Более трехсот лет тому назад в Японии, в богатом торговом городе Осака, родился будущий писатель Ихара Сайкаку (1642–1693). Сведений о его жизни сохранилось немного, и не все они достоверны. В сочинении некоего Ито Умэу «Рассказы об увиденном и услышанном» (начало XVIII в.) читаем:
«В годы Дзёкё и Гэнроку проживал в Осакской гавани, в провинции Сэтцу, горожанин по имени Хираяма Того. Был он человеком добродетели безупречной, но жену потерял рано. Единственная дочь его страдала слепотой, и она также скончалась. Оставив дела свои на приказчиков, он повел свободную жизнь, странствовал по всем провинциям, подолгу не возвращаясь домой. Чрезвычайно любя поэзию, он достиг в ней больших успехов, писал на свой особый лад и потом сменил имя на Сайкаку…»
Существует несколько портретов писателя. Наибольшей известностью пользуется один, принадлежащий кисти врача и поэта Хага Кадзумаса. Сайкаку изображен здесь в зрелом возрасте. Он сидит в традиционной японской позе, в темной одежде, единственным украшением которой служат два герба, расположенные по обеим сторонам груди. Кисти небольших рук спокойно лежат па коленях, но в наклоне круглой, обритой, как у монаха, головы, в отсутствующем взгляде выпуклых глаз, в губах, раздвинутых не то улыбкой, не то гримасой, запечатлено глубокое и грустное раздумье.
Скромная могила Сайкаку находится в Осака. Две невысокие каменные стелы у буддийского храма Сэйгандзи, на улице Уэхоммати, указывают вход. Надгробием служит четырехгранник из серого камня с вырезанной па нем краткой надписью: «Выдающийся мудрец Сайкаку».
Сайкаку начал свой творческий путь как поэт, будучи пятнадцатилетним юношей, и писал в распространенном среди городского населения жанре трехстиший. Вскоре его талант был замечен многими. Способность Сайкаку с поразительной быстротой складывать стихотворные строки вызвала к жизни легенду о том, что однажды в поэтическом соревновании он в течение одного дня и одной ночи сложил двадцать три тысячи пятьсот строк стихов. И хотя подобная быстрота, конечно, превосходит человеческие возможности, да и сами эти стихи не сохранились, но прозвище «мастер двадцати тысяч строк», которым наградили Сайкаку его современники, несомненно, было дано ему недаром. Оно стало и одним из многих литературных имен писателя.
Сайкаку был выдающимся мастером трехстиший. Но этот традиционный жанр оказался недостаточно емким, чтобы вместить его наблюдения над городской жизнью и раздумья над ней. Не поэтическая деятельность послужила бессмертию Сайкаку. На склоне жизни он обратился к прозе и в возрасте сорока одного года написал свой первый роман. Сайкаку прожил после этого немногим более десяти лет, но за это время благодаря ему облик японской прозы претерпел значительные изменения: Сайкаку разработал прозаические жанры, создал подлинно новый художественный метод.
Непростой была судьба литературных произведений Сайкаку. Современники зачитывались ими, а спустя сто лет феодальное правительство запретило его книги как «безнравственные» и надолго изъяло из обращения. Но его творчество обрело новую жизнь в Японии в наше время. Интерес к нему растет год от года, и ценность творческого наследия Сайкаку глубоко осознается его соотечественниками. В 1932 году литературная общественность Японии отметила двухсотпятидесятилетие выхода в свет первого прозаического произведения Сайкаку, романа «История любовных похождений одинокого мужчины».
Сегодня, окидывая взглядом все, совершенное Сайкаку, мы, думается, с полным правом можем сказать: Ихара Сайкаку — классик не только японской, но и мировой литературы.
* * *
В истории всемирной литературы важную роль сыграли писатели, жившие на рубеже нового времени в быстро развивавшихся городах. Внутри феодального общества рождались новые классы, шла борьба за свободу общения и обмена, а это вело и к обмену духовными ценностями. Росло стремление учиться у тех современников, которые успели дальше шагнуть по пути развития новой культуры. «Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием», — говорится об этой эпохе в Коммунистическом манифесте.
