5.2.1. Портрет типичного невротика

Самая яркая иллюстрация невротического героя в кинематографе – герои Вуди Аллена, которые практически в неизменном виде перекочевывают из одного его фильма в другой. Классический невротик – это и советский герой-семидесятник.

В предисловии к книге «Гештальт-подход. Свидетель терапии» Фриц Перлз (Перлз, 2007) блестяще описывает портрет невротика:

Современный человек живет на низком уровне жизненной энергии. Хотя, в общем, он не слишком глубоко страдает, но при этом он столь же мало знает об истинно творческой жизни. Он превратился в тревожащийся автомат. Мир предлагает ему много возможностей для более богатой и счастливой жизни, он же бесцельно бродит, плохо понимая, чего он хочет, и еще хуже – как этого достичь. Он не испытывает возбуждения и пыла, отправляясь в приключение жизни.

Он, по-видимому, полагает, что время веселья, удовольствия и роста – это детство и юность, и готов отвергнуть саму жизнь, достигнув «зрелости». Он совершает массу движений, но выражение его лица выдает отсутствие какого бы то ни было реального интереса к тому, что он делает. Он либо скучает, сохраняя каменное лицо, либо раздражается. Он, кажется, потерял всю свою спонтанность, потерял способность чувствовать и выражать себя непосредственно и творчески.

Он хорошо рассказывает о своих трудностях, но плохо с ними справляется. Он сводит свою жизнь к словесным и интеллектуальным упражнениям, он топит себя в море слов. Он подменяет саму жизнь психиатрическими и псевдопсихиатрическими ее объяснениями. Он тратит массу времени, чтобы восстановить прошлое или определить будущее. Его деятельность – выполнение скучных и утомительных обязанностей. Временами он даже не сознает того, что он в данный момент делает.

‹…›

Понимание человеческого поведения ради самого понимания – приятная интеллектуальная игра, приятный (или мучительный) способ убивания времени, но оно может не оказаться полезным для повседневных дел жизни. По-видимому, многое в невротической неудовлетворенности собой и нашим миром происходит из-за того, что, проглотив целиком многие термины и представления современной психиатрии и психологии, мы не разжевали их, не попробовали на вкус, не попытались использовать наше словесное и интеллектуальное знание как силу, которой оно могло бы быть.

Напротив, многие используют психиатрические представления в качестве рационализации, в качестве способа продлевания неудовлетворительного поведения. Мы оправдываем нынешние трудности прошлым опытом, мы купаемся в своих несчастьях. Мы используем свои знания о человеке как оправдание для социально-деструктивного или саморазрушительного поведения. Вырастая из детского «Я не могу с этим справиться», мы начинаем говорить: «Я не могу с этим справиться, потому что…» – потому что мама отвергала меня в детстве, потому что я не умею обходиться со своим эдиповым комплексом, потому что я слишком интровертен и пр.

Между тем психиатрия и психология не предназначались для того, чтобы оправдывать невротическое поведение, лишающее человека возможности жить, осуществляя максимум своих способностей. Цель этих наук не просто в том, чтобы предложить объяснения поведения; они должны помочь нам обрести самопознание, удовлетворение и способность опираться на себя.

‹…›

Человек может жить более полной и богатой жизнью, чем живет большинство из нас, человек еще даже не начал раскрывать тот потенциал энергии и энтузиазма, который в нем заложен.

Портрет, описанный Фрицем Перлзом, – прекрасная основа для создания характера героя.

Чтобы глубже понять природу невроза, для начала необходимо познакомиться с такими базовыми понятиями, как творческое приспособление, цикл контакта, механизмы прерывания контакта (невротические механизмы), ядро невроза и др.

Концепция творческого приспособления на глубинном уровне описывает, откуда берутся и как формируются невротические механизмы человека и как черты характера, которые раньше спасали героя, со временем могут стать его изъяном.

Концепция цикла контакта описывает процесс возникновения и удовлетворения потребностей.

Механизмы прерывания контакта и есть те самые невротические механизмы, из-за которых человек «мешает жить себе и окружающим».

 

5.2.2. Возникновение изъяна героя: творческое приспособление, или Откуда берется невроз

Этот парадоксальный термин является крайне важным в теории гештальт-терапии. Приспособление (или адаптация) – это процесс соотношения потребностей человека с возможностями окружающей среды. Творческий – значит, новый, уникальный для конкретной ситуации.

То есть творческое приспособление представляет собой процесс поиска наилучшего способа удовлетворения актуальной потребности с учетом возможностей окружающей среды в текущих условиях.

Например, ребенок, для которого важнейшей потребностью является любовь матери, сталкивается с тем, что мать плохо переносит его энергичность и эмоциональность. В силу личных причин и травм она испытывает неловкость, когда малыш бурно выражает свои чувства к ней на людях или, увлекшись рассказом, громко и восторженно восклицает. Матери хочется осадить его, она беспокоится о том, что подумают другие люди, или ей просто доставляют дискомфорт громкие звуки и чрезмерная, на ее взгляд, активность малыша. Ребенок считывает ее недовольство – либо она краснеет и отворачивается, когда он подбегает обнять и поцеловать ее на людях; либо он замечает, как мать недовольно морщится и озирается по сторонам всякий раз, когда он громко и увлеченно ей что-то рассказывает; либо она напрямую говорит: «Веди себя тише!», «Эмоции на людях проявлять неприлично», «Воспитанные дети так себя не ведут» и т. д.

Растущий в такой среде ребенок быстро осознает: чтобы заслужить любовь матери, ему нужно быть «послушным». И он учится сдерживать себя, говорить тише, не выражать эмоции прямо, подавлять свои чувства и энергию – и мать довольна, она готова проводить с ним больше времени. Это дается ему непросто, однако уберегает от страдания, связанного с отвержением матери. Такой акт самоущемления – творческое приспособление со стороны ребенка: он «заслужил» любовь матери наилучшим из всех доступных в данной ситуации способом, удовлетворив свою базовую потребность.

Однако идут годы, ребенок вырастает, ему больше не нужно заслуживать любовь матери, но эмоциональная сдержанность и подавление своих чувств становятся его привычной чертой. Но теперь эти качества создают проблемы: он не способен испытывать радость жизни, а партнер обвиняет его в черствости и бесчувственности. То, что раньше было творческим приспособлением, становится ригидным, застывшим невротическим паттерном – драматургическим изъяном.

В этом причина большинства психических страданий: человек творчески приспосабливается в условиях противоречивых мотивов, вырабатывая наилучшее в конкретной ситуации решение. Он выбирает такой способ контакта с миром, который сможет защитить его от страдания. А потом этот способ становится привычным, и человек забывает, как, когда и почему он начал действовать именно так. Контекст, в котором родилось определенное творческое приспособление, со временем исчезает, а способ действия сохраняется, становится стереотипным, универсальным и застывшим, не оставляющим выбора поступать иначе.

Мальчик, который научился никогда не плакать и «не распускать нюни, как девка», чтобы заслужить уважение отца, становится мужчиной, которому сложно обратиться за поддержкой в критической ситуации и проще снимать стресс алкоголем или вспышками агрессии. Девочка, которая научилась «не злиться», чтобы быть «хорошей» для родителей, вырабатывает аутоагрессивный способ контакта с миром. Вырастая, она не умеет отстаивать свои интересы, поскольку ее агрессия направлена на саму себя – раз за разом сталкиваясь с нарушением ее границ, она объясняет себе, что дело в ней и она сама виновата. Аутоагрессия может иметь множество проявлений: депрессия, зависимость, выбор агрессивных партнеров, соматические болезни, суицид.

Можно приводить еще тысячи примеров, смысл которых сводится к одному: если уникальное творческое приспособление становится универсальным способом действия «на все случаи жизни», то эта модель поведения превращается в невротический механизм (драматургический изъян). Когда-то человек в определенном контексте выбрал наилучший способ удовлетворения важной потребности, но потом контекст изменился, а способ остался как привычный неосознаваемый механизм, который сегодня лишает человека выбора , вынуждая его действовать одинаково в совершенно разных ситуациях.

Невроз рождается там, где новизна становится привычкой, творчество – рутиной, а выбор «здесь-и-сейчас» – автоматическим решением для всех ситуаций будущего.

Происходит это потому, что невротик разучился или не умеет ясно видеть свои потребности, не в состоянии отличить себя от окружающего мира. Таким образом, невроз – это состояние, характеризующееся невозможностью выделить свое желание из множества внешних потребностей, осознать его и приложить усилия для его удовлетворения, то есть пройти «путь героя», в кинодраматургической терминологии.

Фил Коннорс, главный герой «Дня сурка», творчески приспособился к длительному существованию в качестве телеведущего прогноза погоды. Отрастив броню из сарказма, притупив чувствительность, выгорев и утратив интерес к новизне, он вполне сносно справлялся со своими обязанностями телеведущего средней руки. Однако те качества, которые позволяют ему день за днем механически точно вести прогноз погоды, становятся его тюрьмой и не только не дают ему подниматься по карьерной лестнице, но делают несчастным и одиноким. Он презирает людей и потерял интерес к происходящему вокруг. Нарциссические способы построения контакта с миром стали «характером», загнав Коннорса в невротическую ловушку, из которой он не находит выхода. Внешней метафорой его внутреннего невротического тупика становится один день в городишке, из которого невозможно выбраться.

Пий в «Молодом Папе», брошенный родителями, творчески приспособился, чтобы совладать с травмой привязанности – обесценил привязанность и любовь, закрыл свое сердце и наглухо замкнул свои границы, научился отвергать первым. Он стал блистательным и великим, чтобы никто и не подумал его бросать. Нарциссические невротические механизмы Пия – сиять, никого не подпуская близко, – позволили ему забраться на самую вершину католического мира. Но именно эти механизмы становятся его изъяном, так как ведут к кризису веры, потере смысла, одиночеству и отчаянию.

Катерина в фильме «Москва слезам не верит» творчески приспособилась для выживания в ситуации, когда осталась одна в чужом городе с новорожденной дочерью на руках, без работы и жилья. Приобретенные независимость, железная воля, властность, внутренний стержень, жесткие границы позволили ей не только выжить, но и добиться колоссальных успехов в карьере. Однако в результате именно эта сила, независимость и властность становятся изъяном, который не дает ей реализовать актуальную потребность – позволить себе стать слабой, нуждающейся в мужчине, чтобы построить отношения и семью.

Причем в «Дне сурка» нам не рассказывают, откуда взялся изъян Фила, – нам интереснее исследовать не прошлые причины, а сегодняшние последствия и то, как герой этот изъян преодолевает. А в «Молодом Папе» и в фильме «Москва слезам не верит» есть элементы классической фрейдистской структуры – травма из прошлого, объясняющая причины характера, который перед нами предстает.

Гештальт-терапия отличается от классического психоанализа тем, что не занимается «археологическими раскопками» (термин Перлза) и не сосредотачивается на вопросе «почему?», а концентрируется на настоящем и исследовании вопроса «как?». Как именно человек мешает себе жить сегодня, какими способами ограничивает свои потребности и как он может по-новому организовать свое взаимодействие с окружающим миром, чтобы оно стало более свободным, полным и удовлетворяющим его актуальные нужды?

Да, безусловно, невротические механизмы сформировались в прошлом (причем не в результате одной травмы, которая определяет всю личность человека, а в ходе всей жизни, в процессе творческого приспособления к окружающей среде). Но поиск причин их возникновения гораздо менее перспективное занятие, чем исследование их нынешнего устройства и поддержка способности человека меняться, приспосабливаясь к нынешней жизни по-новому.

То, что спасало нас когда-то, становится нашей тюрьмой, если мы не готовы меняться.

Человек в процессе жизни находится в непрерывном контакте с окружающей средой. Мы преобразуем окружающий нас мир, а он преобразует нас. Наша личность формируется тем опытом взаимодействия с миром, который мы непрерывно получали и продолжаем получать каждую секунду нашей жизни. Процесс контакта человека с миром непрерывен и динамичен. В окружающей среде постоянно что-то изменяется, ее элементы складываются в новые конфигурации, каждая ситуация уникальна и требует от нас уникального способа ее проживания.

Жизнь – это процесс, который происходит на границе контакта между человеком и окружающей средой в каждый конкретный момент времени.

Идеальная метафора этого процесса – Зона в «Сталкере» Тарковского. Она изменчива и никогда не застывает в одном состоянии. В Зоне невозможно проложить путь, которым можно пользоваться в будущем, в каждую секунду времени все меняется, и пойти дважды одной дорогой – значит умереть. Сталкер был в Зоне много раз, но и он не знает маршрут – единого маршрута попросту не существует: «Здесь не возвращаются тем путем, которым приходят».

Каждый раз Сталкер бросает гайку и никогда не знает, в каком месте Зона «откликнется» на нее: «…стоит тут появиться людям, как все здесь приходит в движение. Бывшие ловушки исчезают – появляются новые. Безопасные места становятся непроходимыми, и путь делается то простым и легким, то запутывается до невозможности! Это – Зона».

Жить полной жизнью – значит находиться в контакте с окружающим миром, быть чувствительным к новизне и изменениям, которые ежесекундно происходят вокруг, откликаться на эту новизну, каждый раз выбирая уникальный способ отношений с миром.

Если же человек пытается раз и навсегда выработать удачные способы контакта с миром и «зацементировать» их как универсальные рецепты на будущее, он тем самым останавливает жизнь вокруг себя. Именно об этом говорит Сталкер цитатой Лао-цзы:

Когда человек рождается, он слаб и гибок, а когда умирает – он крепок и черств.

Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко – оно умирает.

Черствость и сила – спутники смерти.

Слабость и гибкость выражают свежесть бытия.

Поэтому что отвердело, то не победит.

Творческое приспособление – важнейшая способность человека, поскольку содержит в себе мощный созидательный потенциал. Например, дети из дисфункциональных семей зачастую вырабатывают множество разнообразных творческих приспособлений, чтобы адаптироваться к непростой и противоречивой среде, в которой они растут. Богатый репертуар творческих приспособлений перерастает в определенные таланты, позволяющие им во взрослом возрасте адаптироваться в тех условиях, в которых люди с благополучным прошлым испытывают колоссальный стресс. Дети алкоголиков развивают удивительную эмпатию и чувствительность к малейшим изменениям состояния другого человека: например, им приходится предугадывать, пьян ли отец, только по звуку его шагов. Эта чувствительность к состоянию и нуждам других может стать талантом, позволяющим им в будущем достигать успеха в тех сферах, где она необходима.

Вместе с тем их привычные способы контакта с миром – задвигать собственные нужды на дальний план, анестезировать свои чувства – ведут к страданиям во взрослом возрасте, если становятся стереотипными и универсальными. Наша психика парадоксальна, и любой симптом содержит в себе не только страдание, но и спасение. Каждый симптом – это вместилище застывшей энергии, которая может быть оживлена и направлена на более свободное и творческое взаимодействие человека с миром.

В идеале «здоровый, свободный от невроза человек» (которого не существует в природе), творчески приспосабливается к каждой жизненной ситуации. И чем больше новых (а значит, стрессовых) ситуаций встречается в его жизни, тем разнообразнее репертуар его творческих приспособлений, тем выше его креативность, энергия и тем больше у него своеобразных талантов.

Тезис Перлза, что здоровый человек – это человек без характера, означает способность быть разным и действовать в зависимости от актуального контекста. «Личность без характера» в конкретный момент времени вместо того, чтобы поступать «как обычно» осознает свою потребность, соотносит ее с возможностями окружающей среды и вырабатывает уникальный для данной ситуации способ ее удовлетворения. То есть каждый раз он во всей полноте проходит через все стадии цикла контакта .

