Большой обоз въехал в Уктус и остановился у здания Горного управления. Из передней кареты вышел де Геннин. Татищев — навстречу:

— Здравствуй, Виллим Иванович! Какие вести привез из столицы?

Геннин стоял и растирал затекшую поясницу:

— Указ о строительстве завода получил?

— Получил.

— Так каких тебе еще вестей надобно? По вашему с Демидовым делу сыск еще не закончен. Я свое сделал. Дальше Берг-коллегия разбираться будет да Сенат. Потом суд. Ждать надо. Ты мне вот что скажи, я сейчас, прежде чем сюда ехать, до будущей плотины крюк сделал. Где люди? Почему работа стоит? Отвечай!

— Виллим Иванович! А где я людей возьму! Заводчики своих не дают. Да еще с башкирами напасть. Требуют поселенцев наших убрать с их земель. Иначе грозят всех выгнать сами. Я что могу, то делаю. Но власти-то у меня никакой!

— Ладно, разберусь. Будут у тебя полномочия. Объявляю тебя своим помощником официально.

Геннин подошел к карете и крикнул:

— Можно выходить!

Из кареты вылезли два молодых человека в форме горных инженеров. Геннин представил их Татищеву:

— Вот, Василий Никитич. Клеопин Никифор и Гордеев Константин. Мои ученики. Мои глаза и уши. Прошу любить и жаловать.

Молодежь учтиво кивнула Татищеву. Тот представился попросту:

— Татищев.

— Моя правая рука, — уточнил де Геннин.

— Так что, Виллим Иванович, пойдем в контору?

— Пойдем, Василий Никитич, пора за дела приниматься.

Геннин обернулся к Гордееву и Клеопину:

— Найдите комиссара Бурцева, передайте людей и имущество и приходите в контору. А ты, Татищев, командуй общий сбор. Да, Никифор, мастеров немецких, что со мной приехали, тоже надобно на совет позвать. Пусть вникают не мешкая.

Геннин и Татищев прошли в контору.

В доме Геннина сдвинули столы. За столами — немецкие инженеры, приехавшие с ним с олонецких заводов. Здесь же Татищев, Блюэр, Патрушев, Бурцев и Клеопин с Гордеевым. Все уже изрядно навеселе. Немцы пели национальную песню, размахивая кружками. Слово взял Геннин:

— Строить, думаю, начнем силами солдат Тобольского полка. Днями первые четыре взвода должны прибыть. Пусть начинают избы рубить. Договорился с сибирским губернатором, князем Черкасским. Десять слобод отдает в ведение Горного управления. Если будет нужно, объявлю указ по нашим деревням. Привлеку крестьян. И матерьял обязал поставить от частных заводов на строительство. Словом, будет дело. Главное — с плотиной не оплошать. Вот думаю, где мастера искусного найти.

— Только у Демидовых, — вставил Бурцев.

— Значит, возьмем у Демидовых.

— А дадут? — спросил Патрушев.

— Пусть попробует отказать. Да, кстати, тебе в отставке, Иван Федорович, я отказываю. Поработай пока. Прости, но некого на твое место поставить. Василий Никитич, что грустишь? — обратился Геннин к Татищеву.

— Устал я, Виллим Иваныч. Вот ты за дело взялся, так у меня и силы куда-то ушли, как сквозь песок. Будто переложил ношу на тебя, а снова подойти к ней боюсь.

— Много ты пережил здесь. Ничего, все образуется. Еще покомандуешь уральскими-то заводами.

Татищев стал отмахиваться:

— Уволь, уволь, Виллим Иваныч! С меня довольно. Правда, устал я.

— Ну, отдохни недельку. Не возражаю. А как отдохнешь, то вдвое с тебя спрашивать против сегодняшнего буду.

Татищев шутливым жестом приложил руку к груди, мол, премного благодарен. Все повеселели. Улыбнулся и Татищев.

— Виллим Иваныч! — обратился Бурцев. — Что с беглыми делать? Никакого сладу нет: Демидов супротив нашего плотит вдвое. Вот и бегут от нас.

— Буду жестоко наказывать. Колесовать. А для острастки и за ребро кого подвешу, чтобы другим неповадно было.

Из группы пьяных инженеров послышался голос серба Милутиновича:

— Никогда в России законов не было, а сплошное тиранство!

Геннин вскочил, подбежал к нему и выбил из-под него стул. Серб свалился на пол. Все замолчали. Милутинович с трудом поднялся и испуганно глянул на Геннина. Тот прорычал:

— Ты кому служишь? России? Государю императору? А знаешь ли ты, что государь олицетворяет собой свою страну? А значит ли это, что Петр Алексеевич и есть тиран и беззаконник? Да как ты посмел?! Тебя Россия кормит и одевает. Ты без нее скитался бы по Европе и нищенствовал или подбирал крошки со стола какого-нибудь вельможи. А здесь тебе почет и уважение. И этими словами ты за все платишь?!

Милутинович молча и виновато смотрел на Геннина.

