— Доброе утро, господин лейтенант! — школяры мои вскочили, не успел я в проём войти.

Вытянулись струнками, плечи расправили, груди выпятили, смотрят преданно и восторженно. Феларгир ладно — что с взять с легионера? А вот откуда эти повадки у Геза?

Вчера он вроде ничего такого не выкидывал. Сдаётся мне, это Фелгаргир и решил моему охотнику армейские привычки вбить.

— Прекратить! — рявкнул я и свитки принесённые грудой у стены свалил, — это что такое?

Услышу еще раз от кого этого «господина лейтенанта» — в глотку обратно кулаком забью.

Ясно? Сядьте!

Замолчали школяры. Гез сразу на пол бухнулся, а Феларгир заозирался. Ну да, пыльно на полу. Отдельных классов в лагере для занятий нет. Да они у нас как таковые редко случаются — одни тренировки. Поэтому я школярам своим в развалинах поместья утром встречу назначил. Пару-тройку комнат в доме мы в некотором порядке поддерживаем — для всяких-разных случаев.

Феларгир тоже сел, наконец. Вытер ладонью участок пола и аккуратно на него примостился. Гез злобно в его сторону взглядом постреливает. Точно, это легионер позаботился о том, чтобы меня достойно встретить.

— Феларгир. Тебе тут не армия. У нас порядки свои, и не на пустом месте построены. В армии ты с противником близко только на поле боя сходишься. А у нас — противник следит за тобой сразу, как ты вошел в лес, слышит каждое твоё слово и видит каждый твой жест. Речь нашу бестии понимают, и ума первым делом лейтенантов перебить у них хватит. Понятно?

— Понятно, — кивнул, — но как тогда к командиру обращаться?

— Как к живому человеку, а не как к идолу. Не то, чтобы у нас было запрещено по званию обращаться. Но привыкнув меня лейтенантом величать, ты и в лесу можешь по привычке так же ляпнуть. Поэтому для вас я — Шелест. Не «господин Шелест», не «лейтенант Шелест». Просто — «Шелест». Понятно?

Я обоих взглядом окинул — оба кивнули. Поняли? Вряд ли.

— Феларгир, в первую очередь тебе говорю, но и ты, Гез слушай. В армии всё сделано так, чтобы легионер большую часть времени по привычке действовал. Не раздумывая, не сомневаясь: приказали — сделал. Для армии это правильно. Если каждый легионер начнет приказы обдумывать, то не легион получится, а бордель. Но у нас — не так. И тому есть веская причина — лес. Заведи ты в лес хоть десять легионов под командованием лучших легатов — все там сгинут. Потому что даже самый глазастый человек не увидит в лесу дальше верса, а противник — увидит. Потому что в лесу ты понятия не имеешь о том, где и какой численностью расположился враг, а он — всё про тебя знает. Потому что в лесу бесполезно поддерживать строй — буреломы и овраги рассекут и рассеют твои манипулы намного лучше тяжёлой конницы. О том, что твой фланг разбит, в лесу ты узнаешь только тогда, когда наткнешься на трупы. О том, что противник отступил и ушёл, ты поймёшь только через пару дней — и то не рекомендую расслабляться. О том, что к противнику подошло подкрепление, ты, скорее всего, вообще уже не узнаешь — некому будет узнавать.

А все твои бойцы — не умеющие думать болванчики, которые только приказы выполнять умеют. Что ты им приказывать будешь, а главное — как? Вестовыми? В лесу? Это даже не смешно.

Я перевёл дух. Легионер выглядел растерянным — я даже посочувствовал ему немножко.

Как же — всю жизнь положить на то, что считал военным ремеслом, считать себя профессионалом в этой области и вдруг понять, что весь твой опыт годится только для сточной канавы? Неприятно, наверно.

— Поэтому у нас командиры — это не носители воли богов, каждое слово которых надо выполнять в точности не задумываясь, нет. Лейтенанты — это просто более опытные ваши товарищи. С ними можно и нужно спорить, если вы уверены в своей правоте и если для споров есть время. Когда поблизости нет лейтенанта — не беда. Первый командир для егеря — он сам, на том и стойте. Неважно, что в лес зашла полная кохорса. Если ты видишь рядом с собой двоих — считай, что вас в лесу трое. И делайте втроём все то, что нужно для выполнения вашей задачи. Если никого рядом не видишь — считай, что ты в лесу один и выполняй свою задачу в одиночку. И всё время думай. Смотри по сторонам, оценивай, предвидь, меняй свою задачу в зависимости от обстановки. Думай. Сделал что по привычке — сам погиб и товарищей подвёл. Даже если просто звание по привычке упомянул.

