Потом он, как в конце каждого дня своей жизни, выключает компьютер, раскладывает на место принадлежности, надевает пиджак, снимает с вешалки пальто. Смотрит на часы. Довольно. И так уже долго ждал. Еще минута — и с ног свалится. Если она выйдет из кабинета и застанет его здесь, поймет, что он слюнтяй. Лучше поторопиться, сразу исчезнуть. Он надевает пальто, когда она выходит из двери кабинета. Просит, чтобы подождал. У человека из офиса подкашиваются ноги.

Не проводит ли он ее, спрашивает она.

Он глупо улыбается.

Через несколько кварталов она берет его под руку. Слова и жесты следуют друг за другом, и ему уже кажется, что осуществляется сновидение. Ему горько думать, что трагедия сновидения не в том, что оно может осуществиться, а в пробуждении. Потому что как только сон завлечет, жизнь станет невыносимой, если оно не повторится. И ты станешь еще несчастней, чем тогда, раньше, когда не знал, какое оно, счастье.

Вот если бы совсем не думать, говорит он себе. Идут холодной туманной ночью. Обходят последних чиновников и первых бездомных, которые, спасаясь от полярных ветров, укрываются под навесами и в подъездах, кутаясь в грязные рваные одеяла, забираясь в картонные ящики. Некоторые располагаются прямо под освещенными еще витринами. Витрины. Одежда. Мебель. Белье. Электротовары. Посуда. Инструменты. Конфитюры. Косметика. Аудио. Игрушки. Ликеры. Амулеты. Домашние любимцы. Человек из офиса и секретарша рассматривают витрину ветеринара с собаками, кошками, кроликами, попугаями, разноцветными рыбками. Только что клонированы — завлекает афиша. Гарантия — два года.

Перед витриной магазинчика толкаются, смеются бездомные: ссора из-за коробки вина. Сначала вроде понарошку, игра, а потом — потасовка. Бродяжка дала затрещину одному из пьяниц. Завладела его вином. Тот ответил кулаком по носу. Бродяжка не удержала коробку. Лужа вина. Пьяница яростно пинает бродяжку. Остальные, ворча, закутываются в свои тряпки, а тот, шатаясь, распихивает компанию. Сбиваясь на ночь в кучу, пытаются сохранить тепло. Накрапывает дождь. Сегодня холодней, чем прошлой ночью. Ниже нуля.

Крепко держит девушку за руку. Проходят мимо лежащих. Старуха с лицом, покрытым коричневыми черными струпьями, протягивает изъеденную язвами руку за подаянием. Он увлекает девушку за собой. Нищенка спрашивает, неужто шлюшка так дорога, что не осталось ни полушки для несчастной старушки. Хор страшилищ радуется словцу. Старуха корчится от смеха.

Когда бродяги остаются позади, он спрашивает, какие фильмы ей нравятся. Комедии, отвечает девушка. Романтические комедии. Перечисляет любимые. Ему тоже нравятся комедии, но еще больше детективы. Особенно те, в которых с самого начала знаешь, кто преступник, и ждешь только, когда его раскроют. Хочет сменить тему. Потому что если девушка захочет пойти в кино, у него не хватит денег на билеты и затем на пиццу. Говорит ей, что его восхищают люди с чувством юмора, смеющиеся несмотря ни на что. Дело в том, что со временем на проблемы смотришь иначе. Время — то же самое, что расстояние, говорит человек из офиса. Чем дальше от нас проблема, тем менее она важна. Например, комедия — это трагедия плюс время. Она заинтересовалась, говорит, не знала, что он философ. Он возражает: во всех нас скрывается философ или артист, только не всем удается выразить свой талант. Вот и он такой же, с его годами в офисе, ответственностью, обязательствами, от которых всегда мечтал освободиться, чтобы жить согласно своим идеалам, дышать полной грудью. Например, говорит он, во времена Моцарта рабочий зарабатывал двадцать пять флоринов за год. А Моцарт зарабатывал больше тысячи флоринов за один концерт. Ему хотелось бы заниматься творческим трудом. Она признается, что мечтала стать актрисой. Но шанс упустила. Посчитала, что все актеры — голодранцы, и отступилась. А сейчас она все равно — голь. Так что пришлось умерить запросы. У всех в жизни бывает шанс. Упустишь его — пропадешь. Только пусть он не жалуется, утешает она его, ведь не так уж плохо быть доверенным лицом шефа, его правой рукой. Упоминание о шефе встревожило его. Интересно, почему она о нем заговорила. Никогда бы не подумал, что шеф его ценит. Он должен ей поверить, убеждает она. Она знает, почему он так говорит. Опять ревность. Представляет себе секретаршу и шефа, их обоих, издевающихся над ним.

