Джулиан Саймон

Игра в безумие

Перевод И. Тополь

Оформление художника А. Данилина

 

Глава I

НАЧАЛО ДНЕВНИКА

Март.

Граф Дракула встречается с Бонни Паркер. Что совершат они вместе? Упырь, нелюбимый любовник, зловещий и жуткий, вонзит свои клыки в нежное горло Бонни.

«Ужаснейшая пара всех времен появится на экранах ваших кинотеатров в самой удивительной истории столетия».

Такой заголовок вам никогда не увидеть. И не хотелось так начинать свой дневник. Но я слишком взволнован.

Хочу, чтобы все было ясно. Конечно, Бонни — не Бонни Паркер, как я не Дракула, это только Игра. Главное, что я еще не встречал никого, кто бы умел играть в эту игру или хотя бы понять ее. Телевидение как-то проводило анкету со зрителями, только что посмотревшими фильм ужасов, и их расспрашивали, как понравился фильм. Некоторые шутили, другое не отвечали честно, и лишь один сказал: «Мне нравится, когда чудовище хватает девушку». И мне, подумал я, и мне. И мне это нравится. Но я еще не встречал человека, который бы в этом сознался. Люди — трусы. Кого они хотят обмануть? Ответ: только себя самих.

«Тридцать лет кино ужасов» — так называлась выставка в галерее искусств. Можете представить, как меня это привлекало. И я не разочаровался, хотя там были только кадры из фильмов. Но какие кадры! Бела Лугоши — Дракула, в длинном развевающемся плаще, в лучах прожектора на темном фоне, и еще в фильме «Убийство на улице Морг», одном из моих любимых. Бела в нем похищает женщин, а потом вместе с гориллой производит над ними экперименты. Хочет доказать какую-то теорию эволюции, но до этого вам нет дела. И вообще там всего хватало. Из современных штучек большинство слабоваты, но там были Чейни и Карлофф, отличные сцены с перепуганными девушками из «Франкенштейна» и «Дочери Дракулы». Правда, та мне не слишком понравилась. Все женщины… По-моему, дочери стоило бы специализироваться на мужчинах.

Как раз я любовался той сценой из «Франкенштейна», когда заметил, что кто-то стоит рядом. Это и была Бонни. Она в упор уставилась на девушку, думаю, ее играла Мей Кларк, лежавшую на постели, бессильно свесив голову. Я не имею привычки разговаривать с посторонними женщинами, но эта показалась мне более понятливой, что ли.

Я заметил, что это удачный кадр. Она только кивнула, но скоро мы снова стояли вместе перед очередной фотографией. И я спросил, любит ли она фильмы ужасов.

— Вообще-то да, но некоторые из них такие наивные… Я думала, что будет что-то из «Бонни и Клайда».

— Но это же вестерн…

— Да, но знаете, я имела в виду ту перестрелку. Множество крови…

Она искоса взглянула на меня, и я подумал, что с нею стоит поговорить. И я заговорил. Мы пошли выпить по чашечке кофе, и я говорил, а она слушала. В основном о моей теории «Поведение как Игра».

Никогда раньше я ни с кем об этом не говорил.

Моя теория поведения основана на мысли о том, что мы, живущие в шестидесятые годы, имитируем других, например, множество подростков подражает «Битлз», их одежде, длинным волосам и тому подобному, причем часто не сознавая этого. Все мы считаем себя оригиналами, хотя сами всего лишь копии. Каждый кем-то прикидывается. Чиновники воображают, что они знаменитые футболисты или президенты крупных фирм, иногда и то и другое вместе. Правда, все это только фантазии, знаменитых футболистов на свете немного, а на каждого начальника приходится сотни и тысячи людей, выполняющих приказания. Все мы играем какую-то роль. Главное то, что, признавая это, человек может скрасить себе жизнь. Можно отпустить узду фантазии, а это так возбуждает…

Полагаю, это придает смысл жизни. Мне — да, но сейчас я пишу в состоянии, которое можно назвать эйфорией. Словом, в один прекрасный момент я решил рискнуть. Перегнувшись через стол, сказал:

— Знаете, кто я? Бела Лугоши.

Она вытаращила на меня глаза, и я вдруг испугался. Подумал, что она приняла меня за сумасшедшего. Но все-таки продолжал:

— А знаете, кто вы? Фэй Данауэй.

Покачав головой, она ответила:

— Нет.

Я уже хотел встать и уйти, но тут она добавила:

— Я Бонни Паркер.

— А я?

— А вы — Дракула.

Разумеется, она была права. Дракула и Бонни куда шикарнее, чем Бела и Фэй. И эта книга будет о Дракуле и Бонни, и только о них. И ни о чем больше. Две недели я ничего не писал, потому что хотел вначале разобраться со своими чувствами, решить, что мы будем делать.

Думаю, мне уже все ясно. Ясно, что граф Дракула и Бонни Паркер вместе — это настоящий фейерверк дикой фантазии. Я уже рассказал Бонни такое, чего до этого не рассказывал никому. Точнее, ей это рассказал Дракула. Рассказал о том первом волнующем мгновении, когда острые клыки проникают в горло. О вкусе живой плоти. Потом о цвете крови, ее драгоценном рубиновом отливе. О виде крови, вытекающей тонкой струей. И Бонни поняла, это нас объединило. Такого еще никогда не случалось, по крайней мере не с Дракулой. У них с Бонни появилось нечто общее.

Ах! Пора остановиться.

Я должен кое-что объяснить. Дракуле это ясно, и Бонни тоже. О сексе между ними нет и речи, и никогда не будет. Дракула играл другую игру, игру в секс, с другими людьми, но в этой игре секс ни при чем. И скажу даже больше. Я тоже в ней не участвую, точнее, только вроде судьи. Что судья делает? Когда нарушаются правила игры, свистит в свисток. Играют Дракула и Бонни и знают, что это игра. Как это может быть чем-то иным, если вне игры, вне своих разговоров они не существуют? И то, что они думают или говорят, здесь ни при чем. В своем воображаемом существовании они прекрасно подходят друг другу.

Я в восторге.

 

Глава II

ПОКУПКА ДОМА

— Гостиная.

Агент по продаже недвижимости мистер Дарлинг почтительно склонил голову. Посреди старательно уложенных волос была округлая лысина. Все четверо оглядели пустую комнату.

— Чудно. — Поль Вэйн распахнул застекленные двери и сад и глотнул воздух, как приговоренный к смерти.

Мистер Дарлинг зашел с козыря.

— За участком — школьный стадион. Значит, строить тут ничего не будут.

Щуплый сорокалетний человечек, ухоженный и аккуратный, тип торговца недвижимостью, берущего обаянием, а не нахрапом.

— Красиво, — без особого убеждения сказала Элис. Взглянула на дочь.

Дженнифер пожала плечами.

— Дом как дом, как любой дом в предместье. Как вы и хотели.

Поль не стал напоминать падчерице, что Роули не предместье, а город. Они продолжали осмотр. Элис погрузилась в практические детали, прикидывала, какая нужна мебель, какие ковры и шторы, в душе переделывая все по-своему. Поль похваливал тихую улицу и солидную основательность домов эпохи короля Эдварда. Мистер Дарлинг все нахваливал дом, подчеркивая, что поблизости и магазины, и школы (смешно, подумала Элис, ведь Дженнифер уже вышла из школьного возраста) и что товары здесь доставляют на дом. Когда она промямлила, что нужно еще подумать, заметил, что о таком шикарном доме в таком хорошем месте долго раздумывать не следует.

О Вэйнах говорили, что они хорошая пара. Трудно было представить, что они могут поссориться. Они и в самом деле не ссорились, но только потому, что, оставаясь одни, старались избегать всех спорных вопросов. Когда в тот вечер они вернулись в Лондон и Дженнифер удалилась под неясным предлогоми, что у нее встреча, поговорили о домах в Чалк Фарм, потом — о доме в Роули.

Разговор вначале тоже был весьма уклончивый.

— Не понимаю, зачем ты сказала, что мы еще подумаем. Могли бы договориться сразу. — Поль сел, точнее, упал, на ковер, опершись головой о колени жены, и по-мальчишески улыбнулся: — Что, золотце, у тебя есть что-то против этого дома?

— Дом как дом. Думаю, там будет неплохо.

— И ты бы прекрасно все обставила. У тебя есть вкус…

— Но тебе будет дальше на работу. И Дженнифер тоже.

Административное здание компании «Тимбэлс пластик», где Поль работал начальником отдела кадров, находилось в Вестминстере. Дженнифер работала в Мейфейр в какой-то кинопрокатной фирме.

— Она ясно дала понять, что дом ей не нравится.

— Скоро вылетит из гнезда и обставит свою жизнь по-своему.

— Я хотела бы познакомиться с ее приятелями, к которым она бегает. Почему не приведет их сюда?

— Потому что молодежь — это молодежь, а мы уже старики, и нет у нас ничего общего. Хотя никто не скажет, что тебе уже сорок два.

Элис знала, что Поль хотел бы услышать, что и он не выглядит на свои сорок, только на тридцать пять, но не хотела поддерживать его легкомысленный тон. И к тому же это было неправдой. За фигурой он следил, но волосы редели, и на лице появились морщинки. Когда-то он был очень хорош собой, а она всегда любила красивых мужчин. Считала себя женщиной практичной и свой интерес к красивым мужчинам осуждала как сентиментальную слабость, но ничего не могла с собой сделать. Ее первый муж Энтони выглядел как Руперт Брук. Был он на десять лет старше нее, военный летчик, разбившийся с самолетом в Альпах, когда она была беременна Дженнифер на восьмом месяце. Поль сегодня выглядел на свой возраст. Можно ли сорокалетнего еще назвать красивым?

— Мы живем в старом обшарпанном доме, а там вокруг зелень. Так почему ты против?

— Не знаю, с чего нам поселяться именно в Роули.

— Это мы уже обсудили. — Встав, он заходил взад-вперед. Никогда не мог долго высидеть без движения. — Посмотри, ведь в Роули наш главный завод, и там живет половина сотрудников, и Боб Лоусон…

— Так, значит, там должен жить и ты?

— Ах, Господи… — С деланным отчаянием он схватился за голову. — Боб говорит, не может понять, почему мы остаемся в Лондоне, и как бы здорово было стать соседями.

— А что еще хочет от тебя Боб Лоусон?

— Ну что ты… Ты несправедлива, золотце.

Конечно, она была несправедлива. Боб Лоусон, коммерческий директор фирмы, хорошо к ним относился. Поль взглянул на нее с миной обиженного мальчика, от которой у нее когда-то таяло сердце, но теперь казалась наигранной и только раздражала. И, забыв про Лоусона, она раздраженно бросила:

— Я только не хочу, чтобы опять что-то случилось.

— Не знаю, что ты имеешь в виду.

— Как в тот раз с Моникой.

— Это было давным-давно. Могла бы и не упрекать.

— Я не упрекаю. Но городишко кажется мне ужасным. Чувствую, он принесет нам несчастье.

— Не узнаю тебя. Ты стала суеверна?

— Говорю тебе, Поль, если опять будет так, как с Моникой, я от тебя уйду.

Никогда еще она так не говорила, отчасти чтобы не нарушать неписаный договор, что они оба никогда не дают волю чувствам, отчасти потому, что знала взрывную реакцию Поля, но все равно ее так удивило, когда он упал на колени, расплакался и поклялся, что покончит с собой, если она его бросит. И все это вперемежку с обещаниями и туманными невразумительными намеками, что на фирме его кто-то подсиживает. Через десять минут она согласилась, чтобы назавтра он внес залог за «Плющ» — так назывался дом.

Лежа потом в отдельной постели, тихо повторила про себя адрес: вилла «Плющ», Кингсуорт-авеню, Роули. Ясно было, что Поль добился, чего хотел, и вот теперь она пыталась понять, почему так возражала против переезда в Роули. Ведь разумно держаться поближе к начальству, да и не все ли равно, где жить? Прошло уже два месяца с их последней неудачной попытки заняться любовью, и в полусне она представила, что с ней, в постели — двадцатилетний парень, темпераментный, настоящий брюнет. Шептал слова, которых она не понимала, но все равно шептала что-то в ответ. Уснувший Поль зашевелился и застонал.

 

Глава III

ЛОУСОНЫ

Боб Лоусон нажал кнопку на резной деревянной панели. Та отодвинулась вверх, изнутри появилась полка с бутылками и бокалами. Лоусон, с удовольствием наблюдавший за операцией, налил две большие порции виски, подал одну Валери и спросил:

— Что ты имеешь в виду, что странное?

— Не спрашивай, я не знаю. Но есть в нем что-то странное.

— Поль легко находит контакт с людьми. Это его профессия. Так почему ты не хочешь, чтобы он жил по соседству? И опять же удобно — завод поблизости.

— Ну ладно.

— И вообще, как бы я ему мог помешать?

— Не нужно было поддерживать его идею.

— Все уже решено, они внесли залог.

Лоусоны были высоки ростом, хороши собой. Он — метр восемьдесят пять, она на семь сантиметров ниже. Лоусон, уроженец севера, который, приехав на юг, сделал неплохую карьеру, чем-то напоминал пирата, несмотря на прекрасный прямой нос и элегантные волны поседевших волос, которые он укладывал раз в месяц. Валери, на десять лет моложе, была розовощекой блондинкой с фигурой как песочные часы. Пышущая здоровьем, крепкая, в своем роде весьма привлекательная, она все же чем-то напоминала веселого поросенка.

— Надо бы пригласить их на ужин, представить кое-кому из знакомых.

— Думаешь, они впишутся в наше общество? — Когда он рассмеялся, покачала головой. — Это не смешно. Ручаюсь, она женщина со странностями. Не удивлюсь, если окажется вегетарианкой. — Валери была большой любительницей бифштексов с кровью. — Оба они какие-то странные.

Муж издал характерный звук, что-то среднее между молодецким ржанием и поросячьим хрюканьем.

— В ближайшую неделю можешь смело приглашать их на ужин, все будет в порядке. Где Салли?

— На теннисе.

Удовлетворенно кивнул. Дочь занялась делом. Боб Лоусон был в Роули председателем теннисного клуба. Еще он был председателем крикетного клуба, вице-председателем любительского театрального союза и союза ветеранов войны. Общественная деятельность была его коньком.

Салли Лоусон была так же высока и стройна, как и ее родители. Играя в паре с секретарем клуба Питером Понсоби против Рэя Гордона и Луизы Олбрайт, летала по площадке, резала мячи от задней линии, вытягивала совершенно не берущиеся мячи, мощно подавала. Когда они выиграли сет шесть — два, Питер ее обнял.

— Ты просто великолепна. Полагаю, мы все заслужили по стакану чего-нибудь холодненького.

В буфете он продолжал:

— Рэй просто вне себя, совершенно вне себя. Но пусть и он хоть раз узнает горечь поражения. — И тем же тоном спросил: — Рэй, что ты будешь? Я как раз говорил Салли, что она играла изумительно.

Рэю Гордону было двадцать пять лет, и когда-то он играл за графство. Некрупный, но темпераментный, работал репортером в местной газете. Мило признал, что удары Салли удавались. Когда Луиза Олбрайт вышла из раздевалки, Рэй взял ее за локоть и заявил, что он воздержится, если Питер не возражает. Салли многозначительно подмигнула. Потом Рэй и Луиза ушли вместе, и было слышно, как на улице взревел его «триумф спитфайр».

— Кое-кто слишком расстраивается.

У Питера было круглое личико ангелочка с двумя разочарованными складками от носа к подбородку. Все еще холост, хотя уже за сорок, и некоторые члены клуба считали его гомосексуалистом. В разговоре мог быть забавным или утомительно болтливым, как на чей вкус.

— Между ними, говорят, что-то есть. Но ведь ей гораздо больше восемнадцати, правда. Я думал, ты и Рэй…

— Не стоит так много думать, дорогой, тебе это вредно.

Салли ушла в раздевалку. Став под душ, пустила горячую воду, потом почти кипяток и, наконец, приятно прохладную, думая при этом, что по горло сыта уже теннисным клубом и вообще Роули. Надоели ей захудалые журналисты вроде Рэя Гордона. И любовь на заднем сиденье машины ее уже не волновала, а для такой крупной девицы, как она, это было к тому же весьма неудобно. Луиза для этого подходит гораздо больше.

Припудривая тело, сказала вслух:

— Интересно, он с ней уже переспал?

Потом пошла домой и, голодная как волк, проглотила куриную ножку из холодильника.

 

Глава IV

ЗНАКОМСТВО С СОСЕДЯМИ

В начале мая Лоусоны пригласили Вэйнов на ужин. Покупка дома еще не состоялась. Письмо от поверенного в делах Поля недели две оставалось без ответа. Потом все, казалось, пришло в норму, и Поль и Элис даже перевезли часть мебели со склада в пустой дом. Но при покупке дома еще ничто не решено, пока обе стороны не подпишут договор купли-продажи, а тут вдруг поверенные в делах хозяина, некоего Мэйкписа, через Дарлинга передали Полю, что получили более выгодное предложение.

По пути к Лоусонам Поль и Элис заехали к торговцу недвижимостью. Контора у него была в старой части города в доме восемнадцатого века с элегантной эркерной аркой. Поль разжигал в себе гнев, отчасти деланный, отчасти настоящий.

— Я должен вам сказать, что ваш клиент ведет себя ужасно несерьезно. Вначале принимает наши условия, принимает залог, а сам за нашей спиной ищет вариант повыгоднее. Водит нас за нос, это ясно.

Мистер Дарлинг, склонив голову с лысинкой, воспринял излияния Поля спокойно.

— Я бы назвал это иначе. — Говорил он тихо, но отчетливо. — По-моему, это нечестно. Я не допущу, чтобы кто-то кого-то водил за нос.

— Мы думали, он честный человек, и даже перевезли некоторые вещи. Если сделка не состоится, потребуем компенсации. — Поль на миг умолк. — Что вы сказали?

— Я передал все Мэйкпису и сказал ему, что, раз он принял ваше предложение, а сам решил передумать, то я не могу дальше работать на него.

— Это все очень хорошо, но… — Поль снова замолчал, выжидающе уставившись на маленький крепкий подбородок по другую сторону стола.

— С радостью могу вам сообщить, что мне удалось уговорить мистера Мэйкписа. Он действительно получил более выгодное предложение — не через меня, уверяю вас, — и собирался его принять. Полагаю, он недооценил ситуацию. Я заявил ему, что дело чести — забыть о всех иных предложениях.

— Ну и…? — Элис впервые подала голос.

— Он отклонил второе предложение. — Дарлинг нажал кнопку звонка. Вошла нескладная женщина с волосами мышиного цвета. — Мисс Браун, письмо от поверенного в делах мистера Мэйкписа. И копию моего ответа.

Мисс Браун принесла бумаги. Письмо от поверенного в делах подтверждало, что необходимые шаги делаются и через несколько дней договор будет готов.

— Вы, очевидно, скоро получите сообщение от своего адвоката. Наша почта уже не та, что раньше. — Он кисло улыбнулся, потом посерьезнел. — У вас будет прекрасный дом, миссис Вэйн. В лучшей части Роули.

— В лучшей части Роули… — повторила Элис, выходя из машины и оглядывая дома из красного кирпича в стиле короля Эдуарда. У каждого — отдельный гараж, впереди и позади — ухоженные садики. Еще раз обойдя пустой дом, искала трещины на потолках, принюхивалась к затхлой сырости погреба.

— Ты не передумал? Еще не поздно.

— Не передумал. Говорю же, все будет прекрасно.

— Ладно. Надеюсь, я как-нибудь выживу в лучшей части Роули.

— Знаете лучшее средство против преступности? Здоровье.

Сэр Фелтон Дикси вызывающе оглядел соседей по столу. Поскольку он был главным полицейским начальником в графстве, никто не собирался с ним полемизировать. После ужина мужчины оставались в гостиной за вторым бокалом портвейна.

— Вы хотите сказать, что преступник — человек душевно больной? — Дик Сервис, живой и непоседливый, был психиатром фирмы «Тимбэлс».

— Нет. Вам, психиатрам, только дай волю, так всех нас объявите психами, — Мистер Фелтон со вкусом расхохотался. — Может, это и так, не знаю, но я говорю совсем о другом. О здоровье, об умении быть все время в форме. Много времени для этого не нужно. Десять минут в день гимнастики Дикси для брюшных мышц достаточно. — Он стукнул по брюшному прессу, который загудел, как барабан, потом, встав со стула, коснулся руками пальцев ног и, наконец, высоко, как балерина, выбросил одну, потом другую ногу.

— Отлично, — заметив Дик Сервис. — Но неужели вы думаете, что таким образом все преступники могут стать порядочными гражданами?

Сэр Фелтон фыркнул. Он был вспыльчивый коротышка с мышиными усами, ядовитый, как красный перец.

— Разумеется, нет. Я не настолько глуп. В чем причины преступности? Плохое общество, нищета, тяжелое детство и тому подобное, правда?

— Ну конечно, тут есть какая-то связь, — дипломатично согласился Дик Сервис.

— Ну вот, сделайте так, чтобы дети росли в нормальных условиях, дайте им солнце и воздух, заставьте их заниматься спортом, и через десять лет вы снизите преступность минимум на четверть.

— А как насчет наследственности? — спросил Поль Вэйн. Сэр Фелтон потешно фыркнул. — Как насчет типов, предрасположенных к преступлению?

— Никогда не встречал таких. А вы? — Начальник полиции опорожнил бокал и воинственно огляделся вокруг. — Их просто не существует. Поверьте, уж я-то это знаю.

— Значит, есть только люди, которые не признают гимнастику Дикси. — Реплика Поля неожиданно прозвучала крайне иронично. Стало очень тихо. Но тут Боб Лоусон ловко перевел речь на гольф и предложил Полю записаться в гольф-клуб Роули. Когда Поль сознался, что не играет в гольф, в комнате снова повисла тишина.

В салоне дамы беседовали о новых фильмах, и в частности о шедшем в «Одеоне» фильме «Маленькая женщина, большой мужчина». «Многовато секса, — безапелляционно заявила леди Дикси, — почему эти киношники никак не поймут, что люди ходят в кино развлечься?»

Пенелопа Сервис своим срывающимся, неуверенным голосом возразила:

— А мне понравилось, честное слово. Особенно та девушка, которую на палубе… ну, изнасиловали.

— Карен Уэлленс, — пришла ей на помощь Валери.

— Я думала, что Карен Уэлленс — та, в магазинчике…

— Там была Марианна Мэсгрейв.

— Нет, Марианна Мэсгрейв — та, что ехала автостопом, та, которая сказала: «Я дочь Сатаны».

Рассудить попросили Элис, но та фильма не видела. Не блеснула она и когда разговор перешел на образование. Заявила, что, по ее мнению, высшее образование для большинства девушек вовсе не обязательно и что она очень рада, раз Дженнифер нашла себе место. Выяснилось, что Салли Лоусон только что вернулась домой, успешно сдав заключительные экзамены по социологии, и теперь на фирме «Тимбэлс» будет практиканткой по менеджменту. Кроме того, дочь и сын Дикси нашли отличные места, где высшее образование — непременное условие. Так что когда разговор перешел на сады, Элис предпочла молчать. В Чалк Фарм сада не было. Молчала она и тогда, когда дамы заговорили о благотворительном базаре, главным организатором которого была Валери Лоусон.

Когда все ушли, Валери и Боб занялись посудой. Утром должна была прийти уборщица, делать это было не обязательно, но им обоим нравилось возиться с кухонными автоматами. Огромная посудомойка занялась тарелками и кастрюлями, измельчитель мусора поглотил остатки еды, чистая посуда отправилась на место.

— Понимаешь, — сказала Валери, — эта, как ее, Элис, совершенно невыносима. Она даже не пытается проявить к чему-то интерес.

— Ничего, понемногу освоится.

— Ручаюсь, он выглядел не лучше.

— Иронизировал над старым Фелтоном. Правда, Фелтон был весьма утомителен.

— Я просто не понимаю, зачем они тебе здесь нужны. Да, я знаю, это выгодно для фирмы, но говорю тебе, Боб, ты еще пожалеешь…

Распаляясь подобным образом, Валери всегда становилась для него желанной. Отложив губку, он обнял ее и поцеловал в ухо.

— Роберт Лоусон! В твоем-то возрасте!

— Не такой уж я и старый. Пошли наверх, проверим.

— Где Салли?

— В городе. Не беспокойся. Она уже большая.

И в самом деле, это была чистая правда.

Дом Сервисов стоял неподалеку на точно такой же улице. Когда они вернулись домой, служанка Анна-Мари не знала, что делать с их трехлетним сыном Джоном, ревевшим не переставая. Он умудрился запихать в рот мишку, едва не задохнулся и после этого уже не умолкал. Оказалось к тому же, что он весь мокрый. Как только Пенелопа взяла его на руки, затих, а оказавшись в постели, тут же заснул.

Пенелопа обвинила Анну-Мари, что та не следит за ребенком. Анна-Мари расплакалась. Потом Пенелопа заявила Дику, что девушка ленива и думает только о том, как попасть в Лондон, и что от нее следует избавиться. Дик промолчал. Знал, что Пенелопа до утра все забудет. Заплаканная Анна-Мари была удивительно хороша, просто соблазнительна.

— Знаешь, о чем мы беседовали? — спросила Элис, когда они выехали на главную дорогу. — О саженцах, натуральных удобрениях и кто что видел в местном кино. Боже, эта Валери невыносима.

— А о чем женщины разговаривают обычно?

— Есть же интеллигентные темы. С такими бабами я не встречаюсь.

Взглянув на жену, Поль снова уставился на дорогу.

— Знаешь, все друг с другом связано. Хартфорд хочет выжить меня с фирмы.

— Да не выдумывай ты, — недоверчиво отмахнулась она.

— Он принял новую сотрудницу, якобы мне в помощь. Она изучала бихевиоризм.

— Это что такое?

— Меня не спрашивай. Но Хартфорд на нем помешался. Не удивлюсь, если она начнет под меня копать. Так что лучше забудь свои слова про Валери. Боб хорошо ко мне относится.

— Так вот зачем ты перебрался сюда… Поближе к шефу.

Они мчались по автостраде. Путь впереди казался бесконечным.

— Ох, чувствую, нас ждут неприятности. Просто сердцем чую.

Сняв руку с руля, положил ее к ней на колени. Просто так. Наигранным голосом сказал:

— Никаких неприятностей не будет. Обещаю.

Брайан Хартфорд лег на пол, прицелился и четырежды выстрелил из пушки. Каждое ядро сбило по пехотинцу. Маневр он завершил, окружив своим пешим полком расстроенное правое крыло Блейни.

— Ты проиграл, — заявил он тем решительным и злорадным тоном, из-за которого его слова часто звучали как приказ или вызов. Сам он был маленьким невзрачным человеком с зеленоватыми глазами и почти без бровей.

Блейни оценил ситуацию. Воины, красные и белые, всадники и пехотинцы, покрывали весь пол. Там была деревенская улица с собором, все из пластиковых деталей, серая пластиковая река с мостом, к которому не успело добраться отступавшее воинство Блейни, чтобы поднять его на воздух. Покачал головой.

— Все это от того, что у твоих стрелков острый глаз. — У него самого были очки с толстыми стеклами.

Это невинное замечание уязвило Хартфорда. Ведь оно намекало, что острый взгляд важнее, чем толковый командир.

— Вряд ли. Нужно было тебе отвести левое крыло, чтобы прикрыть мост. Но ты явно не оценил его важности.

Удовлетворенный, предложил Блейни виски. Ведь он выиграл. Перешли в гостиную. Хартфорд говорил исключительно об игре, которая только что закончилась, и какую диспозицию следовало бы попробовать на следующей неделе. Блейни постарался изобразить восторг. Занялся он игрой в солдатики, ожидая получить удовольствие, но продолжал исключительно потому, что был в «Тимбэлс» начальником отдела сбыта, а Хартфорд — заместителем коммерческого директора. Надеялся, что это ему чем-то поможет, но пока ничего не добился.

Когда Блейни ушел, Хартфорд вернулся в большую комнату и заботливо уложил солдатиков, пушки и декорации в коробки. Он один занимал весь верхний этаж огромного викторианского особняка в Мейд Вейл, который переделали в доходный дом. Поглядев немного на тихую улицу внизу, пошел спать. Обстановка спальни состояла из правильных прямоугольников: постель, комод, туалетный столик, стул с высокой спинкой. Аккуратно повесив пиджак и брюки, швырнул сорочку и белье в корзину для грязного белья, переобулся в тапки, с удовольствием взглянул на литографии Мондриана на стенах и лег в постель.

 

Глава V

СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Начало мая.

Посмотрел «Глаза без лица», французский фильм о враче, отрезающем у людей куски кожи и пересаживающем их на изуродованное лицо своей дочери. Не понравился он мне, ничего интересного. Бонни не пришла и хорошо сделала. Эти новые фильмы не сравнить со старыми. Хотя «Психо» мне понравился, это было здорово. Душевая, и по стеклу стекает кровь…

В нашей Игре что-то меня не удовлетворяет. Что я имею в виду? Попытаюсь пояснить. Например, этот дневник, для кого я его пишу? Вероятно, для себя, возможно, и для Бонни, хотя мне не очень хочется давать ей его читать. Может, разок и покажу. Но никому больше. Вообще-то это неправильно, не хочу, чтобы кто-то его читал, это ведь моя тайна. Но, с другой стороны, хочу, чтобы все узнали об Игре, чтобы люди поняли, что игра фантазии не имеет границ. И хочу знать, какими фантазиями забавлялись они.

Я объяснил Бонни, как нам с ней повезло, что мы можем беседовать о наших фантазиях. Не уверен, поняла ли она, в некоторых вещах она дура дурой. Разумеется, думала, что я хочу заниматься с ней сексом. Бессмыслица. Я уже говорил, но теперь напишу большими буквами:

ДРАКУЛЕ СЕКС ОТ БОННИ НЕ НУЖЕН.

Да и ей тоже. Тем более, его Бонни совсем не привлекает.

Правда, Бонни, правда, это бы нам испортило всю Игру. Дракуле нужно нечто иное, включить в Игру третьего. Я говорил Бонни, она в нерешительности. Убежден, когда она не со мной, то совсем иная. Рассказала, что в детстве каждое воскресенье ходила в церковь. Когда случалось провиниться, отец ее бил, и мать наказывала. Я спросил, возбуждали ли ее страдания мучеников, дал ей пару книг о пытках и подобных вещах; ей было интересно, я видел, но не знаю, что чувствовала потом. Я расспрашивал, мучила ли она животных, рассказал о кошке, которую видел когда-то, давным-давно. Мальчики повесили ее вниз головой и содрали шкуру. Неужели это было? А если было, неужели я в этом участвовал? Не знаю, не помню. Но Бонни мне не ответила, а когда я снова спросил, мучила ли она зверушек, нахмурилась.

Полагаю, что да.

Рассказал Бонни, во что я верю. В жизни главное — это власть. Люди в большинстве своем глупы, у них нет никакой Власти, даже в мечтах. Нынче все так измельчало. Я испытал ее, прочитав из великого учителя Ницше: «Все утратившее мужественность, все, что превращает нас в рабов, — все это хочет сегодня быть хозяином человеческой жизни. О мерзость! Мерзость! Мерзость!».

Казалось, на нее это подействовало. Бонни меня обожает, признает мое превосходство. Это правильно.

Третий в нашей Игре очень важен. В единице есть нечто магическое — один всегда один — и треугольник тоже. Двое — нечто совсем иное. Это было моей проблемой в прошлом. Какова же связь между Сексом и Страданием?

Уже скоро. Я установил контакт с Третьим. Очень многообещающе, хотя и приходилось быть осторожным. О Бонни я не упоминал. Мечтаю о том моменте, когда мы встретимся все втроем, когда будем общаться вместе, как общается Бонни с Дракулой в свободном полете фантазии.

Для подготовки я купил магнитофон. Что-то он запишет?

 

Глава VI

ИСЧЕЗНУВШИЕ

Анна-Мари была свободна каждый вечер, но обычно предупреждала Пенелопу, если хотела задержаться дольше чем до одиннадцати. Двадцать седьмого мая в восемь вечера она вышла из дому. Пенелопа заметила, или ей это показалось, что та была возбуждена и взволнована. Собиралась вернуться около полуночи.

В два часа ночи Пенелопа отправилась спать. Утром Анны-Мари дома еще не было. Пенелопа и Дик совещались за завтраком, не уволить ли ее, когда наконец покажется. На другой день, в воскресенье, позвонили в полицию.

В среду утром, первого июня, в полицейский участок Роули пришел Дарлинг. Обратился к сержанту Сандерсу, который знал его как одного из пяти или шести агентов по торговле недвижимостью в городе. Дарлинг несмело спросил, не известно ли что-нибудь о секретаре-машинистке Джоан Браун, которая работала у него. В понедельник она не явилась на работу, а когда он зашел к ней узнать, не больна ли, оказалось, что та собрала вещи и уехала.

— Понимаю, сэр. Она вам ничего не говорила? Вам не казалось, что ей разонравилась работа и она собирается уйти?

— Ничего подобного. Я был вполне удовлетворен ее работой. — Звучало это как показания перед судом. — Это очень странно. И прискорбно. Она была обязательна, что сегодня редкость. Если вернется, другой секретарши мне не нужно.

— Она долго работала у вас?

— Нет, недолго. Месяца три.

— Не знаете, у нее дома не было никаких неприятностей?

— Дома… — Дарлинг, безупречно одетый, с «бабочкой» в горошек, задумался над этим словом. — Даже не знаю, где ее дом, никогда не говорили об этом. Здесь она снимала комнату. Полагаю, приехала из Лондона. — Он оперся на барьер. — Вы, возможно, думаете, что я зря поднимаю панику, сержант, но не понимаю, почему она ушла, не сказав мне ни слова, не оставив письма. Это странно.

Сержант, который и в самом деле думал, что Дарлинг зря поднимает панику, обещал заняться. Донесение о двух исчезнувших девушках попали на стол сержанту Плендеру из криминальной полиции. Он доложил о них шефу, инспектору Харли.

Был жаркий день, в воздухе пахло грозой. В кабинете Харли было слишком душно. Инспектор не относился к людям, которые ищут работу на свою голову.

— Не понимаю, чего вы всполошились, Гарри.

— Исчезли две девушки, инспектор, двое за четыре дня.

— Нельзя утверждать, что Браун исчезла. По донесению, она собрала вещи и уехала. Она же все забрала, да?

— Да, но, по словам миссис Рэмсон, ее хозяйки, была очень расстроена, особенно последние два дня. И не упоминала, что хочет уехать, хозяйку это удивило не меньше, чем ее начальника, Дарлинга.

— Агента по торговле недвижимостью? Я его знаю. — Харли поцыкал зубом. — Что это была за девушка, местная шлюшка?

— Нет, инспектор. Скорее, особа сдержанная и замкнутая.

— Как она уехала, вы выяснили?

— Нет. Я расспрашивал и на вокзале, и на автобусной станции, но ее не помнят. Это неожиданность. Фото у нас нет.

— Но уехала она по своей воле, в этом нет сомнений.

— Я так не думаю. Тут еще второй случай…

— А, та француженка…

— Да. Анна-Мари Дюпон. Служанка у Сервисов. Полагаю, особа с ветерком в голове, но не слишком испорченная. Оставила чемодан, одежду, обувь — вообще все.

Инспектор взглянул на фотографию, приколотую к донесению Плендера.

— Очень миленькая. Вы же сказали, с ветром в голове, вот ее ветром и сдуло.

Плендер шутку не принял.

— Значит, все барахло оставила здесь. Это ничего не значит. Ставлю десять к одному, что работает сейчас в каком-нибудь стриптиз-клубе, где тряпки ей не нужны. Знаете, каковы по большей части эти иностранки, что приезжают к нам учить язык? Профессионалки, которые строят из себя любительниц.

— Да, инспектор.

— Вижу, вы со мной не согласны. Но, чтобы меня убедить, вам достаточно указать хоть на какую-то связь между секретаршей Браун и служанкой Дюпон. Можете?

— Пока нет.

— Как родственники?

— Сервис написал родным Анны-Мари во Францию. Кажется, матери ее уже нет в живых, жила с отцом и старшей сестрой. Родственников Браун я еще не разыскал.

— Ладно. Пока продолжайте действовать обычным путем. И, полагаю, Гарри, через неделю-другую обе найдутся, увидите. — Харли утер лоб.

 

Глава VII

ЛЮДИ ИЗ «ПЛАСТИКА»

Первого июня, в праздник, они перебрались в «Плющ». За Бобом Лоусоном каждое утро приходила служебная машина, чтобы отвезти его в правление, но Боб в дороге занимался документами и диктовал письма, поэтому Полю места в машине не предлагал. Поль с Дженнифер ехали или шли пешком на станцию и садились в поезд. Дорога занимала сорок минут. Поль читал «Файненшел Таймс» и «Таймс», Дженнифер листала женские журналы. Элис оставалась дома одна.

Строчила шторы, натирала полы, открыла счета у местных торговцев. Дважды ее приглашали на чай, но первый раз она перепутала время и явилась, когда гости уже расходились, а в другой — только слушала местные сплетни, не произнеся и десяти слов. Сплетни были не по ее части. Вернувшись домой, зареклась на будущее.

В тот день она перекладывала старые фотографии в шкатулке, стоявшей в гостиной на груде еще не разобранных вещей. Сидела на полу, поджав ноги, разложив фотографии вокруг. Грудная Дженнифер, ползущая по газону из дома под Кройдоном, где они жили, когда Поль еще был коммивояжером, Дженнифер — ангел в школьной пантомиме, Поль и она на банкете фирмы двенадцать лет назад, когда Поль только перешел в «Тимбэлс пластик». Сэр Джеффри Пиллинг, бывший коммерческим директором до того, как у фирмы возникли финансовые проблемы и Бобу Лоусону поручили ее реорганизацию, танцевал с нею дважды. Полю он сказал: «Желаю удачи вам, Вэйн, и вашей прелестной молодой жене. Вы прекрасная пара».

— Прелестной, — вздохнула Элис. В те годы это звучало как песня. Она вспоминала их как лучшую пору своей жизни, те годы, когда она уже пришла в себя после гибели Энтони и была очарована красавцем Полем, когда была хороша собой и по-настоящему счастлива. Родителям ее Поль не нравился, мать ворчала, что можно было найти кого-нибудь получше, но она не обращала внимания. Но «прекрасная пара» была давно в прошлом. «Я хороша», — заявила она себе и повторила это как заклинание, пока не вошла в ванную, где зеркало уличило ее во лжи. Бледное усталое лицо, еще хорошей формы, с тонкими чертами, но с заметной сединой в волосах и напряженным выражением глаз, явно нельзя было назвать красивым. Разорвала фотографию с банкета на четыре части, немного поплакала, а потом все четыре куска осторожно наклеила на картонку. После этой уступки сентиментальности снова стала практичной женщиной. Накрасилась, надела даже слишком элегантное платье и отправилась за покупками.

На главной улице встретила Пенелопу Сервис, которая поведала ей о загадочном исчезновении Анны-Мари.

— Она немного со странностями, — рассказывала Пенелопа вечером Дику. — Коща я рассказала ей об Анне-Мари, знаешь что она сказала? Сейчас… — Пенелопа прыснула, как от щекотки. — «Мне интересно, не соблазнил ли ее мой муж. Обо мне он уже стал забывать, зато интересуется молоденькими».

Дик кивнул. Как психолог, он привык ничему не удивляться.

— А потом добавила: «Не обращайте внимания, сегодня меня что-то потянуло на воспоминания, с вами такое бывает?» Было… мне стало ее немного жаль, она казалась такой… — фраза осталась незавершенной. — Так что я пригласила ее на чай, и, видимо, она вступит в наш… в наш бридж-клуб.

— Отлично. А что будем делать с этой чертовой девицей?

— Думаю, новую искать не будем. С ними больше хлопот, чем… — но и эта фраза осталась неоконченной.

— Полагаю, ее вещи надо бы отослать родственникам.

— Завтра займусь.

— В полиции думают, она с кем-нибудь закатилась в Лондон. Но, честно говоря, мне она такой не казалась.

Пенелопа Сервис была уже по горло сыта разговорами об Анне-Мари.

— Не знаю, мой дорогой, и мне это безразлично. Знаю только, что как помощница по дому она ничего не стоила, и… и я рада, что мы от нее избавились.

— Слушай, вот смеху будет, если Вэйн действительно скрывает ее где-нибудь в любовном гнездышке. Он-то мужчина хоть куда, а?

— Не в моем вкусе. Не люблю мужчин в его возрасте, которые ведут себя как незрелые юнцы. С него станет и волосы красить…

На дверях кабинета золотыми литерами значилось «Поль Вэйн», а пониже черными: «Руководитель отдела кадров». Должность эта когда-то называлась «начальник отдела кадров», но решено было, что «руководитель» звучит солиднее. Это отнюдь не означало принадлежность к директорату, но Поль имел право пользоваться теми же туалетными комнатами и обеденным залом, что и члены совета директоров. Эти привилегии много значили. Показывали, как далеко он смог продвинуться, поступив в фирму рядовым сотрудником.

Через неделю после переезда в Роули Поль нашел на своем столе циркуляр. В нем сообщалось, что на следующей неделе на самом верхнем этаже открывается маленький ресторанчик для директоров, избранных высших чиновников и их гостей. Посещать его следует только в обществе солидных клиентов. К циркуляру был приложен список тех, кто будет иметь право посещать ресторан, сообщив предварительно, каких приведут гостей. Его фамилии в списке не было.

Поль перечитал список еще раз. На первом листе был председатель совета директоров сэр Джордж Рос, затем все руководители. Кроме них — еще две фамилии. Блейни, начальник отдела внутреннего рынка, и О’Рурк, отвечавший за экспорт. Ясно было, что в списке должен был быть и Поль Вэйн. Циркуляр пришел из канцелярии Хартфорда, и Поль тут же позвонил его секретарше.

Девушка, снявшая трубку, сообщила, что мисс Попкин больна.

— Я заменяю ее временно, мое имя Джой Линдли.

Поль объяснил, что ему нужно.

— Мне очень жаль, мистер Вэйн, это моя вина…

— В чем же?

— Этот циркуляр. Я дослала его вам по ошибке. Даже не знаю, как это могло случиться.

— Я вас не понимаю, мисс… — никак не мог вспомнить ее имя, — Линдли. Я звоню, чтобы обратить ваше внимание, что в списке пропущена моя фамилия, вот и все.

Но когда она с сомнением ответила: «Да, понимаю», он вдруг осознал, что его не включили сознательно. Попытался сгладить впечатление, сказав, что поговорит об этом с Хартфордом. Девушка облегченно согласилась, что так будет лучше.

Положив трубку, испытал приступ гнева. Все это ясно подтверждало его слова Элис о попытках Хартфорда выжить его из фирмы. Блейни и О’Рурк были начальниками отделов его уровня, и, если их фамилии в списки были, а его нет, это было сделано умышленно. Минут через пять он настолько успокоился, что мог идти к Хартфорду.

В приемной увидел ту девушку, молодая, с начесом светло-русых волос. Испуганно улыбнулась ему.

— Вы Джой Линдли.

— Да. Мистер Вэйн, этот циркуляр… Это моя вина.

— Ничего. — Под столом он заметил красивые стройные ноги. — Как давно вы здесь работаете?

— Три месяца.

— Вам нравится?

— Ах да, очень.

— Я хочу поговорить с Хартфордом. Не волнуйтесь, Джой, о вас речи не будет. Это ни к чему.

— Я вам очень благодарна.

«Ну вот, Поль, ты и завоевал союзника», — сказал он себе, входя в кабинет Хартфорда. Тот казался слишком мал для своего огромного письменного стола. На столе стоял письменный прибор из стекла и стали в форме двух зубчатых колес, фотография жены в хромированной рамке и нож для разрезания бумаг. Ножом он пользовался редко, ибо, как обычно, на столе не было никаких писем. Хартфорд, как было общеизвестно, был убежден, что только у бездарного работника стол завален бумагами, — неприятное мнение для такого человека, как Поль, у которого стол был всегда завален бумагами, с которыми нельзя было ни разобраться сразу, ни направить в дело.

Руководители в «Тимбэлс» были на «ты», но Хартфорду Поль «тыкал» с немалым усилием. Сделал наивную мальчишескую мину, еще простодушнее, чем обычно.

— Брайан, говорят, на этой неделе открывается новый ресторан, это правда?

— Да.

— Отлично. В следующий четверг у меня будут двое очень важных клиентов. Не знаю точно, но решил, что лучше спросить, когда он откроется.

В голосе Хартфорда прозвучал ледяной тон:

— Я разослал циркуляр всем, кто сможет посещать новый ресторан. Тебе его не посылали.

Это была констатация, и, только решив что-то раз, Хартфорд уже не изменял позиции.

— Значит, ресторан предназначен исключительно для директоров.

— Этого я не говорил.

— Тогда в чем дело?

Хартфорд, высунув кончик языка, с явным удовольствием облизал тонкие губы.

— Я полагал, что вывод совершенно ясен.

