Как ни стыдно признаваться, но они застали меня врасплох. Умнеют с каждым днём, твари. Изо всех бестий одни вольпы не только знают, что у людей очень хреново с нюхом, но и умеют этим знанием пользоваться. Точнее, умели — диких вольп уже лет десять никто не видел, и слава Единому, уж больно проблемные были твари. А вот все остальные зверолюди в этом смысле недалеко от своих звериных предков ушли и с наветренной стороны от них подлянок ждать не стоит. Вот я и не ждал. Я вообще тут никого не ждал увидеть — месяца не прошло, как мы Ольштадский лес чистили. И, скажу не хвалясь — вычистили. Два вержьих клана — Кровавой Луны и Осеннего Ветра — под нож, до последнего щенка. Ни один не ушёл, чем угодно поклянусь. Из отрубленных хвостов, перед тем, как их по деревьям развешать, целый холм сложили — выше человеческого роста. А потом развешали, разумеется, честь по чести, как полагается. На каждое меченое дерево — по хвосту, в квасную соль обмакнув (чтобы муравьи да крысы раньше времени не сгрызли), медным гвоздем прибили, подножье кровью вережьей побрызгали, а поверх следов когтей раскалённым крестом тавры поставили. После такой зачистки бестии раньше, чем через пару лет, не заводятся. А за эти два года многое может случиться — глядишь, и заводиться негде будет. Строевой лес — на дома, корабельный — в плоты, да сплавом на верфи. Речушку, что по лесу текла, запрудить, мельницу поставить — вот вам и светлый пруд вместо оврагов тёмных, где вергу — благодать, а человеку — смерть. Да и селяне поосядут да поосмелеют. Одно дело — хутор на полянке, в котором трое мужиков, двоих из которых еще и за подоконником не видно. А совсем другое — пограничное село рыл в полтыщи. На границе абы кто хозяйством не занимается — всё больше от закона бегущие, да от закона же пострадавшие — розыскные, да ссыльные, стало быть. А если и есть кто, перед законом чистый, то тоже такой, что косо не смотри, а то косо дышать начнешь — по причине свёрнутого носа. Сколько раз бывало — приедем на чистку, а там уже тишь, гладь, да пеньки копчёные. Зато в селе ближнем — дым коромыслом, вино рекой и вережьи головы с частокола скалятся. Одна беда — плохо селяне леса чистят. Ладно, метки почти никогда не перебивают — и Сатр с ними, а вот то, что сбежать бестиям частенько дают — это уже никуда не годится. Потому что клан недобитый — много хуже клана небитого. Даже если от него только пара щенков и осталась — всё равно, они теперь спать спокойно не смогут, пока отомстить не удастся. И осторожнее они теперь будут вдвое, а злее — так вдесятеро. Недобил клан — жди беды. Так что, бывало и наоборот — приедем на чистку, а чистить некого — пусто в лесу. Зато в селе ближнем — вороний грай, вонь тухлая да черепа обглоданные меж сожженных домов лежат. Отомстили, стало быть.

Но Ольштад мы вычистили ровно. По слухам, на марку кто-то из Солнечных глаз положил. Слышал я даже имена конкретные, но повторять не стану — не те это имена, об которые язык чесать можно без должной причины. Но не удивлюсь, если правда, потому что нас туда три кохорсы отправили — половину всего регимента — третью кохорсу с гарнизонов раньше срока повыдергав. Водись в том Ольштаде даже мифические крылатые харпы, и тем бы сбежать не дали, шутка ли — полторы тысячи егерей?

Так что когда капитан меня пред свои ясные очи вызвал, да заявил, что в Ольштадском лесу верга видели, я на него вылупился, что карась на сковородку. Муштры среди егерей совсем нет и с субординацией у нас полегче, но назвать Бешеного Кезо в глаза лжецом может только самоубийца. Поэтому я пошёл в обход:

— Одного верга? И при каких же обстоятельствах?

Дерек фыркнул.

— Именно что одного. В лесу, — капитан подобрал со стола исписанный лист, — Ликтор, землемерами руководивший, отошёл за деревья — «по естественным надобностям», как он пишет, где и увидел крадущегося верга. По счастью, верг его не заметил, и, не верящий в своё спасение ликтор, выждав немного, из леса выбрался и поспешил с докладом в магистрат.

Мы вместе посмеялись. Да уж, сharta non erubescit, в самом деле. Постыдились бы, господа магистры, бумагу на такую чушь переводить. Чтобы верг — не заметил в лесу человека? Неуклюжего, шумного и наверняка потного, чиновника, который и в лес-то зашёл, чтобы отлить? Не заметил? Уже смешно, но то, что при этом чиновник верга увидел, да еще и крадущегося — это уже чересчур.

В этом смысле я и выразился. И, полагая, что капитан позвал меня только чтобы вместе посмеяться над чиновничьей тупостью, спросил разрешения удалиться.

Дерек перестал улыбаться.

— Смех смехом, — сказал он, — но вызов они у префекта заверили и… ты ж понимаешь, это Ольштад. Отреагировать придётся.

Я замер. Он, что, рехнулся? Разгар лета — самая жаркая пора. Во всех смыслах. На Скалистом Кряжу незамиренные кланы четыре деревеньки вырезали и порт наглухо обложили, так, что оттуда уже неделю никто носа высунуть не осмеливается. С южных берегов идут сообщения одно другого тревожнее об активизировавшихся чекалках. В Сире (провинциальном центре!) семейка урсов все окраины в страхе держит, что ни день, то новые жертвы. Тамошний сквад все ноги оттоптал, за ними гоняясь, но тщетно, а вчера пришло сообщение о попавшем в засаду отряде милиции — всех загрызли, внутренности выели и под городские ворота трупы подкинули. Я сам только вот вернулся с болот Новомагиуса, после изматывающей недельной охоты за вержьими волками. Но это я отвлёкся, ладно. Не та сейчас ситуация, короче, чтобы силы впустую разбазаривать на проверку донесения, составленного упившимся до вергов в глазах придурком и заверенного идиотами, в жизни леса не видевшими. И вряд ли капитан этого не понимает.

Ох, неспроста слухи ходят про новых хозяев Ольштадской марки, неспроста.

— Тебе ж двух школяров я дал? Вот их и пошли. В лесу от них все равно толку мало, — сказал капитан, а сам глаза прячет. Знает, что в лесу людей много не бывает. Разве что вот тогда, в Ольштаде, но то случай особый. Как и сейчас. Я зло улыбнулся и сказал:

— Нет уж. Сам поеду. Мне всё равно отдых положен, вот и отдохну. А заодно посмотрю, как у них там обстоят дела с поставками вина в магистрат. И в каком состоянии там землемеры землю меряют.

— Сам, так сам, — Дерек усмехнулся, — не убей только никого. В магистрате, я имею в виду.

Один справишься?

— В магистрате-то? Справлюсь.

