Глава 7

Недружественный огонь

«Если бы их застрелили боевики, а мы бы просто обнаружили их, нам не было бы так плохо. Но это мы их убили».

Специалист Майкл Аяла, Армия США, 1-й батальон 327-го пехотного полка. Война в Ираке (2006 г.)

Ирак, где-то к юго-западу от Багдада. Довольно прохладно, конец ноября, смеркается. Синий корейский грузовик Bongo — здесь, в Ираке, таких полно; на них перевозят все что угодно: от мелкого скота до строительных блоков — несется навстречу американской автоколонне из четырех вездеходов Humvee. В одной из машин специалист Майкл Аяла. Грузовик еще прибавляет скорости. Пока он далеко, между ними расстояние с два футбольных поля, но у Аялы дурное предчувствие. И оно не обманывает: из кузова грузовика начинают стрелять. Столкновение неизбежно. Срабатывает инстинкт, мозг и тело солдата автоматически настраиваются на бой. На опасность реагирует центральная нервная система: в кровь выбрасывается адреналин; дыхание становится глубже, чтобы все важнейшие органы получали достаточно кислорода. Кровь устремляется от пищеварительного тракта к мускулам — им сейчас придется работать. Зрачки расширяются, чтобы увеличить поле зрения, чувства обостряются, болевой порог повышается. В такой ситуации инстинкты даже могут заглушить разум. Но Аяла — подготовленный солдат. Хотя биологически он и реагирует на опасность, но он не даст страху взять верх. Выработанная многочисленными тренировками мышечная память позволит ему выполнять все необходимое, чтобы выжить. В это время его мозг будет по-прежнему анализировать ситуацию и принимать взвешенные решения. Аяла проверяет оружие. Он готов встретить врага.

Услышав выстрелы, солдаты тут же занимают боевые позиции: два Humvee впереди под углом 45° к дороге, два позади. Так их учили. Они все делают быстро, почти рефлекторно. Машины впереди должны принять на себя первый удар, за двумя другими укрываются шесть солдат. Аяла, сидевший на заднем сидении, открывает тяжелую бронированную дверь, укрывается за ней и направляет свою винтовку М-4 на приближающийся грузовик. Пулеметы американцев, браунинги М2 и М249 SAW, уже развернуты в сторону Bongo.

Аяла пытается побороть волнение. Ему всего 19 лет. Он в Ираке совсем недавно, всего месяц, но ему уже не раз пришлось столкнуться с насилием. При взрыве погиб один его друг, выходец из того же городка в восточной части Техаса, что и сам Аяла. Ему оторвало обе ноги. Сам Аяла тоже подорвался на самодельном взрывном устройстве и только чудом остался в живых.

И сейчас ему предстоит очередной бой. Грузовик приближается, не сбрасывая скорости.

«Тогда мы открыли огонь из браунинга», — рассказывает Аяла. Потом начинает стрелять и второй пулеметчик. Патроны калибра 12,7 мм размером с большой палец попадают в лобовое стекло грузовика. Оно разлетается на мелкие осколки. На грузовик обрушивается настоящий металлический дождь: пулемет SAW 249 может выстреливать до 200 патронов калибра 7,62 в минуту. Грузовик съезжает с дороги, врезается в дерево и останавливается. Аяла стреляет несколько раз по дымящейся машине из своей винтовки. Это чтобы наверняка, думает он. Он доволен: вполне возможно, им наконец-то удалось обезвредить повстанцев, которые в течение нескольких недель обстреливали лагерь Кэмп-Страйкер из минометов.

«Но потом наш командир взвода начал кричать: «Прекратить огонь! Прекратить огонь!» Он увидел, как какой-то человек выпрыгнул из грузовика и попытался укрыться в придорожной канаве», — рассказывает Аяла.

Командир взвода подходит к грузовику. И начинает звать на помощь. Аяла — специалист оперативного реагирования: его задача — помогать санитарам подразделения или, в случае их отсутствия, самому оказывать первую помощь. Он хватает аптечку и бежит к разбитому грузовику. Даже сейчас, четыре года спустя, он с ужасом вспоминает, что ему пришлось увидеть…

Я впервые встретил Майкла Аялу в начале ноября 2005 года, за несколько недель до описанных событий и ровно год спустя после операции «Ярость призрака» в Эль-Фаллудже, когда снял убийство в мечети. Я тогда работал над проектом «В горячей зоне» для Yahoo! News и был прикомандирован к частям 101-й воздушно-десантной дивизии, базировавшейся в Кэмп-Страйкер, вспомогательном опорном пункте при Кэмп-Виктория недалеко от аэропорта Багдада. Задачей 3-го взвода роты «А», в котором служил Аяла, было патрулировать территорию: день за днем они прочесывали картофельные и луковые поля к югу от аэропорта. Однажды штаб-сержант Дэвид Криспен заметил валявшуюся на земле надкушенную сырую картофелину. Наверное, кто-то был зверски голоден или просто сильно скучал. Еще Криспен обратил внимание, что земля возле того места, где лежала картофелина, недавно была перекопана. Ему это показалось подозрительным. В одном из домов солдаты позаимствовали лопату. Почти сразу они наткнулись на что-то металлическое. Это оказались пулеметные ленты и сорок артиллерийских снарядов 155 мм, завернутых в пластиковые пакеты для защиты от сырости.

Иракские повстанцы часто использовали артиллерийские снаряды для изготовления самодельных взрывных устройств. Они обычно соединяли несколько штук вместе, чтобы увеличить мощность взрыва, и закладывали их у дорог. Солдаты очень довольны собой. Они знают, что от взрывов таких устройств в Ираке гибнет очень много американцев и что благодаря своим детективным навыкам они сейчас спасли множество жизней. Я тоже рад: репортаж должен получиться отличный. История о том, как простым американским парням удалось разрушить коварные замыслы боевиков, не пролив ни капли крови. Я снимаю, как они уничтожают найденное оружие.

