Вот сейчас, пока движется колонна, я, пожалуй, и расскажу о наших медиках. Как назвать их — работниками, бойцами? С ними все случалось…

Помню, после одного из внезапных боев я вызвал к себе начальника нашей медико-санитарной части Григория Еременко и давай на него не только голос повышать, но и ногами топать! Во время боя он заметил, как несколько немецких грузовиков отделилось от основной колонны, встретившейся нам, и пытается уйти в сторону от шоссе по грунтовой дороге. То ли они фланговый маневр задумали, то ли просто улизнуть хотели. А Еременко бросился к группе партизан, вооруженных двумя ручными пулеметами для охраны санчасти, и увлек их за собой. Бежали наперерез врагу пока не выбрали позиции для пулеметов и не встретили уходящие грузовики ураганным огнем. Подоспели другие партизаны, поддержали пулеметчиков, а Еременко возглавил общий обстрел врага, в результате которого было выведено из строя восемь грузовиков, истреблено больше двадцати солдат. Остальные бежали. А на полевой дороге, оголив железные ребра, дотлевали грузовики.

— Ваше дело — отвечать за раненых! Вы — врач! А вы их бросили!

Бледный Еременко отвечал мне:

— Я не бросил… Оставил на жену… Она тоже врач. А я еще и командир.

Разумеется, в конце концов я сказал ему слово в похвалу за находчивость и храбрость, даже обещал к награде представить, но предупредил:

— Впредь, если оставите свое место без разрешения командования, будете наказаны. И строго. Запомните это.

Двадцатилетний Еременко встретил войну фельдшером мотострелкового батальона. Вырвавшись из окружения, долго шел на восток, пока, истощенный, больной, не добрался до родной Корюковки, откуда и пришел к нам с женой Верой Ивановной. Сначала был назначен в разведку и участвовал в нескольких операциях, привел в отряд более тридцати молодых колхозников из сел Корюковского района: он многих знал и мог поручиться за них. Возглавил санчасть, когда мы стали соединением.

Храбрый человек, он не случайно назвал себя командиром. Однако он и врачом был не только знающим (потому что хорошо учился в медицинском техникуме до войны), но и искусным. Однажды в санчасть положили партизана, у которого осколками разрывной пули было изуродовано лицо. Легко догадаться, что оборудование и медицинский инструмент в партизанской санчасти самые примитивные. Здесь не до пластической операции! Но, посмотрев на разорванные губы, ноздри, поврежденные челюсти парня, Еременко взялся за дело. Помогала ему медсестра Оля Янченко. При свете керосиновой лампы долго и тщательно Григорий Гаврилович сшивал кусочки разорванной живой ткани. Наложили повязку на лицо раненого, оставив небольшое отверстие, чтобы кормить молоком и бульоном. И как же были рады, когда через несколько дней, сняв повязку, увидели: все хорошо срослось, и лицо стало похоже на прежнее.

Я назвал Олю и припомнил, какая беспокойная забота охватила нас сразу, едва возник отряд: где взять нужное количество медицинских сестер? Ведь не каждая девушка сможет работать медсестрой, даже если захочет. А у нас их стало больше двадцати — ив санчасти соединения, и в отрядах. Откуда? Еременко и Покровская создали постоянно действующие курсы медицинских сестер и сами учили девушек часа по два, а то и по три ежедневно на протяжении двух месяцев. Занятия проводились серьезно — я сам это проверял. Один раз, когда в санчасти не было раненых, я, совмещая проверку с практической пользой для дела, сам сыграл роль раненного в позвоночник. Сестры у нас появились не только в строевых ротах, но и в разведывательных и других подразделениях. Галя Прищепа, Ольга Корень, Мария Мирошник, Александра Скрипко, Люба Жарова, Аня Безрукова, Анна Столяр, которую все знали как Ганну, Галю, а еще толстушка Нюра и тихая невозмутимая Маруся, чьих фамилий я не помню, — вот они, наши сестры, имена и лица которых сохранились в памяти. Скольким раненым они помогли встать на ноги! А надо было (это не раз случалось) — любая из них бралась за оружие. И защищая санчасть, и тогда, когда ходили в разведку с партизанами, и всегда, как только возникала в этом необходимость. Шуру Скрипко скорее надо назвать разведчицей, чем медсестрой. Не могу не сказать еще хоть слово о том, чем всегда удивляли меня эти девушки. Ведь им было не легче, а пожалуй, — и труднее, чем всем, но они как будто и не знали усталости. Бывало, партизаны шагают со своей ношей на плечах, истомились, молчат, опустили головы, а медсестры еще и ягоды собирают для раненых: чернику, костянику, бруснику. И каждый получает теплое слово впридачу…

Но ведь не только помощью раненым ограничивалась работа партизанских медиков. У нас, например, на протяжении всех рейдов было совсем мало больных. И эго объясняется не одной нервной мобилизацией людей, из-за которой на войне вообще меньше болели: некогда было. Нет. И Еременко и Покровская осуществляли придирчивый контроль за приготовлением пищи на всех партизанских кухнях, за водой из разных источников, которые нередко гитлеровцы или их приспешники-холуи отравляли. А такое малоприятное дело, как борьба с паразитами? Грязное дело во имя чистоты. Наши медики возили с собой примитивные железные бочки, в которых на остановках парили партизанское белье и верхнюю одежду. И ни разу не дали вспыхнуть в соединении сыпняку!