Такое взаимопроникновение помогло созданию типов большого обобщающего значения в европейской литературе, имеющих национальный характер и вместе с тем впитавших социальный и художественный опыт, накопленный в новое время в других странах. Таким был, например, образ Дон-Жуана, привлекший внимание поэтов и писателей разных народов. Создание типа человека, не ставящего ни во что законы общества, преступающего их, стало вызовом церковному ханжеству, гнетущей морали феодализма.
Воспринимаются и творчески разрабатываются на иной национальной почве — там, где внутренние условия способствуют этому, — и новые принципы сюжетосложения.
«Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения», — указывают Маркс и Энгельс. Так возникала тяга к жизненной правде в литературе, а расширение сферы общения ускоряло складывание нового метода — создание в литературе разных народов Европы обобщенных, типизированных образов людей, действующих в общих, типизированных обстоятельствах.
Японская литература развивалась в других условиях. В тот период, когда рост буржуазных отношений привел к превращению городов в экономические и культурные центры страны, Япония была изъята из общей системы мировых сношений. Благодаря политике изоляции, насаждавшейся правителями из династии Токугава, и литература здесь не испытала воздействия культурного обмена со странами, ранее Японии вставшими на путь буржуазного развития и успевшими дальше пройти но этому пути. Тем значительнее роль тех, кто сумел все же прийти к новому пониманию действительности, к осознанию необходимости иных отношений между людьми. Среди этих людей прежде всего следует назвать имена мыслителей Араи Хакусэки и Андо Сёэки, драматурга Тикамацу Мондзаэмона, поэта Мацуо Басё. К этой плеяде принадлежит и Ихара Сайкаку.
Городская литература ломала установившиеся традиции. Ранее, в эпоху расцвета самурайского сословия, судьба простого человека-горожанина, его переживания, его духовный мир представлялись незначительными, недостойными стать объектом созерцания художника. Теперь же крепнущее «третье сословие» требовало от литературы внимания к себе. Не победы и поражения в самурайских битвах, о которых рассказывал военно-феодальный эпос прошлых веков, а рассказ о разорении или удаче в торговых делах; не абстрактные чувства, воплощенные в образах театра Но, а судьба и переживания обыкновенного человека, среднего горожанина становятся полноправным сюжетом литературного произведения. Этот материал представляется теперь эстетически ценным, годным для воплощения художественными средствами.
Бережливые отцы семейства и искусные жрицы любви, чистые сердцем девушки и беспутные молодые гуляки, трудолюбивые ремесленники и сметливые приказчики — весь пестрый мир средневекового города теснился у порога литературы, и Сайкаку раскрыл для него страницы своих произведений. Нравы и обычаи горожан, их психология и уклад семейной жизни, их духовный мир и борьба за личную свободу стали материалом его повестей и новелл.
Сайкаку хорошо знал тесные улицы городов со снующей по ним толпой, с вынесенными наружу прилавками, где на весах звенело серебро. От него не укрывалась и та жизнь, что шла за стенами купеческого дома, где мужья берегли от чужого глаза молодых жен, а родители — подрастающих дочек. Он изучил быт и нравы кварталов продажной любви.
Полнокровное, сочное изображение жизни средневекового города со всем, что было в ней высокого и низкого, — характерная черта творчества Сайкаку.
На его книги лег отпечаток того отношения к жизни, что было свойственно горожанам. Эти люди не хотели удовлетворяться мыслью о бренности мира, внушаемой им религией и моралью, они жадно стремились овладеть всем, что было им доступно в окружающем мире, видели источник наслаждения в чувственных радостях.
