Теперь в гостиной Сушкина сидели трое: сам Никита Аристарховича, «наш князь» и Вадим Арнольдович. Вадим Арнольдович был чрезвычайно взволнован, красен лицом и сбивчив на язык:

— Вы должны… нет, Юрий Михайлович: обязаны мне разрешить!

Гесс, сидя, размахивал руками, отчего тело его покачивалось на стуле, а сам стул, казалось, вот-вот опрокинется.

— Обязаны!

— Но Вадим Арнольдович, — отбивался Можайский, — вы же понимаете: это решаю не я!

— Так объясните Дурново!

— Да как же я ему объясню? За кого вы меня принимаете?

Гесс так посмотрел на Можайского, что стало ясно: если он за кого-то и принимал его сиятельство, то за такую персону, статусу которой позавидовал бы сам Зевс.

— Вы просто не хотите!

Гесс уже едва ли не плакал.

Никита Аристархович наблюдал всю эту сцену с нескрываемым изумлением.

Можайский тяжело вздохнул:

— Да у нас и времени уже не остается…

Гесс встрепенулся:

— Ах! — воскликнул он. — Если дело только во времени, то оно еще есть! Я… вот… изволите видеть…

Рука Вадима Арнольдовича метнулась к внутреннему карману сюртука.

— Что это? — спросил, прищурясь, Можайский.

— Билет!

— Гм… а ну-ка…

Гесс протянул Можайскому билет, а тот принял его и начал рассматривать — и так, и эдак, и со всех вообще сторон, как будто сомневаясь в его подлинности.

— А вот еще…

Гесс вынул из кармана бумажник, а из бумажника пачку каких-то бумаг.

— А это что?

Гесс протянул Можайскому и бумаги.

— Деньги!

— Ну… да: векселя на предъявителя в венецианский банк!

Глаза Можайского, после приключившегося с ним несчастья не знавшие ничего, кроме навечно застывшей в них жуткой улыбки, вдруг помутнели, улыбка заволоклась пеленой, почти погасла. И было это настолько удивительно, что и сам Гесс, и видевший то же самое Сушкин вздрогнули, а по их спинам пробежали мурашки.

— Вадим Арнольдович… — начал было Можайский, но голос его сорвался. — Вадим Арнольдович, дорогой…

Гесс поднялся:

— Юрий Михайлович! Если вы…

Поднялся и Можайский:

— Молчите!

Гесс застыл.

Можайский подошел к телефону:

— Алло, барышня? Сто шестьдесят девять, пожалуйста… Иван Николаевич? Да, это Можайский… да поменялось… вы только не волнуйтесь… тут вот какое дело… — голос Можайского стал твердым. — Гесс едет со мной!