В большом и шумном городе Мюнхене, в западной его части, Недерлинге, жили со своими любящими родителями двое детей. Жили они на длинной улице, упоминать название которой мы пока не будем (а может, и вовсе не будем, этому району от туристов и так спасу нет). Родители — Детлеф и Ренате Реннер — назвали своего сына Акселем, и к началу нашего рассказа ему было уже одиннадцать лет. Девочку звали Кри, ей было восемь.

Дети очень походили друг на дружку чертами лица и светло-льняными волосами, у Кри — прямыми и длинными, у Акселя — слегка вьющимися и коротко стриженными. Но спутать брата и сестру (даже не глядя на волосы или всегда аккуратную одежду) не смог бы никто: слишком разные были у них глаза. У Акселя — тёмно-серые, отцовские, у Кри — голубые, как у фрау Ренате. И глядели дети по-разному: Аксель — спокойно и даже чуть рассеянно, если только вы не показывали ему теннисную ракетку, или альбом для монет, или витрину хорошей кондитерской. Взгляд Кри был всегда сосредоточен, она вечно куда-то спешила и всегда знала, зачем ей в жизни необходим именно этот день и час. Увлечений у неё было столько, что нет смысла перечислять (правда, почти все — ненадолго). С большим удовольствием, например, смотрела она в свои восемь всяческие видеокассеты и DVD, в основном такие, какие и в пятнадцать лет не очень-то следует давать подросткам. Или разглядывала принадлежности для плавания и ныряния (четыре маски с трубками, двенадцать разноцветных пляжных полотенец, миллион резиновых тапочек, игрушечный акваланг и почти настоящее подводное ружьё). Или витрину хорошей кондитерской.

Супруги Реннер считались людьми «со средними доходами», как выражается взрослый мир. Но они очень старались для обоих детей. Со своей стороны, Акселю и Кри никогда не приходило в голову, что даже в самую чудесную погоду можно вернуться домой позже положенных семи часов. А уж о сомнительных приключениях и всяческих авантюрах и речи быть не могло! К тому же Аксель и Кри были надёжно окружены и защищены наглядными примерами. Со времён дедушки Гуго — человека настолько образованного, что никто никогда не знал, придумал он очередное изречение или списал откуда-нибудь, — никто не снимал его изречений со стен квартиры. Ну и понятно, что если у вас на стене с детства висят изречения — на тарелочке, на бумаге, в резной рамочке или в простой, — то вы их все до единого знаете наизусть. Аксель, к примеру, был полностью согласен с коридором из кухни в гостиную, где между зеркалом и выключателем настенной лампы значилось:

Лет в семь Аксель решил дополнить дедушку и присочинил такую концовку:

Это первые его стихи, которые до нас дошли. Маме и всем очень понравилось, но снять стекло и вписать это в рамочку хотя бы самыми мелкими буквами она не разрешила. Пусть всё остаётся, как при дедушке.

А у Кри просто не было времени заниматься поэзией.

В тот день — чёрный день! — когда начались описанные здесь события, а заодно и летние каникулы, ясное утреннее солнце встало над Недерлингом как обычно и хлынуло в комнаты. Но в душе Акселя не было света. Именно этим утром он потерял своего любимого «быка». Именно этим утром! В первый день каникул!

— Кого? — сморщила нос Кри, заглянув к нему в комнату на звук яростного пыхтенья. Да и как было не заглянуть: ей редко приходилось видеть Акселя вне себя.

— «Быка»! — простонал разгорячённый, взлохмаченный Аксель, стоя голыми коленками на ковре и в сотый раз заглядывая под стол. Рядом с ним валялись опрокинутый торшер и диванный валик. Да и всё в комнате было перевёрнуто вверх дном: даже шторы на окнах висели косо и сам книжный шкаф, казалось, готов был рухнуть от свирепого взгляда.

— Какого быка? — вежливо спросила Кри. Так вежливо, что можно было не сомневаться: уж она бы ради этого быка не приоткрыла глаз, даже если б он спозаранку мычал ей в окно.

— Быка по имени Зевс! Того, который украл Европу, — сказал Аксель, чуть не плача. И, кажется, попытался опрокинуть свой письменный стол, дёрнув за ковёр, но, конечно, потерпел неудачу. — Не знаешь, что ли? Отойди, я сверну ковёр!

