Гитлеровцы не оставили нас в покое. Самолеты-бомбардировщики налетали на Тупичевский лес. Гитлеровцы, не способные углубиться в лес, обстреливали его из танков и бронемашин. Мы сопротивлялись, прибегая к партизанской хитрости. В трех километрах от своего лагеря развели костры, и бомбардировщики со свастикой на крыльях усердно обрабатывали это место. Бронемашины, рисковавшие прорваться в лес, перехватывались нашими разведчиками.

Мы все время вели активную разведку, дабы знать, что предпринимает враг вокруг нас и даже что он замышляет, к чему готовится. Андрей Дунаев — умный и отважный человек. Но при всей подготовленности ему бы не провести разведки, необходимой в военном деле как воздух, особенно когда действуешь во вражеском тылу, если бы не было надежных помощников, способных действовать, как того требует обстановка, порой чуть ли не в одиночку.

Спроси меня, кого бы я назвал в числе лучших разведчиков, выросших у нас в отрядах, я вспомнил бы многих, конечно. Хорошие, сообразительные, решительные были парни. Но прежде всего хотелось бы назвать Михаила Осадчего, восемнадцатилетнего партизана. Рано лишившись отца, он воспитывался отчимом, Даниилом Прокофьевичем Сусло, который работал лесником в Злынковских лесах и был человеком мужественным, честным и справедливым. Он закладывал продовольственные базы для партизан, накануне оккупации сам ушел в Злынковский партизанский отряд, затем был проводником в соединении А. Ф. Федорова, и за удивительное знание всех троп и зарослей Федоров называл его генералом леса. Михаил поддержал добрую славу своего отчима-воспитателя.

Я уже рассказывал, что во время боя в селе Ивановке Михаил со своими товарищами подорвал деревянный мост на одной из дорог к селу, а заодно они же уничтожили охрану соседнего железнодорожного моста. Через три дня Дунаев повел группу в глубокую разведку к Тупичевскому лесу, и снова отличился Осадчий. Он участвовал в схватке с вражеским гарнизоном в селе Большие Щербиничи, где разведчики уничтожили двенадцать гитлеровцев. Во время нашего выхода из Добрянского леса разведчики вместе с подрывниками устроили засаду на шоссе и уничтожили две автомашины с солдатами и боеприпасами. Активно действовал Михаил с подрывниками Морозовым и Мухой, разведчиками Чернышом и Бирилло.

Из Тупичевского леса впервые, по-моему, Михаил повел небольшую группу в самостоятельную разведку по окрестным селам. О нем я еще расскажу…

А сейчас о других. На опушке Тупичевского леса разведчики Кошель, Сосновский, Высоцкий и Анисенко заметили бронемашину и три автомашины с пехотой. Фашистов было более семидесяти, а наших — четверо. Но они преградили немцам дорогу. Однако те быстро сообразили, что из укрытия их обстреливают всего-навсего несколько человек. Бронемашина попыталась обойти героев слева, но Анисенко пополз ей наперерез, а когда бронемашина поровнялась с ним, бросил противотанковую гранату. И удачно! Бронемашина загорелась.

Перестрелка нарастала Высоцкий был тяжело ранен. Сосновский взвалил его на плечи и понес, а Кошель с Анисенко отходили следом, отбиваясь от гитлеровцев и прикрывая раненого друга. Видно, немало они перебили вражеских солдат, те остановились на полдороге, а наши разведчики вернулись в расположение партизан, принесли раненого.

Еще одна бронемашина и четыре машины с пехотой подорвались на минах, потому что наши саперы, несмотря на усталость и голод, прежде всего заминировали подъезды к лесу. Партизаны посмеивались: на кого посылают фашисты свою технику и солдат, если уничтожили нас еще в Добрянском лесу?

Чтобы окончательно уверить их в нашем существовании, мы решили сами нанести удар и выбрали для этого бывший совхоз Глебово, где сейчас враг разместил свое хозяйство с откормочным пунктом для скота. В этом хозяйстве работала большая группа военнопленных, и я распорядился, чтобы Вонарх и Шкловский, отряду которых был поручен налет на Глебово, приказали своим разведчикам связаться с военнопленными: наверняка там будут люди, готовые к схватке с гитлеровцами и способные быстро и четко доложить обстановку.

Так и сделали. Наиболее горячим и одновременно деловым среди военнопленных оказался молодой старший лейтенант Александр Алексеев. Раненный в бою под Тупичевом, он попал в плен, а едва отдышался, был послан на работу в Глебово. Нашей разведке и командованию он сильно помог в организации налета на хозяйство, а позже, после налета, ушел с отрядом в партизаны и скоро стал начальником штаба в том самом отряде, который нападал на Глебово. Да, грамотные в военном деле люди, преданные борьбе за победу, не терялись у нас. Такое пополнение обогащало наши ряды, как говорил раньше, в восемнадцатом, военспецами. Тогда они были из старых войск, а сейчас — свои.