Короче, оставил я школяров на попечение Сестерция — «узкой тропкой» их гонять — и уехал. Приехал в Ольштад, быстро навел ужас на магистров, выбил из них имя ликтора, заявившего о верге в лесу и пошёл пытать уже его. Ликтор Максим Пларк оказался именно таким, каким я его себе представлял — невысоким лысоватым пузаном с мягкими, потными руками и бегающим взглядом водянистых глаз. И это — человек, который представляет здесь имперское правосудие? Забавно. От страха он заикался, обильно потел и поминутно промокал лоб большим, некогда белым, платком. Однако на своём он стоял твёрдо — верг был, он видел его своими глазами («вот как вас сейчас, господин егерь»), был он не пьян, да и вообще не пьет по причине больного желудка.

Я мурыжил его и так и эдак и, в конце концов, плюнул и пошёл в лес. Похоже, он кого-то и в самом деле видел. Я не обвиняю себя в том, что не поверил до конца его рассказу. Я — не Николас Всевидящий, а верить в ту чушь, что Пларк нес мне в лицо — это себя не уважать. Так что я ни на секунду не допустил и возможности того, что ликтор видел настоящего верга. А вот что он мог увидеть кого-то в волчьей маске, одетого в волчью же шкуру, увидеть и принять его за верга — это запросто. Зачем подобное кому-то может быть нужно — другой вопрос. Который я собирался обязательно задать этому «кому — то», когда его найду. Ликтор, в ответ на мое предложение вместе прогуляться к лесу, стал белее собственной тоги и чуть в обморок не грохнулся. Я и задумался — леса местные я знал получше него самого и место, где ликтору явилось его чудное видение, себе представлял — урочище Утиная Лапка оно зовётся. Вот в эту «лапку», представлявшую собой треугольный участок леса длиной в стадию, он на карте и ткнул, чем только подтвердил мои подозрения. Будь дело в глубокой чаще, еще куда ни шло, но там… точно человек переодетый. Вряд ли Максим смог бы точнее указать, где на земле мне искать следы «верга», а без этого мне его присутствие было только в тягость. Ну, я его и оставил.

Чем и спас, как позже выяснилось.

Утиную Лапку я исходил от края до края раз сто. Люди по урочищу шлялись часто, скотина домашняя — еще чаще и поисков мне это не облегчало. Но всё же я вроде нашёл место, где сидел, свернувшись в клубок от ужаса, мой ликтор. Вот только не было там поблизости свежих человеческих следов. А вержьи — были. Там вообще много вержьих следов было, но я не удивлялся — всего месяц назад в этих краях один из самых сильных кланов Севера обитал. Мы в конце четыреста тридцать три взрослых особи с вытатуированным на груди красным кругом насчитали. Так что я особо не насторожился, хотя следовало бы — не тянули некоторые следы на месячную давность. А вот на недельную — вполне. Но человек, он, когда очень хочет во что-то поверить, то нужные доказательства всегда найдёт. Вот и я нашёл. Там — листья вешеня, градом побитые, следы накрыли и свежими сохранили, тут — корова помочилась и землю высохшую смягчила, ну и третье-десятое. Но всё же червячок сомнений во мне зашевелился, и я в чащу пошёл. Не для того, чтобы свежие следы найти. А для того, чтобы не найти. И убедиться, что никаких вергов тут нет и быть не может. Потому что так я и не поверил, что могли тут верги заново объявиться. Вон — хвост на осине висит, никем, кроме времени, не тронутый. И выжженный крест над ним чернеет. Хвост вергу, что кохорсе — штандарт. Лишиться хвоста для верга — позор. Что для живого, что для мёртвого. Появись тут недобитки — первым делом хвосты с деревьев бы пообрывали.

Но всё же я слегка подобрался. Человек в лесу — гость, и гость незваный. Замирен лес, вычищен недавно или же зверолюдей в нем сто лет не видели — неважно. Будешь вести себя, как хозяин — умрёшь. Рано или поздно. А я еще и в одиночку попёрся, чего вообще никогда делать не стоит. Пусть даже не осталось вергов в лесу — можно же и в ловушку старую угодить. В петлю, в яму, в сеть ловчую. Из волчьей ямы выбраться не так — то просто, когда помочь некому; а если, падая в неё, что-нибудь себе повредишь — так и подавно. Так что шёл я осторожно, по ветру, и всё по пролысинам, вырубкам, да полянам — там ловушку проще заметить. Да и случись что — убегу. По ровному меня разве только люперн или пардус догонят, но они тут не водятся.

И чем дальше я иду, тем меньше мне это дело нравится. Интуиция моя давно уже во все колокола набат отбивает, чудятся постоянно мне взгляды пристальные, да недобрые из — за спины, и как будто волком время от времени пованивает. А я всё дальше иду и себя убеждаю, что это всё мне чудится от того, что я один в лесу и от того, что места знакомые.

По-недоброму знакомые: всё ж хоть и было нас полторы тысячи, но не скажу, что победа нам легко далась. Вон, если сейчас с этой полянки вниз пойти, там ручей будет, где пара дюжин вергов с волками своими нас — три десятки — к оврагу прижали. Семь раз они на нас набрасывались, семь раз мы от них отбивались, одного-двух теряя. Одиннадцать нас живых оставалось, когда Теро остатки моей сотни вергам в тыл вывел.

Вот в конце того распадка несколько щенков сотню Титуса на ямы загнали.

Выскочили на авангард, заверещали и убегать бросились. Ну, Титус и поверил, что он к какому-то логову вышёл — где ж еще щенкам быть, как не в логове? И бросился следом. А там — волчьи ямы. Говорят, что волчья яма так называется, потому что когда-то их люди копали против волков. Смешно, коли так, потому что сейчас всё наоборот. Верги их еще и по-хитрому копают, в несколько рядов, и у первых ям крышки прочнее — два-три человека пробегут и не почуют, а третий — провалится. А внизу — колья острые, честь по чести, как полагается. В одной из таких ям Титус и упокоился, да и вся его сотня поблизости полегла — тех, что уцелели и в ямы не попадали, повыскакивавшие верги добили. Из всей сотни только один и выжил — за мёртвого сошёл, да таковым и стал бы, задержись мы еще часов на несколько. Мы же только через день это место нашли, когда лес прочесывали частым гребнем на предмет недобитков.

А вот сейчас поляна кончится, будет густо поросший склон и за ним — место, где главная битва и случилась. До того мы и не ведали, что не один клан в лесу вычищаем, а сразу два. Клан Осеннего Ветра хоть и поменьше был — сто семьдесят два взрослых верга — зато там каждый за двоих, а то и за троих пошёл бы. С Осенними у нас особые счёты — этот клан еще три года назад первый раз из чистки вырвался. Просчитались слухачи, в три раза насчёт численности клана ошиблись — да в меньшую сторону. Как назло, еще и спланирована чистка была наспех да начерно. Ну и ушёл клан, почти без потерь ушёл.