— А разве можно украсть Европу? — теперь уже с искренним удивлением спросила Кри, хотя и сообразила, что речь идёт о какой-то сказке. — Она же… огромная. И, главное, зачем она быку?

— Ты не понимаешь, — вздохнул Аксель, поднял с пола большой альбом с монетами и их цветными изображениями и ткнул пальцем в одно из изображений на странице «Греция»: жёлтая монета с серым ободком, а в центре жёлтого кружка, как в центре мишени, вычеканена крохотная женская фигурка верхом на быке. — Это два греческих евро две тысячи второго года. Быка зовут Зевс, а эту женщину — Европа. И он её украл. Ясно теперь?

— Нет, — честно сказала Кри, хотя сама монета ей, пожалуй, начала нравиться. Наверное, это что-то и впрямь важное, раз Акси так горюет. — А зачем он её украл?

— Видимо, хочет на ней жениться, — сказал Аксель, чуть не плача. — Где вот она теперь? Где?

— Зевс… Зевс… Где-то я это имя слышала, — пробормотала Кри. — Он украл её у родителей?

— Ну да, наверное… У кого ж ещё?

После такого вывода монета сразу же разонравилась Кри. Альбом был отодвинут. Но ей было жаль Акселя, и она вызвалась помочь, а уж вызываясь помочь, всегда шла до конца. Вдвоём они окончательно выпотрошили стол, разметали диванные подушки, подняли шторы на подоконник и, хватаясь за бока, сделали почти невозможное: сдвинули на полметра набитый книгами и игрушками шкаф. Но совсем убрать его с ковра не смогли.

— И на кой чёрт мне все эти игрушки? Я в них давно не играю. Завтра же всё выкину! — зло сказал Аксель, откидывая с пылающего лба прядь волос и сощурившись на шкаф. Кри тут же подумала, что лучше бы все эти игрушки в награду за помощь достались ей, но вслух ничего не сказала: ещё станут говорить, что она собирает подержанные вещи!

— Не поможет, — трезво сказала Кри. — Шкаф нам всё равно не одолеть, даже если ты и книжки выбросишь. Нужен папа.

— Но можно же попробовать! — пыхтел Аксель.

— Нужен папа, — маминым голосом типа «пора спать» повторила Кри. Аксель открыл было рот, но правота сестры была столь очевидна, что он молча закрыл его.

— Папа в три, — сказал он наконец. (Он часто опускал для краткости слова, если смысл, на его взгляд, был и так понятен). Теперь уже Кри открыла рот, чтобы сказать: «Папа придёт в три», — она всегда поправляла Акселя в таких случаях, хотя в глубине души считала, что его система лучше и практичнее. Но ведь так приятно поправлять брата, который старше тебя и вдобавок получает в школе одни «единицы»! Однако на сей раз Кри не стала лезть к Акселю со своими поправками: слишком у него был расстроенный вид. Аксель заметил это, и на душе у него стало чуть легче.

— Ладно, — вздохнул Аксель после долгого молчания, — давай прибираться.

И они добросовестно навели порядок, сделав комнату ещё аккуратнее, чем она была до пропажи. Если бы Кри на этом остановилась, то нам, пожалуй, не о чем, да и некому было бы рассказывать. К счастью для человечества, девочка решила, что нехорошо в первое утро каникул оставить Акселя одного в таком состоянии и умчаться к подружке.

— Пойдём погуляем, — предложила она.

— Мне что-то не хочется, — пробормотал Аксель, уныло озираясь.

— Но ты же всё равно до трёх ничего не можешь, — вразумляюще сказала Кри.

— А… Дженни? Ты разве не к ней собиралась?

Аксель не выносил Дженни. Она вечно портила компанию, требуя, чтобы Кри, а особенно почему-то Аксель (несмотря на явное к нему неуважение) обращали на неё всё своё внимание. Любые планы и предложения Акселя (теннис, мороженое, кино, велогонки, бассейн, хоть что) она тут же крушила своими — всегда дурацкими. Иногда он даже нарочно предлагал ей то, чего не хотел, в расчёте, что она сделает наоборот. Первое время это помогало, но затем она каким-то непостижимым чутьём научилась определять, когда Аксель притворяется, тем более что долго лукавить он не умел. И Кри, которая и так далеко не всегда поддерживала Акселя, рядом с подружкой становилась несноснее, чем могла бы быть.

— Я ей пока не звонила, — объяснила Кри. И, заставляя себя забыть о Дженни, добавила: — Мы с ней вечером прошвырнёмся. Ну, идёшь?