— Бурцев! На гауптвахту его! А завтра, как протрезвится, поговорю с ним и решу, что дальше делать.

Бурцев вывел незадачливого болтуна из комнаты. Некоторое время стояла тишина. Затем потихоньку комната стала наполняться голосами. Кто-то засмеялся, кто-то затянул песню. Остальные подхватили и замахали кружками, отбивая такт.

В Уктусскую слободу вошли четыре роты Тобольского полка под предводительством капитана Яна Кралевича. Знамена, барабаны…

Командир отрапортовал встречающим Геннину, Татищеву и Клеопину.

— Господин генерал-майор! Тобольского полка капитан Ян Кралевич! Привел четыре роты, общим числом пятьсот сорок человек.

— Здравствуй, здравствуй, Иван Королевич! Каков молодец, а, Василь Никитич! Полтыщи работников уже есть. Первые ласточки наши!

— Не ласточки, Виллим Иванович, орлы!

— Хорошо сказал. Точно орлы! Ну, давайте с марша отдохните, кондуктор Клеопин вас определит, а завтра начинайте казармы строить. Одну роту отправите на плотину. Завтра начнем… Василий Никитич! Татищев! Да ты никак расчувствовался?

— Да нет, в глаз что-то попало.

Клеопин с Гордеевым, личные порученцы — «глаза и уши» генерала, — измеряли ватерпасом перепады высот по берегам скованной льдом Исети. И всюду натыкались на заваленные снегом штабеля строительного леса. Геннин с Татищевым стояли неподалеку на берегу. Молодые люди подошли к ним. Клеопин обратился к Геннину:

— Виллим Иваныч! Место для завода выбрано Татищевым на редкость удачно. Оно уже расчищено, и лес заготовлен.

Татищев улыбнулся. Геннин рассмеялся:

— Спасибо, молодцы! Сейчас подойдут тобольцы. Чертежи готовы?

— Готовы, — ответил Клеопин.

— Назначаю тебя ответственным за строительство. Гордеева твоим заместителем. Расставите солдат на рубку изб. Завтра будем смотреть места для бастионов.

Послышался барабанный бой. На берег вышли маршем тобольцы. Среди солдат был и Андрюха Журавлев. От строя отделился офицер и подошел к Геннину.

— Господин генерал-майор! Привел роту, сто шестьдесят человек. Командир роты прапорщик Брандт!

— Здравствуй, прапорщик. Татищева тебе не представляю.

— Да кто же Василия Никитича-то не знает! — ответил Брандт.

— И я так думаю. Вот ваши начальники — Никифор Клеопин и его заместитель Гордеев Константин. Будете с ними возводить крепостные бастионы и плотину. Исполнять их приказы беспрекословно. Ну, а мы с Василь Никитичем пойдем дальше делами заниматься. А вам, — обратился он к Клеопину и Гордееву, — смотреть накрепко вместо моего глаза!

Скоро на берег Исети начали прибывать груженые подводы с первыми поселенцами. Геннин с Татищевым вышли их встречать.

— А вот и интендантство наше прибывает, — проговорил довольный Геннин.

Мужики по очереди подходили к генералу представляться:

— Степан Брагин. А это вот Иван Минюхин. С Нового Усолья мы.

— А, старые знакомые, — заметил Татищев. — Будет кабак и винокурня у нас. Они у меня еще в прошлом году откупную взяли.

— Что ж, молодцы, что приехали, — похвалил их Геннин. — Пока поселим вас в Уктусской слободе, а строиться здесь будете.

Мужики поблагодарили и пошли к телегам. Следом за ними на берег выехал обоз с кирпичами. Старший подошел к Геннину.

— Ваше превосходительство! Лука Удалых. Со мной еще трое мастеров. У нас подряд на поставку двухсот тысяч кирпичей. Вон первая партия при нас.

— Молодец, Удалой! А про харчевню не забыл?

— Никак нет, господин генерал! К концу месяца построим.

— Ну да как такому Удалому, да не построить! Кирпич выгружайте здесь. Попросите в помощь солдат. Скажете, что я приказал. Потом езжайте в Уктус. Найдете там комиссара Бурцева. Он вам поможет на первое время разместиться.

Зашумела, забурлила работа. Молчаливые дотоле берега Исети будто ожили после долгой немоты. И действительно, эта весна была совершенно другой, отличной от всех предыдущих. С удивлением глядела природа на людей, преобразующих ее для себя.

В Горном управлении в тот день собрались Геннин, Татищев, Бурцев, Никита Бурцев, Патрушев, Еварлаков, Рыбников, Якимов. Заседание вел Геннин.

— Господа! Я отдал приказ о переименовании Горного управления в Обер-бергамт. Теперь к делу. Радостная весть: нашего полку прибыло. Вчера майор Бриксгаузен привел из Тобольска еще один батальон солдат. Силы наши растут день ото дня. Работы прибавляется. Поэтому хочу распределить обязанности. Финансовыми делами назначаю руководить Ивана Федоровича Патрушева.

Патрушев обреченно кивнул.