Прибывшие саперы, сопровождаемые Аялой и его сослуживцами, отсоединяют острые кончики снарядов, в которых находятся взрыватели, закладывают в образовавшиеся отверстия пластиковую взрывчатку С4. Затем присоединяют собственные детонаторы. Один из саперов достает катушку со шнуром и отходит от снарядов метров на триста, разматывая его. Солдаты укрываются за стеной, и сапер поджигает шнур.

Один из саперов громко предупреждает о готовящемся взрыве, другой спокойнее повторяет предупреждение по рации «Осторожно, взрываем. Осторожно, взрываем».

Яркая оранжево-красная вспышка, оглушительный взрыв. Клубы черного дыма до самого горизонта. И финальный аккорд: разлетающиеся по полю вокруг нас металлические осколки. Радостные возгласы солдат 3-го взвода. Взрывчатка уничтожает взрывчатку.

Аяла подходит к месту взрыва. Там образовалась воронка диаметром больше 10 м и глубиной метров семь. От снарядов буквально ничего не осталось. Как будто никакого тайника и не было. С одной стороны воронки — вырванные взрывом и разбросанные по земле картофелины, с другой — луковицы. На краю поля — скошенная взрывной волной слоновья трава.

Я фотографирую Аялу. Он стоит одной ногой на краю воронки, «словно капитан Морган на этикетке рома», как он сам шутит потом. На снимке он улыбается. Но не все дни его службы в Ираке окажутся такими радостными, как тот.

Аяла мечтал стать солдатом с шести лет, когда увидел репортажи о войне в Персидском заливе по телевидению. Воспитанному приемными родителями мальчишке военные показались воплощением силы и непоколебимой мощи. Он смотрел на американцев в коричневой камуфляжной форме, на боевые машины пехоты Bradley и танки Abrams. Они пересекали пустыню, вселяя страх в сердца иракских захватчиков и даря надежду кувейтцам, оказавшимся пленниками в собственных домах.

«Я был тогда еще совсем маленьким, но сразу понял, чем хочу заниматься в жизни», — рассказывает Аяла. Он разговаривает со мной по телефону из Форт-Кэмпбелл в Кларксвилл, Теннесси, штаб-квартиры 101-й дивизии.

Через 13 лет, когда, будучи американским солдатом, Аяла чуть не погиб, картина уже не казалась ему такой благостной. Он вместе с еще одним солдатом осматривал окрестности с крыши дома, чтобы в случае необходимости прикрыть патрулирующих территорию товарищей. На крыше взорвалось взрывное устройство, заложенное повстанцами в бочке с водой. В первую секунду Аяле даже показалось, что их по ошибке приняли за повстанцев и обстреляли американские вертолеты Apache.

«Я потерял сознание. Когда очнулся, второй солдат пытался привести меня в чувство. Он мне сказал, что мы подорвались на самодельном взрывном устройстве. Мы все были покрыты пылью и каким-то мусором из-за взрыва. У меня в плече было два осколка. Ох, ну я тогда и разозлился! Ате, кто видел взрыв, говорят, нам вообще чудом удалось выжить».

Их командир хотел вызвать вертолет, чтобы эвакуировать Аялу, но тот остановил его. Майкл боялся, что вертолет окажется мишенью для противника: спрятанное в бочке устройство управлялось дистанционно, скорее всего, с крыши соседнего дома. Тем же вечером подразделение Аялы захватило двух иракцев, которые, вероятно, и устроили взрыв. Аяла не стал мстить нападавшим. По его словам, ему было достаточно просто наконец-то посмотреть в глаза противнику, с которым почти никогда не удавалось встретиться лицом к лицу. Ведь тактика повстанцев сводилась в основном к тому, чтобы закладывать повсюду мины-ловушки или другие взрывные устройства.

«Я усадил их, но никаких зуботычин. Уверен, они тряслись от страха, но я не собирался их бить. Конечно, не собирался я и нежничать с ними. Все как положено по Женевской конвенции, ни больше ни меньше», — вспоминает Майкл.

За ту операцию на крыше Аяла получил медаль «Пурпурное сердце». Но на самом деле свое боевое крещение он прошел еще за две недели до этого случая. Именно тогда он осознал, как опасен и жесток может быть враг, противостоящий самой мощной армии в мире. Вот как это произошло.

31 октября 2005 года. Хэллоуин. Подразделение Аялы прибыло в Ирак только две недели назад. Первое время, чтобы они могли освоиться в новой для них местности, их повсюду сопровождали солдаты подразделения, которое они должны были сменить. Той ночью они впервые патрулировали территорию самостоятельно. Их задачей было проверить, не заложены ли взрывные устройства на дороге, ведущей к лагерю. Километрах в пяти к юго-западу от Багдада они нашли мину. Вернее, она нашла их.

«Подорвалась вторая машина в колонне. Я сидел на переднем сиденье, высматривал взрывные устройства. И вдруг услышал оглушительный взрыв. Все оказалось в дыму, так что я не видел дальше капота своей машины. Я сначала вообще подумал, что подорвалась вся колонна».

Аяла побежал вперед, и его глазам предстала картина, напоминающая изображение ада на полотнах Иеронима Босха: огонь, муки, разрушения. Дым понемногу рассеялся, и он увидел груды искореженного металла, тела убитых и раненых товарищей. Пострадали военнослужащие из другого взвода роты Аялы. Первым он заметил рядового с оторванной выше колена ногой. Вокруг него все было залито кровью — кровотечение из бедренной артерии может привести к смерти всего за четыре минуты. Санитар уже наложил жгут, так что Аяла начал проверять, нет ли у рядового еще каких-то травм: контузий, сломанных костей.

Все это могло уменьшить его шансы на выживание. Сам Аяла был настолько испуган и взволнован, что едва мог унять дрожь в руках. Он решил, что состояние пострадавшего тяжелое, но стабильное. Аяла ошибся: рядовой умер от внутренних повреждений еще до того, как его смогли эвакуировать.

Рядом другой солдат, наводчик орудия подорвавшейся на мине машины, уже был мертв. Еще один военнослужащий, первый сержант, скончался от полученных ран в вертолете, когда его везли в полевой госпиталь. А потом Аяла увидел одного своего друга, выходца из той же части Техаса, что и он сам. Взрывом ему оторвало обе ноги.

