ставит знак равенства между властью большевиков и диктатурой пролетариата. В его рассуждениях Советы выглядят лишь техническим аппаратом, обслуживающим политику партии.

В послесловии к брошюре, также датированном 1 октября, Ленин ставит большевистское руководство на одну доску с «четверть-большевиками» из «Новой Жизни». Комментируя статью Суханова, который иронизировал над растерянностью большевистских фракций ВЦИКа и Петросовета, Ленин пишет «Не смейтесь над «растерянностью Смольного института», господа! Ваша растерянность не меньше». Итак, большевики оказались в положении, больше свойственном их противникам — это ли не показатель «падения»? Вместе с тем, Ленин становится на защиту своих однопартийцев, давая им, тем самым, понять, что у них еще есть время изменить свою позицию. Ленин подчеркивает опасность сползания партии к политике нерешительности и выжидания: «Вот почему я говорю, что если бы большевики поддались таким настроениям, они погубили бы и свою партию, и революцию».

Ленин продолжает убеждать цекистов в своей правоте — и давлением (выход из ЦК, агитация в широких партийных кругах, и даже составление воззваний к внепартийной аудитории), и рациональными аргументами. Помимо многочисленных региональных партийных форумов, площадкой такой борьбы за партию, по мнению Ленина, должен был стать готовящийся экстренный съезд, решение о созыве которого было принято ЦК еще 20 сентября.

Именно делегатам планировавшегося съезда (а также участникам готовившейся на 8 октября конференции петербургской организации партии) были адресованы тезисы доклада, подготовленные Лениным между 29 сентября и 4 октября. В этом тексте ЦК партии упоминается напрямую лишь дважды; оба раза в весьма критическом ключе и оба раза в связи со списком кандидатур в Учредительное собрание. «Опубликованный Центральным Комитетом список кандидатов составлен недопустимо и требует самого резкого протеста» — утверждает Ленин — «ЦК открывает настежь двери для карьеризма, для погони за местечками в Учредительном собрании».

По адресу Ларина писал, что «проводить его в Учредительное собрание через неделю-другую после вхождения в партию — это значит, на деле превращать нашу партию в такое же поганое стойло карьеристов, как большинство европейских партий»; о кандидатуре Покровского Владимир Ильич высказался в том же ключе, что тот должен доказать свою верность большевизму «долгой работой». Очевидно, что те же претензии можно было бы, при желании, высказать и по отношению к Троцкому, большевистский стаж которого еще не достиг двух месяцев. Но Ленин этого не делает. Напротив, он защищает Троцкого: «Само собой понятно, что из числа межрайонцев, совсем мало испытанных на пролетарской работе в направлении нашей партии, никто не оспорил такой, например, кандидатуры, как Троцкого».

Вождь уже понимал, что фигура Троцкого стала ключевой для сложившегося внутрипартийного режима, и прямые нападки на него лишь обострили бы внутрипартийную борьбу, сделав ее ожесточенной и придав ей оттенок личного соперничества.

Во-вторых, выступая в защиту Троцкого, Ленин «припомнил» ему старые заслуги — интернационалистскую позицию, «борьбу среди межрайонцев за слияние» и его позицию в июльские дни. Аналогичными подвигами могли похвастаться почти все кандидаты, выдвинутые Центральным Комитетом. Зато тот же Ларин, в отличие от Троцкого, выступал за вхождение в Предпарламент. Возможно, для Ленина это было решающим критерием.

В другой части текста речь идет о Предпарламенте и о лозунге «вся власть Советам». Здесь Ленин снова делает главный упор на аргументах в пользу захвата власти до Советского съезда. Он называет участие большевиков в предпарламенте «явной ошибкой и отступлением от пролетарски-революционного пути» и утверждает, что «при таком нарастании революции идти в поддельный парламент, подтасованный для обмана народа, значит облегчать этот обман, затруднять дело подготовки революции, отвлекать внимание народа и силы партии от насущной задачи борьбы за власть и за свержение правительства». Активистам партии должно быть ясно, что в «явной ошибке» виноват ЦК, который теперь отвлекает «внимание народа и силы партии» от ставшего необходимым вооруженного восстания, «затрудняя» его.

Наконец, Ленин напрямую бросает руководству партии обвинение в преступной нерешительности: «к сожалению, в верхах партии заметны шатания, как бы «боязнь» борьбы за власть, склонность подменить эту борьбу резолюциями, протестами и съездами».

Итак, Ленин приступил к обещанной им ранее агитационной кампании в партии против ожидания съезда Советов. Причем, в качестве вспомогательных он затрагивал и другие проблемы, такие как вопрос о списке кандидатов в Учредительное собрание. Но вопрос о захвате власти он действительно превратил в «платформу для выборов на съезд для всех выборов внутри партии», как и обещал за десять дней до того в «Дневнике публициста». Только сделал это не вместе с Троцким и другими противниками участия в Предпарламенте, а, фактически, против сложившегося большинства Центрального комитета.

* * *

Язык ультиматумов, которым Ленин разговаривал с ЦК, заявляя о своем выходе из него, а также обращаясь помимо высшей партийной инстанции (в централистской-то партии!) к массам, был опасен как для внутрипартийного режима с его выжидательным курсом, так и для самого Ленина. Троцкий правильно понимал, что «путь открытого мятежа против ЦК предполагал подготовку экстренного съезда, следовательно, требовал времени; а времени как раз и не хватало». Оптимальный путь для Ленина был все-таки в том, чтобы добиться согласия в ЦК, а не свергать его.