— Куда? — поинтересовался Аксель с прояснившимся лицом.

«А правда, куда? — спросила себя Кри. — Куда его взять, чтоб всем было интересно? В теннис я не хочу, для велосипеда жарковато… Просто по городу? Скучища…» И тут ей пришла в голову действительно первоклассная идея.

— Мм… пойдём в Нимфенбургский замок, — небрежно заявила она.

— Мы же там недавно были! С мамой и папой.

— А теперь пойдём одни, и в парк! Ну как, неплохо?

Аксель облизнул губы. Он колебался. Предложение заманчивое, что и говорить! Погулять в таком красивом английском саду — одно удовольствие. Может, там, где-нибудь у Ботанического сада, и стол для тенниса найдётся? С другой стороны, что скажут родители? Конечно, парк очень людный (будь он безлюдным, Кри и сама бы не предложила). Но ведь прежде дети никогда не ходили в такие места одни…

— Мама… — сказал он, испытующе поглядывая на Кри. На сей раз та и не подумала требовать полной фразы, решив не раздражать брата. Ей очень хотелось, чтоб он согласился, и Аксель знал почему. Это и было главной страстью Кри: она обожала, когда её фотографируют, и мечтала стать фотомоделью. У неё уже накопилось несколько толстых альбомов, где она была заснята во всех позах на свете (любимые кадры: на вершине Эйфелевой башни; верхом на плюшевом белом медведе; в фехтовальном костюме; верхом на Акселе). Но ведь быстро надоедает, когда тебя снимает родня. А вот если щёлкнул турист, выбрав тебя за красоту из целой толпы… И неважно, что ты никогда этого снимка не увидишь! А может быть, и увидишь… А может, тебя щёлкнул известный кинорежиссёр, и вскоре пригласит тебя сниматься в кино, и познакомит с Брэдом Питтом. Но, ясное дело, чтобы всё это сбылось, надо почаще бывать там, где ходят туристы. Где они кишмя кишат!

— Стоит взять ракетки, — деловито изрекла Кри и оглядела комнату, словно искала эти самые ракетки (а чего их искать, если они у аккуратиста Акселя в шкафу, и больше нигде и никогда?).

— Мама… — сказал Аксель, отводя глаза. — И папа!

— А в чём дело? — невинно поинтересовалась Кри, раздувая ноздри. — Нам никто ничего не запрещал. Может, тебе запрещали, а я не слышала?

— Но и не разрешали тоже, — вяло напомнил Аксель. Ему самому хотелось новых впечатлений и развеяться. И Кри это сразу поняла.

— Мы ненадолго, — торопливо сказала она. — Мы… на полчасика. Вглубь можно и вовсе не ходить, а постоять у главного входа, ну, знаешь, где туристы… И ты ещё раз сможешь наведаться в этот твой… Маршталльмузеум, посмотреть всякое оружие. Я бы тоже ещё разок взглянула. И вдобавок покормим Ханса. Здорово, а?

— Ну, в музей я, положим, не пойду, — вздохнул Аксель, — а постоять у входа… Ладно. Но в безлюдные места — ни ногой!

— Как будто они там есть! — Кри тут же повисла у Акселя на шее и от всей души расцеловала его, после чего он окончательно сдался. И она помчалась одеваться. Она надела свою лучшую голубую блузку и тёмно-синие джинсы. Всё это ей, безусловно, шло — и к светлым волосам, и к голубым глазам, но Аксель, глядя, с какой энергией Кри вертится перед зеркалом в прихожей, нашёл, что это уж слишком.

— Ты не хочешь надеть тёмные очки? — коварно спросила она, словно не замечая его неодобрительного взгляда. — Сегодня такое солнце…

— Вот сама и надевай, — ехидно сказал Аксель, прекрасно понимая, что Кри заботится не о его глазах. Она не только всегда мечтала, что её снимут на плёнку (а это иной раз случалось!), но с тех пор, как, к её ужасу и возмущению, однажды «щёлкнули» не её, а Акселя, сестра старалась отодвинуть его на задний план. В самом деле, какой интерес снимать человека, если у него вместо глаз — чёрные пятна? Играл бы он в шпионском боевике — другое дело… Но Аксель, конечно, и не думал обижаться. Он не мечтал о славе, и ему было от души плевать на свою внешность. Хотя порой становилось приятно, что Кри искренне им восхищается, считает его красавцем.