Обычно в таких случаях клан далеко уходит. Даже если мстить потом и возвращается, то поначалу — всё равно далеко уходит. А Осенние не ушли. В ночь того же дня вернулись, незаметно сняли часовых и спящий лагерь егерей весь ровно вырезали. Вычистили, стало быть. А потом уже ушли. Год спустя объявились — оказывается, осели они в Синих пущах, у клана Ночного Солнца. И опять разведчики слишком поздно об этом узнали, и чистка грязная вышла, так, что Осенние опять почти все ушли и больше половины из Ночного Солнца с ними. А потом уже Осенние вообще для егерей сущим проклятьем стали — во — первых, специально начали другим зачищаемым кланам помогать, а во-вторых — начали егерей выслеживать и во время переходов нападать. Месяцами могли какой-нибудь тракт лесной караулить, все обозы и караваны нетронутыми пропуская — поджидая, когда егеря маршем пойдут. И так у них удачно получалось врасплох нас заставать, что уже всерьез подозревать начали, что кто-то из сведущих людей им на мохнатое ушко нашёптывает. И здесь они тоже неспроста объявились, ой, неспроста. Не брось нас сюда сдуру аж три кохорсы разом — никогда еще такого не было, даже когда мы зверобога вольповского охотили — ушли бы, чем угодно поклянусь. А так — вычистили мы их всё же.

Вот и поляна кончается. Если дальше идти, то надо по лесу, да по самой чащобе и буреломам. А надо ли? Следов свежих я нигде не заметил, да и то — откуда бы им взяться?

Чисто в Ольштадском лесу, чисто. Метки нетронуты, хвосты — тоже… а кстати, странно, что я с поляны ни одного не вижу… а ведь должны быть. Сам вешал. Вот прямо здесь, где стою, один должен висеть… или чуть левее? Точно, вот этот кривой старый вяз. Вот выжженный крестик на нём… свежей глубокой царапиной перечёркнутый! И чуть ниже — круглая дырочка, как раз в толщину гвоздя диаметром.

Ходу, ходу отседова!

Я разворачиваюсь и вижу медленно выходящих с той стороны поляны вергов. Я понимаю, что влип, но первое ощущение — обида. Какого сатра, так нечестно! Нельзя с наветренной стороны добычу скрадывать, это любому щенку известно! Ох, не зря мне волчий запах чудился, не зря. Хорошо было бы капитану как-нибудь доложить о новой тактике вергов, но, чую, не выйдет. Останусь я на этой поляне. Некоторой частью. А некоторой — переселюсь в желудки этих милых зверолюдишек, что сейчас выходят на поляну. Самое большее, на что я могу надеяться — это одного-двух вергов рядом с собой положить. А они не торопятся, твари. Знают, что деваться мне некуда. Хотя поляна широкая, пока верги сюда добегут, я стадии на две в чащу углубиться успею. Но я не двигаюсь с места — смысл? В лесу человек вергу не соперник. Догонят. А сражаться мне на открытом месте сподручнее. Поэтому я стою и считаю выходящие из леса фигурки.

Пять… восемь… десять… двенадцать… вроде кончились. Много. Даже слишком много.

Cтолько, что вряд ли я смогу хоть одного из них убить. Мне сейчас другого опасаться впору: живым бы к ним не попасть. Может, прямо сейчас взять меч — и по горлу себя?

Верги, вообще, не такие уж любители на чужие мучения смотреть. Даже наоборот, изо всех бестий, верги, пожалуй, менее всего к этому склонны и людей, им живьем попавшихся, чаще всего просто убивают. Но только не егерей. На нас они злы — и есть за что, скажу, не хвастаясь. И возможности взять егеря живьем верги обычно не упускают.

Другое дело, что мы им такую возможность очень редко предоставляем. Только если спящего или сознание потерявшего им и удается иногда взять. Ну, или если перевес численный у них большой — десять на одного и больше — тогда они могут попытаться скопом наброситься. Вот, этой весной верги спящего егеря из лагеря утащили — прямо в палатке. Сквозь ткань дубиной оглушили, в палатку завернули, да так и унесли. Мы его только через день отбили, точнее, то, что от него осталось. Осталось, надо сказать, немного: меньше половины, если по весу. Но он еще жив был, такой вот неприятный нюанс. Я его сам и добил — выжить ему всё равно не светило. Ривом его звали, восемнадцать лет ему было. Я вспомнил его обезображенное лицо — откушенный нос, кровавые лохмотья на месте ушей, насквозь продранные когтями щеки — и руки сами к мечу потянулись. Но верги уже близко подошли. Достаточно близко, чтобы детали разглядеть. Надо сказать, мне в их облике сразу что-то необычным показалось, но только сейчас меня осенило: да это ж новы! Теперь-то всё понятным становилось — и появление их в зачищенном лесу, и то, что ликтора они живым отпустили. Новы они, вот в чём дело — то есть, новое поколение вергов.

Бестии сегодня не те, что были в начале Смутного Века. Чучело верга, в императорском музее прямо у входа стоящее, больше похоже на чучело огромного волка, на задние лапы вставшего: горбатый, весь густой шерстью покрытый, пальцы на руках почти не выделяются — лапа и лапа. И с другими бестиями та же история — первое поколение от зверей и не отличишь. Так, говорят, довольно долго было. А потом начали появляться новы — измененные бестии. Никто еще никогда не видел, как и откуда они приходят, но, говорят, что их зверобоги лично приводят. Сначала появляется в разных местах несколько групп нов, потом все рождающиеся от старых бестий щенки уже тоже начинают выглядеть по-новому. И, что любопытно, всё к человеку ближе. Разговаривал я на эту тему с одним богословом из Аквинии — Тома его звали. Так вот говорил этот Тома, что сия тенденция есть знак совершенности человека, и, стало быть, является косвенным подтверждением того, что именно человек создан по образу и подобию божьему, коему зверобоги безуспешно пытаются подражать. Ну, не знаю. Может, и так. Я одного боюсь — как бы однажды подражание не стало совершеннее оригинала. Ибо не так уж эти попытки безуспешны.

Пока я размышлял, верги уже совсем близко подошли, так что я все подробности разглядеть смог. Точно, новы, и как я сразу не заметил? Осанка прямее стала, плечи шире — совсем фигура на человеческую теперь похожа. И шерсти у этих нов поменьше — да что там, почти совсем нет. Шерсть, в привычном понимании этого слова, у них только на голове и осталась — совсем как волосы у людей. А всё остальное тело короткой гладкой шерсткой покрыто. У предыдущего поколения еще на ногах шерсть кучерявилась, а у этих — вон — ноги из шорт торчат почти человеческие. Что еще? Глаза крупнее стали, пальцы длиннее. У вергов и так зрение — не чета человеческому, а теперь, стало быть, еще лучше станет. Лапа еще больше на руку похожа, значит, с инструментами они теперь получше управляться будут. И с оружием тоже. И головы, кажется, крупнее стали — не иначе мозгов теперь туда больше помещается. В общем и в целом, для нас появление нов — новость нехорошая. Потому что означает это, что туже нам придется. Но то, что для всех нас плохо, лично для меня может спасением стать. Потому что у первых нов поначалу опыта никакого нету. Я не про умение драться, по лесу бегать или в горло впиваться — в этом они с рождения мастера, этого у них не отнимешь. А вот тех крупиц опыта, добытых, когда непосильным трудом, когда невероятной удачей, но всегда — дорогой ценой; тех драгоценных песчинок, которые только иногда и перевешивают чашу весов судьбы в сторону жизни — этого у нов еще нет. И в этом моя надежда.