Легионер совсем загрустил, а вот Гез, наоборот, обрадованным выглядит.

— Можно спросить?

— Без «можно». Просто спрашивай.

— А почему «Шелест»? — Гез запнулся и заторопился, испугавшись, похоже, что я пойму его неправильно, — в смысле, это же кличка? По имени называть тоже нельзя?

— Почему нельзя? Можно и по именам обращаться. Главное только чтобы все поняли, к кому ты обращаешься. Вот у нас в кохорсе двенадцать… — я поморщился и поправился — одиннадцать Гаев, восемь Юлиев, пятеро Марков, ну и так далее. Можно, конечно, полным именем звать, все номены упомянув, так в лесу на это просто времени может не хватить. Или вот еще есть у нас слухач хороший, вольноотпущенник из фригийской семьи, по имени Кайструпедионопор. И что, как ты в лесу его внимание к звуку необычному привлечешь: «Кайс…трупе… твою мать… дио…но…пор, чтоб тебя! Что это пискнуло?»

Школяры заулыбались.

— А так его просто «Ухом» кличут. Правда, проще?

— Ага. А кто клички дает? И за что?

И Гез замолчал выжидательно.

— За дело. Обычно, после какого-нибудь события примечательного или что-нибудь такое, что человека хорошо характеризует.

Моргнул Гез, поморщился едва заметно, взгляд отвёл. А, вот оно что. Я усмехнулся.

— И не бойся. Никто тебя, твоего мнения не спросив, «Засранцем» или там «Дохляком» не окрестит, — запылали у него уши, угадал я, не иначе, — Тебе с этой кличкой жить, и никому не нужно, чтобы её слыша, ты глаза от стыда прятал. Еще вопросы?

Молчат оба.

— Ну ладно. Начну с того, что эта ситуация, — я обвёл рукой комнату, — для меня самого внове. Обычно новичков отправляют в составе сменяющей кохорсы куда-нибудь в гарнизон. Куда-нибудь, где обстановка не самая напряжённая, но и не самая тихая. Там новички учатся ходить по лесу, учат звериные языки, тренируются, общаются с замирёнными бестиями, короче, потихоньку перенимают опыт у ветеранов. И через год, когда гарнизон сменяется, новички уже перестают быть новичками и считаются полноправными егерями. Но сейчас особая ситуация. Так получилось, что у нас сейчас осталось в столице очень мало егерей. По многим причинам, — я поморщился, — так получилось. Поэтому сейчас решено новичков поопытнее сразу егерями в кохорсу зачислять. Без годовой отсидки в гарнизоне. Потому — держите.

Коротким и почти незаметным движением кисти я кинул им егерские жетоны. Хотелось мне посмотреть, как они их поймают — и поймают ли. Поймали. Оба, но по-разному.

Феларгир свой жетон схватил, как змея пробегающую мышь — резким и хищным рывком.

А Гез — наоборот — мягким скупым движением. Выйдет толк из паренька, определённо.

Ладони раскрыли, посмотрели — сначала настороженно, потом лица посветлели. Гез даже разулыбался от радости. Феларгир эмоции старается не проявлять, но тоже рад — заметно.

Один рад, что мечта его — егерем стать — уже сбываться начинает, а второй, что ему на год меньше ждать своего гражданства. Дурачье.

— Сразу скажу, что ваши шансы дожить до следующего лета это здорово уменьшает… знаете, как у нас служба устроена?

— Да, — быстро сказал Гез. Легионер посмотрел на него искоса, потом признал нехотя:

— Нет.

— Тогда я расскажу. Вообще нас — егерей — около трёх тысяч. Вот только одновременно в одном месте больше тысячи почти никогда не собирается — да и те только в столице.

Потому что большая часть — две тысячи человек — в гарнизонах, по всей империи рассыпанных, служит. Раз в год все гарнизоны сменяются — половина зимой, половина летом. Сменённые егеря полгода служат в столице, потом отправляются на смену в гарнизон, где служат следующий год, ну и так далее. Так что в столице одновременно максимум две кохорсы лагерем стоит — тысяча человек, то есть. А то и того меньше, потому что смена мгновенно не происходит, до иных дальних провинций больше двух недель пути.

— Так вот почему на шесть кохорс у вас две казармы — догадался Феларгир, — выходит, сейчас в столице только вторая кохорса стоит, первая на смену ушла, а с третьей по шестую — по гарнизонам?

— Почти так, — кивнул я, — вторая в столице, первая — ушла на смену. Вот только никаких третьих-четвёртых — нет. Те пятьсот сменённых егерей, что вернутся с гарнизонов, станут первой кохорсой и займут свою казарму. А ушедшая — раздробится на множество сквадов и перестанет быть кохорсой.