«Санитар уже вколол ему морфий от боли. Больше мы ничего не могли сделать. Я просто держал его за руку и повторял, что вертолеты уже в пути». Позже Аяла узнал, что его другу не удалось выжить. Всего через две недели после прибытия в Ирак Майклу пришлось столкнуться со страданиями и смертью. Если они хотя бы сражались лицом к лицу с врагом, было бы проще. Но американские войска несли потери, даже не видя своего противника. Как можно победить невидимку? Той ночью он не мог уснуть.

«Я сидел на койке и думал: нужно чудо, чтобы мы смогли живыми вернуться из Ирака домой. Я боялся, что каждый день будет похож на этот».

После того случая он нервничал и паниковал каждый раз, когда приходилось патрулировать территорию.

«Я старался держать себя в руках. Но взрывы и стрельба продолжались, и я постоянно боялся».

Аяле тяжело было держать все свои переживания в себе. Но ни с кем, кроме сослуживцев, он не мог поделиться своими чувствами. Ему казалось, что ни его девушка, ни брат (хотя он и служил в морской пехоте) не понимают его, когда он пытается объяснить, что с ним происходит. А родителям он не хотел рассказывать о гибели своих товарищей, чтобы лишний раз не волновать их…

17-летняя Кристин Макдэниеле не готова была стать матерью. Она ведь еще училась в школе. Поэтому, когда родился ее первенец, Майкл, она отдала его в приемную семью. Ей казалось, так будет лучше для всех. Врачи сказали Бобу и Пэм Аяле, что у них вряд ли будут свои дети, поэтому они решили усыновить ребенка. Майкл в их семье появился первым. Потом они усыновили еще троих, и Пэм все-таки родила сына. Боб был автором и исполнителем христианских песен, довольно широко известным в определенных кругах. Еще в 20 лет он потерял зрение из-за ретинита. Он неплохо зарабатывал, выступая в церквях и на религиозных фестивалях. Он также помогал записывать альбомы современной христианской музыкальной группе Last Days Ministry. Боб и Пэм были евангелистами и воспитывали своих детей соответственно. Майкл получил домашнее образование, участвовал в христианских митингах против абортов. Иногда он аккомпанировал отцу на гитаре во время выступлений. Но Боб часто ездил по гастролям, и особенно теплые отношения у Майкла сложились с матерью.

Когда Майклу было пятнадцать, Боба пригласили руководить хором в церкви Грейс в Нью-Гемпшире, и они переехали туда из Техаса. Майкл скучал по старому дому, но решил, что переезд никак не повлияет на его планы. Во втором классе средней школы он подал документы в ньюгемпширское отделение Национальной гвардии. Он выбрал специальную программу, позволяющую окончить школу, прежде чем приступить к службе. В следующем году он начал посещать курсы подготовки в Национальной гвардии, а в 2004-м, сразу после школьного выпускного, отправился в учебный лагерь для новобранцев. Аяла знал, куда хотел попасть: в пехоту. Но не в бронетанковое подразделение: обращаться с тяжелой техникой ему не нравилось. Ему хотелось служить в воздушно-десантных войсках. После тренировочного лагеря в Форт-Беннинг, Джорджия, его послали в Форт-Кэмпбелл, Кентукки, штаб-квартиру 101-й воздушно-десантной дивизии. «Клекочущие орлы», как принято называть это подразделение, прославились участием в высадке в Нормандии во время Второй мировой войны, когда они понесли тяжелые потери. В октябре 2005-го дивизию Майкла отправили в Ирак.

Когда Аяла увидел, кто находится внутри синего Bongo, ему стало плохо. Машина с разбитым всмятку капотом стояла у дороги, черный дым из выхлопной трубы смешивался с белым паром радиатора. В первую секунду Аяла даже подумал, что все это ему снится. Те, в кого они стреляли, оказались не иракскими повстанцами. Это были американские солдаты, товарищи Аялы. Как такое могло произойти? Сбылся самый страшный кошмар любого военного, когда в суматохе боя убивают своих. Официально такой инцидент называется парадоксально — «дружественный огонь». Американские солдаты используют другое слово — FUBAR (fucked up beyond all recognition — «замочили, обознавшись»).

Все находящиеся в грузовике либо убиты, либо ранены. Человек, выскочивший из машины в попытке спастись, лейтенант, командир взвода, лежит в придорожной канаве. Трое других все еще в кузове: иракский переводчик, задетый выстрелом из винтовки Аялы, радист с простреленной в нескольких местах рукой и санитар, которому в ногу попала срикошетившая пуля.

«Санитар стал кричать на нас: «Какого черта? Что вы наделали, идиоты?!»» — вспоминает Аяла. Несмотря на собственное ранение он пытался помочь остальным. Он подошел к кабине грузовика, и мир вокруг просто перестал существовать. Голос санитара теперь доносится из какой-то другой реальности. Майкл протягивает руку к дверце кабины, рывком открывает ее. Внутри все забрызгано кровью, но оба солдата по-прежнему сидят на своих местах. Они мертвы. Их тела и лица испещрены крупнокалиберными пулями. Аяла узнает их: он почти каждый день встречал их в Кэмп-Страйкер. На месте водителя сержант Адам Крейн, на пассажирском сиденье — штаб-сержант Филипп Нардон (я не называю настоящие имена по просьбе их семей). Майкл в ужасе. Но он понимает, что им больше ничем не помочь, и возвращается к раненым. Санитар из подразделения Аялы уже оказывает помощь лейтенанту — единственному, кто пострадал не от «дружественного» огня. Он ранен в перестрелке с повстанцами, от которых как раз пытался удрать синий Bongo. Пуля вошла выше бронежилета в левое плечо и вышла сзади, задев легкое. Ему требуется немедленная помощь, рана может оказаться смертельной. Из куска пластмассы и скотча санитар сооружает герметичную конструкцию, которая не позволяет воздуху поступать в легкое. Один угол пластмассы не закреплен, чтобы воздух мог выходить. Аяла держит пакет с физраствором, а санитар вводит иглу в вену.