Тут я замечаю самку — она в этой стае одна, поэтому я не сразу на неё внимание обратил. А обратив — с трудом удержался, чтобы не присвистнуть одобрительно. В верном направлении идёт ваша зверобогиня, в верном. Так еще два-три поколения и, глядишь, вержьи самки в борделях вольпам конкуренцию составят. До чего фигурка ладная, аж любоваться тянет. И самое главное — сосков теперь всего пара осталась против четырех в прошлом поколении. Хотя, кому как, конечно. Знаю вполне уважаемых мужей, которые на женщину из людей и не взглянут — только вольп им подавай. И всё потому, что у последних грудей не в пример больше. Но я в этом смысле консерватор и считаю, что в некоторых случаях девиз «больше-лучше» неуместен. Вот, как здесь — сейчас будет, возможно, самая сложная и опасная драка в моей жизни, а я стою, на стать звериную любуюсь, да детали оцениваю — тоже мне, эстет выискался. Кстати, зря она груди не закрыла — болезненная это точка у вергов. Если выгорит у меня задуманное, она в этом на своем опыте убедится.

До первого из них — скорее всего, вожака — уже только шагов десять. Еще три — четыре — и он уже до меня допрыгнуть сможет. А если прыгнет один, то и остальные набросятся. Я ловлю взгляд вожака — спокойный, даже без тени торжества или насмешки: он слишком уверен в своем превосходстве.

— Хграш ха ргыхз, — рычу я негромко. Произношение мое, конечно, далеко от идеального, но понять можно. «Имею слово сказать». Если он захочет понять. Обычно верги и ухом не ведут — слишком много всего лежит между нами, чтобы обращать внимание на слова.

Время слов для нас и вергов кончилось века назад. Но сейчас — случай особый, и вожак замедляет шаг. А потом и вовсе останавливается.

— Какое слово может быть у убийцы? — спрашивает он на имперском без малейшего акцента. Ого! Готов обе руки и голову в придачу поставить на то, что мое произношение на вержьем и вполовину не так хорошо. Сюрприз, однако. Интересно, много их еще Варга — зверобогиня вержья — людям приготовила? Но я не даю удивлению проявиться.

— С кем же еще поговорить убийце, как не с убийцами? — спрашиваю я, весь внутренне торжествуя. Попался, лохматый. Теперь, после того, как он признал меня достойным разговора, накинуться на меня всем скопом им будет уже непросто. По их понятиям, так делать не годится — нечестно. А «честь» для вергов — не пустое слово. Даже для тех, кто не первый год с людьми дело имеет. Бывали случаи, бывали. Вон, три года тому, верги Небесного Пламени на обоз напали. Вычистили, разумеется. Была в обозе женщина на сносях, так они и её, по горячке, убили. А для вергов это последнее дело — беременную убить или грудного младенца. Если, конечно, не о мести дело идёт. Вот, Мик «Арбуз» Люций (ныне покойный) этим и воспользовался. Зашёл один по следам в лес, предъявил право на месть и потребовал привести к логову. Там вызвал убийцу женщины на поединок, убил его на глазах у всего клана и спокойно ушёл. А заодно всё подробно разведал — расположение логова, подходы к нему; сколько бойцов в клане, сколько волков поблизости ошивается, ну и прочее. Верги от злости чуть собственные хвосты не поотгрызали, но поперек чести не пошли, и тронуть его не осмелились — выпустили. Ну, мы сразу, по свежим сведениям, этот клан и зачистили. А ведь Небесное Пламя — старый был клан, опытный. Так что были у меня основания на удачный исход надеяться, были.

— Говори, — вожак рычит и что-то в его глазах мелькает — похоже, начал догадываться, какую подлянку я ему готовлю.

— Поединок предлагаю, — отвечаю я, — один на один, я — с каждым из вас по очереди. Если кто-то из вас меня победит, что же, — руками развожу, — я — ваш. Если же я победителем из всех поединков выйду, то я уйду, и вы меня останавливать не будете.

Верг прикрывает глаза и наклоняет голову — задумался. Думай, серый, думай. Только, как ни ломай мозги, а недолго тебе вожаком быть — не простит тебе стая той ловушки, в которую ты её завел. У вас же так заведено, что один за всех решение принимает, один за принятое решение и отвечает. А какое решение ты сейчас ни примешь — ошибочным будет.

И так честь пострадает, и эдак. Да и вообще — не сможет он мне отказать. Я ж предложил не с одним из них, а с каждым один на один биться, благородство проявил, стало быть. Так что он просто обязан ответным благородством сходить. Я даже смутно надеюсь, что он предложит только с одним биться — с ним самим, скорее всего.

Верг думает, а я уже начинаю стратегию прикидывать. Поначалу мне двоих-троих противников послабее дадут — чтобы посмотреть, чего я стою. Этих надо будет живыми оставить, да и вообще — не в полную силу биться, всех своих секретов не раскрывать.

Вожак пойдет где-то четвёртым-пятым, и, вполне возможно, будет сам под мой гладиус лезть, чтобы в смерть от ответственности сбежать. Этого допустить нельзя — как только вожак умрёт, стая его решением больше не связана будет. Да и вообще, как ни жаль, но многих я убить не смогу — двоих-троих, не больше, и то — в самом конце. Честь честью, но не настолько они упёртые, чтобы стоять и смотреть, как я их поодиночке убиваю. Насчёт своей способности всех перебить я не сомневался. Да, они сильнее, выносливее, и вообще — они ж новы, а значит, у них все игральные кости с подвохом. Ну и пусть. Зато они про меня ничего не знают, а мой кошель с всякими финтами против вергов — доверху заполнен.

На сотню хватит, не то, что на двенадцать, потому как не умеют верги быстро тактику перестраивать. У них вообще традиции сильны: нужно чему-то очень серьезному случиться и много времени должно пройти, чтобы верги начали делать то, что не принято.

Да что там говорить, если и по сей день, выбирая между двумя хуторами, верги скорее нападут на тот, что красными флажками не огорожен!

Наконец, вожак голову поднимает. И взгляд его меня настораживает. Неужто я-таки просчитался, и он сейчас отдаст команду всем меня атаковать? Осторожно кладу ладонь на рукоять меча.

— Согласен, — говорит верг и торжествующе скалится, обнажая внушительный набор клыков, — один на один по очереди, но с условием: без оружия.

И, с этими словами, он снимает с шеи перевязь с висящим на ней внушительным тесаком и роняет её в траву. А я пока в траву только челюсть уронил. Стою, рот раскрыв, глазами хлопаю, и понимаю, что план мой на одном волоске над пропастью повис. В стае фырканья слышны, верги скалятся довольно, во взглядах, на вожака устремленных — сплошное обожание. А я всё в себя прийти не могу и поверить, что уши мои меня не обманули. Как это «без оружия»? Мать вашу лохматую, как?! Клыки ты тоже выплюнешь и когти с пальцев снимешь? Догадываюсь, что нет. А то, что мне когтям и клыкам противопоставить нечего, это в счёт не идёт, разумеется. И возразить я на этот счет ничего не могу, это ж даже по людским меркам жалко выглядеть будет. Но каковы твари, а? У них в языке и слова-то такого нет — оружие. У них «гхар» — «клыки», а «гхас» — один клык. Или нож, без разницы. Говори мы на вержьем, он своего требования и сформулировать бы не смог. Они что, теперь не на вержьем думают, а на человеческом, что ли?! Но поумнели, твари, поумнели. Ох, беды нам с ними будет.