 

Цикл контакта – это ключевая концепция в теории гештальт-терапии. Она описывает универсальный цикл, который проходит человек во взаимодействии с миром для удовлетворения своей актуальной потребности. Этот цикл справедлив для любой потребности, начиная от самых мелких бытовых и заканчивая высшими духовными запросами. Он лежит в основе нашего контакта с другими людьми и с миром и описывает все многообразие человеческого опыта.

Если присмотреться внимательнее, то легко обнаружить, что цикл контакта идентичен структуре сюжета в сценарии: все эти стадии герой должен пройти на пути к удовлетворению своей внутренней потребности и внешней цели.

Контакт является первичной потребностью каждого из нас. Удовлетворение наших индивидуальных потребностей невозможно без окружающего мира и других людей. Более того, без мира, который нас окружает, потребности бы и не возникали, поскольку жизнь происходит только в процессе непрерывного контакта организма со средой.

Гештальт-терапии чужда интрапсихическая парадигма (свойственная ортодоксальному психоанализу и многим другим направлениям) – подход к рассмотрению внутреннего устройства человека в отрыве от окружающей его действительности. Невозможно говорить о «структуре личности» или «строении психического аппарата» отдельно взятого человека, поскольку человек – это не застывший объект в вакууме. Такой подход искусственен и лишен жизни.

Каждый из нас находится в непрерывном контакте с миром, и в этом процессе непрерывно трансформируемся и мы, и мир, взаимно воздействуя друг на друга.

Возникновение идентичности, самоопределение, поиск смыслов не внутренний процесс. И идентичность, и смыслы возникают только на границе контакта между человеком и другими (миром). «Я» не существует в отрыве от реальности, а каждый раз возникает и проявляется в контакте с другими. То есть я возникаю, определяю и нахожу себя через других.

Этот подход наиболее близок к кинодраматургическому, поскольку в кино нет внутренних процессов. Только проявляясь в действии и осуществляя выбор, герой определяет, кто он есть.

В этом смысле гештальт-терапия ценностно ближе к кинодраматургии, чем другие направления. Человек (герой) существует и проявляется в процессе непрерывного контакта с людьми, и совершаемый им выбор раскрывает его идентичность, его ценности и истинные потребности.

Наш контакт с миром постоянен, и для каждой потребности мы снова и снова проходим через стадии цикла контакта. Один цикл перетекает в другой, этот процесс не прерывается, пока мы живы. Итак, давайте рассмотрим, через какие стадии в идеале проходит каждый цикл контакта (рис. 5.1).

 

5.3.1. Преконтакт

Преконтакт (Pre-contact)  – фаза ориентирования, рождения потребности. Внешние или внутренние побудители запускают ряд ощущений, которые, накапливаясь, преобразуются в осознание фигуры потребности. Когда человек осознает: «Я хочу того-то!», энергия начинает расти и цикл переходит в следующую фазу. Осознанная потребность становится желанием.

Например, сейчас вы читаете эту книгу, уже какое-то время ощущая при этом смутные сигналы в теле, которые пока недостаточно сильны, чтобы отвлечь на себя ваше внимание. В какой-то момент с кухни начинают доноситься ароматы, ваш желудок начинает урчать, и вы обнаруживаете, что больше не можете сосредоточиться на моем тексте. Вдыхая ароматы еды, вы прислушиваетесь к ощущениям в своем теле и осознаете, что проголодались и пора подкрепиться. Внутренние ощущения и внешние элементы среды сложились в новую в данный момент конфигурацию, в которой ясно проявилась фигура актуальной потребности.

Рассмотрим более сложный пример: мужчина какое-то время назад пережил болезненный развод и решил, что ему необходимо побыть одному и пожить для себя. Наслаждаясь свободной жизнью, он через какое-то время начинает периодически чувствовать смутную грусть по вечерам. В кинотеатре он вдруг эмоционально откликается на сцену первого поцелуя влюбленных персонажей. Все чаще ему на глаза попадаются привлекательные женщины. А приходя в свою холостяцкую квартиру, он чувствует уже не радость свободы и вседозволенности, а тоску и пустоту. Со временем все эти сигналы накапливаются и все настойчивее обращают на себя внимание, пока мужчина не осознает, что он созрел для новых отношений.

Это становится его актуальной потребностью в текущем периоде жизни. Поскольку в отличие от первого примера с голодом реализация этой потребности приведет к значительным жизненным переменам, то здесь чаще проявляется сопротивление изменениям. Мужчина думает о том, не зря ли он все это затеял? Он уже забыл, как флиртовать с девушками, тяжелый развод пошатнул его уверенность в себе, он боится снова травмироваться, да и не уверен в том, что в его нынешней жизни найдется место для новых отношений. На какое-то время он откладывает этот вопрос подальше, сосредоточиваясь на работе в попытках убежать от тоски по вечерам в пустой квартире. Однако мужчину как будто начинают преследовать влюбленные парочки, появляющиеся на его пути. Создается ощущение, что все люди вокруг нашли своих любимых, и это только усиливает его чувство одиночества. В результате мужчина решается рискнуть, и будь что будет.

Таким образом, на стадии преконтакта происходит процесс рождения и осознания актуальной потребности. Естественно, он требует чувствительности, рефлексии, умения распознавать свои переживания, слышать себя и свои истинные желания.

Стадия преконтакта условно заканчивается, когда человек осознал, в чем он нуждается, и переходит к действиям, направленным на удовлетворение этой нужды.

Согласно теории поля Курта Левина, из всего многообразия элементов окружающей среды мы неосознанно фокусируемся на тех, которые соответствуют нашей актуальной потребности. Это значит, что, если вы снова и снова сталкиваетесь с похожими ситуациями, то пора задуматься, какую свою актуальную потребность вы пока не осознаете.

Так, гуляя по одной и той же улице, голодный человек будет замечать вывески ресторанов и витрины продуктовых магазинов, девушка, начинающая задумываться о материнстве – видеть беременных, влюбленный человек – целующиеся парочки, замотанный работой – рекламу туристических путевок и т. д. Причем если девушка еще не осознала, что хочет ребенка, то она будет воспринимать такой «бум» беременных вокруг с удивлением, как некое магическое совпадение.

Если же речь идет о неосознанной внутренней борьбе двух противоречивых потребностей, то из всего многообразия окружающего мира мы будем попадать в ситуации внешнего конфликта, обыгрывающего наше внутреннее противоречие. Это правило лежит в основе сюжета любой истории: внутренний конфликт героя овнешняется в сюжете.

Стадия преконтакта совпадает с первыми этапами структуры сюжета по Воглеру: герой живет в привычном мире, в котором уже назрел кризис и у героя есть потребность. Однако он еще этого не осознает – мотивация к изменениям приходит к нему через внешние события, зов к приключению.

Здесь важно сделать ценную ремарку, напомнив, что потребность не осознается героем, поэтому в данном случае он отправляется в путешествие за достижением внешней цели, хотя, сам того не понимая, движется к реализации своей внутренней потребности.

Извечный внутренний конфликт между потребностью в изменениях и потребностью оставить все как есть разыгрывается во внешней ткани сюжета. Так, архетипический Хранитель порога (Привратник), которого встречает герой в начале путешествия, олицетворяет наше сопротивление изменениям. Любопытно, что, в отличие от психоанализа, в котором аналитик вступает в конфронтацию с сопротивлением пациента, в гештальт-терапии оно поддерживается терапевтом. Концепция поддержки сопротивления означает, что нужно просто позволить выразить его целиком и тогда оно перестанет останавливать человека, освободив пространство для интенции к изменениям. Этот принцип в драматургии выражается в правиле «сделать соперника союзником», что и происходит с Привратником, который в итоге часто помогает герою отправиться в путешествие.

 

5.3.2. Контактирование

Контактирование (Contacting) – это фаза активного взаимодействия человека с окружающим миром, которое направлено на удовлетворение возникшей потребности. Когда потребность осознана, она становится желанием и человек обращается к среде в поисках внешнего объекта, который удовлетворит это желание. Объект и становится целью, к достижению которой устремляется человек. Выбрав, чем и как лучше утолить свою нужду, он отправляется на поиски нужного объекта и вступает с ним во взаимодействие.

На пути к цели зачастую нужно преодолеть множество препятствий, разрушить барьеры, внешние и внутренние, рискнуть получить новый опыт. На это нужна энергия, здоровая агрессия, которая позволяет переконфигурировать окружающую среду «под себя». Если человек правильно распознал свою истинную потребность, она добавляет ему этой энергии. Когда мы чего-то очень хотим и потребность эта истинна, мы готовы преодолевать преграды на пути к цели. Если желание и цель «не наши», привнесенные извне, то и мотивации мало, и энергии недостаточно, мы пасуем перед первым даже незначительным препятствием.

В нашем первом примере вы, осознав голод, на фазе контактирования отправляетесь на кухню в поисках еды. И там вы, например, обнаруживаете, что доносившиеся ароматы не что иное, как приготовленный вашим партнером омлет, остатки которого он с аппетитом доедает. Тогда вы открываете холодильник и начинаете изучать его содержимое, выбирая, чего вам больше хочется. Нужно решить: сделать бутерброд с завалявшимся сыром, перекусить яблоком, пожарить яичницу, заказать пиццу или вовсе отправиться в ресторан. Вы видите, что за окном хорошая погода, на первом этаже вашего дома есть отличное кафе с летней верандой, вы достаточно голодны для полноценного обеда, к тому же в кафе так приятно продолжить чтение книги. И вы, приняв решение, переодеваетесь, идете в кафе, из меню выбираете наиболее привлекательные для вас сейчас блюда и в предвкушении ожидаете заказ. Ваше желание поесть уже настолько сильно, что вы не можете сосредоточиться на чтении – ваше внимание постоянно переключается на тарелки с едой, которые приносят другим посетителям кафе. Ваша потребность в пище насыщена большим количеством энергии – все ресурсы организма мобилизовались вокруг этой нужды.

Во втором примере наш свободный мужчина, осознавший потребность в отношениях, начинает думать, как и где найти себе пару. Существует множество вариантов: пригласить в кафе кого-то из старых знакомых или коллег по работе, пойти в ночной клуб и познакомиться там, зарегистрироваться на сайте знакомств и начать ходить на свидания. Последний вариант кажется ему наиболее безопасным. Зарегистрировавшись в приложении, он сталкивается в анкете с вопросом, каких отношений он ищет. Это заставляет его внимательнее проанализировать ситуацию и углубить понимание потребности. Прислушавшись к себе, он осознает, что для серьезных отношений и создания новой семьи пока, пожалуй, рановато. А вот флирт, легкий роман – самое то. Пожалуй, даже одного свидания на данный момент ему будет достаточно, а после он уже разберется, чего ему хочется. Теперь ему необходимо определиться с тем, какая девушка подходит для этих целей. Немного напуганный таким механистичным и циничным подходом к поиску партнера в современном мире, он начинает листать анкеты разных девушек и вдруг натыкается на свою бывшую однокурсницу. Он вспоминает, что девушка была ему симпатична в свое время, но он тогда так и не решился ухаживать за ней. А с его экс-женой они были знакомы с самого детства, и она сама проявляла много активности в попытках завязать с ним отношения. Сейчас же ему предоставляется шанс рискнуть и сделать шаг самому. Набравшись смелости, он приглашает однокурсницу в кафе, в котором их курс тусовался в студенчестве. В назначенный день, испытывая волнение, предвкушение и тревогу из-за неуверенности в себе, мужчина отправляется на встречу.

Как видно из этих примеров, фаза контактирования включает в себя череду выборов и действий, необходимых для удовлетворения потребности. В зависимости от потребности и возможностей окружающей среды эта фаза может происходить очень быстро, а может длиться продолжительное время, в течение которого человек сталкивается с рядом препятствий, вынуждающих его менять способ достижения цели. По сути, эта фаза представляет собой путешествие, в которое отправляется человек в поисках того, что может удовлетворить его потребность. Если же речь о двух конфликтующих потребностях, все значительно усложняется.

 

5.3.3. Полный контакт

Полный, или финальный, контакт (Full-contact, Final-contact) – фаза встречи с объектом удовлетворения потребности, слияние с ним. Границы между человеком и окружающей средой растворяются. Человек впускает в себя из окружающей среды то, чего ему не хватало, в чем он нуждался, и это привносит изменения в мир его опыта. Энергия на этом этапе максимальная, это кульминация контакта. Например, данной фазе в цикле сексуального контакта соответствует оргазм.

В первом примере вам наконец приносят заказ и вы набрасываетесь на еду. В этот момент исчезает разделение между вами и пищей – вы сливаетесь, становитесь единым целым. Разрушая пищу, перерабатывая ее зубами и заглатывая, вы присваиваете и делаете собой то, что только являлось окружающей средой, – еда становится частью вашего организма.

Во втором примере наш истосковавшийся по флирту холостяк встречается со своей бывшей однокурсницей. Они хорошо проводят вечер, смеются, флиртуют, делают друг другу комплименты, перебираются в клуб, танцуют и в танце страстно целуются. На какой-то период два их «Я» превращаются в единое «Мы» – они обнимаются, обмениваются энергией, границы между ними ослабевают, растворяются, а в поцелуе это происходит на телесном уровне, вплоть до обмена физиологическими жидкостями. Каждый из них в процессе этого контакта обогащается новым опытом, впуская его в свой привычный мир.

Полный контакт между людьми насыщен спонтанностью и новизной, поскольку подразумевает выход за привычные пределы, растворение границ для слияния с желаемым объектом, необходимость отпустить себя, рискнуть получить новый опыт. Если полный контакт происходит, то он меняет человека, обогащает и расширяет его представление о себе.

 

5.3.4. Постконтакт

Постконтакт, или ассимиляция (Post-contact), – стадия выхода из контакта, переваривания полученного опыта и интеграции его в свою привычную жизнь, установление нового баланса. Энергетический уровень контакта с этой потребностью падает. Параллельно может начинать вызревать фигура другой потребности, начинающей новый цикл контакта. Процесс нашего контакта с окружающей средой по удовлетворению различных потребностей непрерывен: одна потребность сменяет другую, многие из них существуют параллельно, некоторые конфликтуют между собой. Об этом речь пойдет ниже.

В первом случае все просто. Насытившись, вы снова становитесь собой, ваши границы восстанавливаются: вы – отдельно, остатки еды – отдельно. Энергия вашего организма направлена на переваривание, установление нового баланса – полезные вещества будут усвоены, лишние или неполезные – выдворены за пределы границ организма, выделены обратно в окружающую среду. Вы теряете интерес к еде, или, формулируя в рамках гештальт-подхода, фигура разрушается, отходит в фон. Вместе с тем в ожидании счета вы снова увлеченно погружаетесь в книгу – это становится вашей актуальной потребностью «здесь-и-сейчас».

Во втором случае свидание окончено, мужчина возвращается домой, осмысляя новый опыт. Он с улыбкой вспоминает тронувшие его моменты, актуализирует знания о себе, отмечает в себе что-то новое: например, за годы брака он, оказывается, не разучился ухаживать за женщинами, а еще ему никто раньше не говорил, что он здорово танцует. Он также осознает, что хочет пригласить эту девушку на второе свидание. Его уверенность в себе вырастает, и в мыслях о будущем появляется оптимизм. Зайдя напоследок в круглосуточный супермаркет у дома, мужчина ловит на себе заинтересованный взгляд симпатичной соседки, которая раньше просто проходила мимо, автоматически здороваясь.