Ему приходится не только окунаться в гущу жизни, но и следовать за своими героями на самое ее дно. А жизнь средневекового города груба. И Сайкаку не избегает подчас неприглядных сцен, не боится грубоватой шутки. Его настойчивая тенденция показать силу стремления человека к личной свободе противоречила всему духу строгого следования догмам конфуцианской морали, которая в период правления Токугава была официальной идеологией. Отсюда — запрещение произведений Сайкаку, указ о котором был издан в 1791 году. Это была одна из многих попыток правительства сковать свободный дух горожан, нашедший такое яркое выражение в творчестве Ихара Сайкаку.
В произведениях Ихара Сайкаку, как и во всей литературе, театре, живописи его времени, большое место заняло изображение жизни кварталов продажной любви. Такое явление становится понятным при некотором знакомстве с тогдашней японской действительностью. Изоляция страны от европейского мира, чудовищная система угнетения крестьянства, притеснения, чинимые властями торговому сословию — такими мерами феодальное правительство Японии пыталось задержать развитие в стране буржуазных отношений. Разорившиеся, но все еще надменные дворяне-самураи и разбогатевшие, но лишенные прав купцы, смертная казнь за подачу крестьянской петиции и сто шестьдесят восстаний крестьян на протяжении одного семнадцатого века, процветавшие в городах кварталы публичных домов и публичная казнь женщины, уличенной в прелюбодеянии, — вот контрасты, характеризовавшие жизнь и быт феодально-абсолютистской Японии. Потребности и желания горожанина, стесненные бесправием, подавляемые мелочной регламентацией, искали выхода. В богатых торговых домах, где на первом месте стояли интересы процветания фирмы и увеличения состояния, браки заключались часто на основе расчета, в семье царили законы строгого и беспрекословного повиновения старшим. И люди из молодого и богатого сословия, ощущавшие в себе избыток жизненных сил, стремились вырваться из пут привычной морали. Мужчины искали общества свободных женщин, которые могли стать участницами бесед и развлечений. А это было возможно лишь вне семьи, в кварталах любви. Эти кварталы предназначались для веселого отдыха, кутежей, завязывания свободных отношений между мужчинами и женщинами.
Горожане эпохи Сайкаку еще не могли противопоставить себя правящему самурайскому сословию на арене политической жизни. Характерное для горожанина стремление к свободе личности зачастую сводилось к желанию свободы в области чувства, а возможностей воплотить это стремление было крайне мало. И людям казалось, что желанная свобода — это свобода проявления чувственности, разгул, оплачиваемый золотом, нажитым в торговых сделках.
Куртизанка — певица и музыкантша, была желанной подругой состоятельного горожанина, который нередко находил в ней и верную возлюбленную. Пылкая любовь между такой женщиной и ее «клиентом» иногда приводила даже к самоубийству влюбленных, если обстоятельства мешали им соединиться. Такие истории становились сюжетами литературных произведений.
В первом же своем прозаическом сочинении «История любовных похождений одинокого мужчины» («Косёку итидай отоко», 1682) Сайкаку нарисовал картины жизни веселых кварталов.
Специфическая черта японской литературы заключается в том, что в ней рано начинает развиваться проза, и прежде всего ее большая форма — роман. Еще на рубеже одиннадцатого столетия писательница Мурасаки, придворная дама, создала монументальный роман о жизни придворных, «Повесть о Гэндзи», главным героем которого был молодой аристократ, незаконный сын императора, Гэндзи, неустанно стремившийся к новым и новым любовным приключениям. Но Сайкаку жил в иную эпоху, чем Мурасаки и лепил образ своего героя из иного материала. Фрейлина Мурасаки нарисовала мир придворной аристократии своего времени, далекой от реальной житейской борьбы, превыше всего ставившей эстетические наслаждения. Эта аристократия уже сходила с исторической арены, уступая место новому сословию — самураям, и за внешним блеском дворцовой жизни, рафинированной поэтической культурой этого общества явственно ощущалась пессимистическая философия «бренности всего земного». Жажда наслаждений, характерная для героев Сайкаку, связана с иным — со стремлением освободиться от влияния средневековой морали, избытком жизненных сил у молодого и богатого сословия, скованного нормами феодального общества. И если Мурасаки наделила блистательного Гэндзи идеальными чертами, рисуя его совершенным во всех отношениях, а конец его жизни предстает в романе опоэтизированным, подернутым дымкой грусти, то Сайкаку отнюдь не идеализирует своего героя: в его изображении ловеласа Ёноскэ слышится сатирическая нотка.