— По рекомендации Татищева предлагаю назначить управителем Исетской заводской канцелярии Федора Борисовича Еварлакова. Он прибыл из Тобольска. Вопросы к Еварлакову есть?

— Знаем мы Федора Борисовича по алапаевскому заводу, — заметил Бурцев.

— Вот и я перед Сенатом за него ходатайствовал, — сказал Геннин, — человек он тихий, но твердый. В деле смышлен, такого второго здесь не сыскать. Ты, Федор Борисович, завтра бери людей да начинайте рыть обводной канал. Чертежи возьмешь у Клеопина. Да проверь, чтобы лопаты добрые были. Ежели гнилье кто прислал, то скажи этим поставщикам, чтобы одежду теплую готовили. На Нерчинских рудниках зима ранняя.

Послышался чей-то угодливый смех над шуткой начальника.

— Далее. Еварлакову в помощь назначаю Ивана Королевича. Будет следить за солдатами, крестьянами и пришлыми людьми. Все тебе, Федор Борисович, полегче будет. Провиантское снабжение отдаю Никите Петровичу Бурцеву. Знаем его как крепкого купца. Думаю, не подведет. А ты, комиссар, — обратился он к Бурцеву-старшему, — ежели что, присмотри за племянником.

Эти слова вызвали общее веселье.

— Тихо, тихо! Назначаю старшим над молотовыми мастерами Ехома Якимова. От сборки кричных молотов будет зависеть качество полосового железа. Поэтому я выбрал его. Знаю Якимова по олонецкому заводу. Петру Рыбникову, учителю уктусской школы, человеку весьма в топографии искусному, поручаю наметить столбовую дорогу от Уктуса до исетского завода.

— Виллим Иваныч! Что с плотинным мастером? — задал вопрос Татищев.

— Демидов обещает прислать Леонтия Злобина. Говорят, что лучше в здешних местах не сыскать. Федор Борисович! Изволь тому мастеру показать любовь и ласку, также и другим, с ним посланным, понеже они самые искусные в своем деле люди. И чего будут они у тебя требовать — отправляй немедленно. Также прикажи, чтоб наш плотинный мастер Иван Мелентьев присланного плотинного слушал и присматривался бы к его делам и не перечил, а учился бы у него. И сам изволь над ними надсматривать, чтоб они были послушны и вежливы и делу внимали с прилежанием. И последнее. В апреле хочу поставить к плотинной работе попеременно наряжаемых крестьян из ближних и дальних слобод. И еще. Пришлых людей без паспортов на работу принимать дозволяю. Без особого шума. Вот теперь, кажется, все.

Все встали. Блюэр, выйдя на улицу, показал Татищеву на Еварлакова:

— Он что, всегда такой хмурый?

— Да тут дело особое. Был он в заговоре с царевичем Алексеем. Государь его лишил дворянства и сослал в Тобольск. Так и мается, бедняга. Вон как ошибки-то молодости жизнь коверкают. Жена в Тобольске осталась. Не поехала с ним, — Татищев тяжело вздохнул, словно вспоминая что-то, — он прошения Петру Лексеичу подавал, просил шпагу вернуть, винился, а ответа по его делу все нет. Так и ходит неприкаянный. Жалко мужика. А в деле ему и правда равных нет. Светлая голова.

— Да только дураку досталась.

— Иван Иваныч! От ошибок и порывов молодости многим в дальнейшей жизни не сладко пришлось. Не суди да не судим будешь.

— Прости Василь Никитич, само сорвалось. Видит Бог, не со зла.

— На том и кончим.

Невдалеке показался всадник на взмыленном коне, остановился возле управления и стремглав вбежал в здание. Татищев и Блюэр, завидев его, стояли, не решаясь уйти. Через несколько мгновений распахнулось окно, и Геннин, высунувшись наружу, крикнул:

— Василий Никитич! Зайди ко мне срочно!

Татищев исчез в дверях.

— Виллим Иванович, что стряслось?

— Василий Никитич, из Горного Щита прибыл нарочный. На Полевской башкиры хотят напасть. Сведения верные. Бери пушки и сопровождающих до Горного Щита. Там драгун наберешь и к вечеру будь на месте. Должен успеть. Бог тебе в помощь.

— Понял, Виллим Иванович! Не посрамим русского оружия! Виват артиллерия!

Геннин подошел к Татищеву, обнял его.

— Ну, в путь, капитан. И береги себя, вояка!

В эту ночь Андрюха наконец-то оказался с семьей. Он сидел, качал люльку с малышом и говорил:

— В этот раз все получится. Теперь я ученый. Немножко потерпи еще. Уйдем в Сибирь. Места там много. Никто там нас не найдет.

Катерина тяжело вздохнула:

— Так я бы рада, Андрюшенька, да только боязно за тебя. А как опять поймают? Тогда что?

— Тогда все. Потому и не поймают. Не дамся.

— Господи, а мы-то как?

