Легче увидеть алые листья клена весной, нежели купить лангуста к Новому году

С давних времен к новогоднему празднику люди устанавливают в своих домах горку счастья Хорай, украшают ее ветками сосны и папоротника. Но если на посреди этой зелени не алеет лангуст, праздничное настроение неизбежно омрачается. Бывает, правда, что лангусты сильно дорожают, и тогда в бедных семьях и в домах со скромным достатком Новый год встречают без них.

Несколько лет назад, например, не уродились апельсины дайдай, и их продавали по четыре, а то и по пять бу за штуку, поэтому беднота покупала вместо них плоды померанца — так и выходили из положения. Но плоды померанца хотя бы по форме и по цвету не отличить от апельсинов. А вот заменить лангуста простой креветкой — все равно что надеть платье с чужого плеча. Тем не менее для бедняков иного выхода нет.

Другое дело — люди богатые. Кажется, даже ветер обрушивается на их дома с особой силой. Чтобы защититься от дождя, здесь простыми циновками не обойтись, поэтому стены обшивают досками, пропитанными вязкой смолой, и это не назовешь излишней роскошью. Нет для человека большей радости, чем жить вольготно, не зная недостатка ни в еде, ни в одежде. Но для этого нужно с толком вести хозяйство. Чем бы ни занималась семья из поколения в поколение, молодого хозяина, если он изменит заведенные отцом порядки, вряд ли ждет удача. Как ни сметливо нынешнее поколение, а сплошь да рядом оказывается, что к концу года молодой хозяин остается в убытке, допускает в расчетах промахи.

Под Новый год Осака напоминает ярмарку, где можно купить все, что душе угодно. Хоть в последние шестьдесят лет слышны жалобы, — дескать, торговля здесь идет вяло, — товары не залеживаются в лавках. Взять хотя бы ступку. Казалось бы, купил ее раз — на весь век хватит, еще к потомкам перейдет, и тем не менее ступки делают и продают из года в год, изо дня в день, так что, того и гляди, весь горный гранит переведется. Что же говорить о всяких мелочах: бумажных шлемах для праздника мальчиков, всевозможных припасах для встречи Нового года? А ритуальные веера, которыми храмы одаривают прихожан, — ведь их выбрасывают, даже не раскрыв коробки. Пустая трата денег, но люди словно не замечают этого. По пышности и великолепию Осака почти не уступает Эдо, здесь тоже живут на широкую ногу.

Раз уж без лангуста не украсить горку Хорай, каждый стремится его купить, пусть даже за тысячу канов. Поэтому в предновогодние дни во всех рыбных лавках лангусты идут нарасхват, и достать их так же трудно, как какую-нибудь заморскую диковину. Ну, а в самый последний день года даже усов от них уже не сыщешь. Тогда отправляются на поиски лангустов, — как не сравнить их с алыми листьями клена! — в бедные рыбачьи хижины неподалеку от бухт и кричат на все побережье: «Куплю лангуста!»

* * *

В лавке рыботорговца Эра остается один-единственный лангуст. Торги начинаются с одного моммэ и пяти бу, но даже когда объявляются охотники купить его за четыре моммэ и восемь бу, продавец не желает уступить: нынче-де мало лангустов. Слуга не смеет потратить такую сумму без разрешения и со всех ног мчится домой. Узнав, какую цену заломил торговец, хозяин хмурится.

— Всю жизнь я старался не покупать ничего втридорога, — говорит он. — Плачу всегда наличными и закупаю все в положенный срок, когда цены самые низкие: дрова — в шестом месяце, хлопок — в восьмом, рис — до того, как начинают гнать сакэ, беленое полотно — после Праздника поминовения усопших. Правда, когда отец умер, я переплатил бондарю за гроб и до сей поры об этом жалею. Почему к Новому году надо непременно купить лангуста? Не лучше ли дождаться, когда лангустов станет много и за них будут просить по три мона? Тогда можно купить сразу двух и наверстать упущенное. Я ничуть не обижусь, если к нам не пожалует новогодний бог счастья, которому вечно требуется что-то особенное. Да будь лангуст дешевле хоть в десять раз, все равно это неслыханная цена!

Тут хозяйка с сыном принимаются ему возражать:

— Что подумают люди? Ведь сегодня к нам в дом впервые пожалует зять с новогодними поздравлениями. Ступай, купи, сколько бы он ни стоил!

Слугу опять отправляют в рыбную лавку, но лангуста уже успел перекупить приказчик из оптовой лавки с улицы Имабаси. Торговец запросил с него пять моммэ и восемь бу.

— Лангуст нужен к празднику, так неужто я стану думать о каких-то грошах! — воскликнул приказчик, отсчитал названную сумму и сверх того еще двадцать медяков, схватил покупку и быстро ушел.

Долго еще бродит слуга, в каждую рыбную лавку заглядывает, но все без толку. Обойдя множество улиц, он лишний раз убеждается в том, как велик город Осака.

Вернувшись домой, слуга рассказывает обо всем хозяевам. Хозяйка раздосадована, а хозяин смеется:

— Ох, не стал бы я доверять этому оптовику. Видно, вскорости грозит ему разорение. Иначе разве выложил бы он такую сумму за лангуста? А тем, кто беспечно ссудил его деньгами, непременно приснится дурной сон… Ну, раз уж все вы твердите, что поставить горку Хорай без лангуста нельзя, есть у меня на сей счет одна придумка, да такая, что нашего лангуста не придется после праздника выбрасывать.

Он делает заказ ремесленнику, и тот из алого шелка и картона мастерит превосходного лангуста, и обходится это всего в два моммэ и пять бу.

— После праздника им смогут забавляться ребятишки. Вот она, смекалка-то! Вместо четырех моммэ и восьми бу наш лангуст стоит два моммэ и пять бу, да к тому же еще и потом пригодится, — гордо изрекает хозяин, и все соглашаются с разумностью его доводов.

— Не каждому дана подобная сметливость! Недаром хозяин сумел нажить такое большое состояние.

Как раз в это время в главный дом заходит родительница хозяина. Живет она в отдельном флигеле и сама ведет свое хозяйство. Ей уже минуло девяносто два года, но видит она хорошо и держится прямо, как молодая.

— Я слышу, вы рассуждаете о том, как дороги нынче лангусты, — вступает она в разговор. — Что же, с вашей стороны было крайне легкомысленно не подумать об этом загодя. Разве можно этаким образом вести хозяйство? Запомните, в годы, когда Праздник начала весны предшествует новогоднему празднику, лангусты всегда дороги. Вы же знаете, что Исэ — страна богов, и поэтому не только во всех тамошних храмах и домах священников, но также и в городах и в деревнях поклоняются всем японским божествам. Не удивительно, что лангустов требуется несметное множество. Те лангусты, которые ежегодно поступают в Киото и Осаку, — лишь остатки от жертвоприношений богам. Памятуя об этом, я еще в середине месяца купила двух безусых лангустов по четыре медяка за штуку.

Услышав это, все всплескивают руками:

— Как роскошествует старая госпожа! Купила двух лангустов, при том, что ей вполне достаточно одного.

— Я ничего не делаю наобум, — объявляет старуха. — Приходя с новогодними поздравлениями, знакомые обычно приносят мне в подарок пять пучков полевого лопушника или же три, если он мясистый. Нужно чем-то их отдарить, вот я и собиралась отдать им одного лангуста и таким образом за лопушник стоимостью в один моммэ уплатить всего четыре медяка. На ваше счастье, пока ко мне еще никто не приходил с новогодними поздравлениями. Мы, конечно, родня, но расчеты между собой все равно должны вести с подобающим тщанием. Нужен вам лангуст — принесите мне пять пучков лопушника. Ни на что другое я лангуста обменивать не стану. И не думайте, будто в праздник можно обойтись без лангуста. Поймите, я говорю все это не из жадности, но в любой праздник следует хорошенько прикинуть, сколько стоит то, что получаешь в подарок, и, в свою очередь, поднести что-нибудь с виду равноценное, на самом же деле более дешевое; так вы извлечете хоть небольшую выгоду. Каждый год, получая от священника коробочку с бумажным амулетом, связку сушеных тунцов, коробочку белил, календарь и пять пучков зеленых водорослей, — продолжает старуха, — я подсчитываю, сколько все это стоит, и, получив подарки на сумму в два моммэ и восемь бу, жертвую храму три моммэ. Таким образом, я переплачиваю два бу, но ведь священники из Исэ не должны оставаться в убытке. Так я поступаю вот уже три десятка лет. Однако с тех пор, как я передала вам хозяйство, вы жертвуете храму целую серебряную монету; как ни велико ваше благочестие, все равно это неразумно. Богиня храма Дайдзингу вряд ли одобрит подобное расточительство. Вот вам и доказательство: в храмах Исэ для пожертвований отчеканили особые монеты под названием «голубиный глаз». Один кан этих монет соответствует всего лишь шестистам монам. Так что сами боги заботятся о том, чтобы, посещая храмы, люди не шли на излишние траты.

Да, алчность правит миром! Из всех богов, почитаемых в ста двадцати храмах Исэ, больше всего пожертвований достается Эбису и Дайкоку. «Тага — бог долголетия; Сумиёси — покровитель мореплавателей; Идзумо — соединитель судеб; Кагаминомия заботится о красоте девичьего лица; Санно помыкает двадцатью одним младшим богом; Инари-доно защищает от разорения, он не позволит вашему состоянию выскользнуть из рук, подобно лисьему хвосту», — так чирикают «храмовые воробушки», зазывая посетителей.

Всем этим богам паломники приносят щедрые пожертвования, ведь каждый жаждет их покровительства. Другие же боги преданы забвению. По нынешним временам даже богам не так-то просто заработать. Что же говорить о людях?

Поздравительных амулетов, с которыми священники храмов Исэ каждый год обходят верующих, требуется несчетное множество, и поэтому за определенную мзду их пишет каллиграф. За одну штуку он получает по медяку и трудится весь год, а поскольку такое занятие требует изрядной затраты сил, больше двухсот медяков в день ему никак не заработать. Поздравление гласит: «Да снизойдет вечное спокойствие и процветание на народ, хранимый богами, да пребудет он в вере».

И да поможет ему сие заработать на пропитание!

 

Мышь на посылках

Жил на свете один человек. Бережлив был до скупости. Тринадцатого числа последнего месяца года, в канун праздника, у него в доме затевали уборку. К этому дню люди покупают бамбук, чтобы его листьями сметать сажу со стен. Но скупец, не желая пускаться в излишние траты, отправлялся в семейный храм и там выпрашивал себе в подарок двенадцать стеблей бамбука — по количеству месяцев в году. После уборки он использовал их для починки крыши, а из веток связывал метелку; ничто у него зря не пропадало.

Но в прошлом году случилось так, что тринадцатого числа он был занят и вопреки обыкновению отложил уборку на последний день месяца. И когда стал разводить огонь под ванной, — что делал всего раз в году, — в ход пошел разный мусор, начиная с оберток от рисовых колобков, которыми лакомятся в пятый день пятого месяца, и кончая листьями лотоса, сохранившимися с Праздника поминовения усопших. Скупец никогда ничего не выбрасывал, всякую мелочь подбирал, приговаривая: «В огне, что ни сунь, сгорит, вода все равно закипит». Уж кто-кто, а он-то хорошо знал, на что не следует тратиться.

В пристройке позади дома жила старуха. Была она родной матерью скупца, а потому скаредности ее уж и вовсе не было предела. Когда во дворе растопили ванну, она бросила в огонь деревянную сандалию и принялась вспоминать былые времена:

— Восемнадцати лет от роду вошла я в этот дом. Сандалии лежали у меня тогда в сундуке с приданым. Носила я их и в дождь, и в снег. С той поры пятьдесят три года минуло, а они все новехонькие, только лак чуть-чуть пооблез. Думала я, мне их на весь мой век хватит, да вот беда: одну сандалию утащил проклятый бродячий пес, а от второй, уцелевшей, теперь мало проку. Как ни жаль, приходится ее сжечь. — Долго причитала старуха, потом вдруг, о чем-то вспомнив, заплакала. — Жизнь наша проходит, точно сон. Завтра тому ровно год исполнится. Горе, горе!

Ее причитания услышал сосед-лекарь, который в это время сидел в ванне.

— В канун праздника радоваться надо, а вы горюете, — крикнул он ей. — Уж не покойника ли оплакиваете?

— Как ни глупа я, но не стала бы из-за чьей-то смерти так убиваться. Совсем другая у меня беда. Год назад первого числа приезжала сестра из Сакаи, подарила мне к празднику сверток серебряных монет. Как я обрадовалась подарку! Положила деньги на полочку эходана, но в ту же ночь они куда-то исчезли. Взять их мог только свой человек, который знает здесь все входы и выходы. С тех пор я денно и нощно молилась богам, да все понапрасну. Потом попросила прочитать молитву монаха-ямабуси. А он и говорит: «Ежели во время моей молитвы гохэй на алтаре зашевелятся и священный светильник угаснет, знайте, что молитва услышана, — и в течение семи дней ваши деньги сыщутся».

И верно, посреди молитвы заколыхались гохэй, пламя уменьшилось, а потом и вовсе погасло. «Воистину велика чудодейственная сила богов и будд, и мир наш еще не близится к закату», — подумала я и на радостях пожертвовала этому монаху сто двадцать медных монет, хотя обычно дают им не больше двенадцати.

Прождала я семь дней, но деньги так и не нашлись. Тогда я поделилась своим горем с одним знакомым, и вот что он мне сказал: «Да вы же бросили деньги вдогонку вору! В последнее время среди монахов-ямабуси развелось множество хитрецов и обманщиков. Установят, например, на алтаре разные приспособления, и куколки из белой бумаги исполняют танец Тоса. Дело известное — все эти фокусы еще раньше проделывал жонглер Мацуда. Люди нынче куда как сметливы, но нередко попадаются на самые простые уловки. Этот монах поставил у вас на алтаре кувшин с вьюном. Распевая молитвы, он то перебирал четки, то изо всех сил колотил по алтарю посохом и жезлом. Несчастная рыба с перепугу металась в кувшине и задевала стержень, на котором были укреплены гохэй, вот они и шевелились. Не ахти какая хитрость, но человек непосвященный глядит на это с благоговением. Почему погас светильник — тоже понять нетрудно. Видно, этот монах проделал в чаше для масла дырку, а внизу поставил сосуд с песком. Песок постепенно впитал все масло, а без масла, как известно, светильник гореть не будет».

Услышав это, я поняла, что дважды понесла убыток. До сих пор у меня ни одна медная монетка даром не пропадала, а тут вот просчиталась — ведь деньги-то так и не нашлись. И раз уж у меня такой безрадостный Новый год, ничто в жизни мне больше не мило!

И, не стыдясь людей, старуха снова заголосила. А домочадцы, слышавшие все ее сетования, огорчились, «Скверно, что на нас падает подозрение», — подумали они, и каждый в душе поклялся богам, что его вины в пропаже денег нет.

Наконец уборка в доме подошла к концу. Когда смели почти всю сажу и добрались до чердака, между балками обнаружили сверток. Развернули его, — и что же? — в нем оказались те самые деньги, о которых горевала старуха.

«Все, что не украдено ворами, рано или поздно отыскивается. Видно, тут не обошлось без мышей. До чего же вредные твари!» — облегченно вздохнули домочадцы, но старуха не унималась.

— Что-то не приходилось мне видеть мышей, которые таскали бы вещи из дома в дом, — ворчала она, выбивая пыль из циновок. — Это проделки какой-нибудь двуногой мыши, впредь надо держать ухо востро!

Тут к ней подошел лекарь-сосед, только что закончивший купание.