И Ленин продолжал всеми силами оказывать давление на Центральный комитет. «С точки зрения иерархических отношений действия Ленина были совсем небезупречны» — признавал Троцкий, рассказывая, как вождь «развивал наступление по внутренним операционным линиям», посылая письма к Московскому и Петроградскому комитетам, обращаясь напрямую к райкомам и вообще «низам партии», на поддержку которых он рассчитывал.

Очень быстро усилия Ленина стали сказываться на обстановке внутри партии. Первой руководящей инстанцией, поддержавшей ленинские требования, стало Московское областное бюро (об этом говорилось в предыдущей главе). Острая дискуссия по вопросу о восстании развернулась среди партийного актива обеих столиц. Причем, и в Москве, и в Петрограде оказалось немало сторонников и немедленного восстания, и ожидания съезда Советов. Троцкий свидетельствовал, что стремительно большевизировавшиеся Советы своей ежедневной практикой поддерживали надежды многих в партии и стране на мирный переход власти к съезду: «Можно с уверенностью предположить, что довольно широкие слои народа, даже известные прослойки большевистской партии, питали в отношении съезда советов своего рода конституционные иллюзии, т. е. связывали с ним представление об автоматическом и безболезненном переходе власти из рук коалиции в руки советов… Советы на деле боролись за власть, все больше опирались на военную силу, становились властью на местах, брали с бою свой собственный съезд». Однако, число сторонников немедленного восстания также росло на глазах.

В первую годовщину октябрьского восстания, в ноябре 1918 г., М. Лацис вспоминал, что когда питерские большевики получили письмо Ленина от 1 октября, их «взорвало»: «Сейчас же было созвано собрание ПК и ответственных работников. Отсюда началось. Решено было выделить несколько лиц для подготовительной работы. Поручили это Исполнительному комитету ПК. ИК выделил Фенигштейна, Москвина и меня. Мы сейчас же наметили себе работу: учет войсковых сил, их размещение, обследование контрреволюционных гнезд, подготовка районов». Время от времени обострявшееся, на протяжении 1917 г., соперничество между ЦК и ПК вспыхнуло вновь. Только на этот раз спровоцировал его сам Ленин, который во всех предыдущих эпизодах отстаивал централистские притязания Центрального комитета. Теперь же, ПК с благословления Ленина создает орган подготовки восстания. По словам Лациса, очень быстро в большинстве районов для практической подготовки вооруженной борьбы были созданы «узкие товарищеские группы из старых нелегальных деятелей», причем «в первое время это делалось втайне от ЦК».

Возникновение нелегального партийного органа по подготовке и руководству восстанием вне ЦК, фактически состоялось. Рост поддержки ленинской тактики среди петроградского партийного актива проявился 5 октября на закрытом собрании ПК по предложению Глеба Бокия было зачитано письмо Ленина в ЦК, ПК и МК от 1 октября. В процессе обсуждения выяснилось, однако, что письмо Ленина «было прочтено некоторым членам ЦК, но не полному составу», тогда как пекисты (и, впоследствии, москвичи) ознакомились с ним, наоборот, в полном составе. В этом тексте Ленин в очередной раз аргументирует необходимость организации вооруженного восстания и критикует актуальную линию ЦК. «Ждать — пишет он — преступление перед революцией». Большинство собравшихся поддержали тезисы Ленина в целом.

Особенно убедительным показался многим аргумент о том, что выжидательная тактика большевиков приведет к нарастанию апатии, равнодушия и разочарования. А это грозит тем, что доведенный до отчаяния народ «перешагнет» через партию. Например, Молотов отметил опасность тактики ожидания, благодаря которой «массы могут перейти в анархию». Только двое — Володарский и Лашевич — выступали против «стратегического плана, предложенного т. Лениным». Володарский считал, что большевики не сумеют решить стоящих перед страной задач: победить разруху и заключить мир. Правда Володарский был согласен с идеей выйти из Предпарламента (по его словам он боролся против участия в этом учреждении с самого начала). Лашевич соглашался с ним и предлагал товарищам разделить ответственность за переход власти к Советам с приближающимся съездом, в котором партия найдет аппарат управления государством. Однако противники тактики восстания остались в ПК в меньшинстве.

С другой стороны, большинство из тех, кто выступил за восстание, несколько расширенно трактовали ленинские предложения. Например, Смилга, прямо заявивший что «я лично — сторонник Ленина», при этом постарался сгладить противоречие между Ильичем и Володарским: «тов. Володарский не понял Ленина. Ленин не говорит о завтрашнем захвате власти, он просто хочет сказать: довольно политики, надо перейти на рельсы стратегии. К моменту съезда мы должны приготовиться, принимая за основу вопрос о вооруженном восстании».

В ходе дискуссий в ПК отрабатывалась новая тактическая концепция. Ее контуры оставались очень неопределенными, сочетая установку на восстание и свержение Керенского с верой в съезд Советов, который должен взять власть. Однако свержение правительства все-таки становилось тактическим приоритетом (при всей неопределенности в понимании «техники» этого свержения).

Похожим образом ситуация развивалась и в Москве. Областное бюро уже с конца сентября вело пропаганду идеи восстания (отказываясь, правда, от предложенной Лениным чести «начать с Москвы»). Однако городской комитет долго колебался. Только 7 октября на собрании партийных работников была принята резолюция, требовавшая от партийного центра «немедленно начать борьбу за власть».

Победа (пусть неоднозначная) ленинской точки зрения в партийных организациях обеих столиц на фоне растерянности ЦК лишала последний всякой почвы под ногами, ставила под вопрос влияние партийного центра на рабочие и солдатские массы, гораздо теснее связанные с местным партийным активом.

