Друг детства, ставший королем, угрожает принцессе Елене разорить её страну, если она не согласится выйти замуж или за него, или за того, кого он ей укажет. Кого выбрать — короля-завоевателя, согласного на всё, лишь бы получить Елену? Или юношу из борделя, чья любовь продаётся, и свадьба с которым обесчестит навсегда?

Как сложно, оказывается, посмотреть в глаза совести.

С глянцевых от недавнего дождя листьев ветер жадно слизывает влагу и обдаёт меня моросью. Машинально стираю капли со щёк.

Противно скрежещет мокрый гравий — шаги приближаются. Стискиваю холодный подлокотник скамейки и встаю им навстречу.

Вместе с сахарным ароматом сирени ветер обдаёт горьким запахом лекарств. Шаги уже совсем близко — я боюсь смотреть, но пересиливаю себя.

Он идёт под руку с лекарем, который что-то тихо говорит спокойным уверенным голосом. Я не слышу, что. Впрочем, я и не вслушиваюсь. Я просто смотрю, и с трудом верю тому, что вижу.

Он страшно похудел за эти годы. Спал с лица, осунулся, постарел. Некогда золотые волосы потускнели и свалялись. Молочно-фарфоровая кожа посерела. Тонкие изящные пальцы нервно комкают рукав больничной робы.

Мне хочется закрыть глаза, убедить себя, что это страшный сон, и убежать. Только даже в кошмарах я никогда не видела его таким.

Шаги приближаются и проходят мимо.

— Дэни? — каркаю я им вслед.

Лекарь останавливается, и он тоже послушно замирает. Оглядывается, когда оглядывается его спутник. Но так и не поднимает взгляда.

— Госпожа, здесь нельзя находиться посетителям…

Я подхватываю юбки, и, проваливаясь в гравий, спешу заступить дорогу.

— Госпожа, — хмурясь, говорит лекарь, — я вынужден просить вас немедленно…

— Дэни.

Медленно, он поднимает голову и смотрит на меня.

Я отшатываюсь.

Ветер швыряет первые капли дождя.

Он равнодушно отворачивается.

— Госпожа, я буду вынужден уведомить стражу. Немедленно вернитесь в приёмный зал, — тем же уверенным голосом говорит лекарь и, улыбнувшись ему, ведёт по садовой дорожке к зданию больничных палат.

Я смотрю им вслед, понимая, что теперь его образ превратится в моих снах в куклу. И будет преследовать стеклянным неживым взглядом. Мне ещё не страшно, только очень-очень больно и тесно в груди.

И сад расплывается перед глазами. Это просто всё дождь…

* * *

У него были прекрасные — самые красивые на свете, тёмно-синие — глаза. В волшебном, неровном свете свечей они даже казались мне фиолетовыми.

Он смотрел открыто и спокойно — и это так диссонировало с обстановкой, фривольно-неприличной, и поведением всех гостей того места — что не могло не привлекать к нему внимание.

Я видела, как жадно глядели на него высокородные вейстерские девицы. Как кошки на сметану. Дорогие, сверкающие золотом и брильянтами кошки. Посмеивались, постукивали друг друга по пальцам веерами и совсем не замечали меня, серую мышку в пыльном дорожном платье.

Но мышка не знала и не хотела знать их правил, и, пока кошки спорили, кому из них он достанется, я успела первой.

Он посмотрел насмешливо, и меня кинуло в жар от его взгляда. Странное чувство — я не привыкла смущаться.

Этот взгляд я храню в памяти — и первые слова, с которыми обратилась к нему:

— Сколько ты стоишь?

Он улыбнулся, изогнув бровь и, взяв мою руку, нежно провёл пальцем по серой от пыли перчатки.

— Больше, чем ты можешь себе позволить, госпожа.

Я усмехнулась и рванула воротник плаща, одновременно взглядом ища распорядителя. Совсем не помню его, ни лица, ни голоса. Зато помню, как слаженно выдохнули «кошечки», когда я положила на золотое блюдо сапфировое ожерелье, стоящее парочки небольших провинций в Вейстере.

И с вызовом глянула на него — он поднял брови и поднёс мою руку к губам. Сердце пропустило удар.

Я пошла за ним, теряя последние остатки самообладания.

А ведь у меня и в мыслях не было влюбляться.

…Крон-принц Эрик, наследник Вейстера не принимал отказов. Он всегда получал, что хотел — примерно это он имел обыкновение кричать мне в лицо, когда ребёнком пытался забрать мои игрушки. Получал в ответ куклой по лбу, надувался, дёргал меня за волосы, срывал вплетённые в косы цветы — молча, всегда молча. Я тоже молча давала ему сдачи. Дрались мы обычно в полной тишине, и когда воспитатели и няньки спохватывались, на моей скуле красовались синяки, а принц Эрик хлюпал разбитым носом. Гудел потом, что он всё равно своё получит.

Мы часто встречались — наши родители постоянно подписывали союзные договоры друг с другом. Так же постоянно их нарушали — и потом опять подписывали… Моё детство проходило бок о бок с Эриком, пока меня не отправили в закрытую школу для юных леди. Эрик учился в Вейстере в военной академии и умудрялся слать мне письма. Требовал ответ — не получал и примерно раз в месяц совершал рейд в мою школу. Наши родители и руководство школы смотрели на причуды юного наследника сквозь пальцы. А Эрик увозил меня на белом коне в соседнюю рощу и пытался показать небо в алмазах. Обычно это всё равно заканчивалось потасовкой — и когда я вернулась однажды в школу в порванном платье, директриса упала в обморок, а отец всё-таки вспомнил о приличиях. Он написал отцу Эрика, тот запретил сыну лихачить и приказал выбрать невесту дабы остепениться.

В списке будущих королев Вейстера моё имя не значилось — отец уже обещал мою руку сыну короля Фиделии. Узнав об этом, Эрик расстроился. Настолько, что задушил отца, желавшего от сына покорности. И, став королём, потребовал у моего отца расторгнуть договор с Фиделией. Отец отказался — началась война.

Больше всего в этой истории меня удивляло, что Эрик даже не подумал спросить моё мнение.

В нём открылся полководческий гений. За два месяца он прошёл победным маршем по Фиделии, оттяпал у нас серебряные рудники, убил отца и заявил моему старшему брату, что без принцессы Елены, то есть меня, домой он не вернётся. И пусть столица готовится к пышной свадьбе.

А потом поехал ко мне в школу. Красавец во главе свиты — девчонки на него вешались, преподаватели бледнели и краснели, директриса дрожала, а он уверял, что всё, что ему нужно — это принцесса Елена. Он получит её и тут же уедет.

Я разбила о его дурную голову директрисину вазу и долго тащила потом потерявшего сознание короля к воротам. Хотела ещё эффектно захлопнуть их перед его носом, но они тяжёлые оказались, а жаль.

Потом мы орали друг на друга, и этот мерзавец пытался изнасиловать меня при своих гвардейцах, моих учителях и подругах-ученицах. А я чуть не перерезала ему горло, объясняя, что в случае со мной всё не всегда будет так, как он хочет.

Я совершенно не хотела за него замуж, и мне плевать было, что он об этом думает. Я хотела после окончания проклятой школы уехать в причитающиеся мне владения на юге и быть там полновластной хозяйкой года так три. Потом, может быть… Но не Эрик, нет.

Эрик пообещал убить моего брата, разорить мою страну и увезти меня к себе наложницей. Потом ходил с разбитым носом и гундосил, что я ничего не понимаю и всё равно буду его.

Эта игра длилась полгода. К зиме Эрик чуть остыл и, проиграв мне в шахматы, объявил, что или я выйду замуж за него, или — за того, кого он мне укажет. Да так победно ухмылялся, будто уже одевал на меня свадебное ожерелье.

Я выбрала второй вариант — скорее из любопытства. Не знаю, что значило это для Эрика, но для меня происходящее было не более чем занимательной игрой — примерно как те, в какие мы играли в детстве. Азарт сжигал меня — я хотела показать Эрику, что выиграю несмотря ни на что. Да, и что всё не будет по его на этот раз.

На следующий день Эрик назвал мне имя, а ещё через день брат в бешенстве рассказывал мне, кем был этот человек, мой будущий жених.

Дэниел Глэстер. Приставку «ви» убрали из его имени десять лет назад за мятеж отца Дэниела против короля Вейстера. Заодно уничтожили весь род, кроме старшей дочери мятежника и единственного сына — собственно Дэниела. Дочь король забрал себе — и через семь месяцев выкинул, беременную, за ворота. А сына продал в бордель.

«Шлюха! — плевался брат. — Елена, даже не думай, не позорь семью! Завтра же я дам согласие королю Эрику от твоего имени!»

Брата я по голове вазами не била — он понимал и отказ, и убеждения куда лучше Эрика. Я попросила дать мне три месяца на размышления. Брат согласился. Как согласился и Эрик, очевидно решивший, что я собираюсь морально готовиться к свадьбе — с ним, естественно.

Я действительно уехала в своё имение на юге. И оттуда, инкогнито, в Вейстер. Знакомиться с этим Дэниелом. Я предвкушала прекрасно проведённое время. И собиралась убедить Дэниела отказать мне. Тогда план Эрика потерпел бы крах, и наша игра продолжилась бы. Я была не против. Кураж, азарт, ярость Эрика…

Я только совсем не собиралась влюбляться.

* * *

Это был дорогой бордель, но убранство комнаты меня всё равно неприятно удивило. Местному декоратору следовало бы отрубить голову за подобное. Кричащая роскошь, безвкусица на грани скандала. Свечи — только у кровати и одна на столике с фруктами. Но даже так свет резал глаза. Впрочем, я плохо спала прошлой ночью в придорожном трактире, так что глаза болели и до этого. Но неровный яркий свет, бликовавший в зеркальных стеклах, заставил растеряться. Я замерла посреди комнаты, потерянно глядя на десяток отражений взволнованной девушки в серо-коричневом пыльном плаще. Пыль давно въелась в кожу и забилась в волосы — хорошая ванна в трактирах прискорбно редкая вещь. Подозреваю, что и пахла я не любимыми розовыми духами.

Мысленно я ругала себя на все лады, что поддалась любопытству и, не заезжая в приготовленный для меня особняк, сразу же отправилась в бордель. Сколько раз отец, а потом и учителя отчитывали меня за то, что я сначала думаю, потом делаю. И всё бесполезно.

Дэниел сидел на кровати — неприлично огромной и вопиюще безвкусной — и с лёгкой улыбкой смотрел на меня. Встал, когда мы встретились взглядом, подошёл, снова взял за руку и поцеловал. Меня бросило в жар от стыда — я очень ясно осознала, что грязная, в несвежей одежде. И что не такой я хотела предстать перед женихом, пусть и возможным.

Он поймал мой взгляд и удивлённо поднял бровь.

— Госпожа, тебе неприятно?

Я кивнула. Вдохнула поглубже — воздух пах лимонным бальзамом пополам с пылью — и взяла себя в руки.

— Здесь можно где-нибудь принять ванну?

Он кивнул, не отрывая от меня внимательного взгляда.

— Но госпоже придётся подождать.

— Я подожду, — отозвалась я, опускаясь на кровать и прикрывая рукой глаза.

Он разбудил меня около получаса спустя — спросонья мне представился вместо него Эрик. Я поймала его руку, поглаживавшую мою щёку и уставилась в расплывающееся перед глазами лицо совсем, думаю, не дружелюбно. Впрочем, его это не смутило.

— Ванна готова. Госпожа, отнести тебя?

Я потёрла пульсирующие виски.

— Если можно.

— Всё можно, госпожа, — усмехнулся он, легко поднимая меня на руки. — Ты заплатила.

Жаль, что в оплату не входила нормальная комната. И ванна, которая оказалась вовсе не ванной, а бассейном. Здесь тоже были зеркала, отражающиеся в них свечи и вычурный фонтан при виде которого меня снова бросило в жар. Не то, чтобы я совсем не знала, откуда берутся дети, но думала, что это действо происходит исключительно брачной ночью под одеялом в темноте. А не так… открыто и пошло, как совокуплялись золотые мужчина и женщина фонтанной статуи.

Дэниел аккуратно поставил меня на пол. Я потянулась к застёжке плаща, но он перехватил мои руки.

— Позволь мне, госпожа.

Он снял с меня меховую накидку, перчатки и, наконец, плащ. Замер, изумлённо разглядывая.