— Подобное случалось и в древности, — сказал он. — Во времена тридцать седьмого императора Котоку, в последний день первого года эры Тайка, императорскую резиденцию перевели из Окамото, что в провинции Ямато, в Нагара-но Тоёсаки в Наниве. За императорской семьей последовали и мыши. И вот что забавно: они уволокли все свое имущество — хлопок, чтобы затыкать норки; бумажные тюфяки, чтобы прятаться от коршунов; талисманы против кошек; острые колышки, защищающие от хорьков; подпорки для мышеловок, чтобы те не захлопывались; дощечки для гашения светильников; перекладины для подвешивания сушеных тунцов. Вдобавок они прихватили с собой еще и сушеных моллюсков «морское ушко» для свадебного подарка, сушеных анчоусов для новогоднего праздника, а также толченый рис в соломенной обертке, с которым отправляются на богомолье в Кумано. И все это они волокли в Наниву, а ведь туда целых два дня пути. Ну, а от вашего флигеля до главного дома совсем рукой подать, так неужели они не могли перетащить туда ваш сверток?

Вот так, рассказывая о событиях давно минувших дней, лекарь увещевал старуху, но та ни в какую не сдавалась.

— Спору нет, говорите вы разумно, только ежели я чего не видела собственными глазами, того, значит, и не бывает на свете! — твердила она.

Тогда все стали думать, как переубедить старуху, и в конце концов придумали: послали за дрессировщиком мышей Тобэем, который обучался своему ремеслу у Нагасаки Мидзуэмона. Тот явился и сказал:

— Мышка, которую я держу в руках, исполнит все, что я ей прикажу. Хотите, она сейчас отнесет любовное послание.

Мышь схватила протянутое ей письмо, огляделась по сторонам и вложила его в рукав кому-то из стоявших рядом. Затем Тобэй бросил ей медную монетку и велел:

— Пойди купи рисовую лепешку! — Мышь тотчас же убежала и вскоре вернулась с лепешкой.

— Ну, теперь-то вы поверили? — обратились к старухе домочадцы.

— Увидишь такое и впрямь поверишь, что мыши могли утащить деньги. Хорошо, подозрения мои рассеялись. Но раз вы терпите в своем доме таких вороватых мышей, извольте выплатить мне проценты с украденных ими денег. Как-никак они пролежали у вас целый год.

Так в канун Нового года старуха получила со своего скареды-сына пятнадцать процентов годовых.

— Ну вот, теперь-то я встречу Новый год с радостью! — воскликнула она. пошла в свой флигель и легла спать.

 

Общество одного моммэ

Когда кто-то разбогатеет, говорят, что ему повезло. Пустые слова. На самом деле только находчивость да смекалка могут обеспечить достаток и процветание семьи. Без этого никакой бог удачи и богатства — ни Эбису, ни Дайкоку — не придет человеку на помощь.

К слову сказать, местные купцы-толстосумы объединились в «Союз Дайкоку». Они собираются и толкуют между собой, стоит ли ссужать князей из разных провинций деньгами, в чем находят для себя удовольствие большее, нежели в пирушках да развлечениях. Для своих встреч они снимают залу в одном из буддийских храмов на улице Икудама-мати или же Ситадэра-мати, вдали от веселых заведений, и раз в месяц с утра и до сумерек обсуждают финансовое положение даймё. В обществе этом состоят одни старики, чьи дни уже клонятся к закату, но они вовсе не помышляют о загробном блаженстве, а заботятся лишь о росте процентов с ссуды да о приумножении своего богатства.

Да, в мире нет ничего слаще денег. А чтобы иметь их в избытке, надо жить так: с двадцати пяти лет, пока человек в расцвете молодости, не зевать, а учиться уму-разуму; с тридцати пяти лет, пока он в расцвете сил, зарабатывать и копить деньги; в пятьдесят лет, набравшись опыта, укреплять основу своего дела, а за год до шестидесяти передать хозяйство старшему сыну и удалиться на блаженный покой. Но есть старики, которые, достигнув весьма почтенного возраста, когда уже полагается совершать паломничество по храмам, все еще продолжают жить в мире алчности, не помышляя ни о Будде, ни о Законе. А между тем любое богатство, даже в десять тысяч каммэ, после смерти человека останется в этом бренном мире, с собой он сможет забрать только саван.

Среди стариков, входящих в «Союз Дайкоку», нет ни одного с капиталом менее двух тысяч каммэ. Но вот несколько лет назад не столь состоятельные их собратья, поднакопив деньжонок, объединились в «Общество одного моммэ». В него вошло двадцать восемь человек с капиталом в двести, триста, ну самое большее — пятьсот каммэ. Постоянного места для ежемесячных собраний у них нет, встречаются они в какой-нибудь харчевне и заказывают себе угощение на сумму, не превышающую одного моммэ. При этом и пьющие, и непьющие обходятся без сакэ; даже в развлечениях самым главным у них считается умеренность. Ну разве не удивительно это!

С утра и до захода солнца они советуются между собой, как лучше вести дела, прикидывают, кого из нуждающихся можно без убытка ссудить деньгами, да как сделать, чтобы деньги ни дня не лежали мертвым грузом.

Состояние свое они нажили, ссужая деньги в рост. И действительно, по нынешним временам нет предприятия более прибыльного, нежели ростовщичество. Но многие купцы только делают вид, будто безбедно живут, на самом же деле тяжко нуждаются. И когда такой вот купец, взявши большую сумму, решается на умышленное банкротство, это приносит огромный убыток заимодавцу.

— Давайте отныне делать так, — предложил один из членов «Общества». — Прежде чем ссудить кого-либо деньгами, будем наводить справки о финансовых делах просителя, а потом обмениваться полученными сведениями. Только уж чур придерживаться уговора и не хитрить друг с другом. А теперь надо бы составить поименный список тех, кто постоянно обращается к нам за деньгами, и обсудить во всех подробностях, как на сегодняшний день обстоят их дела.

— Правильно! — откликнулись остальные. Тогда кто-то сказал:

— Прежде всего следует поговорить о таком-то, хозяине такой-то лавки в Китабаме. Все его имущество, включая движимость, можно оценить в семьсот каммэ.

— Заблуждаетесь! Да у него долгов на все восемьсот пятьдесят каммэ.

Такое серьезное расхождение во мнениях всех встревожило.

— Дело не шуточное! Давайте выслушаем соображения обеих сторон. Для всех нас это важно!

— Я считаю, что этот купец богат, — начал первый, — по следующим причинам. В позапрошлом году, в месяц инея, когда он выдавал свою дочь за одного купца из Сакаи, свадебная процессия с приданым тянулась от Имамии до самых ворот аптекарской лавки «Фудзи-номару», что на улице Нагамати. А вслед за свадебным поездом шли дюжие, как на подбор, парни и на шестах из стволов зеленого бамбука тащили пять сундуков, в каждом — по десять каммэ серебра. Поглядишь на это — ну точь-в-точь процессия со священными ковчегами во время Летнего праздника. Помимо дочери у этого купца есть еще несколько сыновей. «Не будь у него больших денег, вряд ли он дал бы за дочерью пятьдесят каммэ», — подумал я и в третьем месяце прошлого года чуть ли не силой навязал ему двадцать каммэ в долг без процента и притом на неопределенный срок.

— Какая неприятность! — воскликнул кто-то из собравшихся. — Из этих двадцати каммэ к вам вернется не более одного каммэ и шестисот моммэ.

Услыхав это, старик изменился в лице, и хотя он держал палочки в руке, суп не шел ему в горло.

— Вот ведь незадача, — сказал он, и из глаз его хлынули слезы, а ведь всей горькой правды он еще не знал. — Расскажите же мне, как на самом деле обстоят дела у этого торговца, — обратился он к тому, кто незадолго до этого высказал мнение, противоположное его собственному.

— Ну что ж, слушайте. Торговец этот настолько нуждается в деньгах, что готов платить ссудный процент наравне с театрами, а на таких условиях кто угодно даст ему в долг. Известно ли вам какое-нибудь другое ремесло, помимо театра, которое позволяло бы платить такой процент, и при этом оставаться платежеспособным?

Один ящик из-под десяти каммэ вместе со всеми железными принадлежностями стоит каких-нибудь три моммэ пять бу, так что всего на семнадцать моммэ двадцать бу можно купить пять таких ящиков. А внутрь они натолкали камней да черепицы, которых сколько угодно кругом валяется. Нет на свете ничего страшнее коварства! Я так думаю, что обе эти семейки из корысти втайне сговорились между собой и решились на этот обман. Да если бы я, открыв эти ящики, увидел в них настоящие тёгины, все равно не поверил бы своим глазам. В положении этого торговца дать дочери в приданое двести серебряных монет — и то немыслимо. А за вычетом одежды, утвари и прочего он мог бы расщедриться лишь на пять каммэ, не больше.

Вот послушайте, правильно ли я рассуждаю? На первых порах этому купцу следовало бы дать в ссуду не более двух каммэ сроком на год или два. Если бы все оказалось в порядке, потом его можно было бы ссудить уже четырьмя каммэ сроком на пять-шесть лет. Одалживать же двадцать каммэ следовало лишь после того, как вы окончательно убедились бы, что с этим человеком можно иметь дело.

Так он сказал, и все в один голос согласились с разумностью его доводов.

Что же до потерпевшего, то чем дольше слушал он эти доводы, тем более убедительными они ему казались. А когда подошло время расходиться по домам, он, не будучи даже в силах подняться на ноги от огорчения, стал сетовать:

— Я никогда не ошибался в своих расчетах, а на этот раз совершил такую оплошность, — и залился слезами, точно женщина. — Не присоветует ли мне кто, как вернуть эти деньги?

На это тот самый человек, который только что зарекомендовал себя докой в житейских делах, сказал:

— Существует всего один надежный способ заполучить эти деньги обратно. Думайте хоть тысячу дней и тысячу ночей, все равно ничего умнее не придумаете. При условии, что от посвященного в тайну последует вознаграждение в виде одной штуки шелка цумуги самого лучшего качества, я, так и быть, посоветую, что нужно сделать.

А тот ему в ответ:

— О чем вы говорите, да я в знак благодарности помимо шелка готов поднести вам еще и ваты для набивки одеял и одежды. Пожалуйста, откройте мне секрет.

— Прежде всего вам следует покороче сойтись с вашим должником. Теперь уже недалеко до Праздника лодок в храме Тэммангу. Это вам на руку. Скажите жене, будто вам хочется, чтобы она полюбовалась этим красочным зрелищем с помоста у берега реки. А двадцать пятого числа отправьте ее туда, и пусть она заговорит с женой этого купца о всяких хозяйственных делах. В течение дня, который они проведут приятнейшим образом, ваша жена непременно встретится с его сыновьями. Пусть сразу же принимается нахваливать второго сына купца: «Какие у него умные глаза! Может, и неловко так говорить, но ваш сын — точно прекрасный павлин, рожденный в семье коршунов. Его красота сияет подобно драгоценному камню. Ах, простите за дерзкие слова, но как бы мне хотелось видеть этого юношу своим зятем! Только не думайте, будто я говорю все это потому, что пропустила чарочку сакэ. Я знаю, хвалить собственных детей не принято, и все же замечу, что моя дочь внешностью ничем не хуже других. Поскольку она единственное чадо в семье, отец готов дать за ней пятьдесят каммэ серебра. К тому же у меня есть собственные сбережения — три с половиной сотни золотых рё. А угловой дом в Нагабори… Даже если его продать по дешевке, за него дадут не меньше двадцати пяти каммэ. Да, совсем забыла упомянуть о нарядах. В сундуке у меня лежит шестьдесят пять кимоно, новехоньких, ни разу не надеванных. Кроме единственной дочери, мне некому их отдать. О, как бы я желала, чтобы ваш сын сделался моим зятем!» И пусть во время разговора ваша жена сидит с таким видом, будто ни о чем другом думать не в состоянии.

Так будет сделан первый шаг. После этого время от времени посылайте купцу и его супруге недорогие подарки, они будут вынуждены отвечать вам тем же, так что в накладе вы не останетесь. Затем выберите подходящий момент и пригласите их сына к себе. Попросите его помочь вам произвести учет в лавке. Пусть взвешивает монеты на весах, подсчитывает их общее количество, проставляет на ящичках метку вашего дома и сносит их в кладовую. Хорошо, чтобы этаким образом он потрудился у вас целый день.

Вскоре после этого разыщите кого-нибудь из людей, близких к их семье, и тайком пошлите за ним. А когда он придет, скажите:

«Моя жена, уж сам не знаю почему, вбила себе в голову непременно выдать дочь за их сына. Дело-то не спешное, но если вам представится возможность, спросите, желают ли они этого брака. Говорю вам как на духу: за кого бы мы ее ни выдали, она получит в приданое сотню серебряных тёгинов».

Когда, по вашим расчетам, эти слова дойдут до торговца, пошлите к нему человека и велите передать, что вам, дескать, срочно понадобились деньги, которые вы ему ссудили. Будучи человеком жадным до богатства, он уж что-нибудь придумает, лишь бы отдать вам долг. Так что можете считать, эти деньги у вас в руках. И никаким другим способом вы их не вернете.

Вот какой совет дал наш дока несчастному старику. На том все разошлись по домам.

Спустя несколько месяцев, как раз перед новогодним праздником, старик явился к своему мудрому наставнику. Похлопывая себя веером по голове, он с улыбкой заговорил:

— Благодарствуйте, благодарствуйте и еще раз благодарствуйте. Последовав вашему бесценному совету, я на днях получил свои деньги сполна вместе с процентами.

Такой кладезь мудрости, как вы, просто находка для нашего «Общества одного моммэ».

Затем, уже собравшись уходить, он добавил:

— Да, помнится, я обещал преподнести вам штуку шелка цумуги. Быть может, на сей раз вы соблаговолите удовольствоваться этим…

С такими словами он разложил перед своим благодетелем штуку дешевой бумажной материи «камико» из Сираиси.

— Что же до ваты для набивки одеял, то об этом мы потолкуем после Нового года.

Сказав ему так на прощание, он отправился восвояси.

 

Дом, где даже соврать нельзя даром

Под Новый год все мужчины, «лоб выбрив полумесяцем, с прической щегольскою», надевают праздничное платье и выходят на улицу. Глядишь на них и думаешь: вот и пришел радостный праздник! А между тем, хоть это и не всегда заметно постороннему, каждый встречает его по-своему.

Взять хотя бы вон того незадачливого купца. Перед праздником он оказался в весьма затруднительном положении и потому решил вовсе не отдавать долгов. В последний день года, наспех позавтракав, он накинул хаори, заткнул за пояс короткий меч и обратился к жене, которая с утра уже была не в духе, с такими словами:

— В любом деле надобно иметь терпение. Подожди немного, вот разбогатею, и ты у меня будешь разъезжать в паланкине. А сейчас возьми немного утятины что осталась с вечера, приправь ее сакэ и полакомись. Когда начнут приходить сборщики долгов, отдай первому же из них все деньги, что у нас есть, оставь только один кан для игры в «счастливую веревочку». А остальным скажи, что денег нет, пусть уходят ни с чем. Ложись в постель и отвернись к стене, чтобы не глядеть на них.

Наскоро отдав жене такие распоряжения, он вышел из дому. Да разве станут водиться деньги у такого человека? Изо дня в день он торговал с убытком и, хотя сам понимал, что так вести дела не годится, ничего путного придумать не мог. Бедная его жена еще и матерью не стала, а уже успела состариться. Видно, такой уж жребий выпал ей в этой жизни.

И вот в канун Нового года, когда каждый медяк на счету, этот купец сунул в мешочек две или три золотые монеты, а также почти тридцать моммэ серебром и отправился в чайный домик, где никогда прежде ему бывать не случалось.