— Да погоди ты меня до времени хоронить. Даст Бог, все получится, как задумал. Как у меня все наладится, я тебе весточку дам. Сам сюда уж не пойду. Ты дом продашь, и поедете с Васяткой, куды скажу. Там и встречу вас, да далее вместях и пробираться будем. Эх, Катерина! Дом построим, хозяйство заведем да детишек на радость нарожаем еще. Одену тебя в соболя, как боярыня ходить будешь. Ты, главное, верить должна и сделать, как скажу.

— Андрюша, не надо мне соболей. Для счастья-то много ли надо? Чтобы вы оба со мной были. Вот и все.

— Ну, богатство еще никому не мешало.

— Ой, Журавлик ты мой, ты где богатством-то разжиться собираешься? Чай, не ждут нас нигде с мошной открытой.

— Есть у меня думка одна. Говорить не буду, чтобы не сглазить. Да ты не бойся!

— Да как не бояться-то?

— А ты о сыне думай. Про его долюшку думай. Чай, в Сибири-то свободным человеком будет, а здеся что его ждет? Солдатчина али заводская судьбина? Уж чего хорошего!

— Ты, Андрюшенька, не сомневайся. Я за тобой хоть на край света пойду. А ежели надо будет, то конец с тобой разделю. Без тебя мне свет не мил будет.

— А Васятка как?

— Не знаю, милый. Не хочу про то думать.

— Да что ты заладила. Ты о хорошем думай. Вон Васятка подрастет, помощником мне будет. И тебе помощница нужна. Думай лучше, как девку-то назовем.

— Так ведь нету еще!

— Ну нету, так будет!

Андрюха поднял Катерину на руки и понес на лавку…

Демидов понимал, что де Геннин не Татищев. Это высокий государственный чиновник, да еще такого крутого нрава. Остановить строительство не удастся. Демидов решил изменить тактику. Он приказал вызвать к себе лучшего плотинного мастера Леонтия Злобина, из старообрядцев. Когда тот пришел, Демидов ласково обратился к нему:

— Здравствуй, Леонтий.

— И ты здрав будь, хозяин, — ответил мастер.

— Ты проходи, проходи, Леонтий, за стол садись. Откушай.

— Спасибо, хозяин. Сытый я.

— Ладно, ладно. Понимаю. Вера не позволяет. Ну, как говорится, дело твое. Веру мы завсегда уважаем. Ты вот мое дело выслушай. Знаешь, на Исети завод новый строить начали?

— Слыхал.

— Плотину надо ставить.

Злобин не ответил.

— Ну, чего молчишь? Нешто не понял, к чему я клоню?

— Не понял.

— Леонтий! Вот ты меня много лет знаешь. Скажи, я тебе худое когда-нибудь делал?

— Нет.

— За работу твою достойно плачу?

— Да.

— Так вот. Хочу я тебя отправить к генералу де Геннину. Просит он у меня лучшего мастера. Кто у меня лучший плотинный?

— Ну я, стало быть.

— Ну я, стало быть, — передразнил его Демидов, — ты и есть наилучший мой плотинный. Вот, стало быть, тебе и дорога в исетский завод.

— Не пойду я.

— Это как понимать? А, Леонтий?

— Генерал — Петра-сатаны слуга. Не можно мне с ним якшаться. Лучше на костер. Я на Антихриста работать не буду.

— Эх ты, дурья твоя башка! Все бы вам на костер! А кто веру держать будет? Много ли вас осталось? Так будете свою линию гнуть, дак всех вас и порешат заодно. Што, мало ваших со свету сжили? То-то! Тут хитрей надо быть да вперед смотреть. Ежели с властью не ссориться да работу свою справно делать, глядишь, и послабление от нее будет. Поди, не желаешь худа детям-то своим?

— Не желаю.

— Вот и я про то. Ты давай подумай. Я тебя прошу. Знаю, что могу из тебя ремни нарезать или медведям скормить, а заставить не могу. Тебя — нет. А вот попросить — могу. Смотри, сам Никита Демидов тебя просит.

Леонтий стоял, опустив голову и теребя в руках шапку.

— Что, пойдешь?

— Акинфий Никитич! А можно, я сперва к старцу Прокопию в скит наведаюсь? Как он скажет — так тому и быть.

— Хорошо, Леонтий. Это правильно. Навести его. Да привет от меня передай. Спроси, ежли чего надо, так пусть без стеснения. Я завсегда помогу. Иди.

Злобин ушел.

На окраине Полевского, на небольшом валу, стоял Татищев и разговаривал с подпоручиком-артиллеристом. По обе стороны от них расположились замаскированные артиллерийские точки. Солдаты-пушкари были готовы к бою.

— Сведения точные? — спросил Татищев.

— Точные, господин капитан. Человек надежный.

— Три дня уже ждем.

— Лучше б они передумали.

— Нет, урок преподать им надобно, чтобы впредь неповадно было.

Татищев рассмотрел в подзорную трубу лежащий впереди, за полем, участок леса.

— Кажется, подпоручик, ваш человек и впрямь надежен. Смотрите!

Татищев передал офицеру трубу. Тот, глянув в нее, быстро вернул и обернулся к солдатам:

— Приготовиться к бою!