Поль почувствовал, как у него краснеют уши. Но не повысил голос.

— Хочешь сказать, что мне рестораном пользоваться не положено.

— Те, кому положено, перечислены в циркуляре.

— Но там не только директора. В списке и Блейни и О’Рурк.

Он взглянул через стол в упор. Хартфорд замер по ту сторону, как ящерица в ожидании добычи. Поль был рад, что ему удалось не повысить голос.

— Ты предубежден против меня. Это несправедливо. Что положено одним начальникам отделов, должно быть доступно и другим. Я этого так не оставлю, Брайан, я пойду выше.

Хартфорд лишь кивнул.

В приемной Джой Линдли сочувственно взглянула на Поля. Усмехнувшись, он похлопал ее по плечу и ушел.

Боб Лоусон провел первую половину дня за совещанием с бухгалтерами и управляющим коммерческим банком. Обсуждали финансовые перспективы фирмы. За последние пять лет «Тимбэлс пластик» расширила сферу своих интересов, приобрела ряд мелких фирм и передала им реализацию новых пластмассовых изделий. Все были того мнения, что в перспективном плане это был верный шаг, но вложения окупались медленно, в результате чего возникла угроза, что конкурирующая американская фирма могла попытаться присоединить их к себе. Целью совещания и было оценить финансовую ситуацию на случай такого развития событий. Лоусон считал преждевременным приглашать на совещание сэра Джорджа Роса и Хартфорда. И, как выяснилось, дискуссия, как часто бывает, ничего не дала. Гуляли слухи, и весьма правдоподобные, что американцы передумали насчет слияния. Но все равно эти три часа оказались весьма утомительными, и Лоусон отклонил приглашение управляющего банком пообедать вместе. Велел принести сэндвичи с ростбифом и снял трубку своего личного телефона. Чувствовал, что ему нужно расслабиться.

В переулке, отходившем от Уимпол-стрит, на стенах было полно табличек с фамилиями врачей. Он нажал кнопку под табличкой «Доктор медицины Л. Уинстенли». Щелкнул замок. Поднявшись лифтом на второй этаж, вошел в дверь с табличкой «Приемная». Там сидела медсестра в белом халате.

— Я записан к доктору Уинстенли.

Та взглянула в список.

— Она не принимает.

— Я звонил полчаса назад.

— Сожалею. Сейчас она никого принять не может.

Лоусен заканючил:

— Сестричка, прошу вас…

— Это так неотложно?

— Да.

— Ну ладно. Минутку. — Она вышла в соседнюю комнату и тут же вернулась. — Доктор Уинстенли вас примет.

Когда Лоусон встал, остановила его у двери в кабинет.

— На колени.

Он неловко плюхнулся на пол.

— Поцеловать туфлю. Так, теперь другую.

Лоусон чувствовал нежный запах пыли и крема для обуви.

— Бедный ты, бедный, — сказала медсестра. Склонившись, ухватила его за ухо и так втолкнула в кабинет.

Луиза Уинстенли кивнула ему, не вставая из-за стола. На ее красивом лице с правильными чертами уголки тонких губ всегда были укоризненно опущены.

— Садитесь. Какие проблемы?

— Мне недостает силы, доктор.

— Ну конечно. А со времени нашей последней встречи вы себя хорошо вели?

— Плохо, плохо. Но я в этом не виноват…

— Значит, вам нужно помочь. Встаньте.

Обойдя стол, подошла ближе. Едва доставала ему до плеча.

— Разденьтесь. Посмотрим, чистое ли у вас белье.

Сняв пиджак, он снова захныкал:

— Я не люблю раздеваться, доктор. Не перед женщиной.

— Протяните руки.

Он послушался. Достав наручники, защелкнула их на запястьях.

— Вы непослушный, глупый и грязный, — сказав это, отвесила ему по изрядной оплеухе с каждой руки. — Полагаю, нужно позвать Агнессу помочь мне привести вас в порядок. Что скажете?

— Да, — прошептал Лоусон.

Когда «медсестра» появилась в дверях, едва не сомлел от наслаждения.

Через полтора часа, расслабленный, спокойный и облегченный на двадцать фунтов, он уже снова был на месте. Глядя на Поля, с ленивым спокойствием сытого петуха слушал его вполуха. Поль ему нравился, и он хотел помочь ему занять место, позволяющее заседать в совете директоров. Уговорил его переехать в Роули не только потому, что это было лучше для фирмы, но и для того, чтобы тот был на виду. Но теперь, глядя на лицо Поля, искаженное от подавляемой обиды, думал, стоит ли настаивать на его повышении.

— Но это же епархия Брайана, ты знаешь. Говорил с ним?

— Да. Он только твердит, что моего имени нет в списке. Но если в ресторан могут ходить Блейни и О’Рурк, туда могу ходить и я.

«Как же по-детски, мелочно и глупо он прибегает к моему покровительству, — подумал Лоусон. — И сразу видно, что не умеет сам решать проблемы. Такие вещи устраивают совершенно иначе».

Но обещал поговорить с Брайаном. Задумчиво разглядывал стройную фигуру Поля, редеющие, но довольно длинные волосы, модный пестрый галстук. Возможно, Валери ему обоснованно не доверяет, уж слишком он безупречен.

— Как вам живется в Роули? Вы уже освоились?

Поль сказал, что это изумительно — переехать из Лондона, но его восхищенный тон звучал и откровенно, и в то же время неубедительно. Элис говорит, что в Роули совсем по-другому, но и ей там, разумеется, нравится.

Лоусон, все еще полный довольства собой, раздумывал о Поле. Все-таки есть в нем нечто странное. Кто он, собственно? Актер, играющий несколько ролей, не справляясь как следует ни с одной?

— А как дочь, Джейн?

— Приемная дочь, Дженнифер. Меня бы не удивило, если бы она вдруг расправила крылья и вылетела из гнезда. Знаешь, какова молодежь. Хочет жить в Лондоне.

— Если у Элис возникнут проблемы, пусть позвонит, Валери с радостью ей поможет. Она уже записалась в городской женский клуб? Валери там в правлении.

— Полагаю, еще нет. Она записалась в бридж-клуб.

— Ну, это не к спеху. Вначале освойтесь.

— Как только мы все приведем в порядок, приходите к нам на ужин.

— Успеется. Ты ведь говорил, что играешь в теннис? Мог бы записаться в клуб. Салли там состоит.

— Собираюсь. Но в ближайшие дни у меня будет полно работы…

— Знаю. Но ты не хочешь включиться в светскую жизнь, войти, так сказать, в струю…

Поль встал.

— Не забудешь?

— Что? Нет, нет, оставь это мне.

Оставшись один, Боб Лоусон закрыл глаза. День выдался весьма утомительным, и он едва не заснул. Но тут на столе замигала зеленая лампочка и тонко пискнул телефон. Звонил коммерческий директор одного из европейских филиалов «Тимбэлса». Речь шла о сбоях в экспортных поставках, и этим должен был заниматься О’Рурк, но директор хотел говорить с ним. Лоусен несколькими фразами попытался его успокоить, сообщил, что в конце года собирается выбраться в Европу, и переправил его к О’Рурку. Полю он позвонил уже около пяти.

— Поль, полагаю, что всю проблему ты видишь несколько не под тем углом. Дело в том, что ресторан предназначен для директоров. На тот случай, когда они принимают клиентов. — Смех его звучал сердечно, звонко и непринужденно. — Собственно, и директорам бы не следовало туда ходить без клиентов, хотя, ручаюсь, некоторые все равно будут.

— Блейни и О’Рурк не директора. В этом все дело.

— Нет, конечно. Но Блейни отвечает за внутренний рынок, а О’Рурк — за экспорт. Брайан объяснил мне, что оба принимают клиентов, приносящих нам большие доходы. Ты же понимаешь. В отделе кадров таких клиентов не бывает.

— Понимаю.

— Если ты будешь принимать гостей, которые этого заслуживают, только скажи мне об этом, и я устрою, чтобы тебя с ними допустили в ресторан.

— Но моего имени в списке не будет?

«Вот этого тебе говорить уже не стоило, — подумал Лоусон, — нужно было все оставить, как есть».

— Поль, я не против время от времени обойти правила, но менять их не собираюсь. И потом, не я установил эти правила, а Брайан, хотя я думаю, что в этом случае он поступает вполне разумно.

На это Поль ничего не сказал, только поблагодарил. Боб Лоусон еще некоторое время думал о нем. Составь он список неверных шагов, которые Поль наделал из-за этой ерунды, начиная с того, что вообще заговорил с ним об этом, то заполнил бы им целую страницу. Но он чувствовал себя слишком довольным, чтобы позволить подобной ерунде вывести себя из равновесия.

Лифт был полон. Поль очутился спина к спине с пожилой толстухой из бухгалтерии. Джой Линдли улыбнулась ему от другой стены лифта. Когда оба они направились к станции метро, она шла следом за ним, и Поль остановился, давая себя догнать.

— Мистер Вэйн, это было очень любезно с вашей стороны. Что вы не сказали мистеру Хартфорду насчет циркуляра.

— Ерунда. — Разговорившись с ней, он узнал, что живет она у родителей в Хайгейте, что мать ее прооперировали и теперь она почти инвалид, что собиралась учиться в университете, но оценки оказались слишком низкими. — Такая я уж глупая.

— Ну что вы. Будь вы глупы, не продержались бы у Хартфорда и недели. — В присутствии этой длинноногой лошадки, гарцевавшей рядом с ним, он чувствовал себя молодым и полным сил. — Пойдем выпьем по рюмочке. Так, на ходу.

И вдруг неожиданно она состроила ему глазки, сказала: «Пригласите меня завтра», помахала и припустила через улицу. Он был очарован. Только позднее, в поезде, ему показалось, что в стуке колес он слышит слова: Вэйн, Вэйн, ты готов… «Нет, — сказал он, — уж этой маленькой стервочке я не поддамся».

Больница находилась у магистрали МVI, неподалеку от Датчета, типичный викторианский загородный дом, к которому вела извилистая буковая аллея. Вечер стоял прохладный, пациентов в саду не было, Хартфорд поднялся на второй этаж и поздоровался с дежурной сестрой.

— Добрый вечер, мистер Хартфорд. Сожалею, но сегодня самочувствие неважное. Но так уж бывает — то лучше, то хуже.

— Да, конечно. — Шагая по коридору, он еще плотнее, чем обычно, сжал тонкие губы. На картонной карточке на двери значилось: «Миссис Эллен Хартфорд». Карточка давно пожелтела. Жена его находилась здесь уже восемь лет.

Эллен сидела за столиком у двери на балкон. С порога и в профиль казалась все той же девушкой, которую он взял когда-то в жены. Но, приблизившись, можно было заметить дряблые щеки и увядшие губы. И глаза, как увядшие цветы. Она словно совсем не замечала Хартфорда. Он окликнул ее, поцеловал, но она отмахнулась, словно от мухи, потом показала на сад:

— Там никого нет.

— Нет. Очень холодно.

— Но они там были.

— Ты сегодня не гуляла?

— За мной следили. Весь день. Два шпиона, так и расхаживали взад-вперед, все хотели попасть внутрь. Через балкон. — Она слабо взмахнула рукой. — Я все время начеку, но не могу больше. Нужно же и поспать.

— В самом деле.

— Хочу, чтобы убрали балкон. Пусть его снесут. Тогда я буду в безопасности.

Возражать ей было бесполезно, он знал это по долгому опыту. Так что предпочел промолчать. Жена непрерывно сплетала пальцы — бесспорный признак, что более нервничала, чем обычно.

— Ты мне что-нибудь принес?

Хартфорд достал из пакета полукилограммовую плитку шоколада. Отломив кусок, жадно его проглотила.

— Меня хотят уморить голодом. С утра я ничего не ела, и не говори, что я лгу, это неправда. — Подняла руку к глазам, словно боялась, что он ее ударит. — Мне не нравится здесь, хочу вернуться в Бейли.

В Бейли они жили до катастрофы.

— Посмотрим, что можно сделать.

— Что?

— Я сказал, посмотрим. Еще вернемся к этому. — Знал, что через полчаса она забудет все, о чем была речь.

— Они захотят помешать, но у меня уже есть план. И неплохой. Рассказать? Ты не слушаешь?

— Слушаю.

— Ничего я тебе не скажу. У меня тут есть помощница. Прекрасная помощница. По крайней мере, мне кажется. У нее только один недостаток, и он меня беспокоит. Видимо, прогневала Бога, и он ее отметил. Знаешь, как наказал ее Бог? — Склонилась так близко, что на лицо ему попали капли слюны. — Превратил в негритянку.

Хартфорд взглянул на часы. Восемь лет назад она везла их десятилетнюю дочь Еву на утренник, выехала на главную дорогу, не посмотрев, нет ли машин, и врезалась в автобус. Эллен тяжело пострадала. Только гораздо позднее ей решились сказать, что Ева в катастрофе погибла. Вернувшись из больницы, никак не могла справиться с простейшими домашними делами, но только через полгода стало ясно, как серьезно пострадал ее мозг. Эти полгода провела дома под присмотром сиделки, но, когда подожгла дом, пришлось поместить ее в больницу. Хартфорд любил говорить, что нужно смириться с фактами, но для нее это означало — смириться с жизнью в больнице. Иногда она вела себя вполне разумно, но в такие вечера, как этот, приходилось честно признать, что никогда уже отсюда не выйдет. Может быть, теперь он уже и не хотел, чтобы она вернулась домой.

Набив рот шоколадом, жена что-то сказала.

— Что-что?

— Ты меня обманул. Продал наш дом в Бейли и нашел квартиру. Продал, потому что хочешь оставить меня здесь, не так ли?

Так продлится еще с полчаса. Он всегда проводил с ней час, посещая три раза в неделю. Ничего уже к ней не испытывал, только иногда представлял, какова бы была сейчас Ева в свои восемнадцать лет, останься она в живых.

Еще в июне приехала в Англию старшая сестра Анны-Мари Натали, собрала ее платья и другие вещи, чтобы отвезти во Францию. Говорила с Плендером, на которого произвела впечатление ее убежденность в том, что сестра не пошла бы ни на что, не сообщив своей семье. Они были католиками, Анна-Мари обожала отца, любила сестру и, хоть Натали признавала, что была довольно легкомысленна и иногда делала глупости, но не верила, что могла ничего им не сообщить.

Плендер рассказал Харли, на которого это не произвело впечатления. Что еще они могли предпринять? Все, что можно, уже сделано. Разослали запросы, имя девушки и описание пошли в розыск.

Сержант расчесал пальцами кучерявые черные волосы. Он был серьезным молодым человеком, и эта история его беспокоила.

— Может, с ней все-таки что-то случилось.

— Возможно. Вероятно, виновата она в этом сама. И что дальше?

— Речь идет о двух исчезновениях, инспектор. Не могу избавиться от мысли, что они как-то связаны. И о другой девушке мы тоже ничего не знаем.

Но через два дня они про нее узнали, притом по телефону от квартирной хозяйки миссис Рэнсом. Джоан Браун вдруг появилась, пришла спросить, свободна ли еще ее комната. Миссис Рэнсом сказала, что ее ищут полицейские, и Джоан Браун сама пришла в участок.

Принял ее Плендер. Было ей лет двадцать пять, может, чуть больше, приземистая, нескладная и непривлекательная. Не лучшая кандидатка в жертвы сексуального преступления, пришлось признать Плендеру. Ей он сказал, что доставила им уйму хлопот.

— Не понимаю. Что я сделала?

— Я не говорю, что вы что-то сделали, но все равно доставили нам немало хлопот. И не только нам. Тут был мистер Дарлинг, ваш начальник. Сказал, что вы ушли без предупреждения, и все такое… Это так?

— Да, пожалуй.

— Это было неразумно с вашей стороны. Почему вы это сделали?

— Он старый скряга. Платил гроши. Да и вообще там нечего было делать, бизнес шел плохо. Я была сыта по горло.

— Значит, вы ушли от него, сложили вещи и уехали. Почему?

— Не знаю, какое вам дело…

— Вы поругались с парнем?

— Мне захотелось отдохнуть.

— Куда вы направились?

Пауза.

— Домой. В Кайли. Это за Менсфилдом. В Ноттингемшире. — И она монотонно повторила: — Отдохнуть. Это все меня доконало.

— Просто так, ни с того, ни с сего решили отдохнуть? — Плендер умел разговаривать с женщинами, но Джоан Браун оказалась твердым орешком. — А почему вы вернулись?

— Полагаю, что все равно, живет человек в Роули или где-то еще.

— Вернетесь на прежнюю работу?

— Вряд ли. Я же вам говорила, там тоска и заработок ни к черту. Поишу чего-то другого.

— Вы знаете Анну-Мари Дюпон? Вот ее? — Показал ей фотографию. Ему показалось, Джоан Браун думает о чем-то другом, наверняка о каком-то молодом человеке, и решил, что из-за него она и покинула Роули.

Глаза его машинально отметили: руки без колец, красивые, но неухоженные, потертая сумка, но, похоже, кожаная, не из заменителя. Ее странный вид он приписал религиозному фанатизму по неясной ассоциации с девушкой, которую знал когда-то. Та была членом секты «Свидетели Иеговы». И спросил:

— Вы человек набожный, мисс Браун?

Наконец-то хоть как-то она отреагировала:

— Меня воспитали как методистку. Но на собрания я не хожу.

— Ваш отец проповедник?

— Нет, учитель. Но родители у меня методисты, и ревностные. Как вы об этом узнали?

Плендер сказал ей честно, что она похожа на одну его знакомую, вступившую в секту «Свидетелей Иеговы», и ее интерес угас. Дав адрес родителей, пообещала, что поставит в известность, если в ближайшее время решит куда-то уехать. Потом так же равнодушно ушла.

Сержант решил не звонить родителям Джоан Браун. Зачем? Ведь, как она правильно заметила, ничего плохого не сделала. Решила ли оставить работу и уехать из Роули, или захотела отдохнуть, или что угодно еще, это ее дело.

Когда докладывал Харли об этом визите, инспектор недвусмысленно дал ему понять, что лишь из вежливости воздерживается от реплики «ведь я же вам говорил…».

Теперь, коща с исчезновением Джоан Браун все выяснилось, интерес к Анне-Мари Дюпон упал до минимума. Но у Плендера осталось неприятное чувство, что нужно было предпринять что-то еще.

 

Глава VIII

ТЕННИСНЫЙ КЛУБ

Центрами светской жизни в Роули были клубы: для мужчин — «Ротари» и гольф-клуб, для дам — Союз женщин, общественный клуб и теннисный клуб. Клуб «Ротари» был предназначен для бизнесменов, гольф-клуб — для тех, кто поднялся повыше по общественной лестнице, включая некоторых сотрудников «Тимбэлса», и общественный клуб (куда входил и бридж-клуб, в который записалась Элис Вэйн) для их жен. Роули был слишком велик для того, чтобы тут жили только сотрудники фирмы, но на заводе в Роули было пять тысяч работников и фирма поддерживала большинство клубов.

Теннисный клуб был тем местом, где встречались представители обоих полов, и не от случая к случаю, а постоянно. На разницу в общественном положении тут не обращали внимания, но от этого она, конечно, не исчезала. Теоретически в клуб мог записаться каждый, но практически рядовым сотрудникам «Тимбэлс» и в голову бы не пришло это сделать, как, скажем, и продавцу из бакалейной лавки. В спортивном клубе фирмы было больше гораздо лучших кортов, причем доступных за гораздо меньшую плату. Стать членом клуба означало, как сказал Боб Лоусон Полю Вэйну, попасть в струю, точнее, попасть в нужную струю. Поль послушался его совета и записался в клуб. Дженнифер отказалась, ибо с такими развлечениями покончила еще в школе, а Элис в теннис не играла. И вот в теннисном клубе в один июньский вечер Поль стал эпицентром банального инцидента, который позднее оказался весьма существенным.

В теннис, как и во все остальные игры, он играл скорее эффектно, чем хорошо. У него была мощная первая подача, правда получавшаяся не всегда, и ненадежный, но резкий смэш. Играл он в смешанной паре с Луизой Олбрайт против Рэя Гордона и Салли Лоусон. Рэй с Салли вообще-то играли лучше, но Салли, которой в Роули все давно осточертело, играла почти каждый мяч с таким опозданием, словно была где-нибудь в Копенгагене и управляла ракеткой на расстоянии. Поль творил чудеса. При счете четыре — пять энергичными смэшами выиграл два мяча на Луизиной подаче, превратив ноль-тридцать в тридцать-тридцать. Третий смэш поднял на боковой линии белое меловое облачко.

Рэй закричал:

— Мимо!

Поль недоверчиво переспросил:

— Мимо? Я видел, как полетел мел!

— Это пыль. Не меньше фута «за».

Тридцать-сорок. Луиза подавала, Салли вернула мяч на заднюю линию, Поль отбил его образцовым форхендом, за которым кинулся Рэй, но тут же остановился.

— Мимо! — крикнул он. — Конец игры. И сета.

Поль остановился на краю корта, уперев руки в боки, потом подошел к Луизе и что-то ей сказал. Оба рассмеялись.

— Что здесь смешного?

— Да ничего, ничего.

— Нет уж, вы оба смеялись. Скажите над чем. — И Рэй шагнул к сетке. — Луиза.

— Да ничего. Поль только сказал…

— Ну?

Она взглянула на Поля, тот пожал плечами.

— Господи, это была только шутка.

На возбужденном лице Рэя играли желваки.

Прежде чем Поль успел ответить, заговорила Луиза своим нежным девическим голосом:

— Поль сказал, что, если бы тебе предстояло пройти тест на алкоголь, ну, знаешь, когда нужно идти по белой черте, ты бы провалился, потому что не увидел бы ее. Мне это показалось очень смешным. Я точно знаю, что последний мяч был в поле.

Рэй, зыркнув на нее, ушел с корта.

— Не стоило ему говорить, — спокойно заметил Поль.

— Но ведь он был в поле. Разве нет, Салли?

— Понятия не имею.

Поль обнял их обеих за плечи.

— Да Бог с ним, давайте плюнем, ладно?

Девушки пили джин с тоником, а Поль заказал бокал пива, когда Рэй вошел в буфет. На вопрос Поля, что будет пить, Рэй, не глядя не него, ответил:

— Я не пью с людьми, которые утверждают, что жульничаю. И с соплячками, которые всюду суют свой нос.

Отвернувшись, он вышел. Не повышал голос, но все слышали — и бармен, и Питер Понсоби, стоявший в двух шагах. Их лица просто пылали негодованием.

— Такая грубость! Просто непростительно. Я должен за него извиниться. Постараюсь, чтобы об этом узнало правление.

Поль ответил, что речь шла всего лишь о глупой шутке, которую Рэй превратно понял, а Луиза спросила, нельзя ли получить еще одну порцию. Салли скоро ушла домой. Там рассказала родителям, что случилось.

Попыталась было получить у них согласие на аренду квартиры в Лондоне на паях с приятельницей, но Боб по-прежнему не хотел давать ей на это ни пенни, утверждая, что раньше нужно закончить практику. Теперь он заметил, что Полю, видимо, изменило чувство меры, на что Салли заявила, что в клубе тоска зеленая, а так хоть какое-то оживление. И добавила, что такая же тоска и в Роули. И тут же, взбежав по лестнице, хлопнула дверью своей комнаты и на полную громкость пустила пластинку Джеймса Тейлора.

Поль и Луиза остались в баре, где часов до десяти играли в стрелки. Поль и тут был на высоте, и когда одну из партий закончил дуплетом, Луиза пылко обняла его. Потом он отвез ее домой и поцеловал на прощание. Ответив на поцелуй, она вдруг отстранилась. Поль замер, постукивая пальцами по рулю.

— Я слишком стар, да. Или дело в Рэе?

— Нет. С Рэем все кончено.

— Есть кто-то другой?

— Возможно, — ответила она с обезоруживающей откровенностью. — Возможно, я не останусь в Роули. Здесь просто болото, не правда ли? По крайней мере, для молодых.

Луиза его не слишком привлекала, но слова ее его задели, напомнив, что они живут в разных мирах. Попытался одной рукой притянуть ее к себе, а другой задрать юбку. Вырвавшись, она выскочила из машины и захлопнула дверь. Посмотрев ей вслед, завел мотор и поехал домой.

В воскресенье Поль с Элис выбрались на ужин к ее родителям, Паркинсонам, которые жили всего в нескольких километрах от них. Но когда Поль привел это как довод для переезда в Роули, Элис возмутилась:

— Я и не знала, что ты желаешь видеть их чаще двух раз в год. Ведь ты их терпеть не можешь. И они тебя тоже.

— С твоим отцом я прекрасно нахожу общий язык.

Отец Эллис был когда-то бригадным генералом и, хотя командовал всего лишь горсткой солдат и давным-давно был в отставке, до сих пор вызывал уважение. Мать же Элис сразу нашла, что Поль — не лучшая партия, и поэтому его не переваривала. Поль дал им прозвище «генерал с генеральшей», и Элис это казалось смешным, но это было так давно…

— Ты же знаешь, что отец всегда говорит только о погоде.

— Проблема в том, что с ними ты сама становишься совсем иной.

— А ты вообще знаешь, какая я? Никогда даже не пытался это выяснить.

Поль не ответил. Они, как всегда, были близки к ссоре.

Когда пришли, генерал в саду ковырялся в земле. Поцеловал дочь, приветствовал зятя и добавил:

— Надо бы дождя. Слишком сухо.

В доме Нора, госпожа генеральша, встретила их звоном браслетов, подставленной для поцелуя нарумяненной щекой и бокалом очень сухого шерри. За ужином говорили только о проблемах с прислугой. Элис в полном согласии с матерью заявила, что в Роули совершенно невозможно найти кого-нибудь в помощь по дому, все женщины работают на фабрике «Тимбэлс».

— Эта страна нуждается в постоянной безработице. Это многих заставило бы взяться за ум.

Генерал обычно ел, склонившись низко к тарелке, но тут он выпрямился.

— А ты бы, Поль, явно этого не хотел. И так всего хватает. Случайные заработки и тому подобное…

— Мы стараемся по возможности ограничивать такие случаи. В конце концов, мой долг — стараться, чтобы люди были удовлетворены своим трудом. А это просто невозможно, если над ними будет висеть угроза увольнения. — Поль почувствовал на себе взгляд Норы. Он что, ест не той вилкой?

— Работник отдела кадров. Я всегда считала это странным занятием, — сказала она. — И твои части в армии также назывались «кадровые части». — Не меняя тона, обратилась к Полю: — Думаю, тебе нужен еще один нож.

Она была права. Вместо ложечки он ел дыню ножом.

И так прошел весь вечер. По пути домой Элис сказала:

— Ты весь вечер сидел кислый. Зачем тогда было идти?

— А ты мне ни в чем не помогла. Только и начала поддакивать матери.

— Да, так мы не договоримся, — тихо произнесла она в темноте. Потом представила рядом с собой молодого брюнета.

 

Глава IX

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ СТРАННОЙ ДЕВУШКИ

Двадцать второго июня, в среду, Плендер лениво расхаживал по выставке на Маркет-сквер, называвшейся «Борьба с преступностью зависит от каждого из нас». Эту передвижную выставку затеяли несколько ребят из Лондона, которым удалось скрыть усмешки, когда Плендер сообщил им, что он из местной полиции и хотел бы узнать что-то новое о том, как ловить преступников. Он стоял перед стендом, полным мерцающих разноцветных лампочек, который должен был представлять систему взаимодействия между отдельными следственными группами, когда его кто-то окликнул. Обернувшись, увидел Рэя Гордона из газеты «Роули инквайер». Плендер ухмыльнулся.

— Хочу немного подучиться, но не стоит писать об этом.

— А что, если написать, что вас тут не было?

— Ставлю пиво, идет? А вы мне расскажете последние сплетни.

— У меня для вас кое-что есть. Как раз собирался позвонить.

— Сообщить о каком-нибудь преступлении?

— Надеюсь, нет.

Плендер думал о Гордоне, что того ничто на свете не трогает, но в пабе «У красного льва» тот ему показался довольно нервозным.

— Исчезла одна девушка, моя знакомая. Родители просили меня никому не говорить, но вам…

— Когда?

— Ушла в понедельник вечером и еще не вернулась.

— Вы с ней встречались? Поссорились или что-то в этом духе?

— Нет, этого не было. Несколько раз мы встречались, но ничего серьезного. В прошлую субботу в теннисном клубе мы немного повздорили. Она играла с тем надутым идиотом Вэйном, который недавно сюда перебрался, ну мы и обменялись парой теплых слов. Но это здесь ни при чем. С тех пор я ее не видел. Вчера звонила ее мать, не знаю ли я чего.

— Значит, она жила с родителями. Сколько ей лет?

— Скоро девятнадцать.

— А вы были у нее за няньку, да?

Рэй растерялся еще больше:

— Может, со стороны так и кажется, но она умела позаботиться о себе и сама. Конечно, до известной степени. Ее интересовал, собственно, не секс, а приключение, и в то же время она побаивалась, ну, вы понимаете. Теннисный клуб ей не подходил, там слишком все солидно и скучно, но ходить куда-то еще она опасалась. Странная девушка.

— Вы спали с ней?

— Черт возьми, а вам какое дело?

Плендер отшутился:

— Я только пытаюсь понять, была ли она из тех.

— Уверен, что нет. Она мне сказала, что переспала как-то с парнем на каком-то фестивале, но я бы сказал, что это было в первый и последний раз. Нет, я не спал с ней.

Плендер заказал еще бокал пива.

— Знаете какие-то подробности? Я имею в виду, где она была в понедельник вечером, и тому подобное? Ну ладно, где живут ее родители?

— Вудсайд Плейс, 80. Послушайте, когда отправитесь к ним, забудьте, что знаете это от меня, ладно? Им это не понравится.

— А что я им должен сказать? Что хожу на их улице из дома в дом и выясняю, сколько у кого дочерей пропало? Чем она занималась, работала или сидела дома?

— Закончила среднюю школу и собралась в какой-то университет на севере, но не могла решиться, ехать или нет. — Задумчиво уставился на свое пиво. — Пожалуй, можно бы сказать, что просто убивала время, ждала, вдруг что-то случится.

— Все мы так делаем.

Плендер выбрался в Вудсайд Плейс, большой квартал одинаковых, но красивых современных домов, построенный в форме буквы «Е». Довольно долго искал номер 80. Нажав кнопку звонка, услышал красивый аккорд.

Дверь отворила невысокая женщина с озабоченным лицом и похожими на пуговки глазами, которые расширились от тревоги и страха, когда Плендер представился. Торопливо пригласила его внутрь, словно он пришел за квартплатой. В комнате смотрел телевизор высокий мужчина с усами, торчавшими как зубная щетка.

— Папочка, это мистер Плендер. Из полиции. Это мой муж. Папочка, выключи…

Олбрайт встал, неохотно подошел к телевизору, не отрывая глаз от экрана, и нажал кнопку. Экран погас. Женщина спросила:

— Вы из-за Луизы, да?

— У нас ничего о ней нет. Я зашел узнать… Она ушла в понедельник, да?

— Пива, — сказал Олбрайт, — не хотите, сэр… инспектор, да?

— Сержант.

Миссис Олбрайт вышла и вернулась с двумя бокалами. Олбрайт налил, молча поднял бокал и выпил.

— Если вы думаете, что нам нужно было заявить раньше, то примите во внимание мое положение. Не могу позволить поднять меня на смех.

— Где вы работаете? — недоверчиво спросил Плендер.

— В «Тимбэлс». Младший инспектор охраны. — Он выпятил грудь, словно на ней болталась медаль.

— А почему вас могли поднять на смех?

Выглядел он удивленным.

— Почему… если станет известно, что Джордж Олбрайт не может справиться с собственной дочерью… — Помолчал. — Послушайте, если нет никаких сведений, откуда вы знаете, что она исчезла?

— Мне рассказал один ее приятель. Такое не скроешь.

Олбрайт расстроился:

— Ах, гнусная газетная вошь… Ему только сенсацию подавай…

— Но, папуля, он же хотел, как лучше, — отозвалась жена несмело, но решительно. — Джордж хочет сказать, что однажды такое уже было.

— Когда?

— В прошлом году, когда Луиза собралась на остров Уайт на поп-фестиваль.

— И что случилось?

— Мы не хотели ее пускать, — сказал Олбрайт. — Но она словно не слышала, собралась и уехала. Исчезла на двое суток и не дала о себе знать. Мы просто места себе не находили. А потом вернулась, как будто ничего не случилось.

— Она дала нам знать, папуля, но письмо затерялось в рекламных проспектах…

Олбрайт раздраженно махнул рукой и вышел из комнаты.

— Тогда мы заявили в полицию и чувствовали себя полными идиотами, когда дочь вернулась и спросила, с чего вдруг эта вся паника. Но не поймите неправильно, она не из той сегодняшней распущенной молодежи, о которой столько разговоров. Они с отцом перестали понимать друг друга, вот и все. Я понимаю, отец должен блюсти свое положение, но так сердиться из-за мини-юбок! Говорила я ему, сейчас их носят все девушки. Мне все равно, говорит, что носят другие, Луиза — моя дочь, и все тут!

— Она встречалась с парнями?

— Не думаю, по крайней мере никогда не приводила их домой. Только Рэй Гордон, тот раза три-четыре приглашал ее куда-нибудь и разок проводил ее домой. А в субботу вечером сказала, что один начальник из «Тимбэлс» хотел переспать с ней, но она его отвергла.

— Не припоминаете, как его звали?

— Некий мистер Вейн. Но, знаете, может быть, сказала так, только чтобы досадить отцу. Она вечно твердила о том, что будет делать да какую жизнь вести, когда уедет отсюда. Ты не спеши, говорила я ей, скоро ведь будешь в университете.

— Куда она ушла в понедельник?

— На курсы аэробики. — Из глаз-пуговок брызнули слезы. — Ох, мистер Плендер, я так за нее боюсь.

В туалете зашумела вода. Олбрайт вернулся и принес очередное пиво.

— Я не буду, спасибо. Еще два вопроса. Есть у вас ее фотография? И мог бы я перед уходом осмотреть ее комнату?

Миссис Олбрайт нервно пробормотала:

— Папуля?

— Да, конечно, черт возьми. Ведь она же моя дочь, что у меня сердца нет? Но я не позволю поднимать меня на смех и трепать мое имя в газетах, где пишут одни мерзости. Я полагаю, что нынешняя молодежь не настолько умна, чтоб не слушать матерей и отцов. Я прав, сержант?

Плендер, ничего подобного не думавший, кивнул.

Миссис Олбрайт принесла шкатулку с фотографиями, и Плендер выбрал один из портретов Луизы. На нем была изображена девушка с длинными прямыми волосами, широко посаженными глазами и нерешительным выражением лица. Отнюдь не красавица, но что-то притягательное в лице было.

Он сам не знал, что хотел найти в комнате девушки, но его пятиминутный осмотр ничего интересного не дал. Теннисные ракетки, на стенах плакаты с Майком Джаггером и другими поп-звездами, сентиментальные романы, несколько книг о буддизме, школьные учебники — короче, ничего особенного. Никаких писем. Миссис Олбрайт следила за каждым его шагом, словно он мог вытащить Луизу как фокусник из какого-нибудь тайника в стене. Мать не знала точно, чего недостает из одежды, считала, что, скорее всего, ничего. Чемоданы были на месте, но Луиза взяла с собой синий спортивный рюкзак, с которым всегда ходила на курсы, и, значит, могла унести что-то в нем. Уходя, Плендер оставил миссис Олбрайт в крайнем расстройстве. Сказал, пусть не волнуется зря.

— Что вы теперь будете делать?

— Доложу инспектору.

Когда он закрывал дверь, телевизор уже орал снова.

На Харли это впечатления не произвело. Девушки, повторял он, пропадают то и дело.

— Что, собственно, вам удалось выяснить, Гарри? Мы бы вообще не обратили внимания на француженку, не будь той, как ее, Браун. Но мисс Браун живет и здравствует. Значит, вместе с сегодняшней опять будет двое. В Роули много девушек…

— Хотите сказать, что наплевать нам на это?

— Ну, этого я не говорил. Немного порасспросите. Но незаметно, тактично.

Когда Плендер ушел, Харли задумался. Пожалуй, стоило подстраховаться, вдруг эти два исчезновения все-таки связаны. Отправил донесение главному детективному инспектору Хэзлтону в управление. Конечно, он мог зайти к начальнику, помещавшемуся в том же здании, но предпочел иметь подтверждение.

В Роули существовали курсы на все случаи жизни, от воздухоплавания и пчеловодства до альпинизма и зоологии. Плендер спросил о курсах аэробики, и его послали к мисс Вестон в комнату 24. Два десятка женщин в шортах и майках не щадили сил. Некоторые были в летах. Груди прыгали, животы тряслись. Мисс Вестон, стройная и гибкая, вела занятие. Играла музыка, мисс Вестон и ее подопечные, как верные жрицы, нараспев повторяли слова древнего ритуала.

— Вверх — два-три, вниз — два-три, влево — два-три, вправо два-три… — выдыхали они в унисон. Некоторые, заметив Плендера, остановились, явно довольные передышкой. Мисс Вестон тоже заметила вторжение чужака. Уперев руки в боки, повернулась к нему. Плендер достал удостоверение, но она едва на него взглянула.

— Вам не сказали в канцелярии, что мужчинам запрещен вход в залы? Из-за вас мы сбились с ритма.

— Простите. Я не знал, что и полицейских еще считают мужчинами. Мне нужно расспросить вас о Луизе Олбрайт.

— Через десять минут мы заканчиваем.

Стоя в коридоре, читал объявления на стенде, которые рекламировали курсы танцев, клуб любителей кино и дискуссионный клуб, театральный и туристский кружки. Вышли женщины, снова ставшие жительницами Роули. Потом — мисс Вестон, сухая, стройная, волосы стянуты назад. Пройдя в буфет, она заказала обоим чай.

— Луиза Олбрайт занималась в вашей группе. Была она тут в понедельник?

Мисс Вестон кивнула.

— Вам в тот вечер ничего не показалось в ней странным?

— Почему?

Мисс Вестон, с плоской грудью и грубоватым лицом, была похожа на излишне агрессивного, но довольно симпатичного подростка. Плендеру, который предпочитал округлых, пышных девушек, она не слишком нравилась, но он улыбнулся.

— Это между нами, возможно, что ничего и нет. Занятия продолжались с шести тридцати до семи тридцати, потом она должна была вернуться домой. Но не пришла, и до сих пор никто не знает, где она. Так вы ничего по ней не заметили?

— Ну, была взволнована. Не знаю почему.

— Вы хорошо ее знали?

— Лучше, чем остальных, но все равно мало. Сюда она ходила второй год, так что мы часто виделись. Дома у нее не складывалось, вы знаете? Отец ее — ужасный человек. Она все хотела уйти. — Прикусила губу. — Я предложила ей перебраться ко мне.

«О, лесбийские наклонности?» — подумал Плендер.

— Она не захотела?

— Нет, ей очень хотелось жить в Лондоне. По крайней мере, утверждала это. Мечтала о романтической жизни, которую будет вести в большом городе. Знаете, большинство женщин записываются на курсы, потому что рассчитывают сбросить лишний вес, хотя продолжают объедаться по-прежнему. Дурные бабы. Но Луиза хотела добиться идеальной фигуры. Она была толстовата в боках. Как-то сказала мне, что собиралась стать танцовщицей в стриптизе. Только… только ей это не подходило. В сущности, она тосковала по любви, не по сексу. Прикидывалась богемной, но была просто монашкой.

Тонкие губы скривились в усмешке, в смысле которой не оставалось сомнений.

— А как насчет мужчин? Не упоминала ли она кого-то одного чаще других?

— Она упоминала многих. Не знаю, что у нее с ними было. В этом году был некий Рэй. Кажется, журналист.

— Костюмы, в которых у вас тренируются… Каждый раз его приносят с собой?

— Да. В спортивных сумках, рюкзаках и тому подобном.

— Шкафчиков в раздевалке нет? Ладно. Не знаете еще чего-нибудь, что могло бы нам помочь? Не догадываетесь, что могло взволновать ее в понедельник?

— Ну, наверно, мужчина. — Мисс Вестон натянуто улыбнулась. — Но это еще не значит, что между ними что-то было. Луиза — застенчивая девушка, которая хотела изменить свою жизнь… Вам это поможет?

— Нет, пожалуй, — бодро ответил Плендер. — Но спасибо и на этом.

У Хэзлтона кабинет был побольше, чем у Харли, и попрохладнее, отчасти, может быть, потому, что в нем гудел электрический вентилятор. У Харли рубашка прилипла к телу, и он отчаянно завидовал этому вентилятору. Главный инспектор только что говорил по телефону довольно жестко, но Харли гнул свое со спокойствием лентяя, который убежден, что он надежно спрятал все следы своих прегрешений.

— Эти два исчезновения… Что вы предприняли?

— О втором случае мы узнали только вчера. Этим занялся Плендер. Но он узнал немного. Та девушка вдобавок собиралась стать исполнительницей стриптиза.

— А первый случай, та француженка? Почему мне тогда никто не сообщил?

Главный инспектор был крупным мужчиной с лицом, словно состоявшим из одних складок, — две вместо скул, еще одна — вместо носа и одна огромная складка вместо подбородка. Когда его что-то сердило, складки начинали блестеть от пота; сейчас они так и сияли. Харли понимал, что выбирать слова нужно поосторожнее.

— Нам казалось излишним вас беспокоить. Вероятнее всего, она отправилась попытать счастья в Лондоне. С семьей, в которой работала, отношения у нее не сложились.

Хэзлтон любил похвастать, что всегда чует, что что-то неладно; чуял он это и сейчас. И его охватывал гнев за то, как все проворонили.

— Исчезает девушка, не взяв с собой никаких вещей, не оставив никакой записки, а вы ничего не предпринимаете. Что я должен думать, инспектор?

— При всем уважении к вам, сэр, кое-что мы уже все-таки сделали. Побеседовали со всеми, кого это касалось. И включили девушку в список пропавших без вести.

— Меньше сделать было просто невозможно. — Инспектор нахмурился так, что умнее было не возражать. — Теперь исчезла еще одна девушка. Я хочу, чтобы вы нашли ее, понимаете? Что она делала, когда ушла с занятий, видел ее кто-нибудь в понедельник вечером, садилась ли она к кому-нибудь в машину, не была ли ссора с репортером серьезнее, чем он утверждает? Относитесь к этому как к возможному изнасилованию или убийству. И еще кое-что.

— Слушаю.

— Тот журналист не должен знать о француженке, иначе раззвонит все в газетах. Когда придет время информировать прессу, мы сделаем это сами.

Следствие быстро установило одно интересное обстоятельство. Луизу видели после ухода с занятий. В четверть девятого она пришла в киноклуб. Состояла в нем, но была там только второй раз за год. Администратор узнала ее и запомнила, но мало чем могла им помочь. Луиза была на киносеансе, вот и все, и пришла, и ушла одна. Показывали фильм ужасов, один из циклов этого сезона, и зал был полон.

Еще одна девушка, знавшая Луизу, сказала, что после сеанса без четверти десять видела ее у входа в клуб с какой-то женщиной, но какой — не знала. Видела их только со спины и даже не была уверена, Луиза ли это, — заметила только такие же длинные волосы. Потом Луиза исчезла.

Зачем она вообще пошла на просмотр? Интересовалась ужасами? Должна была там с кем-то встретиться? Пожалуй, нет. Хотела просто убить время? Вряд ли.

Через два дня, когда в лондонском автобусе на Чаринг Кросс-роуд нашли ее синий спортивный рюкзак, история Луизы Олбрайт попала на первые страницы газет. Нашедший отдал рюкзак в стол находок. В нем были спортивный костюм, тапочки и еще сумочка с обычными мелочами — зеркальцем, пудреницей, сигаретами, спичками, ключом. Рюкзак и сумочку отправили в Роули, и Олбрайты опознали в них вещи своей дочери.

Ключ оказался от входных дверей. В сумочке обнаружилась всего одна необычная вещь. В подкладке застрял обрывок конверта. Из обычной дешевой бумаги, какие продаются в любом магазине. На обороте листка кто-то чернилами написал: «Е 203». И это, чем бы оно ни было, оказалось единственным реальным следом в истории исчезновения Луизы Олбрайт.

 

Глава X

ПОВЫШЕНИЕ ЭФФЕКТИВНОСТИ ТРУДА И ПРОБЛЕМА ТУАЛЕТОВ

Боб Лоусон во время поездки на работу урывал от диктовки минут по десять, чтобы просмотреть утренние газеты. В то утро он спросил Салли, ехавшую вместе с ним.

— Не ты говорила мне о некой Луизе Олбрайт? Из теннисного клуба?

Салли по дороге обычно читала газеты, но сегодня просто смотрела в окно.

— Да, а что?

— Видишь, у меня хорошая память на имена, — удовлетворенно заметил Боб. — Эта девушка исчезла. Смотри.

Заголовок в газете гласил: «Вы не видели этой девушки?»

Под ним была нечеткая фотография Луизы Олбрайт и заметка о ее исчезновении. Салли едва заглянула в газеты.