Сын богатого горожанина и известной куртизанки, Ёноскэ, в девятнадцать лет изгнанный отцом из дома за разгул, вынужден много лет вести скитальческую жизнь, испытывать тяжкие лишения. После смерти отца Ёноскэ получает большое наследство, но и его он проматывает с женщинами, не оставив своим вниманием ни одного уголка в веселых кварталах как больших городов, так и отдаленных провинций. Однако и это уже не удовлетворяет Ёноскэ. В шестидесятилетнем возрасте он снаряжает корабль и вместе с небольшой кучкой друзей, таких же легкомысленных гуляк, отплывает в неизвестном направлении, чтобы отыскать якобы существующий где-то остров женщин и там провести остаток дней. «Корабль любовной страсти» — такое название дает Ёноскэ своему кораблю, покидая берега родной страны, и название это, несомненно, имеет символическое значение.
Подобный конец романа свидетельствует об определенном отношении Сайкаку к своему герою, символизирует иллюзорность устремлений Ёноскэ, пустоту прожитой им жизни. Вместе с тем в образе, созданном писателем, нельзя не увидеть характерных черт, присущих японскому горожанину тех времен, но получивших в романе гипертрофированное выражение, доведенных до гротеска.
Сайкаку зорко подмечал новые черты человеческих характеров, формировавшихся в его эпоху. Ловкость, сметливость, предприимчивость помогали людям, вышедшим из социальных низов, подниматься по общественной лестнице. И Сайкаку создал тип предприимчивой обитательницы веселых кварталов. Это героиня повести «История любовных похождений одинокой женщины» (1686).
Уже в первом своем романе, рисуя жизнь Ёноскэ, большая часть которой прошла среди куртизанок, Сайкаку подробно изобразил их своеобразный мирок, со всеми его обычаями и нравами, с его особым бытом. На фоне картин, созданных Сайкаку с мастерством бытописателя, фигура самого Ёноскэ как бы теряет в яркости, кажется несколько статичной: его характер и наклонности формируются в раннем детстве и остаются неизменными до конца повествования. В повести «История любовных похождений одинокой женщины» бывшая куртизанка, теперь состарившаяся, сама рассказывает случайным прохожим историю своей жизни.
Ее откровенный, напоминающий исповедь рассказ, впервые в японской литературе раскрывает перед читателем мысли и чувства женщины — жрицы продажной любви. Бедность толкает героиню Сайкаку на путь проституции, ее честолюбие и беспокойная, жаждущая наслаждений натура становятся причиной многочисленных взлетов и падений, сменяющих друг друга на протяжении ее долгой трагической жизни.
Свойственная средневековому обществу регламентация царит и в мире веселых кварталов, где женщины строго разделены на разряды и ранги. Однако и здесь чувства и психология людей формируются уже под влиянием буржуазных отношений. Веяния новой эпохи отчетливо проявляются в духовном облике героини повести. Все, чего она достигает в лучшие моменты своей жизни, достается ей не по праву рождения, не переходит по наследству от предков — она обязана этим себе самой, своей сообразительности, энергии. Нe удивительно, что в ней укрепляется чувство собственного достоинства, сознание того, что она — полноценный человек. Но тем тяжелее для нее падение на самое «дно», в нищету и грязь дешевых притонов, тем более горько осознание тщетности всех ее усилий.
Судьба сталкивает героиню повести с различными слоями общества, включая высшее духовенство и знать. Она становится наложницей сластолюбивого князя, тайной любовницей настоятеля буддийского храма, служанкой в столичном доме. Сайкаку как бы раздвигает сословные перегородки, и перед читателем разворачивается широкая картина жизни феодальной Японии, вскрываются разъедающие общество пороки, которые Сайкаку изображает с откровенной насмешкой и осуждением.