Феларгир нахмурился, обдумывая мои слова:

— Неудобно как-то…

— Это тебе с непривычки, — отрезал я.

— Может быть, — пожал плечами, — так вас всего три тысячи, выходит? Не маловато — на всю империю? Даже на полный легион не тянет…

Сдержался я, не ответил грубостью. На больное место он мне, сам того не заметив, наступил. Особенно после Ольштада больное.

— Сколько есть. Мы бы и рады, чтобы егерей было больше, но не получается.

Удивился Феларгир.

— Почему не получается-то? Денег у вас — насколько я знаю — в достатке. А если и не в достатке, то не думаю, что Сенат станет сильно за мошну держаться, реши вы численность увеличить.

Я вздохнул.

— Думаешь, это так просто?

— Чего сложного-то? — не понял Феларгир, — армии вон одиннадцать полных легионов же набрали. И пятнадцать наберут, коли надобность возникнет.

— Сколько в легионе триариев?

— Ну, смотря в каком. Где шесть кентурий, а где и трех не наберётся… — нахмурился, задумался. Кажется, начал понимать.

— Так вот, можешь считать, что у нас все — триарии. Легионы — они против людей предназначены. А у нас — обычный легионер любой бестии — на один зуб. Что есть его, что нет. Понял теперь?

Не ответил, но кивнул задумчиво.

— А в скваде сколько людей? — спросил — видимо, тема о численности егерей закрыта. Ну и ладно. Не всё так просто, на самом-то деле. То, что я легионеру сказал — только пол — правды. Слишком уж мы, егеря, независимы. И тут наши боевые качества нам же боком и выходят — захоти капитан, завтра же у Империи новый наместник будет. А то и — император. Я думаю, и сенаторы, и наместник это отлично понимают, поэтому идея об усилении и без того самого боеспособного в Империи формирования особого восторга у них не вызывает. Даже, несмотря на то, что мы Империи нужны, как воздух.

— По ситуации, — я глянул в непонимающие глаза легионера и усмехнулся, — привыкай. У нас всё — по ситуации. Где по скольку. На замирённых землях — сквады человек по десять в каждом городке. В центральных районах, где бестий сто лет не видели — сквады человек по десять-двадцать, но — на всю провинцию. На границах и неспокойных территориях — больше.

— А скриттура и сквад одно и то же? — это Гез.

— Нет. По имперским бумагам, никаких сквадов не существует — регимент наш делится на кохорсы, а кохорсы — на скриттуры по пять человек, с одним лейтенантом на каждые четыре. Сквад — это наш, внутренний, термин и обозначает он группу егерей, объединенную одним местом и одной задачей. В нём может быть и десять человек и двадцать и больше — до ста. Больше — редко. Кохорсу можешь смело среди своих компанией называть — тебя поймут. А вот сквад скриттурой мы называем только тогда, когда в нём, — я показал растопыренную пятерню, — пять егерей. Ясно?

Кивнули оба.

— Теперь расскажу про разницу: служба в гарнизоне и служба в столице. В гарнизоне обычно жизнь поспокойнее идёт. Где как, конечно, но в целом — потише. Там свой ритм присутствует, распорядок дня, условия для жизни опредёленные имеются. Подраться, конечно, иногда приходится — а на границах — и частенько. Но — по мелочи, как правило. А вот случись где что посерьезнее — клан какой поднимется, гнездо новое объявится или просто территория под чистку намечается — тогда работают те егеря, что в столице стоят.

Порой — вместе с армией. Тут и сквады покрупнее и задачи посерьезнее. Посложнее.

Поопаснее. Тоже, конечно, раз на раз не приходится и я, со своей стороны, постараюсь в самое пекло вас сразу не совать, но заранее всего ж не угадаешь. Иногда простенькое, на первый взгляд, задание очень опасным делом оборачивается. Да вот взять этих волков сатровых, — я поморщился, — приди вы на две недели раньше, я б вас туда с чистым сердцем определил — и на верную смерть, как теперь понимаю.

Приуныли мои школяры, задумались. Думайте, думайте — дело хорошее. А чтобы совсем не скучно было, я вам сейчас еще пару тем для раздумываний подкину.

— И поэтому, — сказал я, — обучение у нас с вами будет происходить не естественным путём, как в гарнизоне было бы, а целенаправленно. Буду я — да и не только я — специально с вами заниматься и смерть вашу от вас отодвинуть пытаться.

Я поднял с пола, развернул по очереди и повесил на выступы стены три свитка.

Обернулся. Гез разглядывал свитки с любопытством, Феларгир — с плохо скрываемым раздражением. Ну-ну, и почему я так и думал?

— Слева по порядку — человек, волк и верг, — я махнул рукой, — скелет и важные органы. Что заметили?

