Войдя в кафе, Гесс неприятно поразился царившей в нем атмосферой.
Поначалу, попроси его кто-нибудь об этом, он даже не смог бы эту атмосферу охарактеризовать — по крайней мере, внятно, — но уже через минуту он понял, что именно его так смутило: разнузданность под маской благочиния! Впрочем, и такое определение было бы слишком расплывчатым, но лучшего на ум не приходило.
Практически все столики были заняты: парами, компаниями, одинокими посетителями. На первый взгляд, ничего необычного и уже тем более странного в этом не было, но стоило приглядеться, как становилось ясно: все эти пары и компании состояли исключительно из сводников и сведенных, а посетители, пока еще не нашедшие пару, постреливали взглядами по сторонам так, что становилось не по себе.
«Вот тебе и Флориан!» — подумал Гесс, отыскивая свободное местечко.
Это мысленное восклицание вполне укладывалось в психологию Вадима Арнольдовича, и вообще достаточно чопорного, и не привыкшего, в частности, к обилию женщин в публичном месте: в России такого рода заведений, как это венецианское кафе, было еще сравнительно мало… да что там — мало! В столице если такое и было, то разве что одно-единственное, на Невском, да и то: даже в нем такого явного стремления, придя в одиночку, уйти под ночь не одному, не наблюдалось!
«Публичный дом, да и только!» — оформил Вадим Арнольдович новую мысль. — «Однако!»
Но было — строго между нами — и кое что еще, что, помимо непривычной атмосферы, смутило Гесса. Как ни стыдно было бы в этом признаться, но причина лежала на поверхности: одежда. Да: Вадим Арнольдович, не ожидавший ничего подобного, оказался неподобающе одет!
Вообще, готовясь к выходу — а времени, как мы помним, у него было совсем немного, — Вадим Арнольдович достаточно критично отнесся к своему костюму. Дорожное платье, которое всё еще — на момент получения записки от Можайского — было на нем, он переменил на вполне добротную «тройку»: темный однобортный пиджак, брюки в полоску, жилет на пяти пуговицах. Сорочка была белоснежной и с отложным воротником. Галстук — неброский. Довершали картину котелок и довольно внушительного вида трость: с такими в Европе уже почти не ходили; разве что в сельской местности еще можно было такие встретить — у прогуливавшихся господ и безлошадных коммунальных врачей.
Этот костюм смотрелся хорошо. Но — не в Флориане!
Едва Гесс переступил порог, в его глазах запестрело: краски, искры, оттенки струились со всех сторон и, подступаясь к Вадиму Арнольдовичу, словно бы в изумлении замирали — это что еще за явление?
Едва Гесс переступил через порог, он понял: в своем добротном, но мрачноватом костюме он выглядел пугалом для собравшихся в кафе людей и, что еще хуже, выделялся из их среды так же, как на свадьбе выделялся бы зашедший на рёв баяна могильщик. Это второе обстоятельство било по нервам и заставляло ежиться.
«Вот попал!» — в очередной раз подумал Гесс, сумрачно констатируя очевидное. — «Этак не я в наблюдателях окажусь, за мной наблюдать не устанут!»
Но делать было нечего: найдя местечко, Вадим Арнольдович присел и начал — уже более внимательно — осматривать помещение.
— Коза дезидера? — отвлек его немного насмешливый голос.
Гесс поднял взгляд и встретился им с и вправду смеявшимися глазами официанта. Это было довольно обидно, но понять официанта не составляло труда: не каждый день увидишь в заведении такого посетителя!
— Кофе! — буркнул Вадим Арнольдович и поспешил отвернуться.
— Э тутто куи? — не удержался официант.
— Всё! — зло прошипел Вадим Арнольдович, не поворачивая головы.
Официант щелкнул каблуками — в этом Вадиму Арнольдовичу тоже послышалась насмешка — и удалился.
«Черт знает что такое!»
— Что вы, синьор! Антонио — превосходный малый!
Вадим Арнольдович повернул голову и едва не вскрикнул от ужаса: к его столику подошла — и руку в атласной перчатке уже положила на спинку свободного стула! — разодетая в цветастые шелка матрона.
— Антонио — мастер на все руки и прыток… если вы понимаете, о чем я!
— Сударыня, — начал Гесс, но его язык отказывался работать должным образом. — Сударыня…
— О, синьор! Не смущайтесь! — матрона сделала движение сесть.
И вот тогда к Вадиму Арнольдовичу вернулась уверенность:
— Не сметь! — воскликнул он. — Убирайся!
Матрона на мгновение опешила, а затем, привлекая к столику всеобщее внимание, разразилась воистину площадной бранью. По залу полетели смешки.
— Гварда!
— Гварда!
Но Гесс уже полностью оправился от первых впечатлений и снова стал самим собой: к нему вернулась не только уверенность, но и определенная властность — всё-таки он был из России, страны, как известно, господ! Да и служба в российской полиции наложила свой отпечаток на его характер…
Гесс решительно поднялся из-за стола и, схватив матрону под локоть, поволок ее на выход. Матрона визжала и отбивалась, но сил противостоять закаленному систематическими занятиями в полицейском спортзале Вадиму Арнольдовичу у нее, разумеется, быть не могло. Очень скоро она оказалась снаружи, тогда как Вадим Арнольдович остался внутри.
Его возвращение за столик можно было назвать триумфальным: в зале царила мертвая тишина. Смолк даже дотоле пиликавший что-то оркестр. Все взгляды были устремлены на него, а он — усмехнувшись открыто и даже презрительно — пальцем поманил другого официанта — Антонио видно не было — и приказал стремительно подбежавшему человеку:
— Десерт к кофе на ваше усмотрение! И поживей!
— Си, синьор!
Официант улетел исполнять.
— Ну-с, — Вадим Арнольдович уже не думал про себя, а говорил вслух, — теперь можно и осмотреться!