— Незаметно, чтобы тебя это занимало.

— Я ее едва знала.

— Это не с ней ты в прошлую субботу играла микст? Ты еще говорила, что произошла небольшая стычка по вине Поля.

— Ну да.

— Тогда, мне кажется, тебя должно это трогать. Не забывай, пока что ты живешь в Роули.

— В тот вечер ее отвез домой Поль Вэйн.

— Ну и что? — Спокойное выражение исчезло с его лица.

— Ничего. Я просто вспомнила. Раз тебя это интересует.

— Ты уж лучше помолчи. Чем меньше о таких вещах разговоров, тем лучше.

Отчет на столе Поля Вэйна, аккуратно отпечатанный и переплетенный, именовался так: «Повышение эффективности труда на «Тимбэлс пластик». Исследование нового методического подхода. Автор — доктор философии Э.К. Мейлиндин».

Эстер Мейлиндин — та самая женщина, о которой он говорил Элис, что ее назначили к нему в заместители. После защиты докторской степени по логике и социологии в одном из престижных университетов, она отбыла в Соединенные Штаты, где стажировалась в какой-то сверхмонополии. Вначале он был рад ее назначению. Считал хорошей идеей дать ему заместителем женщину, но первый же взгляд на Эстер, ее огромные очки с дымчатыми стеклами, ее отталкивающие профессорские манеры его разочаровали. Теперь, просмотрев первые страницы отчета, он был просто потрясен.

«Воззрения Вайнштейна, Бауэра и других бихевиористов на пути повышения эффективности труда полностью подтверждаются результатами, достигнутыми в американской многоотраслевой корпорации ЛТВ и других… повышение эффективности труда как результирующая индивидуальных усилий… реализация потенциала индивидуума без утраты преимуществ автоматизации и роботизации… квинтэссенцией нового методического подхода (далее НМП) в приложении к структуре типа «Тимбэлс пластик» должны стать автономные творческие коллективы на всех уровнях, которые разработают собственные планы совершенствования труда и производства… процесс повышения эффективности можно разделить на семь основных фаз…»

Он даже сел, чтобы дочитать до конца, а закончив, отправился в кабинет Эстер. Та как раз диктовала на магнитофон, и он успел услышать слова: «…исключить бесконечные переменные величины как структурирующий фактор…». Решил не нажимать.

— У меня еще не было возможности подробно изучить вашу работу, Эстер, но, похоже, вы подошли к делу очень ответственно.

Она подняла на него глаза сквозь огромные стекла очков.

— Только не будет ли это слишком сложно для тех, кому предназначено?

— Не думаю. Повышение эффективности труда в наше время — насущная проблема для большинства крупных фирм. Нужно только, чтобы это одобрил совет директоров.

— Вам не кажется, что все можно было подать гораздо проще? Я полагаю, что повысить эффективность — это, собственно, означает научить людей проявлять чуть больше инициативы. Что мы и стараемся делать.

— Вы слишком упрощаете. Во всяком случае, это не исключает НМП. А в порядке реорганизации нужно будет создавать учебно-производственные группы.

Поль по-прежнему был весь любезность, хотя удавалось ему это с трудом.

— Эстер, я знал, что вы готовите отчет, но это выглядит, скорее, как диссертация. Если вы собирались осуществить исследования такого масштаба, вначале нужно было поговорить со мной и обсудить все детали.

— Я занималась этим по предложению Брайана Хартфорда. Его весьма интересуют вопросы производственной социологии.

Как будто он разговаривал с компьютером. Вернувшись к себе в кабинет, позвонил Хартфорду.

— Полагаю, нужно было вначале поговорить со мной. Эстер — мой заместитель, эта работа отняла у нее уйму времени. А мы и так перегружены.

— Мне жаль, если ты считаешь, что я нарушил субординацию, — ответил Хартфорд. — И мне кажется, что в основном она эту работу написала дома, в свободное время. Но там есть некоторые перспективные идеи, тебе не кажется?

— По большей части — переливание из пустого в порожнее, а остальное мы и так знаем. — Поль тут же пожалел о своих словах.

— Очень жаль, что ты так думаешь, — Хартфорд держался нейтрально. — Отчет мы обсудим на той неделе на заседании правления. Надеюсь услышать твою точку зрения.

Поль вызвал секретаршу и начал диктовать письма, но скоро заметил, что повторяется и делает ошибки. Не выдержав, поручил ей на большую часть писем ответить самой.

Салли уже несколько недель работала в отделе по производству игрушек. Потом ей предстояло перейти в отдел внутреннего рынка, а еще позднее — в отдел экспорта. Люди, с которыми она работала, знали, что она — дочь коммерческого директора. Начальник отдела держался подчеркнуто любезно, остальные сотрудники предпочитали ее избегать. Подружилась она только с Памелой Уилберфорс, секретаршей из отдела рекламы. Они частенько встречались в туалете.

Памела была самоуверенной блондинкой двадцати пяти лет, которая импонировала Салли своим поведением. Ей уже удалось, как она любила говорить, выпотрошить одного мужа и, прежде чем снова выйти замуж, собиралась перепробовать немало мужчин.

— Что случилось? — спросила она. — Ты вся зеленая.

— Луиза исчезла. Этим полны все газеты.

— Что еще за Луиза?

— Девушка из Роули, помнишь, я тебе говорила, что показала ей тот журнал и она заинтересовалась. Написала тому типу, что писал тебе.

— Ага. И что дальше?

— Точно не знаю, но в тот день, когда исчезла, по-моему, должна была с ним встретиться. Ох, Пам, что если все случилось по моей вине?

— Да ничего с ней не случилось.

— Скажи, что мне делать?

— Только не паникуй. Плюнь на это.

— Никогда не прощу себе, если что-то случилось по моей вине. Знаешь, я над ней немного подшучивала. Подсунула ее тому журналисту…

— Это у которого, как ты говорила, руки как мокрые перчатки?

Салли чувствовала, что от слов Памелы ей полегчало. Здорово иметь приятельницу, которая никогда не теряет голову.

— Послушай, воробыш, ты должна успокоиться. У меня как раз есть то, что тебя успокоит.

Салли от сигареты с марихуаной вначале отказалась, потому что пробовала только пару раз и не была уверена, поможет ей это или наоборот, но, наконец, решилась и не пожалела. Сидели они каждая в своей кабинке и потягивали сигарету, передавая ее через стенку. И тут Пам позвала:

— Эй, Салли, иди взгляни.

— На что?

— Сюда.

Салли вошла внутрь.

— Смотри какая грязь.

В раковине умывальника отчетливо виднелась грязная полоса.

— И даже туалетной бумаги нет.

— Точно. Наверно, кто-то спер.

— Потрясающе.

— Еще бы.

— Я тебе скажу, в чем дело. Туалетами никто не занимается. Пойдем посмотрим в остальных.

В двух кабинках из семи не было туалетной бумаги. Один унитаз был забит.

— Жуть и безобразие, — заявила Пам. — Ты должна что-то предпринять.

— Ты что имеешь в виду?

— Ну ты же дочь Старика, сама говорила, можешь на него повлиять.

— Это правда. Отец меня послушает.

— Вот ты ему и скажи.

— И скажу…

Пам отмотала полрулона туалетной бумаги и затолкала в унитаз.

— Так им и надо. И послушай, воробыш…

— Ну?

— Поговори со своим Стариком и насчет квартиры. Нам там будет здорово, говорю тебе, по-настоящему здорово…

Вернувшись к себе, Салли тут же позвонила отцу. Его не было, говорила она с секретаршей. Через пять минут перезвонил он сам.

Отнюдь не в восторге, начал с вопроса, что это за чушь с грязными туалетами. Хотя Салли все еще ощущала себя плывущей по облакам, те уже начали понемногу таять.

Говоря, она стала тщательно следить за собой, силясь четко произносить слова.

— Это не чушь. Они ужасны. В трех даже нет туалетной бумаги.

— Так скажи начальнику вашего отдела.

— И все девушки у нас думают так же. Не хочу я говорить.

— Ага…

— Полагаю… полагаю, их вообще не чистят… — Она закрыла глаза. Эх, поспать бы… Но еще пробормотала: — Я думала, тебе следует это знать…

Отец ответил уже спокойнее:

— Я разберусь. Но не смей приставать ко мне со всякой ерундой, ясно?

Озадачив свою секретаршу, после обеда Боб обнаружил на своем столе исчерпывающее донесение о ситуации с туалетами. В десяти кабинках не оказалось туалетной бумаги, в четырех по той или иной причине не работал слив. Да и по части чистоты были замечания. Казалось, фирму охватил приступ вандализма, нашедший выход в краже туалетной бумаги и забивании унитазов. Еще три месяца назад туалеты чистили каждый день, теперь только через день. На то было указание отдела кадров. Лоусон позвонил Полю Вэйну.

— Поль, это ты дал указание ограничить уборку туалетов?

— Что такое? — Поль даже испугался. Потом сообразил: — Да.

— А почему?

— Мы получили циркуляр о снижении расходов. Я предложил это как один из вариантов, правление одобрило.

— Пожалуй, это не оправдалось. Есть жалобы на состояние дамских комнат, и в некоторых случаях — обоснованные.

— Почему не обратились ко мне?

— Я узнал об этом совершенно случайно.

— Если за состояние бытовых помещений отвечает отдел кадров, жалобы должны идти через начальников отделов. А те должны обращаться ко мне. Это опять Брайан Хартфорд?

Лоусон, к своему изумлению, расслышал в голосе Вэйна истерические нотки.

— Брайан? Конечно, нет. С чего ты взял?

— Я просто решил, что это его рук дело, вот и все.

— Никто ничего не делает за твоей спиной. И никто тебя не обвиняет. С твоей стороны была вполне понятная попытка как-то сэкономить, которая вызвала кое-какие проблемы, вот и все. Могли бы мы на будущей неделе вернуться к старой системе?

— Конечно.

— Значит, так и сделаем. Экономия не должна приводить к проблемам с персоналом.

Прежде чем Лоусон успел повесить трубку, Поль продолжил:

— Ты видел отчет Эстер Мэйлиндин? О повышении эффективности?

— Он у меня на столе. Но еще не смотрел.

— Я уже понял, для чего Хартфорд ей поручил это дело. Без моего ведома. Чтобы ты знал, это ее личная точка зрения. В отчете слишком мало такого, с чем я как руководитель кадровой службы могу согласиться. И я обижен тем, что она проделала это за моей спиной.

— Я рад, что ты мне это сказал, — ответил Боб Лоусон. Но думал он совсем наоборот. Все эти мелочи, касавшиеся Поля Вэйна, сами по себе, конечно, чушь, в результате складывались в тревожную картину.

Придвинув отчет, он углубился в него.

За обедом Поль Вэйн принял лишний стаканчик и, встретив на обратном пути Джой Линдли, заговорил с ней. Вечером они вместе зашли в бар, куда, как он знал, сотрудники «Тимбэлс» не ходили.

— Вы все хорошеете, Джой, — такой комплимент он говаривал дамам лет двадцать. В действительности лучшим в ней были ноги, да еще обаяние молодости, которым последние десять лет Поль упивался все больше и больше.

— А я уже думала, что вы про меня забыли.

— Это невозможно. — Поль положил руку ей на колено. — Как ваши дела? Довольны работой?

— Мисс Попкин уже вернулась, мы с ней не ладим, то одно, то другое. Мистер Хартфорд, мне кажется, человек неплохой, только никогда слова не скажет, если все в порядке, только если напутаешь. Думаю, предпочел бы вместо нас работать. — Взяв руку Поля, переложила ее на стойку. — Но я не робот.

— Очень интересно. — Поль понимал, что не должен вести такие разговоры с девицей, работающей у Брайана Хартфорда, но не мог остановиться. — Знаете моего заместителя, Эстер Мейлиндин?

— В таких потешных очках? Она редко заходит к нам, но все время звонит мистеру Хартфорду. Она жутко умная, да? Ведь ее ужасно занимают всякие новые идеи… Я из них и половины не понимаю, но мамочка всегда говорила, что я глуповата…

— Я вам кое-что скажу, Джой. Я их тоже не понимаю.

Поля охватила горячая волна наслаждения, его волновало, как Джой говорит, как называет мать «мамочкой»; казалось, ей могло быть лет четырнадцать-пятнадцать, и на миг он вдруг ощутил себя не старше…

— Так что, может быть, и я глуповат.

За полчаса они выпили еще по стаканчику. Поль все рассказывал, с какими проблемами сталкивается руководитель кадровой службы в такой фирме, как «Тимбэлс пластик».

— Очень важно не забывать, что коллектив состоит из людей, подходить к которым надо индивидуально. Нет смысла твердить им об учебно-производственных методиках, они этого не понимают.

Джой кивала, потупив глаза. Руку на ее колено Поль больше не клал.

Элис провела вечер за партией в бридж. Собственно, так она теперь проводила все вечера. Когда они с Полем поженились, иногда играли вместе, называя это «бриджем медового месяца», но теперь в игре Элис появилось мастерство и расчет, которых раньше она и не предполагала. Брала в библиотеке книги о бридже, разыгрывала дома партии, решала задачи, печатавшиеся в газетах. Даже начала курить, причем не сигареты, а тонкие сигары, которые не выпускала изо рта, пока не догорали до конца.

Вначале ее партнершей была Пенелопа, которая не утруждала себя запомнить, какие карты вышли, делала ошибки, заходя и назначая ставки, и вообще не в состоянии была сосредоточиться на игре. Так что теперь Элис обычно играла с миссис Кленси Торнболл, остроносой женщиной с голубой сединой, муж которой был управляющим страховой компании. Миссис Кленси Торнболл была завзятым игроком как паровоз. Наблюдать за их сосредоточенной игрой Пенелопа уже просто не могла, чувствуя себя как наседка, высидевшая орленка.

Как-то вечером рассказала об этом Дику. Уходя из клуба около пяти (они взяли новую служанку, так что можно было не спешить), она простилась, но Элис даже не отреагировала.

— Лабильный тип, — Дик раскурил трубку. — Это какой-то стресс. Вероятно, преждевременный климакс.

— Что, в ее возрасте?

— Это может произойти в любом возрасте. И вызвать любую реакцию. Например, внушить, что твой муж — свиная отбивная, а ты свинину терпеть не можешь. Экстремальная концентрация на какой-то мысли, действии или предмете — обычное дело.

— Элис меня беспокоит, Дик. Мне все это кажется… ну, ненормальным. Ведь раньше бридж ее не интересовал…

Дик, как и большинство психиатров, полагал нормальность таким иллюзорным понятием, что отклонение от нее вовсе его не волновали.

— Ничего не поделаешь. Может, это и к лучшему, ей хоть есть чем себя занять. Если уж женщины начинают чудить, это надолго.

Придя домой, Поль нашел в кухне Дженнифер, яростно грохотавшую посудой. Элис накрывала на стол. Предупредила, что Дженнифер не в настроении, что тут же и подтвердилось.

— Приезжаю домой в этом мерзком поезде, всю дорогу приходится стоять, а посуда от завтрака так и не мыта. Знаешь, чем она занималась весь день? Играла в бридж. Должна тебе сказать, что сыта всем этим по горло.

— Ну, Джен, — Поль обнял ее за плечи. Он относился к числу мужчин, которых телесный контакт успокаивает. — Что-то тут так аппетитно пахнет.

— Свиные отбивные. Может, ты и должен жить в Роули, но я — нет. Сниму квартиру в Лондоне.

Вошла Элис. Казалось, она не ходит, а плывет по воздуху.

— Буду жить с двумя девушками с моей работы. Мы уже кое-что нашли. Двадцать фунтов в неделю, с каждой — треть. Не бойся, содержать меня не придется. В конце недели съезжаю.

Элис, несомненно, слышала, но не подала виду. Молча уплыла назад в кухню.

Дженнифер перевернула котлеты на сковороде.

— Ничего не поделаешь, я должна уехать.

— Я ничего не говорю. — Вся сцена так неприятно контрастировала с роскошной беседой в баре. — Надеюсь, мы будем тебя видеть. Нельзя же нам стать совсем чужими.

— Возможно, я буду приезжать на уик-энды. — Потянулась за тарелками согревшимися в духовке. — Ты о ней позаботишься? Мне кажется, ей здесь не нравится.

С Элис он заговорил об этом после ужина, когда Дженнифер ушла к себе. Элис казалась совершенно спокойной. Даже уход Дженнифер ее не тронул.

— Пусть поступает как хочет. А обо мне не беспокойся, у меня есть бридж-клуб. И я там всех знаю.

Поль недовольно следил, как она закуривает.

— Раньше ты не курила.

— Теперь курю. И играю в бридж. Ты против?

— Да нет…

— Пора бы тебе понять, что мы не можем быть во всем одинаковы.

На это ему нечего было ответить. Сказал, что фирма на следующей неделе организует в Лондоне выставку, и Элис кивнула, но ему опять показалось, что она не слушает. Потом он уставился в телевизор. Элис достала книгу «100 проблем бриджа для практических игроков», взяла колоду карт и закурила очередную сигарету. Потом они вместе поднялись в спальню и молча легли в свою постель.

Отец Джой Линдли служил в архитектурном отделе Совета Большого Лондона. Он любил слушать рассказы дочери о ее работе, и она, часто приукрашивая, делилась тем, что у них происходит. На этот раз поведала, что управляющий отделом кадров периодически приглашает ее выпить по стаканчику.

— Он всегда такой милый. Конечно, старый, но одевается так, что это незаметно, и с ним беседуешь как с двадцатипятилетним. Правда, должность у него такая. Кадровик должен уметь найти подход к людям. И мистер Вэйн это умеет.

Миссис Линдли страдала артритом, приковавшим ее к креслу, с которого она вставала только при помощи палки. Как у большинства инвалидов, у нее был огромный аппетит и отличная память на все несчастья и катастрофы. Тут она перестала есть и кусок свинины застыл на полпути от тарелки.

— О ком ты, Джой?

— О ком? А, о мистере Вэйне. Кажется, его зовут Поль. Да, точно.

— Эдгар, — (мистер Линдли, блаженно слушавший болтовню Джой, вздрогнул), — Принеси мне из спальни коробку с письмами.

Эдгар никогда не возражал жене и делал что велят. В коробке была собрана вся переписка, которую вела миссис Линдли, ее поединок с энергетической компанией из-за тарифов, жалобы, адресованные городским властям на новое строительство слишком близко от ее дома, сердитая переписка с родственниками насчет вещей, которые по завещанию одной из теток должны были достаться ей. Теперь она долго копалась в коробке, пока не нашла связку писем. Недоеденный ужин отодвинула в сторону.

— Эдгар!

Муж наблюдал за ней с опасением. Не доела, значит, дело серьезное.

— Да, милая.

— Нужно позвонить твоей сестре Хетти. Немедленно. — Задумчиво уставившись на тарелку перед собой, она удовлетворенно заявила: — Ужинать я не буду.

 

Глава XI

СОВЕЩАНИЕ

Случай с Луизой Олбрайт уже давно превысил компетенцию Харли, которому за него так надрали зад, что он горько помнил ту минуту, когда вообще услышал это имя. В полицейском управлении в Маркстоне, в пятнадцати километрах от Роули, собралось на совещание руководство полиции графства. Из Роули был Хэзлтон, из управления полиции — главный суперинтендант Полинг и начальник полиции сэр Фелтон Дикси. Важнейшей проблемой, которую предстояло решить, было продолжать ли расследование своими силами или призвать на помощь Скотленд-Ярд.

Сэр Фелтон копался в бумагах и донесениях, лежавших перед ним. Нелюбовь его к бумагам была общеизвестна. Друзья называли его человеком действия, враги утверждали, что он не умеет читать.

— Кому нужна вся эта чепуха, — пробурчал он. — Главное, насколько мы сумели продвинуться. Полинг, что нам известно?

Ангус Полинг соединил кончики пальцев. Пальцы у него были длинные и тонкие, под стать длинному, худому телу и удлиненной голове с хохолком серебряных волос. Полинг всегда держался высокомерно, и Хэзлтона это раздражало, поскольку он считал, что как полицейский тот немногого стоит. В то же время должен был признать, что суперинтендант Полинг умеет подать товар лицом.

— Как кажется мне, важный след — рюкзак и сумочка. Если Луиза не оставила их в автобусе случайно, что весьма неправдоподобно и может быть исключено, то придется допустить, что с ней что-то случилось. И тут есть две возможности. Или она уехала в Лондон и с ней что-то случилось там, или кто-то умышленно оставил рюкзак в автобусе, чтобы отвлечь наше внимание от Роули.

«Без тебя мы бы не догадались», — язвительно подумал Хэзлтон. Сэр Фелтон заметил, что все, конечно, так, но речь прежде всего о том, обойдутся ли они без посторонней помощи. Полинг, подняв серебряные брови, взглянул на Хэзлтона, который прекрасно знал эту манеру суперинтенданта. Хэзлтон выскажет свое мнение, Полинг присоединится к предыдущему оратору. Если все пойдет хорошо, Полинг присвоит себе все заслуги, если нет, — виноват будет Хэзлтон. Но сейчас он знал, чего хочет, и готов был добиться этого во что бы то ни стало.

— Я полагаю, мистер главный суперинтендант, что мы прекрасно справимся сами. По-моему, очевидно, что, что бы ни произошло, началось это в Роули. И ее исчезновение, уехала она в Лондон или нет, на совести кого-то из местных. Для нас выгоднее, чтобы вопросы задавали наши люди. Они знают обстановку, знают, о чем спрашивать. И знают людей. Мы справимся.

Раздался звонок. Сэр Фелтон извинился. Звонок исходил из часов у него на запястье. Встав с киесла, он сделал серию упражнений, начавшуюся с наклонов и закончившуюся рывками руками и всем туловищем. Хэзлтон, слышавший об этих представлениях, но никогда целиком в них не веривший, ошеломленно следил за ним. Полинг и глазом не повел.

— Три раза в день. — Сэр Фелтон снова сел. — Так на чем мы остановились? Хотите, чтобы все осталось в наших руках. Полинг, вы?

— В том, что сказал старший инспектор Хэзлтон, что-то есть. Но в то же время не следует забывать, что до сих пор мы ничего существенного не добились. Несколько показаний, никак не совпадающих друг с другом, и, как обычно, множество людей, видевших, как она садится в машину, как ее тащат в машину и тому подобное. Одна женщина видела ее в окне дома, как она пытается выбраться наружу, — выяснилось, что это хозяйка дома, спьяну подравшаяся с мужем. Все впустую, не так ли?

Хэзлтон кивнул. Полинг поднял узкую руку, словно хотел предупредить вопросы, которых не последовало.

— Я уверен, вы делаете все, что в ваших силах. К примеру, очень важен тот киносеанс. Луиза, вместо того чтобы вернуться домой, ни с того ни с сего идет в кино. Почему? Мы говорили со всеми членами клуба, бывшими там по словам администратора. — Он указал на бумаги, лежавшие перед начальником полиции. — Безрезультатно. Но администратор утверждает, что Луиза все оглядывалась, как будто собралась с кем-то встретиться, а он не пришел. Положим, все так и было, но что это нам дает? По-моему, пора предпринять новые шаги.

Хэзлтон упрямо насупился.

— Призвать Скотленд-Ярд, да? Я утверждаю, мы справимся сами.

Полинг не дал спровоцировать себя на однозначный ответ:

— В данный момент я не хотел бы высказывать никому недоверия.

Начальник полиции перевел взгляд с одного на другого. «Знает, о чем речь, — подумал Хэзлтон, — он не глуп».

— Ну ладно. Кажется, мы договорились. Дело остается у нас. Хорошо, Хэзлтон…

— Слушаю, сэр.

— Журналист, ее знакомый… Гордон. Вы его проверили? Ничего?

— Ничего, сэр. Гордон утверждает, что пару раз пригласил ее в клуб, но скорее в качестве замены другой девушки — Салли Лоусон. Видимо, он интересовался этой Лоусон больше, чем она им, и та в конце концов предложила ему переориентироваться на Луизу Олбрайт. Ничего серьезного.

— Гм… дочь Боба Лоусона. Вы с ней говорили?

— Еще нет, сэр. Ее связь с нашим случаем весьма отдаленная.

— Но она знала Олбрайт. Возможно, ее стоит порасспросить. Я поговорю с Бобом Лоусоном и объясню ему.

Зазвонил телефон. Полинг, сняв трубку, передал ее Хэзлтону. Старший инспектор выслушал, обронил пару слов, что-то записал. Положив трубку, перечитал свои заметки и сказал:

— Это может оказаться интересным. Некая девушка видела Луизу в тот вечер, в четверть одиннадцатого, выходящей из машины. Похоже на правду, девушка помнит ее по школе.

— Почему не заявила раньше? — спросил Полинг.

— Она уезжала в отпуск и не читала газет.

— Где она ее видела? В Роули?

— Нет. В Хай Эшли.

— Они переглянулись. Имение Хай Эшли лежало среди холмов между Роули и побережьем. — С ней была какая-то женщина. А Луиза казалась совершенно пьяной.

 

Глава XII

СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Июнь.

Пишу это в тот момент, когда моя жизнь полностью переменилась, после двух Великих Деяний. Они врезались в мою память как чудесные линии художественных шедевров. Казалось, что моя теория жизни — это теория о Поведении как Игре, но как назвать Игрой то, что произошло? Разве не перешло оно грань игр Дракулы и Бонни?

Вот в чем вопрос, который привел меня в отчаяние. Ответ на него я искал у Мэтра, Фридриха Ницше. И я его нашел. Послушайте, что Заратустра говорит «Бледному преступнику»:

«Мысль — это одно, деяние — другое, и совсем иное — его результат. Колесо причинности не сцепляется с ними.

Именно от результата ты побледнел. Равен был своему деянию, когда совершал его, но вот результата его, уже совершенного, не снес…»

Можно понять это так, что дозволено размышлять о действиях, но не совершать их, что дозволена мысль о поступке, но не он сам. Это и есть Поведение как Игра. Но это ошибка! Ибо далее Мэтр говорит, что важнее всего — чистота намерений. Когда судья вопрошает:

«Почему убивал сей злодей? Чтобы грабить!»

Заратустра ему отвечает:

«Говорю я вам, что душа его жаждала крови, не корысти. Он возжаждал счастья смерти».

Чистота импульса, порыва, желание смерти. Сверхчеловек — это блеск безумия.

«Не ваш грех, воздержанность ваша к небесам взывает!»

Я никакой не сверхчеловек, я только бледный, ничтожный червь. Каким был и Мэтр. И все же я стал участником Великих Деяний, и Воздержание мое меня не поработило.

Говорю о двух Великих Деяниях, но на самом деле оно было одно. У Великого Деяния должен быть план и замысел, а у первого не было ни того, ни другого. Все вышло грубо, бездарно, плохо. Девушке нужен был секс, а Дракуле и Бонни — что было нужно им? Я пытался понять, но загадка осталась. Да, я знаю — они хотели того же. Потом она испугалась, а Дракула разгневался. Может, и он боялся. Все мы слабы и ничтожны.

Не жалею, что это случилось. Огорчаюсь, как все произошло. Если это и было Великим Деянием, люди не сумели быть достойны его.

Больше ничего не скажу.

Но второе Деяние было иным. Все по плану, все идеально. Первоклассный замысел.

Я сидел во тьме, смотрел фильм («Дракула» 1958 года, слишком современный, но есть несколько волнующих сцен — в одной у Дракулы кровавые глаза) и размышлял о той девушке. Я сидел прямо за ней, мог коснуться ее плеча. Но еще не настало время! Глядя на экран, на головку перед собой, я копался в собственных мыслях.

Бонни ей сказала, что я буду там, что она нас познакомит. В ней проснулось любопытство. Видел, что она разочарована, смущена, чувствует себя обманутой. Бонни, ждавшая на улице, заговорила с ней, сказав — я не смог прийти. Я сел в машину и, проезжая мимо, помигал фарами — мол, все в порядке, продолжай. Потом я подождал их в конце улицы. Сказав: «Вот и он», — Бонни подтолкнула ее в машину, но слишком стараться не пришлось, девушка села охотно. Я поздоровался и рванул с места. Все прошло отлично.

Девушка взглянула на меня, потом на Бонни, и в зеркале я увидел, что она удивлена и хочет что-то спросить, может быть, заявить, что хочет выйти. Но уже не успела. Бонни тут же прижала ей к лицу марлю, смоченную эфиром.

Бонни была ловкой, отличной помощницей. Один я был бы бессилен, с ней могу все. Бонни — та, кто мне нужен. Она стоит по уровню гораздо ниже меня, но она мой друг.

Обо всем остальном не к чему писать. В нем было наслаждение и экстаз, а потом, когда все прошло, — только кровь, и грязь, и ужас. Мука— это испытание. И я среди всего этого чувствовал себя всемогущим, величайшим, сильнейшим, не знающим жалости.

«Вверх твой путь — от человека к сверхчеловеку».

И все-таки — просто невероятно — часть моего существа скорбела, что это приходится делать, что-то шептало во мне, что все могло быть иначе. Некоторые вещи, которые делала Бонни, были мне отвратительны.

Это были Великие Деяния, особенно то, второе. Величайшие в моей жизни. Но в обоих присутствовал сексуальный мотив. Его нужно устранить. Свершение должно быть чистым.

Больше всего я жалею, что мы не записали все на магнитофон. Мы были слишком возбуждены, наши чувства слишком обострены. Но это обычная человеческая слабость. В мире насилия необходим полный покой.

И еще одно. Касается это рюкзака и сумки в автобусе. Это было неразумно. Умнее было бы выбросить их или закопать.

Бонни — моя рабыня. Сделает все, что я скажу, и в подчинении — ее наслаждение. Мэтр говорил: «Счастье мужчины: «Я хочу». Счастье женщины: «Он хочет».

Я говорил, что Деяния опровергают все, что я написал до этого. Так ли это? Граф и Бонни играли на грани фантазии. Теперь, когда грань перейдена, когда фантазия стала реальностью, разве это больше не Игра? В повседневной жизни я не переменился, никто, глядя на меня, не скажет: «Этот человек — не такой, как все». И каждому могу сказать: «Я выгляжу, как ты, я, как ты, я — ты». Каждый в душе играет в Игру вроде моей. А воплотить ее — разве это не величайшая Игра из всех?

Так кончается июнь.

 

Глава XIII

ДОМ ПЛАНТАТОРА

Девушку звали Хэйзел Палмер. Работала она секретаршей в проектной фирме и знала Луизу со школы.

Вечером двадцатого июня они с приятелем выбрались на машине за город и между поместьями Райвери и Хай Эшли заметили стоявший на обочине автомобиль, из которого вышли две женщины. Хэйзел заметила их потому, что одна едва стояла на ногах и вторая ей помогала. Первая оперлась о машину, ее хорошо было видно в свете фар. Хэйзел узнала в ней Луизу. Сказала своему приятелю Джеку Дженкинсу, что это ее бывшая одноклассница и что она больна или пьяна. Почему не остановились? Ну, казалось, та женщина ей помогает, а у Джека в голове вообще было совсем другое. Пожалуй, обе женщины вышли через заднюю дверь, но не совсем уверена. Возможно, в машине сидел еще кто-то, но она не видела. Машина могла быть «остином», «моррисом» или «фордом», во всяком случае, ничего необычного. Номер она тоже не запомнила.

А потом? Потом они с Джеком поехали на Брайер Хилл, излюбленное место влюбленных парочек, и вернулись домой другой дорогой. Во вторник утром отправилась в отпуск и отсутствовала всю неделю. Когда вернулась, узнала, что случилось, и позвонила в полицию.

Хэйзел Палмер выглядела не слишком интеллигентно, но держалась своей версии до конца вопреки скептическим вопросам Хэзлтона. Как была одета та девушка? Мини-юбка, но во тьме она не разобрала цвета. Почему она была так уверена, что это была Луиза, ведь видела ее только пару секунд? Уверена, и все. Могла бы показать место, где это было? Полагает, что да.

Тогда они отправились на розыски.

Райнвери был небольшим поместьем неподалеку от шоссе. За ним одна дорога вела назад к прибрежному шоссе, другая поднималась к холмам, к поместью Хай Эшли. Вокруг была Южная Англия, спокойная равнина, редкие пологие холмы. Но дорога была необычайно пустая для довольно населенной местности. Если машина стояла здесь, никаких криков никто бы не услышал.

Хэзлтон искоса взглянул на девушку, сидевшую между ним и Плендером.

«Ей это нравится, — подумал он, — ничего подобного она еще не переживала».

Хэзлтон не слишком интересовался молодежью. У него самого подрастали две дочери, и он решительно не умел понять их вкусы и отношение к жизни.

«Если девонька только морочит нам голову, ей придется выслушать от меня несколько теплых слов». Та как раз глядела в окно, кусая губы.

— Могли бы вы попросить шофера ехать помедленнее? Думаю, мы уже близко.

Полицейский, сидевший за рулем, услышал это и притормозил. Дорога шла по равнине, меж зеленых лугов. Метров через двести девушка покачала головой.

— Нет, не здесь. — Она повернулась к Хэзлтону, словно чувствуя его недоверие. — Знаете, это не так это легко.

Плендер одобряюще улыбнулся.

— Знаем. Вы только скажите нам, когда вам что-то покажется знакомым.

Метров через восемьсот они оказались на развилке.

— Это здесь, — сказала девушка. — Притормозите, прошу вас. Еще чуть дальше. — И через полкилометра заявила: — Здесь! Перед тем поворотом. Помню, я оглянулась, а потом мы вошли в поворот.

Все вышли из машины. Было жарко. Дорогу с обеих сторон окаймляла живая изгородь, в воздухе плыл аромат полевых цветов. Никаких следов стоявшего автомобиля. Осмотр живой изгороди тоже ничего не дал. И тут полицейский, шедший впереди, воскликнул:

— Инспектор!

Все кинулись к нему. В просвет живой изгороди вела тропинка. В конце ее, метрах в ста от дороги, стоял каменный дом с просевшей крышей. Стекла в окнах выбиты, с дверей осыпалась краска. Хэзлтон поднял табличку, свалившуюся за изгородь. Облупленная надпись гласила: «Дом Плантатора».

Хэзлтон с Плендером переглянулись.

— Эдвардс, — велел Хэзлтон, — отведите мисс Палмер к машине, пока мы тут все осмотрим.

Молча они шагали через пустырь, бывший когда-то садом. Среди бурьяна цеплялись за жизнь редкие остатки цветов. Входные двери не поддались, и они двинулись вокруг дома, пытаясь открыть окна и заглядывая в пустые комнаты. По дороге нашли сарай для инструментов и бочку для воды. Одно из маленьких окон сзади было слегка приоткрыто. Плендер с интересом взглянул на него. Пошли дальше. Черный ход тоже был заперт. Одно окно заколочено, другие плотно закрыты. Хэзлтон, покачав головой, вернулся и еще раз взглянул на приотворенное окно. Оно было покрыто толстым слоем пыли.

— Ну и чего вы ждете?

Плендер просунул внутрь руку и поднажал. Окно со скрипом открылось. Вначале он просунул голову и плечи, потом скрылся весь. Что-то загремело. Изнутри раздался его голос:

— Я угодил на какой-то старый хлам. Кладовка, что ли. Какие двери открыть — парадные или черный ход?

— Ни те, ни другие. Лучше окно. Двери не трогайте из-за отпечатков.

Плендер отворил одно из окон и с любопытством следил, как Хэзлтон проталкивает через него свое тяжелое тело. Что-то затрещало, и вместе с ним в комнату упала часть подоконника. Старший инспектор поковырял древесину пальцем, кусок отвалился.

— Грибок.

Они стояли в комнате, бывшей когда-то гостиной. Современного стиля камин, драные цветастые обои. Никакой мебели. Хэзлтон принюхался.

— Кто-то здесь был. Чувствуете?

Плендер не чувствовал ничего.

— И вошли они не через окно. И не выломали дверь. Вывод ясен, да, Гарри?

— Да, сэр.

На входных дверях был пружинный замок, черный ход заперт на защелку. В кухонной раковине — остатки засохшего пудинга.

— Какой-нибудь бродяга? — предположил Плендер.

— А как он попал внутрь? — Грубоватое лицо Хэзлтона с крепкими челюстями и глубокими складками нахмурилось. — Знаете, что я еще чувствую, Гарри? Кровь.

Наверху были две спальни. Стену в одной из них сплошь покрывали свежие брызги красного цвета. На полу — рыжие потеки. На досках пола и на кухонной табуретке — потеки воска от свечей. «Да, у Хэзлтона отличный нюх», — подумал Плендер. В углу валялась кучка тряпья — розовая мини-юбка, похожая на детскую, трусики, бюстгальтер, колготки. Позднее Плендеру показалось странным, что кучка вещей была такая маленькая, но сейчас он чувствовал только возбуждение от находки.

Хэзлтон присмотрелся к пятнам, потом резко произнес:

— Пойдемте, мы должны ее найти.

Они вышли черным ходом. Небо оставалось безоблачным, светило солнце, но теперь в свежем сельском воздухе Плендер чувствовал что-то странное, казалось, к запаху травы и цветов примешивался запах крови.

Заглянул в сарай. Ржавые ведра, перевернутый угольный ящик, несколько листов гофрированного железа. Сделав несколько шагов между пустыми банками и старым хламом, приподнял его и обнаружил нечто похожее на выцветшее тряпье. Но тут же он понял свою ошибку. Вышел и позвал Хэзлтона.

Громадный инспектор нырнул в сарай и тут же вышел. Взглянул на Плендера:

— Возьмите себя в руки, дружище. Никогда не видели мертвой девушки? После автокатастроф они выглядят гораздо хуже.

— Да, сэр.

— Вернемся в город. Эдвардс остается тут.

Хэйзел Палмер, всеми забытая, забилась в угол машины. Взглянув на них, сказала:

— Вы нашли Луизу.

— Вы хорошо сделали, что пришли к нам. Она мертва.

Хэзлтон сел рядом, похлопал ее по руке и вздохнул:

— Жаль, что вы в отпуске не читали газет.

 

Глава XIV

СЛЕДЫ, КОТОРЫЕ НИКУДА НЕ ВЕДУТ

Результаты вскрытия приятным чтением вообще не назовешь, но медицинское заключением о смерти Луизы Олбрайт просто вгоняло в дрожь. Причиной смерти было удушение каким-то шнурком, но в момент смерти жертва, вероятно, уже была без сил, ибо на теле нашли около пятидесяти резаных ран, так что, умирая, она истекала кровью.

Многие раны были поверхностными, но находились они на сосках, в промежности, под мышками, на лице и горле. Порезы от тонкого, острого орудия, наподобие бритвы. На горле — глубокие следы укусов. Когда ее нашли, руки были связаны за спиной электрическим проводом. Ее не изнасиловали в полном смысле слова, но сохранились следы насильственной попытки втолкнуть ей во влагалище посторонний предмет. Девственницей Луиза Олбрайт не была.

Полицейские к такого рода документам, в общем-то, привыкли. Заключение не давало никаких следов, которые помогли бы найти убийцу, и доктор Аттерли, патологоанатом, не мог даже сказать, шла речь об одном преступнике или о нескольких. Некоторые резаные раны были глубже других, так что вполне могли их нанести руки разных людей, но это оставалось только догадками. Отпечатки пальцев тоже не помогли. В комнате с заляпанными кровью стенами, где ее, видимо, истязали и убили, их было множество, но большей частью смазанные, и некоторые — ее собственные. На входных дверях, которые так оберегал Хэзлтон, нашли только размазанные пятна. Кое-какие отпечатки нашли на дверях сарая, но было весьма правдоподобно, что они к делу отношения не имеют.

Находка тела в таком ужасном состоянии вызвала большой ажиотаж в печати. В газетах появились снимки дома, в котором произошло убийство, и под заголовком «КТО ЭТА ЗАГАДОЧНАЯ ЖЕНЩИНА» — развернутый пересказ того, что видела Хэйзел Палмер. Полиция проверила всех известных ей извращенцев в окрестностях. Мало кто из них числился садистом-насильником, но все равно не пропустили никого — и безрезультатно.

Наличие конкретного трупа, уже не теоретических рассуждений о возможном преступлении, привело к перестройке полицейских рядов. Расследование убийств, происшедших за пределами городской черты, ведет шеф криминальной полиции графства, и вот, когда обнаружили тело Луизы Олбрайт, следствие возглавил суперинтендант Полинг, хотя такое дело было ему и не по душе. Полинг прекрасно сознавал свои недостатки. Знал, что он скептик и ему недостает напора, так необходимого хорошему полицейскому. Ему быстро надоедали допросы подозреваемых, сами они казались ему тупыми и грубыми, а большинство знакомых ему полицейских, что в форме, что в штатском, казались едва ли интеллигентнее, чем они.

Полинг, старый холостяк, обитал в дорогой служебной квартире, и коньком его были старинные монеты. Выписывал журнал «Нумизматик». Никогда не ходил на полицейские вечеринки и танцевальные вечера и в полицейском управлении графства известен как сноб. Таковы были его недостатки. С другой стороны, Полинг был способным администратором с организационным талантом, которого так не хватает многим хорошим детективам. Вот этим вопросам он и посвятил себя в деле Луизы Олбрайт, а Хэзлтон продолжал вести текущее следствие. Старший инспектор чувствовал себя обиженным, отодвинутым в сторону человеком более ловким, чем он сам. Почему заявления для печати всегда делает Полинг? Харли получил нахлобучку за халатность и над этим делом уже не работал. Зато о Плендере Хэзлтон был хорошего мнения и старался на него опираться. Именно Плендер добыл чрезвычайно важную для дела информацию. Получил он ее в разговоре с мистером Борроудэйлом, владельцем фирмы «Борроудэйл и Трэпни», посетив его в конторе на Брод-стрит.

Исходя из того, что окна Дома Плантатора были закрыты и двери никто не взламывал, Хэзлтон вполне резонно рассудил, что у пришельцев были ключи. Значит, дело за агентами по торговле недвижимостью, а ими были «Борроудэйл и Трэпни». Старейшая фирма в Роули, судя по засиженным мухами картинам, потертому ковру и унылой атмосфере в конторе, не слишком процветала.

Успех вообще казался понятием, чуждым мистеру Борроудэйлу. Он был высохшим старцем с крупными подагрическими руками, суставами которых он периодически похрустывал, и несколькими прядками черных волос, прилипших к голому желтоватому черепу.

Говорил он безжизненно, словно жрец, давно уже утративший большинство своих верующих.

— Да, Дом Плантатора — наш, — подтвердил он. Его это явно не радовало. Подойдя к картотеке, достал какую-то бумагу и подал ее Плендеру, который увидел, что на нем напечатана подробная характеристика дома, начинающаяся словами: «Прекрасный деревенский дом, требующий реставрации». Засунул бумагу в папку.

— Мы занимаемся им… подождите., два года. Хозяином был некий Медина, владевший чайными плантациями на Цейлоне, а потом вернувшийся на родину. Он и назвал так дом. Довольно забавно, правда? Но недолго он в нем пожил, бедняга. И потом же там грибок, знаете ли. — Он понизил голос, словно при словах, что у кого-то пахнет изо рта. — Возможно, что несчастье вызовет интерес к дому. Людям почему-то нравятся дома, где произошло убийство. Но вот грибок… Продавать сегодня дома, мистер Плендер, нелегкое дело.

Плендер от души забавлялся:

— Насколько я знаю, цены все время растут.

Мистер Борроудэйл затрещал суставами.

— Это правда. Но все клиенты гоняются за теми современными агентствами, которые заявляют в объявлениях, что дом в полном упадке, и им почему-то кажется, что это может быть выгодной покупкой. Вот Джеймон из фирмы «Джеймон и Моуди» на это мастер. У него и Пилбима лучшая клиентура. Вы знаете Пилбима? По-моему, весьма предприимчивый человек.

Судя по всему, он готов был еще долго продолжать в том же духе. Плендер его перебил:

— Я бы только хотел знать, каким образом ваши клиенты могут осматривать пустые дома. Вы ездите с ними?

— Иногда. Когда на это есть причины. Боюсь, что с Домом Плантатора их не было.

— Вы записываете их данные, даете ключи и они едут туда сами?

Раздался хриплый звук, словно закаркала ворона, и Плендер вначале не понял, что это. Это был смех мистера Борроудэйла. Тот даже вытер глаза большим, не слишком чистым платком.

— Теоретически это так.

— А практически?

— Практически молодежь есть молодежь, все молодые сотрудники такие лентяи… За последние годы я в этом сам убедился. Может, Джеймону и больше повезло, хотя на прошлой конференции он мне говорил…

Ясно было, что Борроудэйла нелегко перебить.

— Вы хотите сказать, что списка людей, получивших разрешение на осмотр дома, не существует?

— Список есть. — Подал его Плендеру через стол, там стояло с десяток имен. — Но он далеко не полон. Знаете, люди приходят, берут ключи, а имена их не записывают. К сожалению, так случается.

— Значит, они вообще не значатся?

— К сожалению, нет.

Мистер Борроудэйл помолчал, похрустел суставами и решился поделиться еще худшей новостью:

— В некоторых случаях ключи вообще не возвращают.

— Понимаю.