Что же сказал ей шеф на самом деле? — спрашивает он себя. Почему он так посерьезнел? То, что он не художник, не значит, что у него как личности нет своих достоинств. Это так, соглашается он. Она права. Но вернемся к комедии, говорит он. Если ей нравится комедия, считает он, не стоит, пока они вместе, рассказывать о своих невзгодах с горечью, лучше делать это с юмором, смотреть вперед. По крайней мере он поступает так с той ночи, что они провели вместе, потому что тогда переменилась его жизнь. Говорит — сегодня был счастливый день. Руки у него при этом потеют. Она задумчиво молчит. Просит — не стоит сейчас о любви. Еще не время.

По сути, думает он, главная экзистенциальная проблема — память. Из-за нее человек не может забыть, кто он такой. Потому что иначе у него не потели бы так руки. Он хотел бы ничего не понимать. Понимание — это как вертолеты, облетающие город в поисках беспорядков. Несмотря на бдительность вертолетов, он не хочет слишком доверяться им, блуждая по пустынным улицам. Нужно быстро сообразить, куда повести девушку. Если к ее квартире — может случиться, что сегодня она не пригласит его зайти. Он не должен забывать о времени, которое она провела взаперти с шефом в кабинете. Он не может, не должен довериться полностью. Нужно подумать. Нужно быстро подумать. Нужно сообразить, куда повести секретаршу, чтобы побыть еще вместе. К тому же очень скоро центральные улицы станут ничейной землей.

Есть много мест, куда он хотел бы пригласить ее. Но ни одного доступного его карману. Нет, одно есть, говорит себе. Одно точно есть. И он спрашивает секретаршу, любит ли она детей. И она отвечает, что да. Признается: иметь детей — одно из самых сильных ее потаенных желаний. Тогда, если ей нравятся дети, ей должен понравиться кикбоксинг, бои между мальчишками. Она в восторге — ей очень нравится кикбоксинг. Уже много раз видела эти бои. Не стал спрашивать с кем. Как-нибудь вечером пригласит ее на соревнования по кикбоксингу. Сначала побеждали филиппинские ребята, но теперь, с развитием мирового спорта, и в нашем городе появились классные бойцы, и новые подрастают. Вот это бои! Мальчишки, несмотря на хлипкое еще телосложение, — сущие бестии. Их ловкость, реакция на ринге невероятны. Жаль, что этот азарт, как и многие прекрасные свойства детства, они с возрастом теряют. Боец может одним пинком разбить лицо сопернику, а другой, с той же отвагой, — откусить ухо и выплюнуть его в публику. Конечно, многие ребята ведут бои, но не становятся чемпионами и застревают на полпути, безмозглыми и изувеченными, не пригодными ни на что, но никто уже не отнимет у них этого молниеносного взлета, приблизившего их к блаженству и показавшего взрослым, как надо бороться за жизнь. Она говорит, что кровь не слишком ее впечатляет. Будь у нее сын, послала бы его заниматься кикбоксингом. Новому поколению будущее предстает таким неясным. Диплома менеджера и знания нескольких языков сегодня уже мало. Требуется воспитывать в себе бойцовские качества. Если она даст миру еще одну жизнь, то постарается, чтобы у сына хватило сил жить в этих асфальтовых джунглях. Не хочет, чтобы ее ребенок стал хлюпиком, дрожащим за свое место в офисе. Говорит — ее отпрыск не будет канцелярской крысой. Она постарается воспитывать его так, чтобы он после очередных увольнений не закончил жизнь, как эти подонки, что спят под освещенными неизвестно для кого витринами.

Его ранят эти слова. Убрал руку. Опустил голову. Она понимает, что обидела. Бормочет, что не хотела его унизить. Канцелярская крыса — это не про него. Он спрашивает, с кем она ходила на кикбоксинг. И сразу понимает, что этот вопрос не следовало задавать. Она всматривается в него, всматривается и молчит. Отвечает не сразу: меньше знаешь — крепче спишь. Уже поздно. Она устала.

Он замыкается в себе, и она спрашивает, что с ним, о чем он думает. Ну ладно, раз он зациклился, она скажет. На кикбоксинг с шефом ходила. Уточняет — два раза ходили, только два раза. Нет, пожалуй, три раза. Ее раздражает, что он требует объяснений. Да нет, он не просит объяснений, оправдывается он, просто любопытно. А если уж его так интересует, то в те разы они потом спали вместе. Что еще он хочет узнать? Может, хочет знать, удовлетворяет ли ее шеф? Да, она любит шефа. Спрашивает: он ведь это хотел узнать. Если нужны подробности, пусть спрашивает, не стесняется. Прямо, пусть прямо спросит.

Ему до смерти хочется знать, но говорит, что нет. Извиняется: не хотел терзать ее. Она вне себя. Говорит, посмотрим, дошло ли до него — ну не хочет она говорить о любви. Не хочет снова влюбляться. И вообще поздно разгуливать по центру. Она отказывается ехать на такси. К чему такое транжирство. Если поторопятся, еще успеют на последний поезд подземки. Вдруг сменила тон. Говорит с ним как с мальчиком: пусть будет доволен тем, что есть. Улыбается — и вчерашний бренди еще не допит.