Труд врача, и без того нелегкий, был вдвойне тяжелым на войне, особенно — у партизан, где не хватало ни условий, ни медикаментов. Все тяготы партизанского быта делили с нами и врачи, и сестры. Молодая наша москвичка Валентина Михайловна впервые села на лошадь, когда переправлялись через Снов. Без седла. Посередине реки она оказалась под лошадью, в воде. Не запаниковала, не закричала. Преодолела реку, обняв лошадиную шею, и выбралась на берег, мокрая и замерзшая. Обсушиться бы, переодеться… Но — вперед. Только и успела, что вылить воду из сапог да немного отжать одежду. И сама на себе испытала, что это такое — нервная мобилизация, назавтра даже насморка не было.

Как-то я сказал Покровской: вот разобьем врага, и не раз среди мирных дней будет вспоминаться, как плыла через ледяную апрельскую реку. А она подумала вслух:

— А может быть, вспоминаться будут совсем простые вещи. Как трудно было в лесу носить на носилках раненых, да еще ночью — ноги то и дело цепляются за корни деревьев. Как вынимали неподатливый осколок из глубокой раны при свете коптилки…

Но еще далеко было до воспоминаний, хотя мы верили, что придет их пора. А пока шли через Кабыжчанский лес по дороге к Новой Басани, большому селу на самой границе с Полтавской областью. Хорошо бы побольше лес! Выбирать было нечего. Дальше, на Полтавщине, лесов нет — открытый, просторный край, а действовать надо. Как? Я ломал голову, но ничего лучшего не придумывалось, как сделать не кратковременную остановку, а постоянный лагерь в Ново-Басанском лесу, то есть в лесу близ села Новая Басань. Это уж у нас на Украине так повелось — называть лесные острова и рощи лесами по имени какого-нибудь крупного близлежащего села.

Ну вот, тут нечего было выбирать. Базировался же на этот лес местный партизанский отряд. Когда гитлеровцы предприняли «проческу» Ново-Басанского леса, отряд поднялся к Нежину, в Кабыжчанский лес, где можно было и маскироваться лучше, и маневрировать. Там мы и повстречались.

Правда, отряд насчитывал около ста двадцати партизан. По сравнению с нами можно сказать — всего сто двадцать. Были случаи, когда партизаны этого отряда расходились мелкими группами и прятались в поле или селах, а потом снова собирались в назначенном месте.

У нас это не выйдет. Наше соединение, придя в Ново-Басанский лес, еще выросло за счет людей, с которыми установил связь Дунаев во время разведки. Каждый из них привел группу будущих партизанских бойцов, поручился за них. Как раз в это самое время удалась и операция, которую задумал и провел Коротков, опираясь на данные нашей агентурной разведки. Нам доложили, что в казачьей сотне, находившейся на службе у гитлеровцев, зреют настроения против своих хозяев и желание перемахнуть к партизанам. Конечно, мы должны были установить, правда ли это, и в том случае, если правда, помочь подневольным или обманутым казакам перейти к нам.

Основная часть сотни размещалась в городе Яготин. С группой Дунаева, отправившейся в разведку, Коротков послал в Яготин трех партизан во главе с командиром-разведчиком Карпом Величко. Задача: проверить все про казаков, держа свою работу, все действия в глубокой тайне, и, коли потребуется, установить с ними связь.

Как проверить? Вот вопрос, вставший перед Карпом Величко, едва он прибыл в район Яготина и разместился со своими помощниками на чердаке брошенного дома в селе Лесники неподалеку от города. В конце концов поступили так: установили связь с партизанами из местного отряда, а они познакомили с яготинской девушкой Галей, своей связной. У Гали оказалась подружка, которая «крутила любовь» с казачьим сотником.

Я. Ф. Коротков

Удалось сделать так, что Галя как бы случайно оказалась при свидании сотника с подружкой.

И сотник первым заговорил о том, что большинство казаков тянется к партизанам, да где их найти? Галя пожала плечами и осторожно пообещала помочь.

Величко назначил час встречи, сотник согласился, но в условленное место не пришел. Это не могло не вызвать беспокойства. В чем дело? Через два-три дня Галя выяснила: его задержали допоздна немцы. Следующую встречу из предосторожности Величко назначил в совсем безлюдном месте, в большом яру, то есть — овраге.

На этот раз сотник явился. Договорились, как будут действовать. Величко предупредил, что в сотне могут быть немецкие осведомители. Да, среди казаков. Так что необходима бдительность. Но сотник отмахнулся — не до того сейчас, успеть бы повоевать за родную землю, смыть кровью свою вину за прошлое.