Они продолжают работу. Теперь очередь радиста, ему накладывают жгут. Он крупный, производит впечатление физически сильного человека, и ранение, скорее всего, не будет иметь серьезных последствий. Они перевязывают ногу санитару и, наконец, обрабатывают царапину на голове переводчика. Тем временем остальные в подразделении Аялы уже знают о случившемся. Одного из пулеметчиков тошнит, другой рыдает. Отныне их служба, независимо от дальнейших побед и героизма, навсегда будет омрачена этой непреднамеренной, но смертельной ошибкой. «Если бы их застрелили боевики, а мы бы просто обнаружили их, нам не было бы так плохо. Но это мы их убили».

У них с собой не было пластиковых мешков. Поэтому, достав тела сержантов из кабины грузовика, они накрыли их плащами. Дверь со стороны водителя оказалась зажата деревом, и Аяле пришлось перелезать через залитое кровью сиденье. Когда они вытаскивали тело Нардона, у него отвалилась отстреленная кисть руки. Командир взвода вызвал вертолеты. Сначала эвакуировали раненых. Второй вертолет, который должен был забрать тела, задержался, и Аялу оставили сторожить их. Ночью, при виде двух темных силуэтов на носилках на земле у его ног, Аяле было нестерпимо больно и жутко. Вертолет прилетел незадолго до рассвета. Он приземлился метрах в ста от них, и Аяла с товарищами отнесли тела.

Расследование инцидента завершилось только через месяц. Учитывая все обстоятельства, следователи признали оправданными действия 3-го взвода роты «А», подразделения Аялы. То, как развивались странные и жуткие события того дня, напоминает цепную реакцию машины Голдберга. Проверить одну из деревень недалеко от базы было приказано 2-му взводу. Они направились туда пешком. В деревне американцы наткнулись на повстанцев, завязалась перестрелка. Их командир, лейтенант, был ранен. В бою сломалась рация, так что американцы не смогли вызвать подкрепление. Командование принял сержант Нардон. Он приказал конфисковать случайно попавшийся им иракский грузовик, чтобы вернуться на нем обратно. Тем временем командование на базе узнало о перестрелке, и 3-му взводу было приказано оказать поддержку 2-му. Тогда подразделение Аялы выдвинулось навстречу синему грузовику. Отступавшие американцы отстреливались — эти выстрелы из кузова грузовика как раз и слышали Аяла и его товарищи. Они решили, что стреляют по ним. И сделали именно то, чему их учили, — уничтожили врага.

Пока продолжалось расследование, отношения между военнослужащими двух взводов оставались крайне напряженными.

«Все обвиняли нас. Они думали, мы просто заигрались, почувствовали себя крутыми мачо. Когда стало известно решение комиссии, мы вздохнули с облегчением».

Но, конечно, решение комиссии не помогло Аяле и его товарищам забыть о случившемся. Им было очень сложно продолжать службу в горячей точке.

«Каждый раз, когда приходилось стрелять, я никак не мог решиться нажать на спусковой крючок. К счастью, мы не оказывались в слишком опасных ситуациях. Я не готов был стрелять, не удостоверившись на сто процентов, что все делаю правильно. Я не хотел повторить такую ошибку».

Аялу начали мучить кошмары. Почти каждую ночь ему снова и снова снилось, как они расстреливают грузовик. Кошмары не оставили его и после возвращения домой. Майкл пытался с ними бороться, забыть о случившемся. Вернувшись в США, он женился на сестре своего лучшего друга — ей было всего восемнадцать, ему — двадцать. Молодым супругам пришлось нелегко. Пережитое на войне слишком сильно изменило Майкла. Воспоминания о том ноябрьском дне, как вьюн-паразит на дереве, высасывали из него все жизненные силы, душили, не позволяли двигаться дальше. Он постоянно думал о погибших от «дружественного огня» товарищах. Он стал нелюдим, впадал в панику при звуке взрывающихся петард. Стал хранить заряженный дробовик в спальне, потому что у него появился параноидальный страх, что кто-нибудь вломится к ним домой. По ночам Майклу часто снилось, что он все еще в Ираке. Он будил жену со словами, что ее очередь дежурить. Иногда ей самой приходилось его будить, потому что во сне он что-то кричал по-арабски. Он начал принимать множество лекарств: лоразепам от депрессии, циталопрам от приступов паники, амбиен от бессонницы. Из-за побочного действия амбиена он стал ходить во сне. Иногда включал свет и начинал разбрасывать по комнате вещи, как будто искал спрятанное оружие.

Лекарства не помогали, Аяла по-прежнему просыпался по ночам от страха. И даже когда у них родилась дочь Килей, ничего не изменилось. Они оба были еще слишком молоды, Майкл никак не мог справиться со своими психологическими проблемами — легко понять, почему уже через два года они развелись. Майкл осознавал, что ему нужна помощь, он хотел поговорить с кем-нибудь о своих проблемах. Но знал, что это может повредить его военной карьере: его даже могли признать негодным к службе. Он все-таки решил рискнуть: после того как к пережитой травме добавилась личная трагедия, он уже точно не справился бы один. У его приемной матери, Пэм, нашли рак шейки матки.

Болезнь развивалась очень быстро, и 13 мая 2008-го Пэм умерла. Майкл не успел прилететь в Нью-Гемпшир из Форт-Беннинга, чтобы попрощаться с самым близким для него человеком.

«Многие не хотят признаваться в слабости. Но я считаю, если сам не справляешься, надо обращаться за помощью».

В Форт-Беннинге Майклу помог капеллан, недавно прошедший курс десенсибилизации и восстановления с помощью движения глаз (EMDR — Eye Movement Desensitization Reprocessing). Согласно этой методике, быстрое движение зрачков пациента, следящего за световой указкой или пальцем врача, должно помочь пациенту нейтрализовать травмирующие воспоминания.