— Скелет верга на волчий очень похож, — выпалил Гез, — только стоймя.

— Угу, — кивнул я, — Феларгир?

Легионер встал. Поиграл желваками.

— Я заметил, что мы изучаем свитки, как философы какие-то, вместо того, чтобы тренироваться и получать навыки, которые нам потом жизнь могут спасти.

И смотрит с нехорошим прищуром. И то вместо благодарности? Я, между прочим, весь вечер вчерашний потратил, чтобы свитки эти в библиотеке столичной отыскать, хотя мог бы куда более приятными делами заняться. Ну да ничего, сейчас я тебе объясню, что меня злить — себе дороже.

— И зачем тебе уши приделаны? — с грустью спросил я, — Защищайся!

— Что? — легионер опешил.

— Хочешь тренировку? Легко. Я нападаю, ты защищаешься. Сейчас!

Феларгир поиграл губами, сдержав усмешку, и встал вполоборота, кулаки вперёд выставив. По глазам вижу — уверен в победе и уже мечтает о том, как будет покаянно извиняться за то, что меня «нечаянно» на пол уронил. Мечтай, мечтай.

Я шагнул вперёд, имитируя удар ногой в пах. Он такого начала явно не ожидал, но среагировал неплохо. По крайней мере, левую руку, удар блокируя, выставил. А правой мне в челюсть влепить попытался. Да только я и не собирался его по яйцам бить.

Поднырнул под его правую, и хорошенько пробил ему в незащищенную грудь пониже сердца. Выпрямился, дохнул на кулак. Феларгир лежал на полу, сучил ногами и глотал воздух.

— Больно? — спросил я участливо.

— К-х… нет, — выдавил легионер.

— Не спорь, больно. А знаешь, почему? Потому что я тебе пояснично-крестцовое нервное сплетение пробил. И хотя оно у тебя ребрами прикрыто — всё равно больно, правда?

Феларгир сел, держась за грудь и смотря на меня очумелыми глазами. Я вздохнул.

— Повторю еще раз. Если ума и знаний нет, то ни тренировки, ни навыки тебя в лесу не спасут. Сколько ни тренируйся, сильнее верга не станешь. Я далеко не лучший боец в мире, но в одном уверен твёрдо — лучший боец в мире, если он не егерь, против верга один на один и пяти минут не протянет — без шансов. Я, конечно, тоже поостерегусь в одиночку на верга выйти. Но свои шансы на победу я как один к двум оцениваю. Понимаешь?

Не понимает. Смотрит пустыми глазами, ресницами хлопает. Я снова вздохнул.

— Помнишь, куда я тебя ударил?

Кивнул.

— Иди, покажи на скелете это место.

Встал, вышел, ткнул неохотно пальцем.

— Правильно. А теперь посмотри это же место на скелете верга. Есть разница?

Гез заволновался, я уже вижу — всё понял. «Молчи», — глазами я ему сказал и жду.

— Ну, — Феларгир затылок почесал, — ребёр у него там нету.

— Опять правильно, — ласково сказал я, — и, стало быть, даже просто кулаком верга в эту точку хорошенько ткнув, ты его на секунду-другую из строя выведешь. А две секунды для хорошего бойца — это уже гарантированная победа.

Ага, вижу, появилось у него в глазах понимание.

— Но вообще, я не для того всё это рассказываю, чтобы вы всерьез рассчитывали ударами кулаков вергов направо-налево валить. Не мечтайте — они эту свою слабую точку знают и в бой без доспеха, бока прикрывающего, не идут. Хотя всякое бывает, и однажды это знание может кого-то из вас и спасти. Но на самом деле я вот на что указать хочу, — я ткнул пальцем в свиток, висящий посредине, — верг — это в сущности, вставший на задние лапы волк. Скелет у него, конечно, изменился. Но не сильно. Очень многое осталось и это очевидно. Как и то, что скелет волка предназначен четвероногому животному. Чтобы волку этот нервный узел пробить, его надо на спину перевернуть, так не достанешь. И очень важно понимать, что встав на задние лапы, верг обрёл не только некоторые преимущества, но и некоторые слабости, — я прошёл к рисунку, ткнул пальцем, — вот, например, бедренные кости у них, когда они на задние лапы встали, слегка наружу вывернулись. А с ними — и яремные вены, раньше по внутренней стороне бедра проходившие, на переднюю вышли.

Собственно, из-за этого верги и начали доспехи одевать — как только люди поняли, что даже легкий порез бедра для верга может смертельным оказаться. Наверняка у них еще есть слабости, про которые пока не знаем ни мы, ни они сами. И, если «изучая свитки» ты догадаешься про какую-то такую слабость, то от этого будет пользы куда больше, чем от года непрерывных тренировок.