Я обернулась, ища, куда бы сесть — и избавиться, наконец, от сапог. Не нашла ничего лучше бортика бассейна. Влажный мрамор скользил — я держалась за край одной рукой, другой пыталась справиться со шнуровкой. И снова он осторожно убрал мои руки. Я смотрела сверху вниз, как блестят его волосы в свечах, и кусала губу. Нужно было начинать разговор, ради которого я приехала — всего-то спросить, сколько будет стоить его отказ. Но я почему-то медлила.

Ха, почему-то! Мне не хотелось признавать, как приятны прикосновения его ловких пальцев к моим ногам. И как мне хочется запустить руку в его волосы и проверить, действительно ли они такие мягкие, как кажутся. И что мне нравится смотреть в его глаза, и улыбка его тоже совершенно меня очаровывает…

— У госпожи должна быть охрана, как у королевской сокровищницы, — сказал он, снимая с меня платье и словно невзначай поглаживая рубиновые подвески.

Я поймала его взгляд и, улыбнувшись, сорвала подвески. Протянула.

— Нравятся? Забирай.

— Госпожа, верно, не знает, сколько они стоят, — с сомнением произнёс он, глядя на переливающиеся в пригоршне рубины.

— Бери, у меня их много, — отмахнулась я.

Он снова поцеловал мне руку, и рубины из неё на этот раз исчезли, как по волшебству.

— Тогда госпожа станет у нас частой гостьей.

Я открыла было рот — возразить. А потом в голове пронеслось: «А почему бы и нет? У меня ещё два с половиной месяца. И полный сундук этих рубинов — благодаря Эрику. Так почему бы и нет?»

Окунуться в приятно-горячую воду, пахнущую розовым маслом, было истинным блаженством — особенно после двух недель дороги. Я снова чуть не заснула, откинув голову на бортик — тепло и шелестящие струи фонтана усыпляли лучше снотворных зелий.

А может, и правда заснула — потому что когда почувствовала прикосновение губ к моим губам, мне и в голову не пришло, что это не Эрик. Он единственный целовал меня — так же нежно, так же мягко. Только и жадно тоже, а в этом поцелуе страсти не было.

Я дёрнулась, машинально размахиваясь, а когда руку перехватили — как Эрик всегда делал — подалась назад. Стукнулась о мраморный бортик и чуть не ушла под воду с головой от испуга.

И только тогда поняла, что рядом не Эрик — он никогда не стал бы шептать мне: «Тише, тише, не бойся». Он бы сам меня ударил.

Я замерла, ошеломлённая, позволяя целовать себя. И только спустя долгие минут пять пришло воспоминание, зачем я действительно здесь. Я вздохнула, попыталась открыть рот и приказать прекратить делать это со мной — но вместо слов вырвался стон.

А потом я держалась за его плечи, смотрела в пронзительно синие глаза — весь мир сузился до этих глаз и капелек воды на его коже, сливочно-белой. Мне даже хотелось попробовать её на вкус, но сил не было. Остатками разума я понимала, что то, что мы делаем — неприлично, пошло, преступно. Но я всегда с трудом могла отказаться от удовольствия. Я прогнала эти мысли, закрыла глаза — перед ними всё равно уже плыло и заволакивалось розовым туманом. И сама наощупь нашла его губы.

Только на краю сознания мелькнула и исчезла мысль, что сапфировое ожерелье за такое — слишком дёшево. Эрик дарил их мне за улыбки. И он никогда не смог бы подарить мне такую ночь, это я знала точно. Не знаю, откуда.

Следующий раз я проснулась, отдохнувшая и свежая, ожидая увидеть солнечный свет — но снова горели свечи, и Дэниел одевался. Я следила за ним из-под ресниц, улыбаясь украдкой. Я, принцесса и будущая королева — Эрика, Фиделии, неважно — потеряла девственность со шлюхой из борделя. Смешно. Что скажет брат?

И действительно собиралась проводить так все оставшиеся два с половиной месяца. Где были тщательно вбиваемые в школе мораль и приличия?

И когда Дэниел спросил меня:

— Госпожа, приказать отвезти тебя домой? Или тебя ждут?

Я только назвала ему адрес. И улыбалась, как дурочка, заглядывая в его глаза.

Он поцеловал мне руку, подсаживая в карету, и у меня вырвалось невольное:

— Я приеду сегодня снова.

Он поклонился.

— Я буду ждать, госпожа.

И я понимала, что это фальшиво — и его улыбка, и слова. Но мне было плевать, совершенно и абсолютно. Два с половиной месяца — могу я себе позволить развлечься, не вспоминая, что я принцесса, и мой жених — цербер?

Могу, решила я, слушая, как стучат по пустынной мостовой колёса кареты. Могу.

Я всегда получаю то, что хочу.

* * *

Эрик как-то рассказывал мне про одну южную травку, из которой ушлые торговцы варят зелье, и оно отравляет простофилю, купившего такой настой, превращает в пускающего слюни идиота.

Я не верила — как за какие-то недели можно сотворить такое с человеком обычной травой? Подруги, с которыми я поделилась этой историей, наоборот, верили безоговорочно — и кормили меня сказками про мандрагору и тому подобный бред.

Эрик привёз мне это зелье в наше следующее свидание. И долго орал на меня, когда я потребовала дать его мне попробовать. Я злилась, искренне не понимая, почему он мне не доверяет. Я сильная, а тут трава какая-то. И да, мы снова подрались — и каждый остался при своём.

Я вспомнила эту историю спустя месяц по приезде в вейстерскую столицу. Удовольствие действительно развращает — особенно постоянное удовольствие.

Я слилась с теми расфуфыренными кошечками — с одним лишь исключением: денег у меня было больше, и я могла покупать Дэниела на всю ночь. Каждую ночь. Я пила его улыбки, его взгляды — как пили то злое зелье обманутые глупцы. Я научилась не обращать внимания на кричащую обстановку борделя. Я не щурилась от слепящего света и уже не смущалась. Я отдавала ему подарки Эрика, и мне в голову не приходило поинтересоваться, зачем они ему. Зачем он всё ещё работает в этом борделе, когда я уже подарила ему целое состояние, с которым он вполне мог выкупить свой старый титул. Я просто разбрасывала вокруг него жемчуга, сапфиры или рубины — и видела, что ему нравится. Искренне нравится.

Искренности мне не хватало. Удовольствие приедалось, а я не понимала, чего ещё мне хочется. Искренности и честности, конечно. Но их рубинами не купишь.

Я чутко ловила проблески этой искренности — в его взглядах, когда он обнимал меня. Да, усталость в них была настоящая. Но я гнала от себя неизбежные вопросы, желая просто наслаждаться. За это же я платила. И конечно, мне и в голову не приходило требовать от него любви. Удовольствие — всё, на что я имела право.

Впрочем, я тогда ещё не понимала, что влюбилась. Ровно до того момента, когда приехала, как обычно, в бордель, а Дэниела там не оказалось. Распорядитель не мог ответить на мои вопросы ничего, кроме: «Подождите, госпожа, он будет завтра, а пока вот посмотрите, у нас отличный выбор…»

Я дождалась обещанного «завтра», но Дэниела снова не было. Другие, расхваленные распорядителем, меня не волновали — я вернулась домой и никак не могла успокоиться. Теперь уже не кураж, а волнение съедало меня заживо. Я думала, что Эрик, быть может, устал ждать и наведался в мой замок. Не нашёл меня, сложил два и два, и Дэниел теперь под стражей. И когда Эрик узнает, что мы не в ладушки в спальне играли, боюсь, и мне несдобровать.

Надо было собираться и уезжать домой, где меня может защитить брат — пока ещё есть время. Пока люди Эрика не ломятся в ворота. Но мысль больше никогда не увидеть Дэниела оказалась настолько невыносимой, что я взяла собственную охрану из присягавших мне гвардейцев, вернулась с ними в бордель и потребовала хозяина.

Хозяин оказался каким-то там лордом, графом или бароном, не помню. Жил он в особняке за городом. И знал меня в лицо.

Я лгала ему с улыбкой, объясняя, что Эрик сделал мне подарок в виде одного из бордельных мальчиков. И почему сейчас этот мальчик ещё не в моей постели? Лорд краснел, бледнел, искал дрожащими неловкими пальцами какие-то бумаги — кажется, на владение Дэниелом. Уверял, что его слуги найдут мне хоть Дэни, хоть чёрта. Только пусть Её Высочество не гневается.

Я понимала. Его Сиятельство был уже в почтенном возрасте — и Эрик украшал пики головами таких вот стариков, когда ему надоедало их «бурчание». Конечно, милорд боялся. И из кожи вон лез, чтобы угодить будущей королеве.

Бумаги он мне отдал. Дэниела его люди нашли действительно быстро — и доставили в мой особняк, «чтобы не тревожить госпожу». Госпожа растревожилась только сильнее и, кое-как попрощавшись с любезным лордом, полетела домой, ругаясь на чересчур медлительного возницу.

Дэниел действительно ждал меня в спальне — и если я хотела искренности, то я её получила сполна. Усталое отчаяние — им можно было бы даже освещать комнату вместо камина и свечей.

— Госпожа, прошу прощения, но я не смогу сейчас работать, — сказал он непривычно-хриплым голосом. — Ты подождёшь до завтра?

Я молча подала ему бокал подогретого вина. Молча смотрела на его усталое, и всё ещё почему-то привлекательное лицо. Молча же наблюдала, как тряслись его пальцы, когда он брал бокал.

А потом, оттянув рукав и рассмотрев чёрные синяки на запястьях, мрачно потребовала:

— Рассказывай.

Он коротко глянул на меня, усмехнулся:

— Зачем?

Я поражённо переводила взгляд с запястий на его лицо. Слова не шли.

— Я смогу работать завтра, госпожа, — тихо повторил он, сделав пару глотков вина. — Подожди немного. Пожалуйста.

Я молча смотрела на него. А он поставил бокал на столик у камина и встал.

— До завтра, госпожа.

— Сядь, — он всегда заставлял меня смущаться, а я никак не могла к этому привыкнуть. И прятала смущение за раздражением или глупыми шутками, которых много знала благодаря Эрику.

Он сел. Хмурясь, выжидательно посмотрел на меня.

Я взглядом указала на его запястье.

— Расскажи, как это получилось.

— Ты не хочешь этого знать, госпожа, — отозвался он, слабо улыбаясь.

— Ты не будешь мне указывать, чего я хочу, а чего — нет.

Он пожал плечами и действительно стал рассказывать. Равнодушным тоном — такие вещи, от которых у меня волосы встали дыбом. И да, эти вещи не предназначались для ушей приличной девушки.

Когда в комнате, наконец, повисла тишина, я залпом выпила отставленный им бокал. И, откашлявшись, спросила:

— Зачем?

Он удивлённо поднял брови, насмешливо глядя на меня.

— Что, госпожа?

— Зачем ты это делал?

Повисла тишина — несмотря на потрескивание огня в камине неуютная.

— Деньги, госпожа, — сказал он, наконец. — Зачем же ещё? Что ещё может быть нужно такому, как я?

— Деньги? — повторила я. — На что? Я подарила тебе целое состояние — уверена, другие тебя подарками тоже не обделяли. Что такое дорогостоящее ты собрался приобрести? Небольшое королевство?

Он рассмеялся — тихо и горько.

— Племянницу всего лишь.

Да, у его беременной от короля сестры родилась дочь. Тиша. Слабенькая девочка, выжившая чудом и стараниями юного Дэни. В отличие от своей матери, умершей не то от бесчестья, не то от родовой горячки. И хорошо — она не узнала, что её дочь родилась глухонемой. Вечной обузой. Дэниел сухо рассказывал мне о ней, внимательно глядя в камин, и я понимала, что девчонка ему действительно почему-то важна. Почему? Что хорошего в слабой глухонемой сестре — её же даже замуж нормально не выдашь, за неё ничего не получишь. Совершенно ненужная вещь.

А Дэниелу она была нужна. И тот, кто положил на него глаз, это знал. Деньги! Было совершенно ясно, что деньги в этом шантаже излишни. Я понимала, прекрасно понимала — сама бы повела себя так же, если бы Дэниела не было так легко купить. Очевидно, то, что от него хотел этот таинственный «кто-то», было за гранью расценок борделя. И хорошо — от того, что Дэни рассказал, мурашки бежали по телу.

— Ясно, — сказала я, когда он закончил. — Ну что ж, я богата. Твоя племянница будет здесь завтра же.

Он перевёл взгляд на меня. Прищурился.

— И что я должен для этого сделать?

Я улыбнулась ему.

— Женись на мне.

— Что?