— Нам приходится мириться с этим. — Бледная усмешка пояснила, что торговцам недвижимостью, может быть за исключением Джеймона и Пилбима, приходится мириться с людскими слабостями. — У нас всегда есть запасные ключи к каждому дому. Если ключ не возвращают, заказываем новый. Наши счета за новые ключи вас просто поразили бы…

— Не знаете, с ключом от Дома Плантатора такого не было?

— По теории вероятности, ключи не возвращают раза два-три в год. — Снова появилась бледная улыбка, словно слабый луч пробился сквозь тучи. — Но мы с вами знаем, что теория вероятности не всегда оправдывается.

Вот чем завершился разговор, оставивший у Плендера довольно странный осадок. Проверив имена по списку, выяснили, что никто из них не имеет ни малейшего отношения к делу. Этот след, судя по всему, никуда не вел. Но когда все уже кончилось, Плендер понял, что мог, что, возможно, должен был задать Борроудэйлу один вопрос, вытекавший из сказанного. Задай он этот вопрос, что бы произошло? На это он никогда ответить не смог. Но никто не заметил его оплошности, и Плендер, как человек разумный, предпочел об этом молчать.

Плендер снова допросил Рэя Гордона. В тот понедельник вечером журналист метался по городу в поисках материала для статьи, и почти невозможно было выяснить, где он был и когда. Но полицию в основном занимали его отношения с Луизой.

— Послушайте, я вам уже говорил, что никаких отношений не было. Я же вам все сказал еще в прошлый раз.

— Тогда вы скрыли, что вам ее подсунула дочка Лоусона. Мне пока неясно, как это произошло.

— Несколько раз мы встречались с Салли. Она здорово танцует и вообще хоть куда, если вам нравятся высокие женщины. Потом ни с того ни с сего, интерес ко мне у нее пропал. — При этом неприятном воспоминании лицо его нахмурилось. — Как-то вечером сказала прямо: «Пора с этим кончать», — и все. Полагаю, репортер деревенской газетки был ей просто неинтересен. Все они снобы надутые…

— А при чем тут Луиза?

— Так потом Салли сказала: «Знаешь, кто в тебе души не чает? Луиза Олбрайт. Тебе стоит ею заняться». Ну, я ее пару раз и пригласил. Нет, три раза.

— Но все обстояло не так.

— Что — все?

— Она была к вам равнодушна? Вы сказали, что не спали с ней.

— Я вам сказал, какая она была. Жаждала волнующих переживаний, но была слишком боязлива, чтобы самой что-то предпринять. Она из тех девиц, что выходят замуж за сверстников и всю жизнь жалуются на скуку.

Как-то вечером Плендер отправился побеседовать с Полем Вэйном о том инциденте в теннисном клубе. Рослого, симпатичного, но весьма нервозного Вэйна насмешила мысль о том, что Рэй Гордон мог иметь что-то общее с преступлением.

— Что за девушка была Луиза? — спросил Плендер.

— Понятия не имею, я ее едва знал. — Вэйн взглянул куда-то за спину Плендера. Обернувшись, тот увидел, что вошла миссис Вэйн. — Довольно милая девушка. Очень молоденькая.

— Мой муж испытывает нежные чувства к молоденьким девушкам, — отозвалась из-за спины Плендера миссис Вэйн.

— Элис, ради Бога. — (Та вышла из комнаты.) — Еще пива, сержант?

— Благодарю, мистер Вэйн, вы очень любезны.

Вэйн налил себе виски, пролив при этом содовую на поднос.

— У моей жены не в порядке нервы. Никак не привыкнет к здешней жизни. Не обращайте внимания на ее слова.

— Что вы проявляете интерес к молоденьким девушкам?

— Да. Я ими интересуюсь, если хотите, но ничего больше.

— Возвращаясь к тому конфликту в теннисном клубе…

— Да ничего там не случилось!

— Потом вы Луизу отвезли домой.

— Да, отвез. Ни и что?

— Вы работаете в «Тимбзлс пластик» в Лондоне, не так ли?

— Я управляющий отделом кадров. А что?

— Отец Луизы работает в той же фирме, но тут, в Роули. — Плендер сделал вид, что заглядывает в блокнот, хотя отлично помнил, что сказала миссис Олбрайт, и повторил это Вэйну: — Жена его заявила, что один из руководителей «Тимбэлс пластик» провожал Луизу в тот вечер домой, собираясь заняться любовью, но она не захотела. Что вы на это скажете?

Плендера поразила реакция Вэйна на вопрос, заданный просто в рамках текущего расследования. Как он потом рассказал Хэзлтону, Вэйн содрогнулся, словно ему под нос сунули раскаленное железо. Чтобы взять себя в руки, ему понадобилось всего несколько секунд. Потом, снова став самим собой, опять держался с подчеркнутым дружелюбием.

— Это просто смешно!

— Значит, это неправда?

— После того, как вы выражаетесь, конфликта — и поверьте мне, это неслыханное преувеличение — мы еще остались в клубе, развлекались и играли в «стрелки». Потом я отвез ее домой и поцеловал на прощание. И все.

— Значит, неправда, что вы хотели заняться с ней любовью и она отказала?

— Глупая выдумка. Кому это она говорила?

— Родителям.

— Ну, возможно, хотела произвести впечатление на отца, он же работает в «Тимбэлс».

— Да, мистер Вэйн. — По ходу разговора Плендер становился все официальнее. — Еще один чисто формальный вопрос. Можете мне сказать, где вы были вечером двенадцатого июня?

— Ну конечно. — Вэйн заглянул в карманный календарь. — Совсем обычный день. После шести я поездом отбыл домой, в восьмом часу был здесь. Никуда не выходил, поужинал и смотрел телевизор.

— Вы были дома с женой? Никто не заходил, не звонил, вы никуда не выходили?

— Нет. — Вэйн, уже совсем успокоившийся, усмехнулся. — Теперь я вспомнил. Холодный ужин Элис приготовила заранее, поскольку чувствовала, что начинается мигрень. Последнее время она много играет в бридж, и, думаю, такая сосредоточенность на игре ей не на пользу. Есть она не стала и около девяти пошла спать. Потом я уселся за бумаги, которые взял домой с работы.

— Ваша дочь, полагаю, живет с вами.

— Да, но ее дома не было, вернулась где-то к полуночи. Сейчас она уже переехала, поселилась с подругами в Лондоне. Молодежь, понимаете…

Этого Плендеру было достаточно. Собственно, против Вэйна у них ничего не было, ничто не указывало на него, только вот неприязненное отношение его жены да его странная реакция на замечание о молоденьких девушках… На всякий случай связались с полицией нравов, но оказалось, что за ним никогда ничего не числилось.

Хэзлтон чувствовал, нужно, чтобы Салли Лоусон, дочерью приятеля начальника полиции, занялся он сам. Для начала он выпил виски, потом немного побеседовали. Он разглядывал встроенный бар, выдвижную полку с бутылками. Разглядывал Салли, ее фигуру, посмотреть там было на что. Оставшись с нею наедине, что-то учуял. Секс? Страх? Может быть, комбинацию того и другого, но явно что-то что ее волновало. Подумал, что, не будь он женатым отцом двоих детей, да будь на несколько лет моложе, пригласил бы куда-нибудь эту девушку и готов был побиться об заклад, что в конце вечера ее заполучил бы.

Он уже видел донесение Плендера о показаниях Гордона. Салли, однако, представила все совершенно иначе.

— Было дело, я с ним некоторое время встречалась, но просто так, впустую. Он постоянно говорил только о себе и своей работе. Так что мне быстро надоело, — она усмехнулась, показав крупные красивые зубы.

— Так что вы дали ему от ворот поворот. И намекнули, что им увлечена Луиза Олбрайт.

— Возможно, что-то подобное я ему и сказала. Луизе он в самом деле нравился, та считала его красивым. Ну, если вам нравятся маленькие мужчины…

«Ну, ты-то предпочитаешь крупных, красавица», — подумал Хэзлтон.

— Вы знаете, они встречались. Луиза ничего вам не рассказывала? Я спрошу прямо, мисс Лоусон, она говорила вам, были ли у них сексуальные отношения? Не хочу вас смущать, но это может оказаться важным.

— Меня это совсем не смущает. Нет. Она мне ничего не говорила, но я весьма сомневаюсь.

— Она не вспоминала о других случаях?

— Говорила, что раза два-три переспала с каким-то парнем. Прошлым летом на поп-фестивале. О Рэе она только сказала, что хорошо повеселилась — это после первой встречи. Потом особого энтузиазма я уже не замечала. Вероятно, он по своей привычке прочел ей лекцию по журналистике.

Хэзлтон почувствовал в ее ответе неискренность, особенно когда она продолжила:

— Я не так уж хорошо ее знала, разве что по теннисному клубу. Собственно, мне было ее немного жаль. Понимаете, ей так хотелось встретиться с кем-то, но не хватало смелости решиться… Знаете, что она ходила на курсы аэробики?

— Да, знаю. Допустим, она могла заинтересоваться мужчиной в возрасте. Полагаете, это возможно?

— Понятия не имею.

— Вы, случайно, не знаете, она не встречалась с каким-нибудь мужчиной в летах?

— Нет. — Почему-то вдруг занервничала. Но, как он ни прощупывал дальше, почти как дантист, ищущий в зубе нерв, ничего уже не добился.

Ни Хэзлтон, ни Плендер, никто из тех, кто занимался этим случаем, так и не проникли в тайну Луизы Олбрайт. Соученицы называли ее тихоней, родители — хорошей дочерью, никогда не доставлявшей хлопот — приключение на острове Уайт уже забылось. Рюкзак преступник оставил в лондонском автобусе, чтобы отвлечь внимание полиции от Роули, и, если бы Хэйзел Палмер не проезжала случайно мимо Дома Плантатора, ему бы это удалось — труп лежал бы там до скончания дней. А значение обрывка конверта с цифрами на обратной стороне все еще оставалось для них неясным.

Все эти визиты новой информации дали немного. Об убийце по-прежнему не было ничего известно, разве что у него был автомобиль, свой или взятый напрокат. Неясно даже, был ли это мужчина и был ли он один. Вполне возможно, речь шла о двух преступниках, или о двух женщинах, или о женщине и мужчине. Казалось правдоподобным, что убийство совершено без рациональных мотивов, из садистских побуждений.

— Вы же знаете, как тяжело раскрыть такое преступление, — хмуро говорил Хэзлтон Полингу. — Как только речь заходит о сексуальном преступлении, все словно слепнут. Помните ту девушку, которую изнасиловали, убили, а тело спрятали? Трое парней видели, как какой-то мужчина достает из машины труп и прячет его в кустах, но никто даже не попытался ему помешать, никто ничего не предпринял.

— Выше голову, нам сейчас нелегко, но это пройдет. Есть кое-что интересное. Помните Анну-Мари Дюпон?

— Ту француженку? Разумеется.

— Я написал ее родным — помните, они увезли ее вещи, которые мы так и не осмотрели? Как звали того инспектора, который думал, что это не наше дело? Харли, да, уже вспомнил. Короче, пришло письмо от ее сестры, но не буду вас интриговать — оно написано по-французски…

«Воображала, — подумал Хэзлтон, — вечно нужно похвастаться своей образованностью».

— Она снова твердит, что хотя, мол, сестра и интересовалась мужчинами (правда, выразилась она несколько иначе), не сбежала бы просто так, ничего не сообщив семье. Но среди ее вещей нашли письмо…

Через стол подтолкнул фотокопию. Письмо отпечатано на машинке, без адреса.

«Моя милая Анна-Мари!

С наилучшими пожеланиями — Абель».

Спасибо за фотографию. Могу я оставить ее себе? Сейчас оно передо мной, и, мне кажется, вы очень красивы. Такая очаровательно свежая и веселая, с тем особым блеском в глазах, который выдает в вас француженку.

Встретимся ли мы? Надеюсь, что да. Я предвкушаю возможность представить вас нашему кружку. Как я вам уже писал, мы готовы обсуждать что угодно, любые проблемы. Нет запретных тем. Вы спрашиваете, есть ли у нас женщины. Да, по крайней мере одна. Хорошо было бы вам с ней встретиться. Можете прийти на угол Бандери-роуд в пятницу в шесть вечера? Я за вами заеду. К сожалению, не могу вас пригласить непосредственно на место наших встреч, на это есть свои причины.

Полагаю, вы сможете прийти, и надеюсь на встречу.

— Бандери-роуд, — заметил Хэзлтон, — это неподалеку от вокзала. Ну, знаете… Там немного домов, все склады и стоянки. А исчезла девушка именно в пятницу двадцать седьмого мая.

— Лаборатория дала заключение о машинке, на которой было напечатано письмо. Портативная машинка марки «Оливетти», изготовленная лет пять-шесть назад, литеры «а» и «е» поизношены, «с», «т» и «Л» не ложатся в строчку. Таких машинок, к несчастью, тысячи. Что еще следует из письма?

— Если они не встречались, то как вступили в контакт? Речь явно идет о заочном знакомстве по интересам, клубе знакомств. Даете объявление: «Мужчина около 30 лет, привлекательный, хорошо обеспеченный, любитель музыки и живописи, хочет познакомиться с привлекательной молодой дамой…»

— Вы верно почувствовали стиль. А наша француженка как раз тот тип девушки, что ответила бы на объявление, убеждая себя, что это лишь шутка, но в душе относясь вполне серьезно.

— А как насчет Луизы Олбрайт? Та бы ответила на подобное объявление? Полагаю, мы что-то нащупали.

Полинг, давно пришедший к такому выводу, охотно с ним согласился.

— Теперь об авторе письма. Судя по его стилю, интеллигент лет под сорок, вам не кажется? «С тем особым блеском в глазах» и «мы готовы обсуждать любые проблемы». Юноша так не напишет.

— Женатый. Или холостяк с экономкой, но скорее женатый. Поэтому не может пригласить ее сразу на место. Живет в Роули.

— Или работает здесь, а живет в другом месте. Как насчет профессии?

— Не работник физического труда. Скорее, служащий, сказал бы я. Приличного положения не занимает, для этого слишком пунктуален. Возможно, государственный служащий, бухгалтер, которому никогда не подняться выше, столоначальник, считающий себя опорой фирмы, но в любой день могущий оказаться на улице, словом, некто в этом роде. И я сказал бы, что ему ближе к пятидесяти, чем к сорока.

— Больше вы ничего не заметили?

— Вы имеете в виду имя?

Полинг кивнул.

— Нет, из этого ничего не следует. Разве что его, безусловно, зовут иначе.

— А если предположить, что он воспитан в религиозном духе? Не хочу утверждать, что он священник, но может быть человеком, регулярно ходящим в церковь, — церковным старостой, дирижером церковного хора или кем-то в этом роде. Я слишком далеко захожу? Возможно, возможно. — Полинг слегка улыбнулся. — Мы же не собираемся подражать Шерлоку Холмсу и Ватсону, правда?

Хэзлтон, никогда не читавший о подвигах Шерлока Холмса, не ответил.

— Если между двумя этими случаями существует связь — мы пока не знаем, так ли это, хотя все на это указывает, — то к тому же кружку была причастна и Луиза. Цифры на конверте могут относиться к членству в клубе знакомств. Но если Луиза в него входила, где-то должны были остаться следы.

— И если вы найдете замешанного в это церковного старосту, считайте, дело сделано.

Хэзлтон ушел с мыслью о том, что Сноб не такой уж и сноб. Но идеи, казавшиеся такими перспективными, повисли в воздухе. О личной жизни Анны-Мари ее хозяева ничего не знали, сестра во Франции, как оказалось, тоже. Проверили всю переписку Луизы — много времени это не заняло, — но не нашли ничего о клубах знакомств. Поскольку почту по утрам вынимала Луиза, родители понятия не имели, не получала ли она последнее время какие-то письма, — ничего не говорила, а они были уверены, что таким бы поделилась. Олбрайт вдруг счел, что они намекают на дурную репутацию его дочери, что бросало тень на него.

Ни в Роули, ни в окрестностях не числилось никаких кружков или клубов знакомств, хотя это ничего не значило. Многие не считали нужным их регистрировать.

Весь участок Дома Плантатора перекопали в надежде найти труп Анны-Мари, прочесали окрестности, но безрезультатно. Отличительные признаки машинки «Оливетти» разослали по всем торговцам на тот случай, что она попадет в чьи-то руки, но напрасно.

Расследование забуксовало.

 

Глава XV

ЛИЧНОСТЬ УБИЙЦЫ

Вэйны наконец-то пригласили Лоусонов на ужин. Приглашены были и Сервисы. Элис провела весь день в бридж-клубе, где она с Кленси Торнболл выигрывала роббер за роббером, и пришла домой в таком приподнятом настроении, что и думать не хотела о кухне. Ужин получился не слишком удачным. Первым блюдом было овощное ассорти в соусе, а соус оказался плохо взбит. Бефстроганов был жесток, как подошва, а сметана в подливке загадочным образом свернулась. Зато сыр был исключителен. Сидя в саду, пили кофе с коньяком. Стоял чудесный июльский вечер. О деле Олбрайт первой вспомнила Пенелопа, сказав, что теперь полиция увязывает его с исчезновением их служанки.

— Знаете, они все возятся с этим делом, задают нам множество вопросов о ее личной жизни, на которые я вообще не знаю, что ответить. Могу только повторить, что она была испорченной девицей. Понимаете, мне ужасно жаль, если с ней что-то случилось, но… но я не собираюсь чувствовать себя виноватой…

— А какой ужас то, что сделали с другой девушкой, — подхватила Валери Лоусон. — Я слышала, ее буквально на части разрезали. К нам приходила полиция. Салли была знакома с той девушкой. Поль, и вы тоже, правда?

— Да, конечно. «Где вы были и что делали в тот вечер?» А я с ней только играл в теннис. — Полю, в легком блейзере с медными пуговицами и облегающих брюках, недоставало только белой фуражки, чтобы выглядеть как член яхт-клуба.

— Порезать на куски… — Валери отхлебнула кофе и содрогнулась. — Что за человек может сотворить такое?

Дик Сервис раскуривал трубку, пыхтя ею как паровоз.

— Комплексы — вот в чем причины сексуальных преступлений.

Боб Лоусон поднял руку:

— Слово профессиональному психологу! Ты хочешь сказать, что полиции нужно искать извращенного типа, который пытается утвердиться насилием? Я думал, это относится только к отравителям.

— И к сексуальным маньякам-убийцам. Если на то пошло, к большинству убийц. Они пытаются вознаградить себя за то, с чем не могут справиться в личной жизни. Часто в этом социальные корни, они страдают от мысли, что люди смотрят на них сверху вниз, скажем, из-за низкого роста, или дефектов, или запаха изо рта, и так далее. Иногда причина в сексуальной несостоятельности, которую может вызвать что угодно, от обычного отказа до утраты любимой женщины, отдавшей предпочтение более молодому и привлекательному мужчине…

— А импотенция? — Элис сидела у застекленных дверей, выходивших в сад, лицо ее оставалось в тени. За ужином она говорила мало. Но эти слова подчеркнула.

Дик взял трубку, потом положил ее снова.

— Импотенция? Да, несомненно.

Валери подалась вперед. Свет лампы упал в ложбинку между ее огромными грудями.

— Но, насколько я знаю, психологи утверждают, что корни всего — в детстве.

Дик, воспользовавшись идеальным случаем, заговорил тоном университетского профессора, которым мог бы стать, не погонись за деньгами:

— Совершенно верно. Корни всего этого — в детстве. В жизни любого преступника всегда есть следы какой-нибудь детской травмы. Чаще всего это распавшиеся семьи, дикие скандалы между родителями, случаи, когда с одним ребенком обращаются совсем иначе, чем с остальными. Но есть и множество иных возможностей, например, финансовый крах, который полностью изменяет жизнь ребенка, разлучение ребенка с любимым человеком, какой-нибудь тяжелый инцидент в школе с учителем или одноклассниками. Все, что вызывает в человеке неуверенность, создает почву для преступления.

Боб Лоусон налил себе еще коньяку. Выпил он в самый раз для того, чтобы впасть в воинственное настроение, и собирался напомнить, что Дик, в конце концов, всего лишь заводской психолог, и только.

— Разве не все мы прошли через подобные переживания? Например, я. До семи лет у меня была няня-ирландка, и не можете себе представить, чего я от нее натерпелся. — Он громко расхохотался. — Но, по-моему, это мне не повредило.

— Это касается и тебя, Поль, — заметила Элис. И пояснила: — Когда Полю было пять лет, его мать сбежала с коммивояжером. Потом исчез и отец, и Поля воспитали две тетушки. А те его поколачивали, разве это не психологическая травма?

— Они тебя били, Поль? — переспросил Боб. — В самом деле?

Поль не ответил.

Считается, что психологи более чутки к оттенкам речи, чем другие, но на самом деле многие из них поразительно глухи к любым чувствам, кроме своих собственных. И сейчас, хоть Валери строго взглянула на супруга, тот с непроницаемым лицом ответил ей тем же, а Пенелопа Сервис беспокойно завертелась на стуле, Дик словно вообще не ощущал щекотливость ситуации.

— Разумеется, все мы до известной степени испытываем неуверенность. Это цена, которую мы платим за то, что являемся только частью весьма сложной цивилизации. И вот законы этой цивилизации — законы, преступления, уголовные наказания — нас заставляют квалифицировать одних как преступников, как вредных членов общества, других — как полезных. Это в основе своей неверно. Так вот, враги общества — это те, кто подвергся наибольшему давлению, вот и все.

Боб Лоусон развалился в кресле, брючный ремень глубоко врезался ему в живот.

— Что ты можешь знать о насилии, которому подвергаются люди, и о том, как они с ним справляются? Что ты можешь об этом знать, Дик?

Наконец-то до Дика Сервиса дошел его воинственный тон. Пожав плечами, он ничего не ответил. Скрипнул стул, Элис вошла в дом. Валери сказала:

— В газетах пишут, это сделали двое, мужчина и женщина. Это совсем не совпадает с вашими теориями, правда?

— Я того мнения — хоть и не могу это ничем подтвердить, тут я с вами согласен, — что это мог быть случай folie a deux.

— Как вы с ним только живете, Пенелопа? — Смех Поля прозвучал как-то сдавленно. — Вам знакомы такие случаи?

— Вы бы удивились, чего только я… не знаю. — Пенелопа закатила глаза. — Не поверите, на что способны люди. Лучше пусть Дик не рассказывает всякие ужасы.

— Случаи folie a deux не из рядовых, но и не такие уж уникальные. — Дик не сдавался. — Это психологические состояния двух людей, которые по отдельности ведут себя совершенно безвредно, по крайней мере, в рамках того, что мы считаем нормальным, но зато вместе — совсем иначе. Тогда они могут совершить любые антиобщественные поступки. Иногда нападают друг на друга, но, как правило, их взаимное влияние толкает обоих на преступления, грабежи, насилия, убийства. Я убежден, что о таком случае в известной мере шла речь и в истории ритуальных убийств на болотах. Я не верю, что Мира Хандлер совершила бы нечто подобное, не встреть она Брейди. Или история, случившаяся сразу после войны, когда американский дезертир познакомился в Лондоне с танцовщицей из стриптиза. Оба наврали друг другу с три короба, утверждая, что они гангстеры. А потом вели себя как гангстеры. И в конце концов, убили таксиста.

— Ну вот, теперь начались ужасы, — заметил Поль.

Валери махнула ему, чтобы замолчал.

— Нет, это очень интересно. Как вы думаете, что за люди эти двое?

Дик проигнорировал предупреждающий взгляд жены.

— Мужчина — около сорока, с давней эмоциональной травмой, характер скорее робкий. Положение — подчиненное, исключено, что он хозяин или директор фирмы. Если и да, то не процветающий. Возможно, женат и имеет детей, сексуальные отношения с женой неудовлетворительные. Он уважаемый человек, это важно. Опора общества. Вот с женщиной хуже. Я бы сказал, она подчинена ему — такие связи почти всегда основаны на отношениях хозяин-слуга, — но тяжело сказать, какова она сама. Для этого нужно больше фактов.

— Тебе нужно рассказать в полиции, может быть, это им поможет. Я серьезно, расскажи. Нашего друга, начальника полиции, это бы очень заинтересовало.

На этот раз насмешка в голосе Боба была нескрываемой. Дик Сервис покраснел. Пенелопа собралась уходить, Валери за ней. И тут из дома донесся грохот.

Поль вбежал внутрь, за ним остальные. Элис застыла перед открытыми дверцами серванта, уставившись на руку. На ковер с руки капала кровь. Пол усыпан был осколками большого графина. Поль действовал весьма решительно, притащил бинты и антисептик. Элис, которую Пенелопа отвела на кушетку, сидела неподвижно, уставившись перед собой.

— Я порезалась. Искала фотографии, хотела вам показать, при этом разбила графин и порезалась.

Поль бинтовал ей руку.

— Но ведь мы не держим фотографии с кувшинами и рюмками, золотце. — И тут же спросил: — Какие фотографии?

Снимки лежали на полу. Дик их поднял. На них были два маленьких, тщательно причесанных мальчика в школьной форме. За ними, как стража, две высокие женщины, положившие руки им на плечи.

— Тетушки? — спросил Дик.

— И Поль. И его брат. Достаточно для травмы, не думаете? Простите, со мной уже все в порядке.

Через десять минут все ушли. Элис сказала:

— Мне очень жаль. Глупо, но я испортила весь вечер. Больше такого не будет.

— Да неважно. — Положил руку ей на плечо, но Элис отшатнулась.

— Не прикасайся ко мне. Не хочу, чтобы ты ко мне прикасался.

— Но ты же позволила мне перевязать тебе руку.

— Это совсем другое.

Вернувшись домой, Лоусоны поспорили, хотела Элис перерезать себе вены или нет.

— С таким мужем можно совершить что угодно, — заметила Валери. — Говорю тебе, Боб, с этим парнем что-то не в порядке. Слышал, как она выдала про импотенцию?

— Поль переживает серьезный стресс, я согласен. Если это будет продолжаться, придется что-то предпринять. — Он взглянул на пышный бюст Валери. — Сегодня вечером ты выглядишь просто роскошно.

Она только вздохнула:

— Скажешь тоже!

Когда поднимались наверх, заметила:

— С Диком ты вел себя безобразно. Конечно, он нудный тип, но не нужно было так на него нападать.

— Если я был не прав, готов понести наказание, — покорно ответил Боб.

— Ты слишком увлекся, рассуждая об этом деле, дорогой, — сказала Пенелопа, укладываясь в постель.

— Разве? Мне показалось, им это интересно.

— Нет, ты перехватил… Не заметил, как ополчился на тебя Боб Лоусон?

— Он просто выпил.

— Если не последишь за собой, вылетишь с работы. — Она помолчала. — Это правда, что ты говорил?

— Вполне возможно. И весьма правдоподобно. А что?

— Я подумала о Поле. Что-то у них не так.

— Ну и что?

— Хотела бы я знать, почему полиция интересовалась, что он делал в тот вечер, когда убили девушку. И хотела бы знать, что он делал, когда исчезла Анна-Мари.

— Ты говоришь глупости, Пэн.

— Бедняжка Анна-Мари. Немного она стоила, но была довольно мила. Не хочется думать о том, что… что она мертва.

 

Глава XVI

ПРОБЛЕМЫ УПРАВЛЯЮЩЕГО ПО КАДРАМ

В левом верхнем углу конверта красными чернилами было написано «Лично и конфиденциально». Имя и адрес написаны были голубыми чернилами изящным старомодным почерком. Хартфорд вскрыл конверт. Перечитал письмо дважды, второй раз сосредоточенно хмурясь. Потом вызвал Джой Линдли и минут десять ее расспрашивал. Когда ушла, надув губы, тихонько свистнул, — бесспорный признак веселого настроения.

Заседание, на котором должны были обсуждать проект Эстер Мейлиндин «Повышение эффективности труда и новый методический подход», было назначено на начало дня. Приглашены были и Эстер, и Поль. Эстер предложили объяснить некоторые положения, потом подошла очередь Поля. Встав, он выглядел удивительно стройным и элегантным. Бобу Лоусону вдруг захотелось, чтобы на нем так же сидел костюм.

— Полагаю, исследование весьма любопытно, — Поль огляделся с очаровательной улыбкой. — Я заявляю это, несмотря на то, что сам не принимал в нем никакого участия. Это идея мистера Хартфорда. В то же время должен сказать, что я не убежден, позволит ли проект достичь результатов, которые оправдали бы реорганизацию, из него вытекающую. Если как следует подумать, проект в конечном счете должен обеспечить сотрудникам лучшие возможности для реализации личной инициативы, а нам — возможность видеть в них людей, а не «винтики». Полагаю, на нашей фирме уже так и делается…

Раздалось согласное бормотание. Сэр Джорд Росс заметил:

— Мисс Мейлиндин в некоторых местах показывает, как новый методический подход может повысить эффективность, и приводит цифры, характеризующие ожидаемый рост производительности. Полагаете, она ошибается?

— Этого я не утверждаю. Это гипотетические числа, не более того.

Сэр Джордж одобрительно кивнул.

— Раз мы здесь обсуждаем проект, предлагающий на каждом участке работы формирование команд, которые будут учить людей, как надо работать, — ведь в конечном счете именно об этом идет речь — я готов с ним согласиться, но тогда, когда кто-то докажет мне, что до сих пор мы работали неэффективно. А в отчете меня в этом ничто не убедило.

Кто-то произнес:

— Точно, точно.

Сэр Джордж спросил:

— Мисс Мэйлиндин, вы хотите что-нибудь сказать?

Солнце блеснуло на дымчатых стеклах очков. В зале заседаний, несмотря на кондиционер, стояла жара.

— Полагаю, это неверный подход к проблеме. Дело не в том, что люди ленивы или не стараются работать как можно лучше. Речь идет о том, что совершенно иные методические подходы принесут гораздо лучшие результаты. Если в центре внимания работа как таковая, как это происходит и у нас, и не только у нас, каждый начальник руководит трудом своего коллектива авторитарно. Одних хвалит, других наказывает. Мой проект предполагает постепенный переход к системе, в котором центром тяжести будет сам сотрудник.

— Начальников уже не будет?

— Будут, конечно. Правда, руководители будут видеть содержание своей работы в том, чтобы сформировать эффективный производственный коллектив. Потом выбрать цель, которую этот коллектив должен достигнуть. И такой целью будет достижение высшей эффективности. Хороший производственный коллектив достигнет этого не большим количеством труда, но лучшей организацией и взаимодействием. И всем это пойдет на пользу — и фирме, и сотрудникам. — Сняв очки и продемонстрировав невинный взгляд, опять их надела. — Правда, это не произойдет со дня на день. Люди должны научиться брать на себя ответственность. Руководителям и сотрудникам, возможно, придется пройти курс обучения — тест-группы, курсы Джея Барнса Лоуренса и прочие.

— Мистер Вэйн?

— Звучит это неплохо. Но мне кажется, это только слова.

Лица сидевших за столом повернулись к нему. Лица молчаливые, размышляющие, нахмуренные. Прозвучала команда к атаке. Сэр Джордж спросил, есть ли еще вопросы. Отозвался Хартфорд, цедя слова по капле, словно через фильтр:

— Вы знакомы с основами нового методического подхода?

Вэйн ответил, что нет.

— Но, конечно, понимаете основные идеи, читали видных бихевиористов?

— Немного. — Удобный случай улыбнуться. — Я был слишком занят решением актуальных проблем нашего отдела, и на теорию мне оставалось слишком мало времени. Проблемы наши — здесь и сейчас.

Лоусон поднял голову и примирительно заметил:

— Если я правильно понял, ты не отрицаешь, что проект может иметь свои положительные стороны.

Поль с благодарностью воспользовался шансом:

— Конечно, нет. Проект содержит ряд серьезных мыслей. Проблемы я вижу только в его практическом воплощении в нынешней ситуации.

Дискуссия была окончена. Поль и Эстер спустились лифтом этажом ниже и молча разошлись по своим кабинетам.

Когда речь шла о повышении эффективности, да, собственно, и в большинстве других случаев, учитывались только мнения сэра Джорджа, Лоусона и Хартфорда. Остальные пытались угадать мнение крупных рыб и плыть в их фарватере. Теперь они ждали, что скажет Брайан Хартфорд. Проект «Повышение эффективности производства и новые методические подходы» был, как заметил Боб Лоусон, его коньком.

Хартфорд похлопал по отчету.

— Пожалуй, кое-что можно было изложить попроще, по цифры говорят сами за себя. Нужно бы попробовать.

Кто-то проворчал, что в словах Вэйна что-то есть, что в «Тимбэлс пластик» и до сих пор к сотрудникам относились по-человечески. Хартфорд отреагировал нетерпимо:

— Возражения Вэйна показывают, что он не понимает идеи проекта. Очень неудачно, что руководителем кадровой службы у нас человек, понятия не имеющий о научных методах.

Лоусон ненавязчиво, мягко заметил:

— Поль вырос на нашей фирме. Таких людей мы ценим. Ты недоволен его работой?

— Не сомневаюсь в его способности решать кадровые проблемы. Но если речь идет о новых подходах и развитии производства, он, по-моему, полный профан.

Схватка началась. Длилась она полчаса, внешне вполне в дружеском духе, и сэр Джордж участвовал в ней как нейтральный, но благосклонный рефери. Все знали, что ставка здесь больше, чем одобрение нового плана, что Вэйн — человек Лоусона, а Брайан Хартфорд проталкивает Эстер Мейлиндин. В конце концов решили, что проект опробуют в Роули. Последнее слово было за Хартфордом.

— Полагаю, Вэйну пошло бы на пользу пройти курс Джея Барнса Лоуренса. — Поняв, что никто не знает, о чем речь, продолжал: — Цель этого курса — помочь ведущим специалистам лучше осознать собственные потенциальные возможности и возможности других. На курсах их ставят перед определенными проблемами, они их будут решать и потом сами оценивать свои решения.

— Как в армии, где кандидаты на командные посты делают критический разбор учений, которые сами организовали? — спросил кто-то, и Хартфорд подтвердил.

После совещания Хартфорд остался за столом.

— Сегодня утром я получил по почте письмо, которое вам стоило бы увидеть.

И он достал письмо с пометкой «Лично и конфиденциально» на конверте.

Лоусон его прочитал.

— Что это за девушка, Джой Линдли?

— Помогает моей секретарше, мисс Попкин. Пока. Я распоряжусь перевести ее в другой отдел.

— Нужно ли это? Ведь она ничего не сделала.

— Ничего не сделала, — спокойно подтвердил Хартфорд. — Девушка, которая в курсе всего, что происходит в моей канцелярии, заводит шашни с нашим руководителем кадровой службы — девятнадцатилетняя девушка — а ты говоришь, что это ничего не значит. Довольно странное отношение.

— Может, она надеялась на небольшое индивидуальное повышение эффективности.

— Это абсолютно неуместное замечание.

— Да, извини. Но я думаю, Брайан, что ты делаешь из мухи слона. Не знаю, правда ли все это, что тут написано. Может, все это выдумки.

— Возможно. Поэтому, надеюсь, ты сам немедленно поговоришь с Вэйном.

Лоусон погладил свое брюшко, это его всегда успокаивало.

— А если правда, что ты предлагаешь?

Впервые Хартфорд почувствовал себя несколько неуверенно.

— Недопустимо, чтобы один из руководителей заводил роман с молодой девицей из нашего персонала.

— В письме не говорится прямо, что у них роман, только что они встречаются. Признаю, это глупо. Поговорю с Полем. Но что дальше?

— Если правда то, что написано о другом случае, нам придется всерьез подумать, может ли Вэйн вообще оставаться управляющим по кадрам.

— Понимаю. Потому ты и завел речь о курсах. Пошлем его туда, объявим, что не справился, и дадим под зад. Так ты это себе представляешь?

— Приблизительно. Полагаю, что его успехи на курсах будут не из лучших. Если в письме правда, он, по-моему, совсем не годится для своей должности.

— Надеюсь, Брайан, тебе самому никогда не придется рассчитывать на снисходительность.

— Я бы никогда на нее и не рассчитывал.

Лоусон встал. Большой и грозный, он навис над Хартфордом.

— Я не допущу, чтобы человеку пришлось уйти с фирмы только потому, что какие-то святоши суют свой нос куда не надо. Личная жизнь Поля — это его дело.

— Если это может вызвать скандал, это наше дело, не так ли? Тебе же ясно, что на письмо нужно ответить.

Оставшись один, Лоусон перечитал письмо снова, и раздражение его еще выросло. Почему, черт возьми, люди не могут вести себя разумно? В Англии сегодня человек может делать почти все, что вздумается, но зачем заниматься этим подобным образом?

Отменив условленный визит к доктору Уинстенли, на обед он съел омлет и ничего не пил. Потом вызвал Поля.

Явился Поль, моложавый, элегантный, немного расстроенный.

— Прости, Боб, если я сегодня слишком ополчился на проект. Что решили?

— Что? Сформируем пробную бригаду на заводе в Роули и посмотрим, что получится.

— Отлично, — обрадовался Поль. — Хорошая идея.

— Еще кое-что. Ты знаешь некую Джой Линдли? Из канцелярии Брайана Хартфорда?

Поль перебросил ногу на ногу, из-под брюк виден был кусочек однотонного шелкового носка.

— Да, знаю.

— У тебя с ней роман?

Нога вернулась на место. Поль выглядел удивленным, но не испуганным.

— Разумеется, нет. Как-то вечером я пригласил ее выпить, вот и все.

— Это было глупо с твоей стороны. Брайан переводит ее в другой отдел. — Лоусон помолчал. — Девятнадцатилетняя девушка с нашей фирмы, Поль, юная девушка, а ты ходишь с ней по барам.

— Я объясню, как это произошло. — Начал рассказывать, как она по ошибке послала ему циркуляр, потом ухмыльнулся: — Проверял на практике принципы методики Эстер, ее теорию о стимулировании сотрудников.

Лоусон не улыбался.

— Ты знаешь некую Монику Фаулер? — К своему неудовольствию заметил, как содрогнулся Поль. — Пришло письмо от ее отца. Ее мать — сестра отца Джой. Когда Джой начала дома рассказывать о тебе, они поняли, о ком речь. И послали письмо Брайану Хартфорду.

Теперь Поль Вэйн побледнел. Лицо его задергалось в тике. Поднял руку, снова опустил ее.

— Это правда — то, что в письме? Лучше прочитай его. — Подав письмо, заметил: — Я не знал, что ты работал в молодежном клубе. — И тут же осознал неуместность своего замечания.

— Мне казалось… я всегда понимал молодежь, пытался помочь… — Огорченный, Поль оторвался от письма. — По большей части тут выдумки. С Моникой у меня ничего не было.

Боб Лоусон чувствовал, как у него внутри что-то натягивается и натягивается и вот-вот лопнет и взорвется от ненависти.

— Скажи мне, что здесь неправда. Девушке было тринадцать. Хорошая баскетболистка, играла за команду клуба. Ты был их тренером. Она призналась родителям, что ты ее часто целовал и тискал, несколько раз раздевался перед ней, хотел, чтобы она брала твой пенис, и она слушалась, потому что тебя боялась.

— Да ничего она не боялась. Была согласна на все. И все преувеличено.

— Ей было тринадцать. Ты что, не знал, чем это грозит?

В ответ — безвольный и беспомощный жест.

— И далее тут сказано, что никакая компенсация невозможна. Сколько они из тебя вытянули?

— Двести фунтов. — И едва слышно: — Но все равно написали Элис.

— Ты что, не понимаешь… — начал Лоусон и вдруг замолчал. Вести себя глупо он полагал недопустимым, а Поль повел себя крайне глупо. Взглянул на его голову, опять склоненную над листом, словно избегая взгляда, и ему в голову пришло еще кое-что. — Это было четыре года назад. Сколько еще было подобных случаев? Таких, с малолетними девочками?

— Только один. Давний. Ее родители оказались весьма понимающими…

— Но такое могло случиться снова. Когда угодно.

— Нет. Я с этим покончил. Из молодежного клуба я ушел. С молоденькими девушками дел больше не имею. — И ядовито добавил: — А Джой Линдли уже девятнадцать.

Все это выглядело настолько смешно… Но Лоусону было не до смеха.

— Послушай, Поль, половина четырнадцатилетних девиц сегодня наверняка пользуется противозачаточными средствами. Откуда я знаю, может, Моника была шлюшкой, а ее родителям нужно было только вытянуть из тебя деньги. Мне все равно, что ты делаешь и с кем. Не в этом дело. Речь идет о том, что я не дам втянуть фирму в скандал, если можно его избежать. Не буду подвергать риску все предприятие только потому, что ты не можешь оставить в покое молоденьких девушек.

— Все не так, ты не понимаешь. — Лицо Поля дергалось в тике. — Что ты собираешься делать?

Лоусон уклончиво ответил, что подумает, и позднее в тот же день имел разговор с Брайаном Хартфордом. Как и ожидал, Хартфорд заявил, что им будет лучше без управляющего по кадрам, который пристает к молоденьким девушкам. Поймал себя на том, что защищает Поля, и сам удивился почему. Конечно, Поль чем-то очень привлекал его. Но Лоусон решал подобные проблемы, игнорируя их эмоциональную сторону и занявшись какой-нибудь практической деятельностью. Прекрасно понимал, что придется пойти на уступки Хартфорду. Согласился, чтобы Поля отправили на курсы Джея Барнса Лоуренса, что бы они собой ни представляли. Будущее Поля будет зависеть от полученного им отзыва. Из того, как у Хартфорда вспыхнули глаза, ясно было — тот нисколько не сомневается в исходе дела, но если это значило, что Полю выпала роль жертвенного агнца, Боб Лоусон чувствовал, что ничего лучшего тот и не заслуживает. Потом он написал мистеру Фаулеру строгое письмо, в котором сообщал, что фирма осведомлена о давнишнем инциденте и убеждена, что отношение Поля Вэйна к мисс Линдли — чисто дружеское.

Салли Лоусон провела вечер в квартире Памелы на Кинг Кросс. Квартирка была жалкая, но Пэм утверждала, что Кинг Кросс в ближайшем будущем станет престижным кварталом. Салли нервничала после разговора с полицией. Заявила, что снова пойдет в полицию и расскажет им все.

— Поступай как хочешь, только это глупость. — Пэм обернулась к ней от салата, который как раз перемешивала. — Что ты им скажешь? Знаешь, что она написала какому-то мужчине, но не знаешь, ответил ли он. Только вляпаешься, и ради чего? У меня есть идея получше. Мы напишем ему.

Свою мысль она развивала за холодной курицей с салатом.

— Ведь мне он написал, да? Но мы решили, что он псих, и забросили это дело.

— Письмо еще у тебя?

— Я его порвала, — сказала Памела с набитым салатом ртом. — Но почему бы не написать, извиниться, что не ответила раньше, предложить встретиться? Можем пойти вместе.

— А что будет потом?

— Если он мужик ничего, позабавимся. А если старик, скажем, лет шестьдесят — семьдесят, все равно можно позабавиться. Я всегда хотела знать, как это с таким старикашкой…

— Ну, если это тип, который…

— Разумеется, милочка, мы начнем с того, что скажем ему: «Вы, конечно, знаете нашу приятельницу Луизу Олбрайт» и проследим, как он отреагирует. Если почувствуем, что замешан в каком-то свинстве, тут же сообщим в полицию.

— Пэм, я не знаю. Я не перестаю о ней думать.

Пэм отнесла тарелки.

— Ну, не хнычь. Ты же говорила, она зануда, к тому же я ее никогда не видела, так что не жди, что я выплачу все глаза.

— Вдруг что-то случится…

— Пойдем вместе, что может случиться? Ручаюсь, он тут ни при чем, но все равно ему скажу: «Знаем, знаем мы все ваши штучки!» Ну, не сиди ты с таким несчастным видом и помоги мне убрать это безобразие. Через полчаса заявятся Фредди с Адрианом.

Позже Салли позвонила домой и сообщила матери, что переночует у Памелы. Ее родители Памелу знали. Та закончила хорошую школу, отец служил в министерстве иностранных дел. Боб и Валери ничего против нее не имели. Фредди с Адрианом тоже ночевали у Памелы. Адриан работал в коммерческом банке, Фредди только что открыл новый модный салон. Утром все пили апельсиновый сок и черный кофе. Так Салли впервые испытала жизнь, которую собралась вести, переехав к Памеле. Под настроением того вечера с восторгом согласилась с тем, чтобы Памела написала письмо.

 

Глава XVII

ИСТОРИЯ С ПИШУЩЕЙ МАШИНКОЙ

— Кажется, мы нашли пишущую машинку, — доложил Плендер. — Хозяин ломбарда в Челси Маркс утверждает, что наши приметы подходят к машинке, появившейся у него с неделю назад. Принесла ее молодая женщина. Имя и адрес у него есть.

Хезлтон зашипел на него:

— Так что вы еще ждете? Одна нога тут, другая там!

Сэмми Маркс был человеком затурканным, но довольно интеллигентным. Показал Плендеру текст, который настучал на заложенной машинке «Оливетти». Сержант сравнил образец с фотокопией письма «Абеля» и стало ясно, что шрифт один и тот же.