Это я, конечно, больше для Геза сказал — и в мыслях у меня не было, что Феларгир всё поймет и засядет анатомию бестий изучать. Ну и ладно — мешать не будет, и то хорошо.

Посмотрел я в его глаза оловянные, на физиономию непрошибаемую, вздохнул, отвёл взгляд и кивнул — садись, мол. Повернулся снова к свиткам.

— Еще кое-что. На сердце посмотрите. У человека оно больше. При том, что волк человеку по весу не сильно уступает, а верг и тяжелей немного. И что это значит?

Молчат оба. Не понимают.

— Сердце кровь по жилам прокачивает, мышцам силу дает, — медленно говорю я, — чем сердце больше, тем больше крови оно может прокачать за одно и то же время. Волк быстрее человека бегает — чуть не вдвое. Но скорость эту свою максимальную он очень недолго поддерживать может. Стадию одну-полторы он пробежит быстрее человека, потом выдохнется. А обычная скорость бега у него такова, что тренированному человеку от волка убежать — труда не составляет. Просто потому, что сердце у человека сильнее.

Кстати, это для большинства бестий верно.

Вижу, что новость это для моих школяров — что для Геза, что для Феларгира. Оба удивленными и неверящими выглядят. Даже Гез — заерзал недовольно, промолчать попытался, но не смог:

— Но как же? Но тогда почему… да у меня тетка двоюродная, у неё мужа со свекром зимой волки…

— Почему обычно люди от волков не убегают?

— Да!

— Потому что нетренированные — раз. Потому что волки намного лучше знают лес, и, соответственно, умеют напасть так, чтобы лес им помощником был, а людям — врагом. Это — два. И три — потому что на короткие дистанции волк быстрее человека бегает. Ну еще и то, что наперегонки с волком бегать имеет смысл только по дороге, да полю ровному. По снегу, по бурелому, по кустарнику густому — человеку с волком не тягаться. Но если земля ровная, есть пара стадий форы и противника — явный перевес, то нет смысла вступать в безнадежный бой. Можно просто сбежать. Любой человек это может — я на картинки тычу — чудес не требуется.

— Сбежать, — бормочет Фелгаргир и морщится.

— Мы не сражаемся в линии, которую любой ценой надо выдерживать. У нас нет рубежей, за которые отступать уже нельзя. Поэтому убегать от явно более сильных бестий не только уместно, но и достойно всяческой похвалы. Вступив один в бой с пятком вергов, егерь в лучшем случае одного убьёт. А оставшись в живых, еще не один десяток успокоить сможет. Поэтому живой и осторожный егерь для нас намного нужнее отважного, но мертвого. Понятно?

Я выжидательно смотрю на Феларгира и дожидаюсь, наконец, неохотного ответного кивка. Опять он морщится слегка, рукой левой вроде как к груди тянется, но отдергивает её и замирает. Чего это он? Боль уже пройти должна была… или?

Я шагнул к легионеру, присел перед ним.

— Не дергайся, — сказал. Положил пальцы на грудь, нажал пару раз. Лицо каменное, молчит, но зрачки сужаются — больно ему. Да и рёбра под пальцами нехорошо играют.

Я вздохнул, встал.

— Иди в казарму, найди лекаря. Пусть в корсет тебя засунет, от боли и для костей что — нибудь даст. Извини, не рассчитал удар. Давно с людьми не дрался, а у бестий кости крепче.

— Да мне не больно, я и так… — начал возражал легионер, но я не дослушал.

— Не спорь. Иди. Мы не весь день за свитками сидеть будем, настанет черёд и тренировок.

Феларгир молча соскребся с пола и пошагал на выход. Я проводил его взглядом, обернулся к Гезу.

— Бернт…Шелест, а скажи…

— Что?

Гез смутился, глаза отвёл. Да знаю я, о чём он спросить хочет — вижу же, как про клички я рассказал — у него сразу язык зачесался спросить, почему меня Шелестом кличут. Ну, спрашивай, расскажу. Но он так и не решился.

— Бернт, скажи, а откуда бестии появились? И как?

Ну, как хочешь. Я хмыкнул.

— Спросил, тоже. Не знаю. И никто не знает точно. Версии всякие есть, но доказательств, что всё именно так было, а не наоборот — нет.

— Но вы же, егеря, ближе всех с бестиями общаетесь? Наверное, какая-то версия у тебя есть?

— Есть, — я кивнул, — но сначала ты скажи. Сам-то как думаешь?