Рассказав об одной женщине, которой довелось изведать многое, Сайкаку на ее примере показал жизнь многих женщин: куртизанок высокого разряда и дешевых проституток, наложниц и служанок, монахинь и банщиц — неприглядные страшные судьбы женщин феодальной Японии.
Нарисовав в этой повести яркий образ куртизанки, смелой искательницы приключений, невольно напоминающей Молл Флендерс из одноименной повести Дефо, Сайкаку создал также цикл новелл «Пять женщин, предавшихся любви», избрав героиней каждой из пяти новелл женщину — обитательницу городского купеческого дома.
Сайкаку показал, что не только гетерам веселых кварталов, но и другим женщинам стали свойственны сила характера, энергия и упорство. Каждая из его героинь выступает вершительницей своей и чужой судьбы. Движущей силой событий оказывается здесь любовь, которая всецело захватывает и мужчину, иногда даже помимо его воли.
Вчера еще наивная девушка — затворница в родительском доме, юная героиня Сайкаку, воспылав страстью, превращается в смелую, а порой и безрассудную женщину, свободно отдающуюся чувству. Тайный побег с возлюбленным, поджог родительского дома — ничто не пугает героинь Сайкаку. Но новые черты характера женщины приходили в неизбежное противоречие со старым укладом жизни. И каждая из любовных историй, рассказанных писателем, имеет трагическую развязку.
Горожанин эпохи Сайкаку в своем стремлении к личной свободе естественно становился противником тех феодальных законов, которые его ограничивали. Вместе с тем в своей семейной жизни он желал сохранить безграничную власть над младшими членами семьи, неограниченное право распоряжаться имуществом. И вот оказывалось, что средневековые нормы и обычаи помогали ему сохранять и укреплять свое главенство. Прелюбодеяние каралось публичной казнью, и писатель ни на йоту не отступает от жизненной правды, показывая, какой страшной может быть судьба женщины, послушавшейся веления сердца.
Сюжет каждой из пяти новелл основан на пяти подлинных происшествиях, из которых четыре завершились судебными процессами, широко известными в стране. Люди сочувствовали гонимой и преследуемой «незаконной» любви даже в тех случаях, когда влюбленные совершали проступки, заслуживавшие в глазах общества самой суровой кары, как, например, поджог родительского дома, на который решилась юная О-Сити (четвертая новелла), доведенная до отчаяния невозможностью свидеться с возлюбленным. «Ни один человек, кем бы он ни был, не избежит смерти, и все же конец О-Сити вызывал особенную печаль», — утверждает Сайкаку. И даже «китайский шелк в полоску» от платья казненной О-Сити люди «разобрали до последнего лоскутка: «Чтобы внукам рассказывать обо всем этом!»
Истории о любви, не убоявшейся самой смерти, находили отклик в сердцах людей, такие истории запоминались, рассказы и песни о несчастных возлюбленных были широко популярны в народе. В рассказ об О-Нацу и Сэйдзюро (первая новелла) Сайкаку вставляет слова сложенной о них песенки, имевшей хождение в его время. Он упоминает также, что о героях его новеллы была создана пьеса, благодаря которой «имена их стали известны по всей стране, вплоть до самых глухих деревень и поселков». И в тоне Сайкаку слышится глубокая жалость к «преступницам», для которых веление сердца оказалось сильнее запретов, налагаемых обществом, сильнее страха смерти.
Сайкаку сумел показать трагизм столкновения новых характеров со старыми общественными нормами. История любви простой горожанки оказалась поднятой на высоту подлинной трагедии. Сайкаку выступил здесь как глубокий гуманист, утверждающий ценность человеческой личности, как большой художник, раскрывший красоту свободного чувства.
Но все же Сайкаку не становится полностью на сторону женщины, поддавшейся страсти. Сочувствуя, он в то же время не упускает случая посетовать на легкомыслие своих героинь. Сайкаку — художник и гуманист — стоит за свободное развитие человека, Сайкаку— защитник интересов городского сословия, к которому он сам принадлежал, советует женщине слушаться старших в семье, а мужчинам — остерегаться того, что он называет «проказами», «ловкими проделками», «хитростями» женщин.