Итак, нам стало известно, что глебовское хозяйство охранял вражеский гарнизон в составе ста человек, и почти столько же было там полицейских. Ну что же, это нам подходило, мы не выбирали мелкой цели. То, что Глебово находилось всего в восемнадцати километрах от Чернигова, тоже не пугало, такая дерзость часто приносила успех, потому что противник был уверен в своей безопасности.

И. М. Шкловский

А тут выяснилось, что вечером 2 июня глебовский гарнизон меняется, одни солдаты уезжают в Чернигов, другие приезжают. Этот день и выбрали для нападения, так как смена гарнизонов всегда связана с потерей бдительности, некоторой суматохой. Илья Шкловский привел отряд и окружил казарму, но она оказалась пустой, немцы до того беспечно держали себя, что одни солдаты уже уехали, а другие еще не прибыли и, похоже, на ночь глядя не собирались прибывать. Партизаны напали на полицаев, охранявших военнопленных, перебили холуев, а пленных освободили. Начальник полиции выскочить на улицу не успел, был убит на своей квартире.

Схватили директора хозяйства Кизняка, но тут вышла такая история… К Шкловскому подошли две женщины и стали упрашивать, чтобы он взял их с собой. У обеих были пятилетние дети — девочка у одной и мальчик у другой. Шкловский стал отказываться: это ведь так рискованно — в лес, с детьми. Но женщины расплакались — им и детям грозит смерть, одной как еврейке, второй как жене видного до войны работника-коммуниста, а сейчас фронтовика. Фашисты докопаются…

В это время вывели расстреливать Кизняка. Женщины увидели его под конвоем и притихли. А узнав, в чем дело, говорят — он добрый, помогал скрываться от фрицев, брал на работу, хотя не имел права, к людям хорошо относился. Военнопленные, которые были рядом, подтверждают. Илья Шкловский отпустил Кизняка и взял с него клятвенное слово, что он сам доведет до полного разгрома это хозяйство, — ночь кончилась, партизанам пора было уходить, и Кизняк это слово не только дал, но и сдержал. Он собрал рабочих, известных ему своим настроением, поджег все постройки, уцелевшие при первом партизанском налете, а оставшийся скот разогнал подальше, чтобы его могли взять себе крестьяне. Со своей группой Кизняк ушел в лес и, попав в партизанский отряд, продолжал сражаться с фашистами.

А Шкловский привел тогда из Глебова около семидесяти отличных лошадей, много разного продовольствия привез партизанам. С ним пришли и влились в наши ряды бывшие военнопленные. Так что напрасно немцы писали, будто уничтожили наше соединение. Поторопились. Мы, наоборот, росли.

По всем, самым серьезным сведениям, фашисты готовили против нас новую карательную экспедицию. А кроме того, мы не могли задерживаться в Тупичевском лесу, хоть и глухом, но уже «транзитном» для нас. Нас ждала Полтавщина, путь туда лежал через междуречье. «Может, удастся еще свидеться с Попудренко», — думал я, скучая по нему. Не знаю, как кто, а я долго не могу забыть человека, с которым рядом шел по этим лесным дорогам и который не раз обогревал меня в пути своей душевной чуткостью. Увидимся! Междуречье — это ведь теперь его волость, мне предстоит быстро пройти леса между Десной и Днепром, а ему тут воевать…

Увиделись раньше, чем думалось. Скоро нам сообщили, что соединение Попудренко тоже в Тупичевском лесу, зашло сюда, направляясь в междуречье. Установили связь, а через день приехал ко мне сам Николай Никитович. Кроме дружеской встречи была и другая цель: обсудить, как лучше пройти в междуречье. Мы и раньше об этом говорили, но называли друг другу разные маршруты, искренне считая их более разумными и удобными. Попудренко предлагал идти лесами, запущенными самой природой, с болотами. Обойдется — не привыкать, зато эта дорога труднодостижима для врага, укрыта от его глаз, — на деле доказано. По ней прошли соединения Ковпака и Федорова, отправляясь за Днепр. Это партизанская дорога.

Я соглашался и высказывал свои сомнения. Два раза гитлеровцы пропустили по этому пути партизан, а на третий приготовятся и встретят. Они ведь тоже обдумали, как можно было бы сделать, чтобы не пропустить ни Ковпака, ни Федорова. Не лучше ли пойти совсем новой для себя и противника дорогой, без партизанских следов? Вот — через села Буровка, Церковище, Пастовбица, Павловка… Оттуда рукой подать до урочища Мокрые Велички в Любечевском лесу. Это уже междуречье.

— Ты что — с ума сошел? — озабоченно спрашивал Николай Никитович. — Через чистое поле идти? А перед Мокрыми Величками — шоссейная и железная дороги. Это погибель!

— На твоем пути тоже и шоссейная, и железная дороги есть.

— Но зато — леса, там и укрыться, и отдохнуть можно.

— Полями мы пройдем свои пятьдесят пять километров за одну ночь.

— Ночи в июне коротки.

— А мы прибавим шагу.

— Думаешь, не заметят? Больше тысячи человек в открытую!