«Он просто задавал мне вопросы. И постепенно я стал понимать, что я нормальный человек, просто мне пришлось многое пережить». После нескольких таких бесед Майклу стало лучше, а еще через какое-то время он смог отказаться от прописанных антидепрессантов и снотворных. Он говорит, что иногда, особенно по мере приближения очередной годовщины, ему снятся кошмары о том дне в Ираке. Но в целом он чувствует себя намного спокойнее и увереннее.

Время и лечение помогли ему справиться с последствиями пережитой травмы. Весной 2010 года Майкл узнал, что его снова должны отправить в зону боевых действий, на этот раз в Афганистан. Но он уже не был маленьким мальчиком, с восхищением смотревшим репортажи о войне в Персидском заливе. Он видел предостаточно насилия в своей жизни и не хотел снова столкнуться с ним. Он не был уверен, что сможет выдержать еще один год, если ему опять придется убивать и наблюдать, как умирают люди. Кроме того, Майкл боялся, что на этот раз может погибнуть сам. Но его поддерживала мысль о том, что однажды ему уже удалось справиться с травмирующими событиями: после командировки в Ирак он смог заново собрать кусочки своей разрушенной жизни. Он был готов повторить этот путь, вернувшись из Афганистана.

«Я знаю, что мне предстоит. Я уже был на войне. Я очень надеюсь, что в Афганистане все будет спокойнее и с нами ничего плохого не случится. Очень надеюсь, что вернемся мы все».

P.S. Весной 2011 года Майкл Аяла вернулся из Афганистана. Вот что он написал мне:

«Я вернулся из Афганистана три недели назад. Эта командировка оказалась совсем не такой, как я ожидал. Афганцы упорнее в бою, чем иракцы. Но они тоже не подходят близко, предпочитают стрелять издалека. Мне дали очередное звание, сержанта. И я подписал контракт еще на пять лет. Перед отправкой в Афганистан мы снова сошлись с женой. Там, в Афганистане, было непросто, я потерял своих близких друзей. Но в целом, несмотря на то что я пережил, у меня все в порядке».

 

Глава 8

Как это исправить?

Капитан Закари Искол, Морская пехота США, 3-й батальон 1-го полна корпуса морской пехоты. Война в Ираке (2003–2005 гг.)

Мы, американцы, обычно несколько пренебрежительно относимся к успехам выходцев из состоятельных семей. Мы уверены, что их достижения не совсем заслуженны: с самого начала им помогали деньги и связи. Закари Искол действительно принадлежал к привилегированному классу. Его отец был успешным бизнесменом в области беспроводных коммуникаций. Но для его семьи понятие общественного долга имело не меньшее значение, чем личные права и благосостояние. Его мать одно время работала учительницей в государственной школе. Потом ее сфера деятельности расширилась — она стала заниматься вопросами образования вместе с лидерами Демократической партии, в том числе такими известными политиками, как Хилари Клинтон и Альберт Гор.

Закари вырос в городе Паундбридж, штат Нью-Йорк, рядом с заповедником площадью более 1500 гектаров. Искол все детство любил играть и гулять в лесу. Он мечтал стать не бизнесменом, как можно было бы предположить, а морским биологом. Родители Закари всегда учили его, что необходимо вернуть обществу долг за полученные от него привилегии. Эти же идеи прививали ученикам в Эксетерской академии Филлипса, одной из старейших частных школ США, в которой учился Искол. Основатель школы, просветитель Джон Филлипс в 1781 году изложил цели своего учебного заведения в памфлете «Дарственная» (Deed of Gift). Он был уверен, что просто дать знания ученикам недостаточно. Необходимо воспитать в них добродетель:

«Прежде всего, необходимо, чтобы главной заботой учителей стал характер и моральные качества молодых людей, попечение о которых им доверено. Ведь нельзя забывать, что если добродетель без знаний слаба и недостаточна, то знания без добродетели опасны. Только вместе они могут сформировать благородный характер и позволить их обладателю принести пользу человечеству».

Эти слова глубоко поразили Закари. С детства он любил быть частью команды. Ему нравилось добиваться поставленной цели вместе с другими. Несмотря на свое не совсем атлетическое телосложение, он даже играл в футбол и хоккей, очень агрессивные виды спорта. Позже, поступив в Корнелльский университет, он попал в местную спортивную команду — играл в так называемый университетский американский футбол, в котором приоритет отдается скорости, а не силе игроков. Тренировал их Терри Каллен, бывший офицер морской пехоты, получивший за службу во Вьетнаме «Пурпурное сердце» и «Серебряную звезду», третью по старшинству американскую военную награду. Знакомство с ним впервые заставило Закари подумать о том, что военная служба может стать как раз тем способом вернуть долг обществу, о котором говорили его родители и учителя.

В глазах Искола Каллен был не просто тренером, а настоящим героем. Хотя Каллен, лысый, немного обрюзгший, никогда не рассказывал о своей службе во Вьетнаме в 1967 году, но это прошлое оставалось с ним. Однажды, когда он снял футболку в раздевалке, Искол заметил три больших шрама от ранения у него на плече. В том бою, когда Каллен был ранен, он до конца сражения продолжал командовать своими людьми. Каллен убеждал Искола, что если уж идти в армию, то только в морскую пехоту. Только там солдата могут научить всему тому, что понадобится ему в реальной жизни. Искол записался на курсы командиров взвода и все летние каникулы после первого и второго курсов провел в офицерской школе. В 2001-м, через год после окончания университета, он получил офицерское звание и был зачислен в корпус морской пехоты.

«Мой отец два года прослужил в ВВС, а оба дедушки воевали во Второй мировой войне, — рассказывает Искол. — У меня в жизни все складывалось очень гладко, так что мне было за что испытывать благодарность к своей стране. Я чувствовал, что пойти служить — мой долг. Вот таким я был идеалистом».

Первое боевое задание Искола в составе l-ro батальона l-ro полка морской пехоты получилось совсем не таким, как он рассчитывал. Он надеялся попасть в самый опасный район, в Багдад или провинцию Аль-Анбар. Но его направили на юг Ирака командовать водными операциями на реке Шатт-эль-Араб возле Басры.