 

5.3.5. Драматургический смысл цикла контакта

На фазе преконтакта фигурой являются телесные ощущения и переживания, на фазе контактирования фигурой становится окружающий мир, а на фазе полного контакта – другой человек. Удовлетворение важных потребностей личности невозможно без других людей. В постконтакте фигура разрушается и уходит в фон.

Приведенное выше описание цикла контакта и жизненные примеры его прохождения подразумевают условно «здоровую» ситуацию, не отягощенную сильными внутренними конфликтами человека и соответствующими им внешними препятствиями. Если бы мы так легко реализовывали все свои потребности, жить стало бы намного проще, но нам не о ком было бы писать книги и снимать кино. Будем откровенны: фильм про холостяка из нашего примера с треском провалился бы в прокате.

Прохождение всего цикла контакта – идеальная ситуация, в которой человек свободен от внутренних рамок и противоречий, спонтанно и творчески выстраивает жизнь, хорошо распознает свои насущные желания и нужды, гибко адаптируется к окружающей среде, каждый раз изобретая новый, уникальный способ удовлетворения каждой потребности.

Как можно увидеть из логики развития процесса контакта, на каждой фазе цикла человеку необходимы различные способности. Для того чтобы полноценно жить и развиваться за счет успешного удовлетворения своих актуальных потребностей, необходимо быть чувствительным, распознавать собственные ощущения, чувства и потребности, отличать свои истинные потребности от ложных, привнесенных извне (преконтакт), идти навстречу своим желаниям, разрушать препятствия, рисковать и приближаться к другому человеку, вступать в отношения, гибко перестраиваться в процессе, выбирать из возможностей среды (контактирование), отдаваться, растворяя границы своего «Я» (полный контакт), отступать, выходить из контакта, интегрировать полученный опыт, ценить важное, отвергать ненужное (ассимиляция). Все эти способности обеспечивают полноценный, качественный, глубокий контакт человека с жизнью.

Психотерапия занимается тем, что помогает человеку улучшать качество контакта с людьми и окружающим миром, делать это взаимодействие более творческим, естественным, насыщенным, энергетически заряженным, позволяющим распознавать и удовлетворять актуальные потребности во всей полноте.

Если процесс удовлетворения потребности проходит полный цикл, то этот цикл отходит в фон, насыщая и обогащая его. Если же цикл контакта по разным причинам прерывается, то незавершенная ситуация остается в фоне, оттягивая на себя часть жизненной энергии. Чем больше прерванных циклов (незавершенных гештальтов) у человека в фоне, тем больше энергии они оттягивают на себя и тем меньше жизненных сил у него остается на жизнь «здесь-и-сейчас». Из-за этого страдает качество его контакта с жизнью, и тем больше новых прерываний возникает в процессе взаимодействия с миром. Получается замкнутый круг.

Согласно циклу, потребность, будучи осознанной, перерастает в желание, для которого затем находится подходящий внешний объект, который и становится целью. Как уже упоминалось в предыдущих главах, потребность, желание и цель совпадают только в условно здоровой ситуации. В драматургии потребность и желание героя – это разные вещи.

Если рассматривать цикл удовлетворения внешнего желания героя, то такой цикл и составляет основу его внешнего путешествия, плотно перекликаясь со структурой развития сюжета.

Цикл контакта можно применить для всего сюжета, и в то же время для каждой цели или каждого пункта плана нужен свой цикл. Часто даже внутри одной сцены процесс контакта проходит свой небольшой цикл, связанный с содержанием этой сцены.

Если же говорить о цикле удовлетворения истинной потребности героя, то большую часть фильма по отношению к этой потребности герой находится на фазе преконтакта, поскольку не осознает ее. И только когда случается самооткровение (прозрение), герой переходит на стадию контактирования и далее по фазам. То есть цикл удовлетворения потребности героя активизируется ближе к третьему акту, и эмоциональный пик как раз приходится на кульминацию фильма.

Пройти весь цикл контакта – чаще всего основная задача героя. Только так он может реализовать свою истинную потребность и стать властелином двух миров.

Однако на пути этой реализации, на каждой из описанных стадий цикла контакта возможны определенные механизмы прерывания – невротические способы контакта, которые препятствуют удовлетворению истинных потребностей человека. Они формируются как результат прошлой адаптации человека к различным сложным жизненным ситуациям. Это своеобразная броня, которая делает человека ригидным и неповоротливым. Механизмы прерывания контакта – это способ творческого приспособления, который когда-то спасал человека от страданий, а в итоге стал шаблонным и единственно возможным способом взаимодействия с миром, препятствующим удовлетворению актуальных потребностей и психологическому росту.

Эти механизмы удобно использовать для разработки более глубокого психологического портрета героя, поскольку они описывают внутренние препятствия на пути к цели – те изъяны, которые герою нужно преодолеть в процессе путешествия.

Если мы вернемся к измерению «кино и зритель» (см. главу 1), то зритель при просмотре фильма тоже вступает в контакт с происходящим на экране. Процесс этого контакта проходит все те же описанные фазы, достигая максимальной точки в кульминации. Или этого не происходит, и контакт обрывается на каком-то из этапов.

Если все же полный контакт происходит и границы между зрителем и фильмом растворяются, то история проникает в зрителя, меняет его, оставляет долгое послевкусие, которое остается с человеком и трансформирует что-то в фоне его жизни.

Существует множество примеров, когда просмотр фильма помог пережить сложные жизненные события или решиться на важные жизненные изменения. Вы тоже наверняка можете вспомнить фильмы, которые изменили вас, повлияв на вашу личность и даже на вашу судьбу.

Такой глубокий контакт зрителя и фильма возможен в том случае, если история затрагивает важные темы и резонирует с внутренними переживаниями, неразрешенными конфликтами или актуализирует ценные пласты опыта зрителя. Важно, чтобы фильм помогал зрителю вместе с героями приблизиться к более искреннему и аутентичному способу проживать свою жизнь, преодолевать внутренние препятствия, высвобождать витальность и энергию, запертую в «недопрожитых» переживаниях, остановленных процессах и незавершенных ситуациях.

Если герой в процессе фильма преодолевает невротические механизмы, то и зритель вместе с ним продвигается к эмоциональной кульминации и полному контакту со своими переживаниями и с миром.

 

Механизмы прерывания контакта – это невротические процессы, нарушающие естественное контактирование организма с окружающей средой. Приведенная в этом параграфе концепция на глубоком психологическом уровне описывает, какими разными способами человек способен прерывать процесс удовлетворения своих истинных потребностей. Каждый из описанных невротических механизмов может лежать в основе драматургических изъянов героя или стать хорошими дополнительными штрихами к его психологическому портрету.

Каждой фазе контакта соответствуют свои механизмы. Основные из них – это конфлюэнция, интроекция, проекция, ретрофлексия, эготизм.

 

5.4.1. Конфлюэнция

Конфлюэнция (слияние) – это механизм прерывания контакта, при котором стирается граница между «Я» и «не-Я», между человеком и окружающей средой / другими людьми. «Я» как будто растворяется, а вместе с ним – и личные желания, чувства, переживания, потребности. В речи вместо «Я» употребляется местоимение «Мы».

В некоторых ситуациях такое слияние является совершенно естественным и здоровым процессом. Патологическим оно становится, когда превращается в главный способ построения отношений человека с миром, лишающий выбора и препятствующий осознанию и реализации потребностей.

Примером здоровой конфлюэнции является слияние матери с новорожденным младенцем. Это эволюционный механизм, без которого невозможно выживание малышей. Матери младенцев часто говорят: «Мы покушали», «Мы покакали», «Мы хорошо поспали», имея в виду не себя, а ребенка: «Я» младенца еще не сформировано, а «Я» матери подавляется как необходимое условие полного посвящения себя уходу за малышом. Главная потребность здесь – выживание и развитие малыша, и слияние обеспечивает эту потребность в полной мере.

Еще одно проявление здорового слияния – это влюбленная пара на первом этапе отношений. Конфлюэнция в этом случае тоже является необходимым эволюционным механизмом: для составления пары и продолжения рода различия между двумя должны быть стерты. Этот механизм заложен в нас природой на самых глубоких уровнях физиологии и психики: яйцеклетка и сперматозоид должны слиться и стать единым целым, чтобы зародить новую жизнь. В начале отношений мы концентрируемся на том, что нас объединяет, на сходстве друг с другом, игнорируя различия и расхождения. Под сильнейшим действием определенных гормонов мы стираем границы между нами, сливаемся с любимым в счастливом «Мы». Это абсолютная норма начала отношений и создания диады. Если каждый ставил бы свое «Я» в приоритет, больше всего заботясь о собственных границах и интересах, пары распадались бы вскорости после знакомства и человечество бы вымерло.

Как уже упоминалось в одной из предыдущих глав, слияние также является естественным способом отношений для общества в период войны: индивидуальные желания и нужды членов социума подавляются, всех объединяет общая насущная потребность – выживание.

Во всех этих примерах слияние способствует удовлетворению актуальных в конкретный момент потребностей, а значит, является творческим приспособлением – адаптивным и жизнеспособным.

Конфлюэнция становится патологической, когда для дальнейшей полноценной жизни и развития человека на первый план должны выходить индивидуальные потребности, но этого не происходит. «Мы покакали» умиляет в случае с трехмесячным малышом, но вызывает неприятие и шок, когда речь идет о 40-летнем «сыночке».

Если слияние как способ отношений с миром превращается в привычку, а человек так и не проходит сепарацию, то он не обнаруживает свои границы и не формирует собственное «Я». Чтобы жить в слиянии, он учится блокировать свою чувствительность, игнорировать различия, становится глухим к своим потребностям и может существовать, только если ассоциирует себя с «Мы».

Если обратиться к циклу контакта, то прерывание происходит еще в самом начале фазы преконтакта (рис. 5.2): ощущения не распознаются, сигналы блокируются, потребность не выделяется, энергия и возбуждение не растут. То есть процесс удовлетворения своих потребностей не происходит – человек попросту не умеет их выявлять. В психологическом смысле он попросту не проживает свою жизнь.

Очень частая для постсоветских стран история – семья, состоящая из матери-одиночки и ребенка. Поскольку в семье нет здорового треугольника и в нужный момент мама не переключается на папу, то ее связь с ребенком не ослабевает и они продолжают существовать в слиянии. Бывает и наоборот: папа есть, но мама плотно слита с малышом, и через несколько лет, если ситуация не меняется, папа устает жить на периферии семейной системы и уходит из семьи вместо того, чтобы попытаться что-то изменить. Уход отца только усугубляет ситуацию – мать «утоляет» свое одиночество ребенком, который становится ее символическим партнером. Такое бывает и в полных семьях, где папа остается на периферии, дистанцируется от жены с ребенком, которые образуют симбиоз на долгие годы. Мне не раз приходилось слышать от мам фразы: «Мы закончили школу», «Мы поступили в институт», «Мы вышли на новую работу». Для матери жизненно важно сохранять это «мы» – она за долгие годы разучилась жить своей жизнью, и отделение ее страшит. Для выросшего же ребенка продолжать это слияние – значит отказаться от своей жизни, психологически «умереть».

Ребенку, растущему в условиях конфлюэнции, попросту небезопасно проявлять свои индивидуальные потребности, и слияние становится творческим приспособлением в его отношениях с мамой – его чувствительность к своим эмоциям и желаниям «отмирает» за ненадобностью. Цена за индивидуацию высока – часто речь идет о здоровье и даже о жизни матери.

Отношения в слитой паре регулируются связкой чувств «вина/обида». Как только один делает попытку выхода из слияния, второй тут же пытается вернуть его обидой: первый сразу чувствует вину, и чаще всего это останавливает его отделение.

Обида и апелляция к чувству вины может носить разные формы, например выглядеть как сердечный приступ. Сколько матерей начинают тяжело болеть, когда их дети делают попытки сепарации. Это культурные коды постсоветского пространства с коммунальным прошлым, в котором понятия «границы» попросту не существовало. Увы, во многих семьях по умолчанию «уйти в свою жизнь» означает «убить мамочку».

Поскольку зачастую вертикальная сепарация (отделение от родителей) не происходит, а жить как-то надо, то ребенок, став взрослым, попросту «перепрыгивает» из одного слияния в другое, то есть сразу заключает брак. Естественно, не обретя своих границ, он любые значимые отношения выстраивает по типу слияния, образуя новое «Мы» с супругом. Мать, как правило, не смиряется с такой ситуацией, вступая в жесткую конкуренцию с мужем или женой своего великовозрастного ребенка. Мне известно много анекдотических и одновременно трагичных примеров таких слитых отношений.

В одном случае мать после совместного ужина, выждав полчаса, «чтоб наверняка», распахивала дверь в спальню молодых супругов, врываясь с вазой фруктов: «Я вам витаминки принесла. Ох, открою окно, как у вас тут душно… Вася, слезь с моей дочери – ты же ее раздавишь, она у меня хрупкая, а ты вон какой боров!»

В другом случае мать предпочитала оставлять дверь в туалет открытой и беседовать в процессе его использования со своим сыном, который садился снаружи на стул рядом с дверью, – так у них с детства было принято. И обоих очень удивляла негативная реакция на это со стороны жены сына.

Давайте рассмотрим, что происходит с человеком, который выстраивает отношения с миром по типу слияния. Такой человек не проживает «свою» жизнь, так как не сформировал собственную автономию и всегда является частью чего-то большего, растворяется в потоке общих интересов и желаний. Он плохо знает себя и живет без энергии, на монотонно низкой ноте, ему неведомы драйв и радость, он ничего не хочет и его ничто не возбуждает. Это история из разряда «все побежали, и я побежал»: он плачет не потому, что ему грустно (он на самом деле не знает, что он чувствует), а потому, что плачет кто-то рядом, и смеется не потому, что ему смешно, а потому, что вокруг все хохочут. Он не выделяется из окружающей среды, сливается с ней.

Существует такое понятие – алекситимия, которое обозначает неспособность человека распознавать свои телесные ощущения, эмоции, внутренние переживания, узнавать и называть свои чувства. Вторичная (приобретенная) алекситимия есть результат длительного пребывания в условиях, когда выделяться из окружающей среды было небезопасно. Алекситимия лежит в основе многих расстройств – избыточного веса, зависимостей от психоактивных веществ, психосоматических заболеваний.

У человека, для которого слияние становится привычным способом контакта, отделенность вызывает большую тревогу. Он не умеет быть сам по себе, отдельно от кого-то, и в итоге не выстраивает отношения, а буквально прыгает в них, стремясь из-за тревоги «проскочить» постепенное сближение. Он не дает себе возможности присмотреться к другому и права сказать себе: «Нет, мне это не подходит». Любое «нет» обозначает границы, а в слиянии границы растворены. В итоге он нередко оказывается в мучительных отношениях, но выйти из них не может, поскольку не умеет существовать отдельно. Он всегда находит систему, в которой можно раствориться.

Человек, ищущий кого-то или что-то, с кем/чем можно слиться, – идеальный кандидат на роль участника секты. Массой управлять проще, чем отдельными индивидами: толпа растворяет «Я» каждого своего участника. Это помогает выживать обществу в период войны. Однако такая модель нежизнеспособна в долгосрочной перспективе, если речь идет о развитии и росте. Как мы помним из предыдущих глав, после Второй мировой войны западное общество рвануло в нарциссический полюс, бурно отстаивая ценности независимости и личностного роста каждого члена общества.

Поскольку слитым обществом проще управлять, то очень удобно для этих целей всегда находиться в какой-либо войне и поддерживать идею внешнего врага.