— Похоже, вы еще не расплатились с заимодавцами; куда ни поглядишь, повсюду разбросаны счета, — сказал купец хозяйке. — Но в сумме ваши долги, верно, не так уж велики: каких-нибудь два-три кана. Да, в каждом доме свои расходы. Мне, к примеру, в одну только мануфактурную лавку пришлось заплатить шесть канов пятьсот моммэ. Жена моя ужас как любит наряжаться, так и норовит меня разорить. Уж лучше бы мне вовсе с ней расстаться и тратить свои деньги на дзёро. Одно только меня останавливает: в третьем месяце она понесла, а нынче утром — ну и выбрала же времечко! — у нее начались схватки. В доме у нас все делается прямо по пословице: ребенка еще нет, а пеленки уже готовы. И кормилицу привели, и трех или четырех повитух позвали, и монаха-ямабуси пригласили; он уже читает молитву, чтобы родился мальчик. Но этого мало — надобно еще раздобыть «пояс тысячи поколений», ракушку коясугай, а также морского конька, которого роженицам полагается держать в левой руке. В соседней комнате наш домашний лекарь занят приготовлением зелья, ускоряющего роды. Да, я, кажется, забыл упомянуть о ножках грибов мацутакэ: их заблаговременно доставили, хотя я, признаться, и понятия не имею, для чего они нужны. А тут еще явилась теща и всюду сует свой нос. Ну и суматоха же у нас сейчас! К счастью, оставаться дома во время родов мне не полагается. Вот я и забрел к вам. Только не думайте, что я пришел сюда в надежде скрыться от заимодавцев. Имейте в виду, я человек богатый и в этой округе никому не задолжал и медяка. Дозвольте мне побыть здесь, покуда не родится ребенок. Я за все расплачусь наличными… Что я вижу! У вас тут на крюке висит совсем маленькая макрель. Это жалкое зрелище меня прямо-таки огорчает. Вот вам золотая монета, немедленно купите другую!

— Какая радость! — воскликнула женщина, принимая от него подарок. — Я утаю эти деньги от мужа и куплю на них пояс для кимоно, о котором давно мечтаю… Ну, раз уж в конце старого года, — продолжала она с улыбкой, — нас изволил навестить такой щедрый гость, новый год наверняка будет счастливым. Однако такого благородного человека, как вы, не пристало принимать на кухне. Пожалуйте в залу!

— Только глядите, чтобы угощение было отменное, не то, что вы подаете другим! Я ужасный привередник.

Просто смех разбирает при виде того, как хозяйка суетится, подогревая сакэ, налитое из только что откупоренной бочки. Затем она принимается гадать посетителю.

— Вот уже три раза бросила заколку, — восклицает она, — а выходит все одно: у вас наверняка родится сын!

Так предсказания хозяйки и хвастливые слова гостя сливаются в единый поток хитроумного вранья.

Приятно накануне новогоднего праздника во весь голос затянуть песню, особенно когда тебе подыгрывает на сямисэне куртизанка; это удовольствие можно себе позволить лишь в веселом заведении. «В печали и грусти проходят дни и месяцы жизни моей…» — поется в песенке, и правда, нашему купцу есть отчего печалиться и грустить. Не потому ли этот день кажется ему таким длинным? Обычно он жалел, что дни пролетают слишком быстро, нынче же — совсем другое дело.

Куртизанка, которую хозяйка вызвала к гостю, напустила на себя празднично-оживленный вид и, хотя радоваться ей было нечему, с улыбкой заговорила:

— Один за другим уходят годы. Как это печально! Прежде я всегда радовалась наступлению Нового года, думала — придет праздник, можно будет поиграть в волан. Но вот мне уже девятнадцать минуло. Скоро зашью разрезы на кимоно, обзаведусь семьей, детишки станут называть меня матушкой. Всего только год осталось мне ходить в фурисодэ.

У гостя, на беду, оказалась прекрасная память:

— Помнится, когда я последний раз пировал в заведении «Ханая» в столице, на тебе было платье со скругленными рукавами, и тогда ты тоже говорила, что тебе девятнадцать. Но с тех пор уже лет двадцать прошло. Выходит, тебе тридцать девять лет, а ты все строишь из себя молоденькую и ропщешь на судьбу. Да тебе просто повезло, что ты коротышка и поэтому выглядишь моложе своих лет.

Так, вспоминая прошлое, купец изобличал женщину, пока та не взмолилась:

— Простите меня.

Прекратив на этом неуместный разговор о летах, они поладили между собой и сдвинули изголовья.

Но вскоре явилась какая-то старуха, — по всей видимости, мать этой женщины, — тихонько ее окликнула и, о чем-то пошептавшись с нею, с горечью произнесла:

— Я пришла взглянуть на тебя в последний раз. Из-за того, что мне не хватает каких-то четырнадцати или пятнадцати моммэ, я должна буду утопиться.

Услыхав это, дочь разрыдалась, поспешно сняла с себя косодэ из дорогого шелка и, завернув его в фуросики, отдала матери. Растроганный купец подарил старухе золотую монету.

Как раз в это время в чайный домик заглянули двое юношей, по виду слуги актеров Кабуки. Услышав громкий голос довольного собственным великодушием купца, они без труда его отыскали.

— Так вот где вы прячетесь! — вскричали они. — Мы с утра уже несколько раз наведывались к вам, а вас все нет и нет. Хорошо, хоть здесь застали! — После недолгих препирательств они забрали у купца все деньги, что были при нем, а также хаори, меч и кимоно. — С уплатой остального долга мы, так и быть, подождем до пятого числа, — сказали они напоследок и удалились.

Очутившись в столь незавидном положении, купец все же попытался вывернуться.

— Когда тебя так просят о помощи, трудно отказать… Да, в последний день года нельзя отлучаться из дома, — пробормотал он и отправился восвояси.

А все принялись над ним потешаться:

— Такого набитого дурака, как этот гость, поискать надо!

 

Разумные советы о том, как выгоднее вести хозяйство

Согласно закону о разделе имущества, при женитьбе или замужестве детей надлежит поступать следующим образом. Если у вас есть, к примеру, состояние в тысячу каммэ, то старшему сыну и наследнику вы отдаете свой дом и четыреста каммэ в придачу; второй сын получает три сотни каммэ и усадьбу; третьему сыну вы вручаете сто каммэ, жените его и отправляете жить к тестю. Если же у вас есть еще и дочь, то вы даете ей в приданое тридцать каммэ и на двадцать каммэ одежды и всякой утвари; при этом лучше всего пристроить ее в семью с меньшим достатком, нежели ваша собственная. В прежние времена на приданое невесте принято было тратить сорок каммэ и сверх того давать за нею десять каммэ наличными. Нынче же деньги интересуют людей больше всего, поэтому неплохо в сундук для одежды класть серебряные тёгины, а сундук для домашней утвари набивать медяками.

Даже если девица настолько дурна собой, что не отважится сесть возле зажженной свечи, приданое в тридцать каммэ сделает ее в глазах жениха прекрасным цветком! Опытный сват из Киото принимается расхваливать этакую прелестницу следующими словами:

— Что ни говорите, эта девушка росла в доме богача и с малых лет жила в холе и довольстве. Личико у нее хоть и скуластое, но приятной округлости. Лоб выпуклый, будто нарочно создан для покрывала кацуги. Ноздри, может быть, и великоваты, зато дышит она легко и свободно. Волосы, нет спору, редкие, но это имеет свое преимущество: не так жарко летом. Талия у нее, конечно, чересчур полная, но и тут нет ничего страшного — поверх платья она всегда будет носить парадную накидку свободного покроя, поглядишь — и на душе приятно. А то, что пальцы у нее толстые, тоже не беда, крепче держаться будет за шею повитухи, когда приспеет время рожать.

Представив таким образом самые что ни на есть явные изъяны невесты в виде замечательных достоинств, сват продолжает:

— В подобных делах важен расчет. Если тридцать каммэ, которые принесет с собой невеста, вы отдадите в рост надежному человеку, то каждый месяц будете получать по сто восемьдесят моммэ, а на эти деньги можно прокормить четверых. Решайтесь, ведь, став вашей женой, эта девушка сможет содержать не только себя, но еще и горничную, служанку и швею, да к тому же будет всячески угождать вам и вашим родителям. Из нее получится прекрасная хозяйка, всем довольная и не жадная. А если вам захочется взглянуть на хорошенькую женщину, так для этого существуют веселые кварталы, там все до одной красотки. Когда бы вы туда ни завернули, вечером или среди ночи, — вам всегда скажут: «Добро пожаловать». Проводить там время куда как приятно. Но утром, когда вы соберетесь уходить и с вас потребуют кругленькую сумму, звон ваших денежек на весах заглушит даже рассветные колокола. А это уже куда как неприятно!

В домах свиданий за маленькую чарочку сакэ берут по четыре бу серебром, а в чайных домах, где принято назначать встречи с мальчиками, чашка риса обходится в восемь бу. Это, конечно, очень дорого, но, как говорится, за кувшин, что скоро бьется, втридорога берется, — для подобных заведений это вполне естественно, ведь дело-то у них рискованное. Среди посетителей немало таких плутов, которые норовят удрать, не заплатив по счету. Ни стыда, ни совести у них нет. Отчаявшись взыскать долг с такого человека, хозяин заведения в конце концов махнет рукой: дескать, плакали мои денежки.

«Чтоб тебе в будущей жизни превратиться в голодного духа! Пусть все запеченные в винной подливе утки, вся рыба, поджаренная на дощечках из криптомерии, — все, что ты уписывал с такой охотой, — сгорит у тебя на глазах! Тогда ты пожалеешь, что не платил по счетам!» Такие проклятия посылает на голову своего должника хозяин, стуча по жаровне щипцами для углей. На его злобном лице нет и следа того умильного выражения, с которым он накануне принимал в подарок от этого посетителя хаори из дорогого шелка.

Уж поверьте мне, в развлечениях нужно знать меру, разгул не доведет до добра. Согласен, семейная жизнь скучновата, но ее можно стерпеть, ведь в своем доме вы полноправный хозяин. Закусив на ночь тем, что окажется под рукой: холодным рисом, вареным соевым творогом или вяленой рыбой, — позовете к себе постояльца и попросите его рассказать о знаменитой «тыквенной тяжбе», которую рассудил Итакура-доно. Потом без всякого стеснения уляжетесь в постель и велите служанке растереть вам ноги. А если вам захочется чаю, жена немедленно его подаст и, пока вы не кончите пить, будет держать чашку, — вам за ней даже и руку протягивать не придется. Для своих домочадцев вы полководец, и, когда повелеваете своим войском, никто вам перечить не осмеливается. Стоит ли искать большего счастья?

Зная, что хозяин неотлучно сидит дома, приказчики из вашей лавки не посмеют бегать в веселые заведения Ясаки и назначать тайные свидания на постоялых дворах близ Оикэ. Но без дела долго не просидишь, на досуге они будут перечитывать письма от ваших приказчиков из Эдо и наверняка обнаружат какое-нибудь упущение. Вот и хорошо. Подмастерья, которые целыми днями крутят шпагат из ненужной бумаги, в свободное время, стремясь вам угодить, будут читать прописи, да так, чтобы было слышно во всех комнатах; это и для хозяина полезно. Даже слуга Кюсити, который только и мечтает, как бы поскорее бухнуться в постель, займется чем-нибудь дельным, — распустит, к примеру, рогожку, в какой обыкновенно доставляют рыбу, и совьет шнур для нанизывания монет. А служанка Такэ, зная, что по утрам у нее все из рук валится, еще с вечера приготовит репу на завтрак. За те часы, что вы дома, швея успеет обрезать столько узелков на шелке из Хино, сколько обычно обрезает за целый день. Кошка и та найдет себе дело: она станет зорким стражем у вас на кухне, способным все разглядеть даже сквозь кухонную доску толщиною в три суна, и когда вблизи крюка, на котором подвешена рыба, послышится хотя бы малейший шорох, она подаст голос и отпугнет мышей. Если за один только вечер, когда вы дома, можно извлечь столько выгоды, то подумайте, каков будет прибыток за целый год! Так что, пусть даже супруга вам не очень по нраву, поразмыслив хорошенько, вы поймете, что посещение веселых кварталов — пустая трата денег, и вас перестанет туда тянуть. Если молодой хозяин в состоянии все это уразуметь, домашние дела пойдут у него на лад.

Так в конце года рассуждал сват в духе рачительности, столь ценимой в Киото. Если слушать его долгие наставления хотя бы вполуха, все равно хоть что-нибудь да западет в память.

К слову сказать, нынешние женщины с готовностью перенимают все, что видят, и во всем пытаются походить на куртизанок. Жены столичных мануфактурщиков, обращаясь к которым все почтительно говорят «госпожа», наряжаются так, что их можно принять за куртизанок высшего разряда. Жены купцов, выбившихся из приказчиков, с виду неотличимы от банщиц. Ну, а женщины с еще меньшим достатком: жены портных или вышивальщиков, живущие в тесных переулках, — выглядят точь-в-точь как потаскушки из чайных домиков. Смешно глядеть, как все они стараются походить на продажных девиц, каждая по своим деньгам! В сущности, любая женщина не так уж сильно отличается от гетеры. Только она, как правило, глупа, докучлива, неуклюжа. Писать красиво не умеет, пить сакэ с подобающим изяществом не обучена, даже песню спеть — и то не может. Одежда на ней сидит нескладно, движения у нее неловкие, и ходит она вперевалку. В постели говорит только о мисо и о соли. Салфетки «ханагами» использует по одному листочку — из бережливости. Об алоэ знает лишь, что это лекарство. Все в такой женщине вызывает отвращение. Взгляните хотя бы на ее прическу: будто такая же, как у куртизанки, но только глупец скажет, что эта прическа ей к лицу.

Среди мужчин, позволяющих себе развлекаться с дзёро, не сыскать ни одного простофили. Все они знают, как трудно зарабатывать деньги, и очень неохотно с ними расстаются. Никакая сила не заставит их отдать долги, даже если заимодавцы ходят за ними по пятам или — еще того хуже! — грозят завести тяжбу. Это не мешает им, однако, договариваться о новогодней пирушке с куртизанками в веселом квартале. Денег это стоит немалых, но уже тринадцатого числа последнего месяца, в первый день приготовления к празднику, они оплачивают все счета. Уж очень любят они развлекаться! Только неразумное это расточительство!

Некий преуспевающий купец с улицы Карасумару, удалившись на покой, дал обоим своим сыновьям по пятьсот каммэ наличными. Младший брат постепенно расширил свое дело и через некоторое время нажил состояние в две тысячи каммэ, по крайней мере, так утверждают его родственники. Что же до старшего брата, то уже на исходе четвертого года с тех пор, как в его руки попало наследство, ему пришлось надвинуть на глаза бумажный клобук и отправиться на улицу торговать молотым перцем.

«Если бы нынче выдалась лунная ночь, — размышлял он, слоняясь по городу, — разве смог бы я пойти торговать вразнос? А в темноте еще куда ни шло. Недаром говорится: «Небо не покидает человека в беде!»

Вот так, на улице, этот разорившийся купец и встретил Новый год. А когда, повинуясь привычке, добрел он до дороги, ведущей в Тамбу, откуда рукой подать до веселого квартала Симабара, уже стало светать. Тут вспомнилось ему, как в лучшие времена выходил он из этих знакомых ворот после ночных гуляний с куртизанками. Грустно ему стало — и сразу же заторопился он домой.

 

В нашем мире все непрочно, даже дверные косяки

Ко всему на свете можно привыкнуть, даже к тому, что внушает нам страх. Дорога, ведущая к веселому кварталу Симабара, самому известному в столице, вьется среди рисовых полей; это та самая «тропа Сюдзяка», о которой поется в модных песенках. Осенью, когда созревает рис, спасая посевы от птиц, в поле ставят пугало, надевают на него старую плетеную шляпу и умело прилаживают к нему бамбуковую палку. Однако коршуны и вороны, привыкшие изо дня в день видеть широкополые соломенные шляпы с выжженным на них клеймом какого-нибудь веселого заведения, принимают пугало за гуляку, в одиночку идущего в Симабару, и вовсе не испытывают страха. Обнаглевшие птицы осмеливаются даже садиться на шляпу, будто это не пугало, а какой-нибудь искатель любовных приключений.