Это свойство мировоззрения писателя особенно сказалось в таких произведениях Сайкаку, как сборник притч и преданий, носящий многозначительное название «Вечная сокровищница Японии» (1688) и «Двадцать непочтительных детей Японии» (1686).
Замысел первого сборника ярко выражают слова, заключающие книгу: «Итак, я собрал предания о домах, где водятся деньги, записал в книгу о японских богачах и составил «Вечную сокровищницу Японии», считая, что она сможет долго служить на пользу тем, кто прочтет ее».
Рассказы о богачах, об их банкротствах и удачах, составившие «Вечную сокровищницу», как раз и написаны Сайкаку для того, чтобы преподать собратьям-горожанам и купечеству советы и наставления, которые он считает для них полезными. Сайкаку печалится о том, что купцы стремятся жить напоказ, в подражание знатным самураям заводят роскошь в домах. Даже такие правительственные установления, как, например, закон, запрещающий горожанину шить одежду из дорогих тканей, кажутся ему разумными. «Все сейчас тянутся к роскоши не по средствам. Нехорошо это!» — говорит Сайкаку. Рассказывая о случаях разорения купеческих домов из-за мотовства и щегольства хозяев, Сайкаку назидательно замечает, что девушке из простой семьи «чем на кото играть, лучше научиться подбивать ватой платье, чем жечь курение алоэ, лучше уметь дрова в очаге сложить так, чтоб ярче горели». «Приятно видеть, когда каждый держит себя сообразно своему положению».
Сайкаку хорошо понимает, что сила городского сословия в деньгах. И он советует без нужды не расходовать накопленный капитал, а, напротив, употребив энергию и сметку, приумножать его. Ведь горожанин, в отличие от самурая, не может похвалиться знатным происхождением, родословную ему заменяют деньги. Поэтому, если горожанин беден, он «хуже того, кто в праздник обезьяну водит, людей развлекает. Главное — стремиться к удаче, искать богатства».
Предприимчивость и бережливость, помогающие накоплению богатства, — вот идеал, который рисует Сайкаку. И он не скупится в своей «Сокровищнице» на многочисленные примеры обогащения, достигнутого благодаря этим качествам.
«Вечной сокровищнице Японии» близки по замыслу рассказы о «Двадцати непочтительных детях» (в настоящей книге представлены десять из этих новелл). И здесь Сайкаку смотрит на жизнь глазами горожанина, который может добиться преуспеяния только собственными силами. Ни молитвы, ни чудеса здесь не помогут, учит Сайкаку. «Нечего на меня надеяться, сами себе добро наживайте» — эти слова, которые Сайкаку вкладывает в уста богини милосердия Каннон в ответ на просьбы молящихся о ниспослании богатства, целиком соответствуют его мыслям, высказанным в рассказах о «непочтительных детях». Дети не должны легкомысленно растрачивать богатство, нажитое родителями; сохраняя почтительность, верные сыновнему долгу, предписанному конфуцианской моралью, они обязаны поддерживать процветание дома и способствовать этим возвышению всего городского сословия — таков сугубо рационалистический, трезвый вывод Сайкаку.
Таким образом, было бы ошибкой думать, что мировоззрение Сайкаку определялось одними лишь новыми процессами, совершавшимися в обществе. Молодое японское бюргерство использовало в своих интересах и феодальные установления и обычаи. Его мораль еще несла на себе отпечаток средневековой ограниченности, узости, скопидомства. В мировоззрении Сайкаку также ощутимо влияние этой морали, противоречащей свободному развитию человеческой личности, за которое ратовал писатель. Сайкаку сочувствует стремлению к личной свободе, борьбе за любовь по велению сердца, но общественные идеалы мыслятся им еще в русле прежних морально-этических принципов. Каждый должен вести себя так, как подобает по его положению, — этот взгляд Сайкаку стремится внушить своим современникам, и свод правил трезвой купеческой морали представляется ему «вечной сокровищницей» жизненной мудрости.