— Женись. На мне, — раздельно повторила я, подаваясь вперёд. Мне очень хотелось его поцеловать — но я понимала, что поцелуем не ограничусь. А сейчас он скажет «да», и нам нужно будет ехать. В церковь и за его сестрой. Я же сказала «завтра», значит, будет завтра. Я так хочу.

— Да, — устало отозвался он, спокойно глядя на меня.

Да! Я всегда получаю всё, что хочу.

— Тогда едем.

— Сейчас? — удивлённо спросил он, вставая.

Я подала ему руку.

— А чего тянуть?

* * *

Отец не был набожным человеком. Мать, вроде бы, была, но на неё никто не обращал внимания. А потом она выпала из окна — говорят, отец толкнул, чтобы новую жену получить, красивенькую дурочку Тильду. Впрочем, мать вечно была не от мира сего, так что, может, просто перепутала окно с дверью, не знаю. Но в итоге все остались довольны: у отца — новая миленькая жена, мама блаженствует в том, лучшем мире, с арфой и нимбом. Только у нас с братом ничего не изменилось. Ну что ж, мы явно не были заинтересованными сторонами в этой «трагедии».

Так что никто меня кланяться иконам не заставлял, и молитв я ни одной не знала. Учителя в школе пытались вдолбить — для общего развития. Но я покопалась в библиотеке и нашла старый дедушкин закон (дед вечно с церковью собачился) о свободе совести. А раз свобода, значит, имею право не тратить время на эту чепуху.

Но свадебный ритуал я более-менее знала. На всякий случай — если будущему мужу захочется что-нибудь интересное в клятву вставить.

С Дэниелом это, конечно, исключалось. Идеальный супруг, рассудила я. Прекрасен в постели и слова поперёк никогда не скажет. У меня же будет его Тиша.

Думаю, мы оба это понимали.

Разбуженный моими гвардейцами священник вёл обряд без запинок. Мальчишки-служки благостно пели. Дэниел устало смотрел на них из-под ресниц. А я наслаждалась, представляя лицо Эрика, когда он узнает, что я замужем — в соответствии с его условием, кстати. А, и лицо брата, конечно. «Елена, ты обесчестила семью!» Ха!

Когда дело дошло до клятв, я прислушалась — но всё было как надо. И Дэниел в соответствии со всеми правилами поклялся любить меня, защищать и в горе, и в радости — и дальше по списку.

Священник повернулся ко мне — я протянула руку, коснулась алтаря, и, не скрывая торжества, произнесла клятву.

Когда я сказала своё имя, глаза Дэниела изумлённо распахнулись. А меня кольнуло осознание: он же никогда не спрашивал, как меня зовут. Одна из многих, да?

Нет, уже нет. Теперь одна-единственная.

— Принцесса?! — выдохнул Дэниел в карете, когда мы ехали с повторным визитом к лорду-хозяину борделя.

Я улыбнулась.

— Да. Так что ты теперь герцог Озёрного края, Северных островов и…э-э-э… вечно забываю…

— Ты с ума сошла! — испуг в его глазах мне не понравился — волновался он, конечно, за себя. И за эту, как её, Тишу. — Что скажет твой отец? Что…

— Ничего он не скажет, он мёртв, — отмахнулась я.

— Значит, брат…

— Надо будет, и его убьём.

Дэниел замолчал — только бросал на меня странные взгляды всю дорогу. Ха, а он думал, я серая мышка, содержанка какая-нибудь у богатого любовника? Ну-ну.

С лордом снова проблем не возникло. Я подняла его из постели, выгнала парочку голых девиц из его спальни и потребовала вернуть моему Дэниелу племянницу. Лорд, правда, посмел поинтересоваться: «Зачем?», но его интерес быстро угас, когда я вспомнила про Эрика — и то, как он меня любит, жить без меня не может.

За Тишей пришлось ехать на другой конец города, вместе с сопровождающими лорда, вмиг ставшего любезным и галантным. «Конечно, Ваше Высочество, всё, что хотите, Ваше Высочество…».

Я проспала всю дорогу. И когда мои гвардейцы вместе с посыльными лорда вломились в красивый купеческий домик-игрушечку — тоже. Проснулась только когда карета качнулась — Дэниел бросился к дверце.

Визг, крик домочадцев купца, стоял — ну точно как на скотобойне. Морщась, я выглянула из окошка — пара гвардейцев как раз тащили какую-то упирающуюся бабищу в чепце и сорочке такого размера, что с тем же успехом из неё получился бы парус. Я хотела было приказать, чтобы бабу заткнули, но разглядела в этой суматохе Дэниела, и мне стало не до того.

Он нёс завёрнутую в чей-то плащ девочку — щупленькую, слишком маленькую для десятилетней. И то, как он держал её, как тихо говорил что-то, наклонив голову, и как доверчиво девочка льнула к нему, — всё это заставило меня отшатнуться от окна и рывком задёрнуть занавеску.

Мне и в голову не могло прийти, что у бордельной шлюхи и его глухонемой воспитанницы найдётся что-то, чему я буду завидовать.

Не выпуская девчонку, Дэниел залез в карету. Как и раньше, устроился напротив, поймал мой взгляд. И торопливо закрыл сонную девчонку собой.

Я отвернулась.

Оставшуюся дорогу девочка спала — я поглядывала украдкой. Дэниел рассеянно гладил её спутанные серебристые, как у Эрика, волосы и лишь однажды посмотрел на меня.

— Спасибо, госпожа.

— Ты можешь звать меня Елена, — тихо отозвалась я. — Раз мы теперь супруги.

Дэниел промолчал.

Дома я отвела Тише лучшие гостевые комнаты — подальше от моих. Дэниел, конечно, остался с ней — он кружил над девчонкой, как наседка, и отчего-то это совсем не выглядело глупым.

Я ушла в свою спальню и честно проворочалась целый час в постели, пытаясь заснуть. Нормальный сон не шёл, а в дрёме мне мерещился Дэниел, воркующий над своей девчонкой, взбешенный Эрик и брат, лишающий меня наследства.

Промаявшись, я встала и взялась писать письма — угроза остаться без гроша в кармане была теперь слишком реальной, чтобы закрыть на неё глаза. Стоило обезопасить себя заранее.

То ли слуги, наконец, смазали дверные петли, и те не скрипнули, то ли я так увлеклась, что не услышала, но поцелуй за ухом заставил вздрогнуть и поставить на очередное письмо жирную кляксу.

За этим поцелуем последовал ещё один — в щёку — и ниже, губы пробежались по моей шее, привычно нежные. Меня бросило в дрожь — я опустила перо от греха подальше. Заляпую написанное, потом даже скопировать не смогу.

— Дэниел, иди спать, — пробормотала я, откидываясь в кресле. — Ты мне уже объяснил, что работать сегодня не сможешь. Я поняла.

Меня вытащили из кресла и мягко опустили на кровать.

— А как же брачная ночь? — улыбнулся он, приникая ко мне.

Я схватила его за волосы.

— Переносится на «потом». Лучше действительно иди спать. Завтра будет тяжёлый день. Мы уезжаем.

Он лёг на бок рядом, подпёр щёку кулаком — я видела его лицо надо мной.

— У меня нет вещей, чтобы их собирать. И я хочу тебя отблагодарить.

— Я это поняла. Но тебе нужен отдых. Иди.

Он криво усмехнулся, не двигаясь с места.

— Хорошая, заботливая хозяйка…

— Жена, — перебила я.

— Что это меняет?

Я задумалась. И была вынуждена признать, что действительно ничего. Я же не настолько глупа, чтобы не понимать: он не будет любить меня, как свою Тишу. Даже если прикажу. Он вообще меня любить не будет.

— Зачем она тебе?

Он вскинул брови, непонимающе глядя на меня, и я повторила:

— Твоя глухонемая девчонка. Зачем она тебе?

Он продолжал смотреть на меня — только взгляд изменился с устало-непонимающего на осторожно-внимательный. Так смотрят из окна на бешеную собаку. Вроде бы не страшно — но вдруг, вдруг…

— Какой с неё прок? — я приподнялась на локте. — Обуза, слабость. Почему ты не убил её, когда она родилась? Почему ты до сих пор её не убил?

Он рассмеялся — тихо и горько.

— Ты всех людей судишь по их полезности или бесполезности, госпожа?

— Конечно, — недоумённо откликнулась я.

Он кивнул. Вздохнул.

— Когда мы приедем в твой Озёрный край, принцесса, прошу, не отсылай Тишу. Я действительно сделаю за это всё, что ты захочешь.

— Слабость, — повторила я, и он снова рассмеялся.

— Ошибаешься, госпожа. Сила. Но не думаю, что ты когда-нибудь это поймёшь.

Я поймала его взгляд.

— Объясни.

— Тебе никогда не бывало одиноко? — подумав, спросил он.

— Никогда.

Он почему-то снова усмехнулся — я не понимала, что такого смешного он находит в нашем разговоре?

— Тогда почему ты уже меня ревнуешь, принцесса?

Я открыла рот — и не нашлась, что сказать.

— Только потому, что ты заплатила, а Тиша нет, но её я люблю, а тебя, — он спокойно улыбнулся, — никогда любить не буду?

— Никогда? — выдохнула я.

— Никогда, — повторил он. — Ты понимаешь, что можешь купить меня, мою покорность. Только любовь ты купить не сможешь.

— Неужели? — фыркнула я, уже представляя, как дома одену его Тишу в лучшие платья, найму ей лучших учителей или отправлю в лучшую школу — хотя бы в ту, в которой я училась. Кстати, тогда её, быть может, получится выгодно выдать замуж… А Дэниел будет мне благодарен. И его осторожность и недоверие сменятся сначала признательностью, а потом… кто знает?

Может, любовь и нельзя купить напрямую. Но сделки тоже не всегда бывают прямыми. Шаг за шагом, медленно, но верно можно добиться всего. Всего.

— Однажды кто-то купит и тебя, принцесса, — тихо произнёс Дэниел, садясь на кровати и поправляя одежду.

— Я не против и постараюсь, чтобы я осталась в выгоде от этой сделки.

Он усмехнулся, глянув на меня через плечо.

— Всё это звучит прекрасно. Как бы только твоя цена не оказалась слишком низкой, принцесса.

* * *

Мы выехали на рассвете следующего дня.

Я торопилась — и отправилась налегке, приказав выслать вещи вдогонку. Из писем мне было известно, что Эрик всё ещё «гостит» у нас — и я хотела вернуться раньше, чем ему сообщат о моих похождениях в его столице.

Дэниел снова баюкал свою Тишу — та спала, свернувшись клубочком у него на коленях. Я пыталась отвлечься, разглядывая в окно однообразный вейстерский пейзаж и перебирая в голове список важных дел. Получалось, что всё готово — я сделала всё, что могла, чтобы обезопасить себя. Но почему же тогда так тоскливо на душе?

Дэни в который уже раз погладил девчонку, что-то нежно шепнув ей на ухо — и я не выдержала.

— Ты же говорил, она глухонемая.

Дэниел поднял взгляд на меня.

— Да, госпожа.

Девочка завозилась, посмотрела сонно на Дэни, потом на меня. Я зыркнула на неё в ответ.

— Тогда зачем ты с ней разговариваешь?

Девочка прижалась к Дэниелу и робко улыбнулась мне. Дени погладил её по плечу и спокойно ответил:

— Меня это успокаивает.

Хмурясь, я снова повернулась к окну.

Прав он был вчера — мне не понять. Разговаривать с глухонемой — это почти как со стулом. Интересно, если бы я начала общаться со стульями, брат бы меня сразу отправил в далёкую заброшенную башню на границе или сначала всё-таки попытался пристроить замуж?

Я представила, кому нужна сумасшедшая принцесса — список получился длинный, благо государство у нас не из последних. На двадцатом кандидате я заснула.

Меня разбудил толчок — карета так резко остановилась, как будто на дороге вдруг возник ров, и возница заметил его в последний момент.

Откинув мешающуюся занавеску, я высунулась в окно, собираясь пригрозить кучеру как минимум четвертованием, если он ещё хотя бы раз повторит такой фокус. Но слова замерли, так и не сорвавшись с губ. Оцепенев, я мгновение разглядывала причину остановки, потом откинулась на спину дивана и задёрнула занавеску. Очень хотелось малодушно забиться в угол и убедить себя, что это всё галлюцинации.

Дэниел, обнимая свою Тишу, пытливо посмотрел на меня, потом, чуть оттянув занавеску, в окно. И опять на меня — молча, но очень красноречиво.