— Скажите спасибо еврейскому любопытству, сержант, — заметил Маркс, когда Плендер рассыпался в благодарностях. — И еще тому, что я всегда проверяю, что есть на складе. Пробовал и машинку, потом вспомнил ваши объявления и сказал себе: «Эти буквы, вылезающие из строчки, — уж не они ли это?» Так и оказалось. Я и схватился за телефон.

Плендер нечасто имел дело с евреями, но всегда верил, что они кого угодно объегорят. Он выразил Марксу свою благодарность.

— Так вы говорите, ее принесла молодая женщина?

— Да, дней пять назад. Милая, довольно интеллигентная, высокого роста, лет двадцати — двадцати пяти, темные волосы, без колец, в темно-зеленом брючном костюме.

— Вам нужно было стать детективом, мистер Маркс.

— Я все замечаю, наверное, надеюсь когда-нибудь разбогатеть. Скажу вам кое-что. Сказала, что у нее проблемы с деньгами. Все так говорят, но она, может быть, говорила правду.

— Сколько вы ей дали?

— Больше, чем нужно бы. Пять — за машинку, двадцать — вот за это, — он подтолкнул по прилавку перстень с бриллиантом и двумя рубинами. — Но это отнюдь не сокровище. Если не выкупит, я на нем не разбогатею.

— Адрес ее есть?

Маркс придвинул ему раскрытую книгу. Плендер прочитал: «Пикок, Оверборн Корт, 59, Кенсингтон, В 8» — и переписал себе.

Хозяин ломбарда улыбнулся, перегнувшись через прилавок.

— Спросите меня, правильный это адрес?

«Как и все евреи, — подумал Плендер, — не может не похвалиться, какой он умный».

— Полагаете, адрес правильный?

— Фамилия — нет. Адрес — может быть. Но особо на это не рассчитывайте.

— Почему вы это мне говорите?

— На такие дела у меня нюх, — гордо заявил Маркс. — Если найдете ее, дайте мне знать.

Плендер положил руку на машинку.

— Я должен ее забрать. Дам вам расписку.

Хозяин жалобно вздохнул.

— Человек исполнит свой гражданский долг, и что он с этого имеет? Одни неприятности.

Овербон Корт был довольно запущенным кварталом на Холланд Парк-роуд. Лифт без лифтера, никакого привратника. Плендер полгода назад женился и обитал в уютном семейном домике с прелестным садом и палисадником и теперь, шагая по бесконечному коридору с одинаковыми серыми пронумерованными дверьми, удивлялся, как люди могут жить в таком доме. Позвонил в квартиру 59. Дверь открылась, в них стояла низенькая пухлая девушка с пышными завитыми волосами. Вопросительно уставилась на него.

— Мисс Пикок?

— Нет. Я Белла. — Она хотела закрыть дверь.

— Минутку. Она здесь живет?

— Нет. Вы что, из полиции?

Плендер показал удостоверение. Непохоже было, что оно произвело впечатление. Крикнула через плечо:

— Эй, Джен, тут спрашивают о мисс Пикок. Это та, что сбежала?

Над курчавой гривой Беллы появилась еще одна голова, и Плендер подумал: «Это она».

— Утверждает, что он из полиции. Пустим или будем настаивать на своих правах?

Плендер подумал, что та похожа на его жену: милая, сдержанная брюнетка.

— Что вам угодно?

— Я ищу мисс Пикок. Недавно она заложила бриллиантовый перстень и портативную пишущую машинку.

У Беллы отвисла челюсть:

— Джен, но ведь это…

— Это были вы, мисс, не так ли? Хозяин ломбарда мне вас описал.

— Да, — спокойно подтвердила та. — Я впервые отнесла вещи в ломбард и не хотела называть свое имя. Но вы садитесь, — она убрала с кресла журналы, сама села в другое. — В чем дело?

— Я веду следствие. Вас зовут не Пикок?

— Вэйн. Дженнифер Вэйн.

И все стало на место. Вэйн, который как-то вечером провожал домой Луизу Олбрайт и который разволновался, когда его упрекнули в склонности к молоденьким девушкам. У него дочь или падчерица. Это она. Не она ли ждала Луизу после того киносеанса? Ему даже не хотелось верить, но ведь бывало, что он считал что-то невероятным, а это оказывалось правдой. Решил пока не вспоминать о Роули.

— Зачем вы заложили вещи, мисс Вэйн?

Ответила та, другая:

— Есть-то надо, как вы думаете?

Дженнифер сказала:

— Белла, золотце, ты не сваришь нам кофе?

Когда та вышла, сказала:

— Простите, как вас зовут?

— Плендер.

— В чем дело, мистер Плендер? Я заложила эти вещи, потому что мы только что переехали и выяснилось, что девица, которая до нас тут жила, сбежала, не заплатив ни за квартиру, ни по счетам. Потому Белла сразу и решила, что вы из полиции.

— И из полученных денег вы заплатили за квартиру? — Плендер усмехнулся. — Я-то знаю, что такое оказаться без денег.

— Вот именно. Но ведь это дешевая квартира, а они в Лондоне такая редкость. Вещи-то я выкуплю, как только станет полегче с деньгами.

Плендер ничего не ответил. Почему-то представил, какова бы она была в постели. Лучше, чем Глория? Мог бы представить, что спит с Глорией, только эта девушка какая-то совершенно иная, чем его жена, хотя так невероятно на нее похожа. От размышлений его пробудила Белла, которая вошла в комнату и небрежно поставила на стол три чашки кофе.

— Мое присутствие нежелательно? Или я твоя соучастница в каком-то преступлении?

— Останьтесь, — сказал Плендер. — Я тут из-за машинки. Возможно, она связана с нашим расследованием.

— Из-за пишущей машинки? — Дженнифер Вэйн вытаращила на него глаза. Ее удивление казалось неподдельным. — Это невозможно. Ведь я взяла ее из дому. Принадлежала моему отцу, хоть и я ею часто пользовалась. Она у нас с незапамятных времен. Переезжала я совсем недавно и взяла ее, потому что думала — может пригодиться.

— Ваши родные знали, что вы ее берете?

— Ну конечно. Не понимаю, что все это значит?

— Я тоже пока не понимаю. Меня послали расспросить об этой машинке. Это все. Приказ, понимаете. — Ткнув пальцем в потолок, он усмехнулся. — Ну, премного благодарен. Кофе был отличным. Кстати, вы мне можете дать адрес родителей?

Адрес в Роули он прекрасно знал.

Вэйнов Хэзлтон навестил на следующий вечер. Открыв, Элис Вэйн проводила его в гостиную, где на столе были разложены карты, и позвала мужа. Тот вышел в старых брюках, испачканных на коленях. Пояснил, что был в подвале.

— В этих старых домах прекрасные подвалы. Я там делаю полки под коллекцию вин, которой пока что нет.

Хэзлтон внимательно его разглядывал. Пожалуй, только волосы у Вэйна были чуть длиннее, чем считал допустимым старший инспектор, в целом же он был вполне симпатичен, а взглянув на тонкий профиль его жены, склоненный над картами, решил, что когда-то она была красавицей. Плендер находил в них что-то странное, но Хэзлтону они казались вполне нормальными.

— Опять допрос, инспектор? Накануне тут был ваш сержант. Выпьете со мной? Это всегда помогает.

Хэзлтон принял приглашение и подождал с вопросами, пока бокал не опустел.

— Речь идет о портативной пишущей машинке «Оливетти», которая принадлежала вам, мистер Вэйн. Я хотел бы знать, откуда она у вас, как давно и где сейчас.

— Моя «Оливетти»? — Многие преступники — хорошие актеры, хоть иногда по-любительски переигрывают, так что удивленная мина Вэйна ничего не значила. — Но каким образом вы про нее узнали? Ведь она у Джен, не так ли?

Жена, не поднимая головы от карт, произнесла:

— Да.

— С мисс Вэйн мы уже говорили. Убедились, что у нее машинка всего несколько дней. Нас интересует, где машинка была до этого.

— Можете мне сказать почему?

Старший инспектор холодно пояснил:

— На этой машинке было напечатано письмо, которое, по нашему мнению, связано с делом об убийстве.

— На моей машинке?

— В этом нет никаких сомнений. Письмо было отпечатано около двадцать седьмого мая, возможно, несколькими днями раньше.

— Не знаю, что и сказать. Мне просто нечего сказать. Купил я ее лет восемь назад, некоторое время довольно часто пользовался, печатал письма и тому подобное, последнее время — все реже. Потом она валялась в кладовке. Когда переезжали, взяли ее с собой… Нет, нет, теперь я вспомнил, что сюда она попала гораздо раньше нас. Ведь часть вещей мы перевезли сюда гораздо раньше, чем переехали сами, правда, Элис?

— Пожалуй, да, — пробормотала Элис.

— Когда мы покупали этот дом, в последний момент возникли проблемы. Хозяин получил более выгодное предложение. И это после того, как мы уже перевезли часть вещей, — ведь думали, что все решено. Но все же агент по торговле недвижимостью убедил хозяина остановиться на нашем предложении.

— Расскажите поподробнее. И поточней, когда все это было.

Накладные фирмы, перевозившей вещи Вэйнов, подтверждали, что некоторые из них, включая портативную машинку, были завезены в дом десятого мая. Вэйны переехали первого июня.

— Та же история, что с Домом Плантатора, — заметил Хэзлтон Полингу. — За три недели агент мог послать в дом кого угодно и кто угодно мог воспользоваться машинкой. Плендер разговаривал с Дарлингом, с агентом, оформлявшим продажу дома, но тот утверждает, что в дом никого не присылал. Понятно, ведь дом он считал проданным. Но Дарлинг — довольно ленивый тип, а вот другой агент, Гаммон, нескольких клиентов присылал. Не поленился и подсуетился, включая того, кто сделал более выгодное предложение. Похоже, все они ни при чем. Не могут быть и другие, о которых не знаем.

— А как насчет хозяина, как его, Мэйкписа?

— Ему за восемьдесят, и он почти слеп. Так что…

Полинг сомкнул кончики пальцев.

— А вам не кажется все это слишком неправдоподобным?

— Что вы имеете в виду?

— Представьте себе автора наших писем. Ему нужна машинка, чтобы их напечатать. И заодно же он — потенциальный покупатель дома. Случайно оказавшись в нашем доме, замечает машинку и говорит себе: «Ага, все как по заказу!» И что потом? Осматривает дом, потом садится и прямо там печатает письмо? Или, оставив себе ключ, вернется позднее? Или возьмет с собой машинку, чтобы потом вернуть на место?

— Человек, сделавший последнее предложение, был в доме трижды. Зовут его Дженкинс. Он программист, переехал работать в Роули и уже успел купить другой дом. Женат, четверо детей. Похоже, что с нашим делом он никак не связан. На ночь убийства Луизы Олбрайт у него алиби.

— Ну, видите?

— Но кто-то ведь напечатал письмо на этой машинке?

— Совершенно верно. Это приводит нас к выводу, что человек, напечатавший письмо, должен был знать, что машинка там есть, — а знал это сам Вэйн. Говорите, за ним ничего не числится?

— Нет. — Хэзлтон почесал подбородок, так что заскрежетала щетина. — Не знаю. Держался он хорошо, вот все, что могу сказать.

— Ну ладно, допустим, держался он хорошо. Но для вас это не ново.

— Но ведь это было смертельно опасно для него. — Он умолк.

Полинг покачал седой головой.

— Почему? Ему просто не повезло. С какой стати кто-то стал бы интересоваться его машинкой? Напечатал письмо и, видимо, не одно. Потом дочь заявляет, что хочет забрать машинку. Отлично, тем лучше. Не повезло ему только в том, что девушка оказалась без денег и заложила машинку, да еще в том, что любопытный хозяин ломбарда оказался слишком наблюдателен. Ведь только это привело нас к нему. Полагаю, за ним нужно установить наблюдение.

— Да, сэр.

— И поручите сержанту Плендеру узнать о нем как можно больше. На работе, там, где он раньше жил, и так далее…

— Вэйн знает Плендера.

— Это неважно. Не помешает немного его припугнуть. Я верю, что он — убийца. И дело только в том, как уличить его.

— Да, сэр, — ответил Хэзлтон, хотя и не был согласен с суперинтендантом. Он нюхом чуял, что Вэйн не имеет с убийством ничего общего.

Пэм сидела за столом и читала письмо, аккуратно отпечатанное на машинке:

«Дорогая Памела!

Абель».

Я очень рад, что Вы опять отозвались. Я уже и не надеялся. Многие девушки пишут письма вроде ваших, но притом и не думают приходить на встречу. Но раз Вы относитесь к этому всерьез, могу Вас заверить, что и я тоже.

Получив письмо, несколько минут я не мог собраться с мыслями. «Не собрать мыслей тому, кто видит танцующую звезду». Знаете, кто это сказал? Один великий человек. Я думал, нужно ли отвечать? Вы представить не можете, сколько разных мыслей промелькнуло в моей голове, но в тот миг я ясно увидел Вас перед собой. Высокий открытый лоб, глубокие глаза, волнистые русые волосы. Правдив мой образ или неверен? А вы, Памела, истинная или фальшивая?

И еще я спрашивал себя в душе: готова ли она к посвящению, знает ли она, как мука близка к радости? И что высший миг жизни — это миг, когда фантазия становится реальностью? Если вас интересуют подобные вещи, мы немало сможем вам предложить.

Наша цель — обрести Господство над явлениями обычной жизни, превзойти и возвыситься над ними. Мы не просто обычные люди, моя приятельница и я. Дело в том, будете ли вы способны сопровождать нас туда, где мы обитаем в мире высшего наслаждения.

Кое-что я уже сообщал вам о себе. Знаете, что я старше вас. В Лондон я приехать не смогу, но ведь все равно наши встречи происходят в Роули. Вы пишете, что хотели бы приехать. Если так, напишите, в какой день, и я буду в девять вечера ждать вас у табачного киоска «Истхем» на Стейшен-роуд.

Адрес на конверте будет действителен ближайшие несколько дней. Надеюсь, Памела, мы встретимся, надеюсь, вы присоединитесь к нам.

К письму был приложен конверт с адресом:

«А. Гилузо, Бэчстед Фарм, Ист-роуд, Саттон Виллс».

Памела показала письмо Салли за ленчем в баре. Салли содрогнулась:

— От этого письма у меня мурашки по коже. Думаешь, он псих?

— Я тебе скажу, что я думаю. Это что-то вроде секты черной магии. Знаешь, все пляшут в кругу нагишом, а потом кто-нибудь, переодетый дьяволом, совокупляется с девицей на алтаре.

— Ты уже была на таком обряде?

— Еще нет. Но могло бы быть забавно…

Салли перечитала письмо еще раз.

— Гилузо… Как ты думаешь, он итальянец?

— Вполне возможно. Или мальтиец.

— Угадал, какие у тебя волосы. И пожалуй, у тебя действительно высокий лоб. Вот только глаза зеленые.

— Сине-зеленые. — Памела откусила кусок овечьего сыра. — Что, если нам пойти вдвоем? Предстанем перед ним и скажем: «Вот, мистер Гилузо, вам тут две девушки, которые жаждут посвящения».

— Не знаю, Пэм. Может, нам нужно пойти в полицию. Ведь Луизу Олбрайт убили в Роули, и она тоже писала этому типу.

— Ладно, она ему написала, ну и что? Не думаю, что Гилузо как-то связан с тем убийством, наверняка он просто старый засранец, которому хочется поразвлечься. Вполне возможно, он вообще не покажется. Но если явится, лапочка, мы же постоим друг за друга, разве нет? А если заметим что-то подозрительное, сообщим в полицию, и она ему покажет… В пятницу ты свободна?

— Пожалуй.

— А вдруг это какой-нибудь сексуальный красавец-итальянец с вот таким… — Пэм зашушукала, Салли захохотала. С Пэм всегда ухохочешься…

Плендер добился беседы с Лоусоном на фирме только для того, чтобы получить кое-какие данные о Вэйне. Но то, что он узнал, настолько потрясло его, что он тут же позвонил Хэзлтону. Старший инспектор приказал ему побеседовать с обеими девушками, выяснить, что, собственно, произошло и не получали ли они писем от «Абеля». Результаты, как доложил на следующий день Плендер, это не дало.

— Джой Линдли, та девица из канцелярии, говорит, что Пэйн всего лишь приглашал ее выпить. Никогда даже не пытался ее поцеловать, по крайней мере она так утверждает, и я ей верю. Вторая девушка, Моника Фаулер, утверждает, что временами он ее тискал и велел ласкать себя, но это все. Правда, нужно иметь в виду, что ей тогда было тринадцать и было все это четыре года назад. Говорить об этом она не хотела. И ее родители тоже. Собственно, Вэйна шантажировали они, а он был настолько глуп, что заплатил. Думаю, они уже жалеют, что опять раскопали всю эту историю.

— Ни одной из них он не писал писем?

— Нет. И никто не называл его Абелем, никогда это имя в связи с ним не слышали.

— Ну и что вы обо всем этом думаете?

— Трудно сказать, инспектор. По-моему, он не похож на убийцу, скорее бедолага, что тискает девочек где-нибудь за кустами. Но я вам хочу рассказать, что узнал от Лоусона. В последнее время они недовольны работой Вэйна. Полагаю, хотят отправить его на переквалификацию или что-то в этом роде.

— Поль, садись. Разговор предстоит неприятный. — Голос Лоусона звучал непривычно глухо. — Сегодня ко мне пришли из полиции, расспрашивали о тебе. Некий Плендер из Роули.

— Понимаю.

Лоусон продолжал все тем же напряженным тоном:

— Расспрашивали о тебе в связи со смертью Луизы Олбрайт.

— Да. Нашли письмо, которое, по их мнению, напечатано на моей машинке, каким образом — понятия не имею.

— Меня не интересуют подробности, Поль. Вот что я должен тебе сказать. Плендер хотел получить от меня дополнительные сведения — любые сведения — о твоем поведении и характере. Мне пришлось рассказать им о той девушке, родственники которой написали Брайану. Ведь иначе меня могли обвинить в сокрытии информации. И, боюсь, на этом их вопросы не кончатся. Так что извини меня…

— Понимаю. — Тик опять исказил лицо Вэйна. — Понимаю, ты должен был ему все рассказать.

— И еще вот что. Мне совершенно ясно и другим, полагаю, тоже, что в последние недели ты переживаешь серьезный стресс. Обнаружились некоторые факты — ну, хотя бы та история с туалетами, — которые показывают, что твои решения не всегда на высоте.

— Мы вернулись к прежней системе уборки. Все туалеты теперь полностью обеспечены туалетной бумагой. — Поль деланно рассмеялся.

— Это только пример. Хватает и других случаев.

Все тело Вэйна как-то обмякло, словно в хорошо сшитом костюме вдруг очутился другой обитатель. Лоусону было жаль его, но подобные чувства не имеют ничего общего с бизнесом.

— Раз уж полиция начала копать, не знаю, что она раскопает… что они могут раскопать… Надеюсь, ничего.

На столе замигал огонек телефона. Боб напустился на секретаршу, требуя, чтобы его не беспокоили.

— Есть предложение направить тебя на один из тех курсов, которые упоминались во время обсуждения доклада о повышении эффективности, — на курсы Джея Барнса Лоуренса. Ты о них что-нибудь знаешь?

— Знаю, что человек на таких курсах изображает начальника, а потом ему говорят, что он все делал неправильно. Спасибо, не надо.

— Поль, полагаю, ты не понимаешь ситуации. Я был на твоей стороне, сказал Брайану, что личная жизнь каждого человека — только его дело, но теперь, когда в дело вмешалась полиция, ничего не попишешь. Ты пойдешь на курсы. Начиная со следующего понедельника, на две недели. Когда вернешься, решим, что дальше. Или можешь на месяц уйти в отпуск, а потом посмотрим.

— Выбора у меня нет, да? Кто возглавит мой отдел? Разумеется, Эстер.

— Да, пока Эстер. Было бы лучше тебе на время уйти со сцены, лучше и для тебя, и для фирмы.

— Разумеется, прежде всего благо фирмы.

— Поль, нечего меня винить.

— Если я отправлюсь на курсы, что потом?

— Я сделаю все, что в моих силах.

Поль Вэйн встал, вновь заполнив свой костюм, словно в спущенный мяч опять накачали воздух. На лице его появилась улыбка, которую Боб Лоусон всегда считал неотразимой.

— Благодарствую. Остается лишь одно, так пройти эти чертовы курсы, чтобы этого Брайана Хартфорда удар хватил. Знаю, Боб, откуда ветер дует, это все не ты выдумал. Спасибо, что ты преподнес мне это так деликатно.

Лоусону полегчало. Он любил Поля, когда тот вел себя прилично. Отодвинул картину, прикрывавшую встроенный в стену шкаф, покрутил циферблат и открыл дверцы, за которыми скрывался богатый набор бутылок.

Налив виски, они оба выпили за успехи курсов Джея Барнса Лоуренса.

С увлечением Элис бриджем Поль смирился безропотно, но просил ее, чтобы по возможности она была дома, когда вечером он возвращался с работы. Когда холодно спросила «Зачем?» — ответа он не нашел.

— Бридж меня развлекает, занимает ум. Я играла еще в университете. Ты не знал?

— Нет. Помню, мы когда-то играли вместе, но не знал, что ты воспринимаешь это так всерьез.

— Видел бы ты меня до нашего знакомства! Я играла часто, и весьма неплохо, — зло фыркнула она. — Я тебе готовлю — чего ты еще хочешь?

— Не будем ругаться. Играй ты в свой бридж…

Его не удивило, когда вечером, после разговора с Бобом Лоусоном, Элис не оказалось дома. В духовке ему была оставлена запеканка. Поев немного, он собрался опять заняться стеллажом в подвале, как кто-то позвонил в дверь.

— Добрый вечер, мистер Вэйн, — сказал Плендер.

Поль отступил, чтобы сержант мог войти, но тот только покачал головой.

— Мистер Хэзлтон просил узнать, не могли бы вы прийти в полицию?

— В полицию?

— Нужно выяснить некоторые вопросы. Полагает, что в участке это сделать проще. Я с машиной.

Плендер наблюдал за Вэйном, который поднял руку к горлу, словно его душил воротник, но не возмутился и не протестовал.

Поль Вэйн был в полиции только раз, когда у него из машины украли приемник. Его удивило, как непринужденно там все себя ведут, мужчины болтали и шутили, словно в клубе. Когда он входил, дежурный сержант обратился к старухе с кошелкой:

— Ты опять здесь, бабка? За что на этот раз?

Ответ старухи перекрыл всеобщий хохот, к которому присоединилась и она сама.

— За что ее?

— За кражу в супермаркете. Одна из наших постоянных клиенток.

Свернули направо. «Точно как у нас в конторе», — мельком подумал Поль. Потом Плендер постучал в какую-то дверь, и они вошли в комнату, где стоял стол, зеленые шкафы с картотеками, а на серых стенах — фото полицейских спортсменов. Хэзлтон поднялся из-за стола. Лицо его лоснилось, рука была твердой и теплой.

— Мило с вашей стороны, что пришли. Мы подумали, будет лучше, если кое-что выясним в участке.

Поль, оглядев голую, неуютную комнату, подумал, что же можно выяснить в таком месте. Как могут люди, работающие здесь, понять мотивы своих ближних?

— Это суперинтендант Полинг.

Седовласый мужчина с тонкими чертами лица, надув губы, не подал Полю руки, только кивнул. Сидел в стороне, почти за спиной Хэзлтона, и казался нейтральным наблюдателем. Оба выжидательно взглянули на Поля. Тот чувствовал, что ему нужно что-то сказать.

— Полагаю, речь пойдет о той пишущей машинке.

— Машинка… да, с нее начнем, — охотно согласился Хэзлтон. — Мы хотели бы услышать от вас все, что знаете. Будьте добры повторить то, что рассказали мне вчера вечером, и добавьте все, что помните. Не спешите.

Плендер, сидевший у дверей, достал блокнот. Поль Пэйн говорил спокойно. Когда закончил, Хэзлтон покачал головой.

— Все это мы уже слышали.

— Больше мне нечего сказать.

— Вот фотокопия письма, отпечатанного на вашей машинке. Вам это ни о чем не говорит?

Поль начал читать.

— Это адресовано не Луизе Олбрайт.

— Я не говорил, что ей. Это письмо, адресованное исчезнувшей француженке.

— Возможно, это вообще не связано с тем случаем.

— Я и не говорил, что связано. Только спросил: ни о чем вам это не говорит?

— Совершенно ни о чем.

— А имя Абель? Вы знаете кого-нибудь по имени Абель? Вам оно никого не напоминает?

— Только что это скорее французское имя, чем английское. И эта девушка была француженкой. Помню одного французского киноактера, которого звали Абель Ганс.

— Но как же Абель, француз он или англичанин, добрался до вашей машинки?

— Я же сказал вам, что не имею понятия. Могу только предположить, что это случилось, когда машинка оставалась в доме без надзора, до того, как мы переехали.

— Но, мистер Вэйн… — Хэзлтон резко сменил тон, теперь в нем звучало насмешливое недоверие. Он выглядел как бульдог, готовый наброситься на жертву. — Вы хотите нас убедить, что кто-то, осматривая дом, чисто случайно увидел вашу машинку и подумал — вот счастливый случай, сяду-ка я и напечатаю письмо на том листе бумаги, который чисто случайно оказался у меня в кармане? Вы в этом хотите нас убедить? Для меня это звучит как нонсенс.

Вэйн казался потрясенным, но не испуганным.

— Я ни в чем не хочу вас убедить. Говорю же, не могу объяснить.

Старший инспектор ткнул в него длинным костлявым пальцем.

— Вместо этой ерунды попробуйте вот как. Это ваша машинка. Письмо напечатали вы. Хотели избавиться от машинки, воспользовались случаем и отдали ее дочери…

— Приемной дочери.

— Не перебивайте меня! — Казалось, он понемногу закипает. — Потом вы познакомились с этой девушкой, и что дальше? Ведь это не первое письмо от Абеля, не так ли? Что, если сообщу вам, что у нас есть еще письма, отпечатанные на той же вашей машинке, что бы вы на это сказали?

Голос Вэйна остался спокойным. Ему даже удалось улыбнуться.

— Сказал бы, что вашу француженку я никогда в жизни не видел и что, будь у вас еще письма, вы показали бы мне их фотокопии. И помните, инспектор, что я привык говорить с людьми. Вижу, когда кто-то блефует и пытается меня испугать. Это глупо. И, если позволите, старомодно.

Хэзлтон откинулся на спинку кресла так, что оно затрещало. Полинг своим тихим голосом перенял инициативу:

— Мистер Вэйн, когда вас посетил сержант Плендер… вы помните?

— Разумеется.

— Ваша жена сказала, что вы интересуетесь молоденькими девушками. Что она имела в виду?

— Ничего. — По лицу его скользнула усмешка, и тут же погасла, как огонь маяка.

— Она сказала это, потому что знала о Монике Фаулер? — Полинг ждал реакции на свой вопрос. Вэйну он был неприятен, но он был информирован и готов к нему.

— Да, она знает о Монике Фаулер.

— Ей было тринадцать.

— Ну и что?

— У вас были половые отношения?

— Нет. Я любил ее как… вроде как дядюшка.

Хэзлтон фыркнул. Полинг укоризненно покосился на него.

— Меня обвинили во всевозможных непристойностях. Я ничего не совершил, но был настолько глуп, что дал им какие-то деньги.

— Двести фунтов за молчание. Знаю, вы не согласны, но это было за молчание.

— Ну, если вы так называете…

— А как это называете вы? — холодно спросил Полинг. — Нас хотели обвинить в аморальном поведении. Но вы заплатили, и все было забыто.

— Меня никогда бы не обвинили. — Вэйн побледнел.

— Так почему вы платили?

Поль не ответил.

— Потом они написали вашей жене.

— Да.

— Но это был не единственный случай. Расскажите нам о других.

— Был… было это всего один раз.

— Расскажите нам.

— Речь о Шейле Винтертон. Было это семь лет назад. Мы знакомы были с ее семьей. Шейла брала у меня уроки французского. Я владею иностранными языками, так что я давал ей уроки.

— И что произошло? — Вэйн что-то пробормотал. — Я не слышал.

— Элис тогда работала по полдня. Однажды она вернулась и застала нас.

— Сколько лет было Шейле?

— Двенадцать. — И едва слышно добавил: — Это был единственный случай, клянусь, единственный. — Голова его упала на стол, плечи содрогались от рыданий.

Полинг поморщился. Эти неприятные сцены приходится терпеть. Весьма деликатно продолжал:

— А как насчет Луизы? Расскажите нам о ней.

Вэйн поднял залитое слезами лицо. Щеки у него дергались в тике.

— О Луизе Олбрайт мне нечего сказать, я едва ее знал, только раз поцеловал ее на прощание, сколько раз я могу повторять?!

Полинг встал, зайдя Вэйну за спину. Плендер тоже встал, зайдя ему за спину с другой стороны. Хэзлтон снова нацелил палец, но на этот раз шутливо-укоризненно:

— Нервы, нервы.

Тут Плендер нагнулся прямо к уху Вэйна.

— А родителям она рассказала совсем другое. Вы хотели заняться с ней любовью, но она не согласилась.

Хэзлтон тоже склонился к нему.

— Вы целоваться не любите, не так ли? Вы хотели ей показать, чем вас наградила природа, хотя это не Бог весть что. Это ее напугало, да?

— Вы позвали жену на помощь, — продолжал Плендер. — Думали, втроем будет лучше, чем вдвоем, что вас это расшевелит. Но все обернулось худо…

Вэйн, развернувшись на стуле, крикнул своим мучителям:

— Нет, нет, не было этого!

— Хорошо, расскажите нам, как это было, как все произошло.

— Я хочу сказать совсем другое. Я не могу, уже годы не могу, ни за что бы не смог, даже если б хотел.

Полинг вышел, тихонько прикрыв двери. Никогда не любил допросы, походившие на игру кошки с мышкой, хотя понимал, что иногда это нужно. Но когда почти через час он вернулся, Вэйн все еще не сознался. Галстук у него сбился набок, элегантный костюм утратил форму, хоть никто его не касался, на лице следы высохших слез. Полинг поблагодарил его за сотрудничество и отправил в патрульной машине домой.

— Нюхом чую, Вэйн не убийца, — сокрушенно сказал Хэзлтон. — Что-то за ним есть, но не убийство. Господи, ну и духота… — Он снял пиджак, рубашка на спине и подмышками была мокрая от пота.

— Но пишущая машинка…

— М-да… Что будем делать?

— Будем приглядывать за ним. Непрерывно. Если тут замешана какая-то девушка или женщина, должны же они где-то встретиться. И потрепите ему нервы, пусть знает, что за ним следят.

Когда Поль вернулся домой, Элис играла в бридж с собой по учебнику. Курила одну из своих тонких сигар, и в пепельнице были уже три окурка. Поль сообщил, что с понедельника его направляют на специальный курс и что он был в полиции на допросе.

— Я не хочу об этом ничего знать. Когда-то это могло меня интересовать, но не теперь…

— Говорю тебе, я могу потерять место.

— Найдешь другое.

— В полиции меня обвинили, что я убил ту девушку. И служанку Сервисов тоже. Обвинили впрямую.

— Какой душный вечер. — Сбросив платье, Элис осталась лишь в бюстгальтере и слипах. — И что ты пережинаешь?

— Знаешь ведь, что я их пальцем не тронул, ты же должна это знать.

Пожав плечами, она снова села.

— Полагаю, что «большой шлем» можно разыграть, если будет заходить партнер.

— Элис…

— Почему ты считаешь, что я должна это знать? Я не а паю ничего о тебе, ты не знаешь ничего обо мне. Если идешь в кухню, можешь принести мне бокал лимонада. Я хочу пить.

Это было в четверг вечером.

 

Глава XVIII

СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Июль.

Перечитывая последние записи, снова задаюсь вопросом: для кого я это пишу? Ответ: для себя. Да, но и для всех остальных тоже. Обращаясь к кому-то, не знаю к кому. Мой Идеальный читатель все поймет и все простит. Да, не сомневаюсь, ему будет что прощать.

Но прежде всего Идеальный читатель оценит мой талант. «Здорово сыграно», — скажет он, и я вижу, как восторженно мне аплодирует. Люди и не знают, как я талантлив. Это моя тайна. Мэтр говорил: «Славы, за которой так гонится весь свет, я не коснусь рукою, а презрительно отшвырну ногой».

Но и Фридрих Ницше жаждал признания друга, единственного друга. Вспомните названия глав в «Эссе Хомо»: «Почему я такой умный», «Почему я такой талантливый», «Почему я пишу такие мудрые книги». Как и Мэтр, я пишу для человека, который меня поймет. Это не Бонни. Она глупа, мое орудие, не больше. Она во власти страстей. А я их использую, я выше их.

В ту ночь ко мне явился Клейтон, чего не было уже многие годы. Мы вместе шли купаться, вода была ярко-ярко-синей (я знал, что она синяя, хотя и не видел этого, во сне я никогда не вижу красок). Я плыл под водой и видел ноги Клейтона, они шевелились, как бледные листья. Потом исчезли. Что-то сжало мне горло. Я знал, что это руки Клейтона, и заметался, чтобы вырваться. И тут проснулся, весь дрожа, в мокрой пижаме.

И вспомнил Клейтона, моего любимого брата. Такого умного… Дома у нас, наверху в мансарде, где постель была втиснута в угол под скатом крыши, так что я всегда стукался головой, когда садился, Клейтон вечно мучил меня загадками.

Вопрос: Ты хотел бы быть глупее, чем выглядишь, или выглядеть глупее, чем есть?

Ответ: И то, и другое невозможно.

Клейтон знал десятки и сотни загадок. Я выбивался из сил, пытаясь их разгадать. Но в школе и перед посторонними он меня защищал и любил меня. Нужно заботиться о младшем брате, говорили ему, и Клейтон подтверждал. Нужно слушаться брата, твердили мне, и Клейтон снова подтверждал.

Клейтон защищал меня. Когда мне было семь лет, мальчишки в туалете мучили меня, двое меня держали, а двое дергали за мошонку. Потом вдруг налетел Клейтон, страшный, как черт, и прекрасный в гневе, как Бог.

Клейтон — как Бог. Мне было семь, ему девять. Девятилетний Бог. Как Бог, он требовал, чтобы я почитал его. Поклонись, говорил Клейтон, и я кланялся. В мансарде я чтил его, чтил руками и губами. Клейтон был крутой Бог. Иногда я целовал ему ноги.

Как можно убить Бога? Это невозможно.

С безопасной площадки на вершине утеса он взирал на меня. Я висел на отвесной скале и плакал.

— Плакса, — сказал он. — Глупый маленький плакса боится высоты.

Море подо мной было белым от пены.

— Плаксу надо наказать. Плакса должен научиться лазать по скалам. — Спустившись чуть ниже, легко и ловко, он протянул руку, чтобы помочь мне. А я схватил за руку и потянул.

Кусок скалы, отломившись, медленно падал вниз. Клейтон засучил ногами. Отпустил руку, и я увидел, как он летит мимо меня. Не издал ни звука. Боги не кричат. Я видел в воздухе его тело.

Почему он не взял меня с собой? Ведь он был Бог. Почему я потом так легко вскарабкался на безопасное место?

Умышленно ли я стянул его вниз? Все так думали. Целую неделю после похорон никто со мной не разговаривал. Мансарда стала моей. Мне уже не нужно никого чтить. Клейтон умер двенадцатилетним.

Инстинкт заставляет человека уничтожать своих богов. Но боги бессмертны, они всегда возвращаются.

Я ненавижу женщин? Нет. Но представляю себе не только Идеального читателя, но и Идеальную женщину, прекрасную и покорную. Женщина должна видеть в мужчине своего Бога, как я видел в Клейтоне.

Представляю Памелу, которая мне написала. Черты ее тонкие и нежные, как и пальцы ее, волосы шелковистые, как волосы рейнской русалки. И конечно, она понимает высокие материи, умеет подняться над суетой, жаждет общности душ. Жаждет тела, но видит сквозь него дух.

Бонни недоступны эти сферы. Мысль ее все время возвращается к низшим вещам. Жаждет только крови, ни о чем больше не думает. Может быть, мне придется оберегать от нее Памелу, как берег меня когда-то Клейтон от злых мальчишек. Потом Памела будет чтить меня как Бога. Будет целовать мне ноги.

Бонни не способна воспринять бесконечность. Не способна воспринять Игру, смотрит на нее как на шутку. Бонни — мое низшее естество.

 

Глава XIX

ПРОИСШЕСТВИЕ В ПЯТНИЦУ

Детективу Билли Патерсону было двадцать три года; рослый, веселый, дерзкий полицейский любил пиво и девушек, именно в таком порядке. Еще он был лучшим центральным нападающим в команде полиции и одним из двух наибольших выпивох. Сообразительностью не отличался и умудрялся так и лезть на глаза.

Утром в пятницу они с коллегой ждали в конце улицы, когда Поль Вэйн выйдет из дому, чтобы оставить потом машину на станции. Патерсон тоже вышел и уселся в том же купе, что и Вэйн. Потом, постаравшись, чтобы вахтер в «Тимбэлс» узнал, что он из полиции, уселся в холле, читая комикс. Обедать Вэйн отправился в закусочную, где съел сэндвич и выпил две большие порции виски. Патерсон потягивал пиво у другого конца стойки. Тогда Вэйн и заметил его впервые. Возвращаясь в офис, оглядывался, следует ли Патерсон за ним.

Большую часть дня Патерсон провел в кафе напротив. У него был с собой приличный запас комиксов, казавшихся ему невероятно забавными, так что он не скучал. С развлечениями у Патерсона проблем не было. Единственное, что его беспокоило, — то, что была пятница. Он верил, что по пятницам ему не везет. Действительно, по пятницам он уже дважды терял поднадзорных.

Вэйн ушел из офиса без четверти шесть. Патерсон следовал за ним по пятам. Снова уселся в том же купе. В Роули, выходя со станции, Вэйн остановился, словно собираясь заговорить, но потом пошел дальше. Патерсона ждала патрульная машина, сопроводившая Вэйна до дома. Проследив, что тот вошел внутрь, остановились чуть подальше.

— Остаешься? — спросил Патерсон.

Его напарником был Тини Нобл, пожилой неудачник, вечно кислый из-за того, что его не повышают.

— Какого черта нам обоим терять время! В десять я тебя сменю.

Через пять минут за ним пришла машина. Патерсон устроился поудобнее и принялся за следующий комикс.

В доме было неуютно. Пепельница полна сигарных окурков, посуда немыта, в духовке пусто. Элис, видимо, играла в бридж. Поль Вэйн взглянул через окно на машину, стоявшую на улице. У него разыгрались нервы, казалось, по коже что-то ползает. Заглянув в кладовку в поисках чего-нибудь на ужин, он вдруг понял, что не может даже подумать о еде.

На столе в гостиной лежало письмо.

«Поль!

Элис.

Я ухожу. Сожалею, но это единственный выход. Если полиция начнет меня расспрашивать об этих девушках, я не выдержу, да и к чему мне это? И это, и все остальное. Ведь я старалась, хоть ты и не поверишь. Думаю, нет смысла склеивать то, что разбилось. Мы не подходим друг другу, вот и все.

Готовить у меня времени не было. Можешь поужинать в том новом ресторане, который ты недавно так расхваливал.

Р.S. Дженнифер я сказала. Ее это не удивило».

Поль был ошеломлен, как всякий, кто думает о чем-то так часто, что убежден — этого никогда не случится. Элис никогда не шутила, но он упорно убеждал себя, что это шутка и что сама она наверняка где-то штудирует учебник бриджа — пожалуй, в комнате Дженнифер? Отправился туда. Потом кинулся в спальню, взглянул на опустевший туалетный столик, потом, как будто все еще не веря, распахнул дверцы шкафа. Платья забрала, но не все. И перестелила постель. Стала бы она это делать, не думая возвращаться? Что, если спрятала куда-то одежду, чтобы уколоть его побольнее? Может, чемоданы в подвале?

Кинулся туда. Чемоданов не было.

Билли Патерсон, увлекшись напряженным сюжетом, перевернул страницу. Тут вдруг услышал какой-то шум, и мимо промчалась «кортина» Вэйна, с визгам резины свернувшая влево. Чертыхаясь, он завел мотор, что удалось только со второй попытки, развернулся и рванулся за Вэйном по Барджес-роуд. «Кортина», опередившая его на полкилометра, снова свернула налево.

Патерсон взглянул на часы. Без четверти девять, уже начинало темнеть. Ухватив руль одной рукой, схватил микрофон, связался с полицейским участком и доложил о происходящем. В результате он потерял время и, свернув на Кэри-авеню, спугался, не обнаружив «кортину». Притормозив на перекрестке, огляделся по сторонам. «Кортина» исчезла. Кэри-авеню одним концом выходила на Лондон-роуд, другим — на Мэшхолт Плейс. Машин было много, «кортины» — ни следа.

Вызвал участок.

— Патерсон. Я его потерял.

Дежуривший сержант Пинк возмутился:

— Что? Ты же стоял перед его домом.

— Он вылетел как ошпаренный. Пока я развернулся…

— Смотри, чтобы ты не вылетел, как ошпаренный, когда шеф узнает. Дай мне его номер. Давай прочеши окрестности, будь на связи да не спи за рулем.

«Пятница, — подумал Патерсон, — так я и знал».

Свернув комикс, уже хотел выбросить его в форточку. Но потом сунул в карман дождевика и поехал на Лондон-роуд.

Табачный ларек был закрыт, как и остальные магазины на Стейшен-роуд. Машин было мало. Темнело. Салли сказала:

— Не приедет.

— Еще только девять. Не нервничай, малыш. Если Абель Гилузо явится, нас-то двое.

— Письмо с тобой?

— Разумеется, — взмахнула большой матерчатой сумкой. — Мы его покажем, я скажу: вы Абель Гилузо, а я Памела Сексбомба и желаю вознестись к высотам наслаждения… Ну, у тебя уже были такие сексуальные приключения?

— Ничего я не знаю о сексуальных приключениях. Что-то у меня мороз по коже.

— Ты еще не видела моего чудо-защитника. Я имею в виду не презерватив. — Покопавшись в сумке, достала полицейский свисток. — Только свистну в него, Абеля как ветром сдует.

— Эта улица какая-то странная.

— Ну, воробыш, не трусь. Нормальная улица, такая нормальная, аж тошно.

Двое парней, присвистнув, перешли через улицу. Проезжавший автомобиль затормозил было, но тут же прибавил ходу.

Ребятам было лет по шестнадцать. Под густыми нечесаными космами — невзрачные прыщавые физиономии. Один из них начал:

— Ну, так что?

Другой подхватил:

— Если вы что-то ищите, мы к вашим услугам.

Салли к вульгарному приставанию не привыкла. Обиженно отвернулась. Памела спокойно сказала:

— Очень жаль, ребята, но мы ищем не вас.

— А у него есть что-то получше, чем у меня? — Положил руку Памеле на плечо. — Пойдем, я тебе покажу.

— Минутку. — Достала из сумки свисток. — Стоит свистнуть?

Парни недовольно отшатнулись.

— Ненормальная, — буркнул один. И они потащились дальше.

— Уже поздно. Я пошла домой. Пошли, Памела, поужинаем.

— Не думаю, что один из них мог быть Абелем. А ты?

— Не знаю, и мне все равно. Мне это не нравится. Пошли к нам, переночуешь.

— Подождем еще пять минут. Тебя не интересует, как он выглядит? Боишься, он горбун или заика? Нет желания порезвиться с горбуном? Это может оказаться интересным.

Вообще-то Салли нравилось в Памеле почти все — непринужденность, сексуальная раскованность, прямодушие, легкий взгляд на жизнь, — но иногда та ее утомляла, вот как сейчас. Отвернувшись, она ушла.

На углу оглянулась. Опершись о киоск, Памела прикуривала. Они обменялись воздушными поцелуями.

Через пять минут автомобиль, который вспугнули парни, выехал из-за угла, снова притормозил и остановился. Памела подошла ближе.

— Мистер Гилузо?

— Вы, конечно, Памела. — Нагнувшись, тот распахнул дверцу. Памела села, машина тронулась.

— Я представляла вас совершенно иначе.

Мужчина искоса взглянул на нее.

— И я вас тоже. По крайней мере, пока.

— Странно, вы не горбун.

— Горбун?

— Да это так, просто шутка. — И тут, почувствовав, что сзади кто-то есть, оглянулась. — У нас компания? Куда едем?

— Почему вы не пришли одна?

Снова повернувшись к водителю, не заметила вату, которую кто-то сзади плотно прижал ей к лицу.

 

Глава XX

СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Суббота, 23 июля.

Почему человек бывает разочарован, когда исполняется его желание, почему это его совсем не радует? Я искал ответа у Мэтра, но не нашел. Но, конечно, он тоже знал разочарования, радости, обращенные в прах, лучше, чем кто-либо из живущих на этом свете.