— Так ведь ночь.

— Нет, невозможно!

До споров доходило, до громких слов, но так мы друг друга и не убедили. Я проводил Николая Никитовича до границы своего лагеря. Оба были в задумчивости, вздыхали, молчали, и вдруг он говорит:

— Сам не знаю, что со мной! Что-то ноет и ноет сердце…

— Да и у меня неспокойно на душе. Любой маршрут, какой ни выбери, труден, и риска хоть отбавляй!

Николай Никитович улыбнулся и протянул мне руку:

— Ну да все будет хорошо!

— Еще встретимся и поработаем вместе после войны, — сказал я.

— Да, да… Обязательно.

Мы пожали друг другу руки и три раза поцеловались по старому обычаю. Сели на коней, которых до сих пор вели в поводу, повернули их, и каждый поскакал в свою сторону.

— Встретимся в междуречье! — услышал я голос Николая Никитовича.

Но не пришлось. Встреча среди тех деревьев, на той лесной полянке была моей последней встречей с Николаем Никитовичем, душевным человеком, бесстрашным партизанским командиром.

Мы уже были в междуречье, когда пришла первая весть о тяжелом положении, в которое попало соединение Попудренко…

До железной и шоссейной дорог на своем пути они шли спокойно, разбив один вражеский гарнизон. Перешли железнодорожное полотно, приблизились к шоссе и тут встретили сильный огонь хорошо укрепившегося врага. Попудренко дал команду прорвать засаду. Три раза бросались его отряды в атаку, но враг ввел в бой танки и бронемашины с артиллерией, которые ждали где-то рядом и быстро подошли сюда по шоссе. Из Чернигова по железной дороге прибыла моточасть и, оказавшись в тылу у партизан, преградила им отступление в Тупичевский лес. Вот все, о чем мы узнали: Попудренко в кольце.

Идти ему на помощь — не могло быть другого решения у нашего командования. Соединение начало готовиться, а в район этой жестокой схватки мы выслали разведку, которая, вернувшись, сообщила, что братское соединение Попудренко вырвалось из окружения и ушло в Тупичевский лес, оставленный четыре дня назад.

Казалось, отпала необходимость идти на выручку товарищам. Сами прорвались, а теперь и неясно даже, куда идти. «Обошлось, обошлось», — повторял я, успокаивая себя и думая, что в знакомых лесах Николай Никитович быстро приведет соединение в порядок и мы еще действительно встретимся.

Но едва наш радист Саша Кравченко установил связь с УШПД, оттуда поступила радиограмма о гибели Попудренко. Не хотелось верить. Как это произошло?

Позже разведчики, встречавшиеся в своих походах с партизанами других отрядов, установили и принесли нам такие подробности гибели Николая Никитовича. Ночью соединение переходило дорогу. Гитлеровцы бросили на измотанных неравными боями партизан хорошо вооруженную часть из Климова. Явно их подкарауливали. Соединение оказалось разорванным — часть впереди, часть, вместе с Попудренко, за дорогой. Он нервничал: связи никакой. И сам решил с разведкой перескочить дорогу, но, едва они достигли ее, над дорогой взвились осветительные ракеты, известные всем фронтовикам «фонари», повисавшие в небе, над головой, и медленно спускавшиеся на парашютах, когда вокруг становилось светло, как днем. Командиры соединения, сумевшие в конце концов вывести партизан в знакомые и родные Злынковские леса, поняли, что окружены большими силами карателей.

Днем над отрядами партизан кружили самолеты, кидали листовки, призывая сдаться в плен, за что предлагались хлеб и земля. Ночью гитлеровцы не спали, стерегли партизан, всюду встречали огнем, сжимая кольцо окружения.

Удивительно хладнокровно вел себя Николай Никитович Попудренко, заражая, лучше сказать, вооружая, своим спокойствием всех других. В ночь на 7 июля попытались устроить новый прорыв. Головной отряд выдвинулся и приготовился к бою, когда послышался топот коней в партизанском, так сказать, тылу. Это Попудренко со своими ближайшими помощниками мчался верхом вдогонку за головным отрядом, видимо, чтобы принять участие в ответственном бою…

Все, кто видел его тогда, видел в последний раз. Вражеский огонь из всех видов оружия раздался навстречу конскому топоту. Николай Никитович замертво упал с коня…

Тогда мы еще не знали этих подробностей, была только весть, что он погиб. Собрались все командиры и комиссары, чтобы выразить свое горе и свою любовь к погибшему, стояли в молчании, сняв шапки. Комендантский взвод дал в честь партизанского командира три залпа из винтовок.

Николаю Никитовичу было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. А сразу после войны прах его с почестями перенесли в Чернигов, где он был секретарем обкома партии, где все его помнили и знали.

Прощай, Николай! Я не забуду твоей помощи — открытой и деловой, когда мы прилетели с Большой земли. Не забуду, как тесно взаимодействовали наши партизаны, нанося удары по врагу. Не забуду тебя, сколько бы жизнь ни подарила мне времени наперед.