Я отвернулась. Вдохнула поглубже — и, когда дверца распахнулась, спокойно подала руку, позволяя помочь мне выйти.

Дэниел выбрался следом, держа девчонку на руках. Их тут же окружили солдаты, а офицер, державший мою руку, всё-таки соизволил поклониться и сказать:

— Госпожа, вы поедете с нами.

Я не стала спорить. Бесполезно: я узнала их форму.

Эрик всё-таки до меня добрался.

* * *

В камине потрескивал огонь — и это был единственный звук в комнате, где меня оставили солдаты Эрика. Огонь трещал — и я заставляла себя сидеть спокойно и смотреть на него, а не бегать по комнате, как какая-нибудь истеричка. Тем более это всё равно было бесполезно. А устраивать пустую сцену — слабость…

Я смотрела на огонь, пытаясь отрешиться, задремать, быть может, а мысли всё равно лезли, непрошеные мысли. Эрик не может, не имеет права навредить моему супругу, ведь так? Я же не кто-нибудь, я принцесса, а Эрику, конечно, не нужен политический скандал. Эрик проиграл, я замужем — всё. Пусть теперь красиво закончит этот спектакль со свадьбой, благословит нас с Дэниелом и отстанет от меня, желательно навсегда.

Впрочем, кого я обманываю? Эрик не из тех, кто смирится с поражением. Но он не может, не может, не может навредить Дэниелу. Я сжимала руки в кулаки и повторяла это, как заклинание, удивляясь в глубине души: почему благополучие Дэниела так меня волнует? Всё, игры кончились, теперь надо спасать себя, Дэни с его Тишей потянут на дно, и я это прекрасно понимала. И всё равно боялась — наверное, впервые, за другого.

Спустя час меня — по-прежнему под конвоем — наконец, отвели к Эрику.

Очередная комната с очередным камином и потрескивающим — будь он проклят — огнём плыла перед глазами от ярости. Я кое-как сдержала себя и дождалась, пока солдаты исчезнут за дверью. А потом, размахнувшись, отвесила Эрику пощёчину.

— Как ты смеешь!..

— Моя страстная девочка, — перехватив руку, усмехнулся Эрик, поворачиваясь к кому-то. — Надеюсь, её темперамент не угасает, когда дело доходит до постели?

Ответ я не услышала — в ушах звенело. Но комната мгновенно перестала вращаться и кутаться в туман, сфокусировавшись на Дэниеле у чёртового камина. Живом Дэниеле. Целом.

Эрик, похоже, наблюдавший за мной, больно сжал руку. Потом, дёрнув её — я ахнула, — поднёс к губам и поцеловал пальцы. Жалкая пародия на нежность. Жалкая пародия на Дэниела.

— Сядь, Елена, ты устала.

Я вцепилась ногтями в его пальцы.

— Немедленно прикажи…

— Я сказал: сядь!

И, так как подчиняться я не собиралась, меня швырнули в кресло. Оно не опрокинулось только потому, что стояло спинкой к стене — но затылком я ударилась знатно.

Эрик тем временем повернулся к Дэниелу и с улыбкой сказал, продолжая прерванный разговор:

— Ну что ж, свадьба — это замечательно. Рад за вас, очень рад… Я, конечно, предпочёл бы, чтобы ты держался от моей невесты подальше — и, честно говоря, думал, что достаточно занял тебя в последний месяц. Но это и не твоя вина…

Я потрясла головой, унимая звон в ушах. Занял в последний месяц? Проклятье! Чувствовала же, что-то здесь нечисто. О да, это совсем в духе Эрика — заплатить какому-нибудь извращенцу, рассказать про Тишу (наверняка же знал, мерзавец) и «занять» моего Дэни. Надо было сразу уезжать, а не ждать ночь. Надо было…

Надо было уезжать без Дэниела и без свадьбы. Спасаться самой. Только так и было бы правильно.

— Я больше не твоя невеста.

— Елена, милая, не перебивай, — вздохнул Эрик.

Я привстала, держась за подлокотники.

— Я больше не твоя невеста! Освободи нас немедленно! Ты не имеешь на меня прав! Никаких!

— Пока не имею, — усмехнулся Эрик. Снова повернулся к Дэниелу. Протянул ему свиток. — Елена, как обычно, торопится. Что ж, тогда и я буду краток. Подпишешь это — и твоя племянница будет жить.

Дэниел развернул свиток, вчитался. По его лицу ничего нельзя было понять — я выпустила подлокотники и, пошатываясь, пошла к камину.

Эрик подал мне руку.

— Елена, отдохни, ты еле на ногах стоишь…

— Что там? Что ты ему дал?

— Просьбу о разводе, — отозвался Эрик с такой приторной улыбкой, что у меня в глазах потемнело.

Я мотнула головой и глянула на Дэниела.

— Но односторонняя просьба…

— Елена, милая, ты ещё в Вейстере, — явно наслаждаясь собой, сообщил Эрик. — А у нас поданная мужем просьба о разводе решает дело.

— Нет…

— Тебе стоит повнимательнее изучить законы моей страны, Елена. Ты же моя будущая королева…

Дэниел перевернул свиток, изучил оттиск королевской печати и поднял взгляд на Эрика.

— Насколько хорошо будет жить моя племянница?

— Умный мальчик, — хмыкнул Эрик. — Так сразу и не скажешь, что шлюха… Хорошо она будет жить. Она всё-таки моя сестра, хоть и сводная. А я ценю свою семью, — улыбнулся он, и, думаю, мы с Дэниелом оба вспомнили, как год назад Эрик вешал братьев-бастардов. Видимо, они в семью не входили. — Девочку воспитают как принцессу — и я выдам её замуж как принцессу.

Дэниел прикрыл на мгновение глаза.

— Я могу с ней увидеться?

— Нет, — улыбнулся Эрик.

Дэни кивнул, подошёл к столу, взял перо, склонился над свитком.

— Дэниел, не надо, — выдохнула я.

Он поднял на меня усталый взгляд.

— Моего супруга не тронут. Даже Эрик не посмеет, — я судорожно подбирала слова, а Эрик стоял рядом и с наслаждением переводил взгляд с меня на Дэниела. Точно смотрел интересный спектакль. — Когда мы приедем в моё королевство, ты будешь богат, у тебя будет титул. Я дам тебе власть. Мы даже брачный договор заключим, если захочешь…

«…И разве всё это стоит глухонемой девчонки?» — повисло в воздухе невысказанным, но Дэниел, конечно, всё понял. Мгновение, он смотрел на меня. Потом размашисто черкнул пером — и я осела в кресло у камина — комната опять закружилась волчком.

Но почему?..

Эрик, по-прежнему благостно улыбаясь, махнул появившимся в дверях гвардейцам, и те увели Дэниела. Только когда дверь за ним закрылась, я опомнилась.

— А с ним ты что сделаешь?

Эрик тихо рассмеялся. И также смеясь, протянул мне другой свиток — официальное согласие моего брата на свадьбу короля Вейстера и принцессы Елены.

— Мерзавец… он не имеет права…

— Это он ещё не знает, что ты выскочила замуж за шлюху, — фыркнул Эрик. — Но мы же ему не скажем, да, Елена? Ты будешь хорошей девочкой?

— Да пошёл ты!..

— А ты любишь его? Этого Дэниела? — сменил тон Эрик. — Красивый мальчик, да? Жаль, если изуродуют…

Сжав кулаки, я подняла взгляд.

Эрик снова рассмеялся.

— Елена… давай так: ты будешь хорошо себя вести, и я тоже буду ласков. Ну неужели я не позволю своей королеве маленькие радости? Вроде обученного мальчика для хитрых женских удовольствий. Получишь ты своего Дэни — вопрос только, каким. Как думаешь, отсутствие одной руки ему не помешает? Или он будет уже не так умел?

Я попыталась швырнуть в Эрика свитком, который ещё держала в руках — но Эрик перехватил и больно сжал мои запястья.

— Подумай, Елена. Сегодня мы едем в столицу, в твой новый дом. Королевой ты станешь, даже если я потащу тебя к алтарю, закованную в цепи. Но строптивость будет стоить твоей игрушке дорого. Очень дорого.

— Ты думаешь, что сможешь так дёшево меня купить? — прошипела я, вырываясь. — Думаешь, я как шлюха, буду улыбаться тебе, а ты меня — шантажировать?

Эрик, усмехнувшись, спокойно кивнул.

— Будешь, Елена. Будешь.

* * *

Во время церемонии помолвки я врезала Эрику лежащей на подушке короной и попыталась задушить тяжёлым свадебным ожерельем, больше напоминающим ошейник, чем украшение. А когда гвардейцы отрывали меня от потерявшего сознание короля, кричала оскорбления, которые не стоило бы знать порядочной девушке. И, кажется, покусала кого-то из стражи, когда мне попытались заткнуть рот.

Я собиралась показать Эрику, что если он так хочет меня в жёны, значит, ему придётся терпеть мой «темперамент». И я буду унижать мужа при каждом удобном случае. При дворе, при послах — неважно. Чем больше зрителей, тем лучше.

Вести себя, как должно леди в таких случаях — то есть смириться — я не собиралась.

На следующее утро после помолвки вместе с завтраком я получила затейливо украшенную шкатулку — подарок от венценосного жениха. Внутри, на алом бархате лежал отрезанный палец вместе с запиской: «Надеюсь, твоя игрушка ещё сможет выполнять свои обязанности».

В обморок я не упала. Хотя служанка настойчиво совала мне нюхательную соль, клуша тупая…

Вечером, увидев меня в своей спальне, Эрик только довольно улыбнулся. И поинтересовался:

— Он правда был так хорош в постели?

— Был? — тихо повторила я.

Эрик рассмеялся, поглаживая мою щёку.

— Ничего. Я буду лучше.

Он полночи показывал мне это «лучше» — я терпела. Повторять ещё один такой день, когда я изводила себя, представляя Дэниела в пыточной, мне совершенно не хотелось. Желание увидеть его невредимым сделалось таким навязчивым, что я даже рискнула попросить об этом Эрика.

— После свадьбы, Елена, — усмехнулся он.

Свадьба состоялась через месяц. Месяц, за который голова Дэниела на пике под окнами стала постоянным гостем моих снов. Эрик умело подогревал моё беспокойство, делая прозрачные намёки и пару раз прислав пустую шкатулку вместе с завтраком. Месяц ночь за ночью я терпела мужа — и когда становилось совсем невмоготу, пыталась защищаться. Эрик и раньше любил показывать мне, что он сильнее — физически, по крайней мере. В постели он делал это постоянно. О какой нежности могла идти речь? Мне шили свадебное платье, глухое, как монашке — чтобы скрыть синяки и ссадины.

В «первую» брачную ночь пьяный Эрик называл меня дешёвкой и смеялся, дыша мне в лицо перегаром. «Твоя цена — шлюха, Елена. Ты понимаешь?»

Ещё месяц после свадьбы — и я научилась терпеть. Эрика вело не на боль, ему нравилось, когда я сопротивлялась. И если пролежать в постели бревном какое-то время — Эрик «терял настрой». Довольно быстро, к счастью.

Примерно тогда я снова получила шкатулку — с другим пальцем. «Надеюсь, любимая жена, это хоть немного тебя расшевелит».

Ночью, когда я снова изображала из себя труп, Эрик воскликнул в сердцах: «Что, ты его больше не любишь?» Я промолчала.

Эрик закончил тем, что пообещал прислать мне всю руку — а потом что-нибудь ещё — и заснул. Я слизывала кровь из разбитой губы, смотрела на узорчатый потолок и думала.

Никакие подкупы не помогали мне узнать, где держат Дэниела. Про Тишу я знала — Эрик отдал её какому-то захудалому барончику на границе. А Дэни как будто больше не существовало.

Неизвестность сводила с ума. Я терпела Эрика только из надежды, что он разрешит мне наконец увидеть Дэниела — но встреча откладывалась, а Эрик становился всё неистовей.

— Ну хорошо, моя королева, — сказал он однажды, — я покажу тебе твою игрушку. Но ты же разрешишь мне сначала поиграть с ним самому? У мужа с женой всё должно быть общим.

— Тогда жизнь у нас тоже будет одна на двоих, — прошептала я.

— Конечно, Елена, — и Эрик продолжил, заводя себя фантазиями, как он прикуёт меня цепью к постели, как будет пускать ко мне своих гвардейцев — может, кто-нибудь из них вернёт мою страсть?

— Или шлюхи, ты же любишь шлюх, да, Елена?