— Хорошо, — говорю я, пояс с мечом отстегиваю и медленно в траву кладу, лихорадочно придумывая, какое бы требование в ответ выдвинуть, чтобы и положение свое улучшить и трусом не выглядеть. Но ничего не придумывается. Ну да ладно. Попробую так потрепыхаться. Шансов у меня теперь, конечно, поменьше стало, но они еще есть.

Вытаскиваю ножи из пазух, карманы выгребаю. Унгву, однако же, в кармане рукава сохранил — толку от этого, длиной в полпальца, клинка, немного, но и то лучше, чем ничего. Нащупал трубку «Жала Химеры» под лентнером. И приказал себе даже думать о нем забыть. Лучше бы его тоже выложить, от соблазна подальше, но не буду — «Жало» у меня увидев, верги запросто и наброситься могут всенм скопом, договор недавний забыв — уж больно они этого оружия не любят.

— Я готов, — говорю я, выпрямляясь. Верги медленно расступаются, образуя небольшой круг. На месте остаётся только один — совсем молодой. Ну, здесь они себе верны, похоже.

Первыми пойдут самые слабые. Я стою в расслабленной позе, слежу краем глаза за приближающимся по сужающейся спирали вергом. Уши у него торчком, глаза шальные, хвост непроизвольно из стороны в сторону подёргивается — не похож он на опасного противника. На щенка играющего он похож.

— Что тавро ваше означает? — спрашиваю я его на имперском. На ответ я не рассчитываю, просто надеюсь по реакции сообразить — поймёт он меня или нет. Ну и отвлечь, конечно.

Но верг замирает.

— Что?

На имперском, кстати, ответил. Неужели они и вправду теперь на нём думают?

— Тавро, — я взглядом на грудь ему показываю — там три закорючки вытатуированы друг над другом. И если верхнюю еще за луну (очень любимый вергами символ) принять можно, то насчет двух остальных я в затруднении. Верг выпячивает грудь.

— Ветер, кровь и серебро! — сообщает с воодушевлением, — мы — клан Волчьего духа!

— Волчьего духа? — переспрашиваю я и демонстративно втягиваю ноздрями воздух. На вержьем-то — «дух» и «запах» ни в каких вариантах похоже не звучат. А вот на имперском их клан довольно двусмысленно называется. Чую я, быть им у нас «Вонючками». Верг яростно сверкает глазами и начинает отповедь:

— Нет! Не духа… — но я ему договорить не даю. Даже как-то обидно от такой беспечности.

Я ж целый лейтенант егерей, мной лично убиённых вергов — на приличных размеров клан наберётся. А он — как перед пустым местом распинается. Ну нельзя же так.

Щенок настолько увлекся собственной речью, что мою подсечку просто не видит.

Он даже рот не успевает закрыть и так и валится на землю — с открытой пастью. Думаю я, вкус этой травы он всю жизнь помнить будет. Я обеими коленями на спину ему падаю, потом удар кулаком в основание черепа намечаю. Ударь я со всей силы — и лежать ему на земле со сломанной шеей. Но я сдерживаюсь. Отпрыгиваю в сторону, опускаю руки.

Щенок быстро переворачивается на спину, приподнимается на локтях. В глазах — отчаянная обида, еще чуть-чуть добавить — скулить начнет, а это уже позор несмываемый.

Он оттого и встать не торопится: надеется, что я его сейчас добивать буду. А я вот — не буду. Ни добивать, ни добавлять. Хоть и хочется. Но в стае и так напряжение недоброе — не очень-то моя победа на честную похожа. Да и вожак ему уж больно выразительные взгляды в спину бросал, как бы этот щенок — не его щенком оказался. Ладно, будем выходить из положения — поиграем в благородство.

Я подхожу к лежащему вергу.

— Сражаешься, так только сражайся, и ничего другого. Все остальное отвлекает внимание и помогает противнику, — протягиваю руку, — извини, не сдержался. Да никто бы не сдержался.

Слышу краем уха чье-то одобрительное ворчание. Ох, попадет щенку по ушам сегодня.

Верг мою руку игнорирует, одним резким движением поднимается на ноги, поджав хвост и прижав к склонённой голове уши, плетётся к своим. Получает мощную оплеуху от вожака, и, чуть не упав, скрывается за спинами. Одно очко в мою пользу. И насчет того, что щенок этот — вожаку сыном приходится, я, похоже, правильно угадал. Интересно, где новы живут до того, как в наш мир попасть? Ведь живут где-то, потому что у нас они не поодиночке и не попарно, а уже сформированными стаями и кланами появляются.

Зачастую — с подросшими щенками. Выходит, лет пять-шесть они в каком-то глухом углу проводят, как в колыбели. Найти бы эту колыбель…

Второй верг решает времени зря не тратить и с ходу прыгает на меня, разинутой пастью в горло целя. Ну-ну. Если и дальше так пойдет, я даже вспотеть не успею.

Здешних-то вергов мы давно от таких прыжков отучили, ну да я не против: хороший урок и повторить не жалко. Ловлю летящего на меня верга левой рукой за левую же лапу, шаг вперед делаю, толкая руку вверх, так что запястье мое аккурат ему в пасть расхлопнутую входит. Он тут же рот и закрывает: это у них рефлекс — если что в рот попало — кусай со всей дури. Так бы он мне руку насквозь прокусил, даже кольчуга бы не спасла — сила вержьих челюстей кость на раз ломает. Вот только под кожей наруча на левой руке — сталь сплошная до самого локтя. Единственное железо в доспехах у егеря. Скорость и ловкость в лесу важнее крепости, поэтому тяжелые доспехи мы не жалуем. А наруч железный — это против волков вержьих — они-то как раз любят прыгнуть, свалить и горло разорвать. И отучить их от этого никак не получается — не одну сотню лет уже. Но мы, честно говоря, не в обиде: вот так вот ловишь его на левую руку, правой рукой мечом полоснул, челюсть круша, руку левую повернул, из пасти выдирая — и волк с рассеченным горлом дальше летит, а ты себе идешь, как ничего не было. Одну секунду всё занимает, если со сноровкой.

Ну а верг что — тот же волк, разве потяжелее будет. Только вот ни ножа, ни меча, чтобы мышцы подчелюстные рассечь у меня не было, поэтому на ногах я, ясное дело, не устоял, да и не пытался. Весу в верге — поболее, чем во мне самом, и стой я, как истукан, руку, намертво в пасти зажатую, он враз из сустава вынет. Так что я даже сам немного прыгнул в нужную сторону. Грянулись мы оземь, аж гул по поляне пошёл. Вот только не верг на мне оказался (как он ожидал), а я на нем. Да еще и левая лапа его моей рукой зажата — той самой, которую он в зубах держит, а на вторую лапу я коленом навалился. У меня же правая рука свободна и горло верга передо мной — как завтрак на тарелочке. Появись у меня желание, раз пять успел бы ему трахею по шейным позвонкам размазать. Но нет, рано еще стаю злить. Поэтому я посидел на нём немного, дал ему понять, что вывернуться из-под меня он не сможет, потом по гуляющему вверх-вниз кадыку щелбан отвесил.