Представьте себе среднестатистического жителя Северной Кореи: для него смертельно опасно выделяться из массы. Чтобы выжить физически, ему нужно умереть психологически, уничтожив любые зачатки чувствительности к собственным нуждам. Он творчески приспособился, чтобы выжить в той среде, в которую помещен. Самые сильные эмоции в его жизни – это коллективные, массовые эмоции. Вспомните видео, на которых северокорейский народ оплакивает смерть Ким Чен Ира – такое эпического размаха горе редко где можно увидеть. Разве что в хрониках смерти Сталина. Коллективное событие сопровождается аффектами невиданной силы.

Подобный опыт слияния во взрослой жизни переживает каждый из нас – футбольные болельщики на стадионе, орущие от невероятного счастья в момент, когда их сборная забивает гол; зрители в кинотеатре, в едином порыве визжащие от страшной сцены на фильме ужасов; да просто все мы, когда происходит большое трагическое событие – падение пассажирского самолета, пожар с большим количеством жертв. Мы сливаемся в едином переживании, растворяемся в нем. Да и в повседневной жизни каждому из нас в моменты стресса нужно это слияние, уютное переживание «Мы», в котором можно спрятаться, как в домике, которое окутывает нас и растворяет ощущение границ, как ванна с водой температуры нашего тела. Нам всем необходимо время от времени потерять собственное «Я»… чтобы отдохнуть, вернуться к себе и идти дальше. Но представьте себе человека, для которого подобный способ жизни основной.

Это идеальный герой антиутопии про тоталитарное государство. Такой персонаж не личность, но функциональный винтик в общем механизме. Только для того, чтобы стать героем, ему придется в ходе сюжета начать выделяться из среды, преодолеть этот невротический способ, разорвать слияние и пройти путь сепарации. В этом и заключается драматическая арка героя антиутопии. Ставки в таком сюжете высоки – выделяться в слитой системе смертельно опасно, причем опасность исходит от людей, от которых ты еще недавно не отличался.

«1984», «451 градус по Фаренгейту», «Бразилия», «Матрица», «Лобстер», «Рассказ служанки» и многие другие фильмы и сериалы построены на арке выхода из слияния. Причем такой тип историй будет вызывать резонанс не только среди зрителей стран с тоталитарным прошлым. Борьба с диктаторским режимом или монолитной бездушной системой – символическая проекция конфликта сепарации ребенка от родителя, который актуален для каждого из нас. Любая власть – это родительская фигура.

Возможны и другие конфигурации сюжетов про героя и слитые системы. Так, часто драматическая предпосылка заключается в том, что героя из обычного мира помещают в слитое общество (общину), где его границы должны быть стерты, а личность – разрушена. Например, в фильме «Лекарство от здоровья» Гора Вербински главный герой приезжает в санаторий за директором своей компании, чья подпись нужна для завершения сделки. Однако санаторий оказывается тоталитарной общиной, где из людей делают биоматериал для личных целей главы лечебницы. На противостоянии героя попыткам системы поглотить его построены перипетии сюжета, параллельно он реализует свою внутреннюю потребность – пробудиться к жизни.

Или противоположный пример, где сюжет выстраивается на том, что член слитой общины попадает в обычный, привычный нам мир. Так, в романе Чака Паланика «Уцелевший» герой, выживший после массового суицида в поселении амишей, попадает в свободолюбивое американское общество и на этой предпосылке выстраивается увлекательнейший сюжет его трансформации.

У героини «Зоологии» Твердовского и вовсе отрастает хвост, который становится поводом начать сильно запоздавший сепарационный процесс.

Истории, рассказывающие про героя, который преодолевает конфлюэнцию и обретает границы, резонируют со зрительским страхом слияния и поглощения и либо перекликаются с опытом сепарации, которая есть в прошлом у большинства зрителей, либо актуализируют внутренний конфликт у тех, для кого сепарация – это актуальная и еще не завершенная задача.

Большим драматургическим потенциалом также обладают любовные истории о слитых парах. Что же происходит в отношениях, в которых контакт выстраивается по типу слияния?

Модель «Я – это ты, ты – это я, и никого не надо нам» хороша для начала отношений, когда двое не могут надышаться друг другом и никто другой им не нужен. Сладостное слияние часто является счастливым финалом любовных историй, которые заканчиваются по типу «и жили они долго и счастливо». Однако отношения только начинаются, это первая их стадия. А дальше по логике должна наступить стадия дифференциации: когда пара составлена и первый «медовый» период проходит, на первый план выходят различия, индивидуальные особенности и предпочтения каждого. Здесь выясняются несовпадения во взглядах, интересах, противоречия – и это абсолютно нормально и даже хорошо.

К сожалению, многие пары воспринимают это как сигнал «любовь прошла, пора расстаться», и люди начинают выстраивать новые отношения, которые так же распадаются после «медового» периода. Формируется «серийная моногамия» – современная стратегия отношений, при котором человек остается верен текущему партнеру, но меняет партнеров одного за другим в поиске заветного рая.

На самом деле стадия дифференциации – здоровый процесс, в котором каждому партнеру важно заново обрести себя, вспомнить о своей индивидуальности, о своих личных потребностях, чтобы не приносить их в жертву единению. На этом этапе «Мы» снова распадается на «Я» и «Ты», и здесь паре предстоит пройти процесс нового знакомства друг с другом, открыть новые черты, договориться о такой форме отношений, в которой индивидуальные интересы каждого будут по возможности учтены.

Дифференциация проходит через кризис – конфликты, которые являются нормальным этапом поиска нового баланса. Если паре удается пройти через этап дифференциации, она обретает подлинную близость, когда два уникальных, разносторонне развитых человека, каждый со своими интересами и увлечениями, выбирают идти по жизни вместе.

Таким образом, первоначальное «Мы» должно распасться на «Я» и «Ты», чтобы в итоге прийти к «Я» + «Ты» – союзу, обогащающему обоих, обладающему большой прочностью и потенциалом для роста и развития.

Далеко не все отношения проходят эти стадии. И распад пары на этапе дифференциации не худший сценарий. Куда более патологичным становится вариант, при котором пара остается вместе, но всячески избегает выхода из слияния, игнорируя различия и «заметая под ковер» противоречия.

В таком случае слияние, которое поначалу было раем, превращается в удушливые, тяжелые, зависимые отношения. Как уже упоминалось выше, они поддерживаются связкой чувств «вина/обида». По правилам слитой пары ты виноват в любой попытке пожелать чего-то лично для себя, а я – невинная жертва твоего поведения. В этой конфигурации речь не идет о любви и близости – партнеры находятся вместе, потому что боятся, что по-отдельности им будет еще хуже. Чаще всего в опыте партнеров нет успешной истории сепарации от родителей, которая бы научила их формуле «Я ушел в свою жизнь – и ничего, все выжили. Мама не умерла от горя, я не разрушился от вины, а жизнь и наши отношения со временем стали даже лучше». Поскольку задачи сепарации не реализованы, то и личная автономия не сформирована и разрыв даже мучительных отношений страшит.

Сепарационная агрессия, которая присуща каждому из нас, является основным источником индивидуального роста и развития, в слитой паре будет подавляться и накапливаться.

В «лучшем» случае агрессия, настоящей целью которой является сепарация внутри пары, будет находить выход в виде систематических скандалов, делающих жизнь в паре мучительной, но вполне выносимой за счет бурных примирений после очередного аффекта.

В тяжелых случаях подавленная агрессия выливается в более дисфункциональные симптомы – если невозможно уйти от человека, то можно уйти во что-то еще: в болезнь, употребление алкоголя или наркотиков, в компьютерные или азартные игры, адюльтер.

Частым симптомом слитой семьи, в которой супруги не разрешают противоречия, а как бы не замечают их и любая попытка прояснения границ чревата психологическим наказанием, становится болезнь ребенка – она цементирует слияние родителей и одновременно снимает необходимость выяснения отношений. Например, во многих статьях и книгах по семейной терапии описаны случаи энуреза у ребенка как классического симптома дисфункциональных отношений между родителями (речь идет не о малыше, а о ребенке постарше).

Механика формирования и закрепления такого симптома проста. Вот один из частых вариантов: отношения между мужем и женой натянуты, интимность давно ушла, сексуальные отношения сошли на нет. Супруги находятся в так называемой холодной конфлюэнции (близость и тепло отсутствуют, но пара все равно слита, а любые попытки дифференциации или прояснения отношений опасны, поскольку быстро перетекают в непродуктивные скандалы). Сексуальная сфера – одна из самых непростых, и проблемы в интимной жизни обходят стороной чаще, чем какие-либо другие. Между супругами растет напряжение, поскольку длительное отсутствие секса воспринимается как нечто ненормальное. Это напряжение копится, так как не имеет «легитимного» выхода. В какой-то момент ребенок ночью не просыпается в туалет и мочится прямо в кровать. Это бывает с каждым малышом, но в такой семейной системе мать неосознанно начинает контролировать этот процесс – она чаще просыпается, чтобы проверить, не мокрый ли ребенок. Малыш воспринимает такое активное внимание как позитивное подкрепление и замечает, что, чем чаще он писает в кровать, тем чаще мама рядом. Со временем она и вовсе перебирается из супружеской постели в комнату ребенка или ребенок переселяется в кровать матери, а отец переходит в другую комнату. Таким образом, симптом занимает свое прочное место в семейной системе. Супруги неосознанно вздыхают с облегчением – отсутствие сексуальной жизни наконец находит легальное и даже в чем-то благородное объяснение: у их ребенка проблема, тут не до секса. А проблема тем временем никак не уходит – она актуальна до тех пор, пока «помогает» родителям поддерживать холодную конфлюэнцию без попыток разрешить накопившиеся в паре сложности.

В еще более патологических случаях в слитой паре накопленная агрессия выливается в насилие. Причем, согласно одному из законов семейных систем, чем более слабы и проницаемы внутренние границы системы, тем жестче внешние. Слитая пара, в которой у партнеров все общее и нет личных границ, обладает железобетонными границами по отношению к внешнему миру. В их отношения ничто не может проникнуть извне, и ничто из их пары не просочится наружу. А это значит, что о тяжелом насилии в семье зачастую не знает никто из окружающих. Снаружи все выглядит романтично: супруги все время и везде вместе, ну просто два влюбленных голубка! Типичный пример такой пары – Селеста и Перри Райты из сериала «Большая маленькая ложь». Весь городок завидует их семейному счастью, а тем временем внутри семьи разворачивается настоящая трагедия: он избивает ее снова и снова, она страдает, но не может уйти, и происходящее возбуждает обоих. Супруги мучают друг друга, но никак не могут расстаться, снова и снова проходя круги ада в заточении душного слияния.

Сугубо психопатологический, а вовсе уже не невротический пример – кровавая трагедия в «Антихристе» Ларса фон Триера. Ужас в том, что Антихриста символизирует младенец, который своим рождением врывается в диаду, разделяя мать и отца, – это частый страх слитых партнеров, задумывающихся о ребенке. Но слияние матери с младенцем напрямую конфликтует со слиянием ее же с мужем. Слитая пара не терпит третьего – и младенец должен умереть, он выпадает из окна в момент страстного секса родителей. Его смерть совпадает с оргазмом матери. Позже выясняется, что трагическая «случайность» не что иное, как результат пассивной агрессии матери, которая ранее так же «случайно» систематически путает левый и правый ботиночек малыша, тем самым причиняя ему боль. Муж везет убитую горем жену в их загородный дом, который символически называется «Эдем» – пара словно возвращается в первозданный рай, где их снова только двое. Но не тут-то было! Ярость, вырывающаяся наружу, превращается в кровавое членовредительство и убийство в финале.

Ярким примером патологических последствий слитых отношений является также драма, разворачивающаяся в «Пианистке» Михаэля Ханеке. Героиня Изабель Юппер находится в удушливых слитых отношениях с собственной матерью, с которой она до сих пор спит в одной кровати, несмотря на далеко не юный возраст. Не реализованная годами сепарационная агрессия разрывает героиню изнутри – она режет свое тело, причиняет физический вред другим, вступает со юным учеником в патологические отношения, построенные на насилии и самоповреждении. Удивительным символизмом проникнута сцена, в которой героиня реализует свою главную фантазию – заняться бурным и громким сексом прямо дома, наглухо заперев мать за соседней дверью. Вот уж поистине творческое приспособление, позволяющее реализовать две противоречивые потребности: остаться с матерью и при этом обрести границы.

Все приведенные выше примеры патологичны, в них рассказываются истории уже не невротического, а пограничного и психотического уровней. Вместе с тем они прекрасно иллюстрируют, каким драматургическим потенциалом обладают истории слитых отношений.

В целом для нашей постсоветской культуры слияние является очень распространенным способом выстраивания отношений, и такое понятие, как «границы», неведомо большинству населения до сих пор, особенно в маленьких городках. Более того, инакомыслие воспринимается как предательство – это типичный симптом слитых систем.

Коммунальное прошлое, извечный «квартирный вопрос» привели к тому, что проживание молодого человека на отдельной территории – это что-то из ряда вон выходящее. В итоге большинство молодых людей не проходит стадии монады (отдельной, автономной жизни) перед вступлением в брак, из родительской семьи перекочевывает в супружескую. При этом часто молодожены живут на одной территории с родителями одного из супругов. Но даже если они находят способ жить отдельно, это автоматически не сепарирует их от родителей. Многие психологическую сепарацию подменяют территориальной, но мощная пуповина продолжает связывать не повзрослевших взрослых с родителями и на расстоянии в тысячи километров.

Ошибочно также считать, что сепарация – это разрыв отношений. Наоборот: разрыв отношений часто является способом избегания прохождения процесса сепарации. Прекратить общение с родителями не значит стать взрослым. Процесс сепарации можно проходить, живя вместе с родителями: естественно, это намного сложнее, чем отделяться, живя отдельно. Смысл процесса – в обретении себя, в развитии умения распознавать собственные желания, отстаивать свои интересы и реализовывать потребности, выстраивая жизнь вне рамок душного «Мы».

Все это наши культурные коды, поэтому вопросы сепарации от родителей, поиска своего места в жизни, обретения границ актуальны для нас сегодня.

Западное общество «переболело» этими тенденциями еще в эпоху нарциссизма, в 1950–1970-е гг. У нас же гештальт-молитва, провозглашенная Перлзом в 1960-е как квинтэссенция ценностей эпохи освобождения человека от оков системы, актуальна до сих пор. Звучит она так:

Я – это я, а Ты – это ты.

Я делаю свое дело, а ты – свое.

Я в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям.

Ты в этом мире не для того, чтоб соответствовать моим.

Если нам суждено встретиться – это прекрасно.

Если нет – этому нельзя помочь.

А это значит, что для нас по-прежнему актуален герой, для которого обретение свободы, независимости и собственных границ является главной потребностью. Если в ходе истории «амебного», слитого с кем-то героя поместить в драматические события, где он вынужден будет принимать самостоятельные решения, осознавать свои желания и пройти наконец инициацию, мы покажем на экране преодоление невроза, свойственного многим молодым людям.

 

5.4.2. Интроекция

Интроекция – это невротический механизм, при котором человек принимает внешние нормы, правила, установки, способы действия и мышления, не подвергая их критике; подменяет собственные потребности чужими. Как видно на рис. 5.3, при интроекции уровень энергии и жизненного возбуждения низок, поскольку жизнь строится в соответствии не со своими потребностями, а с внешними нормами и правилами. В некотором смысле это не контакт, а имитация контакта, а на более глобальном уровне – имитация подлинной жизни.