Я дождалась, когда он закроет глаза, купаясь в наслаждении, которого лишал меня уже второй месяц. И вонзила тонкий стилет, замаскированный под шпильку для волос, ему в грудь по самую рукоять.

Эрик изумлённо распахнул глаза. Пробормотал запёкшимися губами:

— Ну наконец-то, Елена…

И скатился с меня.

Я подождала, держа наготове подсвечник — но Эрик не двигался. Тогда я поставила подсвечник, аккуратно вынула стилет — крови почти не было. Встала и, не стесняясь ни синяков, ни разбитой губы, открыла дверь.

Стражники, которые обычно уносили меня утром в мою спальню, стояли у порога.

— Вашему королю плохо, — безмятежно сообщила я, проходя мимо. — Кажется, он умирает.

И впервые за эти два месяца отправилась в спальню своими ногами. Впервые меня не ждал там врач — потому что его вызвали к Эрику. И служанки не ждали — уже спустя полчаса во дворце воцарилась суматоха.

Я швырнула заляпанный кровью кинжал на столик, где стояли Эриковы шкатулки. И, не обращая внимания на шум за дверью, расстелила постель.

Первую ночь за эти два месяца я спала спокойно.

* * *

Эрик оставил завещание. Я долго смеялась, когда мне его пересказывали. Интересно, Малый совет Вейстера тоже хохотал до упаду?

Так как всех возможных претендентов на престол Эрик казнил — и даже о бастардах позаботился — королевской династии следовало бы угаснуть. Если бы не один маленький, глухонемой казус. Тиша, которую Эрик, прежде чем сдать на руки пограничному барончику, торжественно объявил своей сестрой. Впрочем, и до этого, в их родстве никто не сомневался, но практичный Эрик сделал всё, чтобы повысить глухонемую девчонку в цене.

А потом, очевидно, напившись, составил завещание, в котором ясно говорилось, что пока у нас с Эриком не родится ребёнок, Тиша является официальной наследницей престола.

Представляю, Эрик, наверное, до слёз смеялся, когда сочинял этот бред.

Итак, Тиша становилась крон-принцессой, но пока она не вошла в возраст, в случае смерти короля ей требовался опекун, а стране — протектор. Уверена, что все господа советники, читавшие последнюю волю почившего короля, надеялись увидеть там своё имя.

Но Эрик не был бы Эриком если бы не подложил всем свинью. Протектором назначалась я, его «возлюбленная королева».

Я всегда знала, что у Эрика есть чувство юмора, но эта шутка определённо превзошла даже его предложение мне выйти замуж за бордельного мальчика.

Завещание было зачитано утром после смерти короля, при свидетелях из палаты судей, — всё как полагается. В кой-то веки и судьи, и советники пришли к общему мнению: «нафиг нам такая королева и такая протекторша?» Действительно, что они, дети малые — за женские юбки прятаться. Перед другими странами обидно…

Тише-то хорошо, к её барончику ещё надо было доехать. А вот я сидела взаперти в своих комнатах и была в полной власти мерзавцев-советников…

Ну, точнее, была бы, если бы не нашлись «добрые» ушлые люди, прикинувшие свою несомненную выгоду в случае, если они мне помогут, и я сяду на трон.

Лорд Грегори, близкий друг и соратник короля (Эрик его терпел только за то, что этот «серый мыш» не путался под ногами), предложил мне свои руку, сердце и кошелёк, а так же небольшую армию в количестве трёх тысяч всадников — только за ними надо было ехать в провинцию. Я приняла и руку, и сердце, и всадников, благословила Грегори на ратные подвиги, а сама, выбравшись из столицы, поспешила к Тише. Просто я была протектором только при ней, как королеве, и терять тёплое местечко, так на нём и не посидев, мне не хотелось совершенно.

Да, глухонемая девчонка неожиданно взлетела в цене.

В гостях у барончика меня встретил вооружённый отряд (судя по их одежде, оружию и выправке — из недавних крестьян). Барончик, не будь идиотом, орал мне с крепостной стены, что опекуном Тиши его назначил король. И на два месяца раньше меня. А значит, он (чёрт, забыла имя этого болвана) и должен стать протектором. Так-то.

В этой истории был только один очевидный плюс: гонца от советников, прискакавшего сюда раньше меня и пытавшегося напоить юную королеву отравленным вином, повесили на воротах. В назидание — похоже, что мне.

Три дня барончик и его «солдаты» признавались моим хмурым гвардейцам в любви к короне, безудержном патриотизме и прочих добродетелях. Пока не подошли солдаты Грегори, и не повесили барончика рядом с послом.

Жена барончика торжественно бросилась с башни в ров (судя по вышине башне, баронесса просто утонула). Детей я приказала не трогать, а с Тиши больше не спускала глаз.

Девчонка обрадовалась мне, как небесному посланнику. Жестикулировала, знаки какие-то показывала — я не понимала. Только записками кое-как и объяснились. То, что она королева, Тишу не волновало. Её волновал Дэниел. «Где Дэни?» Даже не дядя — Дэни.

Я орала на неё. Кричала, что если бы не её Дэни, я бы свернула её тонкую шею — и дело с концом. Кричала, чтобы она не смела даже называть, то есть, писать его имя. Что Дэни мой и только мой.

Потом стояла у распахнутого окна, делала вид, что рассматриваю дымящийся горизонт, и глотала злые слёзы.

Тиша, вместо того чтобы реветь в уголочке, всё время моей истерики непонимающе таращилась на меня. А потом тихонько подошла и обняла, прижалась к моей спине, как доверчивый котёнок. Я дёрнулась, попробовала освободиться, оттолкнуть девчонку. Но комок слёз в горле сделался таким громадным, что стало невыносимо дышать — я повернулась, стиснула девчонку, спрятала лицо в её серебристых, точь в точь как у Эрика, волосах. И разрыдалась.

«Тебе никогда не бывало одиноко?»

Наверное, именно тогда я и призналась себе, что хочу трон не потому что он означает власть. А потому что власть означает Дэниела. Я найду его, и он снова будет мой — если я стану протектором. То есть если я сохраню жизнь его девчонке. Всё просто.

А Тишу теперь пытались убить все, кому не лень. Ей подавали отравленную воду в трактирах, где мы останавливались. В её спальню врывались наёмники — четверо за одну ночь. В неё летели стрелы — чуть не из-за каждого куста…

Драгоценную глухонемую Тишу, дочь и племянницу шлюхи, я всё-таки привезла в столицу живой. И, так как ехали мы во главе трёхтысячного отряда Грегори, советники и судейская палата согласились готовить коронацию. А то они уже пытались убедить себя, что никакого завещания не было.

«Какая коронация?» — поинтересовался ночью Грегори, когда я, уложив Тишу в свою кровать, привычно дежурила у двери. «Елена, на троне будем сидеть мы с тобой. Девчонку надо убить — сейчас». Я объяснила, что убить Тишу нужно принародно, чтобы потом не возникло лже-Тиш. И тогда сесть на трон — законно. Грегори посмеялся, сказал, что Вейстеру вполне хватает и одного глухонемого недоразумения, чтобы ещё его двойников плодить. И пообещал подготовить убийство во время коронации.

Утром голову Грегори надели на пику солдаты моего брата, которому я, естественно, написала как только вырвалась из королевского дворца. Братец во главе армии гордо въехал в вейстерскую столицу, радостно улыбался обалдевшим вейстеровским советникам и с энтузиазмом подключился к коронации.

Месяц я терпела его присутствие во дворце — а народ терпел его солдат в своих домах. Потом, заручившись помощью советников и судей (которые с удовольствием задружили со мной против моего хозяйственного братца), выдворила его и его армию прочь из Вейстера.

Народ это отпраздновал и прославил королеву. Меня не славили — я же была чужеземкой, сестрой «этого проклятого» и, кстати, убийцей их короля. Но ещё протектором. Так что меня терпели. А я не теряла времени и, честно говоря, не гнушалась интригами, довольно грязными — что совсем не было мне внове.

Тиша жила вместе со мной. Я в прямом смысле не спускала с неё глаз и таскала, как куклу, на церемонии и приёмы. Я пробовала её еду, я укладывала её в свою постель. Я стерегла её с большей страстью, чем мать стережёт своё дитя. Дэниела, тем временем, искали. Эриковы шпионы, слуги, советники, — все клялись мне, что знать не знают никакого Дэниела. А кое-кто из советников приватно поделился со мной мнением, что даже если дядя королевы действительно существует, то его следует убить, потому что по закону именно он должен опекать племянницу.

Я понимала, что они правы. И, честно говоря, не могу сказать, что делала, если бы нашла Дэниела тогда. Нет, переспала бы с ним, естественно. А вот потом — потом, быть может, и убила. Его и Тишу. Это в лучшем случае.

Но Дэниела не было — не было нигде, как бы тщательно я ни искала, какую бы награду ни предлагала. Его не было, а я так хотела его увидеть! И не получала то, что хочу.

Я заботилась о Тише. Сначала потому что она была ценной как королева и как способ давить на Дэниела. Потом — по привычке. К этой девчонке, тихому зверьку оказалось легко привыкнуть. С ней можно было, не боясь, разговаривать о её дяде. Да обо всём можно было. И это приносило облегчение, которое я сначала воспринимала как слабость, а потом — как наркотик. Вроде её же Дэни.

Дэниел превратился для меня в навязчивую идею. Эрик правильно называл его игрушкой — я хотела его, как девочка хочет красивую куклу. И расстраивалась как расстраивалась бы эта девочка, если над куклой кто-то надругался. Я не любила расстраиваться — поэтому я спала с Эриком. А может, ещё и потому, что чувствовала, что нужно этому венценосному мерзавцу — моё сопротивление и моя ярость, которую он путал со страстью. И не хотела её давать. Меня Эрик не получил бы — никогда, я доказывала это ему каждой ночью, не отвечая на его попытки меня «расшевелить». Но всё равно уже тогда Дэниел был нужен мне, как воздух. Однако глупо признаваться воздуху в любви.

Чем дольше я не получала то, что хочу, тем сильнее становилось желание. Через два года, сходя по Дэниелу с ума, видя его во снах, замечая его глаза в каждом мужском взгляде, я уже не знала, что буду с ним делать, когда, наконец, получу.

Я тискала его Тишу и почему-то утешалась. Мне казалось, что через неё я становлюсь ближе к нему. Я заботилась о девчонке, как о любимой подруге. И грезила Дэниелом.

Спустя три года я убедила себя, что если и найду его, то вряд ли живым. Наверняка Эрик убил его ещё тогда, до нашей свадьбы. Это было бы логично, а Эрик был логичным человеком. По крайней мере, всегда казался мне таким.

Я отчаялась и, чтобы отвлечься, интриговала — в Вейстере теперь царил мир, на границах — покой, и даже брат уяснил, что не получит от сестры ни кусочка, ни деревеньки. А также вспомнил, что со мной лучше дружить. И не он один.

Тиша росла — народу она очень нравилась. Глухонемая девчонка как-то сумела договориться со слугами — я больше не боялась оставлять её одну. И на переговоры Тройственного союза три года спустя поехала одна.

Переговоры устраивал брат — и там-то, у себя дома, я случайно наткнулась на Дэни.

Мне и в голову не могло прийти, что Эрик спрячет его не в Вейстере. Да вообще я их обоих уже похоронила… Но по привычке предлагала награду наёмникам — предложила и сейчас. Точнее, отдала приказ секретарю где-то между разбором черновиков договора.

И однажды вечером среди писем нашла у себя на столе пухлую папку на имя «Дэниела Глэстера» и записку от секретаря. За папку наёмники просили пятьсот тэленнов — цена загородного дома недалеко от столицы. Мало, но деньги я приказала пока попридержать. А по указанному на папке адресу отправилась сама на следующее же утро.

И ещё думала, что, судя по слухам про эти дома для душевнобольных, лучше бы Дэниелу быть мёртвым.

Я совершенно не верила, что действительно найду его там.

* * *

…Но это был он.

Я смотрю ему вслед, и не замечаю начавшейся грозы. Дорожку заволакивает туманом дождя, а я стою, не в силах шевельнуться, даже стереть проклятые капли со щёк. А в голове настойчиво бьётся мысль, что самым правильным сейчас будет уйти. Уйти и постараться забыть про эту тюрьму, маскирующуюся под дом для душевнобольных, куда ссылают «неудавшихся» детей богатенькие родители. Или любовников своих жён — как Эрик. Да, уйти будет правильно, потому что таким мне Дэниел не нужен. Потому что от него осталась только тень, а она не сможет приносить мне удовольствие. И потому что существование Дэниела опасно для моего положения при вейстерском дворе. Конечно, его нужно оставить здесь, в этом «госпитале» — тут его никто не найдёт. Заплатить врачам, как наверняка платил Эрик. И спать спокойно.

