Вадим Арнольдович несся по сумрачным еще улицам, не чуя под собою ног. Временами он спотыкался или поскальзывался, чудом ухитряясь сохранить равновесие, и тогда с его языка слетали ругательства. Уже многочисленные в это время прохожие шарахались от Вадима Арнольдовича в стороны, провожая его сердитыми взглядами и восклицаниями.
Вообще, выйдя от Петра Николаевича, Вадим Арнольдович первым делом хотел забежать в участок и даже на квартиру к Можайскому: поднять его на ноги, поделиться с ним невероятными сведениями, полученными от владельца «Анькиного», изменить, возможно, сам распорядок запланированных на ночном совещании действий. Но, недолго поколебавшись, он выбрал другое: бежать к дому Молжанинова, благо дом этот находился совсем недалеко, и постараться схватить Молжанинова за шиворот — в самом буквальном смысле, — пока еще он, по примеру Кальберга, не ускользнул куда-нибудь восвояси.
В уме Вадима Арнольдовича буйствовала мысль, определенная словами Петра Николаевича: «Вы ведь, конечно, знаете о том, что дача барона в Петергофском участке сгорела? Ну, так это Молжанинов распорядился».
«Если поджог осуществлен по приказу Молжанинова, — думал Вадим Арнольдович, — то кто же, как не он, велел и Мякинина-младшего связать и запереть в подвале этой дачи, уморив его таким образом? И кто же еще, как не сам Молжанинов, мог в таком случае стоять за зверским надругательством над трупом? И этот телеграфный бланк… Разве не вот оно — решение загадки? Кому бы еще могло понадобиться устраивать такой фокус, как не тому, кто хотел направить следствие к своему врагу, а именно — к Кальбергу, облегчив опознание?»
Вадим Арнольдович принадлежал к той категории людей, которые, решившись на какое-то действие, действуют незамедлительно, без отвлечений на то, что могло бы замедлить процесс, отложить его в более или менее долгий ящик. Но, к сожалению, действуя так, эти люди поступают в согласии только с той идеей, которая и породила решимость что-то делать: другие мысли ими игнорируются.
Если бы Вадим Арнольдович дал себе труд подумать еще чуть-чуть, он, несомненно, увидел бы, как много противоречий в его заключениях. Увидел бы, что в этих заключениях концы с концами никак не сходятся. Возможно, дай себе Вадим Арнольдович этот труд, ряд неприятных последствий, о которых будет рассказано ниже, удалось бы предотвратить. Или, что более точно, они бы, возможно, и не могли бы случиться. Но Вадим Арнольдович, охваченный той жаждой деятельности, утолить которую может только результат непосредственно задуманного действия, углубляться в рассуждения не стал.
И вот он мчался по переулкам и улицам — раскрасневшийся, спотыкающийся и поскальзывающийся: как прилежный мальчишка, опаздывающий на урок. Временами ему приходилось придерживать норовившую слететь с головы шапку. Временами — поправлять то и дело сбивавшийся на сторону и неприятно лезший на лицо из-под шинели шарф. Если бы такое сравнение было уместным, летящего по улицам Вадима Арнольдовича было бы можно назвать вышедшим на крейсерскую скорость железнодорожным экспрессом. Но экспрессом, машинист которого, тронув состав и оставив в кабине паровоза кидающих уголь в топку кочегаров, сам с паровоза соскочил. Если и может такой экспресс остановиться, то разве что налетев на серьезное препятствие или сойдя с рельс.
Дом Молжанинова, находившийся буквально через пару линий наискосок от «Анькиного», поражал своими размерами и великолепием. Трехэтажный, на полноценном цокольном этаже, облицованный по фасаду мрамором и вывезенным из Силезии кирпичом — поговаривали, что заказ на этот специальный кирпич позволил развернуться целому заводу, — он затмевал все соседние здания, причем затмевал совершенно неприлично. Насыщенный цвет, скульптурные украшения, тончайшей работы кованые ворота и решетки, великолепный витраж, тоже по кусочкам изготовленный за границей и собранный в оконном проеме приглашенными иностранными мастерами, — всё это не просто бросалось в глаза и ясно свидетельствовало о незаурядном богатстве владельца дома. Всё это подавляло своею роскошью любого, кто сам и в мыслях не имел обустроиться подобным образом.
Впрочем, Молжанинов лично весь дом не занимал. С безоглядным размахом построив этот особняк, он поселился в квартире, хотя и занимавшей весь третий — последний — этаж и хотя и обставленной с соответствующим общему антуражу богатством, но все же лишь частью принадлежавшей дому. Два нижних этажа были отведены под конторы: за, мягко говоря, немалую плату их арендовали несколько очень крупных товариществ, одним из которых, по иронии судьбы, оказалось пивоваренное общество, пусть и не «Бавария». Цокольный этаж целиком был сдан под магазин невообразимой для бедного человека направленности. Здесь торговали предметами, любой из которых стоил как приличное домовладение, и совокупность которых — учитывая размер магазина и то, что пустым он не стоял никогда — затмевала ценой даже дом самого Молжанинова, то есть тот самый дом, в цокольном этаже которого магазин и помещался.