Казалось бы, нет в жизни ничего страшнее встречи со сборщиком долгов. И тем не менее находятся должники, которые даже в последний день года не считают нужным скрываться от заимодавцев.

— С давних времен и доныне за неуплату долгов голову с плеч не сносят, — сказал один из них в последний день года. — Добро бы у меня были деньги, а тут и рад бы заплатить, да нечем, а на нет и суда нет! Если бы все получалось, как хочется, у меня в саду сейчас же выросло бы дерево с деньгами. Только откуда ему взяться? Ведь чего не посадишь, то не вырастет.

С этими словами он расстелил на солнышке в углу сада старую циновку, достал палочки для еды, большой кухонный нож и, хорошенько наточив его, молвил:

— С таким трудом счистил ржавчину с ножа, а в доме нет даже маленькой рыбешки, которую можно было бы им резать. Правда, никто не знает, что случится в следующий миг. Вдруг я сейчас с отчаяния решу покончить с собой и зарежусь. Я свое отжил, мне уже пятьдесят шесть стукнуло, и с жизнью расставаться не жаль. А вот толстопузый богатей, отгрохавший себе дом в самом центре Киото, по воле злой судьбы умер совсем молодым. Ежели бы он соблаговолил в свое время уплатить по моим счетам, то я — без обмана — вспорол бы себе живот и отправился вместо него на тот свет. Клянусь пресветлыми божествами Удзигами и Инари!

И он принялся размахивать кухонным ножом с таким видом, будто в него вселилась лисица. Тут на глаза ему попалась огромная черная курица, с квохтаньем разгуливавшая по саду.

— Тебя-то я и возьму в спутники на тот свет! — крикнул он и одним махом отрубил ей голову.

Сборщики долгов, поджидавшие хозяина в кухне, не на шутку перепугались. «С таким сумасбродом лучше не связываться, — решили они. — Чего доброго, придерется к какому-нибудь не так сказанному слову, да и пустит в ход нож». Подойдя к очагу, над которым грелась вода для чая, кто-то из них сказал:

— Не позавидуешь жене этого господина. Тяжкая выпала ей доля. Жаль бедняжку!

С тем они и отправились восвояси.

Недостойная уловка, к которой прибег этот человек, чтобы не расплачиваться с заимодавцами, оказалась удачной. В один миг он уладил свои дела, даже ни перед кем не повинившись.

На его беду, однако, среди сборщиков долгов оказался приказчик из лавки лесоторговца в Хорикаве. Лет ему было восемнадцать, от силы девятнадцать — совсем недавно стал он выбривать на лбу волосы. Вдобавок уродился щупленьким, точно девушка. Зато нрава был решительного. Пока хозяин дома запугивал его собратьев, он спокойно сидел на бамбуковой галерее и, перебирая четки, которые всегда носил в рукаве кимоно, повторял про себя молитвы. Когда же все разошлись и шум поутих, он обратился к хозяину с такими словами:

— Я вижу, представление окончено. Мне остается только получить с вас долг и откланяться.

— Что ты болтаешь? — возмутился тот. — Люди постарше тебя и те простили мне долги и ушли, а ты все околачиваешься здесь да еще несешь всякий вздор. О каком это представлении ты говоришь?

— В такой день, как нынешний, недостойно прикидываться, будто вы хотите свести счеты с жизнью.

— Как-нибудь обойдусь без твоих поучений!

— А я все равно не уйду, покуда не получу с вас денег.

— Каких еще денег?

— Тех, что вы задолжали и не хотите отдавать.

— Да кто ты такой, чтобы взыскивать с меня долг?

— Кто такой? Сборщик долгов! Что-что, а свое дело я знаю. Из всей нашей братии один только я могу стребовать деньги с тех, кто упорно не желает платить. А их ни много ни мало двадцать семь человек! Вот, загляните в эту тетрадь. Двадцать шесть человек уже заплатили, и вы заплатите, иначе я не уйду. Имейте в виду, пока вы не рассчитаетесь за доски, которые взяли у нас на перестройку дома, они принадлежат нам. Если вы не вернете долга сейчас же, я их заберу.

Приказчик схватил большой деревянный молоток и принялся сбивать дверные косяки. Тут хозяин не выдержал:

— Не допущу такого самоуправства! — вскричал он.

А тот ему в ответ:

— Ваши уловки по нынешним временам устарели. Вы, видно, не знаете, как сейчас поступают сборщики долгов. Сниму у вас все косяки — и мы в расчете. Такой у нас нынче порядок.

Хозяину ничего не оставалось, как извиниться и отдать долг сполна.

— Теперь, — молвил приказчик, — я могу оставить вас в покое. Но, честно говоря, ваш способ уклоняться от уплаты долгов устарел. Да и что толку упрямствовать понапрасну? Вот мой вам совет. Договоритесь заранее со своей женой и в последний день года, как только появятся сборщики долгов, разыграйте с ней ссору. Пусть жена наденет уличное кимоно и крикнет вам: «Я готова хоть сейчас уйти из дома. Но знай, это повлечет за собой гибель нескольких человек. А с такими вещами не шутят. Ну что, уходить мне? Ведь если уйду — не вернусь!» А вы ей в ответ: «Так мне хотелось отдать все долги, чтобы оставить по себе добрую память! Не зря говорится: человек смертен, а слава о нем живет вечно. Но теперь уже ничего не исправишь. Поздно… Завтра меня уже не будет в живых. О, горе!» При этих словах достаньте какие-нибудь исписанные листки и рвите их — один за другим — с таким видом, будто уничтожаете важные бумаги. У любого сборщика долгов дрогнет сердце, и он удалится.

— Такое мне и правда в голову не приходило. Ну как, жена, воспользуемся этим добрым поучением на следующий год? — сказал хозяин и обратился к приказчику: — Подумать только: летами вы совсем еще молоды, а разумом меня превзошли. Спасибо вам за совет. А теперь соблаговолите разделить с нами скромную трапезу.

Хозяйка ощипала убитую мужем курицу и сварила суп, а когда, накормив и напоив, гостя отправили домой, хозяин сказал жене:

— Ждать до будущего года нам не придется. Как только стемнеет, эти наглецы, сборщики долгов, опять сюда нагрянут.

В тот же миг супруги разыграли ссору, и все случилось так, как предсказал приказчик.

От кого это пошло — неизвестно, но с тех самых пор человека этого стали называть «Сварливцем с улицы Омия».

 

Золотые сны

«Даже во сне не забывай о делах!» — такое наставление даст вам любой богач. И в самом деле, во сне человек видит то, что его больше всего волнует, оттого сновидения бывают и радостные, и печальные. Но самое досадное, когда во сне находишь оброненные кем-то деньги, — ведь наяву такого — увы — не случается. Да и кто по нынешним временам станет терять свои денежки? Люди дорожат ими пуще жизни! Уж на что много народу стекается в храм в день службы, которая каждому прихожанину зачитывается за десять тысяч дней богомолья, или в праздник Тэмма-мацури, и то трудно себе представить, чтобы кто-нибудь обронил хоть медный грош. Как бы то ни было, а деньги водятся лишь у тех, кто зарабатывает их своим трудом.

Жил на свете один человек. Был он до крайности беден, но трудиться не хотел, лишь все время размышлял, как бы в один миг разбогатеть. Когда он еще жил в Эдо, ему довелось однажды увидеть в меняльной лавке на улице Суруга-тё целую горку серебряных монет. Это зрелище так его потрясло, что даже по прошествии нескольких лет он не мог его позабыть.

Наступил канун Нового года.

— Вот бы мне сейчас этакую грудищу серебра, — вздохнул он, растянувшись на ватном тюфяке. — Да, помнится еще, в той лавке на подстилке из оленьей кожи лежали новенькие золотые кобаны, и занимали они ничуть не меньше места, чем я на своем тюфяке.

Размечтавшись, он незаметно уснул.

На следующее утро жена его пробудилась чуть свет и принялась думать, где бы раздобыть хоть немного денег для встречи Нового года.

— Похоже, нынешний день не сулит нам ничего хорошего, — горестно проговорила она и выглянула в окно. И вдруг, к своему изумлению, увидела огромную груду золотых кобанов, озаренных первыми солнечными лучами.

«Вот так чудо! Вот так везение! Не иначе как это дар Неба!» — обрадовалась она и стала тормошить мужа.

— Что случилось? — сонно пробормотал он, и в то же мгновение золотая груда исчезла, словно растаяла.

Женщина только ахнуть успела:

— Какая жалость!

Она поведала обо всем мужу, и он сказал:

— С тех пор как я увидал в Эдо груды золота и серебра, я не переставал о них думать. И так мне хотелось ими завладеть, что мой сон на короткий миг стал явью; вот ты и увидела золото. На самом же деле положение мое настолько худо, что я готов хоть сейчас отправиться в Саё-но Накаяму и ударить там в «Колокол вечного ада». Мне хочется избавиться от нищеты еще в этой жизни, пусть даже в будущей я прямиком попаду в ад, так и не вкусив райского блаженства. Куда ни поглядишь, для богачей везде рай, а бедняки маются, будто в аду, нет у них даже щепки, чтобы развести очаг. Ах, до чего печальный у нас конец года!

Дурные помыслы овладели им с такой силой, что, когда он снова задремал, ему привиделось, будто сами бесы-мучители явились за ним в своей грохочущей огненной колеснице и показали ему черту, которая отделяет их мир от мира человеческого.

Проснувшись, он рассказал об этом жене. Та еще больше опечалилась и принялась корить мужа:

— Никто на свете не живет до ста лет. Так не глупо ли тешить себя пустыми мечтами? Когда-нибудь, если наша любовь останется неизменной, нам, быть может, и доведется счастливо отпраздновать Новый год. Я знаю, ты с горечью думаешь о моей тяжкой доле. Но если все будет продолжаться по-прежнему, мы — все трое — умрем с голоду. К счастью, меня приглашают кормилицей в один дом, и ради нашего единственного ребенка я должна согласиться. Обещай хорошенько заботиться о дочке, тогда мы еще сможем надеяться на счастье в будущем. Я поступаю жестоко, покидая нашу крошку. Молю тебя об одном: заботься о ней как следует.

Тут женщина залилась слезами, а муж настолько огорчился, что не мог вымолвить ни слова в ответ. Не смея взглянуть на жену, он закрыл глаза.

Как раз в это время в сопровождении какой-то старухи лет шестидесяти в дом вошла посредница по найму прислуги, жившая в окрестностях Сумидзомэ.

— Ну что, ты обдумала мое предложение? — обратилась посредница к молодой матери. — У тебя хорошие груди; поэтому можешь получить вперед в счет жалованья восемьдесят пять моммэ. Вдобавок хозяин обещает четыре раза в год справлять тебе по новому кимоно. Скажи мне за это спасибо. Своей стряпухе, — девица она крепкая и такая рослая, что, того и гляди, головой до облаков достанет, — он платит всего тридцать два моммэ за полгода, а ведь она не только готовить, но и ткать полотно умеет! Тебе же предлагают такие выгодные условия лишь потому, что у тебя много молока, поняла? Я подыскала еще одну женщину, которая живет в верхней части улицы Кёмати, так что решай скорее. Кормилица им нужна сегодня же.

Молодая женщина не заставила себя ждать с ответом:

— Я на все согласна, лишь бы моя семья не голодала. Не знаю, правда, смогу ли угодить любимому сыночку этого господина, но служить буду преданно.

— В таком случае мы сейчас же туда и отправимся, — сказала посредница и, не удостоив хозяина ни единым словом, сбегала к соседям, взяла у них тушечницу и, заключив с кормилицей договор сроком на год, вручила ей сверток, на котором было написано: «Тридцать семь монет, а всего восемьдесят пять моммэ». Затем, спохватившись, она проворно вынула из свертка восемь моммэ и пять бу и заметила:

— Эти денежки причитаются мне за услуги. Не все ли равно, когда получать их, сейчас или потом? Любой другой на моем месте взял бы с тебя не меньше.

Покончив с делами, посредница стала торопить женщину:

— Ну, госпожа кормилица! Будет тебе прихорашиваться! Пошли!

На глаза у мужа навернулись слезы. С покрасневшим от плача лицом женщина склонилась над маленькой дочкой:

— Прощай, О-Ман! Твоя мама будет теперь жить в доме нового господина. Я приду повидать тебя после новогоднего праздника.

Затем несчастная мать, вся в слезах, побежала к соседям попросить их присмотреть за ребенком.

Жестокосердая посредница не преминула заметить:

— Дети и без родителей вырастают. Кому суждено выжить, тот выживет, хоть забей его до полусмерти! Ну, прощайте, хозяин.

С этими словами она вышла из дому. Обе женщины последовали за ней.

Взглянув в последний раз на дом кормилицы, старуха сказала:

— Увидела я твоего младенца и вспомнила о своем бедном внуке. Каково ему расти без материнского молока!

Нисколько не щадя чувств матери, посредница изрекла:

— Ничего не поделаешь. Все беды происходят из-за денег. Да какое нам, в сущности, дело, помрет ее девчонка или нет?

Последний день года был уже на исходе. Покинутый муж предавался горестным раздумьям: «Я унаследовал от отца огромное состояние, но быстро все промотал и был вынужден покинуть Эдо. Только благодаря любящей жене я сумел обосноваться здесь, в селении Фусими. И сейчас мы могли бы быть счастливы, встречая благословенный новогодний праздник вместе, даже если бы наше угощение состояло из одного чая. А как ждала этого дня моя бедная женушка! Даже купила две пары новых палочек для еды. Увы! Все понапрасну!»

Тут он схватил палочки и с возгласом: «Теперь они не нужны!» — разломал их и бросил в огонь.

Среди ночи заплакал ребенок, и унять его было невозможно. Хорошо еще, что прибежали соседки и посоветовали сварить кашицу из рисовой муки, добавить к ней сладких тянучек, подогреть и покормить ребенка из бамбуковой трубочки. А одна из соседок заметила:

— Может, мне показалось, но прошел всего день, а ребенок уже осунулся, вон как подбородочек у него заострился!

— Так оно и есть, — отвечал отец. — Но что тут поделаешь?

В душе его поднялась такая злоба на самою себя, что он швырнул со всего размаху прямо во двор щипцы для углей, которые держал в руке.

— На нашего соседа жалко смотреть, — проговорила одна из женщин. — А вот жене его, надо сказать, повезло. Господин, к которому она нанялась, любит хорошеньких. Ну, а наша соседка непременно придется ему по вкусу, потому что очень похожа на его покойную супругу, особенно со спины.

Не в силах слушать такое, покинутый муж воскликнул:

— А ведь деньги, которые мы получили, лежат нетронутые! Уж лучше погибнуть от нужды, чем жить в разлуке!

Он схватил деньги и выскочил из дому.

Так он вернул жену, и они вместе встретили Новый год. Хоть и в слезах, да вместе!

 

Даже боги иногда ошибаются

Каждый год в десятом месяце японские боги покидают подвластные им провинции и собираются в Великом Храме в Идзумо. Здесь они держат совет о ниспослании народу благополучия, решают, кого из богов, ведающих счастливым направлением года, в какую землю послать, спешат вовремя завершить приготовления к новогоднему празднику.

Удостоиться чести встретить праздник в Киото, Эдо и Осаке — главных городах страны — могут лишь боги, превзошедшие других в добродетели. В Нару или Сакаи тоже отправляются лишь самые достойные, умудренные опытом боги.

Немалыми заслугами должны обладать и те из них, кого посылают в Нагасаки, Ооцу и Фусими. Нет такого места в стране, будь то призамковый посад, приморский городок, поселок в горах или цветущее селение, куда не пожаловал бы свой бог счастья. Он не оставит своей милостью ни один малолюдный островок, ни одну убогую лачугу рыбака. Во все дома, где толкут моти и украшают ворота ветками сосны, непременно придет Новый год.