Татищев и подпоручик спрыгнули в окоп. Со стороны не видно ни пушек, ни пушкарей. Стоит себе мирный поселок — бери— не хочу. На опушке леса появились всадники. Издалека видны бликующие на солнце пики и металлические нагрудники башкир. Конники в шапках с лисьими хвостами рассредоточились в линию атаки. Вот послышался гортанный крик батыра — и конная лава обрушилась сверху с криками «Алла!» на поселок. Батарея молчала. Три сотни башкир неслись с пиками и саблями наголо. Снег вылетал из-под копыт, образуя большое и страшное, живое, бело-рыжее облако, несущее смерть. Островками возвышались над ним головы всадников. Штуцеры болтались за спинами. С кем тут воевать! Порубаем и так. Когда до защитников осталось каких-нибудь две-три сотни метров, прозвучала команда «Пли!». Конная лава, будто налетев на невидимое препятствие, рассыпалась и стала ломаться, оставляя на поле брани трупы и раненых. Захрипели испуганные лошади. Снег покрылся кровью. Башкиры, поняв, что попали в засаду, попытались остановить своих коней и ретироваться. Но задние наседали на передних, отчего неразбериха только усиливалась. А пушки Татищева работали не умолкая. Сам он, высунувшись из-за бруствера, внимательно следил за нападающими и отдавал команды. Атака была отбита. Потеряв большую часть бойцов, остатки башкир поспешили уйти от огня врассыпную. Вдогонку им еще гремели выстрелы. Скоро только жалкая горстка недавно еще многочисленного отряда скрылась в лесу. Татищев обнял подпоручика.

— Виктория, брат! Полнейшая ретирада противника! Виват артиллерия!

— Виват, господин капитан!

Татищев прошел по номерам и поздравил солдат с первой крупной победой в этой еще только начинающейся битве за Урал, за могущество России и за то мирное будущее, которое, увы, всегда покупается только кровью.

В келье Прокопия сидели сам хозяин и Леонтий Злобин. Леонтий внимательно слушал старца. Тот говорил:

— Дров-то наломать да без пользы помереть — невелика заслуга. На Дону один чиновник предлагал тамошним нашим между принятием новых книг и виселицей. Все выбрали смерть. А дальше что? Кто в результате кого одолел?

— Так в царствие Божие ведь все попали! Вот оно, главное!

— Ты о царствии Божием думать думай, да и о Земле не забывай. Сначала здесь нам победу одержать надобно. Вот когда здесь мы Антихриста одолеем, тогда и на том свете нам за все воздастся. Нелегкая борьба предстоит еще. А ты помирать собрался.

— Значит, зря наши огненное крещение принимали?

— Зачем же его принимать? Чай, не одна никонианская церковь на земле. Есть истинная, наша. И пока она есть, не властвовать Антихристу над миром. На памяти моей на Керженце, на соборе, самосожженцы были отлучены и лишены церковного погребения и поминовения, аки «прельстители и прельщенные». Не гоже нам в угоду еретикам лапки-то вверх поднимать. Силой обрастать нам надобно. Вот Никита Акинфиевич правое дело делает. Осокины, к примеру, тоже. Посмотри, кто на заводах-то уральских в мастерах ходит. Наши. А купцы, заводчики кто? Опять наши. Почему на Ветке да на Иргизе в силу мы вошли? То-то! Вера наша капиталом прирастать должна. Обладать великими промыслами и торгами. Тогда и на местах чиновники посговорчивей будут, да и государь, видя такое положение дел, противу нас делать не будет.

— Так он, сатана, еретиков-то и поддерживает. Он их сторону принял.

— Он глава правительства, и, по слову апостола Павла, ему следует повиноваться. Государю, от вседержащая Божия десницы представленному, честь, покорение, благодарение и всеверное служение всеусердно воздавати. Такие мои тебе слова будут, Леонтий. Трудами своими восславляй веру нашу истинную, старообрядческую. Руки свои можно отдать для работы. Сопротивляться власти проку мало. Она сейчас, как никогда, сильна. Главное — душу надо сберечь, ибо вся сила нашей старой веры в ней. Хранить и преумножать надо веру истинную, елико возможно. Тогда и Антихриста одолеем, и настанет тогда царство Божие.

Леонтий поднялся.

— Благослови, отче!

Подошел к старцу, облобызал руки.

— Благословляю, Леонтий. Иди себе с Богом, ставь плотину, да не забывай разговора нашего. И сердце во гневе не содержи. Иди уже. Молиться буду.

Леонтий, поклонившись Прокопию, вышел из кельи. Старец последовал за ним. Выйдя на тропинку, Леонтий обернулся, положил поклоны, крестясь, и пошел прочь. Прокопий вслед окрестил его двоеперстно.