В этот момент давление на Центральный комитет стало проявляться открыто. 3 октября главным вопросом повестки дня ЦК был доклад Ломова о положении дел в Москве и губерниях Центральной России, из которого выяснилось, что «в области настроение крайне напряженное… Выдвигается массами требование о каких-либо конкретных мероприятиях. Всюду занимаем выжидательное положение». Очевидно, речь шла о резолюции и секретном постановлении, которые были приняты на пленуме Московского областного бюро 29 сентября. Прошло четыре дня и московские товарищи, наконец, предъявляли цекистам свой ультиматум: выйти из предпарламента и «взять ясную и определенную линию на восстание».

После доклада Ломова, ЦК принимает решение «предложить Ильичу перебраться в Питер, чтобы была возможной постоянная и тесная связь». Еще несколько дней назад ЦК воспрещал Ленину въезжать в столицу, опасаясь, как за его личную безопасность, так и за последствия его горячей агитации. Теперь Ильича приглашают.

Возможно также, что некоторым членам ЦК уже было известно о том, что Ленин самовольно вернулся в Петроград. Водном из сборников воспоминаний о Ленине приводится рассказ Шотмана, относящийся к первым числам октября, повествующий о том, как он случайно узнал о том, что Ленин уже в столице. Первое что сделал Шотман, «пошел в ЦК и рассказал покойному Я.М. Свердлову об этой «неприятной» истории. После продолжительной с ним беседы решили: «так оставить»». Есть и другие данные, подтверждающие эту версию. На совещании историков в 1962 году М.Е. Фофанова рассказывала: «постановление ЦК от 3 октября — вынужденное постановление, связанное с необходимостью легализации Ленина», который уже «самовольно» вернулся в столицу вопреки запрету ЦК. Примерно о том же говорила и Е.Д. Стасова: «смысл решения 3 октября состоял в том, чтобы отменить прежнее, запрещавшее Ленину возвращение… кроме Я.М. Свердлова, никто из восьми человек, присутствовавших на заседании 3 октября, не знал, что Ленин уже в Петрограде».

Итак, в условиях, когда внутрипартийная борьба вокруг вопроса о вооруженном восстании обострилась до предела, ЦК признал необходимость «постоянной и тесной связи» с Лениным, которого до того момента держали в изоляции. Теперь блокада была официально снята. А это открывало возможность «открытия переговоров» между Лениным и наиболее «левыми» цекистами.

Примерно в то же время, видимо, некоторым членам ЦК становится известно и о «самодеятельности» петроградских большевиков, создающих сеть подпольных органов восстания без ведома Центрального комитета. Опасность полного распада партийной «вертикали», и утраты контроля над партийным организмом становилась все очевиднее. Нужно было договариваться.

Владлен Логинов нашел в Российской государственном архиве социально-политической истории мемуары Эйно Рахья, в которых рассказывается о встрече Ленина со Сталиным 4 октября 1917 г. Это подтверждает, что и Ленин и некоторые члены ЦК искали возможность компромиссного выхода из конфликта. Самой беседы Рахья, конечно, не слышал, но по внешнему виду собеседников заключил, что «они договорились». Предмет этой договоренности можно, вслед за Логиновым, реконструировать по тем предложениям, которые Сталин на следующий день внес на заседании ЦК: 1. выход из Предпарламента; 2. созыв партийного совещания из членов ЦК, а также петроградских и московских большевиков; 3. перенос на «короткий срок» съезда партии для более тщательной его подготовки. По всей видимости, в обмен на это Ленин обязался снять свое заявление о выходе из ЦК и прекратить «антипартийную» деятельность, т. е. борьбу с Центральным комитетом и «агитацию в низах» за немедленное восстание.

В начале октября происходит еще одно событие, которое сказывается, в том числе, и на внутрипартийной дискуссии в РСДРП(б). Начинается новое немецкое наступление на дальних подступах к Петрограду — Моонзундская операция. Балтийские моряки продемонстрировали высокий боевой дух и стойкость, но вынуждены были отступить перед превосходящими силами неприятеля, оставив ему острова Эзель, Моон и Даго. Воображение русской публики потрясло принесенное газетами известие о том, что английская эскадра, находившаяся в непосредственной близости от района боев, не сдвинулась с места, и не предприняла ничего, чтобы помочь союзнику в критический момент.

В разгар немецкого наступления на Моонзундском архипелаге Временное правительство приняло решение о переезде в Москву и об эвакуации центральных государственных ведомств (Советы в их число не входили) и стратегических предприятий. Это предсказуемо вызвало скандал, а новая кампания по «выводу ненадежных полков» вызвала ненависть со стороны солдат гарнизона.

Многие большевики (и не только они) воспринимали планы эвакуации правительства, как верный признак того, что правящие круги решили сдать врагу революционную столицу. Эти подозрения были не лишены оснований. Правая пресса откровенно обсуждала в те дни возможность сдачи Петрограда врагу во имя быстрого «оздоровления» ситуации в тылу и на фронте. Самое откровенное признание прозвучало в интервью газете «Утро России» М.В. Родзянко: «Петроград находится в опасности… Я думаю, бог с ним, с Петроградом… Опасаются, что в Петрограде погибнут центральные учреждения… Очень рад буду, если все эти учреждения погибнут, потому что, кроме зла, России они ничего не принесли». Хотя сегодня известно, что у Временного правительства не было плана сдачи столицы, подобные планы обсуждались в самых влиятельных кругах.

