Чрез несколько минут после отданного приказания горница в Карповом доме преобразилась как бы в сказке. Вереница слуг прошла перед глазами сидящих, и каждый что-нибудь принес. Пред Галкиным, который, смущаясь и раскаиваясь, сидел около проезжего сановника, уже был накрытый скатертью стол, а на нем фарфор, хрусталь, серебро, разные холодные яства и разнородные бутылки вина. Когда все было уставлено, едва помещаясь на столе, сияя и блестя, лакей внес большой канделябр о пяти розовых свечах. Камердинер, по которому стрелял Галкин, остался один в горнице и, став у порога с салфеткой, выговорил шутливым голосом:

— Ле супе леверси!

— Чучело гороховое! — рассмеялся проезжий, весело принимаясь прежде всего за швейцарский сыр.

— Что ж. Опять не так? — отозвался лакей фамильярно. — Ну, так скажем… Ле супе лесерви. А по-моему, «леверси» лучше. Не так, что ли? скажите.

— Скажите. Это, братец, всякий учитель, коему деньги платят — откажется, — отозвался барин. — Так тебя до светопреставления и обучать все одному слову. Убирайся! Мы теперь такую беседу поведем, при которой тебе быть не подобает.

Лакей тотчас вышел тихо, затворив за собою простреленную дверь, и невольно тряхнул головой, поглядев на дыру.

— Ну-с, господин встречный-поперечный, — заговорил сановник. — Чокнемся! За ваше здравие и путешествие. Кушайте еще и ответствуйте… Как вас звать? По порядку. Имя ваше крестное, так сказать…

— Алексей, — отозвался офицер.

— Что? Вот как! Славно! Ну, а по батюшке?

— Григорьевич…

— Что-о? Что вы? Балуетесь, что ли? — удивился проезжий, откидываясь на лавке и прислоняясь к стене.

— Нет-с. Да что ж вам тут кажется чудесного? Алексей Григорьевич — самое простое наименование.

— Простое-то простое. Да не здесь, при мне, на Московской дороге, в этой избе… Да еще после нашего стрельбища. Чуда нет, а диво есть.

— Виноват, не понимаю…

— А фамилия?

— Галкин.

— Галкин! Час от часу не легче… Тоже птица. Скажи на милость! Вот так финт! Галкин?

— Да-с. Фамилия несколько смешная для других. Но я привык.

— Ничего нет смешного. Мало ли эдаких, так сказать, птичьих фамилий: Воронов, Сорокин, Воробьев, Грачев, хоть бы и Орлов.

— Да-с. Все эти прозвища, конечно, все одно. Только не Орлов. А уж особливо теперь.

— Почему же это… теперь?

— Потому, что в наши времена проявились графы такие… Орловы.

— Точно, но ведь они тоже по птице орлу прозываются, как и вы по птице — галке.

— Орел и галка! — рассмеялся Галкин. — Сходствия мало.

— Немного. Но обе — птицы.

— Сказывается, видать, птицу по полету. Уж я бы никак не мог стать графом Галкиным. Смеяться бы стали еще пуще.

— Нет. Перестали бы совсем, дорогой мой, — улыбаясь добродушно, сказал незнакомец. — Вот и с Орловыми было то же. Говорили все, что очень смешно выходит: дворянин Орлов, да вдруг граф… А теперь все привыкли. Да и они-то сами привыкли, что графы… Сдается, будто и родились таковыми, и никакой перемены не было.

— Нет-с. Сами-то Орловы много изменились, как все сказывают, — заметил Галкин. — Были товарищами в гвардии, каких мало. Золотые парни. А ныне сама гордость. Увидят Орловы радугу на небе — сторонятся или нагибаются, опасаются, шапкой бы не зацепить.

Незнакомец разразился громким и веселым хохотом.

— Это вы так сами надумали? Или слышали? — воскликнул он.

— Слыхал. Да, эта притча к ним подходящая. Они страсть как горделивы и самомнительны стали.

— Нахалы! Зазнались!.. Вот что! А вы с ними знаетесь?

— Нет-с. Даже и не видал никогда.

— И не любопытствовали поглядеть?

— Да зачем же? Что же мне в них любопытного?

— А вот тогда знали бы верно и лично — правду ль про них зависть болтает.

— Так, просто повидать случая не было. А пойди я к ним в Петербург… знакомиться, мол, пришел с вами… Так ведь выгонят.

— Беспременно выгонят! — опять рассмеялся незнакомец. — А хотите, я вас познакомлю с Алексеем Григорьевичем?

— С Орловым?

— Ну, да.

— Очень вам благодарен. На что же он мне?

— Как на что? Пригодится может во всяком деле, по службе, к примеру.

— Нет… Прежде, пожалуй, я бы и рад был, — грустно вымолвил Галкин. — А теперь моя жизнь так обернулась, что я, может быть, до Питера не доеду и пулю себе в голову всажу.

— Вишь стрелок какой… Ну, сказывайте мне теперь… Отчего вы такой горячий и своенравный да гордый? К примеру сказать… Сейчас тут вот пришел лакей проезжего боярина не из последних — просить горницы уступить. А вы по нем из пистолета. Могли убить, и могло вам за это быть нехорошо. Ну-с, как же таким горячкой на свете жить? Вы завсегда такой?

— Нет-с. Никогда я ничего подобного и во сне не видал, не только не делал… А это все приключилось от московских моих бедствий.

— Каких таких бедствий? В карты проигрались? В Москве, говорят, что ни дом, то азартник живет… Какая же беда? Говорите. Вы мне полюбились, и я вам помогу, чем могу. А могу немало… Так сказать, все могу… Говорите по душе…

— Увольте. Неохота. Это дело не такое, чтобы… чужому человеку, встречному, на дороге сказывать. Хотя я вижу, вы человек богатый, а по видимости, и знатный, но в моем деле вы помочь не можете. Никто не может. Один Господь тут властен.

— И царица помочь бы не могла?

— Ну, это другое дело… Захоти царица, так, пожалуй бы, сейчас повершила все в мою пользу…

— Стало быть, не один же Господь властен в этой вашей беде, а и человеки властны… Царица ведь тоже человек. Ну, вот вы мне поведайте ваше горе. Может быть, я вам помогу.

— Нет-с. Вы не можете. Да и притом, извините меня, но я все-таки еще не имею чести знать, с кем я беседую и чей хлеб ем.

— Как меня, тоись, звать?

— Да-с. Вы не изволили мне себя назвать.

— Зовут меня так же, как и вас. Имя то же и отчество то же. А фамилия тоже по птице, только не по галке. Вот вы и догадайтесь…

— Вас звать Алексей Григорьевич?

— Да-с. А фамилия по птице.

— Воронов или Сорокин?

— Нет. И не Воробьев, и не… Ну, да что вас пытать — Орлов мне имя.

Галкин вытаращил глаза, потом двинулся и конфузливо встал из-за стола.