Вадим Арнольдович знал этот особняк: снаружи, как и многие вообще жители Васильевской части и как все, разумеется, полицейские чины участка Можайского. Но внутри дома Вадиму Арнольдовичу бывать не доводилось. Тем сильнее оказалось то впечатление, с каким обрушились на него невероятные интерьеры: до полоумия роскошная мраморная лестница, невероятной резьбы — из драгоценных пород — деревянные двери, неимоверного труда — отчасти паркетные, отчасти выложенные плиткой — наборные полы, отделанные не машинной вязки гобеленами стены и множество — на взгляд, в беспорядке — расставленных, разбросанных, развешанных произведений искусства самого разного толка.
Вадим Арнольдович, оказавшись в холле дома Молжанинова, встал как вкопанный. Сказать, что он не ожидал ничего подобного, — сказать ни о чем. Нечастый гость в богатых домах, Вадим Арнольдович всё же бывал в иных из них, но ни в одном — даже в доме известного на весь Петербург своими причудами и богатством князя *** — он не видел и половины таких безумства и расточительности.
Невозможно точно сказать, сколько времени Вадим Арнольдович стоял, пораженный до глубины души. Но, очевидно, это «стояние» длилось совсем недолго: внезапно над его ухом прозвучало деликатное «кхм…», и он, повернувшись, оказался лицом к лицу с важного вида господином: то ли швейцаром, то ли вахтером, то ли управляющим домом.
Господин этот был одет хотя и не совсем по времени суток, но чрезвычайно элегантно. Вообще, весь вид его — холеный, породистый, сытый — свидетельствовал о принадлежности к праздным сословиям. Но если это «свидетельство» и могло обмануть человека попроще, то Вадима Арнольдовича — нет. Вадим Арнольдович сразу понял, что перед ним — наемный служащий: высокооплачиваемый, специалист своего дела, но, тем не менее, только служащий, то есть — человек трудящийся, а не бездельник.
— Могу ли я вам чем-то помочь, господин коллежский асессор?
Вадим Арнольдович, придя в себя, утвердительно кивнул и уже собрался было задать вопрос о Молжанинове, как вдруг человек, отступив на полшага, всплеснул руками и задал вопрос сам:
— Но позвольте! Ведь вы — Вадим Арнольдович Гесс?
— Да. Но я не припоминаю…
— Что вы, что вы, Вадим Арнольдович! — человек отступил еще на полшага и — от своей головы к своим же ногам — сделал руками жест, словно бы призывающий посмотреть внимательней и произвести, наконец, «опознание».
Вадим Арнольдович и впрямь посмотрел внимательней и тут же, расплывшись в улыбке, воскликнул:
— Не может быть!
Человек тоже заулыбался:
— И тем не менее, это я!
— Но как? Разве ты не в Америке?
— Уже нет. — Улыбка сменилась усмешкой, а усмешка — снова улыбкой. — После университета помотало меня изрядно. И в Америке был…
— Ну да, ведь ты туда и собирался!
— Точно! Но не прижился я там и в другие страны подался. Боже, где я только не побывал! Ты не поверишь. Но пару лет назад стало меня домой тянуть. Да так, что я и сам удивился: ты ведь помнишь, каким я был — социалистом, врагом самодержавия, республиканцем…
— Брутом! — Вадим Арнольдович, настолько внезапно вырванный из настоящего и перенесенный в студенческое прошлое; вырванный, причем, наиприятнейшим образом, искренне и весело засмеялся. — Аркаша Брут!
Аркадий — по-видимому, человека звали именно так — тоже засмеялся, услышав свое студенческое прозвище.
— Так как же ты оказался здесь, у Молжанинова?
— А! — «Брут» беззаботно махнул рукой. — Своё-то состояние я растратил, пришлось о службе подумать. Да только кому я нужен — позабывший всё на свете и мало на что пригодный человек? Но постой! А ты-то что? Почему в полиции? Ведь ты — полицейский, судя по одёжке?
Вадим Арнольдович — не только без смущения, но и с каким-то, чуть ли не с неофитским, воодушевлением — подтвердил:
— Да, полицейский. Старший помощник участкового пристава, Можайского князя.
— О Можайском наслышан: как же! — «Брут» закивал головой. — Местная, можно сказать, достопримечательность. Но тебя-то как в полиции угораздило оказаться?