Все эти факты произвели огромное впечатление на Ленина, который писал: «не доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также английских подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планом правительства переселиться из Питера в Москву, что между русскими и английскими империалистами, между Керенским и англо-французскими капиталистами заключен заговор об отдаче Питера немцам и об удушении русской революции таким путем? Я думаю, что доказывает». Вероятно, аналогичные выводы делал не только Ленин, но и других большевистские лидеры. А это должно было подталкивать их к более решительным шагам, к форсированному захвату власти. Во всяком случае, опасность сговора между российскими правыми силами и союзниками могла стать важным аргументом в пользу поддержки предложенного Лениным курса.

Как бы то ни было, 5 октября начинается резкий поворот в тактике Центрального комитета. На очередном заседании, «после дискуссии принимается всеми против одного решение уйти из Предпарламента в первый же день по прочтении декларации». Это одно из двух важнейших требований Ленина, которое он накануне, по всей видимости, согласовал со Сталиным.

На заседании 5 октября присутствовало одиннадцать членов Центрального комитета: Свердлов, Троцкий, Сталин, Каменев, Сокольников, Ломов, Иоффе, Коллонтай, Смилга, Бубнов и Дзержинский. Почти все они изначально были противниками участия партии в Предпарламенте. Исключение составил только Каменев (и, возможно, Дзержинский), который и голосовал против выхода из Предпарламента.

Среди тех, кто голосовал за предложение Сталина, также не было полного единодушия. Рассказывая вечером того же дня на заседании ПК о принятии этого решения Центральным Комитетом, Бубнов свидетельствовал, что «здесь были разногласия, которые касались, <вопроса о том,> когда следует уходить». Сам Бубнов от себя добавлял, что «не нужно связывать себе руки и говорить, что выйти непременно на первом [заседании]… Сегодняшняя наша резолюция — только для внутреннего пользования». Однако тезисы декларации о выходе были приняты ЦК, а ее окончательную выработку поручили редакции «Рабочего пути».

ЦК также принял «видоизмененное предложение Сталина о созыве партийного совещания из ЦК, питерских и московских работников». На этом совещании настаивал, помимо прочего, Петербургский комитет. Одновременно с этим было решено отложить «на короткое время» партийный съезд. Таким образом, ЦК принял весь пакет предложений Ленина. Прекращение «военных действий» между высшей партийной инстанцией и Лениным знаменовало смену политического курса.

В повестке дня заседания ЦК 5 октября последним пунктом значился вопрос о «Платформе». Что это за платформа до сих пор неизвестно, но из протокола следует, что «проект платформы Троцкого поручено подробно обсудить и принять редакции ЦО». Учитывая, что редакция «Рабочего пути» должна была также готовить декларацию о выходе большевиков из Предпарламента, а также, что авторство обоих документов принадлежало Троцкому, нет никаких сомнений, что они были выдержаны в одном ключе. Можно предположить, что «платформа Троцкого» предназначалась для предстоящего партийного совещания и представляла из себя концепцию новой тактики Центрального комитета.

Троцкий, также как и Сталин, с самого начала выступал против участия партии в Предпарламенте. Но он считал (и эту точку зрения разделяли в ЦК и партии многие) наиболее надежным путем к власти съезд Советов. Как председатель Петроградского Совета, он вел постоянную агитационную и организационную работу по подготовке съезда и именно с ним связывал надежду на перелом в развитии революции.

Ленину передали слова, сказанные Троцким: «Если большевистский в своем большинстве съезд Советов, не возьмет власти, то большевизм попросту выведет себя в расход… Созывая после всего, что было, съезд Советов на 25 октября, с заранее обеспеченным нашим большинством, мы тем самым публично обязуемся взять власть не позже 25 октября». Даже через семь лет, когда вооруженное восстание уже было «канонизировано» в большевистской летописи, Троцкий все еще считал верным свой курс, а тактику Ленина называл ошибочной: «Но все же брать власть собственной рукою, независимо от Совета и за спиной его, партия не могла. Это было бы ошибкой. Последствия ее сказались бы даже на поведении рабочих и могли бы стать чрезвычайно тяжкими в отношении гарнизона. Солдаты знали Совет депутатов, свою солдатскую секцию. Партию они знали через Совет. И если бы восстание совершилось за спиной Совета, вне связи с ним, не прикрытое его авторитетом, не вытекающее прямо и ясно для них из исхода борьбы за власть Советов, — это могло бы вызвать опасное замешательство в гарнизоне. Не нужно также забывать, что в Петербурге, наряду с местным Советом, существовал еще старый ВЦИК, с эсерами и меньшевиками во главе. Этому ВЦИК можно было противопоставить только съезд Советов».

Вероятно, именно такой подход отражала «платформа Троцкого». Это было своего рода предложение компромисса. Последние две недели тактика подготовки к съезду Советов подразумевала осторожную политику участия в Предпарламенте во имя будущего союза с умеренными советскими партиями. Теперь Троцкий предлагал отказаться от этого союза, сохраняя съезд в качестве единственного ориентира.

Однако оставались и сторонники прежней политики. В таком качестве о себе заявил Каменев, голосовавший против выхода из Предпарламента, а после принятия этого решения подавший прошение о сложении полномочий в представительских органах (ЦИК и т. д.). Троцкий по этому поводу писал, что «лишь Каменев сохранил верность первоначальной линии, вернее, он один отважился открыто отстаивать ее». Очевидно, с Каменевым были солидарны и те члены ЦК, которых не известили о содержании писем Ленина, и которые не «отважились» афишировать свою позицию. Влияние Каменева и его сторонников в партии было еще велико. У них оставались еще сторонники в местных партийных организациях и большевистских фракциях Советов. Да и среди членов ЦК, не присутствовавших на заседании 5 октября, точку зрения Каменева поддерживали Зиновьев, Ногин, Рыков и Милютин.

