Вернувшись в Нью-Йорк, я занялся любимым делом — наблюдением за Грейс. Я не сводил с нее глаз, когда она шла по улице, сидела рядом со мной в театре или на концерте… Самое странное, что подобное занятие вызывало в моей душе отнюдь не свойственные мне противоречивые чувства. С одной стороны, я не мог не ощущать себя старым, изрядно потрепанным жизнью человеком, а с другой — иногда мне казалось, что я стал моложе и даже как-то возродился душой и телом. Более того, расхаживая по комнате, осваивая новейшие образцы оружия, читая книгу или даже стоя у плиты, я стал замечать, что все чаще и чаще думаю о ней, вспоминаю ее выражение лица, ее глаза, жесты и манеру поведения. После потрясения, испытанного некоторое время назад в Аргентине, я решил сделать перерыв и не подписывать пока никаких контрактов. Впервые в жизни я ощутил потребность передохнуть, собраться с мыслями, проанализировать свои чувства. Вероятно, настал тот самый момент, который бывает в жизни каждого человека, когда надо остановиться и оглянуться, чтобы хоть как-то определиться со своим будущим.

Порой мне очень хотелось пригласить ее к себе, угостить чем-нибудь вкусным и приятно пообщаться, но я знал — это так или иначе закончится в постели, что было бы нарушением нашего пресловутого договора. Я очень уважал ее чувства и не хотел торопить события. Я был готов держаться ровно столько, насколько хватит сил.

Я видел, что Грейс очень сдержана со мной. Она тоже, вероятно, испытывала некий дискомфорт, связанный с терзавшими душу сомнениями. С одной стороны, она по-прежнему не задавала мне никаких вопросов о моем прошлом, а с другой — не могла не замечать, что я не очень-то спешу с откровениями. По вполне понятным причинам я никогда в жизни не раскрывал душу посторонним людям. Во-первых, в этом не было надобности, а во-вторых, не был уверен, что меня поймут. Грейс впервые подарила мне такую надежду, но я не любил поспешных решений. Цена ошибки невероятно высока. Если я испугаю ее, то для меня это обернется катастрофой. У меня уже не было никаких сомнений в том, что я полюбил ее и, похоже, мог бы рассчитывать на взаимность. Но как она поведет себя, узнав обо мне всю правду? Мы были равны только в том, что каждый имел в своем послужном списке по нескольку жертв. Но одно дело — убить человека, что называется, под горячую руку, и совершенно другое — спланировать и осуществить убийство с целью заработать себе на жизнь. Не думаю, что она была готова так просто принять мои объяснения на этот счет. Однако надежда все же оставалась, так как в наших взаимоотношениях было одно бесспорное достоинство — честность и полное бескорыстие.

Откровенно говоря, я до сих пор не мог уяснить, почему она убила троих парней, но очень хорошо понимал, что между нами огромная разница. Она имела все основания утешать себя тем, что все эти случаи были относительно оправданными. Стало быть, и вина ее не так уж велика. У меня же таких оправданий не было и быть не могло. Смерть неугодного кому-то человека стала моим ремеслом, профессией со всеми вытекающими отсюда последствиями. Другими словами, я шел на убийство сознательно и не терзал себя раскаянием. Многие годы я существовал в этом закрытом для обычных людей мире и даже не представлял себе, что когда-либо захочу избавиться от своего чудовищного одиночества. Грейс стала для меня своего рода отдушиной, свежим глотком воздуха в удушливой атмосфере безысходности и морального самобичевания. Другими словами, моя жизнь казалась мне чуточку менее ужасной, когда я смотрел на нее глазами Грейс. Думаю, и она испытывала нечто подобное, находя во мне некое неустойчивое, но все же обнадеживающее душевное равновесие, без которого человек обречен на сумасшествие. Значит, мы были необходимы друг другу, чтобы выжить, чтобы не сойти с ума под бременем неразрешимых внутренних проблем.

Кстати сказать, над подобными вопросами я стал задумываться, когда только начинал осваивать новое ремесло. Но тогда мне казалось, что я принадлежу к касте избранных, интеллектуалов, имеющих в своем распоряжении более широкий арсенал средств, чем все остальные, только и всего. Более того, я был уверен, что являюсь интеллигентом в русском значении этого слова, то есть человеком высокодуховным, изначально способным на безрассудные жертвы ради неких высоких целей. Оставалось лишь овладеть профессией, но это уже вопрос техники и таланта. А я был человеком талантливым и вплоть до последнего времени верил, что являюсь прирожденным убийцей, так как родился и вырос в стране, где это занятие с некоторых пор возведено в ранг высочайшего искусства. И только аргентинская журналистка почему-то заставила меня задуматься о той цене, которую приходится платить за свой талант. Расплачиваться пришлось душой, и по самому высокому счету… Похоже, в последнее время эта ранее совершенно непонятная для меня категория стала обретать статус религиозного покаяния.

Была, правда, и другая сторона моих личных отношений с Грейс. Мне уже исполнилось сорок восемь. До нашей встречи мое одиночество выглядело каким-то романтичным и загадочным, а сейчас оно стало пугать меня своей неотвратимостью. Одно дело, когда ты сам выбираешь уединение, и совершенно иное, когда одиночество выбирает тебя. В такой ситуации начинаешь терять голову и отчаянно хватаешься за соломинку. Не зря же говорят, что надежда умирает последней. Моя еще не умерла.