Однако любой из богов норовит оказаться поближе к столице, мало кому хочется встречать Новый год в деревенской глуши. Да и то сказать, если есть возможность выбора, всякий отдаст предпочтение городу.

Дни и месяцы нашей жизни мчатся с быстротой водного потока, годы же подобны волнам, набегающим на берег. Не успеваешь оглянуться — последний месяц года уже на исходе.

Жители Сакаи в провинции Сэнсю только и думают, что о богатстве, и хозяйство стараются вести как можно рачительнее. При этом достатком своим не кичатся. Снаружи жилище богача вроде бы ничем не примечательно — обычный дом с решетчатым фасадом, в каких нередко доживают свой век купцы, отойдя от дел, зато внутри там есть где развернуться. Дела свои богач ведет так, что суммы, записанные в течение года в тетрадь доходов, неизменно увеличиваются и перекрывают все расходы.

Ежели в семье такого человека растет дочь, то после того, как она переболела оспой, он внимательно присматривается к ней и, убедившись, что нисколько она не хуже других, а со временем станет девушкой, по нынешним понятиям, достаточно привлекательной, начинает готовить одежду ей в приданое, хотя невесте всего-то три или пять годочков. Если же девочка нехороша собой и может в невестах засидеться, богач старается скопить побольше денег на приданое, помимо торговли принимается за ростовщичество. Подобная предусмотрительность необходима, дабы избежать излишних хлопот во время сватовства.

Богач привык о каждой мелочи думать заблаговременно, и потому дом его постепенно обрастает пристройками: крыша еще не прохудилась, а он ее подновляет, столбы еще крепкие, а он подводит под них каменное основание. Медный желоб на карнизе еще не требует починки, а он из года в год следит за ценами на медь и покупает ее загодя на самых выгодных условиях. Шелковому кимоно ручного тканья, сшитому на каждый день, сноса не будет, потому что движения богача размеренны, степенны. В такой одежде он даже в будни выглядит нарядным, но поступает при этом вполне по-хозяйски. От отца он унаследовал драгоценную утварь для чайной церемонии, которая передается в его семье из поколения в поколение, так что стоит ему позвать гостей по случаю проводов старого года, как тотчас о нем расходится молва: этот человек отличается изысканным вкусом. А ведь никаких дополнительных затрат от него при этом не требуется!

Если даже такой богач во всяком деле проявляет бережливость да расчетливость, то о купце с небольшим достатком и говорить не приходится. Вместо подушки он подкладывает под голову счеты и даже во сне не забывает, что близящийся конец года может принести ему либо барыши, либо убытки.

Вместо того чтобы любоваться алыми листьями осенних кленов, он толчет в ступке дешевый красный рис, воображая, будто цвет его ничуть не хуже. Окунями, которых в пору цветения сакуры вылавливают в море прямо у него на глазах, такой купец лакомиться не станет. Он живо смекнет: эта рыбка в большом почете у столичных жителей, так пусть раскошеливаются, — и каждую ночь будет отправлять в Киото большие корзины со свежевыловленными окунями. Кефаль он выставляет на стол только для гостей, сам ее не ест, ссылаясь на то, что уж очень она отдает тиной. Жители столицы, окруженной горами, в изобилии едят свежих тунцов, в то время как здесь, неподалеку от моря, люди довольствуются мелкой прибрежной рыбешкой. Недаром в пословице говорится: «Маяк далеко светит, а у самого его основания темно».

В канун Нового года, едва стемнело, один из богов счастья незаметно проскользнул в дом какого-то, как ему показалось, удачливого торговца, чтобы в его семье встретить праздник. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что хотя полочка эходана и висит на положенном месте, светильники не зажжены и повсюду царит запустение. Но поскольку этот дом он облюбовал для себя сам, то покинуть его и отправиться еще куда-нибудь было неудобно, да к тому же там мог оказаться другой бог счастья. Поэтому он решил остаться в этом доме и поглядеть, как его обитатели будут встречать Новый год.

Всякий раз, как раздавался стук в дверь, хозяйка вздрагивала от страха и каждому, кто приходил, говорила извиняющимся тоном:

— Хозяин еще не вернулся. Какая жалость, что вы опять обеспокоили себя понапрасну!

Незаметно миновала полночь. А едва забрезжил рассвет, у дома купца снова собрались заимодавцы.

— Ну что, вернулся хозяин? — грозно вопрошали они.

В это время откуда-то прибежал приказчик и, едва переводя дух, затараторил:

— Когда мы были уже на подступах к Скэмацу, на хозяина напали верзилы, человек пять или шесть, и с криком: «Давай деньги, если жизнь дорога!» — потащили его в сосновую рощу. Но я притворился, будто не слышу, и со всех ног помчался сюда.

Хозяйка воскликнула:

— Ты покинул в беде своего господина! Презренный трус! А еще зовешься мужчиной, — и залилась слезами. При виде ее горя заимодавцы поспешили удалиться.

Тем временем совсем рассвело. Как только непрошеные гости разошлись, на лице хозяйки не осталось и следа горя. Приказчик вынул из-за пазухи мешочек с деньгами и сказал:

— В деревне сейчас тоже дела идут туго. Вот кое-как выколотил тридцать пять моммэ серебром да шесть сотен монов медяками.

Да, послужишь в доме, где так лихо умеют обманывать, — и сам плутом станешь!

Хозяин все это время сидел, затаившись в углу кладовки, и в который уж раз перечитывал «Повести о карме». В одной из них рассказывалось о бедном ронине, который жил на почтовой станции Фува в провинции Мино. Попав перед Новым годом в тяжкое положение, ронин выхватил меч и заколол жену и детей. Дойдя до этого места, самого горестного во всей книге, наш купец опечалился еще больше. «Когда так бедствуешь, остается лишь умереть», — сказал он и, проникшись глубоким состраданием к несчастному ронину, тихонько заплакал. И тут вдруг услышал голос жены:

— Сборщики долгов разошлись!

У хозяина отлегло от сердца, и он несмело выглянул из своего укрытия.

— Один этот день стоил мне нескольких лет жизни! — проговорил он и тяжело вздохнул, вспомнив о былом своем благополучии. Затем он отправил приказчика за рисом и дровами, — и это в ту пору, когда в других семьях новогодний пир шел уже полным ходом. В первый день Нового года в доме купца на стол подали самую что ни на есть будничную еду и лишь наутро второго дня наконец-то приготовили дзони и принесли пожертвования буддам и богам.

— Вот уже лет десять, — оправдывался хозяин, — как у нас в семье Новый год празднуют на второй день. Поднос для священных приношений совсем старенький, но вы уж, пожалуйста, не обессудьте.

Но даже и в этот день на ужин нечего было есть.

Уж на что мудрым был бог счастья, но и он не мог предположить, что купец до такой степени беден. Едва-едва дождался он конца праздников и на четвертый день Нового года выбрался из этого дома и направился прямо в Имамию к Эбису-доно.

— Ох, и не повезло мне на этот раз, — посетовал бог счастья. — Я принял убогий дом за богатый и там встречал Новый год.

Выслушав его печальный рассказ, Эбису молвил:

— Вам, столь мудрому богу, не к лицу попадать впросак. Прежде чем остановить свой выбор на каком-либо доме, к нему надобно хорошенько приглядеться. В доме, где двери к празднику не вымыты, где хозяйка заискивает перед прислугой и где края циновок вытерлись от времени, не приходится рассчитывать на хороший прием. Велик город Сакаи, а таких бедных домов там отыщется всего четыре, ну, от силы — пять. Вам и в самом деле не повезло, коли вы угодили в один из них! А вот обо мне славно позаботились купцы из разных провинций, взгляните, сколько бочонков сакэ и окуней в связках натащили! Подкрепитесь как следует, а потом уж возвращайтесь в землю Идзумо.

С этими словами Эбису принялся потчевать своего незадачливого собрата, а потом оставил его у себя ненадолго погостить.

Обо всем этом стало известно от одного человека: рано утром в десятый день первой луны он явился на поклон к Эбису-доно и невольно подслушал разговор, который боги вели во внутреннем святилище храма.

Выходит, даже боги делятся на бедных и богатых, о людях же и говорить нечего. А поскольку мы живем в суетном мире, где все переменчиво, нам надлежит без устали заботиться о процветании унаследованного от предков дела и трудиться не покладая рук, дабы богу счастья, который навещает нас всего раз в году, не пришлось испытать в нашем доме ни малейшего неудобства!

 

Посиделки в Наре вокруг кухонного очага

Забавно устроен мир! Бывает, что много лет кряду изо дня в день вам встречается один и тот же человек.

Жил в Сакаи купец, который чуть ли не два с половиной десятка лет приходил торговать в Нару. Торговал он одними лишь осьминогами, за что получил прозвище «Хатискэ — Продавец осьминогов». Решительно все знали его в лицо, и постепенно у него появилось много покупателей, так что он вполне мог прокормить семью из трех человек. И все же ему ни разу не удалось скопить к Новому году хотя бы пятьсот медяков. Самая большая роскошь, какую он мог себе позволить в праздник, — это накормить своих домочадцев дзони.

Смолоду торговец этот привык жить с расчетом и никогда ничего не делал даром. Даже когда старуха мать просила его купить грелку для рук, он брал с нее плату за хлопоты. А о чужих и говорить не приходится. Случись кому-нибудь попросить его сбегать за повитухой, — а в этом деле дорога каждая минута, — он с места не двинется, покуда перед ним не поставят чашку политого чаем риса. Много на свете скаредов, но такого, как он, не часто встретишь. Даже отправляясь за полотном на саван для умершего собрата по поручению молитвенной общины, он требовал вознаграждения за услуги. В народе о таких говорят. «И за счет покойника рад поживиться». Но хотя думал он только о собственной выгоде, разбогатеть ему никак не удавалось. Недаром говорят, что есть справедливость небесная.

Осьминога потому и зовут осьминогом, что у него восемь ног. Однако наш торговец с самого первого дня появления в Наре отрезал у всех своих осьминогов по ноге. Никто, на его счастье, этого не замечал, и плутовство сходило ему с рук. Отрезанные ноги он сбывал владельцу какой-то харчевни в городке Мацубара. Вот до чего доводит корысть!

Есть хорошая поговорка: «Семьдесят пять раз сойдет, на семьдесят шестой попадешься!» Рано или поздно любой обман раскрывается. В самом конце прошлого года Хатискэ совсем обнаглел и стал отрезать у осьминогов уже по две ноги, преспокойно сбывая своих шестиногих калек. К счастью для него, в предновогодней суете этого опять никто не заметил. Но вот на улице Тэгай его пригласили в дом, окруженный изгородью из плетеного бамбука, и купили у него двух осьминогов. Хатискэ собрался уже было уходить, когда хозяин дома, старик с гладко выбритой, точно у монаха, головой, оторвавшись от игры в го, подошел к нему и сказал:

— Что-то у ваших осьминогов подолы коротковаты.

Затем старик осмотрел их как следует, понял, что у каждого осьминога не хватает двух ног, и вскричал:

— Интересно, в каких это морях водятся этакие уродцы? С самой эры богов ни в одной книге не упоминалось об осьминогах с шестью ногами… Значит, все это время ты, несчастный, водил за нос жителей Нары. Ну погоди, теперь-то я хорошо тебя запомнил.

— Нечего меня пугать! — огрызнулся торговец. — Я и сам не стану продавать свой товар таким лентяям, как вы. В последний день года развлекаетесь игрой в го!

Вскоре слух об этом происшествии облетел всю округу. На каждом углу только и судачили о Хатискэ — «Продавце шестиногов». А поскольку Нара городок небольшой, торговец навсегда потерял всех тамошних покупателей. И виною всему была неуемная его жадность.

К слову сказать, в Наре в канун Нового года куда спокойнее, нежели в Киото или Осаке. За купленное в долг люди здесь вносят столько денег, сколько могут, а остальное обещают вернуть в следующий раз; заимодавцы верят им на слово и больше не беспокоят перед праздником. Часам к десяти вечера все жители Нары заканчивают свои дела, и в каждом доме устраиваются новогодние посиделки в кухне. Там загодя разжигают очаг и устилают земляной пол циновками, на которых рассаживаются все домочадцы, начиная с хозяина и кончая слугами. По местному обычаю, они вместе пекут круглые моти, используя, как это принято в Наре, формочки из бамбуковых колец, и тут же ими лакомятся. До чего приятно это зрелище семейного благополучия!

Простолюдины, которые живут на северных окраинах города, по обыкновению, начинают свой праздник посещением дома преподобного Инабы из храма Дайдзёин. После этого они обходят весь город, возглашая у каждого дома: «Богатство, богатство, богатство!» — и всюду им подают рисовые лепешки и медяки. Если присмотреться, они напоминают тех, кого в Осаке зовут «изгоняющими беды».

В первый день Нового года, чуть забрезжит рассвет, улицы оглашаются выкриками торговцев картинками с изображением бога Дайкоку, сидящего на мешке с сокровищами: «Покупайте мешки со счастьем, не проходите мимо своего счастья!» На рассвете второго дня раздаются голоса: «Эбису, кому Эбису!» А на третье утро Нового года торгуют картинками, изображающими бога сокровищ Бисямона: «Кто еще не купил Бисямона, подходите скорее!» Так три утра подряд зазывают покупателей продавцы богов счастья.

По существующему в Наре обычаю в первый день года жители не ходят друг к другу с новогодними поздравлениями, зато отправляются на поклон в храм Касуга-даймёодзин. По этому случаю собирается вся семья — даже самые дальние родственники, и нет конца их оживленным беседам. При этом чем многочисленнее родня, тем больше к семье уважения. Где бы то ни было — богатые и знатные всегда вызывают зависть.

Торговцы беленым полотном, которое производится в Наре, весь год поставляют его столичным мануфактурщикам, а деньги за него получают в конце года. Закончив свои дела в Киото, они в новогоднюю ночь отправляются в Нару, освещая себе путь факелами. Трудно вообразить, сколько тысяч каммэ стекается в Южную столицу в уплату за полотно. По возвращении в Нару торговцы прячут деньги в кладовую, а к пятому числу первого месяца заканчивают подсчеты своих доходов. И так из года в год.

В одной из глухих деревушек Ямато скрывались четверо нищих ронинов. Отчаявшись раздобыть хоть немного денег для встречи Нового года, они решили напасть на купцов, когда те будут возвращаться в Нару. И вот, рискуя жизнью, осуществили задуманное, но, осмотрев хорошенько ящики, обнаружили в них большие деньги — тридцать каммэ и пятьдесят каммэ, а вовсе не ту мелочь, на которую по бедности своей рассчитывали. Поразмыслив, грабители не решились взять эти деньги себе на выпивку и сочли за лучшее отправиться к Темному перевалу, чтобы там подкараулить какого-нибудь купчишку, возвращающегося из Осаки. Вскоре они увидели небольшого роста мужчину с перекинутым через плечо свертком из рогожи.

— Глядите-ка, неплохо придумал, — заметил один из грабителей. — Поклажа у него наверняка тяжелая, а несет он ее так, будто она ничего не весит. Не иначе как там у него спрятаны деньги!

Выскочив из засады, они отняли у путника сверток и поспешили скрыться. А тот закричал им вдогонку:

— К завтрашнему дню вам это не пригодится, ей-ей, не пригодится!

И верно, раскрыв сверток, четверо разбойников нашли в нем… сушеную икру сельди. Вот те раз!

 

Ночь, когда хозяева меняются домами

В конце года кажется, что даже морские волны накатывают на берег в Фусими с особой поспешностью.

Двадцать девятого числа от тамошней пристани отплывала лодка, совершавшая свой обычный вечерний рейс в Осаку. Хотя до отплытия было еще далеко, все пассажиры давно сидели на своих местах и то и дело поторапливали перевозчика: «Отчаливай! Заждались!» Перевозчик и сам знал, что такое предновогодние дни, и отвечал: «Понимаю, что все спешат. Не беспокойтесь, довезу вовремя». Наконец лодка отчалила от берега и прошла под мостом Кёбаси.