— Да никак, — зло ответил Гез, — в Арелте я у настоятеля спрашивал, так он мне сказал, что это кара божья за грехи наши. «При чем тут бог», я спрашиваю — «у бестий же свои боги есть?» А настоятель мне: «Бог — один и имя ему — Саваоф, а зверобоги суть демоны адские, над адскими же тварями поставленные». А кроме настоятеля мне никто толком ничего и не сказал. Кто говорит, что бестии были всегда, кто говорит, что они — от кровосмешения людей и зверей появились, кто и того чуднее сказки рассказывает. Слышал много, но ни во что не верится.

Я усмехнулся.

— А что же про наказание за грехи? Тоже не верится?

Гез головой замотал:

— Нет. Мы ж их тоже убиваем. А ведь и боль им ведома, и сострадание. Что — и мы им за грехи посланы — за их грехи, что ли? Да и не вижу я в них ничего адского-то. Они ж просто звери, на людей похожие.

Я челюсть подобрал тихонечко, сделал понимающее лицо, покивал многозначительно.

«Боль им ведома и сострадание»? Ну и ну. Пару раз приходилось мне общаться с людьми, которые за бестиями право на что-то человеческое признавали и пытались на мир с их стороны посмотреть. Вот только, что характерно, среди егерей таких людей я не знаю. Ну вот разве только себя. Поэтому я не отболтался обычной сказкой, как планировал поначалу. Искренность за искренность, так. Только надо бы ему намекнуть, чтобы свои мысли он при себе держал. Егеря — люди простые. Поймут не так, а потом объясниться еще сложнее будет — по причине внезапной шепелявости.

— В четыреста десятом году по старому летосчислению это было. Книг старого мира до нас мало дошло, но тот бой под Ромой в нескольких упомянут, словами разными, видно, что не друг у друга переписывали, и то веры написанному добавляет. Тем более что суть одна: весной четыреста десятого года напали на Ромею орды готов. За полгода большую часть провинций захватили и к осени саму Рому осадили. Ожидалось, что город падёт, поскольку ромейская армия готами была уже неоднократно бита, да и большую часть оставшейся — восемь легионов — готы заперли и удерживали в долине Порты Асимари, так что сама столица оставалась почти беззащитной. Но в день решающей битвы готы с ужасом и удивлением обнаружили в первых рядах ромейской армии невиданных существ — громадных людей с бычьими головами. Насчёт их размеров в разных книгах по-разному написано — то ли они были в два раза выше обычного человека, то ли в три, то ли еще больше. Со страху и мышь волком кажется, поэтому принято считать, что были минотаврусы — так прозвали этих бестий — в два-два с половиной паса ростом.

— Почему «принято считать»? — перебил меня Гез.

— Потому что с того раза минотаврусов никто никогда не видел. То чучело телёнка, которое в Бурдигальском императорском музее стояло, подделкой оказалось: кто-то сшил тело взрослого мужчины с головой годовалого бычка и сделал этот так талантливо, что сотни лет никто не мог подделку распознать. Так и выходит, что кроме как в той битве, минотаврусы на Земле более не появлялись.

— Странно, — пробормотал Гёз.

Я хмыкнул.

— Сейчас — да. Но до недавнего времени никто эту странность не замечал, ибо тот день, когда готы в ужасе бежали из-под стен Ромы, стал первым днём Смутного Века. Бестии различных видов начали появляться повсюду в Ойкумене, и, как пишут во всех, описывающих это недоброе время, книгах: «числа им не было».

Что-то мелькнуло в глазах Геза. Тень понимания.

— Но… почему? Если первые бестии сражались на стороне ромейцев, значит… скорее всего, это они и позвали их на помощь?

— Колдуны, — сказал я. Дрогнули брови у Геза, но больше ничем он своей реакции не выдал.

Я усмехнулся.

— Они сами, разумеется, молчат, но всё указывает на то, что именно колдуны, в поисках помощи, открыли некую дверь в другой мир, где живут бестии. Насчет дальнейшего есть две версии. Ты не услышишь их ни в одной школе и не прочитаешь ни в одной книге, поэтому, сам понимаешь, рассказывать их каждому встречному — не стоит. Особенно колдунам, они ни одну из этих версий на дух не переносят. Версия первая. Какая-то у колдунов вышла ошибка, дверь распахнулась слишком широко, и через неё в наш мир свалилась куча всякого непотребного. Каковая куча одними бестиями отнюдь не исчерпывается. Версия вторая: колдуны умышленно разрешили зверобогам заселить неокультуренные земли нашего мира в обмен на помощь, которую зверобоги окажут гибнущей Роме.

— Не верится даже, — пробормотал Гез, потом поднял глаза и признался, — я сам сначала думал в колдуны пойти…

— Но тебя не взяли, — «угадал» я.