«Сутки напролет мы патрулировали водные пути, осматривали рыболовецкие суда, изымали у них оружие или нефть, которую они контрабандой везли в Иран. Почти все суда, которые мы останавливали, занимались контрабандой. Как правило, в них был фальшпол с потайным трюмом, где они прятали нефть. Обычно в каждой нашей операции участвовало шесть судов. Экипаж двух из них прикрывал остальных, снайперы брали на прицел судно, которое мы проверяли. Мы подходили к судну и просили у капитана разрешения подняться на борт. Потом капитан должен был собрать всю свою команду на палубе, а мы искали оружие и контрабандные товары».

Совсем не такого он ожидал от службы в Ираке.

«Ведь тогда происходили события исторической важности. А я не принимал в этом участия. Я испытывал то же, что, наверное, мог чувствовать какой-нибудь представитель «великого поколения», которого не взяли в армию из-за плоскостопия».

Когда командировка закончилась, Искол тут же стал искать возможность вернуться обратно в Ирак. У сержанта, служившего в его взводе, оказался друг в 3-м батальоне 1-го полка корпуса морской пехоты. Он и помог добиться перевода. В июне 2004-го, проведя всего несколько месяцев в США, Искол снова отправился в Ирак. Через неделю после прибытия его назначили командовать так называемыми объединенными операциями: его взвод был на четыре месяца прикомандирован к шести взводам Национальной гвардии Ирака. По словам Закари, бойцы пяти иракских взводов были шиитами и уже неоднократно участвовали в совместных операциях с американцами. В шестом же взводе преобладали сунниты, скорее всего, имевшие связи с повстанцами.

Исколу помогал переводчик, Халил Абуд. Абуд стал близким другом Закари, его гидом, учителем, доверенным лицом. Их связывали настолько близкие отношения, что иракские солдаты даже стали называть Абуда Абу Заки, то есть отцом Зака.

Абуд начал работать на американцев, потому что не мог прокормить свою семью на положенную ему пенсию — $10 в месяц. Сначала он помогал американской пехоте, а потом оказался в провинции Аль-Анбар, где стал переводчиком уже для морских пехотинцев.

Абуд умел, не теряя собственного достоинства, находить общий язык со всеми — от бедных крестьян до влиятельных шейхов. Искол говорит, что Халил настолько хорошо ладил с лидерами местных кланов, что иногда чувствовал себя в его присутствии маленьким мальчиком. Поначалу ему было сложно с этим мириться. Он вспоминает, как однажды во время встречи прервал Халила: «Спасибо большое, что поддерживаете с ними беседу, но я бы предпочел, чтобы вы только переводили, я бы хотел сам с ними разговаривать». На самом деле Абуд и местные вожди только обменивались приветствиями, они еще не перешли к делу. В комнате воцарилось молчание. «Тогда я понял, что мне нужно попридержать свой пыл, быть поскромнее. Абуд во всем этом разбирался гораздо лучше меня».

«Следующие полгода мы каждый день проводили вместе. Он стал моими глазами, моими ушами, моим голосом. Я ему доверял, как собственному отцу. Я знал, что он очень порядочный человек. Было в нем что-то особенное».

Искол многим обязан Абуду. За одну услугу он особенно благодарен своему другу.

«Однажды нам поступила информация о том, что ночью отряд боевиков должен направляться из Эль-Фаллуджи в Багдад. Нам было приказано поставить на дороге контрольно-пропускной пункт, соорудить заграждения из колючей проволоки, все как положено. Поскольку повстанцы часто просто подъезжали к КПП, стреляли несколько раз и уезжали, мне пришла в голову идея устанавливать на дороге шипованные пластины с дистанционным управлением, чтобы прокалывать им шины при попытке скрыться. В общем, мы поставили временный пропускной пункт на трассе Мичиган в пяти километрах к востоку от Эль-Фаллуджи. Устроили засаду, стали ждать. В какой-то момент увидели несущийся на большой скорости самосвал. Он снес нашу первую полосу заграждений, и наш пулеметчик открыл огонь. — Искол говорит, что сам отдал такой приказ. — Потом все наши, иракцы тоже, начали стрелять. И тут оказалось, что мы заняли неудачные позиции: мы ведь находились рядом с шипами на дороге, и получалось, что другие наши подразделения стреляют в нашем направлении. А мы решили, что нас обстреливают из самосвала. В конце концов самосвал съехал с дороги и остановился».

Машина могла быть начинена взрывчаткой.

«Мы ждали, что самосвал вот-вот взорвется, но взрыва не последовало. Тогда двое моих пехотинцев подошли к нему, один прикрывал, второй открыл дверь. В кабине самосвала сидел пожилой человек. Он был мертв. Он был в традиционной одежде, дишдаше, и весь в крови. Помню этот запах… дизельного топлива и крови», — Искол говорит очень тихо, ему тяжело вспоминать ту ночь.

«В такой момент очень хочется найти всему разумное объяснение. Нам очень хотелось верить, что мы убили противника, повстанца, а не мирного жителя. Мы никак не могли понять, почему он не остановился на КПП. Мы обыскали самосвал. Там оказалось очень много каких-то белых коробок, но никакой контрабанды. Сильнее всего меня поразил тот запах — дизельного топлива и крови. Вся кабина была изрешечена пулями. Ее стенки напоминали швейцарский сыр. Металлический корпус, сиденья — все было в дырках. И этот пожилой иракец. Лет шестидесяти, наверное. В лицо мы не попали, а вот вся дишдаша была в крови», — Искол замолкает.

«Мне было плохо, тошнота подступала к горлу. Еще я очень переживал за своих людей, за тех, кто нажимал на спусковой крючок. Все мы чуть ли не молиться были готовы, чтобы этот человек оказался повстанцем. Ну а потом я попытался понять, могли бы ли мы действовать как-то по-другому, стал снова проигрывать все случившееся в голове. Мысли путались, меня мутило. В голове только две мысли: я переживал, что мы убили ни в чем не повинного человека, и надеялся, что он все-таки окажется повстанцем. Вот эти две мысли».