По лесной дороге двигался купеческий обоз. Трое саней без товара легко скользили по крепкому еще мартовскому снегу. Хорошо поторговавшие купцы, разгоряченные вином, весело напевали под нос, каждый свое. Неожиданно дорогу перекрыла сваленная сосна. Передние сани остановились. Седоки соскочили на дорогу, подошли к дереву и попытались сдвинуть его с места. В это время их окружили пять мужиков грозного вида, с ружьями наперевес. Вперед вышел Андрюха Журавлев. Купцы, со страхом глядя на него, сбились в кучку.

— Пощадите, братцы, не убивайте, — крикнул один из них.

— Мужики, — спокойно сказал Андрюха, — нам вас живота лишать не с руки. Обойдемся деньгами. Раздевайтесь!

Двое начали лихорадочно снимать с себя одежду. Третий, визжа и смешно подпрыгивая, побежал в сторону ближайшего кустарника. Прогремел выстрел. Бегущий споткнулся, остановился и медленно осел на снег.

— Митроха! Ты че, куды бы он делся?

— А я что, за ним, как за лосем, до вечера бы гонялся, что ли? — заоправдывался Митроха.

— Твоя правда, — согласился, немного подумав, Андрюха. — Вот иди и свежуй его.

Митроха подошел к убитому и начал обыскивать. Оставшиеся в живых купцы быстро разделись и выложили кошели и пояса с деньгами на дорогу.

— Щас проверю сам, — сказал Андрюха. — И ежели кто что утаил, того туды… — он показал рукой на убитого, — за кумпанию.

Один из купцов снял валенок, размотал портянку и кинул на снег пачку ассигнаций. При этом униженно улыбнулся.

— Молодец, — бросил Андрюха. — Смотри в санях!

Трое, отойдя к саням, стали шарить в них и все, что заинтересовало их, перетащили в передние. Сами сели в них и стали ждать Андрюху. Тот с Митрохой уселся во вторые сани, и шайка тронулась с места. Андрюха повернулся к стоящим с краю дороги раздетым купцам, все еще не верящим в свое чудесное спасение:

— Бывайте, мужики. Простите, ежели что не так. И не поминайте лихом.

Сани понеслись по лесной дороге. Андрюха обратился к Митрохе:

— Ты, Митря, все ж таки зазря купчишку-то шмальнул. Ненамного, поди, разбогател. На наш век еще хватит. А за убивство сам знаешь, что бывает.

— Так мне ужо все одно — колесо, ежели спымають. А-а, однова живем. Что будет, то и будет.

— Еще парочку разов здеся грабанем, да и тикать отсель надо. Шибко уже наследили, — крикнул с передних саней третий бандит.

— Верно говоришь, Касим, — ответил Андрей. — Лед сойдет, подадимся на Волгу. Вот где раздолье-то. Скажи, Митроха!

Митроха блаженно потянулся и согласился:

— Да уж, Андрюха. Там мы за одно лето на всю жизнь накоробейничаем.

Бандиты дружно загоготали над шуткой. Сани мчались все дальше по дороге…

Леонтий вышел на берег Исети. Полноводная весенняя река, будто признавая будущего обидчика, с шумом швыряла волны на берег, под ноги Злобину, и грозно скрежетала наползающими друг на друга льдинами. Налетел ветер и попытался сорвать шапку с головы мастера. Леонтий снял ее и встал на колени.

— Ты прости меня, матушка-река, — закричал Леонтий, — позволь обуздать силу твою сильную. Во благо наше людское плотиною перегородить. Не серчай. Пусть ложе твое всегда глубоко пребудет, да берега широки. Чтобы вовеки быть тебе полноводною, кормилица ты наша. Прости, за ради Бога!

Леонтий перекрестился и стал бить поклоны реке. Ветер неожиданно стих. Река успокоилась. Леонтий улыбнулся:

— Спасибо тебе, матушка! Спасибо, кормилица! Прости меня, Господи!

Леонтий, крестясь, подошел к воде и, набрав полную пригоршню, омыл лицо. На берегу появились де Геннин и несколько немецких инженеров. Те, глядя на Леонтия, начали посмеиваться. Геннин бросил на них строгий взгляд и что-то сказал по-немецки. Инженеры, вмиг посерьезнев, замолкли. Все вместе подошли к Злобину. Геннин обратился к нему:

— Здравствуй, Леонтий! Договорился с рекой? Согласна подчиниться?

— Договорился, ваше превосходительство. Согласна.

— Это хорошо. С чего начнешь?

— Канал открою да сваи бить начну. Главное, чтобы народу в достатке было. Остальное — моего ума дело.

— Справишься?

— Вы людей поболее давайте. Работа тяжелая, опасная. Работников часто менять буду, чтобы дело скорее шло. Лес на сваи хороший заготовили, смотрел. Завтра, думаю, и начнем.

— С Богом, Леонтий, не подведи.

— Злобины отродясь никого не подводили.

— Хорошо. А люди будут. Указ я написал. Днями первая партия прибудет. А пока обходись солдатами…

На деревенский сход пришли все — от мала до велика. Зазвучала барабанная дробь. Офицер начал зачитывать указ Геннина. Из толпы послышались крики несогласных. Народ зароптал.