Острота внутренней борьбы и рост противоречий в большевистской партии в эти дни был заметен и во вне. Например, Суханов, рассказывая о том, как большевики 7 октября покидали Предпарламент, обратил внимание на недовольство умеренных большевиков: «Троцкий, однако, казался довольно нервным… в результате вынесенной борьбы, окончившейся не блестяще. Правые большевики, около Рязанова, ворчали и были злы».

Вместе с тем, центральная партийная пресса несколько изменила направленность статей. До конца сентября все передовицы «Рабочего пути» обвиняли в эскалации напряженности в обществе буржуазию, которая, якобы, стремилась спровоцировать пролетариат на вооруженное выступление, чтобы «потопить его в крови»; читателям же предлагалось сохранять выдержку и спокойствие и готовиться к съезду Советов. В течение первых дней октября призывы к сдержанности постепенно исчезают со страниц «Рабочего пути», хотя установка на Советский съезд по-прежнему сохраняется. А в передовице от 4 октября впервые съезд обуславливается активными действиями народа: «Съезд состоится, если этого, как следует, захотят рабочие и солдаты. Нельзя медлить ни одного часу». Передовица, по всей видимости, принадлежала Сталину. Следовательно, будущий вождь народов поддерживал предложенную Троцким тактику. Впрочем, его практические рекомендации были все еще весьма умеренными: «надо никого не дожидаясь и не обращая внимания на саботаж, выбирать делегатов, собирать областные съезды и посылать к указанному сроку делегатов в Петроград».

Ощущение зыбкости и неопределенности соответствовало реальной ситуации внутри РСДРП(б) между 3 и 10 октября. Один внутрипартийный режим, с его политической программой и соответствующей стратегией был, фактически, дезавуирован, а новый еще не сложился.

* * *

Седьмого октября в Мариинском дворце с большой помпой открылось первое заседание «Временного совета Российской республики». «Спешно приспособили роскошную уютную залу. Убрали глубокие кресла, располагающие ко сну, и заменили их более убористыми стульями (ибо кресел не хватало для членов Предпарламента), завесили царские эмблемы, затянули холстом знаменитую картину Репина, висевшую над президентской эстрадой. Назначили солидную чиновную комендатуру, перевели из Думы опытную и дисциплинированную приставскую часть. А в общем извне вышел парламент хоть куда!» — язвил Суханов.

Вопреки своим скудным полномочиям законосовещательного органа и той довольно жалкой судьбе, которая его ждала, Предпарламент собрал в своих стенах огромное число политических звезд первой величины. «Состав его был исключительно блестящ. Он сосредоточивал в себе поистине цвет нации… Людей без всероссийского имени здесь было поэтому довольно мало». После того как к избранным Демократическим совещанием 313 депутатам совершенно произвольно прибавили представителей «цензовых элементов» (только кадетов среди них было 75 человек, еще около ста — формально беспартийные представители буржуазных и казачьих организаций), Предпарламент приобрел в глазах «хорошего общества» известную респектабельность. «Члены Совета говорили друг другу, осматриваясь по сторонам: хорошо, если Учредительное собрание будет не хуже этого!» — вспоминал П.Н. Милюков. Однако вместе с тем, он утратил всякую работоспособность: все важнейшие голосования заканчивались «вничью».

Но единственное, чем Предпарламент запомнился в истории революции — это демонстративный выход большевиков сразу после открытия первого заседания. Слухи о том, что партия решила устроить «скандал» циркулировали в кулуарах Мариинского дворца уже с утра. Президиум даже выслал на разведку одного из лидеров «соглашателей», правого эсера Авксентьева, который на вопрос о планах большевистской фракции получил ответ Троцкого — «пустяки, маленький пистолетный выстрел».

И выстрел прозвучал: большевистская «декларация начиналась с установления, что власть сейчас столь же безответственна, как и до Демократического совещания, созывавшегося якобы для обуздания Керенского, и что представители имущих классов вошли во Временный совет в таком количестве, на какое они не имеют ни малейшего права. Если бы буржуазия действительно готовилась к Учредительному собранию через полтора месяца, ее вожди не имели бы оснований отстаивать сейчас с таким ожесточением безответственность власти даже пред подтасованным представительством. «Вся суть в том, что буржуазные классы поставили себе целью сорвать Учредительное собрание». Удар попадает в цель. Тем более бурно протестует правое крыло. Не отклоняясь от текста декларации, оратор бичует промышленную, аграрную и продовольственную политику правительства: нельзя было бы вести иного курса, если бы даже поставить себе сознательной целью толкать массы на путь восстания. «Мысль о сдаче революционной столицы немецким войскам… приемлется, как естественное звено общей политики, которая должна облегчить… контрреволюционный заговор. Протесты перерастают в бурю. Крики о Берлине, о немецком золоте, о пломбированном вагоне, и на этом общем фоне, как бутылочный осколок в грязи, — уличная брань».

Суханов отметил что «Правые большевики, около Рязанова, ворчали и были злы». Действительно, основания для беспокойства у них были. Общее настроение правых большевиков сформулировал Каменев сразу после заседания ЦК, которое постановило выйти из Предпарламента: «Дорогие товарищи, я полагаю, что ваше решение о выходе с первого же заседания «Совета Российской республики» предопределяет тактику партии на ближайший срок в направлении, которое я лично считаю опасным для партии». Такое же впечатление неизбежности и предопределенности большевистского восстания произвел демарш Троцкого и на Суханова. «Из Предпарламента им только одна дорога — на баррикады. Бросая избирательный бюллетень, необходимо взять винтовку. А твердо решив все вопросы, твердо решив взять винтовку, нечего делать с бюллетенем… Так все и было. Но большинство этого не поняло, этого не видело, этому не верило. Мы, соседи и соратники, это понимали».