— Ну, ты идёшь? — поторопил он. — Тоже мне, кукла Барби… Мама с папой никогда не вертятся перед зеркалом!

— Я не слежу за зеркалами, — отрезала Кри. Он только засмеялся и покрепче взял сестру за руку, чему она и не думала противиться. Хотя дома она не уставала воспитывать его, но на улице слушалась беспрекословно и верила, что он защитит её от любой опасности.

— Стой! — воскликнула она на углу Неизвестно Какой улицы. — Ты хлеб взял? Если нет — возвращаемся.

— Взял, взял.

Кормить птиц в Замковом канале, разумеется, не разрешалось, но мало кто из посетителей замка-музея считался с этим запретом. Во всяком случае, Кри уверяла, что к ним с Акселем лебеди кидаются особенно быстро и жадно. Верховодил птицами Ханс, крупный и ненасытный. Завидев детей, он бил крыльями по воде, вытягивал шею и тихо трубил, собирая свою эскадру, а затем, на две трети высунувшись из воды и распустив два огромных белых паруса, взрезал воду по направлению к берегу. В отличие от остальных лебедей, он никогда не щипал Кри за пальцы и не хватал клювом носки её туфелек. Потом наступала очередь Акселя. А папа обычно стоял на страже и следил, чтобы поблизости не оказалось музейного персонала. (Когда же ходили вчетвером, кормёжка отменялась: мама не любила никаких нарушений.)

Итак, они быстро дошли до замка, скормили Хансу почти весь наличный запас хлеба, остатки сумели добросить до его свиты и, войдя в парк, направились к Амалиенбургу. Это уже было нарушением уговора. Но солнце светило так жарко, и так манила тень деревьев, толпа вокруг была так многолюдна, и всё здесь казалось таким знакомым, что Аксель ещё раз молча уступил. Когда они поравнялись с Амалиенбургом, Кри вдруг вцепилась в его руку и сделала резкий разворот на девяносто градусов, так что раздался скрип каблуков.

— Что… — начал было Аксель, но тут же увидел сам и смолк. Навстречу им шли три невысоких господина в тёмных костюмах, с видеокамерами и фотоаппаратами в руках. Их жёлтые, словно лакированные, лица казались совершенно одинаковыми, а узкие косые глаза неторопливо озирали окрестности. Вот один из них, шедший сзади, повернулся спиной к детям и принялся снимать павильон на камеру. Кри так вся и засветилась, так и встала на цыпочки, даже шею вытянула по направлению к японцам — не хуже Ханса, завидевшего корм, — словом, как показалось опешившему Акселю, стала вдруг выше ростом. И чудо свершилось: шедший впереди господин замедлил шаг, не спеша поднял «Никон», и дети услышали несколько тихих и быстрых щелчков. Кри порозовела.

— Разговаривай со мной, — углом рта скомандовала она Акселю, полуобернувшись к нему и делая вид, что больше не замечает японцев.

— Ты что, с ума?.. — спросил Аксель, прищурившись.

— Молодец! Скажи ещё что-нибудь, только улыбайся.

— Пускай тебе Дракула на кладбище улыбается! — как рассерженный гусь, зашипел Аксель. (Дракулу Кри побаивалась, и поминать его при ней не стоило, хотя сама она любила пощекотать себе нервы и то и дело заводила разговоры про фильм «Дракула, мёртвый и довольный этим», особенно к вечеру. Аксель бы ни за что не решился нарочно её пугать, но уж слишком разозлился!) — Совсем свихнулась, да? Мне эти типы не нужны, и я не кинозвезда, ясно? Твоя мечта исполнилась, нашёлся бездельник, так чего тебе ещё надо?

— Чтобы вон тот, сзади, снял меня в движении. Камерой…

Но судьба явно решила, что с девочки на сегодня довольно славы. (По крайней мере, в ту минуту.) Трое господ-манекенов явно больше не желали её снимать и, важно вышагивая, как африканские страусы, удалились. Аксель хотел было ещё съязвить на эту тему, но Кри была так счастлива и — честно говоря — так красива сейчас, что у него как-то язык не повернулся. Вместо этого он неожиданно для себя подумал, что если уж Кри так любит, чтобы её снимали, то ведь и он мог бы делать это для неё. Он даже мысленно перебрал всех девчонок в своём классе и с приятным удивлением пришёл к выводу, что ни одна из них, пожалуй, и близко не может тягаться внешностью с его сестрой. А что? Неплохое средство держать Кри под контролем, а то совсем ни во что не ставит старшего брата. Надо только поумней всё это обставить, иначе принцесса вконец зазнается…

— Знаешь, — небрежно сказал он, когда они углубились в гущу зелени и побрели куда глаза глядят, — раз уж ты так любишь сниматься, я мог бы и сам щёлкнуть тебя пару раз…

— Ты? — изумилась Кри. — Зачем?