Биологический и психологический рост человека происходит за счет постоянного взаимообмена со средой: мы что-то берем из окружающего мира и что-то постоянно отдаем. Причем в норме мы либо принимаем, либо отвергаем то, что мир нам предлагает. Для здорового роста нам необходимо фильтровать, перерабатывать все, что мы получаем из окружающей среды. Только так полезное будет усвоено и вовлечено в процесс роста и развития.

Например, если речь идет о пище, то нам нужно разжевать (раздробить, деструктурировать) ее для лучшего усвоения и процесс переваривания продолжится в желудке. Это позволит расщепить пищу на микроэлементы, которые станут частью нашего организма, обеспечивая его полноценную работу и рост. Если же мы глотаем пищу без пережевывания, то она воспринимается организмом как инородная и начинает отравлять нас изнутри. Более того, если мы привыкаем неразборчиво заглатывать куски еды на бегу, то со временем мы не просто теряем ощущение вкуса, но и начинаем разрушать себя и свое здоровье.

То же самое происходит на психологическом уровне. Для того чтобы человек личностно развивался, ему необходимо тщательно переваривать и выборочно усваивать всю информацию, установки, этические нормы и ценности, которые предлагает ему общество. Если же этого не происходит, если человек «заглатывает» общественные нормы целиком, то он настолько засоряет себя чужими «надо», «можно» / «нельзя», «положено» / «не положено», что все больше отчуждается от себя и окончательно теряет чувствительность к собственным желаниям и потребностям.

Интроекция – это «заглатывание» внешних правил, норм и установок целиком, без пережевывания и переваривания.

Если обратиться к циклу контакта, то в этом случае прерывание происходит на фазе идентификации потребности. Вместо того чтобы услышать себя, свое «хочу» и распознать собственные цели, человек проглатывает чужие установки (интроекты), подменяя ими свои истинные потребности.

Интроекты легко «вычислить» – они содержат в себе долженствования, слова и фразы «всегда» и «никогда», «не положено», «все так делают», «нельзя», «надо», «только так и не иначе», «нормально», «не нормально» и пр.

Интроекты бывают полезными, так как любой ребенок развивается, впитывая в себя правила и установки, среди которых есть действительно нужные: «Всегда мой руки перед едой», «Дорогу переходи только на зеленый», «Нужно чистить зубы дважды в день», «Не играй с огнем», «Всегда выключай утюг перед выходом из дома». Наше обучение и социализация строятся на впитывании, интроецировании норм и правил. Если нужно вызубрить перед экзаменом скучный материал, то интроекция в этом случае очень уместна – можно проглотить его целиком, не разбираясь в деталях и не усваивая.

Все становится чуть менее однозначным, когда речь идет об установках, касающихся социального взаимодействия: «Взрослых надо слушаться», «Не спорь со старшими», «Учитель плохого не посоветует». И все становится совсем неоднозначным с интроектами, которые могут иметь далеко идущие печальные последствия, но которые тем не менее повсеместно распространены в нашей культуре: «Мальчики / воспитанные девочки не плачут», «Злиться нехорошо», «Будь как все», «Не высовывайся», «Не ной», «Стыдно быть выскочкой», «Есть такое слово “надо”», «А ты через “не хочу”», «Никогда никому не рассказывай о своих проблемах», «Не выноси сор из избы», «Жаловаться стыдно», «Хорошие девочки такие короткие юбки не носят / не красятся / не смеются так громко / подставьте любое утверждение», «Настоящий мужчина должен…» и пр.

Всеми этими интроектами родители пичкают своих детей не со зла, просто с их помощью легче сделать ребенка удобным и управляемым. Казалось бы, что здесь страшного? А проблема в том, что эти установки ребенок впитывает как аксиомы, которые не подлежат критике и переосмыслению, и под аксиомы «подгоняет» свое поведение, помещает себя в прокрустово ложе родительских интроектов.

В результате во взрослом возрасте женщина, столкнувшись с насилием, замыкается в своей травме, потому что «жаловаться стыдно», да еще и чувствует себя виновной и грязной, потому что носила короткую юбку, была при макияже и громко смеялась в тот вечер. Мужчины в стрессовых ситуациях не жалуются и не плачут, потому что «не положено», в итоге пьют, страдают вспышками неконтролируемой ярости и вовсе умирают раньше женщин от инфарктов. Дети и подростки, ставшие жертвой педофила, молчат, потому что «взрослых надо слушаться», «они плохого не посоветуют» и «добра желают». Жена не уходит от мужа-абьюзера, потому что «бьет – значит, любит», и терпит побои, потому что «злиться нехорошо». Человек с творческими наклонностями прозябает на офисной работе, потому что «высовываться стыдно» и нужно «быть как все».

Мы уже даже не помним ни сами эти фразы, ни тем более то, кем и в каком контексте они были сказаны, – мы просто неосознанно отказываемся от своих истинных желаний и потребностей в попытках жить «правильно» и «как положено».

Предлагаю вам на минутку задуматься и попытаться вычленить некие аксиоматичные концепты, которые влияют на вашу жизнь. Что это может быть? Вот некоторые из тех, которые я очень часто встречаю в своей психотерапевтической практике: «Мужчинам только одно надо»; «Женщинам нужны только деньги»; «Первой(му) проявлять инициативу стыдно»; «Жениться нужно до 30»; «Жениться нужно, когда нагулялся»; «Жизнь без детей не имеет смысла»; «Если у человека нет семьи, значит, с ним что-то не так»; «Бездетная женщина – это стыдно»; «Карьера и дети несовместимы»; «Нельзя злиться»; «Завидовать нехорошо»; «Не смейся много – плакать будешь»; «Не плачь и не раскисай»; «Нельзя говорить про маму плохое»; «Я – последняя буква в алфавите»; «Мало ли чего я хочу»; «Хочется – перехочется»; «Проявлять слабость стыдно»; «Улыбнись – и все пройдет»; «Надо быть позитивным» – и еще масса противоречащих друг другу предписаний. Особенно сильны стереотипы относительно того, какими должны быть «настоящая женщина» и «настоящий мужчина», как «правильно» распоряжаться своей жизнью, а также запреты на проявление чувств и искреннее предъявление себя.

Чем больше долженствований и правил поведения впитал в себя ребенок, тем больше он разучился слушать собственные «хочу» и «нуждаюсь» и тем более автоматическим становится его поведение. Вырастая, он не делает выбор, а действует так, как «надо», «положено» или «должен». А зачем надо, почему положено и кому должен, чаще всего не задумывается.

У человека, «заваленного» интроектами, очень ригидные, не гибкие границы – в его поведении нет вариативности и выбора, а есть только автоматическое следование правилам, пусть и нелогичным.

Представьте себе типичный диалог в регистратуре государственной поликлиники:

– Наденьте бахилы!

– У меня с собой сменная обувь.

– Не положено!

– Почему не положено? Кем не положено? Я же чистую обувь принес!

– Бахилы наденьте! Со своим не положено.

– Да в чем логика? Бахилы нужны, чтобы не наследить. Я именно для этого чистую обувь принес.

– Ты что, самый умный?! Не положено, кому сказала!

Но самая частая форма проявления интроекции – вопросы «А что мне делать?» или «Как мне правильно поступить?».

Проблема заключается не в интроектах как таковых, а в том, когда сам процесс интроецирования становится ведущим способом контакта человека с миром.

В таком случае человек отчужден от своих истинных потребностей и не способен совершать собственный выбор и принимать собственные решения. Он привык, чтобы окружающий мир давал ему готовые формулы, по которым нужно жить. Он запрашивает советы и ищет готовые решения. Ему свойственно полевое поведение , при котором активность человека провоцируется и управляется внешними факторами, стимулами поля (в противоположность волевому поведению , при котором деятельность запускается внутренними интенциями, и человек активно преобразует окружающую среду).

Фриц Перлз называл интроецирующего невротика «беззубым сосунком»  – тем, кто не способен задействовать собственные зубы, чтобы кусать и пережевывать окружающий мир, а хочет целиком заглатывать правила, по которым «надо» жить.

Перлз много говорил о важности агрессии как жизненно необходимой функции организма. В нашем обществе агрессия считается словом ругательным, однако ее истинный, биологический смысл заключается в том, что именно агрессия позволяет нам менять окружающий мир и удовлетворять свои потребности.

Так, младенец пьет материнское молоко, и этот период является этапом его полной зависимости от мира в лице матери. Но в какой-то момент у него начинают расти зубы – и он становится способен пережевывать и поглощать твердую пищу. Процесс пережевывания – это акт агрессии в чистом виде: человек разрушает, раздробляет, деконструирует пищу на мельчайшие элементы, которые могут быть усвоены организмом. Дентальная агрессия (начало кусания и жевания) ознаменовывает первый сепарационный период малыша – полное слияние с матерью сменяется следующей стадией, на которой ребенок способен к качественно иному контакту с окружающим миром.

Таким образом, агрессия – жизненно важная функция человека. Она позволяет преодолевать препятствия (деконструировать элементы окружающей среды), отстаивать границы, активно пережевывать то, что предлагает окружающий мир, выбирая подходящее и отвергая ненужное. Агрессия – движущая сила на пути реализации истинных потребностей.

Интроекция – это «беззубый» процесс. Человек не задействует свою агрессию, чтобы пережевывать (критически оценивать, анализировать, переосмыслять, выбирать) элементы окружающей среды, а проглатывает их целиком. В итоге непереработанные элементы, внешние правила и убеждения, чужие голоса настолько захламляют его изнутри, что во всем этом он все меньше распознает собственное «Я», вообще теряет вкус к жизни и уж подавно – вкус собственных желаний.

Вот что сам Перлз писал об интроекции:

…В основе лежит то, что человек хочет «пить» свою среду – обрести легкое и полное слияние без возбуждения (что является для него болезненным усилием), контакта, разрушения и усвоения. Это бутылочный сосунок, отказывающийся принимать твердую пищу и жевать ее. Это относится как к бифштексу на его тарелке, так и к более широким проблемам его жизненной ситуации. Он хочет, чтобы решения приходили к нему в жидкой форме, готовыми, чтобы ему оставалось только выпить и проглотить [30] .

Энергия всегда рождается вместе с потребностью, и чем больше человек продвигается на пути реализации своих «хочу», тем больше растет уровень его энергии – в этом смысл цикла контакта. Тот, кто живет так, как он хочет, полон сил и жизненных соков. Тот, кто живет в соответствии с внешними «надо», «положено», «правильно», существует на низком уровне энергии.

В интроектах энергии нет. Подавление агрессии лишает нас витальности и часто лежит в основе депрессии.

Интроекция – наиболее распространенный невротический механизм, встречающийся в кино. В классических сценарных структурах герой в начале пути – это интроецирующий невротик, а «зов к приключению» в итоге оборачивается обретением себя. Внешние цели героя – это лишь повод отправиться в путешествие, в котором становится возможным удовлетворение его собственных потребностей.

Яркий пример – главный герой «Бойцовского клуба». Он настолько подавил свою жизненную агрессию, что следовал исключительно внешним ценностям, беззубо заглатывая установки «правильной» и «хорошей» жизни, которые транслируются из каждого утюга. Но жизнь в соответствии с чужими правилами не приносит ему никакого удовольствия. Это типичный «сосунок», управляемый обществом. Он давно разучился понимать, чего хочет, утратил вкус к жизни, энергию и давно уже находится в депрессии. Само слово «депрессия» происходит от лат. deprimo – давить, подавить. В попытках найти себя, хоть немного оживить свою чувствительность и как-то встряхнуться герой ходит по психологическим группам.

Цитаты из фильма филигранно точно характеризуют такой способ жизни:

‹…› Если вы это читаете, значит, это предупреждение для вас. Каждое прочтенное вами бесполезное слово отнимает секунду вашей жизни. Вам что, больше делать нечего? Ваша жизнь настолько пуста, что вы действительно не в состоянии найти себе занятие поинтереснее? Или власти настолько поразили вас своим уважением и доверием ко всем, кому ни попадя? Вы читаете все, что должны прочитать? Вы думаете обо всем, о чем должны думать? Покупаете все, что преподносится как необходимое вам? Выходите из своей квартиры. Познакомьтесь с человеком противоположного пола. Прекращайте скупать вещи и онанировать. Бросайте свою работу. Развяжите драку. Докажите, что вы живы. Если вы не заявите права на свою человечность, то станете цифрами в статистических отчетах. Я вас предупредил. ‹…›

‹…› Мы ходим на работу, которую ненавидим, чтобы купить барахло, которое нам не нужно. Мы работаем в дерьме, чтобы купить дерьмо. ‹…›

‹…› Я листал каталоги, задаваясь вопросом: какой сервиз может служить характеристикой моей личности? ‹…›

‹…› Ты – это не твоя работа. Ты – это не сколько денег у тебя в банке. Ты – это не машина, которую ты водишь. Ты – это не содержимое твоего кошелька. Ты – это не ключи от машины. Ты – это поющее и танцующее дерьмо, центр этого мира… ‹…›

И самая, на мой взгляд, гениальная:

Если не знаешь, чего хочешь, умрешь в куче того, чего не хотел.

Человек, который отказывается от собственного выбора и не принимает решений, а обслуживает чужие потребности и действует по чужим правилам, находит того, чьи интересы он будет обслуживать. Такие отношения принято называть модным словом «созависимость».

Типичный пример – жены алкоголиков/наркоманов, которые обслуживают зависимость своих мужей вместо того, чтобы заботиться о себе.

Механизм интроекции лежит в основе любой зависимости – алкогольной, наркотической, пищевой, игровой, зависимости в отношениях. Механика этого процесса проста: на стадии преконтакта, когда возникают разные ощущения и переживания, начинают расти энергия и возбуждение, из которых вот-вот проявится потребность.

Но человека, который плохо распознает свои чувства и не научен следовать собственным желаниям, происходящее пугает. Любое переживание, чувство, любое возбуждение организма сопровождается тревогой. С ним что-то происходит, для него это что-то очень невнятное, и он испытывает острую нужду сбросить это напряжение, спастись от тревоги, не дожидаясь, во что все это выльется. Это смутное тревожащее ощущение зависимые называют «тягой». И именно в этой точке они стремятся интроецировать, впустить в себя некий универсальный внешний объект, который немедленно снимет напряжение. Это может быть спиртное, наркотик, пирожное, сигарета или взаимодействие с человеком, который является объектом зависимости.

Зависимый человек выбирает один универсальный внешний способ сбросить напряжение. Он не умеет выдерживать рост собственного возбуждения и напряжения своих переживаний и стремится как можно быстрее соскочить, поглотив что-то из окружающей среды. Таким образом один объект зависимости заменяет ему все многообразие отношений с внешним миром.

Созависимостью в классическом смысле принято называть способы поведения и построения отношений, которые формируются у всех членов семьи, если в ней есть зависимый от психоактивных веществ (алкоголик, наркоман), игроман и т. д. В таких семьях настроение, состояние, поведение ее членов напрямую зависит от употребления зависимым дозы. Например, жена алкоголика контролирует мужа, выливает всю выпивку, прячет денежные заначки, чтобы предотвратить употребление им алкоголя. Он все равно находит способ напиться, и она чаще всего «помогает» ему пьяному, например затаскивает в дом, раздевает, моет, укладывает в постель, убирает за ним непорядок.

