Наградой за все испытания стал нам лагерь в Мухоедовском лесу, недалеко от Овруча. Давно не видели мы ничего подобного! Большие сосны, сухо, вкусная вода совсем неглубоко, добрые луга для лошадей… Что еще надо? Но главная редкость заключалась в том, что мы простояли здесь, в этом райском лесу, целый месяц.
А как мы устроили этот лагерь! Вот уж верно, по всем правилам партизанской науки. С севера нас прикрывало болото, будто специально созданное там для этого и не захватывающее нашей территории, пощадившее ее. С запада первый отряд вырыл окопы с пулеметными гнездами, оборудовал позиции для ПТР и орудий. Второй отряд расположился на юге, а третий — на востоке. Теперь с востока ждали отступающего врага, и чапаевцы создали две линии обороны. Помню, Вонарх и Шкловский, осмотрев их, почесали затылки и взялись за вторую линию в своем, южном районе.
Заставы и дозоры были повсюду выдвинуты далеко вперед, на два-три километра за оборонительные позиции. Окружающие нас села — Грязиво и Пичмань, Жельня и Романь, Москалевка и Нечипоровка, Святки и Мухоеды — все приняли и разместили наших разведчиков-наблюдателей, так что, появись гитлеровцы, мы в лагере узнали бы об этом задолго до того, как увидели бы их. У болота — склад боеприпасов. В центре лагеря — штаб. И как всегда, недалеко от штаба — повозка комиссара и «хозяйство» Василия Ивановича Чмиля, наша типография, где день и ночь не прекращалась работа, размножались сводки Совинформбюро, принятые нашими радистами, писались и печатались листовки, которые распространялись по селам.
Кольцевая оборона, впервые примененная нами при оборудовании лагеря в Елинском лесу, по схеме, нарисованной нашим бывшим начальником штаба Иваном Салаем-Кругленко, оправдывала себя. Прочнее оборона — спокойнее быт в лагере, лучше настроение. А что это значит у партизан? Хорошее настроение — значит, боевое. Громы войны доносились до нас, страшные сполохи озаряли ночное небо, трепеща в облаках.
Мы пришли в эти леса по южным дорогам Белоруссии и видели здесь, как и на Украине, пепелища вместо сел на протяжении тридцати километров нашего пути — там, где дымили до войны очаги, хлопотали матери, играли дети…
Редко попадалась хата. Заглянешь в такую хату: тусклая лучина чадит в ней, как в прошлом веке, непременный скрип жерновов сопровождает людские вздохи, матери перемалывают ячмень для полураздетых и полуголодных детей, которым в лучшем случае перепадало в день по одной картофелине в мундире, без соли.
Немало людей месяцами жило в копнах. В норах, вырытых в сене. Как зверьки полевые.
А большее число крестьян, загнанных оккупантами в лес, рыло себе землянки. Перед такими землянками я сам видел раза два цветники! Да, в любой обстановке человек тянется к жизни, к весне. Эти цветники — из двух-трех стебельков или кустарников — вовсе не выражали смирение, готовность жить так до самой смерти. Нет, они демонстрировали любовь к жизни и веру в победу. И естественно, что партизанская рука тянулась к оружию…
Множество диверсионных маршрутов пролегло из Мухоедовского леса. Захватчики так и не сумели восстановить железную дорогу Овруч — Чернигов, выведенную из строя партизанами. Теперь ее перерезала линия фронта, и дорога ждала часа, чтобы понести на себе мирные грузы. Но с удвоенной энергией гитлеровцы гоняли поезда по направлениям Коростень — Овруч и Овруч — Мозырь, снабжая свои войска, изо всех сил пытавшиеся противостоять наступательным действиям Белорусского фронта.
Сюда мы направили свои группы.
В ночь на 24 октября диверсионная тройка под командованием Ивана Татьяненко на участке Богутичи — Словечно пустила под откос эшелон противника с живой силой и техникой. Уничтожено шесть танков и четыре автомашины, до ста солдат, разрушено тринадцать метров пути, поезда остановились почти на сутки.
В ночь на 29 октября другая тройка, под командованием решительного Ивана Прищепы, на участке Выступовичи — Бережесть подорвала два эшелона. По обеим сторонам пути остались одиннадцать искалеченных орудий, девять автомашин, было убито более двухсот гитлеровцев, разворочено сорок метров пути, а это приостановило курсирование железнодорожных составов на двое суток. На этом участке почему-то вошло в норму громить сразу по два эшелона противника. Случайно, конечно.