— …Приписных крестьян мужеска пола из слобод: Арамильской, Арамашевской, Багарякской, Белослудской, Белоярской, Исетской, Калиновской, Каменской, Камышевской, Камышловской, Катайской, Колчеданской, Красноярской, Мурзинской, Невьянской, Новопышминской, Окуневской, Пышминской, Тамакульской, Шадринской. Прибыть в уктусский завод для строительства плотины. Согласно распорядку работ, прибыть…

Из толпы закричали:

— А от подушной освободят?

— А сеять-то дадут?

— Так когда еще сеять-то!

— На день пойдешь — на год пропадешь!

— Да когда барин не обманывал нашего брата!

— А деньги платить будут?

Офицер ответил:

— Сказано же, вольным за плату!

Шумит, гудит толпа. И не поймешь, то ли ропщет, то ли интерес проявляет. Дело-то новое. Плотина. Завод. Может, хоть что-то в жизни изменится…

Берег Исети. Рабочие строят плотину. Здесь же и Злобин. Появились Геннин и Блюэр. Геннин подошел к Леонтию.

— Как живешь, мастер?

— Плохо, господин генерал.

— Что так?

— Жрать нечего. Крестьяне домой отпрашиваются за харчишкой — не возвращаются. Солдаты, так те и вовсе бегут.

К ним начали подтягиваться строители.

— Надо потерпеть, братцы. Благо весна уже. Снабжение деньгами и продовольствием будет налажено. Это я вам твердо обещаю. Я прошение уже послал самому государю императору.

— А много ли добавят? — спросил один из рабочих.

— На три деньги.

— На три — это хорошо, — одобрил другой.

— А у Демидовых супротив здешнего вдвое плотют, — вставил третий.

— Бегут к Демидову-то. От него взад не возьмешь, — заключил первый.

— Знаю, знаю все, братцы. Слово даю, разберусь. А беглецов буду карать нещадно. Нас сюда император послал не в бирюльки играть, а важное государственное дело вершить. Беглых казнить буду. Так и передайте всем.

— Не побегут от того пуще? — спросил Блюэр.

— Нет, — твердо ответил Геннин. — Десятерых повешу — сотню от побега уберегу…

— Болезных много, — заметил Злобин.

— Я распорядился уже. Из Тобольска вызвал полкового лекаря. Скоро будет. Держитесь, ребята. Бог не оставит нас.

— До Бога далеко… — сказал кто-то.

— Да, церковь надобно здесь поставить, — не совсем поняв смысл оброненной фразы, заключил Геннин.

Предложение особого восторга не вызвало. Геннин развернулся и молча ушел. Блюэр вслед за ним. К Геннину верхом подъехал Татищев.

— Виллим Иванович! С Ивделя человек пришел, говорит, что вогульский охотник там руду железную нашел. Надо ехать, пока демидовские не пронюхали!

Геннин преобразился. В глазах загорелся живой огонек.

— Давай, Татищев. Бери четверых солдат в охрану, провианту в дорогу, подарки там какие. Да не забудь несколько ружей с припасами взять для вогулов. Не тебя учить. В добрый путь.

Татищев стегнул лошадь и исчез. Геннин и Блюэр отправились дальше.

Татищев, в сопровождении четырех конных солдат, въехал в стойбище вогулов. На берегу реки стояли жердевые сараи с берестяными крышами, между ними, как младшие братья, притулились берестяные чумы. В отдалении, словно надзирая за семейством, высился бревенчатый прямоугольник дома старейшины. На поляне, посредине деревни, резвились дети и что-то стряпали женщины. Мужчины сидели в сторонке и степенно вели беседу. Татищева и солдат тотчас окружили любопытные дети, да и взрослые не прочь были поглазеть на чужаков.

— Здравствуйте, я помощник губернатора, капитан Татищев. Приехал к вам по государственному делу.

Гостей встретил старейшина:

— Здравствуй, Татищев-отыр. Слыхали мы о тебе. Будь гостем, у нас праздник, у охотника Кынлабаза сын родился! Новый человек у нас появился!

— Поздравляю! Мне нужен охотник Артанзей. Говорят, он где-то в этих местах руду нашел. Хотел бы посмотреть на нее.

— Ну, как скажешь. Если надо, тогда пойдем ко мне в дом.

В этот момент к старейшине подбежали детишки и стали что-то лопотать ему на своем языке.

— Что они говорят? — спросил Татищев.

— Говорят, что обошли все кругом, но следов нового человека не нашли. Думают, что он прилетел на крыльях.

Татищев рассмеялся, а старик что-то объяснил детям, и они убежали. Татищев отдал команду солдатам и пошел за старейшиной. Зайдя в дом, старик, покопавшись в углу, вынес Татищеву сверток с рудой. Татищев вышел из дома и при дневном свете внимательно рассмотрел ее.

— Где Артанзей нашел ее?

— На реке, ниже по течению. Верст шесть будет.

— Где он сейчас?

— Сети ставит. К вечеру будет.

— Так у вас же праздник?