Искол вернулся к грузовику, возле которого сержант выговаривал младшему капралу, первым открывшему огонь, за то, что он стрелял по тому месту, где находился Искол. Но Закари понимал, что это его план с шипами оказался крайне неудачным. Капрал стрелял в грузовик, точно определив направление. Искол оказался на линии огня, потому что сам ошибся при выборе позиции. И еще ему было ясно, что они убили невиновного. Мирного жителя.

«Я должен был сказать капралу, что он все сделал правильно. И что завтра ему придется делать то же самое. И это самое тяжелое. Ты же понимаешь, что отвечаешь за своих людей: за их жизнь, пока мы находимся там, и за их душевное состояние после возвращения домой». Если бы капрал промедлил, другие пехотинцы или их иракские союзники могли погибнуть. В любом случае именно Искол отвечал за все случившееся. Правильно он действовал или нет — груз ответственности оказался нелегкой ношей. Он почувствовал себя очень одиноким.

«Мы забрали тело в лагерь. Сделали скан радужной оболочки глаза и отвезли тело в полицейский участок. Я сел писать рапорт об инциденте. Помню, нервничал, боялся, что у нас будут неприятности. К моему удивлению, все уладилось очень быстро. Я получил письмо по электронной почте: дело закрыто. Наши действия были признаны оправданными. Я подумал тогда, что мы недостаточно ценим жизнь иракцев. Конечно, мы должны защищаться. Но ведь погиб человек. Я хотел, чтобы наше командование признало, что отнятая человеческая жизнь заслуживает, по крайней мере, проведения расследования».

Закари понимал, насколько ценна каждая жизнь, в том числе и убитого ими иракца. Это стало еще более очевидно после разговора с братом погибшего, который пришел на базу на следующий день.

«Я почти целый день провел с ним. Он рассказал мне о своей семье. Рассказал, что погибший, его брат, очень поздно женился, потому что почти всю жизнь заботился о матери. У него было двое маленьких детей». Брат убитого объяснил Исколу, почему тот, скорее всего, не остановился у КПП. Он плохо видел, и у самосвала были проблемы с тормозами.

«Я позвал сотрудника военно-юридического управления, и мы сразу же выплатили брату погибшего компенсацию за потерю родственника — $2500. Ведь он погиб по нашей вине. Наверное, ему было очень страшно прийти на базу. Даже представить себе не могу, каково ему было. Я пытался попросить прощения за то, что мы сделали, но он только повторял, что на все воля Аллаха и что, значит, пришло его время. Мы опасались, что его ограбят или даже убьют из-за этих денег, так что Абуд отвез его домой».

«Абуд вел себя очень почтительно с братом погибшего, был очень добр к нему. Но при этом все время повторял: «Случившееся — настоящая трагедия. Но так уж сложились обстоятельства. Каждый делал то, что должен был. Каждый действовал, исходя из имевшейся на тот момент информации»».

«Тогда я очень хотел в это верить. А сейчас виню себя за случившееся. Вероятность того, что убитый оказался бы повстанцем, была примерно 50 %. Исходя из этого я и действовал. Сейчас я думаю, что мы могли бы поступить по-другому, пойти на большие риски. Конечно, если бы мои пехотинцы на самом деле оказались в опасности, я бы думал по-другому. Но я до сих пор задаюсь вопросом, к чему в конечном итоге привели наши действия. Вдруг этот инцидент заставил кого-то из иракцев присоединиться к повстанцам? В таком случае получается, что мы не обезопасили себя, а совсем наоборот».

Позже события того дня заставили Искола задуматься о том, насколько вообще оправдана политика американского военного руководства, отдающая приоритет защите американских солдат даже над принципом неприкосновенности жизни мирных граждан в течение нескольких лет он был ярым сторонником американской кампании в Ираке, он сам добровольцем отправился туда, причем дважды. Но после случившегося Закари начал сомневаться в том, следовало ли США вообще начинать эту войну.

Но пока у Искола не было времени подолгу размышлять обо всем этом. Ситуация в Эль-Фаллудже становилась все более напряженной. Стычки с повстанцами участились. Правда, сомнения так и не покидали Захари.

«У нас было два щенка, мы их назвали Беовульф и Кэннонбол, как наши позывные. Беовульф сожрал средство от мух, и у него начались конвульсии. Никто из пехотинцев не решался прикончить его, и наш санитар позвал меня. Я надел мешок щенку на голову и застрелил его из своего пистолета. Тогда я понял, что все идет не так, как ожидал. Я думал, мне придется убивать повстанцев, сражаться с фанатиками. А вместо этого я убил щенка».

Вернувшись домой, Искол сначала очень хотел доказать самому себе и другим, что военная кампания США в Ираке оправдана. С фанатичной уверенностью он убеждал всех, кто готов был его слушать, что решение Америки начать войну было единственно верным. Но по прошествии некоторого времени его собственные утверждения стали казаться ему беспочвенными. Его учили анализировать и осмысливать все происходящее с ним, и сейчас он начал размышлять о своем военном опыте. Больше всего ему не давала покоя битва за Эль-Фаллуджу в ноябре 2004-го, масштабная операция по освобождению города от повстанцев. Американские войска выполнили свою задачу, но город практически сравняли с землей.

«Когда мы вернулись домой, нам казалось, что мы успешно выполнили очень важную задачу. Активность повстанцев, особенно в Аль-Анбаре, почти свелась к нулю. Но потом там поднялась очередная волна насилия, и я стал сомневаться, что наше присутствие вообще что-либо изменило. Я начал лучше понимать, что на самом деле произошло в Эль-Фаллудже. Мы считали, что начало всему положило убийство сотрудников Blackwater (американской частной охранной компании), но ведь для иракцев все началось еще за год до этого, — говорит Искол. — Сейчас, оглядываясь назад, я сомневаюсь в том, правильно ли мы поступали. Наверное, невозможно не размышлять о том, что пришлось пережить, с чем пришлось столкнуться на войне. Она не оставляет вас и по возвращении домой. После того как побывал на войне, нельзя не смотреть на вещи по-другому».