На самом деле, ясного и однозначного выбора пария еще не сделала. «Советская легальность», связанная со съездом, надежды на примирение с другими партиями «революционной демократии» — все эти установки продолжали сосуществовать с идеей вооруженного выступления. Причем речь шла не просто о выделении фракций, групп сторонников той или иной тактике, но и о том, что все эти политические ориентиры могли сочетаться друг с другом в самых разнообразных комбинациях в головах большевистских лидеров.

Ленин понимал, что ему необходимо формальное решение ЦК о вооруженном восстании, которое отбросило бы колебания и внесло определенность в партийную тактику, иначе дело не сдвинется с мертвой точки. И он добивается принятия такого решения на ставшем впоследствии знаменитым заседании Центрального комитета 10 октября.

«О, новые шутки веселой музы истории! Это верховное и решительное заседание состоялось у меня на квартире, все на той же Карповке» — писал Суханов, сокрушаясь, что благодаря заботам его жены, большевички, — «высокое собрание было совершенно гарантировано от моего нашествия».

Вместо хозяина, на заседании присутствовали 12 членов высшего партийного органа: сам Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов, Сокольников и Ломов. Заседание продолжалось десять часов и закончилось только к трем часам ночи. Уже одно это свидетельствует о том, что дело не сводилось лишь к формальному закреплению де-факто уже принятой линии.

Обсуждению основного вопроса — о текущем моменте — предшествовало три коротких доклада, сделанных Свердловым о ситуации на фронтах и в провинции. «Его сообщения — рассказывает Троцкий — были посвящены фронту и, по-видимому, заранее согласованы с Лениным, чтобы дать ему опору для необходимых выводов: это вполне отвечало приемам Ленина». Свердлов докладывал, что контрреволюционное командование на фронте готовит «какую-то темную историю», и, вероятно, приготовляет «новую корниловщину». Однако в войсках сильны пробольшевистские настроения, солдаты даже предлагают захватить штаб Западного фронта и отправить в Питер революционный корпус.

Наконец, слово для доклада получил сам вождь партии. «Он констатирует, что с начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании». Затем Ленин кратко повторяет свои аргументы в пользу того, что откладывать вооруженное свержение власти больше нельзя. По его словам, к восстанию подталкивает подготовка правительством сдачи Нарвы и Петрограда. При этом, в стране «большинство теперь за нами». В то же время нарастают абсентизм и равнодушие масс, утомленных бесконечными резолюциями. «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу. Областным съездом и предложением из Минска надо воспользоваться для начала решительных действий» — заключает вождь.

Протоколы не отражают всех поворотов дискуссии. А между тем, Ленин вынужден был сражаться сразу на два фронта. Троцкий вспоминал в 1924 году, что «еще прежде… чем напасть на противников вооруженного восстания, он стал нажимать на тех, кто связывал восстание со вторым съездом Советов». Съезд вообще может не состояться — говорил вождь — да и глупо назначать дату восстания, предупреждая о нем противника. ««Во всяком случае, — настаивал Ленин, — захват власти должен предшествовать съезду Советов, иначе вас разобьют и никакого съезда вы не созовете».

В протоколах заседания не отложилось выступление Троцкого, но известно, что его ближайший сподвижник, Урицкий, вместе с ним пришедший из межрайонной организации, высказался в пользу восстания: «надо решиться на действия определенные» — заявил он.

Через месяц после этого, выступая на заседании ПК, Ленин признается, что он больше всего опасался «оппортунизма со стороны интернационалистов-объединенцев, но это рассеялось, а в нашей партии члены — не согласились. Это меня крайне огорчило». Зная об автономии группы бывших межрайонцев (Троцкий, Урицкий, Иоффе), Ленин весьма опасался инерции их политического мышления. Однако Троцкий, не без колебаний, все-таки поддержал ленинскую тактику, согласившись на то, что восстание и захват власти должны предшествовать съезду. Ленин оценил эту уступку: «с тех пор не было лучшего большевика» — заявил он месяц спустя.

Впрочем, через семь лет после этих событий, Троцкий писал, что назначая, по предложению Ленина, дату восстания на 15 октября «насчет самого срока споров, помнится, почти не было. Все понимали, что срок имеет лишь приблизительный, так сказать, ориентировочный характер и что, в зависимости от событий, можно будет несколько приблизить или несколько отдалить его». Вероятно, делая уступку настойчивым требованиям Ленина, он все-таки ориентировался на съезд, который должен был выполнить роль, как минимум, «прикрытия» восстания.

Как бы то ни было, но ядро ЦК — Троцкий, Свердлов, Сталин — поддержали Ленина. Поэтому главная дискуссия развернулась «по линии борьбы с той его частью, которая выступала против вооруженного восстания вообще». Ленин произнес несколько речей, посвященных всем вопросам, связанным с восстанием: о причинах и задачах восстания, о его сроках, о шансах большевиков на победу, о том, удержат ли они власть и т. д..

Но двух главных оппонентов Ленина — Каменева и Зиновьева — эти речи не убедили. За предложенную Лениным резолюцию проголосовали все, кроме них. В резолюции говорилось: «Признавая… что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководствоваться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы (съезда Советов Северной области, вывода войск из Питера, выступления москвичей и минчан и т. д.)». При всем этом, по свидетельству Троцкого, «никакого практического плана восстания, даже приблизительного, в заседании 10-го намечено не было», что, вероятно, устраивало тех, кто не переставал связывать надежды на советскую власть, прежде всего, со съездом Советов.