— Выплюнь, — говорю, — каку. Всё равно не прокусишь, только зубы пообломаешь.

Выплюнул. Обмяк, мышцы расслабил. Я его отпустил и назад отскочил — непривычно мне верга живым отпускать — честь честью, а ну как бросится? Но не бросился. Поднялся медленно, облизнулся, пошевелил челюстями, посмотрел на меня недобро и молча в сторону отошёл. Два очка. Десять осталось.

Третий медленно принялся обходить меня широким кругом. Глядит искоса, с прищуром, шаг мягкий, расслабленный. Но я насчёт этой мягкости не обманываюсь — почти все бестии умеют прыгать, не подбираясь — с ходу. Поэтому я внимания ни на мгновение не ослабляю — поворачиваюсь медленно, слежу за вергом. На морде у него ряд глубоких царапин. Выглядят свежими.

— За что тебе нос порвали?

Молчит. Даже не моргнул. Ой, да ладно. Не притворяйся, что не понимаешь — поздно уже.

— Не думаю, чтобы ты на место вожака претендовал — хилый больно. Наверное, на самку его засмотрелся? Или просто кусок мяса раньше него ухватить попытался?

Это даже вержьи волки умеют — бросаться из любого положения, не приседая и не подбираясь. Но глаза их всегда выдают. Что волков, что самих вергов. Поэтому на его движения я почти и не смотрю — только взгляд держу. И когда он рывком сокращает расстояние, я готов — отклоняюсь чуток в сторону, ныряю под его лапы, подсекаю ему опорную ногу и кулаком в бок добавляю. Верг летит кувырком, но падает грамотно — уходит с перекатом, встаёт на четыре лапы, смотрит зло снизу вверх. Я не расслабляюсь — это человеку с четверенек атаковать сложнее, а вергу — без разницы. А кстати, почему у меня удар такой мягкий получился? Я бил ему в защищенный доспехом бок, а ощущение — как будто просто по телу ударил. Доспех у вергов своеобразный — с людьми они никаких дел (кроме как подраться насмерть) не имеют и одежду себе сами выделывают. Первые-то бестии вообще без одежды ходили — оно им и не надо было. А потом люди начали понемногу в их анатомии разбираться, и волей-неволей пришлось бестиям о дополнительной защите задуматься. Вольпы людской выделки доспехи носили, у лучших мастеров заказанные. Гиттоны и урсы — где как из положения выходили. Порой на замирённых территориях, несмотря на строжайший запрет, у людей выменивали, а уже оттуда доспехи в другие кланы и гнёзда попадали. Урсы, случалось, похищали скорняков и кузнецов и уже у себя заставляли их броню мастерить. Бывало, и сами пытались. Одни только верги как затеяли однажды из мочёного липового лыка себе доспех плести, так того и держались. Неплохой у них, кстати, доспех получается — не тяжелей кожаного, да и как бы не прочнее даже. Одна беда — негнущийся совсем. Я как-то пробовал напялить — как будто бочонок на себя надел. И как только верги в нём ходить и бегать умудряются? Хотя у них и ноги немного по-другому сгибаются, и форма таза чуток иная — наверное, в этом всё дело. Доспех-то ихний не весь равномерно твёрдый — в сочленениях он гибче и тоньше.

Закрывает он верга от середины бедра до верха живота, а тверже и толще всего пластины на бёдрах спереди — где яремные вены проходят — и выше пояса — живот и нервное сплетение защищают. Стукнешь верга в живот — как по доске кулаком треснул.

А вот нет ведь — мягкий удар получился. Надо бы посмотреть — неужели? Вот верг на меня бросился, теперь зубами в ногу пытаясь вцепиться. Я разворотом от него увернулся и даже бить его не стал, присматриваясь. И чуть не заулыбался от радости — это за что ж мне такой подарок-то? Доспехи-то у него как будто только для виду — то ли в два, то ли вообще в один слой плетёные — вон, даже шерстка местами между полос лыка проглядывает. И очень мне интересно, у других такой же дрянной доспех? Так и тянет отвлечься-посмотреть, но понимаю, что нельзя. Ладно, чего гадать — сейчас увижу. Вот только с этим закончу.

Он на меня опять с четверенек прыгает. Так ему и хочется меня за ногу цапнуть — и не могу сказать, что замысел его так уж плох. Пусть даже победа ему не светит — так я ему и дал мою ногу спокойно жевать — но их там еще девять штук своей очереди дожидается.

Если он своего добьется, то всё — с прокушенной ногой не очень-то попрыгаешь. Ну и прыгает он на меня, стало быть, а я рядом с ним и навстречу ему — падаю, еще в полёте на спину переворачиваясь. Рискую, конечно. Но боец из него средненький, а уж больно мне невтерпеж ждать, когда он на ноги встанет, и живот мне подставит. Ну вот — сработало — растерялся, голову повернул, пытаясь за руками моими уследить, об ноги мои чуть не споткнулся. Я ему и зарядил со всей дури кулаком под крестец — влепи я так бедолаге Феларгиру — рёбрами бы ему легкие проткнул, и никакой лекарь бы уже не понадобился. А вот нету у верга там рёбер. И доспех, как выясняется — никакой.

Не торопясь, я на ноги поднялся, подошел к лежащему вергу, ногой его попинал.

Лежит, лохматый, на боку, клубочком свернувшись, хрипит и всхлипывает, лапами конвульсивно дёргая. Больно, наверное. Я к стае обернулся — смотрят на меня большими глазами, челюсти отвесив.

— Следующего, — говорю, — давайте. Не видите — этот кончился.

— Нет, — хрипит мой побитый, — я еще… нет…

Встать пытается и падает, в ногах запутавшись. Тоже мне, актёр паллиаты.

А доспехи у всей стаи такие же. На троих следующих я в сумме и десяти минут не потратил. И вообще, драки получились похожие, как яблоки с одной яблони — я после всего даже не смог бы рассказать, чем каждый из этих троих мне запомнился — да ничем.

Хотя на память я не жалуюсь. Просто они и в самом деле одинаково дрались — а у вергов всё так. Традиции у них во всём — в жизни и в смерти, в мире и в войне — и авторитет этих традиций непререкаем. Это многие замечают, и на этом наблюдении ошибочно вергов глупее, чем они есть, считать начинают. И зря — нет ничего опаснее, чем врага недооценивать. Верги не одного такого, предел вержьему уму нашедшего, удивили. А у нас, егерей, оно обычно как: удивился — так уж до смерти. Поэтому и я не торопился считать, что победа у меня в кулаке — хотя надежд на это у меня побольше стало, разумеется.