Наутро жена, естественно, скандалит, ставит ультиматумы, которые никогда не выполняются. Потом начинает снова прятать заначки, выливать запасы алкоголя – и все по кругу. Это циклическое поведение только поддерживает зависимость, поскольку жена, сама того не замечая, тоже становится зависимой от пьянства мужа. Вместо того чтобы концентрироваться на своих интересах, своей жизни, своих потребностях и целях, всю энергию она направляет на обслуживание алкоголизма мужа. Забыв о себе, она интроецирует его потребности, состояния, настроения и желания – его жизнь. В то время как алкоголизм – это целиком и полностью ответственность ее супруга, и только он сам может прервать порочный круг употребления, если решится на реабилитацию.

В описанном выше примере созависимой семьи ярко проявляется одна из частных форм интроекции – это роль спасателя, который делает «причинение пользы» другим людям целью своей жизни. Он настолько не умеет распознавать свои потребности, что может жить, только обслуживая чужие. Его жизнь – вечная жертва, о которой зачастую его никто и не просит. Причем такой человек «не злится», старается «мыслить позитивно», уступает, все прощает, проглатывает обиды и многое терпит… до поры до времени.

Яркий пример – Грейс, главная героиня «Догвилля» Ларса фон Триера. Найдя пристанище в маленьком городке, она начинает оказывать жителям помощь, в которой «по-настоящему нет необходимости». В пылу «причинения пользы» Грейс шаг за шагом впадает в полное подчинение, и вот уже милые жители городка по-садистски используют ее. Из Спасателя она превращается в Жертву. Это типичные роли в созависимых отношениях. Настоящая драма начинается там, где Жертва превращается в Преследователя. Так называемый «треугольник Карпмана» (Жертва – Преследователь – Спасатель) описывает смену ролей в созависимых отношениях и встречается во многих фильмах. Так, Грейс из «Догвилля» в ходе сюжета из Спасателя превращается в Жертву горожан, а затем – в Преследователя, яростно сметающего городок с лица земли.

Отказ от собственной агрессии – это лишь верхушка айсберга. Если конструктивная агрессия, которая направлена на рост и развитие, подавляется, то она, накапливаясь, трансформируется в деструктивные, разрушительные формы. Вот что об этом говорил сам Перлз:

Но если эти биологические деятельности не служат росту как инициатива, выбор, преодоление препятствий, захват объекта и его разрушение в целях усвоения, тогда избыточная энергия находит выход как неуместная агрессия: деспотичность, раздражительность, садизм, жажда власти, суицид, убийство и их массовый эквивалент – война! Тогда организм не развивается в постоянном творческом приспособлении к среде, при котором «Я» – это система исполнительных функций, занятых ориентированием и манипулированием. Вместо этого организм обременен таким «Я», которое есть беспорядочный набор неусвоенных интроектов: способов поведения и качеств, взятых у «авторитетов», которые оно не способно переварить, отношений, которые это «Я» не «откусило» и не «пережевало», знаний, которые не понимаются, сосательных фиксаций, которые оно не способно растворить, отвращения, от которого оно не в состоянии избавиться [32] .

Именно это произошло с героем «Бойцовского клуба»: он подавил свою витальную агрессию, метафорически лишил себя зубов. Но подавленная энергия не исчезает бесследно – и она нашла выход в Тайлере Дердене, агрессивной субличности героя, бунтующей и разрушающей все вокруг. Финальная сцена, в которой герой вместе с Марлой стоят у окна, а за ним взрываются небоскребы, – это квинтэссенция накапливаемой агрессии, нашедшей выход в ярости, сметающей все на своем пути.

Кстати, в «Бойцовском клубе» также часто затрагивается тема тошноты, отвращения. Именно отвращение – то чувство, которое приходится подавить, чтобы глотать все без разбору. Отвращение – верный друг организма, поскольку оно помогает нам различать, что будет питательно для нас, а что не подходит и даже может быть отравляющим. Это работает и на физиологическом, и на психологическом уровнях (точнее, разделение на психологический и физиологический уровни некорректно, поскольку организм един и целостен). Если я чувствую тошноту – значит, я впустила в себя что-то неполезное, от чего хорошо бы избавиться; это сигнал того, что окружающий мир в данный момент моей жизни чем-то меня отравляет. И если я способна это чувствовать, значит, я достаточно чувствительна к себе и могу изменить ситуацию. Если я подавляю чувство отвращения, то автоматически лишаюсь и аппетита. Это справедливо по отношению не только к еде, но и к жизни в целом.

Отвращение в «Бойцовском клубе» – сигнал того, что герой возвращается к жизни. Поразительно, но за историей патологического расщепления стоит история возрождения героя, пробуждения его жизненной энергии.

Тут я не могу не упомянуть, что «Бойцовский клуб» неспроста настолько филигранен и психологически достоверен и не случайно он стал культовым, затронув сердца миллионов зрителей во всем мире. Дело в том, что автор этой истории, Чак Паланик, посещал множество психотерапевтических групп. По его собственным признаниям, именно там он черпает материал для своего творчества, вникая в лабиринты человеческой психики. Этот метод нельзя назвать этичным, но он точно добавил психологической глубины во все, что пишет Паланик.

Неудавшуюся арку трансформации из интроецирующего невротика пытается пройти Лестер Бернем – главный герой «Красоты по-американски». Он выстроил «хорошую», «правильную» по внешним меркам жизнь, однако к своим 42 годам так и не познал себя, свои подлинные желания. Он живет на низком уровне энергии, с ощущением скуки и пустоты, совершенно утратив аппетит к жизни. Однако его трагедия в том, что вместо честного переживания кризиса и определения своих подлинных потребностей он просто сменяет объект зависимости – с зависимости от внешних норм и правил переключаясь на Анджелу, подругу его дочери.

Лестер становится просто одержим ею – так, будто в этом внешнем объекте (а она для него не что иное, как объект зависимости) сосредоточились вся страсть, энергия и краски жизни, от которых он отказался, интроецируя способы «правильной» жизни обычного американца. Анджела – проекция энергии и витальности героя (механизму проекции посвящен следующий параграф). Поскольку он проецирует собственную энергию вовне вместо того, чтобы обнаружить ее внутри себя, он все дальше и дальше разрушает свою жизнь. Лестер пускается во все тяжкие и, не сумев обнаружить источник своей подлинной витальности во внешнем мире, погибает в финале.

Герой сериала «Во все тяжкие» Уолтер Уайт проходит арку трансформации из интроецирующего невротика и «сосунка», живущего «правильной» жизнью, в агрессивного, «зубастого», уверенного в себе крутого героя, диктующего миру свои правила.

На этом же механизме построена арка Уэсли, главного героя картины «Особо опасен» и еще огромного количества фильмов.

Преодоление интроекции – это наиболее распространенный драматический сюжет. История о том, как забитый, ведомый, подчиняющийся общественным правилам, неуверенный в себе невротик в ходе сюжета «отращивает зубы», преодолевает оковы своего невроза и начинает активно взаимодействовать со средой, добиваясь своих личных целей, – сюжет, обреченный на успех (само собой, при должном качестве его реализации). Эта трансформация неизменно будет привлекать зрителей всего мира, поскольку в ней каждый может узнать себя, свои ограничения и барьеры, соприкоснуться со своим собственным жизненным драйвом, похороненным под горами внешних «надо» и «правильно», и, возможно, в результате даже рискнуть чуть больше быть собой.

Этот сюжет очень актуален и для российской действительности. В прошлой главе я писала о том, как после слитой «мы-идентичности» сталинской эпохи, в период «оттепели», появился герой со своим «Я». Это был очень тонкий и важный момент, когда ненадолго показалось, что советскому народу вроде бы дали шанс на самоидентификацию, самоопределение.

«Прометеевский» герой 1960-х с горящими глазами, только-только «вылупившийся» из слияния, начал задаваться вопросами: «Куда я иду?», «Чего я хочу?» И упомянутая ранее прекрасная метафорическая сцена из «Заставы Ильича» давала надежду, что герой проснется, нащупает собственный путь, обнаружит свои подлинные потребности. Напомню, в этой сцене на вопрос Сергея своему погибшему на фронте отцу: «Как мне жить?» – тот отвечает: «Как я могу тебе советовать?» По сути, Сергей (образ советской молодежи времен «оттепели») запрашивает интроект – он еще неуверенно стоит на своих ногах, недостаточно повзрослел, и ему проще проглотить чужой совет, чем искать собственный путь. Но отец (образ предыдущего поколения) отказывает в интроекте, он делает лучшее, что может сделать для своего 23-летнего сына, – освобождает его, дарит ему право самому выбирать жизненный путь, совершать собственные ошибки, чтобы в итоге прийти к подлинной жизни.

И именно реакция на эту сцену со стороны Хрущева разоблачила все «благие» намерения советской власти – нельзя давать советскому человеку выходить из зависимости! И в новой, переделанной сцене отец дает-таки сыну нужный интроект: «Я тебе завещаю Родину, и моя совесть до конца чиста перед тобой».

То есть на глубинном психологическом уровне происходит следующее: людям дают выйти из слияния, это больше не слитая «народная масса», в ней появляются отдельные «Я». Но эти «Я» должны обслуживать интересы Родины, интроецировать ее потребности, задвинув свои собственные куда подальше. Условно, если обратиться к циклу контакта, то наш «герой», преодолев конфлюэнцию, рванул было к полноте жизни, но его быстро осадили, не дав продвигаться дальше интроекции того образа жизни, который удобен Партии. На этой низкой энергии он и продолжает дальше свою (а точнее, не совсем «свою») жизнь: пламенный взгляд героя-шестидесятника тускнеет в 1970-е, и мы видим на экране интроецирующего невротика, который кочует из фильма в фильм.

Народная память жива и по сей день: как уже упоминалось в главе 4, пассивный герой часто встречается в современных российских фильмах. Он как будто раз и навсегда отказался от попыток жить по собственным правилам, а если в некоторых фильмах и пытается, то с ним в сюжете происходит примерно то же, что и с нашим «прометеевским» героем.

Нам очень нужны успешные ролевые модели – фильмы, в которых «сосунок» отращивает зубы и начинает реализовывать свои подлинные потребности.

 

5.4.3. Проекция

Механизм проекции уже упоминался и был описан в главе 2. В гештальт-терапии принято трактовать его несколько иначе, хотя эти различия не так существенны, если вы не практикующий психотерапевт.

Проекция – это импульс, который принадлежит человеку, но не присваивается им как свой собственный, а приписывается окружающей среде и другим людям, а затем переживается как направленный против самого человека (рис. 5.4). То есть чувства и переживания появляются, оформляются, внешний объект тоже осознается, энергия вашего импульса направлена на этот объект, но она по каким-то причинам прерывается, и вы изымаете исходящий импульс из своего «Я». А поскольку импульс уже существует, то вы приписываете его объекту как исходящий от него и направленный на вас. В этом случае цикл контакта прерывается, поскольку человек приписывает свои потребности окружающей среде, а значит, не может их удовлетворить, пока они не будут им присвоены.

Проективные высказывания часто содержат в себе обобщения: «все», «всегда», «никогда», «люди», «окружающие» и т. д. Как правило, за проекцией стоит интроект. Например, человек, который «проглотил» убеждение, что злиться нехорошо, «не видит» свою злость и не осознает ее, зато ему кажется, что окружающие часто злятся на него.

Человек, утверждающий, что все вокруг его отвергают, на самом деле не осознает, как он сам отвергает окружающих. Тот, кто считает других высокомерными, игнорирует тот факт, что сам смотрит на них свысока. Тот, кто отрицает собственные сексуальные импульсы, утверждает, что другие смотрят на него с вожделением. Завистливый человек убежден, что все вокруг ему завидуют. Ревнивый не осознает, что подавляет собственные импульсы к измене и приписывает их партнеру, яростно нападая на него за это. Человек, страдающий от того, что все вокруг нарушают его границы, сам имеет серьезные проблемы с собственными границами и систематически нарушает чужие.

Человек с жертвенными сценариями поведения, обвиняющий окружающих в том, что они его используют, отказывается признавать, что сам использует окружающих, вовлекая их в свою вечную игру «Причинять добро и пользу». Он старается, когда его никто не просил, лишь для того, чтобы потом обвинить одаренных его заботой в неблагодарности и «зацепить» их чувство вины.

Свекровь, обвиняющая невестку в интригах и подлости, отказывается признать, что это она сама настраивает сына против его жены. Если же свекрови предоставить голые факты, подтверждающие ее собственные агрессивные действия, то она объяснит это тем, что работает на опережение, не дожидаясь первого хода от подлой невестки.

Человек, который вдруг начинает тревожиться, что партнер его разлюбил (стал относиться намного безразличнее, охладел и вовсе скоро уйдет), не осознает, что, возможно, сам утратил свое былое возбуждение и теплые чувства к партнеру и давно уже в нем самом вызревает потребность расстаться. Причем, чем больше страх того, что партнер его бросит, тем сильнее его собственные сепарационные импульсы, которые не осознаются.

Проекция в максимальном своем проявлении – это паранойя. Параноик, который воспринимает мир как агрессивный и преследующий его, на самом деле сам является крайне агрессивным и не осознает, что хотел бы преследовать других. Яркий пример – Гарри Кол из «Разговора» Фрэнсиса Копполы.

Это не значит, что другие не нарушают наших границ, не отвергают нас, не смотрят свысока и не хотят порвать с нами отношения, просто намного чаще мы проецируем на них собственные импульсы.

Как любят шутить психиатры, если у вас паранойя – это еще не значит, что за вами не следят. Есть абсолютно анекдотический случай. В скорую психиатрическую помощь систематически поступали звонки от мужчины, утверждавшего, что сосед сверху его облучает и его нужно поскорее забрать. После очередного звонка бригада выехала – естественно, за самим звонившим. Врачи приехали, позвонили в дверь, он им открыл, как положено – в шапочке из фольги. Его под белы рученьки увели в машину и на всякий случай поднялись к соседу сверху – предупредить, что так, мол, и так. Сосед открыл, и за его спиной медики увидели «картину маслом»: весь пол был уставлен микроволновками с открытыми дверцами, включенными в розетку и перевернутыми нутром вниз – туда, где жил параноидальный сосед.

Тем не менее приписывание своих чувств, отношений, потребностей, фрагментов поведения нейтральным в этом смысле людям встречается намного чаще.

Вступая в постоянные конфликты с окружающим миром, мы зачастую боремся с собственными импульсами, которые не осознаем.

На этом, собственно, построено многое в драматургии: вступая во взаимодействие с внешними силами, развязывая внешние конфликты, герой в итоге должен прийти к присвоению ранее отвергнутых частей своей личности и стать более целостным в финале.

Об этом подробно говорилось в главе 2, поэтому здесь я бы хотела лишь немного дополнить уже описанное. Смысл проекции заключается в том, что мы помещаем части себя в объекты внешнего мира. В глобальном смысле весь окружающий нас мир в том виде, в котором мы его воспринимаем, не что иное, как результат нашей проекции. Творчество – это проекция в чистом виде. При написании сценариев вы волей-неволей наделяете своих персонажей тем содержимым, которое есть в вас самом (иное вам попросту недоступно).

Я предлагаю своим студентам в качестве одного из способов создания мира истории воспринимать все происходящее как проекцию героя.

В частности, при разработке системы персонажей можно воспользоваться методом работы со сновидениями в гештальт-терапии.

Сновидение – это чистая проекция сновидца. В отличие от психоанализа, где объекты и образы сна интерпретируются аналитиком, в гештальт-терапевтической сессии любой объект сна переживается сновидцем. То есть мы подразумеваем, что абсолютно все происходящее во сне – проекция внутреннего психического содержимого человека. Он попросту помещает отвергаемые части своего «Я» внутрь сна, и там они каким-то образом вступают во взаимодействие, отображающее неосознанные и/или подавляемые психические процессы сновидца.