Оставшись в меньшинстве, «парочка товарищей» (как их иронически называл Суханов) попытались буквально повторить недавние маневры Ленина. Они составили резюме своих речей на заседании ЦК и потребовали ознакомить с ними ПК, МК, МОБ, большевистские фракции советских органов и т. д., т. е. вынести спор на суд широкой партийной аудитории.

Борьба была не окончена, но Ленин сумел построить новый внутрипартийный режим, официально ориентированный на вооруженное свержение правительства. И сделано это было «малой кровью», без свержения старого ЦК, без раскола в партии, в пределах «партийной легальности». Троцкий писал: «Ленин ожидал большого сопротивления. Но его опасения скоро рассеялись… За истекшие три недели в ЦК произошел значительный сдвиг влево. За восстание голосовало десять против двух. Это была серьезная победа!».

* * *

16 октября, состоялось очередное заседание ЦК, в котором также участвовали представители Исполкома ПК, Военки, Петросовета, профсоюзов, фабзавкомов и т. д., всего 25 человек. Обсуждалась, разумеется, тема восстания и подготовки к нему. Ведь срок, предварительно назначенный на прошлом заседании, прошел, также как и съезд Советов Северной области, на который некоторые сторонники свержения правительства возлагали большие надежды, а правительство оставалось в Зимнем дворце.

Ленин начал с сообщения о том, что против резолюции, принятой 10 октября, возражали два человека, и добавил, что «если возражавшие товарищи пожелают высказаться, то можно развернуть прения». Впрочем, по истечении недели с момента, когда «веселая муза истории» благословила курс на восстание, было очевидно, что без прений не обойдется.

Поэтому Ленин еще раз перечислил свои аргументы. Умеренные социалисты отклонили предложенный большевиками компромисс. Одновременно, произошел перелом, большинство народа теперь идет за большевиками. Но теперь, на партии двойная ответственность, поскольку массы, выразив ей доверие, ждут не новых резолюций, а решительных мер. В то же время, ситуация критическая: буржуазия хочет сдать Питер. Поэтому откладывать восстание нельзя. Свердлов проиллюстрировал эти тезисы внушительной статистикой роста сил и влияния РСДРП(б): число членов партии достигло 400 ООО человек; ее влияние в Советах, а также в армии и флоте преобладающее. В то же время, он рассказал тревожные факты относительно «мобилизации контрреволюционных сил». После такой внушительной подготовки было предложено заслушать доклады с мест, от работников районов Петрограда, его пригородов, представителей профсоюзов, полков и т. д. А эти доклады, в свою очередь, рисовали совсем другую картину.

Общий смысл докладов можно передать словами Бокия (сторонника восстания): «боевого настроения нет, боевая подготовка ведется». Технические и организационные сложности, выжидательное настроение в массах, явный дефицит энтузиазма, а то и прямое недовольство идеей немедленного восстания — таково содержание большинства докладов.

Например, Бокий сообщил собравшимся о том, что в ряде районов Петрограда настроение рабочих «выжидательное» или «настороженное». Крыленко добавил, что «большая часть бюро полагает, что не нужно заострять вопроса практически», т. е. не брать на себя инициативу восстания, поскольку солдаты говорят «что для выступления нужно, чтобы что-нибудь их решительно задело, а именно: вывод войск». После этого Володарский заявил, «что на улицу никто не рвется». Шляпников, руководитель профсоюза металлистов, одного из самых большевизированных и влиятельных профсоюзов, утверждал, что «большевистское выступление не является популярным; слухи об этом вызвали даже панику».

После этих выступлений Милютин резюмировал: «на основании всех докладов нужно более конкретизировать резолюцию… мы не готовы для нанесения первого удара. Низложить, арестовать в ближайшие дни власть мы не сможем… Считает нужным развернуть резолюцию в этом смысле». С ним солидаризировался даже Шотман, который заявил, «что на городской конференции и в ПК и в Военке настроение гораздо более пессимистично (очевидно, по сравнению с оценками Милютина!). Доказывает, что мы не можем выступать, но должны готовиться».

Собственно, эта идея — перехода от наступательной тактики восстания к «активной обороне» стала лейтмотивом сразу нескольких выступлений (Крыленко, Шмидт, Володарский и др.). Такой оборот совершенно не устраивал Ленина. Он резко выступил, оппонируя Милютну и Шотману, доказывая своевременность уже принятой резолюции и выражая пожелание, «чтобы дебаты велись в плоскости обсуждения резолюции по существу», т. е. по линии обсуждения технических мер подготовки восстания. Однако собравшиеся продолжали спорить о целесообразности немедленного выступления.

Наконец, слово взял Зиновьев. Он осторожно начал с того, что «резолюция воспринимается не как приказ, иначе по ней нельзя было бы высказаться». По его словам, хотя он и выступал за выход из Предпарламента, он не допускает мысли, что «эта масса никогда не пойдет за нами». Так, особые надежды Зиновьев связывал с Учредительным собранием, на котором большевики, по его словам, могут составить вместе с левыми эсерами большинство. А потому «нельзя ставить себя в положение полной изолированности», нужно пересмотреть резолюцию ЦК, и заменить агрессивный курс на восстание «оборонительно-выжидательной тактикой». Эта перспектива отличалась от того, о чем говорили Шотман, Володарский, Крыленко, Милютин и другие. Но технически обе точки зрения могли легко быть примирены на предложенной Зиновьевым платформе: «Мы должны сказать себе прямо — заключил он — что в ближайшие 5 дней мы не устраиваем восстания».