Всё это логично и правильно. И я, наконец, опускаю взгляд, набрасываю на голову капюшон и иду к садовой калитке.

А потом долго стою у неё, ломаю руки и думаю, что избавляться от наркотика нужно именно силой воли. Но этой самой воли у меня слишком мало, чтобы просто протянуть руку, открыть калитку и шагнуть к экипажу.

Я слабая.

Странно, но эта мысль не вызывает негодования. Наоборот, мне становится только лучше, когда я разворачиваюсь и иду к дорожке, по которой увели Дэни. Мне лучше и лучше с каждым шагом. Мне просто никогда не было так хорошо — за все эти проклятые три года. А я не умею отказываться от того, что делает меня счастливой. Даже если это логично и выгодно — отказаться.

Я поднимаю голову, стираю влагу со щёк и спокойно смотрю на заступивших мне дорогу санитаров.

— Госпожа, — начинает один, — вы не должны здесь находиться.

Нет, именно здесь я и должна находиться. Здесь и нигде больше.

Я делаю требовательный жест рукой и высокомерно приказываю провести меня к Дэниелу Глэстеру. Приказ и пара словно бы обронённых золотых решают дело.

— Я буду неподалёку, госпожа, — говорит один из санитаров, с надеждой поглядывая на кошелёк, который я всё ещё верчу в руках.

Киваю, убираю кошелёк в рукав и открываю дверь.

Дэниел не оборачивается, когда я вхожу. Он сидит на заправленной кровати и смотрит на идеально белую стену. А я замираю у порога и смотрю на него.

Наркотики, конечно. Как ещё можно сделать из человека куклу?

— Дэни, — хрипло шепчу я.

Не шевелясь, он по-прежнему смотрит на стену. А я сглатываю подступивший к горлу ком и оглядываю комнату. Где-то здесь должна быть нормальная одежда, а не больничная роба? Или хотя бы плащ?

— Дэни, мы уезжаем. Сейчас.

Он встаёт, когда я тяну его за руку.

Натужно, тоскливо скрипит, открываясь, дверь.

Я оборачиваюсь и сталкиваюсь взглядом с тем доктором, которого уже видела в саду.

— Госпожа, — вздыхает он, — ну я же говорил, что вам нельзя…

Ярость, которую так любил во мне Эрик, захлёстывает ледяной волной. Я заслоняю Дэниела, не отпуская его руки — безвольной и прохладной, точь в точь, как у фарфоровой куклы. И выплёвываю:

— Можно. Мне — можно.

Врач хмурится — и я вижу в его глазах досаду. А ещё — когда он смотрит на Дэниела — алчность. Я его понимаю, но Дэни теперь мой.

— Госпожа, поверьте, даже если вы знали его при жизни, — и это «при жизни» пронзает меня больнее кинжала, — вы очень скоро поймёте, что тот человек умер. Он уже никогда не оправится, поверьте мне как…

— Ничего, у меня есть подходящее лекарство, — говорю я, думая о Тише.

Врач вздыхает.

— Госпожа, я всё-таки вынужден проводить вас…

— «Ваше Величество», — перебиваю я, — а не госпожа. Полагаю, мой супруг платил вам достаточно, чтобы вы проявляли уважение. Что ж, в любом случае, больше корона в ваших услугах не нуждается. Мы сейчас же уезжаем.

— Ваше Величество, король Эрик оставил чёткие инструкции…

— Король мёртв, — я подталкиваю Дэниела к двери. — Освободи дорогу королеве. Если не хочешь на тот свет со своими инструкциями.

Усаживая Дэниела в карету, я мысленно напоминаю себе, что когда буду расписываться в чеке с суммой награды, нужно не забыть предложить наёмникам убить этого надоедливого врача. За двойную плату, конечно.

По дороге в Вейстер я шлю приказы: и в южном крыле, где живёт Тиша, готовят комнату для её дяди. А также ищут врача, лучшего врача. И королевского, конечно — для советников, чтобы подготовить приказ о восстановлении в правах рода Глэстеров и официально уведомить свет в недееспособности единственного лорда этой семьи.

Дэниелу не становится лучше. Он ничего не может делать самостоятельно — не сиделкой я себя видела, когда мечтала о нём. Но я ухаживаю за ним так же трепетно, как три года назад — за Тишей. На нас косятся слуги, лорды из моей свиты, гвардейцы. Мне плевать. Я сама кормлю его, мою, рассматриваю синяки — и утраиваю сумму за голову того врача. Ночью слушаю мерное дыхание и вспоминаю чьё-то мудрое изречение, выученное ещё в школе: нет ничего хуже исполнившейся мечты.

Действительно, нет.

* * *

Если бы только я была сильнее. Если бы только смогла уйти, забыть и жить свободно. Я должна была, знаю.

Наркотик хуже стен темницы. Из неё хотя бы можно выбраться.

Я наблюдаю, как врач осматривает Дэниела, слушаю, как он диктует ученику рецепт какого-то лекарства, и очень остро понимаю, что мне ни одно лекарство уже не поможет. Это как шагнуть в пропасть — зная, что шагаешь именно в пропасть и делая это с улыбкой.

Я провожу рядом с Дэниелом всё свободное время. Я не пускаю к нему Тишу, она даже не знает, что её дядя жив, что он вернулся. Пусть лучше так, чем видеть его таким.

Я всё ещё надеюсь, что ему станет лучше, но дни идут, а рука Дэни так же холодна в моей руке, и взгляд так же пуст.

Мне страшно и больно смотреть на него, чужого и холодного.

А Тиша улыбается принцу Фиделии, младшему брату того, за которого чуть не вышла замуж я. Мальчик мил, хорош собой и не кажется достаточно сильным, чтобы быть помехой. Он очень старается понравиться вейстерской королеве. Я наблюдаю с балкона, как они гуляют в саду, два голубка, юных и чистых. Глаза Тиши счастливо сияют, и я не понимаю, что удерживает меня от благословения их помолвки.

Наверное, я просто вижу ворона, спрятавшегося за перьями голубя в фидельском принце. Тиша всегда будет желанной добычей для таких воронов, невинная голубка. Как она сможет править?

Мысль свернуть голубке шейку раньше, чем это сделает кто-то другой, мелькает в голове, и я усмехаюсь.

Не смогу. Мне нравится делать эту девочку счастливой — её так легко радовать, и её радость так искренна. Она смотрит на меня сияющими глазами Эрика, улыбается, как должен улыбаться Дэниел — и мне становится теплее. Я успокаиваюсь.

Теперь я понимаю, что Дэни имел в виду тогда, в карете по пути в Озёрный край три года назад. Мне жаль, что я понимаю это слишком поздно — но не настолько поздно, чтобы не наслаждаться обществом кроткой искренней Тиши, чистой, как роса.

И я держу фидельское посольство так долго, как только можно, и день за днём наблюдаю, как принц играет для моей девочки превосходный спектакль. «Моей девочки», надо же…

Это днём. А ночью я обнимаю неподвижного равнодушного Дэниела и хочу убить всех, всех до единого, сделавших его таким.

Но тогда надо начинать с себя.

Я получаю то, что хочу. Всегда — но не в случае с Дэни.

Шиповник отцвёл — я взяла за правило приносить в спальню Дэниела цветы. Однажды мне показалось, что в его взгляде появилось какое-то выражение, отблеск интереса, как солнечный луч в пасмурный день. И на мне тогда был венок из шиповника. А потом цветы стали традицией — только менялись от месяца к месяцу. Простенькие ромашки, гордые астры, высокомерные гиацинты. Когда земля укрылась снегом, я ставила в вазу веточки ели, а на новогодье украсила их омелой.

Тогда, в прощальную ночь умирающего года, под музыку из танцевальной залы, где вместе с подругами плясала Тиша, под фейерверк и радостный гомон с дворцовой площади Дэниел впервые осмысленно посмотрел на меня. Он не мог ещё говорить — или не хотел? И взгляд сначала был растерянным — я поняла, что он меня не узнаёт. И даже почему-то обрадовалась.

Дэни моргнул растерянно — а потом во взгляде возникла знакомая усталость. Холодные пальцы дрогнули в моей руке — и Дэниел отвернулся, снова уставился в стену, но уже осмысленно. Просто чтобы меня не видеть. И это было красноречивее любых слов.

* * *

Тише он радуется. Я позволяю им увидеться утром после новогодья — и врач потом насколько можно почтительно выговаривает, что поступила я глупо, что это могло закончиться сердечным приступом или того хуже.

Да нет, конечно. Разве что у Тиши хватит сил задушить дядю. Но сколько я ни кормлю эту былиночку, сколько ни заставляю упражняться с луком или кинжалом, сильнее девчонка не становится. Да и с оружием у неё не ладится. Некоторые просто рождаются не-войнами, так уж есть, и это не изменишь.

Я стою у окна и искоса смотрю, как отчаянно Тиша жестикулирует, как пытается отвечать ей дрожащими пальцами Дэниел, и думаю, что ещё немного, и в этой идиллии мне не будет места.

Мне никогда не было в ней места. Но раньше меня это не волновало.

Не знаю насчёт сердечного приступа, но после новогодья Дэниел выздоравливает быстрее — и день, которого я боюсь, день, когда к нему возвращается голос, наступает.

К этому времени Дэни уже может ходить — и фидельский принц уезжает домой, мальчишка с приклеенной к губам улыбкой. Теперь Дэниел гуляет под руку с Тишей в саду — и я смотрю на них с балкона. Меня тянет к ним, как к наркотику, но теперь мне уже мало просто дёргать их за верёвочки, как марионеток. Мне хочется искренности, жизни.

Как, наверное, того же хотелось Эрику после нашей свадьбы.

Я приглашаю Дэниела в свой кабинет — большая часть того, что требуется обсудить, касается политики. Род Глэстеров восстановлен в правах, но Дэниел не может распоряжаться привилегиями лорда, пока считается недееспособным. Раньше это было необходимо, потому что любой мало-мальский интриган, любая придворная крыса могла воспользоваться им, безвольной куклой. Сейчас я вижу, что Дэниел приходит в себя. Теперь он отдаёт отчёт своим поступкам.

Мы сидим друг напротив друга, разделённые письменным столом Эрика. Передо мной лежат свитки с дарственными короны, заключения придворного врача, а так же — высочайший указ, по которому Глэстеры снова входят в десятку лучших родов. И я стараюсь смотреть на эти свитки, на поблёскивающие в уголках печати, а не в лицо Дэниелу. Он теперь красив почти как раньше. Почти такой, каким я его помню. Только перчатки на руках без мизинцев — и шкатулки Эрика на моём столе, у меня перед глазами.

Я молчу, потому заговаривает Дэниел.

— Госпожа, — его голос всё так же чудесен. Так же он говорил мне: «Елена, любимая» — в борделе, когда я приказывала. — Когда я должен приступать к своим обязанностям?

Я гляжу на свиток с указом и усмехаюсь.

— Завтра. Или сегодня вечером, если у тебя достаточно сил.

— Достаточно, — насквозь фальшивый голос, фальшивое обещание, фальшивая страсть. — Что ты желаешь, моя госпожа? — Дэниел протягивает руку к моей руке.

Я откидываюсь на спинку кресла и, не поднимая взгляда, кладу в его руку свиток с указом.

— Прочти.

Мгновение его рука со свитком не двигается — и воздух в комнате будто застывает, словно время останавливается. Я замираю на вдохе.

И только огонёк свечи пляшет, пляшет, бросая тени по стене.

Дэниел берёт свиток, раскрывает, читает. Тишина наполняется звуками — треском огня в камине, шелестом дождя в окно, тиканьем часов.

Я тру глаза, потом виски. Тянусь к кувшину с вином, наполняю два кубка. Один оставляю на столе, второй подношу к губам.

Вино горчит, как украденный поцелуй.

— Госпожа, что это значит? — тихо спрашивает Дэниел, и теперь его голос настоящий — растерянный, усталый.

Облизываю губы — в вине маячит моё отражение, пурпурное. Королевский цвет.

— Что ты снова ви Глэстер, — я протягиваю ему оставшиеся свитки. — Тебе нужно только подписать прошение Совету, но это пустая формальность. Заочно они эту просьбу уже удовлетворили, вот, здесь их подписи.