— Да, но…

— В колдуны попасть не так просто, как кажется. Кого попало они не берут, и их школы — скорее для отвода глаз. Почти все эти школяры пойдут потом чиновниками да медиками.

Но ты не переживай, сказки о могучих колдунах — не больше, чем сказки. Сорок девять из пятидесяти всю жизнь проводят, света солнечного не видя, а только над книгами да всякими отварами корпя. Скучная работа, на самом деле. Не то, что наша, — Я подмигнул.

Гез машинально улыбнулся, хотя видно было по нему, что думает он о другом.

— А что же, — спросил он через пару секунд размышлений, — библиотеки же сохранились местами… так неужели мало осталось книг, написанных свидетелями тех дней? Ведь можно было бы разобраться…

— Не осталось, — отрезал я, — Старых библиотек и в самом деле немало до нас дошло — так это потому, что бестий ни книги, ни свитки не интересовали ничуть. А вот тех, кто умел писать, и, что намного важнее — имел время и возможность писать — тех почти совсем не стало. Тогда всё рухнуло. Империи распались, города вымерли. Так-то бестии города редко осаждали, да и вообще, людей за явных врагов не считали. Это сейчас если человек с вергом в лесу встретятся, то живым только один уйдет. А тогда такие встречи частенько миром заканчивались — если, конечно, бестия сытой была. Только вот фураж весь, что в город шел, бестии перехватывали — просто, чтобы съесть. Сами-то они не больно любят сельским хозяйством заниматься, но на готовое всегда горазды. В городах голод начался, а потом люди и вовсе в деревни убежали. Там, конечно, бестии вовсю бесчинствовали, но крестьянин на земле всегда найдёт, чем прокормиться. Охочие до свиного мяса и коровьего молока урсы даже начали заставлять людей скотину держать. Глядя на них, верги подсуетились и овечьими стадами обзавелись. Пасли их, конечно же, люди. Хлеб, опять же, почти все бестии уважают. Так все хозяйство потихоньку заново и восстановилось, только уходили продукты теперь не в города, а в ближайший клан или гнездо. Местами бестии даже из лесов поближе к людям переселялись — на хутора, в поместья старые, в крепости заброшенные.

— А мне говорили, что уклад наш в храмах и военных лагерях сохранился, куда бестий не допустили.

Я фыркнул. Не первый раз ведь я уже такое слышу. До чего ж память людская коротка да заносчива. Эдак пройдет еще лет с полста и будут во всех книгах писать, что бестий мы сами вывели для боев гладиаторских, а никакого Смутного Века и вовсе не было.

— Не допустили, говоришь? А как же тогда вергам удалось всех собак наровно перебить?

Неужто ни в одном храме хоть пары дворняжек не оставалось перед Смутным Веком? А про Але Канис слыхал? Каждому легиону до Смутного Времени полагался отряд воинов со специально обученными собаками. Что, легионеры потом их всех с голодухи сожрали?

Задумался Гез. Думай-думай, дело хорошее. Только вот как глубоко не думай, а правда-то на поверхности лежит — ведь вычистили верги собак, ровно вычистили. Еще прадед нашего наместника обещал по весу золотом за собачью пару. Да только эта награда и до сих пор не выплачена.

— Как же мы тогда выжили?

— Я ж сказал: не считали бестии нас врагами себе. Да и до сих пор всерьез не считают. Они к людям относились, вот, как мы, скажем, к галкам да голубям. Ну, галдят, ну, раздражают.

Но, пока они нам сильно не мешают, то пусть живут. Нет, если конечно расплодятся да обнаглеют, начнут поля вычищать и улицы загаживать, тогда, конечно, надо будет их на место поставить. Перебить сотню-другую, остальные сами притихнут. Но не совсем под корень вывести, понимаешь? Не потому, что задача непосильная, а потому, что ненужная.

Захоти тогда бестии, легко бы всех людей наровно вычистили.

Да и сейчас, на самом деле, но вслух говорить я этого не стал. Рано.

— Я понял, — Гез поморщился, — я не об этом. Как бестии допустили, что люди снова в силу вошли?

— А тут нам повезло, — я усмехнулся, — урсы с вергами подраться решили. Они сразу друг друга недолюбливали. Больше, чем людей. А потом — уж не знаю, с чего всё началось, но дошло у них дело до большой войны. Третьей Войны бестий, в которой люди не участвовали совсем. А сам знаешь — кусок хлеба, за который двое дерутся, обычно третьему достается. Так и в этот раз вышло. Победили, в общем-то, верги. Урсов после той драки совсем мало стало. Но и вергам досталось крепко. Много деревень без надзору осталось, дороги безопасными стали. Этим-то люди и воспользовались. Кроме того, говорят, вольпы людям помогли. Как всегда, свою выгоду преследуя. Хотя эта выгода им, в конце концов, боком обернулась. Но это только у нас так всё удачно сложилась. В иных странах и дела по-иному обстоят.