Памела… Я перечитал все то, что написал о ней лишь два дня назад. «Она понимает высокие материи, умеет подняться над суетой, жаждет общности душ…» и тому подобное. Все не то, не то. Она оказалась воплощенной ограниченностью, обычной современной пустышкой.

Слушаю часть ленты, которую мы записали. Пленками занимается Бонни. Она просто купается в этом. Не могу сказать, что и я наслаждаюсь, но отдаю ей должное. В известном смысле ограниченность Памелы нас оправдывает.

Мы все приготовили. Привязали ее как надо. Приведу только часть ленты, всего там гораздо больше.

Дракула: — Ты должна понять, Памела, с нами ты начнешь совершенно новое существование. Вступишь в иной мир, которого ты раньше не знала.

Памела: — Да кончайте вы эту ерунду. Если хочется извращенного секса — давайте.

Бонни: — Видишь? Дай мне, я…

Дракула: — Нет, Бонни.

Памела: — Что это? Что вы собрались со мной делать?

Дракула: — Памела, я хочу, чтобы ты поняла…

Памела: — Я не лесбиянка, но ничего, можно попробовать.

Дракула: — Послушай. Наслаждение, которого хотим мы с Бонни, — не сексуальное, хотя в нем может быть и секс. Это божественное наслаждение. Попытайся это понять. Можешь представить, что, подвергшись мукам, ты способна вознестись в иные сферы бытия, в сферы высшего намерения? Можешь ты представить возвышенную радость, когда сон становится реальностью? Помнишь, я в письме об этом спрашивал.

Памела: — Помню.

Дракула: — Скажи мне, в чем главная, самая прекрасная мечта?

Памела: — Откуда я знаю… Чтобы могла пойти на осенний показ мод Ива Сен-Лорана и могла заказать любое платье, которое захочу. Переспать на яхте с мужчиной, который окажется миллионером и подарит мне потом эту яхту.

Дракула: — И это все?

Памела: — Я бы лучше соображала, если бы вы развязали меня.

Дракула: — И ничего больше, ничего выше?

Памела: — Не знаю, что вы хотите от меня услышать.

Дракула: — Дело не в том, что мы хотим от тебя услышать, а в том, что ты хочешь сказать. Я тебе кое-что открою. Я — граф Дракула. А она — Бонни Паркер.

Памела: — Вы ненормальные. (Вопль.) Что она делает, пусть оставит меня в покое! О-о-о!

Бонни: — Бонни любит кровь, понятно? Кровь ее волнует. Я поцелую ее, эту ужасную рану.

Памела: — Убирайся. Пожалуйста, пусть она меня не трогает.

Дракула: — Оставь ее.

Бонни: — Тогда зачем мы здесь?

Дракула: — Нет, нет. Памела, ты не понимаешь, что означает болевой предел? Его испытывают атлеты, и те, кто в состоянии его преодолеть, приходят в мир, где боль не существует. Разве это только представление, что можно одолеть боль? Ведь атлеты превращают это представление в действительность. Вот и мы пытается сделать то же. Когда боль становится наслаждением и наслаждение — болью? Принимай это все как игру, а себя представляй игроком.

Памела: — О Господи Боже, спаси меня! (Шум; со связанными ногами она пыталась добраться к дверям, грохот падения).

Дракула: — Ну, ты уже понимаешь? Я твой господин. Я приказываю, ты должна подчиняться.

Памела: — Только потому, что ты мне связал ноги, мерзавец.

Дракула: — Детали не важны, важен сам факт. Тебе достаточно представить себя рабыней…

Бонни: — Ну хватит. Давай что-то делать.

Дракула: — Нет, ты не понимаешь. Памела, преклони колени. Целуй мне ноги.

Последние слова я произнес размеренно, как добрый господин своему слуге. Ответом мне был поток мерзких оскорблений, которые я приводить не буду. Вообще не буду. То, что происходило потом, меня возбуждало и отталкивало, но я был разочарован. Игра должна была быть Вещью в себе, некоей самоценной действительностью. Но не вышло…

Примечание.

Я уже писал, что в том, что мы делали, был и секс, но его из Игры следует исключить. Что мы с ней проделывали в этом случае? Не помню.

Магнитофон. Вот в чем ошибка. Правда, Бонни так не думает, непрерывно слушает ленту и млеет от удовольствия. Но больше я не позволю. Меня пугает то, что звучит с ленты. Это не та правда, которой я ожидал.

Бонни. Как она кровожадна. Мои цели — чистота души, идеальные связи, ее — резать и истязать. Когда-то и я хотел того же? Да, но я хотел большего. Бонни ищет только удовлетворения для себя, а не идеальную Игру. Это недопустимо. С этим нужно кончать.

Вчера вечером она смеялась надо мной, спрашивая, почему Дракула забыл свою роль вампира. Но меня волнует Игра, ее абстрактное совершенство. Я не люблю запаха крови.

Все это я пишу на другой день, в субботу, в состоянии глубокой депрессии. Не уверен в своих идеях и желаниях, и не знаю, стоит ли продолжать. То, что я совершил, — зло с обычной точки зрения. Но какие критерии здесь нужны? Мэтр говорит: «Все «дурные» поступки вызваны чувством самосохранения, или, еще точнее, ожиданием удовольствия и стремлением избежать наказания, боли; и такие мотивы не могут считаться злом».

Или он же об одиноком существе, что скрывает свои мысли и живет в норе своего воображения: «Время от времени он мстит за то, что вынужден скрывать свои чувства, за свою вынужденную изоляцию. И выходит из своей норы, ужасный с виду, и слова его и дела вдруг взорвутся во всю мочь и, возможно, погубят его самого. Так же живу и я…»

Я — этот одинокий скрытный человек, я — Фридрих Ницше. А вы там, снаружи, вы все остальные, не скрываетесь ли и вы в своих норах?

 

Глава XXI

КОНЕЦ ПЯТНИЦЫ

В двенадцатом часу кто-то позвонил в дверь. Нора взглянула на мужа.

— Это он.

Бригадный генерал решал кроссворд в «Таймс». В ответ на ее слова вяло взмахнул рукой, словно это могло выключить звонок.

— Наверняка хочет устроить скандал. Ты должен от него как-нибудь избавиться.

— Не знаю…

— Чарлз, но неужели должна идти я?

Снова задребезжал звонок.

— Не знаю, что мне ему сказать…

— Да просто пошли его прочь.

Под дверью стоял Поль Вэйн.

— Надо же, — с наигранным удивлением произнес генерал. — Это ты, Поль…

Зять насупился.

— Как там погода? — Генерал вышел на крыльцо, взглянул на звезды. — Дивная ночь. Как дела, Поль, дорогой?

— Элис у вас?

Генерал только тут заметил, что Поль нетрезв. Внешне это не бросалось в глаза — чуть растрепанные волосы, нечищенная обувь, странный взгляд, — но человек, который перевидал столько пьяных, как генерал, не испытывал ни малейших сомнений.

— Элис, — протянул он, словно речь шла о какой-то странной зверушке. — Ты ищешь Элис…

— Вы не хотите меня впустить?

— Ну что ты, Поль. Я только…

Они уже стояли в прихожей. Открылись двери в салон, на пороге появилась Нора, решительно шагнувшая в их сторону.

— Что тебе надо?

— Лишь узнать, тут ли Элис. Хочу поговорить с ней.

Покосившись на лестницу, словно прикидывая возможность преградить ему путь своим телом, Нора неохотно сказала:

— Ну, не будем же мы разговаривать в дверях.

Генерал зашагал за ними, донельзя счастливый, что вместо него решать приходится другим.

— Выпьем по капельке? — предложил он.

Поль предложение проигнорировал.

— Значит, Элис у вас.

— Она легла. Приняла снотворное. Будить ее я не дам. — Нора грозно придвинулась к Полю, сразу став словно выше ростом. — Элис ушла от тебя навсегда. Судя по ее рассказу, я этому не удивляюсь.

— Вы что имеете в виду?

— Школьницы… — Нора демонстративно отвернулась. — А теперь ты опять впутался в грязное дело. Полагаю, она слишком долго терпела…

Поль поднял руку. Нора, отшатнувшись, тихонько вскрикнула. Генерал, подскочив, схватил его.

— Вот что, Поль, я тебя прошу…

— Пустите меня, вы что, с ума сошли? — Он вырвал руку. — Я хочу говорить со своей женой.

— Элис спит. Я тебе запрещаю. — Нора решительно загородила дверь. — Бели хочешь что-то сказать, — напиши ей. Или позвони. Только сомневаюсь, что она будет тебя слушать.

Поль Вэйн выглядел таким несчастным, таким совершенно потерянным и отчаявшимся, что генералу стало жалко его.

— Не могли бы мы, дорогая… Поль все-таки имеет право…

— Нет. — Словно чувствуя, что опасность миновала, Нора отошла от двери. — Элис крайне измотана. Не позволю ее беспокоить. — Как охранник, она выпроводила Поля из дому.

Генерал вышел следом и нагнулся к окошку машины.

— Поезжай осторожнее, чтоб чего не случилось. Нора все же права, понимаешь, нынче Элис не до разговоров. Пережди день-два, увидишь, все придет в норму. Ты же знаешь женщин.

Машина сорвалась с места, буксуя на песчаной дорожке. Задние огни исчезли за поворотом.

— Нужно было пустить его к ней.

Нора постучала ногой по земле.

— Весь гравий рассыпал…

 

Глава XXII

ТЯЖЕЛЫЙ УИК-ЭНД

Субботнее утро, половина десятого. Когда Вэйн открыл дверь, Хэзлтон сразу подумал, что перед ним человек конченый. Тот не только был в несвежей рубашке и мятых брюках и не выглядел уже как огурчик, но вдобавок был небрит, и несло от него спиртным. Нос заострился, покрасневшие глаза странно блестели. Хэзлтону приходилось видеть людей на грани срыва, так что признаки эти были ему знакомы. Хватит любой мелочи — и что потом?

Честная игра, как ее понимал старший инспектор, всегда была вопросом тактики, и на этот раз тактически верным он считал игру в открытую. Отказавшись присоединиться к Вэйну, цедившему виски, сказал:

— Обойдемся без обиняков. Вчера за вами следил наш человек. Вечером вы от него избавились. Куда вы ездили?

Вэйн выглянул в окно:

— А, вы отозвали своих соглядатаев!

— Пока. Когда пришлем их снова, то позаботимся, чтоб вы так легко не скрылись. Итак, мистер Вэйн?

— Что?

— Где вы были?

Вэйн покрутил в пальцах бокал.

— Черт побери, а вам какое дело? Я-то скажу, но при чем тут полиция?

Хэзлтон ждал. Вэйн подтолкнул к нему листок бумаги.

— Вот что ждало меня, когда я вечером вернулся с работы. Милое послание, не так ли?

Хэзлтон перечитал письмо.

— Что означает «и все остальное»?

— Мы уже говорили об этом. Недавно. Что… что я ничего не сделал.

— Да, говорили. Значит, вот на что она намекает… Значит, ваша жена боится, не имеете ли вы какого-то отношения к убийству?

— Дьявол, ну конечно, нет. Вы преследуете меня, пытаетесь пришить мне это дело. Меня кто-то…

— Да?

— Нет, ничего.

Вэйн казался перепуганным. Почему?

— Значит, вы нашли это письмо. Что потом?

— Я ушел из дому и напился.

— Не сразу. Домой вы вернулись около семи, а ушли без четверти девять.

— Черт, да я не знаю, что делал. Пил. Сидел и думал. Потом ушел из дому, хотел забыться.

— Из дому вы вышли в двенадцать сорок три. Наш человек говорит, что вы оторвались от него намеренно. Почему?

— Это труда не представляло. — По губам скользнула легкая усмешка. — Мне не нужен был хвост.

— Никто больше вас не видел.

Вэйн пожал плечами.

— Вы вернулись в двадцать три пятьдесят семь, за три минуты до полуночи.

— Ну, если вы так утверждаете…

— Где вы были?

— Пил. Не в городе, возможно потому ваши люди меня и не видели. Я поехал в паб в Прантинге, полагаю, он именуется «У Орла», потом в еще один, и еще… Один из них — на выезде.

— «Дети Герцога?»

— Может быть. Мне хотелось изрядно напиться. С вами такое бывало, инспектор, чтобы вы хотели напиться и не получилось? Вы ведь тоже человек?

— Пабы закрывают в одиннадцать. Дорога домой не могла занять целый час.

В больных глазах Вэйна появилось виноватое выражение.

— Я поехал навестить своих родственников — генерала и стерву-тещу. Хотел видеть свою жену. Но меня к ней не пустили. Не хотели ее будить.

«Будь там я, — подумал Хэзлтон, — вышиб бы к чертям двери спальни и выволок ее за волосы».

— И когда это было?

— Не знаю. В двенадцатом часу.

— И уйдя оттуда, отправились прямо домой?

— Полагаю, да. Говорю вам, что толком не помню.

Хэзлтон закрыл блокнот.

— Вы пока остаетесь здесь? Люди в вашей ситуации иногда переезжают в гостиницу.

— Вы хотите знать, что сделаю я… — Подойдя к письменному столу, Поль взял визитку и сунул ее детективу: — Мой адрес с понедельника на ближайшие две недели.

Хэзлтон прочитал:

«Школа менеджмента Джея Барнса Лоуренса. Геттингем Кастл Хемпшир».

— Мистер Джей Барнс Лоуренс ведет какие-то дурацкие курсы для руководящих работников, напичканные всевозможными идиотскими тестами. И меня туда отправляют из-за того, что вы лезете в мои дела. Что следите за мной. Торчите в офисе, следите за мной, пристаете к Лоусону, выспрашиваете что только можно. Вы преследуете меня.

Хэзлтон убрал визитку в карман.

— Если не возражаете, я ее оставлю. На вашем месте я перестал бы пить. В порядке подготовки к тестам.

Двадцать три ноль-ноль. Телефон все не отвечал. Наконец Салли отчаялась и решилась. Набрав номер полиции, попросила к телефону инспектора Хэзлтона.

Пятнадцать ноль-ноль. Полинг был дома. Хэзлтон говорил с ним по телефону.

— Похоже, наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки. Девушка была в контакте с Абелем. И у нас есть адрес.

Полинг как раз пытался идентифицировать римские монеты, купленные на распродаже. С тяжким вздохом отложив их в сторону, через полчаса был в управлении.

— С Салли Лоусон я уже разговаривал — она встречалась с Рэем Гордоном.

— А, с журналистом. Он тут замешан?

— Вряд ли. Девушка работает в «Тимбэлс» в Лондоне, ее отец — коммерческий директор. Ее приятельнице Памеле Уилберфорс попал в руки один из тех порножурнальчиков, посредством которых завязываются знакомства. Не обычный журнал знакомств, понимаете, а такой, что продаются в Сохо.

— Вряд ли я знаком с такими изданиями.

— Он здесь.

Журнал назывался «Познакомьтесь!». Состоял он весь из объявлений под номерами, за исключением вступительной статейки о том, как приятно встречаться с новыми друзьями, с факсимильной подписью «Берт».

Полинг прочитал:

«Е 63. Эффектная, сексуально развитая дама, 25, с удовольствием примет в своей квартире щедрых солидных мужчин. Удовлетворение гарантируется. Лондон.

E 64. Коммерсант, 30, ищет знакомств с женщинами без предрассудков. Любитель азартных игр и ТВ. Эссекс.

Е 65. Я — Стелла. Я хороша собой, у меня красивый муж. Хотите смотреть на нас или заняться втроем? Пол значения не имеет. У нас свой дом. Лондон — Сассекс».

— Что значит — «любитель ТВ»? Полагаю, речь не идет о вечере в кресле перед экраном.

— Я спросил Салли Лоусон. По-видимому, речь идет о трансвестизме. Для извращений есть различные коды. Она говорит, все, кому нужно, знают, о чем речь.

— Тут одни проститутки и проституты?

Хэзлтон, покачав головой, показал на следующее объявление.

«Е 66. Супружеская пара, молодая, спортивного типа, ищет партнеров по сексу. Никаких извращений, никаких профессионалов. Северный Уэлс».

— Уилберфос показала журнал Лоусон, и они решили ответить на некоторые объявления. Салли утверждает, мол, это была только шутка, но если хотите знать мое мнение, они воспринимали это наполовину всерьез. Ответили и на это. — Перевернув несколько страниц, показал объявление.

«Е 203. Вас интересует Дракула? Фильмы ужасов? Бонни и Клайд? Джентльмен с помощницей, желающие достичь иной реальности путем освобождения эмоционально-психических сил, ищут знакомства с заинтересованными в этом женщинами. Бленкшир, Роули и окрестности».

— Видите номер?

— Тот же, что на конверте из сумки Луизы.

— Вот именно. Словом, Уилберфорс ответила на объявление, но продолжать они не решились. Ответ от «E 203» был подписан «Абель» и показался им настолько забавным, что они показали его Луизе Олбрайт — та ведь вечно твердила, что хотела бы пережить какое-то приключение. Салли Лоусон знает, что Луиза написала «Абелю». Но не знает, что было дальше.

— Почему же она не сказала нам раньше? Или, точнее, почему заговорила сейчас? — Хэзлтон давно не видел Сноба таким возбужденным. — Знать такое и не сообщить нам…

— Полагаю, ее отговорила Уилберфорс. И теперь, придя к нам, она исполняет долг. Они решили заняться этим на свой страх и риск. Уилберфорс написала Абелю, тот ответил, и вчера вечером они должны были встретиться у табачного киоска на Стейшен-роуд. Для безопасности решили идти вместе. Абель не явился, девушки поссорились, Лоусон ушла, оставив там подругу. Потом звонила ей — безрезультатно. Перепугавшись, позвонила нам. Ну, я связался с Сандерсом из лондонской полиции, и те зашли к Уилберфорс домой. Открыла им хозяйка, девушки не было, и, судя по всему, она и не вернулась.

— Письмо от Абеля у Лоусон?

— Нет, оно осталось у пропавшей. Помнит только, что было напечатано на машинке и что некоторые фразы показались им смешными. Думали, что это что-то вроде кружка черной магии; похоже, они были правы. На конверте был адрес, только Лоусон его не помнит. И фамилию тоже, что-то вроде Гил или Гал, она сочла его итальянцем или мальтийцем.

— Полагаете, она что-то скрывает?

— Она перепугана до смерти, — спокойно ответил Хэзлтон, — рассказала все, что знает.

Сноб листал журнал.

— Странные бывают у людей интересы. Трансвестизм, вулеризм, групповой секс. Не могу понять, что в них привлекательного. Внизу тут указан адрес, куда посылать письма, и даже приглашают заходить. Пожалуй, стоит туда выбраться. Похоже, нас ждет тяжелый уик-энд.

«Нас — это хорошо», — подумал Хэзлтон.

Семнадцать ноль-ноль. Хэзлтон, собственно, не имел ничего против работы в уик-энд. По крайней мере, не приходится полоть грядки и подстригать живую изгородь, чего он терпеть не мог. Но сержант Брилл, выделенный ему в помощь, собирался вечером на свидание и его совсем не радовала перспектива застрять на службе. Хэзлтон предпочел бы взять Плендера, но того, как позднее оказалось, к несчастью, не было на службе. Будь с инспектором Плендер, в тот же день они могли бы задержать маньяка и спасти как минимум одну жизнь.

У Брилла, Чарли Брилла, было помятое лицо футболиста и немодная короткая стрижка. Мужчина он был честолюбивый и любил напоминать начальству о своих достоинствах. В машине пролистал журнал «Познакомьтесь!».

— Знаете, мистер инспектор, каким образом они пересылают письма? Здорово придумано. Отвечая на объявление, письмо кладете в чистый конверт, на обратной стороне пишете номер объявления и отправляете его Берту в другом конверте вместе с гонораром. За фунт можете написать четыре письма. Берт вскрывает конверт, забирает деньги, смотрит на номер на обороте чистого конверта, надписывает адрес и отправляет письмо. Адресов не знает никто, кроме Берта, — Вестфилд Гроу, 123 Б.

Хэзлтон содрогнулся.

— Давно пора запретить такие штучки.

Пересекая юго-восточные предместья Лондона, через Бромли, Бекенхем и Пендж они добрались до Ист-Далвича. Ехали по широким, тенистым улицам, где большие ветшающие викторианские особняки, давно разделенные на квартиры, ждали жадных рук строительных подрядчиков. Вестфилд Гроу была одной из таких улиц. Детишки, игравшие в мяч, с любопытством уставились на них. Дом построен был из светлого кирпича, к обшарпанной входной двери вела лестница, но квартира 123 Б была в полуподвале. Сойдя по ступенькам, постучали.

Двери отворил прыщавый парень лет семнадцати, с редким пушком на подбородке. Взглянув на них без всякого интереса, произнес только:

— Ну?

— Мы хотим поговорить с Бертом.

— Ну… — Парень проводил их в запущенную контору, где стоял небольшой письменный стол, заваленный грудой писем, три кухонных стула и картотека. Двери напротив входа вели, очевидно, в другие комнаты. Парень сел за стол, облизывая марки и шлепая их на конверты, словно дело шло о жизни и смерти.

Хэзлтон присел на один из кухонных стульев, Брилл спросил:

— Ты не Берт?

— Нет. — Парень нажал три раза кнопку звонка. — Знаете, зачем это?

— Вызываешь Берта.

— Один звонок — посетитель, два — проблемы, три — легавые.

— По нам, значит, сразу видно?

— Легавых я понавидался. Вижу их насквозь.

Могучие фигуры детективов заполняли комнату. На губах Хэзлтона появилась улыбка, не предвещавшая ничего хорошего. Встав, он подошел к столу, взял пачку писем и швырнул на пол. Потом крепко ухватил парня за ухо. Тот взвыл, попытался вскочить и замахнуться на Хэзлтона. Инспектор завернул ему руку за спину.

— Нападение на сотрудника полиции, вы это видели, сержант? Идите за Бертом и, если попробует скрыться, задержите его.

Брилл уже направился к дверям и протянул к ним руку, когда те открылись. Вошла женщина небольшого роста с обесцвеченными волосами. Очки ее были отделаны полудрагоценными камнями, короткое облегающее красное платье с большим вырезом и красные туфли на шпильках дополняли наряд.

— Что это, что происходит? Что вы делаете с Джорджем? — Она остановилась в дверях.

— Это Джордж? Мне не нравятся его манеры. — Хэзлтон так пнул парня, что тот пролетел через всю комнату и врезался в картотеку. — А вы нам поможете, да? Мы ищем Берта.

— Я — Берт. И закройте рот, в этом нет ничего удивительного. Большинству клиентов не нравится иметь дело с женщиной. Когда придут сюда — другое дело, но приходят немногие. Меня зовут Альберта, сокращенно — Берт. Вы не клиенты, не так ли?

— Вы это прекрасно знаете. — Старший инспектор показал ей удостоверение и отодвинулся от двери. — Брилл, взгляните, что там.

— Много вы себе позволяете. — Сев за стол, женщина сложила руки на груди и молчала, пока Брилл не вернулся, покачав головой.

— Кухонька и спальня, ничего больше. Одна постель. Никаких следов постоянного пребывания мужчины.

— Я вам скажу почему. Его давно уже нет.

— Но был?

— Недели две назад я его выгнала. Звали этого лодыря Алистером. Он размечтался, что я буду делать всю работу, он заграбастает все деньги, а мне оставит на карманные расходы.

— Алистер, а как полностью? — Хэзлтона разговор забавлял.

— Не знаю. Что вам угодно?

— Небольшую информацию о вашем предприятии.

— Вы нездешние, да? Из местной полиции тут уже были. Я им сказала и повторяю вам, что у меня здесь служба переписки, и все, и ни за что больше я не отвечаю. На каждой странице журнала написано, что пересылка по почке порнографии запрещена. Ну а если какой-то дурак это делает, я при чем?

— Послушайте, мисс… как ваша фамилия?

— Норман.

— Меня сейчас не интересует, как вы ведете дела. Кстати, давно вы этим занимаетесь?

— Всего несколько недель. А что?

— Начинали с Алистером, да?

— Нет. Он был, так сказать, временным постояльцем. Постель и стол. Эту идею подали мне друзья. Журналов вроде нашего выходит не меньше десятка.

— И, судя по груде конвертов, дела идут неплохо.

— Мы удовлетворяем спрос.

— Верно. Вы все делаете сами? Только с Джорджем?

— Вот именно. Джордж наклеивает марки, рассылает письма. Кое-кто из приятелей ему помогает. И кроме него — только я. — Она взглянула на свои розовые ногти. — Вам нужен Джордж?

— Кому он нужен? Ручаюсь, что даже собственной матери он ни к черту.

Джордж направился к дверям.

— Минутку, сынок. Ты нам не нужен, только имя и адрес. Продиктуй сержанту.

Когда парень ушел, Альберта Норман скрестила полные ноги.

— Чем я могу вам помочь? Стараюсь не нарушать законы.

Голос ее звучал глухо, словно был из какого-то синтетического материала. Хэзлтону вся она казалась фальшивой, как плохая актриса. Но сейчас было не до этого.

— Нужны имя и адрес одного из ваших клиентов.

— Это секрет, по крайней мере так должно быть, — сказала женщина, и Хэзлтон понял, что с ней проблем не будет. Более того, чувствовал, она знает, о чем он хотел спросить. — Пожалуй, я должна дать вам сведения. Мужчины всегда добиваются своего, да? Какой номер?

— Е 203.

Поставив картотечный ящик на письменный стол, покопалась в бумагах, вынула листок и протянула его Хэзлтону. Листок был заполнен на машинке, в левом верхнем углу стояло «Е 203». Ниже — адрес: «Абель Гилузо, Бэчстед Фарм, Ист-роуд, Саттон Виллис».

— Я это возьму.

Хозяйка не протестовала.

— Вы видели когда-нибудь этого Гилузо?

— Нет, никогда здесь не был. Только посылал деньги и письма, как большинство клиентов. Потом я эти письма пересылаю дальше, вот и все.

— Хорошенькое дельце, — одобрительно заметим Брилл, — А что здесь? — И положил руку на шкафчик картотеки.

Метнувшись с криком от стола, женщина стукнула его по плечу. Брилл чувствовал, как к нему прижалось пышное горячее тело, потом упали вычурные очки, и он нагнулся их поднять.

— Ну, так что у вас здесь?

— Это мое дело. И, кроме того, шкаф заперт.

— Ну-ну, — нетерпеливо перебил инспектор. — Мне дела нет до ваших сомнительных делишек. Откройте!

Достав из сумочки кольцо с ключами, открыла шкафчик. Внутри оказалось собрание сексуальных побрякушек, от странного вида презервативов до массажных средств, держателей и резиновых муляжей. Брилл загоготал.

— Зачем вы запираете? Ведь это можно прикупить где угодно.

— Приятели Джорджа вечно все таскали…

Хэзлтону показалось, что их нарочно пытаются отвлечь.

— Гилузо… Вы говорили с ним по телефону или получали письма?

— Нет, говорю же вам, достаточно заполнить бланк, писать совсем не надо.

— Вы регистрируете письма, которые пересылаете дальше?

Женщина покачала головой. Хэзлтон наклонился к ней поближе.

— Вы влипли, Берта. Влипли по-крупному. Нам нужно найти Гилузо, и, полагаю, вы знаете, где он, не так ли?

Хозяйка снова покачала золотистой головкой.

— Если вы лжете, Берта, то многим рискуете. У вас есть его адрес, не говорите, что это не так. Сколько писем получил Гилузо? И что еще вы о нем знаете?

— Ничего я не знаю. Никогда я его не видела, ни о чем не говорила. Сколько писем? Не знаю, пять, шесть…

Чуткий нос старшего инспектора что-то учуял. Он убежден был, что Берта лжет.

— Вы ведь вскрываете письма, не так ли? — заметил Брилл. — Этого делать не полагается, но вы делаете. Потом, разослав их, получаете возможность шантажировать клиентов. Ручаюсь, это приносит вам неплохие деньги.

Снова покачав головой, она сняла очки и стала крутить их в руке.

— И кстати, зачем вы носите очки? — Взяв их, подал Хэзлтону. — Обычное стекло. Я обратил внимание, когда поднимал.

Женщина заморгала.

— Я ношу очки из-за клиентов. Тем, кто сюда ходит, это нравится. И видите, — она вскрыла конверты нескольких писем, посыпались фунтовое банкноты и чеки. — Раз с них перепадает столько денег, почему бы и не угодить?

Хэзлтон чувствовал, что теряет время. Берта наверняка каким-то образом приторговывает порнографическими материалами, но ему казалось излишним копаться во всей ее картотеке. Взяв со стола ящик с карточками, подал ее Бриллу.

— Вы меня лишаете источника существования.

— Будьте довольны, что не забираем вас. Если не найдем то, что нужно, вернем.

— Вам это ничего не даст. По большей части адреса — фальшивые.

— Увидим.

Когда они ушли, Берта Норман схватилась за телефон.

Восемнадцать тридцать. Поселок Саттон Виллис находился в южной части графства, километрах в двадцати от Роули. Им долго пришлось тянуться по дорогам, забитым машинами, которые бампер к бамперу по-черепашьи ползли на уик-энд к морю, потом свернули на проселок. Все еще было жарко, и когда Брилл возился с карточками, те так и липли к пальцам. Закончив, вернул их в ящик.

— Ничего интересного, инспектор, только имена и адреса, по большей части фальшивые, особенно мужские. Например, Джон Джонс, Абернети-стрит, 84, Уорчестер. Несколько Смитов, причем Уильямов. Женщины, полагаю, этим себя не утруждают, их имена звучат правдоподобнее. Вполне естественно, ведь у мужчин по большей части жена или семьи, а женщины или ищут приключений, или же они так называемые профлюбительницы. У моей девушки тоже есть приятельницы, которые за несколько фунтов готовы на что угодно.

— В самом деле? Ну, тогда будьте начеку.

— Лу никогда себе такого не позволит. Знает, ей это даром не пройдет. Вот поворот на Саттон Виллис.

Они повернули направо. Хэзлтон задумчиво произнес:

— Абель Гилузо. Это не Джон Джонс. Вполне может быть его настоящим именем, если он иностранец.

Саттон Виллис состоял из двух десятков домов, включая магазин. У старика прохожего спросили дорогу к Бэчстед Фарм.

— Вы ищете Бэчстед Фарм?

— Вы что, глухой, дедуля? Я вас об этом и спрашиваю, — не выдержал Брилл.

Старец собирался еще что-то сказать, но передумал.

— На развилке сверните налево, километром дальше направо будет проселок. Ферма рядом с ним, увидите с дороги. — И отвернулся.

Свернув на развилке на узкую полевую дорогу, притормозили. Проехать пришлось не километр, а добрых два, пока не остановились и вышли. Хэзлтон выругался.

На обочине дороги стояла табличка:

«Бэчстед Фарм. Дом и участок в 3 акра. Продажа по договоренности. Обращаться к Дж. Дарлингу и компании, Бишопгейт, Роули».

Табличка была старой, краска выцветшей.

За лужайкой было видно что-то вроде заброшенного фермерского дома. Коща подошли ближе, впечатление подтвердилось. Перед ними оказался типичный небогатый кирпичный фермерский дом, окна заколочены досками. Несколько флигелей, деревянных сараев в различных степенях обветшания окружали засоренный травою дом. Кошка осторожно пробиралась среди жестянок и битых бутылок. Молча обошли вокруг дома. За ним оказался пруд, с виду глубокий и грязный. Поломанная калитка вела в поле, заросшее бурьяном. Брилл пнул двери черного хода, те подались.

— Открыто, — сообщил он и нагнулся к замку. — Кто-то вышиб замок. Но, похоже, уже давно.

Хэзлтон помнил, что нашли они в Доме Плантатора, и не слишком рвался внутрь. Брилл принес из машины фонарь и Хэзлтон пропустил его вперед. Сержант, светя фонариком, вел шутливый комментарий.

— Полагаю, кухня. Господи, ну и вонь, что тут, рокфор ели, что ли? Смотрите под ноги, инспектор, тут, похоже, сухое дерьмо, и не собачье. Гостиная. Тут кто-то развел огонь, но уже давно. Коридор, лестница. Да, по этой лестнице лучше не бегать.

Ступени были сломаны, трех вообще не хватало. Когда Брилл постучал по перилам, кусок их отвалился.

— Не знаю, что вы думаете, инспектор, но я бы сказал, что последнее время тут никто не занимался незаконной деятельностью.

Хэзлтон оставил этот очевидный факт без комментариев. Развязность Брилла действовала ему на нервы. Когда вышли на улицу, зашагал к сараям и с ходу распахнул первые же двери. Что-то зашуршало. Во тьме сверкнули глаза. Брилл включил фонарь, им навстречу метнулась крыса и исчезла за углом.

— Что она там нашла, хорошенький кусок мяса? — не унимался Брилл. Фонарь осветил дохлого голубя. — Нет, только косточки на один зубок. Похоже, тут когда-то хранили уголь. Посмотрим дальше?

Но и в других сараях ничего интересного не было, только поломанные мотоциклы, тракторные запчасти да ржавый инструмент. Закончив осмотр, они, отряхиваясь, еще раз оглядели запущенную ферму.

— Вопрос в том, — заметил Хэзлтон, — почему Гилузо указал этот адрес, как доставляли ему письма, куда он приезжал за ними и откуда. — И хлопнул себя по лбу. — Табличка «Продается»! Ведь рядом с нею — ящик!

Почтовый ящик был обычным, деревянным, с узкой щелью, какие популярны скорее в Америке, чем в Англии. Замок с него Брилл свернул монтировкой. Внутри оказалось письмо, адресованное А. Гилузо, с номером «Е 203» на обратной стороне конверта. Письмо отправили из Ист-Далвича, видимо, Джордж или Берта. Писала некая Эстер, сообщившая номер своего телефона и утверждавшая, что она весьма сексуальна, ей двадцать один год и она многое умеет. Живет не в Сассексе, но зато держит уютный домик в Бэйсуотере. Обожает изобретательный секс и убеждена, что способна удовлетворить любого мужчину. Рассчитывала на небольшой сувенирчик.

— Эта сексбомба уже не попадет Дракуле в когти, — заметил Брилл.

Эта капля переполнила чашу терпения Хэзлтона:

— Брилл, это не шутки. Речь идет о маньяке-убийце. Вы что, не понимаете?

Брилл лишился дара речи. Когда, наконец, пришел в себя, воскликнул:

— Дракула, инспектор!

— В чем дело?

— Есть лист бумага? Блокнот… — Опершись о машину, что-то написал, потом, сияя, обернулся и подал листок Хэзлтону. На нем стояло: «Абель Гилузо — Бела Лугоши».

— Меня надоумил Дракула из объявления. Это анаграмма, как видите. Вот и тренировка с кроссвордами пригодилась. Помните, Лугоши часто играл Дракулу, у него были такие жуткие глаза, он еще играл в фильмах ужасов.

Хэзлтон не помнил. Многие годы не был в кино. А Брилл продолжал:

— Дракула-вампир, пил кровь своих жертв. А разве не так было в случае с Олбрайт?

Старший инспектор вспомнил истерзанное тело.

— Так. — Посмотрев на листок, холодно продолжал: — Ловко у вас получилось. Но для нас это шаг назад, а не вперед. Если Абель Гилузо — вымышленное имя…

— Разумеется, — насупился Брилл.

Старший инспектор фыркнул.

— Тогда ясно, что в этом доме он никогда не был. Но как тогда ему передавали письма?

Девятнадцать сорок пять, субботний вечер. Душно. Хэзлтон снова сидел у себя в кабинете. Яростно вгрызаясь в сэндвичи с ростбифом, слушал доклад Патерсона, который проверял, где был и что делал Вэйн в пятницу вечером.

— Его слова в основном подтверждаются, инспектор, но есть один пробел. Из дому он ушел в двадцать сорок три…

— И через две минуты вы его потеряли, — проворчал инспектор, набив рот хлебом с горчицей.

Патерсон сидел, потел и в душе проклинал Хэзлтона.

— Он был в пабе «У Орла» в Прантинге, все верно, потом отправился в «Красный Лев». Хозяин опознал его по фотографии. Ушел в двадцать один тридцать. Потом поперся в очередное заведение, к «Детям Герцога» на болотах, это километрах в десяти оттуда, но приехал туда только в двадцать два тридцать. Бармен, опознавший его по фотографии, запомнил время. Уверен, что не раньше четверти одиннадцатого. Ушел примерно через час, поехал к родителям жены. Но на те десять километров ему понадобился целый час.

— Утверждает, что заезжал еще в один паб.

— По крайней мере, не между Прантингом и болотами. Я там все обошел. Публика там вся местная, чужого заметили бы сразу.

— А, черт! — Хэзлтон выплюнул косточку и задумался. Провал в три четверти часа Вэйн объяснить не мог. Казалось неправдоподобным, чтобы за это время, с помощницей или без нее, он похитил и убил Памелу Уилберфорс. Правда, ту могли где-нибудь прятать, но, вполне возможно, Вэйн все-таки говорил им правду и побывал в пабе, как-то ускользнувшем от внимания Патерсона, или его просто не опознали по фотографии.

Отпустив Патерсона, отыскал домашний адрес агента по торговле недвижимостью, который занимался Бэчстед Фарм.

«Дж. Н. Дарлинг, Окден Коттедж, Кремптон».

Кремптон был километрах в пяти от Роули. Занявшись очередным сэндвичем, старший инспектор вспомнил — не предупредил жену, что не вернется к ужину. И тут же вспомнил, что так и не получил свой кофе. Нажал кнопку звонка.

— Где та бурда, что вы называете кофе?

— Уже несу, сэр.

Через тридцать секунд ему принесли кофе, горячий и почти прозрачный, не отличимый от чая.

«Тяжелая жизнь полицейского», — думал Хэзлтон, позвонив жене и выслушав ее упреки, что даром возилась с ужином. Но вообще-то его такая жизнь устраивала.

Двадцать ноль-ноль. Брилл допрашивал почтмейстера, на чьей территории находился Саттон Виллис, нервного плешивого старика, которому не нравилось, что его оторвали от домашнего ужина и картишек.

— Последним обитателем Бэчстед Фарм был, полагаю, мистер Л.-Дж. Эллиот. Года четыре назад. Потом там, по-моему, никто уже не жил.

— Знаете этот дом?

— Ну… да.

— Значит, знаете, что там никто не живет?

— Ну да, знаю.

— Что случилось с Эллиотом?

— У него была… он разводил шампиньоны. Но дела шли плохо. Уехал, если мне память не изменяет, в Новую Зеландию.

— А что бы стало с почтой, адресованной ему? Вы бы ес доставили? Дом ветшает, но там есть почтовый ящик.

— Полагаю, сержант… Брилл, что все это имеет смысл и вы не вытащили меня в субботу вечером из дому по пустякам…

— Это вопрос жизни и смерти, — патетически заявил Брилл.

— Ага, — почтмейстер почесал лысину. — Честно говоря, точно не знаю.

Брилл не отступал:

— Есть основание полагать, что в последнее время на эту безлюдную ферму поступали письма на имя Абеля Гилузо. И слепому ясно, что там никто не живет, дом разваливается. Нам нужно знать, кто доставлял письма и почему.

— Понимаю. Хотите знать, каков общий порядок доставки почты.

— Рад, что до вас, наконец, дошло.

— Письма приходят на почту в Холтинге. Там их сортируют. Письма для Саттон Виллис поступают на почту в Аппер Бинстед. Там их разбирает местный почтальон Роджерс.

— Тогда нам нужен Роджерс. Что он за человек?

— Роджерс? Он в почтальонах уже двадцать два года. Почту развозит на велосипеде. Не помню случая, чтоб он не вышел на работу.

— Развозит почту на велосипеде! — бушевал Брилл в машине. Любой, кто занимается этим двадцать два года подряд, по его мнению, должен был сходить к психиатру. Свою карьеру Брилл распланировал до малейших деталей. Из молодого сержанта собирался стать самым молодым полицейским инспектором в графстве. Потом — главным суперинтендантом. Это была высшая должность в криминальной полиции графства. А потом? Но он был убежден, что не будет таким мягкотелым, как Сноб. Когда станет начальником, все будут по струнке ходить!

Брилл по рождению был провинциалом. В Бирмингеме, Манчестере и уж тем более в Лондоне чувствовал себя неуютно. Там было слишком много работы, слишком много преступников, к тому же чертовски ловких. Вот Роули для него был в самый раз. Он долго был обычным патрульным до перевода в криминальную полицию и хорошо знал город. Исходил в нем каждый метр, начиная от элегантного квартала особняков, где жили высокопоставленные служащие, до трущоб за железнодорожными путями. Жил он с приятелем, тоже сержантом, в холостяцкой квартире с двумя спальнями, и хозяйка рада была, что в доме полицейские. Этого ему хватало, пока не повысят или не найдет приличной девушки и не женится.

Город он знал наизусть, вот с окрестностями было иначе. Пробираясь по узким дорогам, которые все казались одинаковыми, проезжая через сонные деревушки, где негде было даже перекусить, он не мог понять, как тут могут жить люди в здравом уме. Казалось, эти края просто созданы для людей, двадцать два года ездящих на велосипедах.

Маленький семейный домик. В палисаднике цветы, по стенам — дикий виноград и вечнозеленый плющ. Мужчина с опухшим лицом возле дома начищал до блеска старенький «моррис». При виде Брилла, подняв голову, спросил:

— Что вам угодно?

— Мистер Роджерс? Брилл, криминальная полиция Роули. Можем ли мы с вами поговорить?

— Подождите минутку. Хороша машина, а? Восковая мастика — лучшая защита.

Брилл, считавший старьем любую машину не последнего года выпуска, кивнул. Роджерс провел его в дом, крикнув по дороге:

— Мамочка, у нас гости! — Тут же предупредил Брилла: — Берегите голову!

Поздно. Брилл влетел лбом в почерневшую дубовую балку. Миссис Роджерс, крупная и сияющая, посочувствовав, пошла поставить чай. Комната оказалась уютной, если вы любите гостиные, где в центре камин с трубой, а по стенам висит бронзовая посуда вперемежку с семейными фотографиями. Кресло, в которое усадили Брилла, было удобным, но продавленным.

— Полагал, вы не слезаете с велосипеда, не знал, что у вас машина.

— Ну да. Я почту развожу на своем старом велосипеде, в любую погоду, знаете, нужен бы грузовичок, но его не дают, говорят, не окупится. А машина у меня для личных нужд. Купил я ее год назад. Вначале пришлось повозиться, но теперь уже все в порядке. Знаете, совсем другое дело, если поехать к морю можешь, когда захочешь.

— Не знаю, как можно обходиться без машины. — Брилл предложил Роджерсу сигарету и, когда тот отказался, закурил сам.

— Гилузо, вам что-нибудь говорит это имя? Абель Гилузо, Бэчстед Фарм.

Заметив страх, мелькнувший в глазах Роджерса, понял, что попал в цель.

— Полагаю, что это имя мне неизвестно.

— Но ферму Бэчстед вы же знаете? Заброшенное здание. Давно там никто не живет?

Роджерс встал, повернулся к жене, которая как раз принесла поднос с чаем и кексами.

— Спрашивают, как давно на Бэчстед Фарм никто не живет, мамочка. Пожалуй, года четыре, ты как думаешь?

Поднос грохнул об стол. Миссис Роджерс промямлила нечто, звучавшее как согласие, перед Бриллом оказалась чашка чаю с куском кекса.

— Вы знали, что в доме никто не живет. Почему тогда доставляли письма?

Почтальон открыл было рот, но тут же закрыл его. Жена проворчала:

— Я что тебе говорила!

Роджерс опять обрел дал речи:

— Я тут ни при чем. Письма были адресованы туда, ну я и опускал в ящик. Почему бы и нет?

— Доставляли письма в дом, где уже годы никто не живет и жить не может, ибо это руины, — насмешливо сказал Брилл. — Ради Бога, не прикидывайтесь идиотом. Вы знали, что кто-то их забирает.

— Лучше уж расскажи ему, — бросила жена.

Роджерс молчал. Тогда, подойдя к каминной полке, она подняла фарфоровый колпак и достала конверт.

— Это пришло по почте.

На конверте было напечатано:

«Мистеру Роджерсу, почтальону», — и его адрес. На штемпеле: «Лондон, 20 мая». Внутри, на листке бумаги тоже на машинке:

«Опускайте, пожалуйста, всю почту, адресованную А. Гилузо, Бэчстед Фарм, Найт-роуд, Саттон Виллис» в почтовый ящик перед домом. Я перееду еще до конца года. Благодарю за услуги».

— В конверте были два десятифунтовых банкнота, — пояснила она. — Для нас это большие деньги.

— Она не хотела, чтобы я их взял, но дело в машине, понимаете, — оправдывался Роджерс. — Эти деньги оказались так кстати, нужно было уплатить за ремонт. Понимаете, мотор полетел, нужна была новая головка блока…

— Я его отговаривала. Но он уверен был, что это никому не повредит.

Брилл не собирался терять время даром.

— Вы получали от него еще письма, еще деньги?

— Нет.

— Сколько писем вы бросили к ящик? Подумайте. Это важно.

— Не помню, не помню точно. Может, с дюжину. Не больше.

— Штемпели не заметили?

— Думаю, все были лондонские.