Но вот в ночь на 9 ноября почти на том же месте диверсанты Насонов и Бумажников подорвали эшелон с живой силой, идущий с фронта: одиннадцать вагонов раскидало, а паровоз лег поперек пути, на него и наскочил эшелон, движущийся на север, к фронту, тоже с живой силой. Неожиданный конец нашли себе двести двадцать гитлеровцев, тридцать два из них — офицеры. Вышел из строя и десяток автомашин. Похоже, проводилась перегруппировка или смена. Если так, вот где благодаря партизанским подрывникам повстречались солдаты фюрера, чтобы уже не расставаться!
В ночь на 15 ноября диверсанты под командованием Павла Тищенко своротили с путей эшелон с боеприпасами. Долго они рвались, долго гремели взрывы.
Все диверсии вроде бы похожи одна на другую, но это не так. Каждый раз — свое решение, свое волнение, свое мужество. И свой риск.
Гитлеровцы наконец додумались, как охранять пути от партизан и без «попугаев» (которые, может, и готовы были помочь оккупантам, да их подстреливали партизаны). Теперь не от хорошей жизни гитлеровцы по обеим сторонам полотна начали запахивать и бороновать полосы шириной до пяти метров. Есть следы на полосе — ищи мину, нет следов — не было никого и на шпалах.
Вспоминаю, как пришел ко мне местный крестьянин Петр Будковский, неоднократно выводивший наших диверсантов на железную дорогу. Мы сидели с ним, обедали, и тут он предлагает:
— А что, если сделать перекладину вроде мостика?
— Как?
— С одного конца привязывать к длинной доске козелок и сразу переносить его этой доской туда, на тот бок запаханной полосы. А потом и со своего конца — ставь под доску другой козелок и переползай по доске. Никаких следов.
Мы ухватились за это предложение. И взрывы на железной дороге продолжались. Я перечислил их далеко не все. А кроме того, мы выходили и на шоссейные дороги.
Из-за того что многие мосты на шоссе Овруч — Чернигов уже перестали служить врагу, он понаделал столько же объездов и отчаянно охранял их. Для охраны одного такого моста фашисты выделили человек двадцать. Мы разработали операцию по разрушению этого моста и, конечно, ликвидации гарнизона. Косенко повел сто партизан с двумя пушками. Перед селом разделились, обошли его с двух сторон и вместо сигнала дали с запада и востока по два орудийных выстрела. И — в атаку.
Пока партизаны превосходящими силами — как это редко бывало-то! — добивали гитлеровцев, диверсанты взорвали мост. Крестьяне же этого села не только накормили партизан, но и послали к нам в ряды двадцать парней.
На обратном пути, неподалеку от Жельни, партизанскую разведку встретил крестьянин. Он ждал на дороге и сказал, что фашисты приготовили впереди засаду, залегли по обеим сторонам дороги. Вторая группа наших разведчиков обнаружила засаду ближе, к лесу. Все стало ясно. Гитлеровцы думали пропустить партизан, зажать ударом с фронта и с тыла и разделаться с отрядом. Не вышло. Партизаны сами разгромили эти засады, проведя нелегкий двухчасовой бой.
В другой раз отряду имени Чапаева поручили снова взорвать мост, который захватчики восстановили в селе Грязиво. Чапаевцы уже ворвались в село, когда увидели, что впереди вовсю горит какая-то постройка. Большая. Оказалось, горит сарай, в который фашистский офицер велел согнать крестьян, а сюда послал женщину и старика — сказать, что, если партизаны не остановятся, он не выпустит смертников. Женщина, плача, рассказывала, что он, зверь, сам поджег сарай. Партизаны не раздумывали — отходить или нет. Бросились вперед, на пулеметный огонь. Жди, когда этот офицер откроет двери сарая! Они сами сбили с них замок и выпустили на волю всех крестьян, которых офицер назвал смертниками.
Мост, почти восстановленный, взорвали и сожгли диверсанты во главе с Иваном Прищепой.
