Внутри здания отопление сгущает и перемешивает запах цветочного дезодоранта с запахом сковородок. В тишине слышен детский плач. Идут к лифту. Раздвижная дверь открывается и захлопывается с сухим стуком. Поднимаются молча. Выходят. Снова идут. Ее шаги, эхо ее шагов по плитке, звон ключей. Они единственные живые существа в этом пантеоне.

Она снимает двухкомнатную квартиру. Его пленяет убранство: расписные блюда на стенах, фарфоровые статуэтки, скатерти и салфетки под вазами с искусственными цветами, куча плюшевых медвежат на диванчике, восточный ковер. На комоде — семейные фото. Девушка показывает ему родителей, братьев, невестку, племянника, которого обожает.

Человек из офиса рассматривает фото родителей, переводит взгляд на девушку — ищет общие черты. Умерли, говорит она, сгорел дом престарелых, говорит. Человек из офиса не знает, что сказать. Это возмутительно: все чаще и чаще горят дома престарелых. Да уж все привыкли, как к мальчишкам-убийцам в школах, говорит она. Две недели назад один вошел в класс с пулеметом и всех прикончил. Потом то же самое — в другом классе, и в третьем. Пока не остался без патронов. Тогда подорвал себя гранатой. Она сожалеет, что приходится рассказывать такое. Все семья, говорит он. Виновата семья, всегда семья. Потому что домашний очаг — главная школа. Он говорит это строго. Она соглашается.

Теперь он рассматривает два диплома в рамках — торгового эксперта и учительницы английского. На другом фото — секретарша, еще девочкой, в незапятнанном белом платье для первого причастия, с четками и украшенным перламутром катехизисом в молитвенно сложенных руках. Эта девочка кажется младшей сестренкой секретарши.

Она уходит на кухню готовить кофе. Но звонит телефон, и девушка бросается к автоответчику, начисто отключает звук. С отвращением глядит на аппарат. Оправдывается: терпеть не может людей, беспокоящих в такой час. Кого она имеет в виду? — спрашивает он себя. Когда говорят «люди» — ничего еще не сказано. Любовник, наверное. И в такси звонок — тоже от любовника. Тот же самый звонил. Кто же, как не сослуживец. Наверное, она, боясь раскрытия интрижки, решила отключить мобильник, а теперь сослуживец не сдается и нагло звонит. Человек из офиса снова в одиночестве, одолевает неуверенность. Уставился на фото с причастием. И уже задает себе вопрос: а что он тут делает в такой час? Этот снимок явно лишает его сил. Взгляд падает на серебряный колокольчик для вызова слуг. Двумя пальцами поднимает его. Будь секретарша его хозяйкой, воображает себе, он прибежал бы на звонок, чтобы исполнить любой ее каприз. Осторожно, чтобы колокольчик не звякнул, кладет его на место — рядом с терракотовыми слониками. Завтра, а оно уже почти наступило, когда проснется, покажется, что эта ночь ему приснилась. Единственный способ убедиться, что это был не сон, — унести сувенир. Собирается сунуть в карман малюсенького лебедя из розового стекла. Но не делает этого. Достаточно провести пальцем по этим предметам, чтобы понять — на них ни пылинки. Значит, девушка чтит эти вещицы, как музейные ценности. Пугает одно: когда она снова начнет протирать свою коллекцию, заметит пропажу и заподозрит его.

Ему важно оценить каждое мгновение. Потому что позже, уже завтра, когда подумает об этой ночи, постарается припомнить ее, эту ночь. Он в восторге от фарфоровых чашечек, их несет секретарша на плетеном подносе. Считает, что кофейные чашечки и поднос, даже если куплены на распродаже, своей декоративностью передают стремление к красоте. Из полированного шкафчика со стеклянными дверцами она достает два хрустальных стаканчика и бутылку бренди. Не надо бы пить, убеждает он себя, но не может отказаться. Смакует бренди.

А если поцеловать? — задает себе вопрос.