— У рыбы праздников нет. Она ждать не будет. Вечером он придет, тогда и поговоришь с ним. А теперь я хочу с тобой поговорить.

— Слушаю тебя, старик.

— Это руда. Вы из нее металл будете делать.

— Да.

— Сюда придут ваши люди.

— Да.

— Вогулам придется уходить.

— Почему?

— Ваши люди будут притеснять нас. Так было всегда.

— Больше этого не будет. Это я твердо обещаю.

— Я слыхал о тебе, Татищев-отыр. Говорят, ты не даешь наш народ в обиду, а обидчиков жестоко наказываешь. Это правда?

— Да. Я действительно издал указ, запрещающий чинить вред местному населению, и стараюсь следить, чтобы он строго выполнялся.

— Вот поэтому я и стал с тобой говорить и руду показал. Мы благодарны тебе. До тебя никто этого не сделал. Артанзей покажет тебе место. Завтра. Сегодня уже поздно идти будет. А пока попразднуйте с нами. Пусть твои люди отдохнут с дороги.

На этих словах старика в дом забежала молодая вогулка. Татищев посмотрел на нее и обомлел: она была копией Чудской Царицы, ее земным воплощением. Девушка встретилась взглядом с Татищевым, вспыхнула и выбежала из дома.

— Кто это, старик? — спросил оторопевший Татищев.

— Это моя младшая дочь.

— Царица… царица… — прошептал Татищев. — Красавица…

— Пойдем на воздух, Татищев-отыр.

Они вышли из дома. Татищев стал искать взглядом девушку, но нигде не видел ее. Он подошел к солдатам, что-то сказал им. Те развязали притороченные к лошадям мешки. Вокруг сразу образовалось плотное кольцо вогулов. Подошел старейшина.

— Принимайте подарки, — сказал Татищев.

На траве были разложены несколько новеньких штуцеров, боеприпасы, ножи, топоры, пара бочонков вина… Татищев приказал откупорить бочонки и протянул старейшине кружку вина. Вторую взял сам. Их окружили вогулы. Женщины принесли плошки с мясом и рыбой…

…Закружил хоровод вогульский… Хмель задурманил головы; бубен шамана, сплетаясь с голосами поющих женщин, все сильнее затягивал в омут танца. Вдруг в круге появилась дочь старейшины. Татищев устремился к ней. То чувство, которое он однажды, прошлой зимой, испытал во сне, вновь всколыхнулось в душе. Молодая вогулка при каждом его приближении уворачивалась и отбегала в сторону, прячась за спины танцующих. Татищев повторял раз за разом попытки, но та, будто рыбка, ускользала от него. Наконец он настиг ее и взял за плечи. Посмотрел в глаза. На какое-то мгновение девушка замерла, потом вывернулась из его рук и побежала прочь из круга. Он бросился за ней. Она подбежала к дому и исчезла за пологом. Татищев — за ней. Попав в темноту, зажмурился на мгновение, затем открыл глаза. Красавица стояла прямо перед ним.

— Это ты, ты… я узнал тебя.

Татищев сжал ее в объятиях…

22 мая закладывали домну нового завода. Руководили работой доменные мастера Максим Орловский и Федор Казанцев. Рядом с рабочими находились Геннин, Клеопин и Гордеев. Геннин обратился к мастерам:

— Как, Максим Андреич, добрая будет домна?

— Постараемся, Виллим Иванович. Олонец не опозорим!

— Федор! — крикнул Геннин Казанцеву. — Чтоб не хуже невьянской была! Покажи-ка, чему тебя англичане выучили.

— Да уж не опозоримся, чай. И сами не хуже сработать можем.

— Верю, верю вам, братцы. За других не знаю, а за своих и глаз могу заложить.

Мастера продолжили работу. К Геннину подбежал Бурцев.

— Виллим Иванович, беда!

— Что случилось?

— Еварлаков… Федор Борисович…

— Да не тяни ты! Говори, что с ним!

— Удавился. С утра никто его найти не мог. Пошли к нему домой, а он… Беда-то какая!

— О, майн готт! Дурак! Дурак! Вот напасть-то на мою голову! И так людей не хватает, а он вон что удумал. Дурак!

— Вчерась письмо от жены получил, прочитал и в печке сжег. А потом, стало быть, и того…

— Про письмо откуда знаешь?

— Сын его сказал. Сам с утра из дому ушел, думал, отец спит. А тут такое…

— Ты похоронами займись. Все, что надо, возьми, людей там…

— В Тобольск повезем?

— Жена там, дом. Эх, Федор Борисович, Федор Борисович… Что ж ты так-то…

— Не дождался ответа из Сената. Не вытерпел. А тут еще жена. Что такое написать могла?

— Теперь не прочтешь.

— Так уж коли поставили комиссаром на такой завод, значит, доверие возвернул. Можно было полагать, что все хорошо закончится.

— Так оно, Бурцев, так. Только в жизни так бывает, что все наоборот почему-то выворачивается. Иди, Тимофей Матвеич, сделай все, как надо… И не забудь, за сыном его присмотри.