Я уже называл этого человека, знающего свое дело и, добавлю, по самому серьезному счету бесстрашного. Он — из села Тужар Остерского района и вступил к нам в один из отрядов там же, в междуречье, с винтовкой в руках, захваченной им у немцев. Эта винтовка пригодилась двадцатилетнему партизану-комсомольцу во многих схватках, а скоро он был назначен командиром диверсионной группы. Во время одного из первых выходов на железную дорогу Нежин — Киев Иван убедился, что ночью немцы так усиливают охрану, что заложить мину невозможно. И он решил сделать это днем, когда охрана ослабевает. У знакомого колхозника в соседнем селе переоделись в крестьянскую одежду, заряд тола спрятали в корзинку для грибов. После того как прошел вражеский патруль, Прищепа сам заложил мину и тут же услышал шум поезда за поворотом дороги. Он скатился по насыпи в ельник и отсюда увидел, как наверху полыхнуло пламя и раздался огромной силы взрыв. Паровоз медленно завалился на бок, увлекая за собой платформы с танками. Отстреливаясь, партизаны ушли от погони.
А всего на железных дорогах группа Ивана Прищепы уничтожила двенадцать танков, шесть тяжелых орудий, семь автомашин, не меньше солдат и офицеров противника.
Именно Иван Прищепа со своими ребятами взорвал склады с боеприпасами в сараях бывшей колхозной фермы близ Приборска у реки Тетерев. Там же, закладывая мины на пути преследования врагом отходящих партизан, Прищепа подорвал один немецкий танк и заставил остальные повернуть назад.
Именно благодаря таким подрывникам, которые прошли партизанскую школу, наше рейдовое соединение могло выполнять свою главную задачу — в открытых боях громить оккупантов, наносить им ощутимый ущерб своими неожиданными диверсиями.
Мы тогда сражались под Овручем…
Илья Шкловский из одной засады привел трех пленных офицеров, уцелевших в подорвавшейся легковой машине, и среди них обер-лейтенанта. На допросах этот бывший купец, ставший нацистом, оказался словоохотливым. Он рассказал, что Гитлер вознамерился сдавить Советскую Армию в дуге у Днепра и опрокинуть в реку,
если, мол, останется кто в живых из частей, переправившихся на правый берег.
Я попросил переводчика задать пленному такой вопрос:
— Ну а как вы сами смотрите на это? Верите? Что может получиться у вашего фюрера?
— Сам? — удивился обер-лейтенант.
Я кивнул, а он задумался, вздохнул, покачал головой, опять вздохнул.
— Раньше я верил Гитлеру. Что бы он ни сказал, я не сомневался. А теперь… Никакие громкие слова не помогут. Италия уже оставила нас… Прав был Бисмарк: нам не надо воевать с Россией. Сначала шло хорошо, а теперь мне ясно: мы сами будем опрокинуты. А вы победите.
— Без второго фронта? — спросил Негреев.
Пленный махнул рукой.
В Мухоедовском лесу мы встретили двадцать шестую годовщину Октября. Накануне был освобожден Киев, и это украсило праздник. Наши листовки не только разлетелись по окрестным селам, но дошли и до Мозыря и Овруча. Во многих селах наши агитаторы сделали краткие доклады. В лагере на общем собрании партизан накануне праздника выступил Негреев. Он подвел некоторые итоги действий нашего соединения. Приведу их, потому что в них отразились и общие масштабы операций, и храбрость каждого. Мы прошли в тылу врага около двух тысяч километров, действуя главным образом в Черниговской области, где наше соединение возникло, и побывав в Брянской области РСФСР, в Полтавской и Киевской областях Украины и в Полесской области Белоруссии. Согласно тетрадям учета боевых действий, куда не записывали того, чего не видели своими глазами, за это время было уничтожено сорок шесть вражеских эшелонов, тридцать восемь танков, тридцать одно орудие, сто семьдесят три автомашины, выведен из строя бронепоезд, взорвано три железнодорожных моста и шестнадцать мостов на шоссейных дорогах, разгромлено семнадцать гарнизонов фашистских войск и тридцать один стан полиции в селах, истреблено около пяти тысяч солдат и офицеров противника. Партизаны разделались также с немалым числом предателей.
А вот и другие цифры, тоже показательные. За это же время среди населения мы распространили сто пятьдесят тысяч газет, полученных с Большой земли, и около пятидесяти тысяч листовок, выпущенных нашей типографией. В невольно оторванных от Родины уголках партизаны провели девятьсот шестьдесят бесед, сообщая людям о борьбе на фронтах Великой Отечественной войны и укрепляя веру в Победу.