— Отчего же — угораздило? — Вадим Арнольдович буквально лучился улыбчивым светом. — Сам пошел. Призвание почувствовал.
— Ты?! — «Брут» несомненно опешил. — Призвание к полицейской службе? О, времена! Да ведь ты рыдал над сижу я в темнице, орел молодой, и грозно хмурился в согласии с тем, что Россия вспрянет ото сна!
Вадим Арнольдович покачал головой:
— Было дело, не спорю. А все же быть полицейским — занятие и нужное, и хорошее. Кто же еще защитит такую уйму простых людей от произвола? Не того произвола, разумеется, — Вадим Арнольдович поднял указательный палец, показывая им куда-то в потолок, — а от самого что ни на есть пошиба низкого, а потому вдвойне, втройне опасного: уголовного? Да и от безобразий разного рода — тоже. Кто мордобой подвыпивших гуляк пресечет? А кто и помощь, если в ней нужда имеется, окажет? Ребенка потерявшегося с мороза в участок отведет? Лишившегося чувств человека с панели подберет и в больницу отправит? Спор остудит и разберет?
— Чудны дела Твои, Господи! — «Брут» снова всплеснул руками, но на этот раз словно отказываясь верить своим ушам. — Вот так трактовка!
— А ты чего ждал? — Вадим Арнольдович даже как-то посуровел, не переставая, впрочем, излучать улыбчивый свет. — Авгиевы конюшни — вот они, прямо вокруг нас, а не только где-то наверху. И кто-то ведь должен в этих конюшнях прибираться! Если не мы, то кто?
— Ладно, ладно, — «Брут» сделал рукой примирительный жест, — будет. В полиции, так в полиции. Да почему бы, собственно, и нет? Я-то… гм… и сам — того-с, не того…
— А ведь и правда! — Вадим Арнольдович опять усмехнулся сквозь улыбку. — Как же тебя, нашего Брута, в услужение к Молжанинову занесло? Ведь он… постой-ка! Как ты это говорил?
— Паразит на теле общества! — «Брут» засмеялся. — Да: такие, как он, — паразиты на теле общества. Ты только посмотри вокруг!
Вадим Арнольдович и «Брут» огляделись, согласно и осуждающе качая головами.
— Сколько денег потрачено впустую! Скольких голодных можно было бы накормить! Скольким нуждающимся в обучении стипендии назначить! А вот поди ж ты: замерло истуканами, вложено в мазню, вмонтировано в камень!
«Брут», как давеча и Вадим Арнольдович, посуровел. Но если Вадим Арнольдович посуровел безгорестно, то «Брут» — огорченно. А потом он еще и вздохнул:
— Вот так и проходит слава… Спрашиваешь, как я здесь оказался?
— Ну…
— Нет ничего проще. Служить по специальности я не мог: всё из головы за эти годы выветрилось. Любой первокурсник знает теперь больше, нежели я. Но не двор же идти подметать? Да и привычки мои… ты ведь знаешь…
И вновь Вадим Арнольдович, не прекращая улыбаться, усмехнулся:
— Как же, как же: как и римский Брут, взращенный в полном довольстве, ты не привык ни к нужде, ни хотя бы к малому. Такой вот ты у нас социалист: не опуститься до других, а других до себя поднять мечтаешь!
«Брут» тоже усмехнулся:
— Наверное, так. Но как бы там ни было, не с моими привычками было идти на копейки. Вот я место себе и подыскал. Оклад у меня — вдвое против генеральского и, хотя и не полностью, но более или менее мои нужды удовлетворяет. Правда, работать приходится много.
— Да ну? — Вадим Арнольдович еще раз огляделся по сторонам. — И что же ты делаешь?
«Брут» улыбнулся по-дружески, но снисходительно:
— На это не смотри: моя работа не в протирании пыли заключается. Я — управляющий домом и получаемым с него капиталом. На мне лежит абсолютно всё, что связано с функционированием, принципами аренды, своевременностью расчетов, доходностью вложений, определением политики капитализации…
— Прости?
— Молжанинов, — «Брут» кивнул в потолок, очевидно, адресуясь к квартире своего нанимателя, — прибыль с дома в другие свои предприятия не пускает и на себя не тратит. Почему — не спрашивай: я не знаю. Вот и выходит, что я распределяю ее по займам, бумагам и прочему, а потом еще и этот доход пускаю в оборот. Я, получается, и завхоз, и надзиратель, и бухгалтер, и дворецкий, и, как сказали бы наши друзья-американцы, business-manager, а заодно уж — чего греха таить — и stockjobber! Сам понимаешь, при таком положении говорить о ходьбе вразвалочку не приходится.