Искол понимал, что не может оставить в Ираке своего переводчика Абуда. Работая на американских военных, Абуд подвергал опасности не только себя, но и своих близких — жену и четырех дочерей. Им начали угрожать, так что они, как тысячи других иракцев, были вынуждены бежать в Иорданию. В то время иммиграционная политика США в отношении беженцев из Ирака, даже тех, кто сотрудничал с американскими войсками, была очень жесткой: в Соединенные Штаты пускали всего 3000 человек в год.

Искол не собирался мириться с этим. Он не мог бросить в опасности человека, помогавшего ему и его товарищам. Он начал писать во всевозможные инстанции, использовал связи родителей, даже ездил в Вашингтон, чтобы лично встретиться с сенаторами, которые могли бы ему помочь. Его настойчивость оказалась ненапрасной. В конце концов Сенат провел специальное слушание, на которое пригласили Искола, и он выступил в защиту своего переводчика и других иракцев, оказывавших содействие американским войскам. В тот же день Абуду и его семье дали статус беженцев, и полгода спустя они переехали в Нью-Йорк.

«Я очень рад, что все так получилось, — говорит Закари. — Но неужели каждый раз, когда мы хотим кого-то пригласить сюда, необходимо устраивать слушание в Сенате?»

Искол устроил Абуда в отеле, принадлежавшем его друзьям. Потом нашел ему и его дочерям работу переводчиками. Но Закари не просто спас своего друга: его усилия помогли убедить американское правительство облегчить получение виз для тех, чья жизнь оказалась в опасности из-за содействия американцам во время их военных и политических кампаний.

Искол не рассматривал свою помощь Абуду как попытку загладить вину за убийство мирного жителя. Но он действительно хотел доказать, что жизнь иракца не менее ценна, чем жизнь американца.

Сделанного ему показалось недостаточно. Закари, воспитанный на заветах основателя Эксетерской академии Джона Филлипса о служении человечеству, чувствовал, что еще не до конца исполнил свой долг.

«Война выявляет в человеке самые лучшие и самые плохие его качества», — сказал он однажды в интервью журналу Fast Company. Статья была посвящена его новому проекту, документальному фильму о пережитом в Ираке, который Искол назвал «Западный фронт». Название должно напомнить зрителям о романе Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен» — в своем фильме Закари пытается найти ответы на те же вопросы: о цене и цели войны. «Битва за Эль-Фаллуджу была очень жестокой. Я участвовал и во многих других ожесточенных сражениях во время службы в Ираке».

Закари не пытается забыть о своем участии в военных действиях и о своих ошибках. Наоборот, он стремится проанализировать их и понять, как его опыт может в будущем оказаться полезным для него самого и для общества. Я познакомился с Исколом, как раз когда он работал над фильмом. Он слышал обо мне как об авторе «скандального» видео об убийстве в мечети Эль-Фаллуджи и знал, что во время операции «Ярость призрака» я был прикомандирован к другой роте его батальона. Я получил от него письмо с просьбой разрешить использовать в фильме некоторые снятые мной записи. Сначала я принял его просьбу в штыки и отказался. Дело в том, что, опубликовав видео об убийстве в мечети, я получил очень много резких, даже нелицеприятных отзывов от бывших морских пехотинцев. А через несколько лет все те, кто критиковал меня, как один начали просить предоставить им какую-нибудь из моих пленок для личного архива, например. Я подумал, что Искол один из них. Он объяснил, что я ошибался, и попросил дать ему интервью об увиденном в Эль-Фаллудже. (Потом он решил не включать это интервью в свой фильм: он хотел поделиться со зрителями личным опытом, а мой рассказ усложнял сюжет.) Я понял, что он искренне пытается примириться с пережитым во время войны. Он надеялся, что, сняв фильм, сможет глубже проанализировать свой опыт, поделиться им с другими и найти успокоение.

Закари услышал внутренний голос, который, как он надеялся, поможет ему справиться с самыми тяжелыми воспоминаниями. Об этом голосе пишет Гленн Грей в книге «Воины: размышления о мужчинах в бою»: «Какова бы ни была реакция, тот, кто услышал голос совести, начинает осознавать, что свобода означает возможность выбора. Он мог бы поступить не так, как поступил в действительности. Он мог сделать что-то по-другому. Перед ним открывается бесконечный мир возможностей. Одновременно он понимает, что несет ответственность за выбранный путь. Так что совесть становится первым шагом на пути к самоосмыслению. Именно благодаря ей у нас появляется представление о свободе и человеческой индивидуальности, а также о двух различных мирах: реальном и идеальном. По мере самопознания внутренняя история человека перестает соответствовать внешним событиям его жизни».

Желание помочь Абуду, решение снять документальный фильм о своих ошибках, осознание того, как меняется его система ценностей, — все это как раз и ознаменовало начало «внутренней истории» для Закари Искола.

«Я начал размышлять о том, что, возможно, наша страна должна пересмотреть свою практику использования силы для обеспечения собственной безопасности. И о том, почему мы как нация перестали развиваться, — рассказал Искол в том же интервью Fast Company. — Мы участвуем в двух войнах, но они даже не стали главным вопросом на повестке дня во время предвыборной кампании. Допустим, мы действительно можем чувствовать себя в безопасности благодаря тому, что где-то за границей сражаются наши войска. Но вдруг мы, теперь уже как нация в целом, повторяем те же ошибки, которые мы совершили на том КПП?»

Искол надеется найти ответ на этот вопрос. Снимая фильм, он еще раз вернулся в Ирак, но уже не как морской пехотинец, с оружием в руках, а как человек, пытающийся примириться со своей совестью. Ему нужно больше, чем истории о войне с открытым финалом. Он просто пытается понять. И в этом, вероятно, есть благородство.

P.S. Его документальный фильм «Западный фронт» демонстрировался на кинофестивале «Трайбека».