— И вы уверены, что никогда не видели забиравшего их человека?

— Да. Послушайте, в чем, собственно, дело? Что этот парень затеял?

Вмешалась миссис Роджерс:

— Вы же не обязаны сообщать все почтмейстеру, правда? Так он может лишиться пенсии.

Супруг ее взглянул на Брилла, но в презрительном взгляде того не увидел для себя никакой надежды.

— Не нужно было говорить ему, мамочка, не нужно было говорить о деньгах.

— Мне придется подать рапорт. — Брилл вложил конверт в папку. — Это может оказаться важным доказательством в деле об убийстве Олбрайт.

Миссис Роджерс вскрикнула.

— Хватило бы нам велосипеда, Роджерс. Автомобиль не для деревенщины.

Двадцать тридцать, субботний вечер. Чудный вечер, но небо хмурилось, и собирались тучи. В ту самую минуту, когда Брилл лбом испытывал дубовую балку Роджерса, Хэзлтон с удовольствием разглядывал другой деревенский дом. Окден Коттедж оказался небольшим, но очень красивым кирпичным домом семнадцатого века, всего в нескольких минутах езды от Кремптона. От дороги его закрывала густая живая изгородь, перед которой расстилался идеально ухоженный газон, огороженный покрашенной в белый цвет цепью. К дому вела короткая дорожка, справа от которой стоял большой сарай, а слева — еще более идеальный газон. Все в целом производило необычайно приятное впечатление. Хэзлтону особенно понравилась современная, но стилизованная под старину лампа, висевшая снаружи над дверью.

Лысеющий мужчина, открывший ему, подтвердил, что он мистер Дарлинг. Проводив Хэзлтона в гостиную, где в одной витрине стояли серебряные сахарницы и солонки, а в другой — фарфор, газеты были аккуратно уложены в стопку и возле каждого кресла стоял маленький полированный столик. К подлокотнику одного из кресел был прикреплен так называемый «телевизионный столик» с чашкой и блюдцем. Дарлинг выключил телевизор. Хэзлтон извинился за беспокойство.

— Ну что вы… Я вечерами смотрю телевизор, но вот программы все слабее, вам не кажется?

— Не могу сказать, что имею возможность смотреть телевизор, мистер Дарлинг. Моя жена обожает викторины.

— В самом деле? Викторины? — Дарлинг на миг задумался, потом снял столик с подлокотника и два раза позвал: — Изабель! — второй раз уже от двери.

В комнату вошла высокая худая женщина с серо-стальными волосами.

— Моя сестра Изабель. Старший инспектор Хэзлтон, верно? Можно что-нибудь вам предложить, инспектор?

— Спасибо, мистер Дарлинг. Чуть-чуть виски с водой.

Седовласая женщина подала ему руку. У нее была чудная кожа, чистая, как у ребенка.

— Очень приятно. Не правда ли, чудная погода? Этим летом просто не на что жаловаться.

— Дивное лето. Мне это так напоминает прошлое, когда все, включая погоду, было гораздо лучше, правда?

— Вы сами ухаживаете за садом? Или вам кто-то помогает?

— Простите?

Дарлинг из-за спины сестры показал на ухо. Хэзлтон повторил, уже громче. Женщина мило улыбнулась:

— Простите. Как вы заметили, я стала глуховата. Да, садом занимаюсь я одна, Джонатан…

— Я постригаю газон, — запротестовал ее брат.

— Газон, газон… В саду хватает всякой работы, не только стричь траву. Сейчас уже темно, а я бы с удовольствием вам показала свои цветы. В этом году дивные сальвии. Вы тоже цветовод?

Хэзлтон ухмыльнулся:

— Кошу газон. Если не удается отделаться.

Хозяйка снова мило, чуть неуверенно улыбнулась.

— Я вас оставлю, чтобы вы могли заняться своими мужскими делами. Надеясь, как-нибудь придете днем и посмотрите мои сальвии…

Когда она ушла, Дарлинг заметил:

— У Изабель давно проблемы со слухом. Состояние все ухудшается, но она не сознается. Днем ходит с аппаратом, но только не дома. Иногда с нею нелегко, но женщина она добрая. Ведет хозяйство, со всем сама справляется. И весьма успешно.

— Прекрасный дом, — признал Хэзлтон совершенно искренне. Но время было переходить к делу. — Ваша фирма занимается делами Бэчстед Фарм. Можете мне рассказать о них?

— Конечно. Вы хотите знать, почему там все в таком состоянии, не так ли?

— И это тоже. Расскажите мне все, что знаете.

— С удовольствием. Но приготовьтесь терпеливо слушать, это долгая история. Последним арендатором был Лайонел Эллиот, а хозяином — сэр Лемюэль Эймс. Вам эти имена ничего не говорят?

Хэзлтон покачал головой. Дарлинг рассмеялся:

— Ну, ничего. Сэр Лемюэль обитал тут, в Кремптоне, еще до меня, а потом перебрался в Ирландию. Состоятельная семья, пивовары — ну, вы понимаете. Сэр Лемюэль был немного гуляка, конечно, в свое время, и поговаривали, что Лайонел Эллиот — его внебрачный сын. И жил он в доме сэра Лемюэля как бедный родственник. Одного звали Лемюэль Джон Эймс, другого — Лайонел Джон Эллиот. Интересное совпадение, правда? Когда сэр Лемюэль уехал, Лайонел остался здесь и перепробовал всевозможные занятия — говорили, старик его понемногу поддерживал. Потом они заключили соглашение, по которому Лемюэль уступил Лайонелу Бэчстед Фарм, и знаете, сколько тот ему платил? Всего десять фунтов в год.

Хэзлтон с трудом подавил зевоту. В доме, где стояла приятная прохлада, он вдруг почувствовал, как устал.

— Насколько я знаю, сейчас там никто не живет.

— Это точно. — Дарлинг казался огорченным и в то же время игривым. — Лайонел был похож на отца. Сделал некоей девице ребенка и сбежал в Новую Зеландию. И вот уже четыре с половиной года Бэчстед Фарм стоит пустая. Вначале сэр Лемюэль, казалось, ожидал, что он вернется, — понимаете, было такое впечатление. С домом ничего не делал, мол, Лайонел, вернувшись, сам займется ремонтом и за все заплатит. Но через два года Лайонел погиб в Новой Зеландии: несчастный случай на воде. Там он женился, оставив малолетнего сына. Через полгода умер и сэр Лемюэль, совсем спился. Завещания не оставил, ближайшим родственником оказался племянник. Но семья Лайонела тем временем заявила, что наследником должен быть его сын, которого, кстати, назвали Лемюэлем. Мол, есть у них документы, которые все доказывают. Вот дело и тянется, и на сегодня ничего не решено. Опекуны наследства хотели сдать Бэчстед Фарм внаем, но не намерены вложить в нее ни пени. Результат налицо. Боюсь, я утомил вас, инспектор.

Хэзлтон открыл глаза.

— Неудивительно, что вы не можете продать этот дом. Но, вероятно, были все же интересующиеся им клиенты.

— Были. Но как узнают, в каком все состоянии, мало кто решается даже на осмотр.

— Нет ли у вас списка людей, интересовавшихся домом в последние месяцы? И не помните ли вы, не было ли среди них человека по фамилии Гилузо?

— Списка, к сожалению, нет, но такую фамилию я бы запомнил. Нет, инспектор, такого не было.

— Полагаем, эта фамилия фальшивая, — мрачно признал Хэзлтон. — Могли быть и другие. Мог он дом и не осматривать.

— Сожалею, что не смог вам помочь. Но если бы я знал, что вас интересует… извините, если я слишком любопытен.

— Тут особенно нечего скрывать, если вы оставите это при себе. Перед домом — почтовый ящик. Думаем, туда адресовали письма человеку, которого мы ищем по делу об убийстве Олбрайт.

— Понимаю. А нашли вы француженку, что пропала чуть раньше? Я боюсь, что невольно мог сбить вас со следа…

— Не понимаю. — Хэзлтон взглянул на маленького человечка с гораздо большим интересом. Дарлинг заморгал.

— Приблизительно в то же время я подал заявление, что исчезла девушка, что работала у меня, некая мисс Браун. Со мной беседовал очень симпатичный молодой человек, кажется, Плендер, и, полагаю, он начал следствие. Но вскоре мисс Браун нашлась. Кажется, она решила съездить домой, никому ничего не сказав, — повела себя весьма некорректно, и, мне кажется, розыски другой девушки тогда тоже прекратились. Потому я и говорю, что сбил вас со следа.

Хэзлтон вспомнил, как он всыпал за это Харли.

— Вы правильно сделали, что сообщили нам. Хотя, правда, три четверти заявлений о пропаже людей — ложная тревога.

В холле встретили Изабель, поднимавшуюся наверх. Дарлинг вышел проводить Хэзлтона. Совсем стемнело, ночь была теплая, тихая, небо усыпано звездами. В воздухе разносился аромат глициний. Хэзлтон вздохнул.

— Хорошо вы устроились. Тут так спокойно.

— Мы живем здесь уже двадцать лет. С той поры, как я купил этот дом, все вокруг изменилось, можете мне поверить. И сарай был в руинах, и дом весь сыпался. Хотите осмотреть участок?

Хэзлтон извинился. Он по горло был сыт мистером Дарлингом и его милой беседой, которую счел пустой тратой времени.

Двадцать один тридцать, субботний вечер.

Хэзлтон и Брилл, сидя в участке, подводили итоги своих поездок по Лондону и окрестностям. Немного же им удалось узнать. Выяснили, как преступник устанавливал связи с жертвами — множественное число тут оставалось только предположением, — но не узнали ничего, что могло указать на Вэйна или кого-то другого, не выяснили даже, была ли у него любовница. Искали автомобиль, который мог в пятницу вечером увезти девушку с приметами Памелы Уилберфорс со Стейшен-роуд, но безрезультатно. Бриллу казалось странным, что никто не видел, как преступник забирал письма. Старший инспектор был с ним не согласен.

— Этот Гилузо, или Лугоши, или как там его появлялся там всего раз-два в неделю, и все. Поставив машину на обочине, подходил к ящику. Если ехал кто мимо — а движения там почти нет — ему достаточно было повернуться спиной, если нет — просто забрать почту. Итак, это человек с машиной и не связанный распорядком дня. Но и это только гипотеза, ведь он мог забирать письма и ночью.

— Кто-то, знавший почтальона Роджерса.

— Или просто под каким-то предлогом выяснивший его имя, а это совсем несложно. Разумеется, знает местность, но это было ясно и раньше. Бедолага, сделать такую глупость…

— Кто бедолага?

— Роджерс. Вероятно, лишится пенсии и работы тоже, а из-за чего? Из-за двадцати фунтов.

— Раньше нужно было думать.

— Не будьте таким ханжой, сержант.

Хэзлтон взглянул на письмо и конверт, которые дал им Роджерс, словно собрался одним взглядом разгадать скрывавшуюся в них тайну. И нечто подобное вдруг произошло.

Вытащив картотечный ящик Берты Норман, покопался в нем, потом протянул три карточки Бриллу и сказал:

— Посмотрите.

Лицо у него заблестело, глаза, казалось, собирались выскочить из орбит.

Брилл посмотрел на листки, среди которых была и карточка Гилузо, потом на конверт и письмо, полученное от него Роджерсом. Верхняя часть буквы «Л» на всех строчках была скошена и плохо пропечатана, и буквы «с» и «т» выскакивали за строку. Не было сомнений, что все печаталось на одной машинке. Брилл ошеломлен был не меньше начальника.

— Но это значит… это значит, что Норман знает Гилузо.

— Это значит, что нам нужно поговорить с ней.

Хэзлтон, придвинув телефон, попросил соединить его с инспектором Марчем в Ист-Далвич. По инструкции он уже сообщил Марчу о своем визите в Вестфилд Гроу. А теперь он попросил инспектора немедленно арестовать Берту Норман.

Двадцать два тридцать.

Зазвонил телефон. Это был Марч. Берта Норман скрылась. Увезла всю одежду и машинку, видимо, тоже, ибо ее не нашли.

Хэзлтон поблагодарил инспектора, грохнул трубкой и выругался. Конечно, можно попытаться ее выследить. Найти таксиста, который отвез ее на вокзал… и что дальше? Нужно было арестовать ее сразу!

Хоть для этого и не было видимых причин, но, придя домой и упав в постель, Хэзлтон почувствовал себя всерьез недовольным ходом следствия и всем, что с ним было связано, и собой самим.

Тяжелая выдалась суббота.

 

Глава XXIII

МРАЧНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Воскресенье. День, когда в лучших кварталах Роули косят газоны, подстригая живые изгороди, ухаживают за клумбами. С утра — гольф или теннис, девять лунок или пара сетов, коктейль в баре, а потом домой на обед. В одиннадцать Поль Вэйн появился в теннисном клубе уже слегка на взводе, как выразился Питер Понсоби. Рвался играть в смешанной паре, но не мог даже толком попасть по мячу, в середине первого сета упал и ободрал лицо. Питер отвез его домой и вскоре рассказал об этом нескольким благодарным слушателям.

— Жуткая история. Знаете, что его бросила жена? Он мне рассказал по дороге. Пригласил в дом — ну там и бардак! Он сам о себе позаботиться не может, есть такие мужчины, и не выносит одиночества. Но что еще хуже, по-моему, у него мания преследования. Утверждает, что полиция хочет пришить ему убийство, которого не совершал, и что Луизы он пальцем не тронул — как будто я утверждал иное. И тут же лепетал, какие ужасные эти мертвецы. Просто кошмар. Навестить его? Нет, я бы не советовал. Знаете, когда я сказал ему, что не буду пить и что, по-моему, и ему довольно, он меня просто выставил из дому.

После обеда Поль позвонил Паркинсонам. К телефону подошла Элис, хотя мать ее отговаривала. После нескольких фраз положила трубку.

— Он ругается, — спокойно сказала она. — Только гнусно ругается, и все. Он пьян. Можно было надеяться, что в такой ситуации он сумеет держать себя в руках.

— Что он говорит? — Миссис Паркинсон чуть повернула голову, готовая к самому худшему.

— Одни мерзости. Что не может забыть запах трупа.

У матери расширились глаза.

— Полагаешь, он все же как-то связан со смертью той девушки? Если да, это ужасно. Представь себе, что скажут люди…

Весь день Поль Вэйн проспал. Вечером снова начал нить, открыл банку мясных консервов и половину съел, потом побросал вещи в чемодан, приготовленный для Геттингем Кастл, и стал пить дальше.

Он стал предметом обсуждения на совещании, которое в воскресенье утром проходило в управлении полиции графства. Присутствовали: сэр Фелтон Дикси, главный суперинтендант Полинг и старший инспектор Хэзлтон. Полинг был за то, чтобы вызвать Вэйна еще раз и допросить поподробнее. Опираясь на первое письмо, повторял все те же прежние аргументы. Повторял снова и снова:

— И это бегство в пятницу вечером, когда он специально избавился от нашего человека, не забывайте о нем…

Хэзлтон был с ним согласен:

— Разумеется, это правда, что мы не знаем, где он в пятницу вечером болтался целый час, но вряд ли у него было достаточно времени убить Уилберфорс и спрятать ее труп. И кто сообщница Вэйна?

Полинг сомкнул кончики пальцев.

— Как насчет его приемной дочери Дженнифер?

Хэзлтон презрительно поморщился и едва не фыркнул.

— Вижу, вам эта имя не нравится, но от пишущей машинки избавилась она, не забывайте.

— Намного лучшая кандидатка — Берта Норман. Она увязла в этом по горло.

Полинг наслаждался этим интеллектуальным поединком, но сэр Фелтон вслушивался с нараставшим раздражением. Из-за этого он пожертвовал встречей в Гимнастическом клубе?

— Нужно действовать! — не выдержал он. — Меньше говорить и больше действовать. Норман ускользнула у нас из-под рук, это мне не нравится. Что предпринято?

— Ищем таксиста, который ее мог куда-то отвезти, и разослали ее описание, — уверенно доложил Хэзлтон. — Лондон сообщил о ней некоторые данные. По тому адресу, где мы ее нашли, жила месяца два, может, чуть больше, По словам соседей, жила одна. Периодически к ней захаживали мужчины, но, вероятно, это были те, кто подавал объявления или отвечал на них. Конкретно она упоминала некоего Алистера, но, похоже, его никто не видел. Может, никакого приятеля и не было, лишь хотела, чтоб мы так думали.

Сэр Фелтон хотел было перебить его, но Хэзлтон решительно продолжал:

— Еще один интересный факт. Этот журнал «Познакомьтесь!» выходил уже несколько месяцев. До того его рассылали из Митчела. Адрес был посредника, хозяина табачного ларька. Тот сказал, что за письмами раз в неделю приходили подростки.

— Что же в этом такого интересного? — спросил сэр Фелтон.

— Только то, что Норман появилась там недавно. Похоже, она только редактор, но не хозяйка.

— Но где она? И где хозяин этого поганого листка, если он вообще существует?

— Не знаю, сэр.

Сэр Фелтон, положив руки на стол, сверкал глазами. Выглядел он грозно и потешно одновременно.

— Олбрайт убили. Француженку последний раз видели в этом районе. И Уилберфорс тоже. Требую начать интенсивный розыск обеих девушек, Полинг, и начать немедленно. Мобилизуйте всех своих людей, используйте все средства и раскрутите дело на полные обороты. Я не хочу никого критиковать, но все это нужно было сделать гораздо раньше. Ясно?

Полинг сдержал тяжелый вздох. Все это значило, что придется действовать под открытым небом, что ему придется все решать самому и быть на ногах с утра до вечера. Безрадостные перспективы.

Когда сержант Брилл позвонил Салли и сообщил о намерении поговорить с ней, та поняла, что придется рассказать родителям о Луизе и Памеле и о письмах. К ее удивлению, они не разгневались, только засыпали упреками, что не рассказала им раньше. Через полчаса после этого разговора пришел сержант Брилл, задал ей десятки вопросов, в основном о вещах, которые та давно забыла, например, не рассказывала ли Луиза подробнее о встрече с мужчиной, которому ответила на объявление, и не помнит ли она подробностей из письма Памеле. Вспоминая, что могла, она непрерывно повторяла, что все уже рассказала инспектору. Ей не нравилось, как держал себя Брилл, и к концу разговора расплакалась.

В конце дня лаборатория дала заключение о машинке, на которой были напечатаны письмо Роджерсу и картотечные листки. Оказалось — переносная машинка марки «Адлер», не из последних моделей.

Выследили таксиста, который отвез женщину, соответствовавшую описанию Берты Норман от Ист-Далвича к станции метро на Лейчестер-сквер. Там след оборвался.

В сумерках полицейские патрули начали прочесывать Бэчстед Фарм и ближайшие окрестности, а заодно и окрестности Дома Плантатора. Хэзлтон знал, что такие прочесывания ни к чему, искать нужно в определенном месте определенную вещь, которая могла бы там быть. Но он любил подобные операции и проводил их весьма энергично. Поддерживать постоянную телефонную связь с Полингом — вот и все, что было нужно сейчас.

В то воскресенье Брайан Хартфорд отправился навестить свою жену. Нашел ее в гораздо лучшем состоянии, чем когда бы то ни было. Разговаривала связно, казалась вполне нормальной и просила забрать ее домой. Такие минуты были тяжелее всего, ибо по опыту он знал, что улучшение это только временное. Обещать невыполнимое было для него мучением, но он все равно обещал. Потом поговорил с врачом, который сообщил, что в последнее время состояние ее ухудшилось, начались рассказы о мужчинах, забиравшихся по стенам с помощью присосок на ногах.

Потом Хартфорд встретился в отеле с двумя американцами. Те представляли группу, желавшую установить контроль над «Тимбэлс пластик», и было ясно, что если это им удастся, Хартфорда посадят на место Лоусона. Поэтому он дал им множество информации, получить которую иначе те смогли бы, только внедрив в фирму своего шпиона. Встреча прошла неудачно. Много пили, чего Хартфорд не любил, много говорили о финансовых условиях присоединения и необходимости отсечь сухие ветви. Все было весьма неопределенно, и Джо Фиддик, главный представитель американской стороны, весьма ловко лавировал, когда нужно было подробнее говорить о деталях. Домой Хартфорд возвращался в подавленном настроении.

В число тех мер, которые решили провести в рамках следствия, входила проверка пруда на Бэчстед Фарм. Однако выяснилось, что дело это непростое, ибо он оказался одним из трех водоемов, питавшихся от общего источника. Исключительно глубокий, он потребовал специального дренажного оборудования. И в ту минуту, когда оказалось, что обычные рыбацкие сети здесь бессильны, как по заказу появился сэр Фелтон. Усевшись на складной стул, некоторое время хмуро наблюдал за происходящим, потом пошел за Хэзлтоном, который устроился в трейлере.

— Вам понадобятся водолазы.

— Да нет, сэр. Это всего лишь пруд, хотя и глубокий. Я как раз звоню насчет дренажного оборудования, но воскресенье… Приедут завтра утром.

— Дайте мне телефон. — Сэр Фелтон резко заговорил в трубку, но постепенно обмяк и продолжал почти вежливо. — С самого утра, — констатировал он, положив трубку.

Дипломатия не была сильной стороной старшего инспектора, но ему все же удалось удержаться от каких-либо замечаний. Сэр Фелтон недовольно констатировал, что нет Полинга, но тут суперинтендант как раз и явился. Скрепя сердце решил все же появиться на месте операции. С сэром Фелтоном дошел до Дома Плантатора, где они наблюдали, как сотрудники довольно бессистемно ползают по полям, тыча палками в канавы.

В половине девятого стемнело. Ничего не нашли. Сэр Фелтон уже давно убыл домой, чтобы немного позаниматься на снарядах в своем спортзале. Полинг вернулся к своим монетам и к новому каталогу с некоторыми иесьма привлекательными раритетами. Хэзлтон объявил отбой.

Но на этом неудачное воскресенье еще не кончилось. В тот день Рэй Гордон наткнулся на первую и единственную сенсацию в своей жизни. Со своей знакомой Нитой Лайке он затеял пробег по барам, который закончился в «Детях герцога». Когда предложил пройтись вдоль болот, она не возражала. Болотами место называлось условно, там была даже небольшая рощица. На краю его Нита споткнулась и едва не упала. Рэй ее поддержал.

— Ах, Рэй, — пожаловалась она, — я обо что-то споткнулась. Обо что-то мягкое и страшное.

— Да ничего, пойдем дальше.

— Не пойду, пока не увижу, что там. Не могу.

Тихонько ругнувшись, Рэй достал зажигалку. Огонек осветил ветви и зеленые листья. Хотел было сказать, что там нет ничего, но запнулся. В том месте, где, споткнувшись, девушка отбросила ветки, увидел руку и плечо изрядно разложившегося трупа. Одновременно он почуял запах…

Помчавшись с девушкой к машине, он торопливо погнал в город, ища телефонную будку. Было двенадцать часов пятнадцать минут.

И вот тут зазвонили все телефоны.

 

Глава XXIV

СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Кризис. Чувствую, в моей жизни настал период глубокого кризиса. Я уже не тот, каким был. То, кем буду, кем становлюсь, — еще впереди.

Проявляется это во всем. Во-первых, Бонни. Мне она нужна или была нужна, но теперь я испытываю к ней отвращение. Ее мотивы — самого низкого рода, — желание крови, жажда секса. Когда она их режет и кромсает, терзает и мучает, когда засовывает в их естество предметы, то мстит своим родным. Она рассказывала, как избивал ее отец, чтобы изгнать дьявола, что дед частенько насиловал ее мать, и она это видела. Правда это или нет? Утверждает, что правда. Каждый вечер должна была не позднее десяти быть дома. Как-то ночью отец застал ее с парнем, так прогнал того, угрожая ружьем, а ее избил ремнем. Это правда? Полагаю, она сама в это верит.

Недостойна она быть участницей священных обрядов.

Во-вторых, я уже не Дракула. Граф мертв, он остался в прошлом, словно сердце ему пробили осиновым колом. По телевидению идет цикл фильмов ужасов. Вчера вечером я смотрел «Доктора Джекилла и мистера Хайда», не тот, сорок первого года, со Спенсером Тресси, а другой, поставленный Рубеном Мамуляном, в котором красавец Джекилл постепенно превращается у вас на глазах в жутко мерзкого Хайда. Я его уже видел, в нем отличные сцены, когда Хайд триумфально наслаждается своей свободой, но вчера меня это не тронуло. Видел я и другие фильмы, «Доктор Ужас и его дом кошмаров» и «Оборотни» Теда Браунинга, — ах, я ведь был в восторге, увидев их в первый раз, да, эти чудища — мои любимые персонажи, я их люблю. Но теперь они меня совершенно не волнуют.

Почему? Видимо, я приближаюсь к новой истине, к ноной сущности. Когда-то я выписал цитату Мэтра: «Все истинное надевает маску. Истинное нетерпимо к образу и подобию. Не оно ли служит покровом для наготы Бога?»

Я всегда считал, что в словах этих скрыта глубочайшая и величайшая правда. Я всегда носил маску подобия. Но когда спадет маска, когда вы окажетесь лицом к лицу с реальностью, с жаждой власти, что тогда? Тогда изменяется вся ваша жизнь. Вам нужна власть, вы должны повелевать всеми, а для этого вам нужно быть безжалостным и жестоким. Но вы хотели бы быть милосердным. И всепрощающим. И полным любви.

Маски моей жизни спадают одна за одной. Где же мое истинное лицо?

Примечание.

После визита полиции в Ист-Далвич мне стало ясно, что с журналом покончено. Выходить он начал всего год назад, и ребят в ларек, затерянный в митчелских переулках, посылал я. Вначале я просто не мог поверить, что возвращаются с охапками писем от людей, терзаемых желанием. Вот что скрывают люди за масками приличий! Этого я не знал. И вот из того, что началось ради денег, из идеи, пришедшей мне в голову, когда я купил один из подобных журналов и ответил на объявление, возникло нечто совершенно иное. Полагаю, что с самого начала меня привлекал сам журнал, а не деньги. Может, речь шла о прикрытии, о маске? Не уверен. Месяцами я и не думал, что моя маска — Дракула, жаждущий власти и любви, может найти столько поклонников.

Я все перечитал снова. Что говорю я о правде масок? Не знаю. Чего я хочу? Не понимаю. Что означает все то, что совершил я и что не совершил и что толкнуло меня на это? Я не уверен.

Моей целью было понять основы реальности, но, к моему удивлению, это превратилось в манифест веры.

В ту ночь мне приснился сон. Какие-то существа кричали, молили о пощаде. А я сидел в моторной лодке, опустив руку в море. И море было кровавым.

 

Глава XXV

НОЧЬ С ВОСКРЕСЕНЬЯ НА ПОНЕДЕЛЬНИК

В воскресенье незадолго до полуночи погода резко изменилась. Падали первые капли дождя, теплые, крупные, редкие. Через десять минут они перешли в настоящий ливень, промочивший все и всех, собравшихся на болотах, — то есть всех, кроме трупа, которого выездная бригада тут же прикрыла наспех растянутой палаткой.

Хотя труп все равно намок, а вокруг все размесили в жидкую грязь, невзирая на ограждения. Все промокли до нитки, — Хэзлтон, который минут через десять удалился руководить операцией из крытого прицепа, Полинг, расхаживавший, засунув руки в карманы хорошо сшитого непромокаемого плаща, сэр Фелтон Дикси в непромокаемом капюшоне и высоких резиновых сапогах, Плендер, заступивший на дежурство как раз перед тем, как в полицию позвонил Рэй Гордон. И еще, разумеется, выездная бригада и все их задействованные коллеги. Одни щелкали фотоаппаратами, другие выкрикивали непонятные технические данные, третьи прочесывали окрестные заросли и мокли при этом больше всех. Фары патрульных машин, расставленных полукругом, озаряли мокрые листья, раскисшую землю и струи дождя.

Полинг осмотрел труп, перевернул его и тут столкнулся с сэром Фелтоном. Начальник полиции был крайне возбужден.

— Ну, разве я вам не говорил? Не настаивал на тщательных поисках? Результаты сами видите, Полинг.

Полинг чувствовал, как намокают его брюки. Сэром Фелтоном был уже сыт по горло.

— Тут мы не искали, сэр. Кто-то случайно наткнулся на труп.

Сэр Фелтон не отреагировал.

— Что это за женщина?

— Не Уилберфорс. Подождем доктора Аттерли. Не знаю, может, у Хэзлтона есть новости.

Хэзлтон кричал в трубку:

— Черт восьми, так найдите его и пришлите сюда! — И потише, но властно распорядился: — Скажите доктору Аттерли, что нам не хотелось его беспокоить, но это весьма срочно. Да, понимаю, его нет дома и вы, дорогая, стараетесь его найти, я говорю на тот случай, если вы его не найдете.

Бросил трубку.

— Чертовы доктора, за что им только платят? Речь об Аттерли, сэр. Его теща говорит, что он ужинает не дома и не может его найти. Я полагаю, он спокойно дрыхнет в постели и теща просто не хочет его будить.

Сэр Фелтон нахмурился. Он не переносил подобных вещей.

— Кто эта женщина, Хэзлтон?

— Труп еще не осматривали, сэр, но очевидно, что смерть наступила уже давно. Это не Уилберфорс, но может оказаться той француженкой. И тело здесь лежит недавно, судя по состоянию травы. С прошлой недели, вряд ли дольше. Она была прикрыта старым мешком. И остатками одежды. А сама она нагая, как вы видели.

— Провал у Вэйна в алиби, — заметил Полинг. И пояснил сэру Фелтону: — В пятницу вечером был в баре неподалеку, потом около часу неизвестно что делал. Мог успеть перевезти сюда труп.

— Зачем ему это?

— Мы его допрашивали, мог испугаться. Почему люди делают глупости?

Хэзлтону не хотелось возражать. Он промолчал. Снаружи донесся шум, все засуетились. Походная кухня привезла еду и чай. Сэр Фелтон достал из кармана плоскую посеребренную фляжку, налил из нее немного в пластмассовые стаканчики и предложил коллегам. Те, разумеется, не отказались. Хэзлтон только подумал, что у начальника есть и свои достоинства, когда тот резко бросил:

— Жуткое место. Нужно было обеспечить какое-нибудь помещение.

— Да, сэр. Но мы получили сообщение только в половине двенадцатого, договориться о каком-нибудь зале было уже слишком поздно. Придется уж тут…

Сэр Фелтон содрогнулся.

— Уже беседовали с людьми, нашедшими труп? С тем журналистом?

— С ним как раз беседует сержант Плендер, сэр. В одной из машин.

Плендер вначале допросил Рэя Гордона, потом девушку. Не было оснований не верить их словам. Гордон был замешан в эту историю с самого начала, но к чему бы ему таким образом обращать на себя внимание? Он уже звонил в редакции лондонских газет и весь дрожал, рвясь звонить снова.

— В детективном романе вы намеренно бы организовали труп, чтоб заполучить сенсацию.

— Вы что, думаете…

Плендер перебил его:

— Ничего я не думаю. Просто к слову пришлось, и все. Ладно, как оформят показания, можете идти.

Потом Плендер со вкусом потянулся. Заступил на дежурство, ознакомился с последними результатами, и что-то в донесениях привлекло его внимание, хотя и не знал, что именно. Решил с утра пересмотреть все заново.

Шел дождь. Все ждали патологоанатома. Большая часть полицейской службы проходит в ожидании чего-то, что должно произойти, какого-то звена в цепочке, без которого вся операция теряет смысл. Полинг и Хэзлтон тем временем получили первые заключения экспертов. Платье, найденное при трупе, было аналогично платью исчезнувшей Анны-Мари Дюпон. На правой руке — старый серебряный перстень, и Анна-Мари носила подобный. Следовало произвести формальное опознание, но, несомненно, это были останки несчастной француженки. Суперинденданту и старшему инспектору все это было весьма интересно (начальник полиции, к счастью, уже удалился домой), но останки все еще оставались на месте и продолжали мокнуть. Прошло не меньше получаса, прежде чем заявился Аттерли. Выяснилось, что после ужина заглянул к приятелю пропустить по рюмочке. По старой врачебной традиции он держался как жизнерадостный циник.

— Так, что тут у вас для меня? Что-нибудь веселенькое?

Наклонившись к трупу, потянул носом и присвистнул.

— Да, тут будет работы. Все протухло. Больше света, пожалуйста. Почему покойников всегда находят ночью? Так, что же с нами случилось, мисс? Ничего хорошего, как я вижу.

Открыв папку, достал пинцет, несколько пластиковых пакетов, тщательно собрал с тела девушки какие-то обрывки и положил их в пакет.

Через полчаса докладывал Полингу и Хэзлтону:

— Вы, наверно, ожидаете от меня чуда. Время для чудес прошло слишком много, но не в этом проблема. Понимаете, не проблема построить разумные гипотезы. Фактов же придется подождать до вскрытия. Согласны?

Они согласились.

— Ну ладно. Девушка была хорошо развита физически, в хорошей форме. Рост примерно метр пятьдесят восемь, возраст — около двадцати. Причина смерти: удушение. Какой-то шнур, провод — повторяю, пока это только догадки. Заметны следы физического насилия, резаные раны по всему телу и лицу. Жуткие следы укусов на груди и на горле.

— Дракула, — сказал Хэзлтон.

— Что?

— Ничего. Продолжайте.

— И еще изнасилование, жестокое, грубое. Возможно, каким-то орудием. Похоже, руки у нее были связаны. Но не ранения стали причиной смерти, ее задушили. После страшных истязаний. Очень весело.

— Как вы полагаете, там был один человек или двое?

— Двое или трое, вы хотите сказать? — беззаботно переспросил Аттерли. — Ведь прежде всего там была жертва. А сколько еще? Этого не скажу, может, целая рота; покажет следствие, может быть.

— Когда ее убили?

— Полагаю, вы же не хотите узнать точно день и час? От шести недель до двух месяцев. Это приблизительно, не забывайте, но увидите, я не ошибся. Сходится? Судя по вашему виду, да.

— Сходится, — подтвердил Хэзлтон. Дюпон исчезла вечером двадцать седьмого мая, а сейчас было двадцать пятое июля.

— Вы, конечно, знаете, что убили ее не здесь. Тут она не больше трех дней. Но вот этого вы не знаете. В волосах, на теле и на мешке, которым она была прикрыта, всюду какие-то мелкие частички. Лаборатория установит, что это, но мне кажется, это несхватившийся бетон.

— Вы хотите сказать, что ее замуровали в бетон и снова выкопали?

— Сознаюсь, эта мысль мелькнула и у меня. Ну а теперь, друзья мои, я намерен отправиться в постель и насладиться честно заслуженным сном. Скажу вам больше, когда заполучу эту даму на стол, то не ожидайте сенсаций. Мне кажется, все основное я вам уже сказал.

После Аттерли обстановка сразу переменилась, как при свертывании цирка-шапито. Труп унесли, прожектора убрали, импровизированную палатку свернули. Машины уехали. Остались только ограждения вокруг места, где нашли труп, и одинокая патрульная машина с двумя агентами, чтобы отгонять любопытных.

Полинг и Хэзлтон уходили последними. Пригласить ли Вэйна на допрос или подождать, пока получат заключение экспертизы?

— Не хочется заниматься этим ночью, но есть смысл забрать его сейчас, — сказал Полинг. — Если отвез труп в машине, должны были остаться следы.

— А завтра он уезжает на какие-то курсы в Хемпшир.

Отправив Плендера за Вэйном, вернулись в Роули. Через двадцать минут сержант сообщил, что в доме никто не отвечает и машины Вэйна в гараже нет.

— Птичка улетела, — заметил Полинг. — Все ясно. Пошли ловить.

Хэзлтон кивнул. Похоже, на этот раз нюх его подвел.

До постели он добрался около четырех утра. В половине девятого задребезжал телефон. Голос Плендера, веселый и свежий (конечно, после выходного), сообщил:

— Нашли еще одну, сэр.

Старший инспектор еще не проснулся:

— Кого, кого?

— Еще один труп. В пруду на Бэчстед Фарм. Памелу Уилберфорс.

 

Глава XXVI

ПРОБЛЕМЫ МОЖНО РЕШАТЬ И ТАК

Утро понедельника, десять тридцать. Поль Вэйн ехал по широкой дубовой аллее к обширной сельской усадьбе примерно восемнадцатого века, со множеством пристроек, изменивших облик дома до неузнаваемости. Какой-то парень забрал его багаж и указал дорогу к гаражам за домом. Двери ему открыл улыбающийся джентльмен в грубошерстном твиде.

— Я Джей Барнс Лоуренс. Прошу называть меня просто Джей. А вы…?

— Поль Вэйн.

— Очень приятно, Поль.

Через облицованный деревом холл его провели в уютную гостиную, где беседовали двое мужчин.

— Это Поль Вэйн. Поль, познакомьтесь, Питер Медли и Джеффри Стартвент-Эванс.

Медли был высок, с грубым лицом и глубоко посаженными глазами. Стартвент-Эванс держал себя так, словно пытался соблюдать дистанцию от собеседников и вообще всею вокруг.

— Вы приехали очень рано, — заметил Лоуренс.

— Я выехал вчера вечером и переночевал в деревенской гостинице.

Лоуренс всплеснул руками.

— Жаль, что я не знал. Вы вполне могли ночевать здесь, как Питер и Джеффри. Правда, они приехали издалека.

— Из Лидса, — Медли произнес это так, словно речь шла про Владивосток.

— А Джеффри из Свенси. Хотели успеть к самому началу, как и вы. Скоро будут и остальные, на этот раз небольшая группа, всего восемь человек. Вы курите, Поль?

Портсигар раскрылся, как капкан.

— Нет, спасибо.

— Я повторю вам то же, что и остальным. Здесь вы останетесь на две недели. В комнатах есть расписание — когда тут завтрак, обед и ужин, и мы хотели бы, чтобы вы его придерживались. В остальном первую неделю можете заниматься чем угодно. Знакомьтесь друг с другом, дискутируйте о любых проблемах, служебных и личных, занимайтесь любыми играми — здесь есть теннисные корты, хотя погода их не пощадила, и еще очень неплохой спортзал — можете играть, гулять, делать все, что захотите.

— Меня интересует церковная архитектура, — замогильным голосом заявил Медли.

— Полагаю, геттингенский собор славится своими интерьерами. До конца недели акклиматизируетесь и привыкнете друг к другу. На следующей неделе вас разделят на две группы по четыре человека — собственно, разделитесь вы сами, увидите, — и займетесь практической деятельностью — деловыми играми. Теперь не время говорить о них подробнее. Добавлю только одно. Курс основан на старом религиозном тезисе: «Познай самого себя». И реализуй еще один: «Познай ближнего своего».

Потом Поля Вэйна отвели в светлую теплую комнату окнами на гаражи и парк за домом. Он взглянул на свое отражение в зеркале. Под глазами глубокие темные круги, лицо поцарапано. Подышав в ладони, принюхался. Показалось, что от него несет перегаром.

— Мне придется последить за собой, — сказал он, сам не зная, что имеет в виду.

На улице все так же шел мелкий дождь.

Утро понедельника, десять пятнадцать. Шел мелкий дождь. Открыв ворота Бэчстед Фарм, тело Памелы Уилберфорс внесли в дом. Доктор Аттерли, в тот день еще жизнерадостнее настроенный, чем накануне, провел предварительный осмотр. Девушку, по-видимому, убили вечером в пятницу или в субботу рано утром. Была удушена шнуром, как остальные, изрезана, как остальные, подвергалась сексуальному насилию, как все они… Но следы укусов на горле и груди на этот раз отсутствовали. Подробные выводы — после вскрытия.

— Не заваливайте меня работой, — хохотал Аттерли по дороге домой. — Подождите с очередным трупом хотя бы сутки, будьте так добры.

Следователи заняли под штаб-квартиру комнату в ратуше Саттон Виллис. Там Хэзлтон и утомленный Полинг занимались множеством мелочей, связанных с расследованием, кроме всего прочего, вызвав отца Памелы на опознание тела дочери и Дика Сервиса на опознание Анны-Мари. Телефонограммы Рэя Гордона еще успели к утренним выпускам газет, которые разукрасились заголовками типа «Неизвестная девушка найдена мертвой в лесу» или «Маньяк из Роули убивает снова». Из Лондона нахлынули толпы газетчиков, привлеченных находкой очередного трупа. Возбужденно толкаясь у Бэчстед Фарм, они гудели как пчелы, роящиеся вокруг царицы.

Полингу казалось, он не выдержит, а возможность появления в любую минуту сэра Фелтона никак не улучшала настроения. Для репортеров он сделал заявление, что в ближайшее время будут произведены аресты. В результате все журналисты разместились в деревенском пабе, который хозяин открыл в половине одиннадцатого и собрал такую выручку, о какой и мечтать не мог.

Понедельник, десять тридцать. Стоя перед дверью «Плюща», Плендер возился с замком. За ним переминался Патерсон. Плендер еще не успел просмотреть документы и разобраться со странным своим ощущением, что он что-то упустил. Второй ключ подошел к замку, и оба они вошли в холл.

У пустого дома своя атмосфера, и, еще не позвав Вэйна по имени, Плендер знал, что в доме никого нет. Методично обыскав дом сверху донизу, они не нашли ничего интересного, пока не спустились в подвал. Бетонный пол в углу был взломан, в нем зияла дыра. Несомненно, на этом месте лежало тело Анны-Мари Дюпон.

Света в подвале не хватало. Патерсон по приказу Плендера включил фонарь. Бетон вокруг дыры был светлее и не того качества, что весь пол.

— Закопал ее и забетонировал! — ахнул Патерсон.

— Да. Но почему снова выкопал?

Патерсон не замедлил высказать свою точку зрения.

— Эта яма, куда он ее засунул, не слишком глубокая. Видно по количеству выкопанной глины. Видно, он спешил, и не спрятал ее достаточно глубоко. Слой бетона был тонким и неравномерным, он потрескался. И труп начал вонять.

— В этом что-то есть. Но что ему мешало вырыть яму снова, глубже, и все опять заделать? Как это странно, а?

Больше у Патерсона идей не было.

Аттерли произвел вскрытие, оно в основном подтвердило то, что они и так знали. Частички у француженки на теле и волосах были бетонной крошкой, смешанной с глиной и песком. Единственной интересной новостью оказалась возможность, что незадолго до смерти у девушки были половые сношения. Выслушав телефонный рапорт Плендера, Полинг взорвался:

— Почуял, что дело худо, и сбежал. Возьми мы его чуть раньше…

Хэзлтон поднял взгляд от заключения вскрытия.

— Может быть, он просто уехал туда, куда и собирался, в Геттингем Кастл.

Назвал номер девушке, сидевшей на связи.

— Спросите мистера Лоуренса. Не говорите, кто спрашивает.

Чуть позже, положив трубку, избегал взгляда своего начальника.

— Он там. Переночевав в деревенской гостинице, приехал сегодня утром. Я попросил Лоуренса предупредить нас, если он соберется уезжать.

— Тут только два часа езды. Я сам его возьму. — Полинг чувствовал, что на разговор с сэром Фелтоном у него духа не хватит.

— Это участок Тибби Монсера, мы служили вместе. Мне поговорить с ним?

Полинг согласился. Протокол следует блюсти. Без особого удовольствия слушал разговор Хэзлтона со старшим инспектором Монсером из хемпширской криминальной полиции, который пообещал, что лично прибудет в Геттингем Кастл, потом вышел. Шагая к машине в сопровождении Брилла и водителя, разминулся с «ягуаром» сэра Фелтона.

Прибыл элегантный молодой человек, некий Грей. Заговорил со Стартвент-Эвансом:

— Когда закончил?

— В шестьдесят третьем. Хаус. А ты?

— Нью-колледж. Ты наверняка помнишь толстяка Спокса.

— Разумеется. И того невыносимого коротышку, что таскался вечно за ним, помнишь его невероятный лондонский выговор, как же его звали?

Поль Вэйн отвернулся и закрыл глаза. Чувствовал, как у него дергается левая щека. Голоса, словно птичий щебет, отодвинулись куда-то вдаль. Вдруг почувствовал, как независимо от его воли поднимается его рука, почти до уровня плеча. Открыл глаза: рука спокойно лежала на подлокотнике. Встав, торопливо вышел. Двери за ним хлопнули еще раз. Это был Медли.

— Знаете, здесь есть еще одна гостиная?

Они прошли через холл. В другой гостиной на столах лежали журналы, некоторые — в папках, как в приемной у врача. Медли сел в кресло рядом с Полем.

— Полагаю, вам не по душе эти университетские снобы. Я их тоже не переношу. Знаете, я не англичанин, вырос в долинах Уэлса. Слышен акцент? Я старался от него избавиться.

— Я бы и не заметил.

— Очень мило с вашей стороны. Знаете, англичане обычно не любят уэльсцев. Потому я и держусь в стороне. У вас что-нибудь не в порядке?

— Что вы имеете в виду? — Поль даже отодвинулся, но Медли нагнулся поближе.

— Мы все здесь потому, что с нами что-то не в порядке. Я расскажу вам, что со мной. Я начальник производства у Свейна, это ответственная должность, можете мне поверить. И у меня там появилось двое снобов, знаете, таких, после университета. Они меня, конечно, ненавидят.