В обычные дни пассажиры без умолку трещат: хвастают своими любовными похождениями, распевают коута и дзёрури, рассказывают какие-нибудь потешные истории, читают нараспев отрывки из пьес Но или же повторяют прибаутки уличных лицедеев. Нынче же стоит тишина. Лишь изредка кто-нибудь, словно очнувшись от сна, произнесет слова молитвы или начнет причитать: «Жизнь человеческая и без того коротка, так не глупо ли торопить время, ожидая Нового года? Ведь это все равно, что торопить собственную смерть…» Остальные сидят мрачные, озабоченные, и хотя никто в лодке не спит, разговор не клеится. Но вот какой-то приказчик затягивает песню нагэбуси, которую выучил в доме свиданий, и сам себе аккомпанирует, подражая голосом сямисэну. Поет не в склад и не в лад и при этом самодовольно покачивает в такт головой. Право же, забавное зрелище!

Тем временем лодка поравнялась с мостом Кобаси близ замка Ёдо и стала разворачиваться кормой, чтобы пройти между креплениями моста в том самом месте, где установлен сигнальный фонарь. Тут один пассажир, человек, сразу видно, смекалистый, воскликнул:

— Вы только взгляните на эти водяные колеса! Если бы люди подобно им без устали трудились с утра до вечера, в конце года им не приходилось бы носиться как угорелым. А то мешкают целый год и лишь перед праздником хватаются за работу, — какой же от этого толк?

Человек произнес это с таким видом, будто сделал важное открытие. Остальные с готовностью закивали в ответ. Другой пассажир, который жил в городке Хёго на Гостиничной улице, сказал:

— Вы совершенно правы, взять хоть, к примеру, меня. Живу я около моря, мог бы вылавливать сколько угодно рыбы и жить, не зная нужды. Но лень меня одолела — и за целых пятнадцать лет я ни разу не смог из собственных денег заплатить по счетам. В Ооцу живет моя тетка с материнской стороны. Каждый год я брал у нее семьдесят — восемьдесят моммэ, сотни никогда не просил. Но в нынешнем году, видно, терпение у нее лопнуло, и она заявила: «На этот раз ты ничего не получишь». Я-то привык рассчитывать на теткины деньги, как на свои собственные, и сейчас даже не представляю себе, что будет, когда вернусь домой.

— А я возил младшего брата в Киото, — отозвался другой, — там на Четвертом проспекте живет мой знакомый, актер. Думал, он мне поможет пристроить юнца к труппе, — получил бы я тогда задаток, расплатился с заимодавцами. Признаться, я был уверен, что у брата моего незаурядная внешность и со временем он сможет стать знаменитым актером. Каково же было мое огорчение, когда мне объявили, что уши у него маловаты и потому принять его в труппу нельзя. Так и пришлось нам ни с чем возвращаться назад. До чего же много на свете, доложу я вам, красивых мальчуганов с задатками настоящих актеров. Каждый день в Киото привозят двадцать, а то и тридцать таких мальчиков от одиннадцати до тринадцати лет. Посредник рассказал мне по секрету, что есть среди них и дети из благородных семейств — сыновья врачей и ронинов. Видно, туго пришлось в этом году их родителям, раз они чадо свое готовы отдать в лицедеи. Словом, желающих пристроить своих детей к труппе столько, что можно выбрать лишь самых достойных. Договор с ними заключается сроком на десять лет с жалованьем от одного каммэ медяками до тридцати моммэ серебром. По красоте лица и изысканности манер никто не может сравниться с мальчиками из Камигаты. Вот и приходится нам возвращаться домой ни с чем, только на дорогу поиздержались.

Тут начал свой рассказ третий пассажир:

— В наследство от отца я получил мандалу, творение самого святого Нитирэна. Несколько лет назад один человек из Удзи упрашивал меня продать эту семейную реликвию, любые деньги предлагал, но мне было жаль с нею расставаться, и я отказался. Нынче же я попал в трудное положение и отправился в Удзи разыскивать этого человека. Но за это время он успел переметнуться к секте «Чистая земля» и даже не прикоснулся к свитку. Надежды мои не оправдались, не знаю теперь, что и делать. Раздобыть деньги мне негде, а без них домой лучше не возвращаться: ничего доброго встреча с кредиторами мне не сулит. Чем ехать в Осаку, направлюсь-ка лучше в храм на горе Коя. Вот уж посмеется надо мной Кобо Дайси, когда прочтет мои мысли.

Вслед за обладателем драгоценной мандалы заговорил еще один пассажир.

— Я торгую рисом, — сказал он, — и много лет продавал его в рассрочку товариществу киотоских ткачей. Комиссионных, причитающихся мне за труды, всегда хватало на то, чтобы без лишних хлопот встретить новогодний праздник. Ткачи рассчитывались за рис в конце третьего месяца, причем за каждый коку платили не по сорок пять моммэ, как на рынке, а по пятьдесят восемь моммэ. До нынешнего года эти условия их устраивали, но теперь они потолковали между собой и отказались покупать у меня рис. Лучше, дескать, встретить Новый год без риса, чем переплачивать по тринадцать моммэ за коку. Мне ничего не оставалось, как выгрузить рис в Тобе и с пустыми руками возвращаться домой.

Кого из путников ни возьми, у каждого свои заботы, свои беды. У каждого есть дом, а идти туда ему нельзя. К знакомым тоже не пойдешь, в предновогодние дни и у них немало хлопот. День еще можно как-то скоротать в храме, рассматривая от нечего делать вывешенные там эма, но вечером деваться решительно некуда. Правильно делают те должники, которые заводят себе любовницу: в ее доме они могут найти убежище в день расплаты с кредиторами. Но такое позволяют себе лишь те, у кого хотя бы изредка водятся деньги. Бедняку это не по средствам. И все же существует множество способов обмануть кредиторов в последний день года.

Как-то одному человеку, беспечно распевавшему модные песенки в канун Нового года, сказали:

— Уж если вам сейчас петь охота, дела ваши наверняка благополучно улажены. Просто зависть берет, глядя на вас!

Тот рассмеялся и говорит:

— Вы, видно, еще не знаете, как провести день накануне Нового года, чтобы и себе польза была, и другому. Между тем вот уже несколько лет мы с приятелями в этот день попросту меняемся домами и так избавляем себя от хлопот и волнений. Как только являются сборщики долгов, каждый из нас прикидывается разгневанным и кричит жене друга: «Имейте в виду, ваш муж должен мне куда больше, чем остальным. Кишки из него выпущу, а денежки свои получу!» Тут кредиторы сразу уходят, понимая, что на сей раз им ничего не заплатят. Эта уловка — новинка последних лет. Не правда ли, красиво звучит: «Под Новый год хозяева меняются домами!» Пока еще мало кто знает об этой нашей придумке, так что нам удается обводить кредиторов вокруг пальца!

 

Рисовые лепешки в Нагасаки

к последнему дню месяца инея китайские суда покидают порт Нагасаки, и в городе становится тихо и пустынно. Однако за установленный для торговли с иностранцами срок купцы в Нагасаки успевают заработать достаточно, чтобы не знать нужды весь год. И бедный и богатый живут здесь вольготно, каждый в меру своего достатка, и никто не отказывает себе в необходимом. Поскольку все в Нагасаки покупается, как правило, за наличные, в дни выплаты долгов здесь не бывает ни шума, ни суеты. Даже накануне Нового года люди спокойно попивают сакэ, как и в обычное время. Прожить в этом городе легче, чем где бы то ни было еще.

В последний месяц года люди не мечутся здесь взад-вперед, как заведенные. Нет здесь и попрошаек, «сэкидзоро», как в Камигате, и о приближении Нового года можно узнать разве что по календарю. Следуя старинным установлениям, тринадцатого числа последнего месяца года жители Нагасаки прибирают свои жилища, сметают сажу со стен. А закончив уборку, привязывают бамбуковую метелку к коньковому брусу, где она и хранится до следующего года.

Рисовые лепешки в каждом доме делают по-своему, как где заведено. Особенно занятны так называемые «столбовые» лепешки: последнюю порцию сбитого в ступе теста для новогодних лепешек налепливают на самый толстый столб-опору в доме, а в праздник Сагитё пятнадцатого дня первого месяца года тесто снимают со столба и пекут из него лепешки. Вообще, какой из местных обычаев ни возьми, все любопытны. Под Новый год, например, жители Нагасаки протягивают в кухне веревки, которые здесь называют «канатами счастья», и подвешивают к ним всевозможные съестные припасы для новогоднего праздника: макрелей, сушеную мелкую рыбешку, насаженных на бамбуковые вертела моллюсков «морское ушко», гусей, уток, фазанов, соленых окуней, соленые сардины, водоросли, треску, тунцов, лопушник, редьку и многое другое. Любо-дорого взглянуть на очаг с красующейся над ним снедью. В предновогодний вечер на улицу выходят простолюдинки с разрисованными красной краской лицами. Каждая держит в руках глиняную фигурку Эбису или Дайкоку, а также поднос с рассыпанной на нем крупной солью. «Прилив начался как раз в той стороне, откуда в наступающем году пожалует бог счастья!» — возглашают они, входя в каждый дом с новогодними поздравлениями. Перед Новым годом с особой силой ощущаешь, что Нагасаки — город портовый.

Новогодние подарки по всей стране принято делать весьма скромные, в Нагасаки же и подавно: там подносят друг другу сущие мелочи: мужчинам — дешевые веера, по одному моммэ за полсотни; женщинам — по щепотке чайного листа в бумажной обертке. Что и говорить, подарки пустячные, но этому обычаю следуют все, и никому в голову не придет обвинить другого в скаредности. Свои нравы жители Нагасаки считают лучшими из лучших. «Нет краше места, чем то, где живешь», — говорится в пословице. Неудивительно, что и приезжие купцы стремятся поскорее завершить свои дела в Нагасаки, чтобы встретить Новый год у себя на родине.

Жил в Киото небогатый купец. Двадцать лет торговал он шелком-сырцом, закупая его в Нагасаки. На редкость расчетливый, он никогда не выезжал из дома, не подкрепившись как следует, в путь готовился основательно и, пока добирался от Киото до Нагасаки, пешком ли, на корабле ли, ни гроша не тратил впустую. Сколько раз он бывал в Нагасаки, а так и не заглянул в веселый квартал Маруяма. Потому понятия не имел ни о том, сколь пленительна гетера Киндзан, когда садится перед гостем, ни о том, сколь бела шея красотки Катё. Даже ложась спать, он не забывал класть у изголовья счеты и не выпускал из рук расходной тетради. Об одном день и ночь помышлял: как бы обставить какого-нибудь китайского торговца-простофилю да повыгодней провернуть сделку. Однако по нынешним временам обвести вокруг пальца китайского торговца не так-то просто: почти все они теперь знают по-японски да и поумнели. Денег у них полно, а в долг не дают, разве что под залог дома. Получат дом, тотчас подсчитают, какую плату брать с постояльцев, и, уж конечно, в убытке не останутся. Одним словом, чтобы не прогадать, лучше держаться от китайцев подальше. Но как ни ловки китайцы, на легкую наживу им рассчитывать не приходится, потому что торговца из Нагасаки тоже не проведешь.

Если бы одной расчетливости было достаточно, наш торговец давно разбогател бы, но удача обходила его стороной. А сколько торговцев шелком из того же Киото успели сколотить себе огромные состояния, хотя стали наезжать в Нагасаки в одно время с ним. Теперь они посылают туда своих приказчиков, сами же предпочитают осматривать достопримечательности Киото, любоваться вишнями в цвету или пировать с красавицами из веселых домов.

Как-то наш торговец обратился к одному из таких счастливчиков: «Расскажите, как вам удалось скопить столько денег?» Тот ответил: «Думаю, все дело в том, что я, как говорится, по природе своей торговец. Внимательно слежу за ценами на рынке, прикидываю и, если вижу, что в будущем году какой-либо товар поднимется в цене, обычно закупаю большую партию, потом денежки сами плывут ко мне в руки. В этом, конечно, есть определенный риск, но не рискнешь — не разбогатеешь».

Ну, а купец всегда все делал как раз наоборот. Стремился как мог точнее определить разницу в цене на тот или иной товар в Киото и в Нагасаки и в расчетах, как правило, больших погрешностей не допускал. Но ни разу не пошел он на риск, стремясь лишь к верной прибыли. И эта прибыль никогда не превышала его расчетов — уходила же она почти целиком на уплату процентов с тех денег, которые он брал в долг. Вот и получалось, что работал он не на себя, а на других, надрывался хуже простой прислуги, даром губил свое здоровье.

Из года в год встречал он новогодний праздник в небольшой гостинице в городке Хасимото. Посторонним твердил, что поступает так, следуя давнему обычаю своей семьи. На самом же деле он попросту боялся кредиторов. Иначе вопреки «обычаю своей семьи» с превеликим удовольствием справил бы праздник в собственном доме в Киото, а не в захудалой гостинице.

Стал он внимательно присматриваться к тому, как живут люди вокруг, и однажды сказал себе: «С моей захудалой торговлишкой больших убытков не понесешь, но и особых барышей не увидишь, как правильно говорил тот купец. Нет, в нынешнем году надо придумать что-нибудь такое, от чего я вмиг разбогатею».

С этим намерением торговец отправился в Нагасаки. Много перепробовал разных способов, а богатств все равно не нажил. Как известно, деньги идут к деньгам, из ничего денег не добудешь. И вот торговца осенило: «Не удивить ли столичных жителей каким-нибудь чудом природы? Те диковинки, которые мастерят на потеху прохожим осакские и киотоские умельцы, уже не редкость. Может, у китайцев что-нибудь сыщется?» После долгих расспросов торговец понял, что людей сейчас ничем не удивишь, разве что детенышем дракона да птицей, пожирающей огонь. Но где их раздобыть? Даже в Нагасаки ничего подобного отыскать не удалось. Тогда он попытался выведать у одного знакомого китайца, нет ли у того на родине какой-либо диковины. Китаец так ему ответил:

— Мне приходилось слышать о птице-фениксе и о громовиках, но сам я никогда их не видел. Все, что в диковинку японцам, для китайца тоже редкость, взять хоть алоэ или женьшеневый корень. Но самая большая редкость в мире — это деньги. Ради них я и отправился за тридевять земель, рискуя жизнью, преодолевая ураганы и морские бури. Запомните, нет на свете ничего желанней денег.

«А что, пожалуй, прав китаец», — подумал про себя торговец и с еще большим рвением принялся искать пути к богатству. Кончилось все тем, что он купил у заморских торговцев в Нагасаки нескольких редкостных птиц, чтобы по возвращении в Киото их показывать. Увы, он не был первым, кому пришла в голову подобная мысль, и потому затея эта не принесла ему желаемой прибыли. Из всех привезенных им в Киото птиц интерес вызвал только павлин, и зеваки охотно на него глазели, хотя видели и не впервые. Хорошо еще, что торговцу удалось вернуть те деньги, которые он потратил при покупке птиц. Нет, уж лучше заниматься тем, в чем ты хоть сколько-нибудь смыслишь!

 

Вечерние торги накануне Нового года

Из года в год люди жалуются, — дескать, торговля идет вяло и жить на свете становится все труднее. Между тем случись какому-нибудь торговцу снизить цену товара с десяти моммэ до девяти моммэ и восьми бу, как в мгновение ока набежит толпа покупателей, и в итоге товара разойдется на тысячу каммэ. Или же, скажем, приди кому-нибудь в голову выложить за какую-нибудь вещь вместо девяти моммэ и восьми бу целых десять моммэ, как тотчас же на прилавках появится на две тысячи каммэ такого товара. Торговцы в больших городах и впрямь ведут дело на широкую ногу. Ведь без смекалки с толком не купишь, с выгодой не продашь.