— Как зачем? — вторично за последние десять минут опешил Аксель. И — опять-таки неожиданно для себя — брякнул: — А… когда накопится много хороших фотографий, можно будет выбрать какие получше и послать на конкурс… в Японию…

— Какой ты умный! — взвизгнула Кри и опять повисла у Акселя на шее. Нет, она не зря взяла его сегодня на прогулку!

Тем временем они всё шли и шли, и голоса людей вокруг постепенно затихали. Аксель не особенно беспокоился о дороге: разве здесь заблудишься? Они сейчас найдут киоск с напитками, выпьют чего-нибудь холодного и вернутся домой. Но сказать точно, в какой части парка они очутились, он уже не мог, тем более что неугомонная Кри несколько раз меняла направление, таща его за собой. Наконец за зелёной завесой блеснула чуть более тёмная гладь небольшого озера, по которому курсировали утки. Слепящее полуденное солнце отражалось от воды и глянцевых листьев нестерпимым блеском. Всё кругом: вода, заросли, белая ротонда с колоннами и куполообразной крышей на противоположном берегу — вдруг показалось Акселю каким-то сном. И то, что на берегу в этот момент не было ни одного человека, придавало этому сну зловещий оттенок. С воды вдруг потянуло прохладным ветерком, и мальчик поёжился.

— Знаешь что, — разлепил он запёкшиеся от жары губы, — пойдём-ка лучше назад… Здесь, похоже, нет никакого киоска. А?

Кри не ответила. И тут новый — почти шквальный — порыв ветра, только изнуряюще-жаркого, вдруг обдал детей, словно на обоих дохнула горячая печь. Всё вокруг потемнело. Аксель поднял глаза к небу и увидел, что голубизну начало затягивать странным золотистым маревом, сквозь которое быстро мчится серая лохматая тучка. Наверное, это задул фён — тёплый альпийский ветер, приносящий больным, слабым людям бессонницу и кошмары… Но какой же ураган бушует сейчас там, наверху, если с тучами творится такое? Аксель покосился на Кри (надо искать укрытие!) — она словно примёрзла к месту. Лицо у неё стало белым, как снег, глаза изумлённо распахнулись, побледневшие губы полуоткрылись. Она глядела вдаль, поверх макушки Акселя, туда, куда только что смотрел он сам, но гораздо пристальнее. Мальчик резко вскинул голову. Тучка была уже намного ближе к ним, даже, пожалуй, не тучка, а целая грозовая туча — в Баварии её иногда называют «шворк». И этот шворк… он словно бы снижался, наискось несясь к земле, как лёгшая на крыло птица! Нет, так не бывает, просто Аксель заспался сегодня и видит тяжёлый предутренний сон… А какие у тучи странные завихрения со всех сторон — будто лапы и длинный косматый хвост! Но додумать эту мысль Аксель не успел. Кри резко вцепилась ногтями в его ладонь, и, опять повернувшись к ней, он увидел в двух лужицах чернил, в которые превратились её глаза, не изумление, а дикий, никогда прежде не виданный ужас.

— Кри! Кри! — хрипло позвал, словно каркнул, Аксель, кашляя от жаркого ветра. Перед глазами у него вдруг встала непонятная, косматая тьма, и какая-то сила с душераздирающим свистом падающего самолёта вырвала ладошку Кри из его вспотевших пальцев. Новый порыв ветра, стихающий свист — и Аксель почувствовал, что он на берегу один, и что происходит нечто ужасное. Слоноподобное косматое чудовище взмывает в небо над озером, с каждой секундой удаляясь от Акселя, а в пасти у этого существа бьётся голубой лоскут и беспорядочно машет крошечными, словно кукольными, ручками и ножками. Когда же прошло ещё несколько мгновений и тёмное мохнатое пятно поднялось на огромную высоту, мальчик понял: голубой лоскут, ручки и ножки, уносимые от него всё дальше и дальше, — это Кри.

Аксель страшно закричал и потерял сознание.