Следом выступил Каменев. Он сделал ударение на собственно технических препятствиях восстанию (очевидным образом заигрывая с колеблющимися товарищами). «За эту неделю ничего не было сделано и только испорчена та диспозиция, которая должна была бы быть. Недельные результаты говорят за то, что данных за восстание теперь нет… Аппарата восстания у нас нет… ничего не сделано ни в военно-техническом смысле, ни в продовольственном. Этой резолюцией только дана была возможность сорганизоваться правительству».

С такой постановкой вопроса уже «заранее» были согласны многие. Так, Володарский заявил, что «резолюцию надо понимать как курс на восстание», а Милютин убеждал собравшихся, что «[если] речь идет о курсе на восстание… Насчет курса никто не спорит». Чуть позже, Зиновьев с радостью согласится: «Если восстание ставится как перспектива, то возражать нельзя, но если это приказ на завтра или послезавтра, то это — авантюра»; эту мысль подхватит и Каменев: «Мы обязаны разъяснить массам, что в эти три дня на выступление не зовем, но считаем, что восстание неизбежно».

На заседании не было Троцкого. Он в это время занимался в Петросовете организацией Военно-революционного комитета. Но, по его словам, его позицию достаточно адекватно изложил Крыленко, который «расходился с Лениным в вопросе о том, кто и как будет начинать». Троцкий соглашался: «Определенно назначить день восстания сейчас еще нецелесообразно. «Но вопрос о выводе войск есть именно тот боевой момент, на котором произойдет бой»». Таким образом, Троцкий тоже был на стороне тех, кто предлагал ждать нападения правительства. Владимир Ильич с раздражением подводил промежуточные итоги, весьма неутешительные, как ему казалось: «Если бы все резолюции так проваливались, то лучшего желать нельзя было бы». Его поддержали Лацис, Равич и Сталин, который спорил с колеблющимися: «до каких пор ждать, если не будет военного нападения?».

В целом, прения оставили впечатление, что Ленин опять оказался меньшинстве. Большинство собравшихся рассматривали восстание лишь как пропагандистский и агитационный ход, или как несколько отдаленную перспективу. Инициатива нападения не должна быть за большевистской партией — считали они.

Учитывая это, Ленин вынужден был пойти на значительное смягчение формулировок, чтобы получить большинство за свою резолюцию. Его резолюция не конкретизировала сроки восстания, оставляя это за партийным центром: «Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленной подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления».

Однако противники восстания пытались добиться прямого пересмотра принятого 10 октября решения. Им нужны были более весомые гарантии отсрочки рокового шага. И Зиновьев немедленно возражает Ленину, предлагая свою резолюцию: «Не откладывая разведочных, подготовительных шагов, считать, что никакие выступления впредь до совещания с большевистской частью съезда Советов — недопустимы». Такая редакция, близкая по форме, по существу, однако, отличалась от ленинской. Она устанавливала срок, вплоть до которого восстание бы не форсировалось, — совещание с большевистской фракцией, т. е. почти до самого съезда.

На голосование была вынесена резолюция Ленина. Несмотря на то, что по ходу прений большинство высказывалось против восстания до съезда Советов, многие считали, что предложенную Лениным резолюцию можно приспособить к такой тактике. Поэтому она была принята за основу 20 голосами против 2 при 3 воздержавшихся. Скорее всего, среди последних были Володарский и Милютин, но кто был третьим, точно установить не представляется возможным.

Несколько попыток отредактировать принятую резолюцию не возымели успеха. Все они были направлены на то, чтобы придать резолюции более определенный характер, подчеркнув что партия не берет на себя инициативу восстания до съезда Советов. Милютин предложил заменить слово «восстание» на «столкновение»; таким образом, нивелировался бы агрессивный характер резолюции, вместо восстания следовало бы готовиться к отражению «новой корниловщины». После провала этой поправки, Володарский предложил «резолюцию тов. Зиновьева внести в качестве поправки к принятой резолюции», но и это не прошло. Наконец, резолюция была проголосована еще раз. Теперь воздержалось уже четверо.

Когда на голосование была поставлена резолюция Зиновьева, то за нее отдали свои голоса 6 человек, очевидно, включая тех четверых, кто воздержался при голосовании по ленинской резолюции. И еще трое воздержались. Только 15 человек твердо проголосовали против предложенного Зиновьевым варианта.

Ленинское большинство не было ни подавляющим (15 из 24), ни однородным, ни тем более сплоченным и надежным. И это при том, что на заседании не присутствовали такие умеренные большевики, как Ногин, Рыков, Луначарский, Рязанов.

Борьба за определение тактической линии партии в критический момент развития революции протекала очень остро. Оставшись в меньшинстве, противники принятой резолюции потребовали немедленного созыва пленума ЦК, рассчитывая, видимо, на поддержку части отсутствовавших цекистов, а возможно, и на то, чтобы затянуть решение вопроса. Это свидетельствовало об их решимости сопротивляться ленинскому курсу и дальше. Причем Каменев заявил также и о выходе из ЦК, мотивируя это тем, что он не видит «возможности защищать точку зрения, выразившуюся в последних решениях ЦК и определяющую весь характер его работ». До официальной даты открытия съезда Советов оставалось четверо суток, а внутрипартийная борьба по вопросу о восстании достигла высшей точки. Чтобы поставить в ней точку, отстояв свою позицию, Ленин должен был, помимо своих рациональных аргументов, прибегнуть к организационным мерам воздействия на оппонентов.