Кто говорит, будто деньги на свете перевелись, тот не видал, как живут богачи. Если и есть в этом мире что-либо в избытке, так это деньги. Поглядите, как разбогатели люди у нас в стране за последние тридцать лет. Дома, в старину крытые соломой, нынче имеют деревянный навес. Некогда поэт воспевал лунное сияние, струящееся сквозь ветхую кровлю хижины у заставы Фува, нынче же там сплошь и рядом стоят усадьбы, крытые черепицею да еще с белеными стенами. Внутри в них устроена кладовая, а в саду выстроен амбар. Фусума в гостиной покрыты не золотой и не серебряной фольгою, как прежде, — ибо такой блеск не во вкусе нашего века, — а тонким слоем золотой и серебряной краски, по которой нанесен рисунок тушью. Ну чем, спрашивается, не столица?

В одной старинной книге говорится, будто женщины с побережья Нада, те, что выпаривают соль, прежде не носили в волосах даже простых самшитовых гребней. Нынче же эти жительницы взморья весьма пекутся о своей наружности. Они знают, что узор из сосновых веток по подолу уже устарел и что новинкой считается узор в виде разбросанных по фону бамбуковых листьев, да еще нарисованных в верхней части кимоно, у самого плеча, иероглифов «солнце на закате». Пока жительницы предместий Киото и Осаки донашивают кимоно с мелким узором из листьев папоротника и павлонии, в деревнях женщины щеголяют в нарядах, раскрашенных по последней столичной моде. Теперь уже кимоно, украшенные знаками слова «кукушка» на плече, или же платья с рисунком из пурпурных листьев и виноградных лоз по клетчатому фону кажутся устаревшими и нелепыми, но как они пленяли глаз в те времена, когда еще только входили в моду! Где бы человек ни жил, если у него есть деньги, он может позволить себе любое сумасбродство.

Бедность же везде безотрадна, особенно в праздники. Как ни вертись, трудно справить Новый год по всем правилам, если за душой нет ни одного медяка. Оно и правда: коли полка пуста, сколько ни шарь, ничего не отыщешь. Поэтому всякому человеку в течение всего года следует в чем-либо себя ограничивать. Если в день экономить на табаке хотя бы по одному медяку, за год, глядишь, наберется триста шестьдесят медяков, а за десять лет — целых три каммэ шестьсот монов. Еще можно экономить на чае, дровах, мисо, соли — и тогда последний бедняк скопит за год самое малое тридцать шесть моммэ, а за десять лет — триста шестьдесят моммэ. Ну а за три десятка лет, считая, конечно, и проценты, он сколотит целое состояние в восемь каммэ серебром, не меньше. Отсюда вывод: хозяйство следует вести с умом и экономить на всем, на каждой мелочи. А главное — не пить; недаром с давних пор говорят, что от каждой чарки выпитого сакэ расцветает бедность.

Рассказывают, как один кузнец-бедолага сорок пять лет кряду по три раза на день бегал в винную лавку с бутылочкой, в каких обыкновенно подносят священное вино богу Инари, покровителю кузнецов, и брал себе сакэ на восемь медяков. Если за день этот человек выпивал две с половиной мерки, на двадцать четыре медяка, то за сорок пять лет он влил в себя не одну сотню бочек сакэ, в общем пропил целое состояние — четыре каммэ восемьсот шестьдесят моммэ серебром. Бывало, соседи примутся над ним трунить: кто, дескать, пьет, тот в нищете живет, — а он им отвечает как по писаному: «Из тех, кто не выпивает, тоже не всяк усадьбу себе наживает!» — и продолжает пить в свое удовольствие.

В последний день минувшего года кузнец с горем пополам подготовился к новогоднему празднику, даже горку Хорай украсил, и вдруг обнаружил, что денег на сакэ у него не осталось. Какое уж тут веселье? Загрустил кузнец и говорит жене:

— Сорок пять лет я пью изо дня в день, а под Новый год, вот те раз, остался без выпивки. Так мне и праздник не в радость.

Долго советовались муж с женой, как им быть. В долг взять было не у кого, в закладную лавку нести — нечего.

И вдруг вспомнили про соломенную шляпу, которая спасала их от горячего летнего солнца. Выгореть она еще не успела и даже не прохудилась.

— Вот то, что нам нужно! — обрадовался кузнец. — До лета далеко, а добро потому и добро, что выручает хозяина в трудную минуту. Продам-ка я эту шляпу, все равно ничего другого не остается.

И кузнец поспешил на вечерние торги, где ежегодно пускалось с молотка подержанное имущество. Торги как раз были в самом разгаре. Одного взгляда на собравшихся здесь было достаточно, чтобы понять: все они обременены долгами и обратиться за помощью им решительно не к кому. Хозяин торгов, жаждавший получить свои десять процентов комиссионных, отчаянно размахивал руками, выкликая цены.

Вещи, поступившие на торги в последний день года, свидетельствовали о горькой нужде их владельцев. Один из них, например, принес на продажу полотняное новогоднее косодэ для девочки лет двенадцати — желтовато-зеленого цвета, с узором по подолу. Плотно подбитое ватой, на розовой подкладке и с незаделанными еще швами на рукавах, косодэ выглядело по-настоящему добротным и нарядным. «Кому косодэ?» — крикнул хозяин торгов. Кто-то купил его за шесть моммэ, три бу и пять ринов. Одна только подкладка наверняка обошлась бывшему владельцу дороже.

Вслед за косодэ объявили торги на половину крохотной макрели, выловленной у берегов Танго. На нее тоже нашелся покупатель, тем более что стоила она всего два моммэ два бу и пять ринов.

А вот москитную сетку так и не продали, хотя цена на нее выросла в ходе торгов с восьми моммэ до двадцати трех моммэ и пяти бу. Кто-то заметил:

— Нечего было эту сетку выставлять на продажу. Хозяину ее, видно, не так уж плохо живется, раз он до сих пор не отнес ее в закладную лавку и продержался до Нового года. Да он просто богач! — Это замечание было встречено дружным смехом.

Затем в руках хозяина торгов появился свиток из скрепленных между собой десяти листов вощеной бумаги с написанным на нем каллиграфическим текстом, под которым стояла подпись и печать выполнившего его мастера. Цену на него едва удалось поднять с одного до пяти бу.

— Да ведь этому свитку цены нет! — воскликнул хозяин торгов. — Взгляните, одной бумаги здесь на три моммэ, не меньше!

— Бумаги там, может, и правда на три моммэ, — отозвался кто-то из толпы, — только вся она исписана А кому нужны эти закорючки? За них и пять бу отдать жалко. Этот ваш каллиграф — исподних дел мастер, больше никто.

— Что это значит? — удивился хозяин.

— А то, что так писать — все равно что исподники надевать, — ответил тот же голос под хохот окружающих.

Не успел стихнуть смех, как для продажи с особой осторожностью, — товар-то хрупкий, — вынесли десять фарфоровых тарелок нанкинской работы, переложенных письмами известных куртизанок из Киото и Осаки.

«Вот это да!» — прокатилось по толпе, и все бросились их читать. Однако, как выяснилось, эти послания были написаны в последнем месяце года, и поэтому ни любовных уверений, ни пылких признаний в них не было — одни только просьбы о денежном вспомоществовании: «Право же, неловко Вам докучать, однако…»

— И любовь, и вообще все в нашем мире покупается за деньги, — произнес хозяин. — Видно, владелец этих тарелок был большим кутилой, и каждое такое посланьице стоило ему не меньше серебряного тёгина. Эти выброшенные за ненадобностью письма, пожалуй, дороже самих тарелок! — Снова раздался смех.

Вслед за тарелками на торги выставили фигурку бога Фудо вместе со всякой ритуальной рухлядью: железным пестиком, блюдом для цветов, колокольчиком, посохом и алтарем для возжигания священного огня.

— Вот-те раз, — воскликнул кто-то, — даже божество не в силах вымолить себе сносного существования!

Наконец наступила очередь соломенной шляпы кузнеца.

Нимало не смущаясь его присутствием, хозяин торгов крикнул:

— Вот уж кто достоин сочувствия, так это владелец этой шляпы! Наверняка он надеялся проносить ее не одно лето. Взгляните, как бережно она обернута старой бумагой. Итак, кто купит шляпу этого рачительного домовладыки?

Вначале за нее предложили всего три медяка, но в конце концов нашелся желающий заплатить четырнадцать медяков. Принимая выручку, кузнец сказал:

— Клянусь богами, я купил эту шляпу в пятом месяце за тридцать шесть медяков и надел ее всего раз — в день «косин». — Это откровенное признание немало повеселило окружающих.

Когда торги подходили к концу, некий человек купил двадцать пять вееров, которые обычно дарят в канун Нового года, а также коробку табака — всего за два моммэ и семь бу. Вернувшись домой, он открыл коробку и обнаружил на дне ее три золотые монеты. Невиданное счастье ему привалило!

 

Штора из кистей для чистописания — плод находчивого ума

Один человек, которому накрепко запал в душу страх перед кредиторами в последний день года, решил теперь по-другому вести хозяйство и усердно трудиться изо дня в день, за исключением разве что трех дней новогоднего праздника. К тому же он положил себе за правило платить за каждую покупку только наличными и не отваживался купить в долг даже рыбы к столу. Наконец, все счета он старался оплачивать, как и положено, перед каждым из пяти крупных праздников, не откладывая платежи на последний день года. Так он прожил весь год, ни на минуту не забывая о том, сколь страшна встреча со сборщиками долгов. И вот снова наступил Новый год.

Вопреки обычаю, заведенному в доме, человек этот в своем хозяйственном рвении провел ритуал сшивания новой счетной книги не десятого числа, как бывало прежде, а уже на второй день Нового года. Переучет в лавке он назначил на третье число, хотя прежде всегда делал это пятого числа. Одним словом, неожиданно превратился в рачительного хозяина. Из дома он предпочитал вовсе не выходить, — ведь этак можно невзначай потратиться или встретить знакомого, а тот, не ровен час, затащит куда-нибудь, и много драгоценного времени уйдет впустую. Если он и разговаривал с кем-то из посторонних, то лишь о хозяйственных делах. «Коль скоро в нашем мире трудно извлечь даже малую прибыль, — рассудил он, — главное — не допускать лишних трат». В третьем месяце, когда возобновляются договоры по найму прислуги, он рассчитал стряпуху и велел жене надеть передник и отправляться на кухню. Сам он днем находился в лавке, отдавая распоряжения приказчикам, как и подобает хозяину, а вечером, заперев входную дверь, работал наравне со слугами, помогая шелушить рис. Ноги он мыл водой из колодца и даже в самые холодные дни не позволял себе роскоши согреть для этого воду. Однако, хоть он и выгадывал буквально на всем, богатство не шло к нему в руки. Видно, дух бедности преследовал его по пятам. В торговле он не ведал удачи, и постепенно дело его пришло в полный упадок, истаяло, подобно льдинке под лучами солнца. Верно говорили в старину: «Черпаком в один сё больше одного сё не зачерпнуть».

К слову сказать, недавно в здешних местах объявилась одна монахиня из Кумано. Бродя по улицам, она показывала людям картинки с изображениями Ада и Рая и до хрипоты распевала модные песенки. Несмотря на то что она отчаянно выпрашивала подаяние, ей редко когда удавалось наполнить доверху черпак в один сё, привязанный у нее к поясу. Все пекутся о загробной жизни, но делают это по-разному, каждый в меру широты своей души.

Прошлой зимой настоятель святой обители Рюсёин отправился собирать пожертвования на восстановление сгоревшего храма в Южной столице, где стоит большая статуя Будды. Он молча бродил по дорогам, ничего не прося, и принимал лишь добровольные подаяния. Тем не менее, хотя у него был такой же черпак в один сё, стоило ему ступить шаг, как в нем оказывался целый кан медяков, а через десять шагов набиралось уже десять канов. Некоторые жертвовали даже золото и серебро. Говорят, что чудотворная сила Будды тем сильнее, чем больше жертвуют ему денег. Коли так, то наш век можно назвать порой расцвета буддийской веры. Поскольку на сей раз сбор пожертвований был объявлен делом особой важности, приверженцы всех буддийских сект живо откликнулись на него. Даже жители отдаленных селений и те внесли свои скромные пожертвования. Каждый из них дал всего лишь по медяку, но в итоге набралась внушительная сумма — двенадцать каммэ серебра, а на эти деньги одну храмовую колонну воздвигнуть можно! Отсюда вывод: всякому в нашем мире следуете проявлять бережливость и экономить даже на мелочах. Впрочем, человек, способный сколотить состояние, от природы иной, нежели все остальные.

Жил некий мальчуган, который обучался каллиграфии. Посещать школу он начал в девять лет и с той самой поры собирал ручки от использованных кистей, не только свои, но и однокашников. И вот на тринадцатом году жизни он собственноручно смастерил из них три шторы. Продав их по полтора моммэ за каждую, он впервые в жизни заработал четыре моммэ пять бу серебром. «Мой мальчишка не промах», — с гордостью подумал отец и на радостях решил рассказать об этом учителю-каллиграфии. Выслушав его, учитель не стал расточать похвалы мальчику.

— За долгие годы, что я обучаю детей грамоте, — сказал он, — через мои руки прошла не одна сотня мальчиков. Исходя из собственных наблюдений, могу сказать, что ни одному из тех, кто, подобно вашему сыну, с юных лет проявлял чрезмерную деловую хватку, не удалось нажить большого богатства. Конечно, они не нищенствуют, но и не особенно преуспевают. Тому есть несколько причин. Не думайте, пожалуйста, что сын ваш умнее всех. Есть ученики посообразительнее. Один из них каждый день остается после уроков, даже если он не дежурный, и подметает пол. Собрав клочки бумаги, брошенные другими детьми, дома их хорошенько разглаживает и каждый день продает ремесленнику, который мастерит ширмы. Это, пожалуй, лучше, чем делать шторы из использованных кистей, — мальчик имеет ежедневный доход. Другой мальчуган приносит из дома заведомо больше бумаги, чем ему нужно, и, когда у других детей во время урока она неожиданно кончается, охотно снабжает их своей за двойную плату. Представьте себе, каков его прибыток за год! Каждый из этих мальчиков подражает в расчетливости родителям, так что отнести все это на счет их собственного ума нельзя. Но есть среди моих учеников один, которому родители с утра до вечера внушают: «Сосредоточься на ученье, сынок, ни о чем другом пока не помышляй. Когда вырастешь, все, чему ты выучишься сейчас, тебе пригодится». И что же? Этот мальчуган не пропускает родительские слова мимо ушей и с утра до вечера сидит за книгами. Уже теперь он пишет лучше старших учеников. Не сомневаюсь, что благодаря усидчивости своей и упорству он в будущем станет настоящим богачом. Почему? Да потому, что как сейчас он отдает все силы ученью, так потом целиком посвятит себя заботе о процветании своего дела. Вообще говоря, редко преуспевает тот, кто бросает завещанное родителями дело и берется за новое. То же можно сказать и о мальчиках, которые забывают, что их главная задача — прилежно учиться, и с малых лет изловчаются, чтобы добыть деньги. Ничего, кроме алчности, они воспитать в себе не могут. Что может быть постыднее для ребенка, чем нерадивость в ученье! Вот почему я не спешу хвалить вашего сына. Всему свой черед: пока ты ребенок, — рви цветы и запускай змеев, а вырастешь и войдешь в разум, — начинай думать о том, как преуспеть в жизни. Прислушайтесь к словам семидесятилетнего старика. Будущее покажет, прав я или нет.