И тогда наша задача – помочь присвоить все отвергаемые человеком части его психического опыта. Интеграция и присвоение проекций обогащает личность, делает ее более целостной, поскольку возвращает ей то, что было у нее «украдено» и приписано внешнему миру.

Очень часто работа со сном клиента позволяет ему осознать свои актуальные потребности, которые он не готов был признавать ранее в силу разных причин.

Для этого в ходе работы со сновидением мы предлагаем клиенту поочередно отождествиться с каждым объектом своего сна и рассказать этот сон от его лица в режиме «здесь-и-сейчас». Нас в первую очередь интересуют те чувства и импульсы, которые клиент переживает в процессе рассказа. В ходе такой работы происходят удивительные вещи, актуализируются сильные переживания, которые были подавлены и не осознавались как собственные, и человек в итоге интегрирует те части своего опыта, которые ранее отвергал.

Например, ко мне на очередную сессию приходит клиент и говорит, что ему снится сон, в котором он идет один по ночному городу. Этот город пуст, безлюден и темен. Он двигается по пустому тротуару. В это время из-за угла выходит девушка с рыжими волосами, идет ему навстречу, и у него возникает яркое чувство к ней. Они начинают друг к другу приближаться, и, когда становятся друг напротив друга, он замечает, как ее лицо на миг омрачает некая тень, как будто она видит что-то страшное за его спиной и как будто вот-вот что-то случится. Он поворачивается и в ужасе видит, как из-за угла выбегает толпа зомби и все бегут на него, и он начинает от них убегать в попытке спастись.

Мы подразумеваем, что любая часть сновидения – зомби, девушка, ночной город, дорога, по которой идет клиент, – это проекция каких-то его отвергаемых и неосознаваемых частей, которые он невротически запрещает себе переживать как собственные, принадлежащие ему. И во сне он наделяет объекты и персонажи своих сновидений этими частями своего внутреннего «Я». Моя гипотеза в случае с этим клиентом заключалась в избегании им собственной агрессии, которая во сне проецировалась в образ настигающих зомби. И это оказалось отчасти так – рассказывая и переживая сон в роли зомби, клиент почувствовал в себе много энергии и силы, его плечи расправились, кулаки сжимались и голос стал громким и уверенным (что в целом было ему не свойственно). Этот эксперимент позволил ему присвоить собственную силу и агрессивность, которые он в себе не ощущал.

Однако по-настоящему катарсические переживания возникли, когда клиент отождествился с образом ночного города. Он начал рассказывать сон: «Я – ночной город, я пустой, темный и заброшенный. Внутри нет ничего и никого – только случайные прохожие, которым нет до меня дела. Я пуст и одинок, я никому не нужен, никто не думает обо мне и не обращает на меня никакого внимания…» В процессе этого рассказа все больше оживало чувство пронзительного одиночества, из которого рождалась потребность в ком-то, кто придет и согреет. Анестезированная чувствительность начала «оттаивать», и за внешним безразличным «мне никто не нужен» проступила подлинная интенция навстречу к близости. Нужно сказать, осознание этой потребности многое поменяло со временем в его жизни.

Это лишь один из примеров того, какой мощный потенциал несет в себе присвоение собственных проекций. Ровно по тому же принципу, по которому устроены наши сновидения, я предлагаю строить систему персонажей в сценарии: важно, чтобы каждый персонаж выражал ту или иную отвергаемую часть самого героя, обыгрывал ее.

В сюжете не может быть ни одной лишней детали: каждая сцена, каждый персонаж, каждое событие должны соотноситься с внутренним конфликтом героя и играть свою роль в его разворачивании. Все компоненты сценария являются проекцией различных граней внутреннего конфликта героя.

Кристофер Воглер в своей книге «Путешествие писателя. Мифологические структуры в литературе и кино» (Воглер, 2015) пишет:

Архетип героя олицетворяет стремление эго к самоидентичности и целостности. На этапе личностного становления все мы герои, которые сталкиваются с внутренними привратниками, чудищами и помощниками. Исследуя самих себя, мы встречаем учителей и проводников, богов и демонов, товарищей и союзников, слуг и господ, козлов отпущения, соблазнителей и предателей. Все они – стороны нашей собственной личности и персонажи наших снов. Всех злодеев, плутов, возлюбленных, друзей и недругов героя можно найти в самих себе. И психологическая задача, с которой все мы сталкиваемся, состоит в том, чтобы собрать эти разрозненные элементы собственной личности в гармоничное целое. Герой, эго, считает, что он существует отдельно от всех частей своей личности и он должен инкорпорировать их в себя, чтобы стать «Я».

Разрабатывая систему персонажей, задавайте себе вопросы: как этот персонаж соотносится с внутренним конфликтом главного героя? Какие черты личности героя он оттеняет/дополняет? Какие отвергаемые части личности героя он отождествляет? В чем основной заряд напряжения между ним и героем? Как их взаимодействие меняет героя, раскрывает его с новых неожиданных сторон? Как их отношения помогают герою присвоить то, что он раньше отвергал?

Непонимание сценаристами этих принципов приводит к тому, что они «населяют» свои истории случайными персонажами, которые никак не связаны с внутренним конфликтом героя, а просто бесцельно существуют в сюжете. Это рассеивает напряжение и переживание, в то время как драматургическая цель – концентрация переживания, сгущение напряжения вплоть до катарсической разрядки, которая обеспечивает полный контакт зрителя с фильмом.

Как я уже упоминала, в основе хорошего сценария лежит процесс раскрытия, разворачивания и проживания внутреннего конфликта героя через поступки, провоцируемые происходящими событиями, в системе отношений с другими персонажами. Это главная цель, которой подчинены каждое событие и каждый персонаж в сценарии.

 

5.4.4. Ретрофлексия

Ретрофлексия (буквально – «оборачивание в противоположную сторону») – это реализация в отношении себя того, что человек хотел сделать другому, или того, что он хотел бы получить от других (рис. 5.5). Ретрофлексия прерывает цикл на стадии контактирования – в человеке рождается импульс, действие, энергия, направленная вовне, на внешний объект, на преобразование окружающей среды, которое позволило бы ему удовлетворить свою актуальную потребность. Но человек неосознанно останавливает этот импульс и направляет энергию внутрь себя, делая объектом воздействия себя самого, а не окружающий мир. Граница между человеком и окружающей средой становится жесткой и непроницаемой – наружу не просачиваются импульсы, поскольку они останавливаются и оборачиваются против самого человека.

При конфлюэнции границы отсутствуют, при ретрофлексии они чересчур жесткие.

Купированную и перенаправленную на себя энергию зачастую легко увидеть, внимательно наблюдая за телесными проявлениями человека. Например, когда кто-то сжимает кулаки и бьет себя по колену, то на самом деле он, возможно, неосознанно хотел бы ударить кого-то другого (не обязательно физически), но остановил этот импульс. Если человек сильно сжимает одной своей ладонью другую, как бы «придушивая» ее, то он, возможно, неосознанно хочет придушить кого-то другого. Если человек сжимает челюсти, то он сдерживает импульс сжать, нажать, надавить, «укусить» другого и т. д. Постукивание ногой по полу, пощипывание себя, обхватывание ладонью шеи, «поигрывание» желваками, прикрывание ладонью рта, сжатие губ, поджимание пальцев ног, отклонения корпуса назад, переминание с ноги на ногу – словом, любое телесное проявление, а в особенности привычные жесты и автоматически повторяющиеся движения свидетельствуют об остановленном импульсе, об энергии, которая возникла в направлении внешнего адресата, но была удержана и осталась в теле. Какие телесные привычные микродвижения совершает ваш герой?

Как я уже писала выше, любой невротический механизм – это то, что когда-то было творческим приспособлением и затем стало привычным, неосознанным способом контакта с миром. Ретрофлексия образовывается потому, что когда-то человек сдерживал определенные импульсы, чтобы удовлетворить другие свои потребности.

Например, сын, растущий с отцом-психопатом, избивающим мать, может сдерживать свою ярость, потому что проявление ее приведет к еще более плачевным последствиям и для него, и для матери. Так, сжимая кулаки и челюсти, он останавливает энергию ярости, рвущуюся наружу, обеспечивая тем самым потребность хоть в какой-то относительной безопасности. Но мощная агрессивная энергия, возникающая в теле, не может рассосаться бесследно, и человек направляет ее на самого себя, нападая на собственный организм. Это может проявляться в разных симптомах – телесных и психологических. Так, ребенок может грызть ногти, кусать до крови губы, царапать себя, в более тяжелых, пограничных случаях подростки наносят себе повреждения, режут тело. Еще одно возможное проявление – неосознанное провоцирование опасных ситуаций, начиная с увлечения экстремальными видами спорта и заканчивая ситуациями, в которых человеку наносят физические увечья. Крайняя степень проявления аутоагрессии – суицид.

В моей практике было несколько клиентов-мужчин, выросших с отцами-психопатами, регулярно избивающими своих близких. Степень ненависти к самим себе у этих клиентов зашкаливала: один царапал до крови руки, другой во время ежедневной чистки зубов в кровь раздирал себе десны щеткой, третий увлекался тем, что перебегал Садовое кольцо в неположенных местах, четвертый мечтал попасть на войну, где из него «сделали бы отбивную и пушечное мясо». И только регулярная терапия удерживала их от нанесения себе серьезного вреда. Источником этой ненависти и ярости «к себе» первоначально послужила ненависть к отцу, которую выражать адресно было опасно для жизни. Позднее механизм ретрофлексии агрессии, адресованной кому-то во внешнем мире, стал привычным.

Данные примеры характеризуют крайние, тяжелые, уже не невротические варианты, но в них ясна специфика механизма ретрофлексии.

В речи ее легко идентифицировать по возвратным местоимениям: «Я злюсь на себя», «Мне стыдно перед собой», «Я себя ненавижу», «Я спрашиваю у себя», «Мне нужно себя заставить», «Я себя уговорил», «Я накажу себя», «Я победил себя», «Я виню себя», «Я любуюсь собой» и т. д. Во всех этих случаях логично спросить: «Кому именно адресован твой импульс»?

Вот что пишет об этом Перлз:

Интроекция проявляется в использовании местоимения «я», когда на самом деле имеются в виду «они»; проекция проявляется в использовании местоимения «оно» или «они», когда на самом деле имеется в виду «я»; слияние проявляется в использовании местоимения «мы», когда реальное значение неизвестно; ретрофлексия проявляется в использовании возвратного местоимения «себе» или «себя». Ретрофлектор говорит: «Мне за себя стыдно» или «Мне нужно заставить себя сделать эту работу». Он бесконечно твердит нечто подобное, и все эти утверждения основаны на том удивительном представлении, что «я» и «себя» – два разных человека» (Перлз, 2007).

При ретрофлексии человек как бы разделяет себя на две части: «Я» и «не-Я». Одна часть воздействующая, а вторая – объект этого воздействия. Смысл ретрофлексии заключается в том, что человек свой внешний конфликт с окружающим миром переносит внутрь своего организма. Он разыгрывает сам с собой то взаимодействие, которое первоначально было взаимодействием человека с миром. И тогда душа человека становится ареной для той битвы, которую он не выносит во внешний мир.

В организме не предусмотрено эмоций, направленных на самого себя. Любое чувство, переживание – это реакция человека на ту ситуацию, которая разворачивается на границе между ним и окружающим миром, и эта реакция всегда первоначально направлена вовне.

Ни одно животное не занимается разрушением или наказанием себя, зато миллионам людей свойственно саморазрушающее поведение как результат ретрофлексии агрессивных импульсов к кому-то, к кому они не выражаются в силу различных причин.

Аналогичным образом работает ретрофлексия не только того, что человек хотел бы направить на других, но и того, что бы он хотел получить от других, но не может это открыто признать. Это может быть все что угодно: любовь, сочувствие, жалость, критика и т. д.

Например, если человек неосознанно поглаживает себя, это может означать как сдержанное желание погладить, выразить нежность к другому, так и желание, чтобы его погладили и приласкали.

Такая ретрофлексия может возникнуть в том случае, если открытое выражение потребности в любви, одобрении, поддержке, нежности было наказуемым. Например, ребенок, бегущий к родителю за объятиями, раз за разом сталкивался с холодом, отчуждением или недовольством. Живя в такой ситуации многие годы, он научился «не нуждаться» в другом человеке, прерывая свой контакт с окружающими, а исходный импульс к другим неосознанно удовлетворять для себя самого. Например, клиентка может говорить на сессии: «Мне никто не нужен, я отлично проживу и сама» – и при этом неосознанно приобнимать себя за плечи.

Более трагичен вариант, если нежными проявлениями ребенка злоупотребляли взрослые и ему пришлось переживать сексуальные домогательства в семье. Одна моя клиентка с подобной травмой гневно восклицала на сессии: «Никто не имеет права прикасаться ко мне!» – и при этом гладила себя по ноге. В этом случае в выражении агрессии уже не было проблемы (в результате длительной терапии), но под запретом пока оставалась потребность в близости.

Во всех случаях, когда человек «любуется собой», «наказывает себя», «спрашивает себя» и т. д., логично спрашивать, кем он любуется на самом деле и в чьем любовании нуждается, кого он хочет наказать или кем быть наказанным, у кого на самом деле он хочет спросить совета или кем быть спрошенным?

В сдерживании, как таковом, нет ничего плохого, если оно адекватно ситуации. Не все импульсы нужно выражать вовне, и, если человек решает, что в данном конкретном контексте ему лучше сдержаться, – это вполне здоровая ситуация.

Но если ретрофлексия становится автоматической, неосознанной, стереотипной, то она порождает невроз. В таком случае человек в большинстве ситуаций привычно останавливает энергию импульса, направленную на взаимодействие с внешним миром «здесь-и-сейчас». И тогда он не вступает в подлинный контакт, а лишь имитирует его, зацикливая свои настоящие импульсы на самом себе. Он не решается поцеловать, признаться в любви, заговорить с кем-то, выразить недовольство, отвергнуть или, наоборот, приблизиться – словом, любую возникающую в процессе контакта интенцию к другому он удерживает внутри себя, выстраивает отношения с самим собой, подменяя этим настоящие отношения с миром.

Стоит ли говорить, что блокированная в теле энергия не проходит бесследно, со временем выливаясь в различные симптомы – психосоматические заболевания, аффективные вспышки, депрессию как крайнюю степень подавления импульсов, насилие как результат эффекта «сжатой пружины».

То, что в обществе понимается под агрессивным поведением, не что иное, как результат сдерживаемой, ретрофлексированной агрессии. Если агрессивные импульсы, возникающие как адекватный и конструктивный ответ на ситуацию, удерживаются, то они, накапливаясь, превращаются в деструктивную силу, направленную либо на разрушение себя, либо на разрушение внешнего мира. Поэтому парадоксальным образом наиболее агрессивен тот, кто часто сдерживает агрессию, не давая ей своевременного выхода, адекватного ситуации.

В кино часто используется этот механизм. Например, в «Черном лебеде» героиня до крови раздирает свое тело, а в финале убивает себя, хотя на самом деле ее ярость направлена на поглощающую властную мать, не дающую ей выйти из слияния. Герой «Бойцовского клуба» ретрофлексировал свою агрессию, доведя себя до тяжелой депрессии и психологического омертвения, и только возникновение субличности – Тайлера Дердена – позволило развернуть всю накопленную ярость вовне, на окружающий мир. Героиня из «Пианистки» режет лезвиями свое тело и вонзает кусок стекла себе в сердце, хотя на самом деле хотела бы наконец убить свою мать или как минимум яростно оттолкнуться от нее. Все эти детали придают многомерность и психологическую глубину характерам персонажей.

