Мессер Никколо Канчельери, чтобы прослыть учтивым, велит пригласить к столу множество граждан, но раньше, чем настал день, на который гости были приглашены, скупость обуяла его, и он велит оповестить об отмене приглашения

К обману, с помощью которого этот монах посредством неясных слов заставил считать святым человека, который и близок к тому не был, не захотел прибегнуть мессер Никколо Канчельери, дворянин порядочный, но весьма скупой. Желая скрыть свой порок, он, в конце концов, раскаялся и не сделал этого.

Дворянин этот происходил из Пистойи. Человек опытный и сведущий в придворных делах, он большую часть своей жизни провел при дворе королевы Иоанны Апулийской, в общении с нею, с синьорами и баронами того времени и той страны. Когда он вернулся в Пистойю и обосновался там, родичи стали убеждать и подбивать его, говоря: «Ах, мессер Никколо, вы достойный дворянин, но скупость вас портит. Устройте-ка богатый пир и покажите пистойцам, что вы совсем не такой скупой, каким вас считают».

И так много наговорили они ему об этом, что он еще за целую неделю распорядился пригласить на ближайшее воскресное утро всех именитых людей Пистойи к своему столу. Однако, когда это было уже сделано и до пира оставалось пять дней и когда наступило время закупать необходимые припасы, он, раздумывая однажды ночью над своей затеей, еще больше проникся скупостью, потому что на следующий день приходилось раскошеливаться, и сказал себе: «Пир этот обойдется мне во сто флоринов или больше; и даже если бы я устроил таких пиров пятьдесят, все равно, меня всегда будут считать скупым. А потому, раз самое слово „скупость' не может исчезнуть, то у меня нет охоты тратить на все это деньги».

Так он и порешил; а наутро, лишь только встал, он позвал того самого слугу, который от его имени приглашал граждан, и сказал: «У тебя находится список, по которому ты приглашал граждан отобедать со мной; возьми его и оповести всех их об отмене приглашения так же, как ты раньше приглашал их».

Слуга говорит на это: «Что вы, синьор мой! Смотрите, что вы делаете, и подумайте, какая от этого вам будет честь».

Дворянин отвечает ему «Ладно. Ну ее к черту, честь, если она приносит убыток. Ступай и делай то, что я тебе говорю; если же кто-нибудь спросит о причине, то отвечай ему, что я не захотел зря выбрасывать деньги».

Так и пошел слуга, и так и сделал. Много дней говорили об этом в Пистойе, высмеивая названного мессера Николло. А когда насмешки дошли до него, он сказал: «Я предпочитаю, чтобы они дурно отзывались обо мне с пустыми желудками, нежели с наполненными моей пищей».

Я не знаю, что было бы хуже: то ли, что произошло, или то, что сделали бы получившие отказ гости, если бы наелись досыта. Ведь, переваривая пищу, они, наверное, еще усерднее насмехались бы над ним, говоря: «Пусть тратит деньги и приглашает гостей, сколько угодно; все это он делает словно по принуждению, и всегда его будут считать скупым».

Дворянин остался при своем пороке, зато на него не пало бремя пира, которое было немалым. У него был недостаток, который господствует на свете у большинства людей и в такой мере, что служит, быть может, причиной самых больших зол, творящихся на земле.