Предсказания старого учителя каллиграфии и в самом деле сбылись. Когда дети, проявившие в годы учения поистине недетскую деловую сметку, подросли и стали сами зарабатывать себе на жизнь, разбогатеть им так и не удалось. Тот из них, что мастерил шторы из использованных кистей для чистописания, изобрел особую обувь для зимы — соломенные сандалии на деревянных подставках. Однако мода на них долго не продержалась. Другой, что подбирал с пола клочки бумаги, придумал новый способ изготовления глиняных горшков для хранения масла: с внутренней стороны эти горшки покрывались сосновой смолой и не впитывали в себя жир. Нельзя сказать, что на эту посуду вовсе не было спроса, и тем не менее даже в Новый год он не мог позволить себе зажечь больше одного светильника.

Между тем третий мальчик, который в детские годы корпел над книгами и на первый взгляд казался не слишком смышленым, обнаружил поистине недюжинные способности. Он придумал, как предохранить растительное масло, что возят на кораблях в Эдо, от замерзания в холодную зимнюю пору. Оказалось, для этого достаточно добавлять в бочки с маслом по горошине перца. Это изобретение принесло ему немалую прибыль, и нынешний новогодний праздник он встретил состоятельным человеком.

Казалось бы, оба думали об одном и том же — как сберечь масло, только первый мыслил в пределах глиняного горшка, второй же — в пределах бочки. И впрямь великая разница!

 

Праведный Хэйтаро

[282]

Еще в старину говорили: «Человек нуждается в Будде, но лишь постольку, поскольку тот может ему пригодиться». И по сию пору это так.

Из года в год в ночь перед Праздником начала весны в храмах секты Дзёдосинсю рассказывают о достойных восхищения деяниях праведного Хэйтаро. Рассказывают одно и то же, но проповедь эту приходят послушать и стар и млад, мужчины и женщины, ибо дело это благое.

Однажды случилось, что Праздник начала весны совпал с последним днем года. Ну и суматоха тут началась!

Сборщики долгов галдят, изгоняющие нечисть из своих домов кричат, на весы со звоном падают монеты, с треском ударяются о землю разбрасываемые бобы. Здесь вполне к месту выражение «вязать черта в темноте». Словом, в тот день творилась страшная неразбериха.

Стук барабана в храме возвестил начало вечерней службы, священник зажег светильники перед алтарем и стал ждать прихожан. Однако до первых ночных колоколов их собралось всего трое. Закончив службу, священник некоторое время размышлял о том, как сильно переменились людские нравы, после чего обратился к прихожанам с такими словами:

— Сегодня — последний день выплаты накопившихся за год долгов, и многим сейчас не до проповеди. Однако у старушек, давно уже передавших бразды правления в доме старшим сыновьям и проводящих дни свои в праздности, времени и сегодня предостаточно. А ведь в положенный срок Будда пришлет за ними лодку, и хотят они того или нет, все равно придется отправиться на тот свет. Как подумаешь, до чего неразумны людские сердца, душу охватывают жалость и стыд. Хоть здесь собрались истинно верующие, читать проповедь для троих, пожалуй, нет смысла. Даже в таком деле, как служение Будде, не следует проявлять излишнюю расточительность. Вашими пожертвованиями не окупить затрат на масло во всех этих светильниках, так что я нанесу ущерб храму, если стану читать сейчас проповедь. Поэтому забирайте ваши приношения и расходитесь по домам. Вы поступили благородно, придя сюда в то время, когда остальные всецело погружены в мирские заботы. На это вас подвигла искренняя вера, и Будда по заслугам оценит вашу праведность. Ваше благочестивое деяние будет занесено в Золотую книгу и непременно зачтется вам в будущей жизни. Так что не думайте, будто вы впустую потратили время, посетив сегодня храм. Будда милосерден. Я говорю вам сущую правду.

Тут находившаяся в храме старушка залилась слезами и так сказала священнику:

— Ваши благостные слова повергли меня в стыд. Должна признаться, что не благочестие привело меня нынче в храм. Дело в том, что мой сын не умеет вести хозяйство как следует и потому не может расквитаться с кредиторами. До сих пор он как-то ухитрялся не платить по счетам в положенный срок, но сегодня ему это не удалось. Вот он и говорит: «Ступайте, мамаша, в храм, а я подниму шум, дескать вы куда-то пропали. Побегу к соседям, мы возьмем барабаны и гонги и отправимся вас разыскивать. Пока суд да дело, глядишь, ночь минует и все само собой образуется. Уловка эта не нова, но чтобы в новогоднюю ночь разыскивать не кого-нибудь, а собственную мамашу, до такого еще никто не додумался». Мало того что я вырастила непутевого сына, теперь из-за меня вынуждены страдать соседи. Это — великий грех.

Вслед за старухой заговорил другой прихожанин:

— Чего только не бывает в жизни! Судьба поистине превратна. Родился я в Исэ, и в Осаке у меня не было ни близких, ни знакомых. Но вот я нанялся в услужение к одному монаху из храма Исэ, который ежегодно обходил верующих в Осаке. Таская за ним его поклажу, я присматривался к здешней жизни, примечал, как процветает город, и решил, что, поселившись здесь и взявшись за какое-нибудь ремесло, смогу прокормить семью из двух, а то и из трех человек. Мне повезло, и вскоре я свел знакомство с одной женщиной, вдовой торговца галантерейными товарами в Ямато. Вдовушка была собою вполне миловидна: белолицая, крепкого сложения. Был у нее сынишка двух лет. Я рассудил, что, работая вместе, мы сможем жить припеваючи, а парнишка станет нам опорой в старости. Короче говоря, решил я войти в эту семью примаком. Но не прошло и года, как, ничего не смысля в торговых делах, я пустил по ветру скромное состояние вдовы и в начале двенадцатого месяца мы остались без денег. Жена ко мне совершенно переменилась. Теперь, баюкая своего дитятю, она приговаривала: «Слушай меня, сынок, внимательно. Твой папочка был хоть и неказист с виду, зато с головой. Он даже стряпать умел. А меня как холил: бывало, отправит пораньше спать, а сам до рассвета плетет из соломы сандалии. Сам подолгу в старом ходил, а нам с тобой каждый год к празднику новое кимоно на вате справлял. Вот и это кимоно цвета опавших листьев — память о моем любимом муже. Никто нам его не заменит. Плачь, сынок, плачь по своему дорогому папочке, которого больше нет на свете!»

Горько было мне, примаку, выслушивать эти речи, но что поделаешь, приходилось терпеть. Тут я вспомнил, что на родине у меня осталось несколько должников: стребовав с них деньги, я смог бы расплатиться с заимодавцами. И я отправился в Исэ. Однако надежды мои не оправдались: должники успели разъехаться кто куда. Так и вернулся с пустыми руками. Захожу нынче в дом, как раз перед ужином, и глазам своим не верю: рисовые лепешки сбиты, дрова заготовлены, поднос для приношений новогоднему богу счастья устлан листьями папоротника. «Не так уж, видно, плохи наши дела, — подумал я. — Недаром говорят, что одни боги бросают человека в беде, а другие его из беды вызволяют». Обрадовался я, что жена, пока меня не было, сумела как-то исхитриться и все уладить. «Ну что же, здравствуй. Вот я и вернулся», — приветствовал я жену, и она, с более приветливым видом, чем обычно, подала мне теплой воды вымыть ноги, потом заботливо поставила передо мной поднос с двумя тарелками. На одной лежало намасу из сардин, на другой — соленые сардины, обжаренные в масле. Только я приступил к еде, как она спрашивает: «Ну что, привез деньги?» Услышала, что поездка моя кончилась неудачей, и давай кричать:

— Да как ты посмел явиться домой с пустыми руками? Ведь этот рис — всего одну мерку — я заняла с условием, что расплачусь за него в конце второго месяца. Если к тому времени у меня не будет денег, я пропала! Все платят за коку риса сорок моммэ, а мы вынуждены платить девяносто пять! И все потому, что ты ни на что не годен. Когда ты вошел в мой дом, у тебя была лишь набедренная повязка, с тем и уходи, ничего не потеряешь. Пока светло, убирайся отсюда!

С этими словами она выхватила у меня из-под носа еду и принялась меня выпроваживать. На крик сбежались соседи, затараторили наперебой, вторя моей женушке:

— Да, не повезло вам, но ничего не поделаешь, такова участь мужа-примака. Ежели осталась в вас хоть капля гордости, уходите. Кто знает, быть может, еще найдете себе другое теплое местечко.

Так и выставили меня из дома. Я даже плакать не могу, до того тяжело у меня на душе. Завтра отправлюсь в родные края, а нынче мне негде переночевать, вот я и пришел в этот храм, хотя, честно говоря, числюсь сторонником секты Хоккэсю.

Когда эта исповедь — и грустная, и смешная — подошла к концу, третий прихожанин, вдоволь посмеявшись над незадачливым примаком, рассказал свою историю:

— Положение мое таково, что даже вам я боюсь сказать, кто я и откуда. Останься я сегодня вечером дома, не уйти бы мне живым от сборщиков долгов. Я знал, что теперь мне ломаного гроша никто не даст. А выпить между тем хотелось, да и продрог я изрядно в нетопленом доме. Стал я думать как бы изловчиться и встретить Новый год, но ничего путного не мог придумать. И вдруг меня осенило. Я вспомнил, что вечером в этом храме соберутся прихожане послушать проповедь о праведном Хэйтаро. Стыдно признаться, но я решил украсть чьи-нибудь соломенные сандалии или сэкида, продать их и на вырученные деньги купить вина. К счастью для меня, не только в этом храме, но и в остальных сегодня посетителей негусто. Иначе я мог бы согрешить прямо на глазах у Будды.

Поведав о своей безотрадной участи, бедняга прослезился.

Священник всплеснул руками.

— Подумать только, на какие греховные помыслы толкает людей бедность! А ведь в каждом из вас заключена природа Будды. До чего же печален наш мир…

Пока священник предавался этим горестным раздумьям, в храм вбежала женщина и, едва переведя дух, выпалила:

— Ваша племянница только что благополучно разрешилась от бремени. Я бежала всю дорогу, чтобы поскорее рассказать вам об этом.

Не успела женщина уйти, как явился некий мужчина и сообщил:

— Кудзо-плотник переругался со сборщиками долгов и удавился. Хоронить его будут сразу после полуночи. Родственники почтительно просят вас пожаловать к месту сожжения тела.

Священник еще не опомнился от двух этих известий, как прибежал портной:

— Кто-то украл белое косодэ, которое вы заказали мне к празднику. Если вора найти не удастся, я возмещу вам убыток деньгами.

Вслед за портным пришел человек, который жил с восточной стороны храма.

— Простите за беспокойство, — сказал он. — Но у меня только что обрушился колодец, и я прошу позволения брать воду у вас, пока не пройдут пять дней новогоднего праздника.

Наконец, в храм пожаловал молодой повеса, сын самого знатного в округе прихожанина. Он прокутил целую кучу денег, за что был изгнан отцом из дома. Мать же, по доброте сердечной, решила отдать сына на попечение священника, дабы облегчить участь своего чада хотя бы в дни праздника. Как же можно было ей отказать?

Обычно мы говорим: «как священник в последний месяц года», — имея в виду человека, не обремененного никакими заботами. И напрасно — в нашем мире даже священнику под Новый год достается!

 

Бойко идет торговля в Эдо!

В наш век, когда в Поднебесной царят мир и благоденствие, все торговцы устремляются в Эдо. Недаром здесь можно найти отделения торговых домов всех провинций. Что ни день, по воде и по суше эдоским оптовикам доставляют бессчетное множество грузов. Да, золота и серебра в нашем мире хоть отбавляй, и достоин сожаления тот, кому не хватает ума прибрать к рукам хотя бы малую толику этого богатства.

С пятнадцатого числа последнего месяца года улица Торитё настолько преображается, что можно подумать, будто это и есть ярмарка сокровищ. Люди подходят только к тем лавкам, где идет новогодняя распродажа, на другие товары даже не смотрят. Чего здесь только нет. Нарядно изукрашенные ракетки для игры в волан, позолоченные и посеребренные молоточки для гиттё и еще много разных дорогих безделиц. Крохотный лук со стрелами, например, стоит две золотые монеты, но покупают его не только для княжеских отпрысков — такую роскошь теперь могут позволить себе и горожане.

Посреди улицы бойко идет торговля с лотков; сюда ручьями стекаются медяки, поблескивает, как снег, серебро.

По мосту Нихонбаси, с которого открывается вид на величественную гору Фудзи, беспрестанно снуют люди, и грохот стоит такой, будто едут сотни телег. Сколько рыбы привозят по утрам на рыбный рынок в районе Фуна-тё! Впору предположить, что ее не ловят, а выращивают, как овощи, хотя страна наша со всех четырех сторон окружена морями.

К зеленным лавкам на улице Суда-тё в Канда подходят навьюченные редькой лошади. Редьки столько, что кажется, будто пришло в движение целое поле. А красный перец в корзинках! Глянешь на него — и мнится, что ты уже не на равнине Мусаси, а у подножия горы Тацута во всем ее осеннем великолепии. В лавках на улице Фарфоровой и Солодовой темно от обилия диких гусей и уток, словно сюда с неба упали тучи. Пестреют разноцветными тканями киотоской окраски лавки на улице Хонтё. На тканях, предназначенных для жен самураев, — картины всех четырех времен года. Ими любуешься, будто прелестью молодой красавицы. А хлопок, которым торгуют на улице Тэмма-тё! Его можно сравнить лишь со снегом в рассветных лучах солнца на горе Ёсино.

Вечером улица залита светом огней, которые зажигаются в лавках. За один только вечер накануне Нового года можно истратить тысячу золотых! Таби и сэтта обычно покупают в последнюю очередь, чуть ли не на рассвете. Однажды к этому времени во всем Эдо не осталось ни таби, ни сэтта. А без них, как известно, не обойтись. Такое могло случиться лишь в Эдо, самом многолюдном из всех городов Японии. Если вечером пара сэтта стоила семь-восемь бу, то после полуночи цена на них возросла до одного моммэ и двух-трех бу, а на рассвете — уже до двух моммэ и пяти бу. Но и такая цена никого не остановила бы, только покупать было нечего.

В другой год раскупили всю рыбу и за пару маленьких окуньков просили восемнадцать моммэ. А когда не уродились апельсины дайдай, их продавали по два золотых за штуку.

И что бы вы думали? Все равно находились покупатели. Другое дело в Киото и Осаке: тамошние жители даже в праздник не станут переплачивать. Недаром говорят, что эдосцы живут по-княжески.

В последнее время, правда, торговцы из Киото и Осаки начали перенимать здешние нравы и уже не трясутся над каждым медяком. Даже золотые монеты не взвешивают с прежним тщанием. Если монета попадется неполновесная, они стараются поскорее сбыть ее с рук без лишнего шума. Все в мире находится в вечном коловращении, а о деньгах и говорить не приходится, так стоит ли суетиться из-за какой-то монеты?

Семнадцатого и восемнадцатого числа последнего месяца года возле домов, где проживают гонцы, перевозящие деньги из Эдо в Камигату и обратно, можно увидеть целые горы золотых и серебряных монет. Блестят, как новенькие.

А ведь сколько раз в году проделывают один и тот же путь! Если кто и не знает отдыха, так это деньги. Да, много денег на свете, но даже в Эдо есть люди, которые встречают новогодний праздник без единого золотого.

У самураев принято накануне Нового года обмениваться подарками. Нередко можно встретить на дорогах целые процессии гонцов, спешащих доставить в срок новогодние подношения.

Среди них — дарственная на какой-нибудь дорогой меч, новогоднее косодэ, бочонок сакэ, связка рыбы, коробка свечей.

Смотришь на такую процессию, и кажется, что благословенный праздник никогда не кончится. У ворот каждого дома выставлены новогодние украшения из сосны и бамбука.

Одного взгляда на них достаточно, чтобы представить себя стоящим у подножия горы Тысячелетнего Благоденствия — Титосэяма. Над мостом Токивабаси, который недаром именуется «Вечнозеленым», встает солнце и щедро заливает все вокруг спокойным светом. Наступает праздник безоблачной весны.