Механизм ретрофлексии обладает мощным драматургическим потенциалом. Поскольку в большинстве классических сценарных структур подразумевается «внутренний конфликт» героя, то для разрешения этого конфликта он должен быть вынесен туда, где ему и место, – во внешний мир.

В гештальт-терапии с ретрофлексией часто работают с помощью метода амплификации (усиления) напряжения. Например, заметив, что в определенный момент сессии клиент неосознанно сжимает кулаки, терапевт, обратив на это его внимание («Что ты сейчас делаешь руками?»), просит его сжимать их еще сильнее («Усиль это! Пойди за этим движением, доведи его до крайней точки и давай посмотрим, что там родится!»). Парадоксальным образом не нарочное ослабление, а именно усиление ретрофлексии до предела позволяет осознать исходный импульс и пережить его во всей полноте, то есть развернуть ретрофлексию вовне. Разворачивание ретрофлексии через максимальное усиление часто сопровождается катарсическим высвобождением сдерживаемой ранее энергии. Именно этот механизм лежит в основе драматургического катарсиса: через прогрессию усложнений и постоянный рост ставок драматургическое напряжение концентрируется, накапливается, усиливается все больше, вплоть до крайней точки, в которой сжатая до максимума пружина «выстреливает» катарсическим высвобождением энергии. Чаще всего это совпадает с финальной битвой в третьем акте, и именно здесь, на пике энергии, происходит полный контакт зрителя с историей.

К концу сюжета обидчики должны быть наказаны, все сдержанные сильные чувства – пережиты по отношению к их непосредственному адресату, а герой из заточения внутри своих непробиваемых границ возвращен к живому взаимодействию с людьми и окружающим миром.

Если речь идет о фрейдистской структуре, где у героя есть некая травма в прошлом, а смысл сюжета – в выздоровлении от нее, то эта травма должна быть снова воспроизведена в настоящем. Тогда энергия, которая была направлена на саморазрушение героя, разворачивается во внешний мир и помогает ему совладать с критической ситуацией в кульминации сценария. Это – сюжет высвобождения и катарсиса.

Подумайте, какие импульсы чаще всего сдерживает ваш герой? Какие свои чувства он не позволяет себе выражать по отношению к истинным адресатам и направляет их на себя? Каким своим интенциям и порывам по отношению к миру он не дает ходу? Или, возможно, он желает получить что-то от окружающего мира, но удерживает себя от того, чтобы за этим обратиться? Какой своей потребности он не дает ходу? Куда девается удерживаемая энергия? Какими способами он направляет эту энергию на себя? Продумайте конкретные детали его поведения, которые станут хорошими штрихами к его психологическому портрету. Что такого он делает с собой и со своей жизнью, что на самом деле хотел бы сделать с кем-то/чем-то из окружающего мира? Какие сцены могли бы максимально полно выразить катарсическое высвобождение этой энергии наружу?

 

5.4.5. Эготизм

Даже когда проделана огромная работа над собой и устранены невротические механизмы, собственные чувства и потребности осознаются, свое возбуждение принимается, не гасится внешними запретами и не приписывается другим, когда энергия действия по отношению к миру и людям выражается во всей полноте и человек вступает во взаимодействие, в котором возможно удовлетворение его потребности, – даже тогда, на стадии полного контакта, возможно прерывание. Механизм прерывания в фазе полного контакта – это эготизм (рис. 5.6). Он проявляется в том, что человек, достигнув пика, удерживает себя, свою целостность, свои границы и не может отдаться процессу целиком.

Полный контакт требует растворения границ, слияния с объектом потребности (с другим человеком), спонтанности и «отпускания» контроля. Именно этого не происходит при эготизме. Здесь возможен целый ряд причин: страх слияния и поглощения, потери себя (если есть опыт травмирующих слитых отношений), страх «потерять лицо», высокий контроль, постоянная оценка себя со стороны, страх нового опыта и т. д.

Эготизм считается зрелой защитой. Зачастую он развивается как результат психотерапии: человек успешно научился распознавать собственные потребности, сепарировался, стал отстаивать границы, выражать чувства, рисковать действовать, не сдерживая себя, и постоянно отслеживать свое состояние. В результате вновь приобретенная автономия настолько ему ценна, а непрерывная рефлексия стала настолько привычной, что он не рискует даже на время ослабить границы и контроль, оценивая каждый свой шаг и оберегая собственную целостность. Это не дает ему отдаться новому опыту. Он как будто все время наблюдает за собой со стороны, оценивая и выверяя поступки и решения. Или в пиковый момент занимается самолюбованием. Освобождение от невроза часто проходит через нарциссическую стадию (но не обязательно).

Также принято считать, что эготизм – неизбежный механизм всех психотерапевтов. Они, как правило, хорошо осознают себя, но в силу профессии вынуждены постоянно оценивать, как их проявление скажется на клиенте. В этом мало спонтанности и свободы, поскольку много ответственности и контроля.

Эготизм легко проиллюстрировать на примере с пищей или сексом. Давайте вспомним наш пример про то, как вы отправились в кафе и в предвкушении и с усилившимся голодом ожидаете заказа. Если вы человек, свободный от эготизма, то с аппетитом наброситесь на заказанный вами стейк, с удовольствием поглощая его, урча от наслаждения и полностью отдаваясь процессу долгожданного воссоединения с объектом потребности. Вы в этот момент не заняты самонаблюдением: «Вот я, я ем мясо, сосед слева смотрит на меня, надо ему улыбнуться…» Ваше «Я» на время растворилось, «и пусть весь мир подождет», как говорится в одной известной рекламе. Но если вы склонны к эготизму, то вам будет важно, как вы выглядите со стороны и не потеряете ли лицо, если жадно наброситесь на еду. Поэтому, несмотря на сильный голод, вы контролируете себя, аккуратно отрезая мясо небольшими кусочками и неторопливо, красиво пережевывая. Вы вроде бы удовлетворяете свою потребность в еде, но не получаете от этого максимального удовольствия. Ригидная потребность не потерять лицо и сохранить свое «Я», не дав ему раствориться в процессе, в этот момент оказывается важнее, чем любая другая актуальная потребность.

С сексом все тоже очень наглядно: человек без труда чувствует сексуальное возбуждение, он легко соблазняет другого на секс, хорош в технике, его возбуждение в процессе нарастает, но в пиковый момент он придерживает себя от того, чтобы отдаться процессу целиком, и оценивает, как он выглядит со стороны. У женщин эготизм проявляется аноргазмией (не путать с фригидностью, где возбуждение вообще не возникает, – там речь идет скорее о механизмах конфлюэнции или интроекции), у мужчин – эякуляцией без яркого оргазма.

Эготизм – это основной невротический механизм в нарциссическом поле. Человек с нарциссической структурой опыта легко заводит отношения, очаровывает окружающих, увлекает их, он обаятелен и обходителен, но чем дальше отношения продвигаются к близости, тем большим холодом и недоступностью веет от него. Про нарциссов говорят: «Теплые руки – холодное сердце», имея в виду, что в отношениях с ними хорошо и тепло и нет никаких проблем и прерываний до тех пор, пока дистанция не сокращается слишком сильно. Если на горизонте замаячила близость, пиши пропало. Человеку нарциссического склада невозможно подпустить кого-то близко, растворить свои границы и отдаться слиянию хоть ненадолго. Самое избегаемое нарциссом переживание – это переживание «Мы». Отчего так происходит и какая внутренняя драма кроется за «холодным сердцем», подробно речь пойдет в главе 7, где я описываю нарциссического героя.

С другими потребностями в нарциссическом опыте происходит все то же самое: человек хорошо понимает, чего он хочет, и для него не составляет большой проблемы добиваться своих целей и обеспечивать реализацию потребностей. Вот только удовольствия от этого он получает мало, не позволяет себе целиком вовлекаться в происходящие события и получать новый трансформирующий опыт. Поэтому в его жизни (хотя внешне все хорошо) мало новизны и возможно ощущение пустоты и скуки, когда даже самый яркий успех уже не приносит удовольствия, а самолюбование в момент триумфа приелось. Внешне прекрасная и беспроблемная жизнь на самом деле не радует, как в старом анекдоте:

– Скажите, почему у вас абсолютно одинаковые елочные игрушки различаются в цене в 10 раз?

– А просто первые – голландские, а вторые – китайские.

– А, понял, голландские сделаны из более качественного стекла!

– Да нет, стекло у них идентичное.

– Ну тогда, наверное, голландские расписаны вручную?

– Да нет же, в обоих случаях идентичные заводские узоры.

– Ну тогда… тогда, видимо, голландские покрыты более экологичными красками?

– Да я же говорю – сырье у них абсолютно одинаковое!

– Тогда почему, черт побери, голландские в 10 раз дороже?!

– Вы понимаете, тут такое дело – китайские не радуют.

Фил Коннорс в начале «Дня сурка» предстает перед нами именно таким – нарциссичным, выгоревшим, потерявшим интерес к жизни и окружающим людям, играющим роли и меняющим разные социальные маски. Он знает, как окрутить любую красотку, но его сердце остается холодным, и все вокруг ему кажется скучным и известным далеко наперед. Он проходит классическую для нарциссичного героя арку освобождения он невроза, в ходе перипетий преодолевая эготизм и приобретая способность к близости.

Ярким примером эготичного героя является Николас, герой Майкла Дугласа в фильме «Игра», а сам этот фильм – блестящая метафора изнанки нарциссического мира. Николас – успешный бизнесмен, нарциссичный и потерявший интерес к жизни, чей отец покончил с собой в 48 лет, на свое 48-летие в подарок получает сертификат на участие в Игре. А дальше вся его привычная блестящая жизнь начинает разрушаться как карточный домик. Игра выбивает его из точки невротического равновесия, вышибает привычную почву из-под ног, запуская тем самым цепочку глубоких психологических изменений (подробнее об освобождении от невроза и построении арки героя речь пойдет в главе 6). Парадоксальным образом разрушение привычной жизни Николаса спасает его от психологической (а возможно, и физической) смерти, а потрясающая сцена, в которой он просыпается и обнаруживает себя в гробу на мексиканском кладбище, символизирует его возрождение к жизни. Потеряв все, пройдя через умирание прежнего себя, герой пробуждается и приобретает способность к переживанию всей полноты жизни. В этом и заключается наиболее часто встречающаяся трансформационная арка преодоления эготизма.

Эготизм – это еще и частый механизм прерывания контакта зрителя при просмотре определенного типа фильмов. Вам наверняка знакомы случаи, когда и история отличная, и картинка красивая, и образы в фильме наполнены глубочайшим символизмом, – а не цепляет. Это, на мой взгляд, происходит в двух случаях.

В первом при просмотре фильма не покидает ощущение, что все до мельчайшей детали как будто специально сделано так, чтобы вызывать определенные эмоции. Вроде и швы все спрятаны, а все равно видно, как сделан фильм и каким именно способом он манипулирует чувствами зрителя. Это такая холодная выхолощенная форма, где контроль над эмоциями зрителя словно был у режиссера на первом месте; соответственно, и вы при просмотре не можете отделаться от фонового процесса контроля за тем, как решена та или иная сцена. Например, мне не раз приходилось слышать подобные претензии в адрес Ларса фон Триера – мол, он делает свои фильмы с «холодным носом», точно рассчитывая, как и в каком месте какую эмоцию нужно вызвать. Я не берусь комментировать это утверждение, поскольку являюсь поклонницей большей части его фильмов.

Во втором случае отличный, казалось бы, фильм в какой-то момент переходит в стадию режиссерского самолюбования красотой формы. И тогда вроде и происходящее цепляет, и все, казалось бы, хорошо, но финального катарсиса не происходит. В некоторых случаях любование формой и включенность в содержание входят в противоречие. В крайних случаях некоторые фильмы превращаются в такую «вещь в себе», когда зритель как бы не предусмотрен.

Чрезмерное увлечение «пасхальными яйцами», многослойные интертекстуальные отсылки для узкого круга «избранных» тоже не что иное, как проявление эготизма создателей. Такие фильмы активизируют интеллектуальное восприятие, но гасят эмоциональное вовлечение. Чувственного контакта с фильмом не происходит, поскольку границы зрителя не растворяются, а контроль и рефлексия не отпускают. Творчество постмодернизма эготично по своей сути.

Ну и наконец, эготизм при просмотре фильмов – профессиональное «заболевание» сценаристов, режиссеров, актеров, операторов, монтажеров – словом, всех, кто занимается созданием фильмов. Если вы читаете эту книгу, то с большой долей вероятности вам хорошо знакома эта фоновая оценка качества истории / исполнения сцен / игры актера / монтажа, когда вы смотрите большинство фильмов.

Итак, описанные выше механизмы лежат в основе невроза. При конфлюэнции человек вовсе не различает собственные потребности, поскольку находится в слиянии; при интроекции он блокирует свое возбуждение, подменяя собственные импульсы внешними правилами и догмами; при проекции приписывает свои потребности и чувства окружающим и борется с ними; при ретрофлексии останавливает движение к объекту потребности, вместо него «захватывая» самого себя; при эготизме не может целиком отдаться процессу и получить удовольствие от полного контакта с желаемым.

Во фрейдистской структуре историй у героя в прошлом есть травма, которая объясняет его поведение в настоящем, и с излечением этой травмы связана арка изменения героя. Это перекликается с психоаналитическим подходом.

Гештальт-терапия несколько иначе расставляет акценты: у сегодняшнего невротического поведения действительно есть причины в прошлом, но проблемы невротика актуальны для него в настоящем, потому что он в своей нынешней жизни разными способами не дает себе эффективно контактировать с миром, удовлетворять насущные потребности и жить во всей полноте.

Нас не столько интересует, что послужило причиной его невротического поведения, сколько то, какими способами невротик останавливает свою энергию и развитие сегодня. Более того, Перлз считал, что «копание» в прошлом само по себе может вылиться в невротическое оправдание поведения в настоящем: «Я срываюсь на свою жену, потому что властная мать в детстве ущемляла мои интересы».

Гештальт-подход ближе к структуре, которую Джон Труби называет «юнгианской»: в жизни редко бывает одно-единственное событие, которое полностью определяет характер человека. Человек и окружающая среда взаимозависимы – мы формируемся тем полем, в котором живем и развиваемся, и одновременно трансформируем его. В такой структуре историй важнее контекст, в котором существует герой и то, как он взаимодействует с другими людьми и с миром; нам не столь интересны его травмы из прошлого, сколько то, какие силы управляют его поступками сегодня. И если речь идет о травмах, незавершенных ситуациях прошлого, то недостаточно просто раскрывать их в ходе сюжета – герою важно пережить их заново «здесь-и-сейчас». То есть прошлая травма должна воспроизвестись в настоящем, настигнуть героя в его нынешней жизни и развернуться во всей полноте в ходе сюжета. Но, повторюсь, это не является обязательным в структуре нового типа, которую Труби называет «юнгианской».

В качестве примера можно привести часто упоминаемый в книге «День сурка»: нам совсем не рассказывают о прошлом героя и о том, почему он стал таким, каков он есть. Авторам и зрителю гораздо интереснее, что управляет его поступками сегодня. Мы не разбираемся в прошлом героя, а вместе с ним переживаем его настоящее, в котором он шаг за шагом меняется, от ригидного, закостенелого, стереотипного способа контакта с миром приходя к полнокровной настоящей жизни.