Снова тишина, гулкая на этот раз, удивлённая.

Я медленно пью вино.

— Госпожа, зачем это тебе?

Хороший вопрос. Я и сама им задаюсь. И поэтому сейчас отвечаю уклончиво:

— Ты дядя королевы. Конечно, ты должен быть лордом.

— Зачем это тебе? — настойчиво повторяет Дэниел.

Я поднимаю голову. Мы смотрим друг на друга, и пламя свечи бросает вокруг тени — как будто Дэниел единственный источник света в комнате.

Нет, это свеча стоит рядом с ним.

Дэниел отдаёт мне свитки.

— Не нужно, госпожа.

Я смеюсь — тихо, горько.

— Отказываешься? От свободы отказываешься? Не глупи, Глэстер.

Он улыбается — почти незаметная, но такая яркая улыбка.

— Ты это называешь свободой, госпожа? Я в твоей власти. Тиша в твоей власти. Мы оба здесь, и мы оба несвободны. К чему эти игры? Это, — он всё-таки берёт меня за руку, невесомо целует пальцы. А я остро чувствую шёлк перчатки вместо кожи, — будет честнее.

Я протягиваю вторую руку ладонью вперёд и не даю ему перегнуться ко мне через стол.

— Не надо, Дэниел. Ты свободен. Подпиши прошение — и клянусь, ты полностью свободен. Если хочешь, оставайся, но как лорд, как должно быть. Хочешь — уезжай. С Тишей ничего не случится, что бы ты ни выбрал. Ты свободен, я клянусь.

Какое-то время он смотрит на меня изучающе. И, посмеиваясь, берёт перо.

— Как хочешь, госпожа. Если тебе нравятся такие игры…

— Это не игра, — начинаю я, но Дэниел отворачивается, склоняется над прошением.

Смотрю, как он расписывается, и невольно вспоминаю, как таким же росчерком пера он отказался от меня.

А ведь правда — зачем все эти реверансы? Вот он, мой наркотик, моя услада и удовольствие. Протяни только руку.

Тогда я закончу как Эрик.

Огонёк свечи вздрагивает, когда я отворачиваюсь.

— Вы свободны, милорд. Доброй ночи.

— Доброй ночи, Ваше Величество, — точь-точь копирует мой тон Дэниел, и я усмехаюсь.

— Я не королева, герцог. Я только протектор при вашей племяннице. Вы можете звать меня по имени — Елена.

— Только, — повторяет он, вставая вслед за мной. — Доброй ночи, Ваше Величество.

Я смотрю, как за ним закрывается дверь. Залпом осушаю кубок и наливаю ещё.

Его вино, нетронутое, так и стоит на столе рядом с подписанным прошением. Свеча в панике мечется, когда я прохожу мимо и швыряю кубок в камин. Яркая вспышка, довольное урчание огня и требовательный стук капель в окно. И мои слёзы по щекам.

Надо ещё вина. Тогда плакать будет легче.

Тогда мне ненадолго станет спокойнее.

* * *

Очень ненадолго.

Тиша льнёт к нам обоим. Кто-то из герцогов дарит ей алмазный гарнитур — безделица, но искусно сделанная. Девочка играет с алмазами и примеряет новое платье, сшитое ко дню рождения. Красивая, лёгкая бабочка, танцует у зеркала. У неё прекрасно получаются танцы — так легко, как никогда у меня.

Я поправляю сбившуюся шаль и жестами объясняю, что королеве следует успокоиться. Тиша перебивает — беззвучно хохочет и пляшет пальцами, пляшет, пляшет… А я ловлю удивлённый взгляд Дэниела. Интересно, как скоро заботливый дядя объяснит племяннице, что опекуншу в моём лице стоит не любить, а остерегаться?

Мы вместе выходим в бальную залу. Гремит музыка — и одна только Тиша не морщится, потому что не слышит. Иногда я ловлю себя на зависти — её мир тих, беззвучен, зато она видит больше меня. Это всегда меня удивляет.

Тишу приглашает на танец юный герцог Вильям. Я смотрю на Дэниела, тот улыбается — и поворачивается к леди Диане, ей протягивает руку. Я помню эту «кошечку» в борделе, помню её масленые глазки — такие, как сейчас. Они танцуют, Диана и Дэниел. Диана выгибается в руках Дэниела, краснеет, когда он что-то шепчет ей на ушко.

Отказываюсь от чьей-то руки, отворачиваюсь, хватаю бокал с искристым вином и выхожу в сад.

Что ж, Дэниел свободен. Я сама его освободила.

Тиша находит меня через полчаса. Я возвращаюсь за ней в бальную залу — потому что так надо, потому что я леди-протектор, я должна быть сильной. И неважно, что мои доспехи уже давно пробиты. Кого это, в конце концов, волнует?

Да, теперь я знаю, что такое одиночество.

Дэниел развлекается, как только может — с его губ не сходит фальшивая улыбка, фальшивый смех звенит, вплетается в музыку, фальшивая страсть сверкает в глазах.

Устало напоминаю себе, что нужно найти ему камердинера. Когда новоиспечённый герцог Глэстер свалится, пьяный, от усталости — кому-то надо будет отвести его в спальню. Его спальню, а не одной из этих кошечек.

Серая мышка не вмешивается на этот раз. Теребит сапфировое ожерелье, потом вспоминает, что она у всех на виду, отдёргивает руку. И уходит задолго до конца бала.

— Хорошо отдохнули, герцог? У вас не болит голова? — спрашиваю я, встречая Дэниела в саду на следующий день.

Мой взгляд упирается в слишком откровенное декольте юной «кошечки», висящей на руке Дэни.

— Прекрасно, королева. А вы?

— Дэниел, что ты делаешь? — не выдерживаю я, наткнувшись на него в комнатах Тиши. Слава богу, одного на этот раз. — Что ты делаешь со своей репутацией? Ты же родной дядя королеве!

Он смеётся, весело и, кажется, искренне.

— Королева, — повторяет, целуя мою руку. — Все здесь знают, кто я на самом деле. О какой репутации речь? Я был шлюхой, я ей останусь. Только теперь бесплатной.

— Зачем ты так говоришь? Это неправда, — шепчу я, но он слышит.

— Правда. Я же говорил, будет честнее, если я буду принадлежать только тебе. Но ты любишь делиться игрушками, да? Пусть так. Скажи, как тебе нравится, Елена, — я вспыхиваю, когда он называет моё имя. Как девочка, как наивная дурочка. Как Тиша. — Скажи, чего ты желаешь.

— Я люблю тебя, — мой шёпот еле слышен, но в комнате так тихо…

— Мне нужно сказать тебе то же самое? — сладко говорит Дэниел. — Подожди, сейчас… Я люблю тебя, Елена.

Я размахиваюсь — пощёчина звенит. Как звенит смех Дэни.

— Ещё, моя королева?

— Не играй со мной! — шиплю я, и Дэниел фыркает:

— Нет, госпожа, играть — твоя привилегия.

Нас прерывает вернувшаяся с прогулки Тиша. Она смотрит на нас громадными глазищами, и я отворачиваюсь, не в силах видеть взгляд Эрика на лице слабенькой глухонемой девчонки.

* * *

Обстановка при дворе меняется. На шахматной доске появляется ещё одна фигура — Дэниел ви Глэстер — и его считают ферзём, как и меня — королевой. Нас очень быстро стравливают друг с другом.

Дэниелу плевать на политику, это видно. И мне приходится слать к нему шпионов — чтобы его не отравили, чтобы не увезли в укромный домик где-нибудь у реки или в чаще. Чтобы потом на стол ко мне или Тише (а скорее, Тише) не легло письмо с требованиями.

Но я слишком отвлекаюсь на это, и то, что происходит на празднике годовщины коронации, становится неожиданностью даже для меня.

Тиша принимает подарки и поздравления. Я сижу на троне слева от неё, наблюдая, как воркует Дэниел с расфуфыренной, как сорока, дочкой графа Кантийского.

И краем глаза замечаю характерный блеск стали среди придворных.

Арбалетный болт вонзается в спинку трона Тиши, а саму девчонку, ошеломлённую, я толкаю себе за спину. Ловлю полный ужаса взгляд Дэниела.

— Стража!

Гвардейцы смотрят на меня, но не двигаются. Я сжимаю руку Тиши.

— Стража! Защищайте королеву.

— Которую? — усмехается капитан гвардейцев, стоящий неподалёку от трона, и мой взгляд мечется от него к неприметной плите в стене — тайному ходу.

К трону выходит герцог Вильям, юнец в шейном платке с гербом моего рода. Указывает на меня и объявляет:

— Слава королеве!

И его гвардейцы слаженно шагают к возвышению трона.

Тиша шумно дышит, цепляется за меня. Я отступаю вместе с ней, впечатываю девчонку в стену и наощупь ищу неприметный рычажок.

— Опомнитесь, герцог, у вас в глазах двоится? Королева у вас одна, вы говорите с протектором. Или хотите на кол за измену?

— Вейстеру не нужна королева-марионетка, — говорит сводный брат Вильяма граф Верди, тоже выходя вперёд. — Хватит нам и одной женщины. Отойдите, Ваше Величество.

— Назад! — кричу я и ему, и гвардейцам. — Стража! Защищайте королеву! Вы ей, чёрт возьми, присягали!

— Кому из вас? — улыбается капитан гвардейцев, делая знак своим людям оставаться на местах. А стражники герцога Вильяма идут к нам — но я уже нащупала рычаг.

Тиша проваливается вниз, на пахнущую пылью и плесенью лестницу, тянет меня за собой. Еле успеваю нажать рычаг снова, и плита вовремя задвигается, отсекая нас от блещущего сталью тронного зала.

Потом я тащу испуганную Тишу по коридору. Забывшись, говорю ей, что сейчас мы выйдем в главном вейстерском храме — и что она должна держаться позади меня, всегда позади.

Потом быстро перевожу это на жесты — когда открываю плиту выхода и первая вылезаю наружу.

Примерно в это же время в храм врываются люди графа Верди — я прижимаюсь к открытой плите, закрывая Тишу.

— Где королева?! — вопит граф. Его голос, ещё мальчишески-неверный, ломается. Так хочется над ним посмеяться.

Я выпрямляюсь.

— Перед тобой. Немедленно уберите отсюда эту шваль, граф, это храм, в конце концов! Если хотели сделать переворот, к нему надо было готовиться. Иди сюда, мальчик, я расскажу, как это делается, — говорю я, украдкой вынимая спрятанный в юбках кинжал-шпильку.

— Погоди, Роб, — останавливает графа кто-то из его свиты. — Королева Тиша была с вами, Ваше Величество. Где она?

— Мертва, — отвечаю я, отчаянно шаря рукой, ища рычаг, задвигающий плиту обратно.

— Отойдите от стены.

Я сжимаю кулаки.

— С каких пор ты отдаёшь приказы своей королеве, мальчик?

— Отойдите.

Я смотрю на ощетинившееся клинками море лиц. Выдыхаю. И усмехаюсь.

— Убьёшь меня, граф, только тогда до неё доберёшься.

Кто-то в свите графа грубо хохочет, а сам мальчишка усмехается.

— Как прикажете, королева.

Свистит воздух. Я хватаюсь за плиту одной рукой, другой — за вспыхнувший болью бок. Тиша шумно дышит за спиной, море лиц идёт волнами. А тень мальчишки-графа вдруг ломается, оседает на мраморный пол рядом со мной.

Я смотрю в глаза возникшему, словно чудо Спасителя, Дэниелу и пытаюсь понять: это воображение так жестоко играет со мной, или чудеса действительно случаются?

В витражные стрельчатые окна влетает, как вспугнутая птица, вопль рога — армия, которую я отправила на помощь брату и Тройственному союзу возвращается на месяц раньше.

«Как удачно», — думаю я, прежде чем потерять сознание.

* * *

Тиша, свернувшись клубочком, спит рядом, когда я прихожу в себя. Морщась от боли, оглядываю её и рассказываю, какая она дура, как она всегда будет обузой, никчёмная слабая девчонка — таких убивать надо ещё в колыбели.

Тиша улыбается во сне. Конечно, она ничего не слышит — а я часто с ней так разговаривала в первый год после смерти Эрика. Потом — всё реже, реже.

Огонёк одинокой свечи на прикроватном столике вздрагивает, когда я, морщась, встаю с кровати и, держась за стену, иду к двери. За дверью гвардейцы — не из тех, что отказались мне подчиняться во время церемонии. Я внимательно вглядываюсь в их лица и требую позвать ко мне капитана королевской стражи. А ещё — вытащить из постелей советников.