«Рассказы из всех провинций» (1686) на первый взгляд стоят как бы особняком в творчестве писателя. Сайкаку, трезво смотрящий на мир, глубоко верящий в человека, в заложенные в нем духовные силы, собрал здесь рассказы о «чудесах», о таинственных отшельниках-магах, о лисах-оборотнях, морочащих людей.
Чем объяснить интерес писателя к подобному материалу?
В известной мере Сайкаку выступает здесь преемником предшествовавших литературных традиций. Сборники рассказов о всевозможных чудесах и происшествиях, услышанных от разных людей, в разных уголках страны, составлялись задолго до Сайкаку — достаточно вспомнить огромное по объему собрание притч и легенд «Стародавние истории» (XI в.), «Рассказы из Удзи» (ХIII в.) и многие другие. Народные предания, поверья, рассказы об оборотнях, собранные в книжках для простого люда, имели широкое хождение и во времена Сайкаку. Чудеса, о которых рассказывалось в ниx, были реальностью в глазах простых людей, помогали им уверовать в то, что зло — алчность, зависть, распутство — будет неизбежно наказано, а добродетель — вознаграждена чудесными силами.
Этот жанр складывался под несомненным влиянием китайской литературы, в частности, произведений, подобных «Лисьим чарам» Пу Сун-лина, которыми зачитывались и горожане, и люди из привилегированного сословия как в Китае, так и в Японии.
Сайкаку, исходившего пешком чуть ли не всю страну, Сайкаку-бытописателя, конечно, должен был привлекать такой фольклорный материал, насыщенный деталями местной жизни. Не случайны слова, открывающие «Рассказы из всех провинций»: «Мир широк. Все края обошел я и всюду искал зерна рассказов».
И события, о которых повествуется в «Рассказах из всех провинций» и «Непочтительных детях», каждый раз привязываются к определенной местности, несут специфические черты, присущие ее быту.
В творческом наследии Сайкаку есть и произведения, рисующие жизнь самурайства. Круг зрения Сайкаку поистине широк, однако его устремления были еще шире. «Есть на свете корабли, и вот за день можно преодолеть сто ри, за десять дней — тысячу ри по открытому морю, и тогда все тебе доступно, — говорит Сайкаку. — Но от плавания по узенькой канаве вокруг нашего дома, которую можно прыжком перескочить, проку мало: если не постараешься добраться до «острова сокровищ», не услышать тебе стука волшебного молотка, что чеканит деньги, да звона монет на чашках весов» («Вечная сокровищница Японии»).
Это высказывание Сайкаку знаменательно. «Узенькая канава», о которой он говорит с таким пренебрежением, — это Сэто, Внутреннее море Японии, а «остров сокровищ» — Нагасаки, единственный из портовых городов страны, имевший право в период изоляции Японии вести широкую торговлю с иноземными купцами. Но, думается, не следует понимать здесь Сайкаку буквально, хотя речь и идет как будто лишь о характерном для торгового сословия желании свободной торговли, несущей быстрое обогащение.
По-видимому, правильнее будет почувствовать в этих словах писателя намек на то чувство стеснения и угнетения, которое должна была вызывать у Сайкаку, как и у других выдающихся людей его времени, искусственная изоляция страны, невозможность увидеть и узнать широкий мир, лежащий за ее пределами. И только ли деньги имел в виду Сайкаку, говоря об «Острове сокровищ»? Вся направленность его произведений, весь дух его творчества заставляют нас придать этим словам писателя более широкий смысл.
Ведь семнадцатый век это начало того пути, который вел Японию к новой исторической эпохе. Сайкаку прошел по нему дальше многих своих современников. Он поднялся на тот перевал, по одну сторону которого остается средневековое мышление человека, а по другую начинается преодоление этого мышления в науке, философии, литературе и искусстве.