Следующие два — седьмой и восьмой, стало быть — посильнее оказались. Минут десять на каждого мне понадобилось, хотя закончил я всё тем же — кулаком в надбрюшье.

Но подустал. И последний меня когтями по бедру зацепил неплохо — штанов моих кожу в лохмотья изодрал, да и мою собственную не пожалел. Ладно еще, крупных кровеносных сосудов не повредил — кровью не истеку. Но и так — хорошего мало. А вожак всё ждёт, не лезет в драку. Вожак — он в стае самый лучший боец, это без вариантов. Он уже на втором — третьем поединке мой уровень должен был оценить и сам выйти. Однако же он еще пол — стаи против меня выставил, хотя и не мог не понимать, что я их одолею. Что-то новенькое в их тактике, от традиций отступление, причём серьезное. Бой на равных — это одна из основ их мироздания. И — измотать противника слабыми бойцами, чтобы потом одним ударом его одолеть — в эту картину никак не вписывается. Как и бой «без оружия», впрочем. Вполне неглупо, но на «честность» мало похоже. Прям как у нас — у людей. Если эти новы так легко от, считавшихся незыблемыми, традиций отказываются, то нам вскоре всю тактику пересматривать придётся.

А вот девятый меня всерьез озадачил. Не могу я к нему подобраться, и всё тут.

Хотя, морда его зубастая и лапы когтистые — вот они — подбирайся на здоровье. Но какое уж тут здоровье — когтями он мне весь доспех на груди исполосовал, ладно, до плоти еще не добрался, а от зубов его я уже устал уворачиваться. Разок даже не успел — и цапнул он меня в бок, да так удачно, что и руку мою правую прихватил, вместе с кармашком потайным и унгвой, в нем припрятанной. Цапнул и давай челюсти сжимать — я себя враз в пыточных тисках ощутил. В глаза вергу тыкать бесполезно — глаза только у урсов слабая точка, а у верга, если он веки успел смежить, то без ножа ничего ты его глазу не сделаешь, вот бы мне сейчас унгва пригодилась, так нет же — как знал, скотина! И по лбу ему кулаком стучать толку мало, да и не кулаком — тоже. Лоб у верга каменный — любому магистру на зависть. Имей я дело с теми, прежними вергами — тут бы мне и конец пришёл, поскольку кожу лентнера он мне, я чую, прокусил, да и рёбра уже похрустывать начали.

Даже не знаю, с чего это я левой рукой к его боку потянулся — видел же, что не достаю никак до нужной точки. Видимо, хоть и неосознанно, но успел просчитать его реакцию на моё движение — дернулся верг, разжал пасть и отскочил в сторону. Из прежних вергов никому бы и в голову не пришло меня выпускать, а этот испугался-таки удара моего коронного. И выпустил. Я еле на ногах устоял. Мельком на бок себе глянул — ни дать, ни взять — пирожок надкусанный. Полукруг на доспехе изжеванный и глубокие дырки от клыков уже кровью наливаются. И опять на одной интуиции сработал — сам на него бросился, от лап его увернулся, а вот руку от пасти «как бы» не успел отдернуть. Левую руку. Еще зубы на моей руке не сомкнулись, как свою оплошность он понял — это я ясно в глазах его прочитал. Но исправить эту ошибку у него уже не получилось — первое, организм его подвёл — рефлекс, говорил же. А второе — я не дал. Дёрнул руку к себе со всей силы, так, что его голова у моего живота оказалась, второй рукой голову его обхватил, ноги на плечи ему закинул, за спиной скрестил и сжал бёдра со всей силы. Грохнулись мы на землю, верг рычит придушенно, руку мою выплюнуть и голову освободить пытается, попутно когтями мои ноги полосуя, а я только сильнее бёдра сжимаю. Руками верга душить дохлый номер, шея у него, что у быка — и не обхватишь толком, а обхватишь — не обрадуешься. Ногами, вообще-то, тоже никто еще не пробовал, так что если выйдет у меня — я первым буду.

Вышло. Минуты через две потише он лапами махать стал, а через три — и вовсе затих. Подождал я, пока он дергаться перестанет, а потом еще подождал — на тот случай, если он притворяется (я б так и сделал). Нет, похоже, не притворяется. Разжал я ноги, выполз, кряхтя, из-под неподвижной туши, поднялся. Плохо мне. Ноги подкашиваются, кровь в сапогах хлюпает, в боку ломит, руки плетями от усталости висят. Если из оставшихся вергов бойцов такого уровня больше одного будет — не вытяну я. На одного я еще как-нибудь соберусь, а на второго — вряд ли. Вожак-то точно не слабее. Самка, скорее всего, мне не противник. Так-то самки у них с самцами во всём почти на равных и в бою — тоже. Людская манера женщин дома оставлять им непонятна. Но всё ж природа своё берёт — женский организм для драки приспособлен менее, нежели мужской. Даже у вергов. Так что насчёт самки я не беспокоился. А вот остатний верг… если сейчас не вожак, а он мне навстречу выйдет, то впору мне будет начать итоги жизни своей славной подводить.

Вожак вышел. Ну, всё. Возьму этого — буду жить. Отдышался я, плечи-руки размял, в глаза вожаку глянул и понял — моя победа. Неуверенность у него в глазах. Сомнение. Сам себя он перехитрил — вышел бы раньше, никакие лишние мысли драться бы ему не мешали. А теперь, после того, как я всех его лучших бойцов победил, он последней надеждой для стаи остался. Мешает ему это осознание, вижу, что мешает. Боится он и боится вовсе не смерти или боли, а того, что надежду товарищей обманет. Очень они от стаи зависят, верги. У них даже самое страшное наказание — не смерть вовсе, а изгнание из стаи. Это что-то уж совсем жуткое надо вергу сотворить, чтобы стая его не убила, а изгнала. «Сделать тенью» это у них называется. Тавро изгоняемому сплошь заштриховывают и с этого момента ни один верг и ухом в его сторону не поведет. Не посмотрит, слова не скажет — словно и нет рядом никого, тень одна. Такие обычно и не живут долго — идут к людям и смерти в бою ищут, чтобы хоть часть позора кровью смыть.

Вожак, что любопытно, бойцом похуже предыдущего оказался. Сильнее, но слабее — такой вот парадокс. Тот-то, девятый, помоложе вожака был, помоложе и помельче.

Видать, только силой и авторитетом вожак его и давил, так что немного ему вожаком ходить оставалось. Тяжеловат он, не успевает за мной — пару раз я ему уже по горлу ребром ладони рубанул чувствительно, в глаз открытый пальцем попал — кровью глаз налился и чую я, им он уже почти не видит; и колено ударом ноги повредил. А может, и не повредил, но на левую ногу он теперь осторожнее налегает. А он мне только один раз нечувствительно по правой руке когтями прошёлся. Нет, что ни говори, а услугу я вожаку оказал, главного претендента на его место придушив. Может, намекнуть, позлить его?

Сатр! Нет, не оказал. Заметил я шевеление краем глаза, глянул быстро — встаёт мой придушенный, шею трёт. Хвост поджатый, вид подавленный, но мне от этого не легче. Ну что ж это я поторопился, чуял ведь, что надо еще пару минут подождать. Оплошал я, оплошал — хорошего бойца в живых оставил. Теперь он только сильнее станет, и все людские жизни, которые он в будущем заберёт, частью и на моей совести будут.