В тот день Негреева слушали не только партизаны, но и многие жители ближайших сел, которые пришли к нам на праздник. Я разрешил пустить их в лагерь. Времена менялись. Для фашистов не было уже секретом, где мы находимся, но они ничего не могли сделать с грозной силой, разместившейся в их тылу, на своей земле. Наутро был парад. Партизаны выстроились и пошли боевыми колоннами в заштопанной и вычищенной одежде. А за ними шагали наши гости, жители местных деревень, молодые и старые. Помню и сегодня лица этих людей, сияющие застенчиво (потому что счастья тоже ведь стесняются) и вместе с тем радостно. Дорогие лица отцов, матерей, братьев, сестер солдат, торопившихся сюда в гуле фронтовых атак. Так что на этот раз у нас был не только парад. Была и демонстрация, организованная местным населением.
А после нее мы услышали громкое хлопанье крыльев и вскрики петухов. Что такое? Оказалось, крестьяне принесли их с собой, чтобы угостить партизан. Но не пойдешь с ними в рядах на демонстрации. И петухи разлетелись и раскричались, можно сказать распелись.
Веселый был праздник. И угощение вышло сытное. Но я не рассказал бы всего, если бы не сказал еще о письме Гитлеру и всей его своре, которое партизаны сочинили сообща, как некогда их предки-запорожцы — турецкому султану. И конечно, привлекли на помощь партизанских поэтов, юмористов, чтобы вышло позабористее и посмешнее. Я не могу процитировать всего письма, и не только потому, что оно длинное. Некоторых даже коротких слов в книге не повторишь. Партизаны отвели душу. Гитлера предупреждали: «Не возьмешь ты ни пшеницы, ни овса, а повесим мы тебя, как бешеного пса!» Писали, что ему не справиться с партизанами, «как воды в море не выпить и ветра в поле не поймать». Отпечатали письмо в своей типографии, добавив к тексту карикатуры, распространили перед праздником в селах, чтобы люди вместе с нами посмеялись над фашистами. Письмо дошло и до гитлеровцев. У одного из трех пленных офицеров мы обнаружили текст письма, переведенный с украинского на немецкий. Скучнее вышло, но довольно полно. И адрес в конце был указан точно, как у нас: Лесоград.
По этому адресу и здесь, возле Овруча, обитали в тылу врага не мы одни. Рядом с нами действовали большое соединение Александра Сабурова, отряды Владимира Яремы и Карасева (последний выполнял важную разведработу для командования Советской Армии). Вскоре после нашего прихода в этот район Карасев ушел со своим отрядом дальше на запад. Все отряды поддерживали связь между собой, а Сабуров установил связь с белорусскими партизанами, и можно смело сказать, что в тылу противника образовался партизанский фронт.
Мы получили радиограмму, наметившую маршрут нашего дальнейшего передвижения: Коростень, а за ним Западная Украина. Немцы откатывались. 18 ноября 13-я армия во взаимодействии с соединением Сабурова овладела Овручем. С сабуровцами в Овруче соединилась воздушно-десантная дивизия генерал-майора Румянцева, та самая, которую фашисты ждали и собирались уничтожить на реке Тетерев.
Мы начали движение, минуя село за селом, не давая врагу увозить награбленное и вскрывая его новые преступления. Так, в Селище фашисты не успели заровнять свежую могилу, в которую свалили шестьсот расстрелянных мужчин, женщин и детей. Дети были привязаны к груди матерей проволокой, чтобы на обоих хватило одной пули. На другой день над этой могилой жители Селища поставили памятник. Негреев позаботился, чтобы о зверской расправе фашистских захватчиков над жителями Овручского района Житомирской области был составлен протокол, который позже направили в Чрезвычайную Государственную Комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников <…>. Протокол составили в присутствии родственников. Среди родственников была, например, Оксана Селиверстовна Приходько, которая лишилась мужа и двух сыновей.
Через три дня мы расположились в Швабах, недалеко от Овруча, и к нам приехал Сабуров со своими помощниками. Встретили их как надо, партизанским обедом, который проходил без меня. Я лежал в соседней комнате и смотрел на всех сквозь распахнутые двери. Увы, болезнь свалила меня. Выпили по чарке за мое здоровье.
Как я уже не раз испытал на себе, болезнь всегда подбирается не вовремя. Я имею в виду, конечно, не этот дружеский обед, а общую ситуацию: началось движение! А мои суставы так распухли, что уже из Селища до Шваб я не мог доехать верхом, лег на повозку, и меня везли. Врачи перехватывали связных, не давали меня беспокоить, а перед встречей с Сабуровым сделали мне старинную операцию — пустили кровь, потому что не на шутку разыгралась гипертония.
Ну что ж, не в первый раз.