А потом так же по стеночке бреду в свой кабинет.

Советники — сна ни в одном глазу — заверяют меня в своей преданности Тише, мне и хоть самому чёрту. Капитан гвардейцев отправляется в темницу к герцогу Вильяму. У герцога богатые владения, сестра и ещё нестарая мать. Убедившись, что на эту ночь мы с Тишей в безопасности, я иду обратно в спальню и размышляю, как этих девчонок выгоднее продать. А как минимум половина земель Вильяма отойдёт короне. Тише нравятся алмазы, а у Вильяма прииски…

Как ни крути, а от этого глупого мятежа я только в выигрыше. Ещё бы найти и лично казнить того арбалетчика из свиты герцога — бок болит до красных цветов перед глазами. Завтра могу и не встать…

В спальне меня ждёт врач. И Дэниел, склонившийся над спящей Тишей. Я тоскливо смотрю на них и позволяю врачу издеваться над моей раной. Судя по её виду, болт для любимой королевы полили ядом для верности.

Дэниел уносит племянницу. Не успевает дверь за ним закрыться, как в спальню заглядывает свеженазначенный мной капитан гвардейцев — я приказываю удвоить караул у дверей Тиши.

Врач ворчит что-то про покой и оставляет на кровати кубок с какой-то остро пахнущей гадостью. «Обязательно выпьете это, госпожа, иначе завтра вы не сможете даже сидеть». У меня и сейчас это плохо получается, но зелье пахнет так противно, что я верчу кубок в руке и всё никак не могу заставить себя проглотить лекарство.

Дверь снова отворяется. Щурясь, я смотрю, как Дэниел аккуратно закрывает её за собой.

— Тиша в порядке? — спрашиваю на всякий случай.

Дэниел проходит к креслу у кровати.

— Спасибо, госпожа.

Я залпом выпиваю горькую гадость и бросаю кубок на прикроватный столик.

— Не за что.

Тишина повисает, неловкая, горькая.

— Госпожа, — голос Дэниела вплетался в неё легко и правильно. Как часть этой тишины. — Объясни мне, что это был за спектакль?

Я смотрю ему в глаза — они снова кажутся фиолетовыми, как в наш первый вечер.

— Дэниел, иди спать.

Мы смотрим друг на друга — всё как всегда: он окутан светом, я путаюсь в тенях.

Отворачиваюсь.

— Ты могла отдать им Тишу, а потом объявить их мятежниками.

Да, раньше я бы так и сделала. Раньше я была уверена, что жизнь — игра, и выиграет в ней тот, кто заключит самую выгодную сделку. Мне казалось, у меня есть для этого все шансы. Ровно до Дэниела они у меня действительно были.

— Тебе это просто невыгодно — то, что ты сделала. Или я не постигаю размах твоего плана.

Со вздохом я снова сажусь, опираясь на подушку.

— Дэниел, ты меня утомляешь. Будь добр, уйди до того, как я позову стражу и прикажу им тебя увести.

— Елена.

Мы снова смотрим друг другу в глаза — и ничего, ничего не изменилось. Ничто и не изменится.

Я отвожу взгляд.

— Нет, мне это невыгодно. Мне плевать на власть. Я не испытываю никакого удовольствия, ругаясь с вейстерскими советниками, собственным братом и его союзниками, к которым он мечтает меня причислить. Я совершенно не хочу и никогда не хотела быть королевой, и раз Тишу назвал своей преемницей Эрик, то так тому и быть. Власть у неё отнимать я не собиралась и никогда не соберусь. Всё?

Дэниел переводит взгляд на огонёк стоящей рядом свечи.

— Я тебя не понимаю. Ты балуешь Тишу, сегодня ты чуть не умерла из-за неё. Ты же не могла просчитать, что арбалетчик промахнётся. Но ты всему всегда знаешь цену, что на этот раз? Тиша как королева ничего не стоит, ты же понимаешь.

— Зато я при Тише как королеве стою очень дорого.

— О да, — усмехается Дэни. — Например, если ты снова захочешь замуж…

— Вряд ли, — я смотрю на него в упор. — Ни первый, ни второй брак мне совершенно не понравились. Первый муж от меня отказался, второго я сама убила. Не везёт мне с браком, так что, пожалуй, воздержусь. Кстати, насчёт свадьбы — может, выберешь среди моих придворных потаскушек какую-нибудь знатную кошечку? Прости, леди. Ты как жених нынче тоже очень дорог. Почти бесценен.

— И ты мне позволишь? — поднимает бровь Дэни.

— Даже благословлю, — усмехаюсь я. — Ты надоел мне, Глэстер. Я устала за тебя бояться. Сначала муж тобой шантажировал, потом я не могла найти тебя целых три года. Теперь ты остаёшься при дворе, и тебя делают пешкой все, кому не лень. Честно — с меня хватит. Это твоя жизнь, и ты распоряжаешься ею, как хочешь.

Дэниел смотрит на меня — и я вижу в его глазах что-то новое. Злость.

— Это никогда не была моя жизнь. С десяти лет, когда отец провалился со своим заговором, это не моя жизнь. И ещё десять лет я пытаюсь выжить хотя бы ради Тиши, а потом появляешься ты, играешь мной, как тебе вздумается. И сейчас я должен поверить, что ты меня отпустишь? Давай, Елена, назови мне имя той «кошечки», на которой я должен жениться.

О, господи… В монастырь, что ли, податься — как мать мечтала? Что-то же её там привлекло. Может быть, покой?

Если б я не боялась, что потом тоже «случайно» вывалюсь из окна, ей-богу, подалась бы.

— Дэниел, послушай…

— Я весь внимание, госпожа. Елизабет Кантийская? У неё очень заботливый, любящий отец, всё сделает ради дочери. Или Миранда ви Дентская? Никому ещё не мешали серебряные рудники. А может…

— Стража!

Дверь немедленно распахивается.

— Уведите герцога Глэстерского… куда-нибудь, — устало бормочу я.

Дэниел бросает на меня злой, яростный, но зато совершенно искренний взгляд и уходит в сопровождении двух гвардейцев.

А я почти сразу проваливаюсь в горький, беспокойный сон. Наверное, было что-то в том лекарстве — сонное зелье? Надеюсь, что не яд.

* * *

Три дня спустя я кое-как прихожу в себя, попутно устроив показательную казнь мятежников и поболтав по душам с юным герцогом Вильямом (не знала бы, что сама его к отсечению головы приговорила, вот точно — лично бы четвертовала; дерзкий мальчишка посмел повысить на меня голос и обозвать шлюхой, между прочим, при гвардейцах). И три дня спустя я узнаю, что Дэниел всё-таки выбрал себе невесту. Сестрёнку Вильяма. Мало того, что девочка благодаря мне почти нищая, так ещё и сестра мятежника. Все вейстерские интриганы предвкушающе потирают руки, ожидая, что Дэни возглавит оппозицию. А я отправляю ему личную просьбу одуматься и вести себя как подобает дяде королевы.

Плевать Дэниел хотел на все мои просьбы. Опекун невесты, граф Селти устраивает им пышную свадьбу, на которую собирается полстолицы и на которую меня очень красноречиво не приглашают.

Впрочем, когда это меня останавливало?

Я являюсь в главный столичный храм вместе с отрядом гвардейцев. Священник в середине обряда теряет голос, граф Селти громко интересуется в наступившей тишине: «Ваше Величество, как вы смеете?». Я хватаю за руки белую, как её платье, невесту, толкаю к опекуну и рычу: «Даже думать про этот брак забудь, замуж за первого встречного пойдёшь!»

— Дорогая, — смеётся Дэниел у меня за спиной. — Первым встречным обязательно буду я, не волнуйся.

Я размахиваюсь и бью его по щекам.

— Как ты посмел! Я же просила!..

— Ну так не приказывала, — Дэниел ловит мои руки, пытается целовать. — Откуда мне знать, может, это очередная игра?

И на всё это смотрит сотня лордов и леди, пришедших на свадьбу.

— Вон! — я срываюсь на крик, — вон пошли! Прочь! Оставьте нас!

Мои гвардейцы бросаются к гостям, в дверях кто-то вопит, образуется давка. Граф Селти, унося повисшую на его руке без сознания невесту, объявляет, что так просто мне это с рук не сойдёт. Я мысленно делаю заметку: проверить уважаемого графа — если раньше в заговорах не состоял, то теперь точно хоть в один запишется.

Наконец двери храма закрываются, и наступает абсолютная звенящая тишина.

Я поворачиваюсь к несостоявшемуся жениху.

— Ну знаешь, Дэниел… Ты мог выбрать кого угодно, но не сестру мятежника. И знаешь, с меня хватит!

В следующее мгновение меня прижимают к алтарю — больно, твёрдый мраморный край впивается в поясницу — и целуют, грубо, жестоко, до крови.

— Знаешь, госпожа, с меня тоже, — низким хриплым голосом говорит Дэниел, когда прекращает терзать мои губы. — Хватит этих непонятных игр. Давай по старинке: ты говоришь, как ты хочешь, сидя, стоя, я сверху или ты — и я это делаю.

— Дэни, мы в храме, — я слизываю кровь с губ.

— Ты в храме со шлюхой, — он больно кусает мою шею, — куда уж ниже падать, а, госпожа?

— Мне надоело, — дыхание срывается, пока он раздевает меня (точнее, срывает с меня платье), — объяснять, что ты… Дэни… свободен… И ты… лорд… Я выкупила тебя из борделя…

— Чтобы я теперь вечно принадлежал тебе.

Я ловлю его руки, сжимаю запястья. Смотрю в сверкающие гневом синие глаза.

— Ну уж, милый. Я не собираюсь умирать, чтобы убедить тебя, что ты свободен. Поэтому я лучше…

Что «лучше», я придумать не успеваю. Дэниел толкает меня на алтарь и грубо раздвигает ноги. Я нахожу среди складок брошенной рядом юбки кинжал-шпильку. Стискиваю в кулаке рукоять.

И разжимаю пальцы.

В конце концов, ну храм, ну шлюха. Я, он — плевать. В этом храме меня недавно чуть не убили. Плевать на приличия. Плевать на мораль. На всё плевать.

Я обнимаю Дэниела за шею и шепчу:

— Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю…

Он молчит, в его глазах злость.

Зато искренняя.

После я лежу, расслабленная, обессиленная, а Дэниел поправляет одежду. Свою и зачем-то — мою.

Я устало смотрю на него из-под ресниц — Дэниел огревает меня яростным взглядом и зовёт священника.

Приподнимаюсь на алтаре. На старика-священника жалко смотреть, цепляющийся за его стихарь мальчишка-хорист обалдело таращится на нас. Священник, опомнившись, закрывают мальчику рукой глаза, а Дэниел подхватывает меня, полуголую, с алтаря и объявляет:

— Мы женимся, святой отец. Благословите нас.

Я должна возразить, прекратить это сумасшествие, позвать стражу, потребовать плащ, чтобы прикрыться…

Вместо этого я зачем-то спрашиваю:

— Милый, а ты будешь звать меня после свадьбы по имени?

— Конечно, любимая, — выплёвывает Дэни.

Улыбаюсь.

— Святой отец, ну что вы там копаетесь? Ваша королева очень хочет замуж…

— …за шлюху, — мстительно вставляет Дэниел.

— Милый, я зашью тебе рот после свадьбы…

— Ваше Величество, — не выдерживает священник, — здесь же дети!..

Мы с Дэниелом смеёмся в унисон — и никак не можем остановиться, даже чтобы сказать «да» на вопрос старающегося быть серьёзным священника.

— Как дёшево ты продала себя сегодня, — усмехается Дэниел уже во дворце в моей — нашей — спальне.

— Любимый, — я закрываю ему рот губами, — для меня ты бесценен.

Потом смотрю в его изумлённо распахнутые глаза, целую его пальцы и чувствую себя полностью, абсолютно счастливой.

Есть в жизни вещи, которые не продаются — просто потому что для одних они не стоят совершенно ничего, а для других слишком дороги.

— Дэниел, я люблю тебя. А ты когда-нибудь сможешь меня полюбить?

— Тебе ответить честно, Елена, или так, чтобы тебе понравилось?

— Конечно, честно.

— Когда-нибудь.

Я целую его грудь и улыбаюсь. Когда-нибудь. Сначала ему нужно научиться мне доверять. Я сделаю для этого всё. Я этого хочу, а я получаю то, что хочу.

— Спасибо, любимый.