Злость мне сил добавила — если её в бою правильно использовать, от неё сплошная польза — разум проясняет, боль притупляет. Главное — холодной её поддерживать, злость — то. Не давать вскипеть нерассуждающей яростью. До того я, силы вожака справедливо опасаясь, в ближний бой не лез, а тут — навстречу рванул. Он меня через бедро кинул, так я даже мешать ему не стал — зря, что ли, у нас на тренировках один из сражающейся пары всегда хвост на пояс одевает? За него-то я и зацепился, падая. И на ноги приземлился, у верга за спиной. За хвост же и дёрнул, как следует, одновременно ногой под него с размаху залепив. Причиндалы у вергов чуть повыше, чем у людей, так я об этом знаю и удар не голенищем, а кончиком сапога наношу. Сдаётся мне, щенков у вожака больше не будет.

Пискнул он и сжался, локти к бокам прижав — точки болевые защищает. Эффект от удара в пах не настолько хорош, как от удара по нервному сплетению — с ног не валит, но выигрыш во времени даёт. Немного, но даёт. А мне и этого достаточно — прыгаю вожаку на спину, валю его на землю, руку левую, сталью окованную, в пасть засовывая. Правой рукой левую к себе тяну, коленями спину верга к земле прижимая. Дерну сильнее — шею сверну. Но нельзя. Ничто тогда уже не помешает всем, уже мной побеждённым, на меня наброситься. Жаль, но только двоих я теперь и смогу убить — тех, что после вожака пойдут. Но уж их-то убить ничто мне не помешает. Думаю я так и вдруг понимаю, что самку мне убивать не хочется. Вот не хочется, и всё тут. И злость боевая куда-то вдруг уходит, вытекает, оставляя ощущение опустошённости и наполняя усталостью только что звеневшие от силы мышцы. Что же это такое со мной?

Я растерянно отпускаю вожака и встаю с него, даже не думая, что он, быть может, вовсе себя еще побеждённым не считает. Очень я самим собой удивлён. Переутомился, что ли? На мое счастье, вожак рыпаться и не думает. Приподнимается, садится на колени, говорит глухо, не поднимая головы:

— Уходи.

Я удивлённо окидываю взглядом оставшихся вергов. Ну, самка еще ладно, может, они теперь настолько на людей похожи стали, что самки у них как бойцы никуда не годятся. А второй-то чего? Взрослый, крепкий. Почему же… а, понятно. Только сейчас я и увидел — раньше он впёред не лез, а теперь их передо мной всего двое осталось, и я заметил — нога.

Очень мерзко выглядящая рана ему левую ногу чуть повыше пяточного сустава опоясывает. В петлю попал, несомненно — и как его только угораздило? Петли верги настораживают силы неимоверной — человеку ступню запросто оторвать может, а если и не оторвет, то сухожилия все повредит и суставы повыдергивает. Попал в петлю — всё, инвалид. Понятно, что у вергов организм покрепче, но досталось и ему не слабо. Хромать ему гордость не позволяет, но, похоже, только на это его и хватает — не хромать. Не боец.

Вообще.

Что-то быстро прохрипела-прорычала на вержьем самка — я не успел расслышать, что. Сложные они для людей, языки бестий. Не в смысле сложности самого языка — тут-то как раз наоборот, а в смысле произношения и на слух восприятия. Что медленно произносится — еще туда-сюда понимаю. А так — нет. Только по интонациям ясно, что возмущена чем-то самка. Вожак поднял голову, посмотрел на неё усталым взглядом.

— Щ-Крах, — сказал. «Как хочешь», то есть. Встал и в сторону отошёл.

— Дерись со мной, человек, — голос у самки тоном повыше, густой и звонкий. Согласные чеканит, как молоточком по наковальне. В хоре имперском с таким голосом петь, а не по лесам бегать. И что ей неймётся? Я уже уходить собирался, пусть даже вообще никого не убив: надо мне в себе разобраться срочно. Ну да ладно. Сама напросилась.

Кстати, она времени-то зря не теряла. Я цепляюсь взглядом за её доспех, и брови у меня сами от удивления поднимаются. Смотрю по сторонам — ага, у четверых доспехи отобрала, сложила и себе засунула по бокам. Соображает, однако. Усмехнулся одобрительно, подмигнул. Мимика у бестий с нашей сходна. Сдается мне, она у всех живых тварей сходна. Дёрнула самка ухом раздраженно, взгляд отвела. Да не нужны мне твои бока — у меня для тебя другой сюрприз есть.

Неплохим она бойцом оказалась. Для самки. Понятно, почему вожак не видел смысла в нашем поединке — не тянёт она против меня. Даже против уставшего, израненного и весь боевой запал растерявшего. Сама это понимает и злится. Неправильно злится, неэффективно. Я другого не понимаю — вот уже раз пять мне удачный момент подвернулся, и раз пять я его упустил. Сам себя убеждаю: упустил потому, что ошибиться боюсь, жду, чтобы наверняка. И сам же понимаю: лукавлю — а точнее, просто вру. Сам себе же. Ох, неладное что-то со мной творится, пора заканчивать. Не то, чую я, добром это не кончится. Вон и вожак — настолько удивлен, что про свое недавнее поражение и думать забыл — следит за нашим «боем», глаза расширив, и, я вижу, тоже не понимает, что происходит. Нет, так дальше нельзя — все же самое главное в бою — это настрой на победу.

Без него проиграешь даже младенцу. А у меня этот самый настрой с каждой секундой утекает, как вино из кружки пьяницы.

Ладно, хватит. Отбив её выпад, я к ней вплотную рывком приближаюсь. Лапа её левая назад для удара отведена, правую я только что вниз отбил — нет у неё шансов, и сама она это понять успевает: тоскливой обречённостью взгляд её затуманивается. Даже на последний отчаянный рывок её не хватает — видать, не одного меня эта схватка из равновесия душевного вывела и запала боевого лишила. Я и сам двигаюсь вполовину медленнее — словно намеренно фору даю. Не хочется мне делать того, что я делаю, определенно, не хочется. Но что мне — впервой, что ли? И я бью, сложенными «копьем», пальцами левой руки в её правый сосок, потом, продолжая удар, наваливаюсь на руку всем телом.

— А-а! — короткий, но звонкий выкрик боли и отчаянья. Верга пытается отскочить назад, спотыкается, падает набок; с трудом, шипя, привстает на четвереньки. Вот как? Должно было хватить, по моим прикидкам. Ну ладно, добавлю — я не жадный.

Делаю быстрый шаг к поднимающейся верге и… получаю зверской силы удар в затылок. Пульсирующая вязкая тишина наваливается душным саваном, искажаются и плывут в нем удивленная морда верги, что-то неслышно орущие бестии вокруг меня. И, напоследок, растворяющаяся в чернеющем мареве фигура вожака, целеустремленно хромающего ко мне с очередным камнем в лапе. Чувствую ускользающее ощущение досады: Сатр, как глупо!