Сотня несла охрану железнодорожной станции, там и договорились встретиться на следующий день, вернее, за час до полуночи. Подходили к станции, когда раздался винтовочный выстрел, а за ним — взрыв гранаты. Что случилось? Это не по плану!

А вот что — как рассказал вышедший навстречу партизанам сотник. В казарму казаков близ станции вдруг заявился немец. Увидев, что казаки с котомками и оружием, понял обстановку, выбежал и выстрелил из винтовки, выпустив в ночное небо трассирующую пулю. Это, конечно, был сигнал тревоги. Один из казаков бросил вслед немцу гранату. Раненого фашиста захватили в плен. Он сказал, что должен вот-вот прибыть карательный поезд из города Дубны.

Тут же выяснилось, что ни одной автомашины нет. Накануне немцы забрали у казаков восемь автомашин. Пришлось сотнику признать, что он дал маху, а немцам уже было известно о подготовке сотни к переходу. Величко поинтересовался, есть ли близко еще немцы. Несколько человек засело, оказывается, на станции. Отобрали отряд и атаковали ее под руководством партизана Дмитрия Наумова, всех укрывшихся там гитлеровцев перебили.

Но на чем уезжать, к тому же — быстро, не ждать же поезда с карателями! Побежали в соседнее хозяйство, созданное немцами на базе МТС, застали управляющего, русского, который отдал машину хозяйства, ЗиС-5. В ней уехало вместе с партизанами сорок пять казаков, вчера еще служивших врагу, уехало при полном вооружении. Напоследок взорвали в немецком хозяйстве двадцать тракторов и бензосклад.

Вот с этим пополнением Величко и прибыл в Ново-Басанский лес. Не приехали, а добрались пешком: машину пришлось сжечь — в дороге сломалась. На второй день пришли еще четыре казака с ручным пулеметом, двигались по следу. Рассказали, что каратели с поезда, примчавшегося из Лубен, учинили расправу над населением.

В соединении был создан новый отряд взамен того, что вынужденно оторвался от нас. Дали отряду имя Чапаева, а командовать им поставили Андрея Дунаева.

Через пять дней проверили отряд на важной операции. Продовольственные запасы были на исходе, и мы разработали план захвата вражеского хозяйства в селе Усовка. Правда, это находилось более чем в тридцати километрах от лагеря, зато сулило многое: там откармливали скот перед отправкой в Германию. По плану, тщательно разработанному под руководством Кочубея, чапаевцы, которых повел Дунаев, быстрым налетом разгромили вражеский гарнизон и полицию. Запрягли в повозки лошадей (их в хозяйстве было много), открыли склады и, к радости, обнаружили, что там были мука, сахар и соль. Соль особенно обрадовала — обыкновенная соль. Бывало, идут партизаны на боевое задание, а поварихи дают одно-единственное поручение: соли не забудьте, соли! Если, конечно, попадется…

Ах, партизанские поварихи! Или, как они еще сами себя называли, кухарки. Что за самоотверженные и безропотные это были женщины! Кончается марш, все с ног валятся — так устали, а им спать нельзя и просто присесть для отдыха нельзя, нужно еду готовить партизанам, которым, может быть, через час — в бой. Нередко их и самих, что называется, окатывало огнем. Повозка с котлом юной Жени Пинчуковой попала однажды в такой переплет, что все вокруг головы гнули от свистящих рядышком пуль, а она и не думала, что ее могут убить, думала только, как бы не лишиться продуктов и котла, чтобы было в чем и из чего накормить партизан. А Мария Власенко, готовая накормить в любое время дня и ночи? А Фаина Мартыненко, которая могла и вкусно накормить и хорошую песню спеть, и в разведку ходила, и на часах стояла! А Ольга Дорошенко? Она не только обеды готовила отделу пропаганды,'но и научилась наборному делу и стала помогать нашей Клаве…

Обратный путь лежал недалеко от Новой Басани, уже рассветало, и Кочубей повернул отряд направо, чтобы пройти полевой дорогой, подальше от бывшего райцентра, где теперь много гитлеровцев. Оказалось, что они уже приготовились к встрече отряда и, спохватившись, начали преследовать чапаевцев, обходивших райцентр. Наши скрылись в леске, а за собой оставили прикрытие, которое держалось до последнего. Больше часа слышался пулемет, сдерживающий немцев, но ничто не бывает бесконечным. Сделаны последние выстрелы из ручного пулемета, израсходованы последние патроны, брошена во врага последняя граната. Однако отряд ушел…

Радио принесло радостное сообщение об освобождении 5 августа Орла и Белгорода. В Москве был первый артиллерийский салют. Негреев и Чмиль постарались, чтобы население быстрее получило эту сводку Совинформбюро.

А местные события не радуют… Ночью на одном из постов — стрельба. Спрашиваем пароль — молчат, считаем до трех — молчат, на выстрелы послышался только собачий лай, значит, была вражеская разведка с собаками. Утром может быть и удар карателей. Наученные нашей маневренностью и оперативностью, они тянуть не будут.