— А почему вы здесь?

— Утверждают, что эффективность производства падает, — понуро заметил Медли. — Говорят, я не могу сосредоточиться на работе. Но это только предлог. А что у вас?

— Я тут для повышения квалификации. Новые методы работы с людьми, исследование мотивации и так далее.

— Это они вам так говорят. Но увидите, дело тут в другом, за этим явно что-то кроется.

Отворились двери, в них появилась тщательно причесанная голова Лоуренса. Увидев их, он облегченно вздохнул:

— А, вот вы где. Знакомитесь? Отлично. Прибыли еще двое…

Вэйн молча обошел его и взбежал по широкой лестнице. Лоуренс внизу прислушивался, пока не закрылись двери.

У себя в комнате Поль Вэйн достал из чемодана блокнот, сел к письменному столу, откуда открывался вид на старую конюшню, перестроенную под гаражи, на мокрые деревья за ней, и начал писать.

Брилл уже слышал о слабости Полинга — порассуждать о версиях происходящего — и был готов ему подыгрывать:

— Так вы уверены, мистер суперинтендант, что это Вэйн? Его рук дело?

Полинг не любил жаргонных выражений, но рад был возможности проверить прочность той цепочки доказательств, которая связала Вэйна с убийствами. Начинал он с аморального поведения в прошлом, хоть никогда его ни в чем не обвиняли, и предполагаемой импотенции, часто встречающейся у сексуальных маньяков-убийц. И все улики — пишущая машинка, загадочное поведение в пятницу вечером и то, что труп Анны-Мари был замурован у него в погребе.

— Это еще не окончательно доказано, не забывайте. Но чтобы выдвинуть обвинение, этого достаточно. Не сомневаюсь, следы бетона найдем в багажнике его машины.

— Да, сэр. Факт тот, что мы не обнаружили никаких связей между ним и порножурналом, или между ним и той женщиной, которая там заправляла. Или женщиной, которую он упоминал в письме.

— Вполне возможно, сержант, и я склоняюсь к мнению, что женщины этой просто не существует.

— И наш приятель делал все сам?

— Да, Вэйн работал в одиночку.

— Но если вы считаете, что труп был у него в подвале, то ведь тогда подвал этот был еще не его. Я только хочу сказать, что он туда еще не переехал, когда француженку убили. Зачем же ему прятать тело в доме, куда он собирался переезжать, почему не избавиться от него сразу?

— Откуда я знаю? Думаю, он полагал, что так ее наверняка не найдут. Я написал статью об убийцах такого рода, те часто прячут жертву в собственном доме. Вспомните Кристи, вспомните Криппена. Когда почувствовал, что мы дышим ему в затылок, решил избавиться от трупа.

Брилл прекратил дискуссию из опасений рассердить шефа. И он считал, что Вэйн виновен, но видел в этой версии множество прорех.

Понедельник, двенадцать тридцать. Плендер положил папку с документами посреди стола, слева поставил поднос с кофе и сандвичами. В папке было все с самого начала, с момента исчезновения Анны-Мари Дюпон, — протоколы допросов, донесения о беседах, ложные признания — все, что произошло до воскресной ночи. Он ел, и пил, и при этом систематически просматривал материал, пытаясь найти факт, который так свербил у него в памяти.

Понедельник, двенадцать тридцать. В управлении полиции графства познакомились с Тибби Монсером, одним из тех веселых здоровенных типов, которых Полинг терпеть не мог. В машине по дороге к Геттингем Кастл Полинг проинформировал того об обстоятельствах дела. Инструкции требовали, чтобы при аресте присутствовали представители полицейских властей.

Входные двери распахнулись еще до того, как машина остановилась перед ними.

Джей Барнс Лоуренс провел их в холл.

— Видимо, излишне надеяться, что ничего серьезного не произошло, ибо иначе вас бы тут не было. Но, надеюсь, вы будете действовать достаточно деликатно. Вэйн показался мне довольно не в себе.

— Где он сейчас?

— В своей комнате. Позвать?

— Пока нет. Вначале мы хотели бы осмотреть его машину.

Поль Вэйн давно закончил писать. Сидел, обхватив руками голову, и тупо смотрел на дождь. Видел, как трое мужчин, обходя лужи, подошли к его автомобилю, стоявшему под навесом, и открыли багажник.

Поль Вэйн сложил исписанные листки, дописал еще три слова, вложил листы в конверт, заботливо его заклеил и написал всего лишь одно слово. Потом встал из-за стола.

В багажнике и невооруженным взглядом видны были следы глины и бетона. И пахло гнилью. За один из болтов зацепился обрывок мешковины, похоже, от мешка, которым был прикрыт труп. Еще там были какие-то частицы, напоминавшие кожную ткань в состоянии разложения. Осмотрели машину на предмет пятен крови или иных следов, позволивших бы установить, не в нем ли перевозили других убитых, но ничего не нашли. Монсер вопросительно поднял бровь, Полинг кивнул.

Лоуренс, слегка обеспокоенный, ожидал их в холле. Собрался что-то сказать, но Монсер похлопал его по плечу.

— Не беспокойтесь, дорогой мой, ничего не случится. Где его комната?

— Я покажу вам.

Когда они двинулись по лестнице, из гостиной в холл вышли двое мужчин, с нескрываемым любопытством уставившихся на них.

— Только прошу вас, поделикатнее.

— Скорей начнем — скорее кончим. Это здесь?

Монсер тихонько потрогал ручку, потом постучал. Никто не ответил. Полинг шепнул Лоуренсу:

— Позовите его.

Лоуренс дрожащим голосом произнес:

— Поль, можно войти на минутку?

Тишина.

Монсер снова повернулся к Лоуренсу:

— У вас есть ключ?

Теперь он даже не пытался говорить потише.

— Внизу, в канцелярии. Но если ключ внутри, не сможем…

— Ничего, справимся. Принесите его.

Когда Лоуренс вернулся, Монсер взял ключ, присел и с минуту повозился с замком. Слышно было, как внутри ключ упал на пол. Вставив в замок другой, повернул его. Двери открылись. Вошли.

Комната была пуста, по крайней мере вначале так показалось. Брилл первым увидел тело, висевшее за дверьми, багровое опухшее лицо, петлю на горле из пестрого галстука. Положив тело на пол и стянув петлю, Монсер с Бриллом попытались сделать искусственное дыхание. Полинг с недовольной миной отвернулся. Джей Барнс Лоуренс воскликнув: «Господи!» — повторял это снова и снова.

— Закройте двери, — приказал Полинг.

Лоуренс сделал это, не отводя глаз от тела на полу и качая головой.

— Повесился… Кто мог подумать…

— Не стойте так, вызовите врача…

Уходя, Лоуренс продолжал покачивать головой. Полинг взглянул в окно.

— Он увидел нас у машины.

Подняв конверт с надписью «Полиции», открыл его.

— Бесполезно, — бросил Брилл, разгибаясь. Монсер продолжал свои попытки. Полинг читал письмо Вэйна:

«Я пишу это, потому что за последние три месяца после переезда в Роули жизнь моя пошла прахом. Элис от меня ушла. В это странное заведение меня отправили на какие-то курсы для дилетантов, а после моего возвращения Хартфорд позаботится лишить меня места.

Поль Вэйн».

Ясно, что полиция подозревает меня в убийствах. Жизнь моя, как я понимаю, кончена. Начать новую? Невозможно.

Но хочу, чтобы все знали правду. Я повел себя глупо, лгал полиции, но не совершал никаких преступлений. Меня кто-то преследует.

Я хочу написать все, что знаю о деле Олбрайт. На допросе я говорил чистую правду. Луизу Олбрайт я почти не знал. Проводил до дому и поцеловал, не больше. Узнав о других случаях с девушками, полиция меня заподозрила, и напрасно. Ничего я не знаю о письме, отпечатанном на моей машинке. Не могу объяснить. Но говорил я одну чистую правду.

До вечера пятницы.

В пятницу я вернулся домой и не нашел Элис. Немного выпив, обошел дом и пошел в подвал взглянуть, забрала ли она чемоданы. Чемоданов там не было. На том месте, где они лежали, бетонный пол потрескался и осел. И воняло. Ковырнув рассыпавшийся бетон, я нашел труп.

Чей это был труп, как туда попал, сколько там лежал? Понятия не имею. Но я перепугался. Чувствовал, что от него нужно избавиться. За мной следили, снаружи стояла полицейская машина. Придя, могли найти труп и арестовать меня.

И я взял лом и выкопал ее — яма оказалась мелкой и плохо забетонированной. Уложил в багажник, накрыл мешком и ее тряпками, валявшимися в яме. Поехал на болота, остановился, засунул труп в бурьян и забросал листвой и ветками.

Была это женщина. К ее смерти я не имею никакого отношения. Пока еще ее не нашли, но, разумеется, когда-нибудь наткнутся, рано или поздно. И снова возьмутся за меня. Я этого не вынесу.

И почему это случилось со мной?

В конце письма было нацарапано:

«Полиция здесь. Осматривает машину. Я больше не могу».

Монсер поднялся, вытирая пот со лба.

— Да, он отгулял свое, это точно. Ну что, признался, небось все выложил?

— Нет.

— Но как же так? Чего ж он повесился? И еще на таком чудном галстуке.

Полинг взглянул на тело.

— Не знаю…

Брилл тоже посмотрел на то, что было Полем.

— Проблему можно решить и так…

Понедельник, двенадцать тридцать. Боб Лоусон довольной улыбкой встретил Брайана Хартфорда.

— Садись, Брайан. Я рад, что ты нашел для меня минутку. Тебе должно быть интересно, что Джой Фиддик уже вне игры. Их интересы переменились. Точнее, мы заключили с ними соглашение, по которому получаем доступ на американский рынок. Начнем работать в Штатах по-крупному. Понадобятся большие затраты, конечно, но игра стоит свеч. Ты себе это представлял не так, а?

Отпираться не было смысла.

— Не так.

Теперь он ждал вполне определенных выводов, но ошибся. Видимо, сочтя, что победителю позволено быть великодушным, Лоусон предложил ему повышение и расширение полномочий — все руководство американским проектом. Хартфорд предложение тут же принял.

Иногда противника нужно уничтожить, но часто лучше подкупить. Боб Лоусон настолько был доволен собой, что набрал номер доктора Уинстенли и условился о визите.

Понедельник, четырнадцать тридцать. Хэзлтон, войдя в кабинет Плендера, захлопнул за собой дверь. Выглядел он неважно.

— Вы уже знаете?

— Что?

— Вэйн увидел, что обыскивают его машину, и повесился. Этого нельзя было допустить. Проклятый идиотизм.

— Значит, это все-таки он? — Казалось, Плендер разочарован.

— В письме он ни в чем не сознался, только, что избавился от трупа француженки. Нашел ее в подвале и перепугался. — Тут он заметил груду бумаг перед сержантом. — Какого черта вы в них роетесь?

— Материалы следствия. Я был уверен, что видел в них что-то очень важное, слова кого-то из Допрашиваемых.

— Не понимаю, о чем вы.

Плендер сглотнул слюну, прежде чем ответить. Хэзлтон понял, что сержант крайне взволнован.

— Брилл подал очень подробный рапорт о вашей беседе с Альбертой Норман. Смотрите, что она сказала об Алистере: «Он был лентяем. И скряга». Она так говорила?

— Вполне возможно. Ну и что?

— Слово «скряга» сейчас нечасто услышишь, правда?

— Ну и что? Вполне возможно, она придумала Алистера, чтобы скрыть что-то другое. И неизвестно что.

— Вот мой рапорт о допросе Джоан Браун. Когда я спросил, почему она ушла с работы, заявила, что ее шеф был старым скрягой. — Он ткнул пальцем в строчку. — Не удивительно ли, что она употребила то же самое слово? Как выглядела Норман, сэр? Подождите, я вам скажу… Метр пятьдесят пять — пятьдесят восемь, довольно плотная, высокий лоб, нос чуть изогнутый… — он даже нарисовал его, — довольно полные ноги, крупные ступни.

— Нос похож… а если еще крашеные волосы, и грим, и очки…

— С простыми стеклами. Она могла изменить все что угодно. Но только не нос. Жаль, что в тот день меня не было. Я бы ее опознал.

Хэзлтон взял листок, на котором записан был разговор Плендера с Джоан Браун, и перечитал его.

— Пожалуй, вы правы. Но что это дает? Джоан Браун исчезла и снова вернулась, ну и что?

— Она утверждала, что ездила к родителям. Тогда я им не звонил, ибо счел это важным. Позвонил сегодня, говорил с обоими. Мать рассказала, что Джоан приехала совершенно не в себе, плакала и кричала, что совершила нечто ужасное. За неделю оправилась, и начались скандалы, что, полагаю, для них нормально. Скандалы продолжались до тех пор, пока она не собралась и не уехала. Еще в двенадцать лет утратила контакт с родителями и перестала ходить в церковь. Родители — рьяные методисты, призывали на нее адские кары даже по телефону.

— Потом она объявлялась?

— Да. В прошлом месяце получили два заказных письма, в каждом было по пятьдесят фунтов. И листок: «С приветом. Джоан». И вот что еще. В четырнадцать лет с ней была неприятность. Поймала пса, привязала его и изрезала так, что тот истек кровью.

Хэзлтон вытаращил на него глаза.

— После этого все кругом ее так возненавидели, что, едва окончив школу, ушла из дому. И потом появлялась только изредка.

— Полагаете, она участвовала в убийстве француженки, испугалась и сбежала домой, потом почувствовала желание продолжать и вернулась?

— Это логично, не так ли? Особенно если вспомнить историю с псом.

Хэзлтон согласился:

— Да, это логично. Но не забывайте, все это только теория. Суперинтендант на это не клюнет.

Плендер скромно кашлянул.

— Но это не все, сэр.

— Еще одна теория? Перестаньте забивать этим голову, Гарри, а то заработаете за столом геморрой.

— Это не теория. Я отнес в лабораторию, и там все проверили. Я заметил случайно, когда рылся в бумагах.

Говорить он пытался как можно скромнее. Положил на стол письмо почтальону Роджерсу с конвертом и рядом — карточку со сведениями о Доме Плантатора из конторы агента по торговле недвижимостью. Карточка была из фирмы «Борроудэйл и Трэпни». Лаборатория подтвердила идентичность характеристик обоих документов. Вне всяких сомнений, оба были напечатаны на одной и той же машинке.

 

Глава XXVII

ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА

Понедельник.

Бонни. Ни о чем другом не могу я думать, не могу писать. Она присосалась ко мне, эта отвратительная пиявка в женском образе. Говорит, что мы должны быть вместе, что я должен о ней заботиться. Предложил ей деньги, оставшиеся от журнала, не потому, что боюсь ее, а потому, что она должна уйти. Возьми и иди, сказал я ей. Но она уходить не хочет. Хочет, чтобы мы ушли вместе, предлагает сменить фамилию, как она говорит: «начать все сначала». И найти новых девушек.

Она мне отвратительна. Но она в моем доме, сует нос в мои книги, хихикает, пристает и раздевается передо мной донага, желая того, что я никогда ей не дам. Твердит о прошлом, о котором я не хочу вспоминать. Я принадлежу будущему.

У этой мерзавки есть револьвер. Видно, раздобыла его через ребят в Далвиче, якобы какой-то тип ей тогда угрожал. Может, это и правда. Словом, у нее есть револьвер, и она якобы умеет с ним обращаться.

Сидит в моей комнате, грязная и неухоженная, как бродяга, как паук присосавшись к моим книгам. Я убрал дневник, чтобы она не нашла. Прочитай она его, засмеялась бы своим вульгарным смехом и сказала — это доказывает, какой я псих.

Ведь она живет с убеждением, что вполне нормальна.

Больше я ее не выдержу.

Примечание.

Человека, который начал писать этот дневник, больше нет. Тот человек подписывался именем Абель, носил маску Белы, был графом Дракулой и всегда играл с масками. Вся его жизнь была основана на идее, что на самом деле он некто иной, но зато я эту идею воплотил в действительность, собственным телом и душой испытал то, что Мэтр называл «переоценкой всех ценностей». Когда муки душевные донимают меня, а сейчас мне приходится тяжело, перечитываю его слова, находя в них утешение.

Приведу три цитаты:

«Мораль — это способ перевернуться спиной к желанию жить».

«Ни у кого из вас не хватит смелости убить человека».

«Мы слышать не хотим, что все великие люди были преступниками (разумеется, не в общепринятом смысле этого слова), что преступление было неотъемлемой частью их величия».

Все эти слова отзываются в моей душе. Я превратил их в действие.

«Боль — нечто иное, чем наслаждение, — но не его противоположность», — сказал Мэтр. Но наслаждение и жажда обладания неотделимо связаны с болью.

Если я говорю это и если я наполнил содержанием свои слова, меня за это нужно считать безумцем? Но я принимаю это имя.

И Он в конце концов ушел в безумие, как назвал этот мир. В письме Стриндбергу подписался «Ницше Цезарь», твердил, что созывает в Риме князей и велит казнить наследника престола. Утверждал, что велел заковать Кайфу в цепи и благословил Бисмарка и всех антисемитов. Верил, что обладает божественной силой, и обещал вызвать хорошую погоду. Такие безумные мысли могли быть только у человека, отбросившего все маски.

С этого мига их сбрасываю и я. Игроки и Игра уходит в прошлое. Я подвергся испытаниям, я претерпел, я произвел Переоценку Всех Ценностей. Я Фридрих Вильгельм Ницше. Все остальное в моей жизни было только игрой в безумие.

 

Глава XXVIII

ПОСЛЕДНИЙ КУСОК ГОЛОВОЛОМКИ

— С сержантом Плендером мы уже знакомы, но старший инспектор… — воскликнул мистер Борроудэйл. — Господи Боже! Полагаю, что вы хотите говорить со мной о том несчастном случае в Доме Плантатора. Хотя счастье и несчастье — понятия относительные. Знаете, что дом уже продан? И я еще имел удовольствие отклонить два предложения? Извращенное любопытство — страшная вещь! Чем могу быть полезен?

Сомкнув пальцы, захрустел суставами величиной с орех. Плендер видел, что старик нервничает, но понимал, что многие чувствуют себя неловко в присутствии полиции. Плендер только что провел беспокойные часы на телефоне, собирая информацию о Борроудэйле. Жил вдовцом, хозяйство вела экономка, несколько лет ходил в советниках. Трэпни в фирме давно не состоял, да и дела шли не лучшим образом. По общему мнению, Борроудэйлу нужен был компаньон.

Хэзлтон решил говорить напрямую, хоть и не все.

— Мистер Борроудэйл, ваша фирма использует или использовала пишущую машинку марки «Адлер».

— Да? Я и не знал. Спрошу у миссис Стефенсон.

Он встал. Плендер за ним.

— Я сам ее спрошу, если вы не возражаете.

В приемной сидели пожилая женщина и девушка. Женщина печатала на машинке, девушка возилась с картотекой. Плендер прикрыл за собою дверь.

— Миссис Стефенсон, вы не ответите мне на несколько вопросов?

Гигантский бюст придавал миссис Стефенсон крайне воинственный вид. Девушке она сказала:

— Роза, у вас полчаса на покупки.

— Как это? Я не собираюсь в магазин.

— Идите и полчаса не возвращайтесь.

— Но ведь идет дождь!

— Тогда станьте в дверях и смотрите на дождь.

— А-а, поняла. Я вам мешаю. — Надувшись, вышла.

Миссис Стефенсон вздохнула:

— Да, девушки теперь не те, что раньше, и чем дальше, тем хуже. Сержант, если ваши вопросы будут касаться мистера Борроудэйла, я хочу, чтобы он при этом присутствовал.

— Я задал ему этот вопрос, и он послал к вам. Это такая мелочь. Пользуетесь вы или нет машинкой марки «Адлер»?

— Нет.

Плендер опешил. Миссис Стефенсон была похожа на председательницу союза всех матерей на свете. Его удивление было настолько очевидным, что она по-матерински пожалела его:

— Я работаю в этой фирме десять лет и никогда не пользовалась никакой другой машинкой, кроме этой.

Сержант взъерошил пальцами волосы.

— У вас должна быть еще одна. Или была. Должна была быть!

— Молодой человек, вы хотите сказать, что я лгу? Страшно даже подумать. Даю вам слово, что никакой другой машинкой я не пользовалась. Даже называю ее «Верным другом».

Тяжело вздохнув, Плендер достал лист с проспектом Дома Плантатора.

— Но откуда же это? Это ведь ваше, но текст напечатан на «Адлере».

Дама взглянула на проспект, словно он был грязным.

— Это здесь не печаталось. Правда, дом уже продан, но тут все проспекты, которые мы разослали.

Подойдя к столу, вернулась с документом, который подала Плендеру. Текст был почти таким же, но отпечатан явно на другой машинке.

Сержант снова схватился за волосы.

— Мистер Борроудэйл сам дал мне этот проспект. Здесь же бланк вашей фирмы.

Огромный бюст миссис Стефенсон почти коснулся его.

— Это верно. Но печаталось это не здесь. Могу вам только посоветовать спросить, где он это взял. — С материнской усмешкой довольно добавила: — Но вначале вам следует причесаться. Волосы у вас стоят дыбом.

Вернувшись в кабинет Борроудэйла несколько обескураженным, подал обе бумаги Хэзлтону.

— Миссис Стефенсон утверждает, что никогда у вас не было другой пишущей машинки, кроме «ремингтона», на которой напечатан вот этот проспект. Но не тот.

Хэзлтон постучал пальцем по листу, напечатанному на «Адлере».

— Вы убеждены, что его дал вам лично мистер Борроудэйл?

— Конечно.

Хэзлтон повернулся к старику:

— Откуда это?

Тот опять захрустел суставами. Потом вежливо улыбнулся, показав пожелтевшие лошадиные зубы.

— Поверьте, не имею понятия.

Хэзлтон угрожающе прищурился.

— Вы его сами дали сержанту Плендеру.

— Да? А это так важно?

— Да, мистер Борроудэйл. Очень.

— Вы это достали из шкафа за вашей спиной, — заметил Плендер. — Там могут быть еще копии.

— Обычно я оставляю парочку. — Пошел к шкафу, Плендер за ним. — Да, вот. Один я дал вам, другой экземпляр здесь. Но, думаю, это все.

Плендер взглянул на листок.

— Но это напечатано на вашем «ремингтоне».

— Мистер Борроудэйл, хватит! — не выдержал Хэзлтон. — Думаю, что вы не откровенны с нами.

Беспокойство Борроудэйла нарастало:

— Господи Боже, можно мне позвать миссис Стефенсон? Боюсь, без нее мы не разберемся.

Хэзлтон кивнул. Вошла миссис Стефенсон, солидная и спокойная. У Борроудэйла заметно дрожал голос:

— Миссис Стефенсон, эти люди хотят знать, откуда этот проспект, но я не знаю. Прошу вас, помогите.

Женщина скрестила на могучей груди руки.

— Не из нашей канцелярии.

Хэзлтон слегка повысил голос:

— Но напечатано на вашем фирменном бланке и было у вас в картотеке.

— Не нужно кричать. — Плендер с интересом следил, как она сверлит взглядом старшего инспектора. — Криком делу не поможешь. Это произошло в мое отсутствие. — Приложила руку к груди. — Моя пневмония.

Плендер просто не решался взглянуть на Хэзлтона.

— Два года назад у меня была пневмония. Как раз тогда, когда мы тоже занялись Домом Плантатора. Это старые проспекты.

Мистер Борроудэйл похлопал себя по лысине.

— Ах я, старый глупец. Конечно, ваша пневмония, все ясно.

Судя по голосу, старший инспектор с трудом держал себя в руках:

— Может быть, я и глупец, но я не понимаю. Что ясно? Хотите сказать, что Дом Плантатора продавала и другая фирма?

— Конечно. Обычное дело. Вначале они занимались этим сами, но дом продать не удалось, и мистер Медина решил воспользоваться и нашими услугами. Обычно в таком случае комиссионные делят пополам.

Плендер перебил его:

— Когда я впервые был у вас, вы не сказали, что были контрагентом.

Борроудэйл, взглянув на него, простодушно ответил:

— А вы меня не спрашивали.

— Значит, и в другой фирме имели ключи и доступ в Дом Плантатора?

— Разумеется.

— Я все еще не понимаю, при чем тут пневмония миссис Стеферсон, — заметил Хэзлтон.

— Меня не было, так что взяли временную сотрудницу, но она не подошла. Нынешняя молодежь не любит утруждать себя. Ей не хотелось печатать новые проспекты, взяла старые, сунула их в копировальную установку и сделала несколько копий на наших фирменных бланках. Позднее, когда я вернулась, все напечатала как следует.

Мистер Борроудэйл случайно дал вам одну из старых копий.

— Значит, «Адлер» принадлежит той, другой фирме, вашим контрагентам. Кто они?

Мистер Борроудэйл сомкнул пальцы и захрустел суставами.

— Дарлинг из Бишопгейта.

Понедельник, шестнадцать ноль-ноль. Элис Вэйн положила трубку. Мать накинулась на нее как ястреб.

— Это из полиции. Они позвонили, а не заехали, потому что не знали, дома ли я.

— Его арестовали! — Миссис Паркинсон говорила так, словно ее заставляли проглотить особо противное лекарство.

— Поль… повесился. Кажется, полицейские хотели поговорить с ним, а он подумал… не знаю, что он подумал. Был в Хемпшире на каких-то курсах.

— Хоть не дома.

Элис в упор взглянула на мать.

— Не хочу казаться бесчувственной, но не могу и молчать. Все к лучшему. Я всегда говорила, что он ничего не стоит.

— Да, говорила, мама. Но нужно ли повторять это сейчас?

Взяв лист бумаги, стала помечать:

«Сказать Дженнифер. Сказать на фирме. Судебное разбирательство? Узнать в полиции».

Мать все еще стояла рядом.

— Я не нуждаюсь в помощи.

Сделав нужные звонки, поднялась к себе. Из Роули она забрала снимок Поля времен их знакомства, он был там весел и непринужден, и показался ей невыносимо красивым. Перевернула фото рамкой кверху. Потом расплакалась.

На улице продолжал лить дождь.

Понедельник, шестнадцать тридцать. Боб Лоусон сказал Элис несколько сочувственных слов, причем она показалась ему неожиданно сдержанной. Потом провел, как позднее сказала Валери, тяжелых десять минут, раздумывая, то ли смерть Поля в известной мере на его совести, то ли тот действительно убил тех девушек и его самоубийство никак не заденет интересы фирмы. Рассудив, что совесть его чиста и серьезные осложнения для фирмы маловероятны, сообщил новость Брайану Хартфорду.

Брайан вначале молчал. Потом сказал:

— Я бы хотел, чтобы его место заняла Эстер Мейлиндин. Не возражаешь?

Реакция Хартфорда Лоусона на миг поразила.

— Да нет…

Из трубки доносился спокойный голос Хартфорда:

— Я ничего не имел против Поля Вэйна. Он думал иначе, но ошибался. У него просто были устаревшие воззрения на решение кадровых проблем, и только.

Эти слова и быстро просохшие слезы Элис были единственной эпитафией Полю Вэйну.

Понедельник, семнадцать тридцать. Прыщавая секретарша в конторе Дарлинга работала на машинке марки «Ройаль» и ничего не знала об «Адлере». Когда она сказала, что шеф ушел с обеда, Хэзлтон весело ответил, что тот еще вернется и попросил разрешения подождать в его кабинете.

Там они обнаружили множество корреспонденции о продаже домов, но никакого сейфа или запертых ящиков, ничего, хоть как-то связанного с преступлениями, пока, наконец, Плендер, извлекавший из шкафа подшивки «Бюллетеня торговли недвижимостью», не заметил, что на трех из них совсем не было пыли. За ними обнаружил томик, переплетенный в легкую синюю кожу, которая когда-то шла на подписные издания классиков.

Едва раскрыв его, передал Хэзлтону.

Понедельник, восемнадцать тридцать.

— Включите свет, — сказал Полинг.

Дождь перестал, но темные тучи на горизонте сулили бурю. Брилл включил свет. Полинг дочитал синий томик, отложил его и вздохнул.

— Он псих, — сказал Хэзлтон. — Совершенно ненормальный.

— Когда вы заходили к нему, он показался вам нормальным.

— А что это за тип, о котором он пишет все время, этот Ницше?

— Немецкий философ, — воодушевленно пояснил Полинг, сомкнув длинные холеные пальцы. — Как здорово, правда? Теперь все ясно, последний кусочек головоломки встал на место. В этом случае им оказалось известие, что Дарлинг в свое время был контрагентом по Дому Плантатора. Кто знает, куда спрятать труп, кто знает, который дом необитаем? Агент по торговле недвижимостью. Этим объясняется и использование пишущей машинки Вэйна. Дарлинг заметил ее в «Плюще» и воспользовался этим. Потом, когда они с Браун убили француженку, зарыл тело в подвале.

Плендер, кашлянув, перебил его:

— Убили ее не в «Плюще».

Хэзлтон неторопливо заерзал.

— Пора уже ехать за ним.

Полинг любезно улыбнулся.

— Потерпите. Займет это не более пяти минут, а дело того стоит. Значит, Браун перепугалась, уехала, потом вернулась, и Дарлинг делает ее редактором порнографического журнала. Мы ничего о нем не знаем, разве что основал он его из-за денег, а потом воспользовался для поиска жертв. Она перекрашивает волосы, прихорашивается, надевает очки с простыми стеклами, и вот она — Альберта Норман. Уже отведала крови и жаждет еще.

Пальцы Полинга, коснувшись мягкой кожи, на миг замерли на ней.

— Вы заметили, что она из заурядной сообщницы превратилась в доминирующую фигуру, так что он даже взбунтовался. Второе убийство совершают в пустующем Доме Плантатора, труп оставляют там.

Вдалеке прогремел гром. Небо расколола молния. Полинг продолжал:

— Третье убийство, Уилберфорс. Труп обнаружен в пруду на Бэчстед Фарм, но убили девушку не там. Вижу, Хэзлтон, вам не терпится, но я перехожу к самому важному. Первое и третье убийство они совершили в таком месте, где не могли оставить труп. Второе, по неизвестной причине, — в другом месте. Если бы нам удалось найти, где они совершили два убийства, чувствую, мы нашли бы и Альберту Норман. И его, разумеется, тоже. Есть какие-нибудь идеи? — Он с усмешкой окинул их взглядом.

«Теории этот старый черт силен придумывать, нужно отдать ему должное», — подумал Плендер.

— В учетных книгах Дарлинга числится немало пустующих домов, я в этом не сомневаюсь. Пожалуй, стоит сделать список. Живет он с сестрой, поэтому, видимо, его собственный дом отпадает. В чем дело, Хэзлтон?

— Сарай. У него дома — большой сарай. Сестра его глуха. И ни она бы не услышала, ни соседи.

Брилл подумал, что время и ему кое-что сказать.

— Если в ту ночь, когда убили Олбрайт, в его доме что-то происходило, то ему пришлось отвезти девушку в другое место.

Полинг, улыбнувшись, кивнул, словно учитель, довольный учеником:

— Верно.

Хэзлтон почесал подбородок.

— В субботу вечером он предлагал мне осмотреть сарай.

Полинг удовлетворенно усмехнулся:

— Да, он таков. Вот если бы вы сами захотели осмотреть сарай, тогда бы он нашел причину отказать. Поехали в сарай.

Брилл вызвал машины. Хэзлтон чувствовал, что слишком долго терпит командование Полинга. Тот уже совсем забыл, что только несколько часов назад решил арестовать Вэйна.

— А как насчет Вэйна?

— А он-то тут при чем?

— Что у него было со всем этим общего?

— Ничего. Сделал глупость, пытаясь избавиться от трупа. Ему не повезло, и только.

 

Глава XXIX

БОННИ, ДРАКУЛА, ФРИДРИХ

Повсюду, всюду она видела кровь. Багровые портьеры походили на засохшую кровь, но на вкус оказались просто солеными. Книги в стеллаже переплетены были в кровавую красную кожу, стоило провести по ним пальцем, и у нее аж слюнки текли. Красное сукно на столе, казалось, пропиталось кровью, кровь была и в турецком ковре на полу, и в абажурах, и в обивке кресел.

Была там и настоящая кровь. Деревянный крест у одной из стен был в кровавых пятнах, длинные кровавые потеки покрывали пол внизу, грубый рисунок гениталий сзади на стене сделан был пальцем, смоченным в крови. Все там было кровавым и все ее возбуждало. Тоже было и тогда, когда Бонни и Клайда настигли у лагеря «Красная корона». «Не сдались, пока не умерли», — написала тогда кровью Бонни. И она не сдастся.

Были времена, когда все было по-другому, времена, когда она была другим человеком. Библию читала с верой и экстазом. Там описывались истории, которые заставляли ее дрожать от ужаса и наслаждения, и другие, о святых людях с незапятнанной душой. Помнит, что, когда спрашивали, кем она хочет быть, отвечала: «Хочу быть святой». И люди смеялись, ибо не понимали. Потом она была уже не святой, а грешницей. А потом познакомилась с Дракулой, и Джоан Браун стала Бертой Норман. Теперь она кровавая, и никто уже не смеется. И это кровавое существо теперь в западне. Бонни в западне с Дракулой, как та, другая Бонни, была с Клайдом.

А Дракула, как и Клайд, — слабак. И не только в сексе, но во всем. Он сидит теперь за письменным столом, втянув голову в узкие плечи, как спящая птица, и смотрит сквозь мелкий переплет на озаряемые молнией мрачные тучи.

Она тут уже три дня. Он приносит еду, а когда сестра ложится спать, водит в дом напротив, чтоб помыться, но почти не разговаривает с ней, а отдельные слова кажутся безумным бредом. Когда Бонни и Клайд нарывались на неприятности, тут же перебирались в другое место, она ждала, что так же поступят и они. Если Джоан Браун превратилась в Берту Норман, то и та могла в кого-то превратиться. И Дракула мог легко стать кем-то еще. Денег у них было сколько угодно.

Но он не воспринимал ее доводы, казалось, вовсе ее не слушал. Все твердил о каком-то Фридрихе и о перемене, в нем происходящей. Вначале она восторженно слушала его выспренние речи. Была испугана тем, что они совершили, как бывала испугана в детстве, когда истязала собак и кошек, но теперь она уже не боялась. Но знала, что без него она будет чувствовать себя ущербной, что станет опять заурядной женщиной. Этого не должно случиться.

«Не сдались, пока не умерли», — процитировала она, но он даже не взглянул в ее сторону.

Тогда она начала оскорблять его, кричать, осыпать грубыми словами, разделась донага и дразнила его, потом снова оделась, ничего не добившись, и пыталась вырвать у него ответ, что же делать. Даже угрожала вороненым револьвером, спрятанным под подушкой дивана, на котором спала, приставляла к виску себе и ему, говорила «Бум-бум» и падала на пол, корчась в агонии. Он не замечал. В этот мрачный день он вернулся из своей конторы, где она работала секретарем после их знакомства на выставке, с несколькими сэндвичами. Это оказалось очень кстати. Утром, уходя, пообещал, что, вернувшись, скажет, что же делать. Но теперь уже больше часа сидел и следил, как темнеет, слушал гром и шум дождя и не сказал даже пары слов.

Гроза миновала, только дождь все лил как из ведра. Подойдя к нему, она тоже уставилась в окно.

— Уйди. Ты мне противна.

— А ты мне. — Она включила свет. — Не хочешь обсудить, что будем делать?

— Нет.

— Я уезжаю. Одна. — Знала, что никогда этого не сделает.

Теперь, наконец, обернувшись, он посмотрел на нее. Обычным своим тихим и ровным голосом сказал:

— Меня вообще не интересует, что ты собираешься делать.

Сквозь мокрые стекла стали видны огни машин у ворот.

Он вздохнул.

— Что это?

— Начало моей новой жизни.

— Это полиция, черт побери! — Она ясно увидела ту последнюю западню предавшего друга, Бонни и Клайда, что отстреливались до конца. Бонни как раз потянулась за пистолетом, когда полицейский ее застрелил.

— Пойдем зададим им жару! — сжала она вороненый револьвер.

Полинг и Хэзлтон сидели в одной машине, Брилл и Плендер — в другой. Первая машина въехала во двор, вторая осталась у ворот.

— Вы знакомы с Дарлингом и его сестрой, вам и начинать, — сказал Полинг, и Хэзлтон благодарно кивнул. Суперинтендант шагнул из машины прямо в лужу и выругался. Не любил он такие операции, но считал своим долгом присутствовать. Попытался найти сэра Фелтона, но тот, к счастью, еще не вернулся с выставки лошадей.

Хэзлтон был готов к тому, что дверь откроет Изабель Дарлинг, но не к ее сердечной улыбке.

— Инспектор! Вы пришли взглянуть на мои сальвии! К несчастью, выбрали неудачное время. Но вы входите, и приятель ваш тоже, а то промокнете.

В сарае был виден свет, но Плендер с Бриллом оставались на страже, и Дарлинг ведь мог находиться и в доме. Сестра его усадила их в чистенькой гостиной, присела сама и опять улыбнулась.

— Я знаю, вы хотите поговорить с Джонатаном, насчет сальвий я только пошутила. Полагаю, речь снова идет о том ужасном происшествии.

— Верно.

— Он в своем кабинете, и не любит, когда ему мешают. Я не могу вам помочь?

— В кабинете? Вы имеете в виду, в сарае?

— Да. Он любит там работать, знаете. Я никогда его там не беспокою, даже чай не ношу. Это его святыня.

Хэзлтон уже встал и начал раскланиваться, когда заговорил Полинг:

— Кое в чем вы нам можете помочь, мисс Дарлинг. Уточнить одну дату. Вы, случайно, не ведете дневник?

Вопрос ему пришлось повторить. Женщина слегка покраснела.

— Откуда вы знаете, суперинтендант? Вы же суперинтендант, не так ли? Я веду его с пятнадцати лет. Начала в трагичный год — год, когда погиб брат Клейтон. Сорвался с утеса, помогая Джонатану взобраться наверх. Родители обвинили Джонатана и надолго отослали его в Ковентри. Мне это казалось несправедливым, я посвятила этому множество страниц…

— Нас интересует один день в этом году. Понедельник, двадцатое июня. Хотелось бы знать, не произошло ли в этот день что-то необычное.

— Сейчас я вам скажу. — Она вышла.

Хэзлтон поежился. Тоже мне, «вам и начинать», а потом берет все на себя.

Плендер и Брилл подошли к дому. Стоя за машиной своего начальства, разглядывали сарай. Свет там горел, но ничего не было видно. Они стояли молча, наблюдали за сараем и мокли.

Прежде чем он сумел понять, что происходит, Бонни кинулась к дверям и повернула в замке ключ.

— Дай мне его.

Уронила ключ за вырез платья.

— Силой ты его забрать не захочешь, я знаю.

Он замер, глядя на нее.

— Это лишнее. От действительности не спрячешься.

Замахала револьвером.

— Еще увидим. Никаким вонючим полицейским Бонни не взять, можешь мне поверить.

Дневник, переплетенный в зеленый сафьян, открывался ключиком, который она носила на цепочке на шее. Когда раскрыла его, Полинг увидел листы, густо исписанные округлым женским почерком. Интересно, что она туда записывала.

— Понедельник, двадцатое июня. — Прочитав запись, посмотрела на них: — К сожалению, ничего интересного для вас. О Джонатане ни слова.

— Он был в отъезде?

— Ах да, точно. Знаете, в тот вечер у нас был церковный кружок…

— Церковный кружок?

— Да, а что?

Чувствуя себя дураком, громко повторил:

— Церковный кружок, да?

— Конечно. Мы собираемся каждый третий понедельник месяца. На беседу за чашкой чаю с пирожными. Джонатан всегда уезжает. К сожалению, он неверующий.

Полинг с Хэзлтоном переглянулись. Вот почему Луизу Олбрайт не привезли в сарай. Изабель была глуха, но не другие члены кружка… Теория подтверждалась. Хэзлтон снова встал, на этот раз встал и Полинг. Изабель удивленно уставилась на них:

— У нас была весьма полезная беседа о молодежной преступности, мы сравнивали, как она возникает среди тех, кто ходит в церковь, и тех…

— Благодарю вас, мисс Дарлинг, — сказал Хэзлтон. Теперь нам нужно поговорить с вашим братом.

Изабель сидела, сложив руки на зеленом сафьяне. Что она знала, о чем догадывалась?

Хэзлтон взял командование на себя. Двое сержантов с двумя детективами стояли у машин.

— Он в сарае. Очевидно, и женщина тоже. Брилл, вы со мной. Смит и Веси — к воротам. На тот случай, если попытаются уйти через другой выход. Плендер, останьтесь здесь.

От машин до сарая — двадцать метров. Хэзлтон и Брилл прошли половину, когда открылось одно из освещенных окон. Раздался выстрел, потом еще два. Брилл, вскрикнув, упал. Хэзлтон отскочил в сторону, из зоны обстрела. Брилл застонал. Прежде чем Полинг распорядился, Плендер метнулся к Бриллу, пригнувшись к самой земле, и потащил его в укрытие за машину. От ворот ему на помощь кинулся Смит. Полинг махнул Хэзлтону, чтоб тот вернулся, и старший инспектор помчался к ним.

Пока тащили Брилла, раздались еще два выстрела.

— Попали в ногу, — поморщившись, сказал Брилл Плендеру. — Спасибо, друг. Хорошо еще, что я не в парадной форме, раз ты меня так волочешь по грязи.

— Давайте его в машину. — Хэзлтон, оторвав штанину, осушил кровоточащую рану платком. — Сквозная рана, переживете. — Повернулся к Полингу. — Вопрос в том, что будем делать с этим мерзавцем.

Из сарая донесся голос, полувскрик, полустой, и снова выстрел, и тишина.

— Можно обойти их сзади, держась за стеной, и попытаться выбить двери, — предложил Плендер.

— Мне не нужны еще раненые, — возразил Полинг. — Двери могут быть заперты.

— Шесть выстрелов, — Хэзлтон стряхнул с носа каплю. — Перезаряжает. Или патроны кончились.

Постояли еще немного. Из сарая не доносилось ни звука. Полинг чувствовал, как его пронизывает сырость, несмотря на то, что плащ ему продали как непромокаемый. Хэзлтон и Плендер смотрели на него. Нужно было на что-то решаться.

— Ладно. Вы, Хэзлтон, со Смитом и Веси, заходите слева. Плендер, мы с вами пойдем справа. Встретимся у двери. Если заперты, выломаем. Если начнут стрелять, отступайте в укрытие. Десять секунд. — Он достал часы. — Пошли.

Полинг и Плендер были отличной мишенью, пока бежали к правому углу сарая, но никто не стрелял. Двое других были прикрыты лучше и добрались к дверям первыми. Хэзлтон, подергав ручку, сказал:

— Выбиваем!

Отступив шагов на пять, дружно кинулись на дверь. Та затрещала и вылетела. Все ввалились внутрь.

Сарай был переоборудован в уютный кабинет с ковром, удобным диваном, двумя креслами и несколькими книжными полками. На стенах — кадры из фильмов. На одном вурдалаку забивали осиновый кол в сердце, на других нетопырь с человеческой головой наклонялся над женщиной, собираясь впиться ей в горло. Ведьма превращалась в живую женщину, «железная дева» сжимала в объятиях умирающую девушку, обнаженный мужчина висел вниз головой, а другой пытался вырезать ему сердце. А посредине висел в большой раме портрет мужчины с пышными усами и безвольным подбородком. Никто из полицейских не узнал в нем Фридриха Вильгельма Ницше.

На картины они не смотрели. Все уставились на противоположную стену. Там прибит был грубо тесанный деревянный крест. Светлое дерево — все в багровых пятнах. Над ним — грубый рисунок мужских гениталий, намалеванный пальцем, все той же багровой краской. Под крестом — табурет.

— Их ставили на табурет с петлей на шее и привязывали к кресту, — сказал Полинг. — А когда позабавились и насытились, табурет выбивали.

Плендер наклонился к телу, лежавшему под крестом. Коренастая женщина с кучерявыми золотистыми волосами, черными у корней. Пулевая рана в ее виске слабо кровоточила. Пухлая рука еще сжимала револьвер. Плендер выпрямился.

— Джоан Браун.

Хэзлтон уже повернулся в другой конец комнаты, следом за ним — остальные. До этого Дарлинг сидел в одном из кресел, но теперь встал и двинулся к полицейским. На нем был безупречно отглаженный серый костюм с неброским темно-синим галстуком. Выглядел он так же выдержанно, как всегда. Только на губах поигрывала нервная и вместе с тем довольная улыбка.

Хэзлтон откашлялся:

— Джонатан Дарлинг, вы арестованы…

Дарлинг повернулся к портрету на стене и величественно воздел руку. Голос звучал тихо, сдержанно и гладко, как всегда:

— Именуюсь я Ницше Цезарь, — сказал он. — Я осуществил в своем лице Переоценку Всех Ценностей. Отпускаю вам грехи ваши — отныне и во веки веков.