— Как? В каких? — по блеску глаз понятно: и вправду интересно ему.

— Ну, взять, скажем, Мавританию или Нумидию, которые когда-то частью ромейской империи были. Или Египту, где вообще людская цивилизация высот невиданных достигала во всех областях науки и философии. Теперь там что?

— Что? — и в рот глядит.

— Шшазг-и-нниль там сейчас. «Земля ветров», то есть. За точность произношения не поручусь, у людей глотка на эти звуки плохо приспособлена.

— А…

— Два. Чекалки. Очень пакостные бестии, между прочим. Это просто счастье, что наши края им холодноваты, вот они сюда и не рвутся особо. Но на Баетику они зубы давно точат, и, чую я, рано или поздно её себе откусят. Ибо твари они настырные, умные и подлые.

Больше того, если по первым двум пунктам они людям просто не уступят, то по подлости — вдвое обставят. У них канон такой, что честность — только между своими. А всех остальных обманывать, подставлять, друг с другом стравливать не только допускается, но и поощряется. Уж на что наши принципалы в интригах поднаторели, но даже они соперничества с послом чекалочьим не выдержали.

— Послом!? — Гез опешил.

— Ага. Сейчас в столице не любят об этом вспоминать, но покойный отец Родуса, наместника нашего, однажды решил союз с чекалками обустроить. Честь по чести, послами обменялись. Только вот дальше этого дело не пошло — с появлением ихнего посла Бурдигал стал, как один мой знакомый сказал, «гнездом шершней, в которое корова насрала». Чекалки, они подлости совершают, даже когда им от этого прибытку никакого нету — просто из любви к искусству. Принципалов тогда за год число уполовинилось, да и остальные сенаторы без дела не сидели — кто на дуэли друг друга прибил, кому в переулке пугию в бок воткнули, кому просто яд подсыпали. Ну и, поняв, что эдак их скоро совсем не останется, они посла взашей и выставили. Наш посол, кстати, обратно так и не вернулся — пропал, как сгинул, вместе, с приданной ему, триремой и отрядом своим.

— На севере тоже всё немного по-другому. Там Верхняя Меза. Раньше там только германцы дикие жили, но туда во время Первой Войны бестий, ушли пять ромейских легионов.

Точнее, их туда бестии выдавили. На берегах Германского океана эти легионы и осели.

Места там холодные, неприветливые, бестии такого не любят, так что людей в большинстве оказалось. Опять же люди то непростые были — сплошь легионеры — ну и не дали себя в обиду. Сейчас там люди в мире с бестиями живут. Ну, как «в мире»: насколько я знаю, бестий там мало и с людьми их тропы не пересекаются — верги с урсами в лесах, гиттоны в болотах, люди в деревнях и городках.

— Как у нас на замиренных территориях?

— Почти. Но не совсем. У нас это все же больше на передышку в драке похоже, чем на мир.

А там — нет. Бывает, конечно, что щенки вережьи пару овец у крестьян стащат. Бывает, наоборот, крестьяне щенка, в коровник забравшегося, на вилы поднимут. Но дальше этого дело не идёт.

— А я слышал, что в Мезе сплошь зверопоклонники.

— И я слышал, — кивнул я, — и, по-моему, неспроста. Сдаётся мне, случится у нас с ними война однажды.

Так я сказал, а сам смотрю пристально — понял он мой намёк, или нет. Призадумался он, глянул на меня с прищуром:

— А на самом деле — нет, выходит?

Я плечами пожал.

— Не поклянусь. Но от северян знакомых знаю, что народ там, в основном, верующий и верующий вовсе не в зверобогов.

Подумал он еще, мотнул головой.

— А в других краях?

— Что на востоке — не знаем. Во Фригии теперь пардусы и — по некоторым сведениям — вольпы. Остались ли там люди — неизвестно. На западе же наш мир морем кончается. Из всех экспедиций, в Британнию отправленных, равно как и из других дальних морских экспедиций, ни один человек еще не вернулся. Ну и всё, стало быть.

Тут легионер появился. Сам травами целебными пахнет, из-под куртки бинты выглядывают. Я даже усовестился немного — не успел еще человек леса увидеть, а уже всерьез пострадал и от кого — от своих же.

— Что лекарь говорит? — спросил я.

— Ерунда, — Фелгаргир рукой махнул, — за неделю заживёт. Тебя капитан зайти просил.

— Когда?

— Сейчас.

— Сейчас? — я удивился, — ладно, зайду. Сидите здесь пока, что ли.