Вадим Арнольдович, мысленно представивший объемы описанных работ, был вынужден согласиться. А «Брут», тем временем, словно бы спохватившись, спросил:
— Но ведь и ты, я полагаю, человек занятой! Ты к нам по делу, не так ли?
— Да. — Вадим Арнольдович тоже опомнился и даже немного смутился сам про себя: как же он позабыл о деле? — К Молжанинову я. Он у себя?
«Брут», подметив произошедшую в старинном приятеле перемену — Вадим Арнольдович перестал улыбаться, нахмурился и даже принял официальный вид, — удивленно приподнял бровь:
— Только не говори, что он своим экипажем оказавшуюся на панели сиротку переехал!
Вадим Арнольдович вздрогнул: созданный «Брутом» образ показался ему и странным, и зловещим одновременно — настолько он и подходил, и нет одновременно к представлению самого Вадима Арнольдовича о творимых Молжаниновым злодействах.
— Нет, не переехал. Так он у себя?
— Вообще-то — нет. Точнее, он дома, но в этот час никого не принимает.
— Указывай путь.
«Брут», приняв, в свою очередь, официальный вид и по виду этому мгновенно превратившись в образцового управляющего, ответил вежливым отказом:
— Никак не могу, Вадим Арнольдович: у господина Молжанинова строгий распорядок, и мне строго-настрого запрещено в распорядке этом менять что-либо!
Вадим Арнольдович, сделав шаг вперед, без церемоний схватил своего приятеля за плечи и энергично его встряхнул:
— Я — полицейский, при исполнении, забыл? Показывай дорогу или я сам ее найду!
«Брут» — ловко, не изменяя вежливости — выскользнул из «объятий» Вадима Арнольдовича:
— Позвольте напомнить вам, господин коллежский асессор, что, согласно положению о наружной полиции…
— Да черт тебя побери! Брут! — Вадим Арнольдович, теперь уже за руку, вновь ухватил приятеля. — Это же я! Что с тобой?
Управляющий, буквально на миг, ласково улыбнулся, а его лицо — ровно на тот же миг — приняло выражение нежное и даже мечтательное. Но уже в следующую секунду перед Вадимом Арнольдовичем снова был никакой не «Брут», а, как подумал Вадим Арнольдович, верный цепной пес доверившегося ему миллионера.
— Простите, но я не могу нарушить инструкцию.
Вадим Арнольдович взорвался:
— Я действую по прямому указанию участкового пристава Юрия Михайловича князя Можайского! — Это, как помнит читатель, было неправдой или, если угодно, не совсем правдой, но Вадиму Арнольдовичу, вновь обуянному жаждой немедленно действовать, такое соображение и в голову не пришло. — А он, в свою очередь, действует в рамках снаряженного сыскной полицией — лично господином Чулицким — следствия! Будь добр, или сейчас же веди меня к Молжанинову, или уйди с дороги прочь!
«Брут» явственно заколебался, но линию обороны продолжил держать:
— Чулицкий назначил следствие? Это правда?
— Разумеется. Иначе зачем бы я здесь?
— Но ведь ты не из сыскной полиции!
— Нет. Но на следствие брошены все наличные силы, привлечены чины и нашего участка.
— Что же это за дело такое? — Если бы Вадим Арнольдович не был поглощен одними только соображениями о Молжанинове, и если бы он не был взволнован появлением на его пути неожиданного препятствия в лице старинного — со студенческих времен — приятеля, он, несомненно, подметил бы то, что в голосе «Брута» появилось беспокойство. И хотя глаза «Брута» никакого беспокойства не выражали, он, тем не менее, был явно обеспокоен услышанным. Но Вадим Арнольдович ничего этого не увидел, и его слепота, вкупе с необдуманным решением нагрянуть к Молжанинову, внесла свою лепту в череду последовавших неприятностей. — Что вы расследуете?
— Не могу сказать. — Рассказать «Бруту» всё без утайки Вадим Арнольдович действительно не мог. Но если бы он все-таки это сделал, как знать? — возможно, многое пошло бы иначе. — Ну? Ведешь ты меня или нет?
«Брут», сбросив маску преданного слуги и образцового служащего, закусил губу, о чем-то размышляя. Но даже это не насторожило Вадима Арнольдовича: он только поторапливал своего приятеля с принятием решения. И тот, наконец, решился:
— Хорошо, будь по-твоему. Пошли!
Следуя за «Брутом», Вадим Арнольдович прошел через холл и оказался подле решетчатых дверок.
— Что это? Лифт?
— Он самый. С первым и вторым этажами квартира соединяется только его посредством.
— Не очень-то безопасно… с противопожарной точки зрения.
Глаза «Брута» сверкнули. Он искоса взглянул на Вадима Арнольдовича и как отрезал:
— Зато со всех других точек зрения очень даже безопасно!