Орлов, не знавший, какой распущенной, легкомысленной жизнью жила принцесса до встречи с ним, был несколько озадачен своим быстрым успехом.

Принцесса сдалась легко, и в ее отношениях к Орлову сказалось нечто, что не могло ускользнуть от опытного глаза женского волокиты и сердцееда. Он сразу увидел и понял, что он – не только не первая любовь принцессы, но, конечно, и не вторая, и даже не третья.

Принцесса не смущалась там, где всякая женщина невольно полна чувством, которое французы называют pudeur [35] .

Ее излишняя простота относительно нового любовника часто переходила ту границу, за которой начинается цинизм.

– Так ты вот какая! – невольно думал Орлов, покачивая головой. – А я-то робел да смущался, что лоб расшибу!

Но вместе с этим Орлов видел в этой женщине страстный и искренний порыв, неподдельное и сильное чувство. Она положительно была влюблена в него, и Орлов был поневоле озабочен и не мог хорошо уяснить себе ни характера этой женщины, ни их взаимных отношений.

Порою он видел в ней простую авантюристку легкого поведения; порою она казалась ему честной женщиной, но легкомысленной, с пылкой натурой, способной на крайности в увлечении.

Разумеется, Орлов, со своей стороны, не мог относиться к принцессе вполне хладнокровно и рассудочно.

Она была все-таки женщина, каких он еще не встречал. Если б он теперь не сошелся с ней по обязанности, по службе, по долгу верноподданного, то, быть может, сердце его отнеслось бы к этой женщине иначе. Ее можно было полюбить серьезно.

Несмотря на то что Орлов был занят ежедневно одной мыслью, как бы довести поскорее свою опасную игру до конца, он всякий день открывал в принцессе новые таланты, новые симпатичные черты характера, и всякий день лучше и сердечнее относился он к ней и, наконец, однажды, через несколько дней, сам себя поймал на мысли:

– Да, обидно, что тебя надо отправить под ответ, а то бы я тебя, пожалуй, и при себе оставил.

Между тем принцесса настолько доверяла новому возлюбленному, отдалась настолько ребячески искренно и доверчиво, что Орлов видел возможность легко и скоро довести свою хитрую и неблаговидную историю до конца.

Спешить особенно было не к чему; но какое-то чувство копошилось на сердце Орлова, которое заставило его скорее покончить комедию.

Ему просто было совестно и стыдно за свою роль. Ему стыдно было глядеть в глаза этой женщине, отдающейся страстно, искренно и доверчиво.

Если эти отношения затянутся, то, пожалуй, у соблазнителя не хватит духу на тот поступок, который должен порешить все.

– Нет, уж лучше поскорее, – думал Орлов, – а то как-то жалко глупую бабу. И зачем это судьба ее в мои руки толкнула! Попалась бы она в Берлине Фридриху, он бы ее без всякой жалости представил в Питер в подарочек, чтобы подслужиться соседу.

И Алексей Орлов, в сущности человек добрый, прямодушный, стал спешить в своем деле не столько ради высших государственных соображений, сколько ради того, чтобы поскорее избавиться от тяжелой роли, против которой возмущалась его совесть.

Через неделю после первого свидания ночью в палаццо принцессы Орлов вдруг сделался смущеннее, холоднее и задумчивее.

Целый день приставала к нему принцесса с просьбой объяснить свое расположение духа. Орлов обещал; но прежде хотел подумать, говорить ли об этом принцессе.

Целый день не был он у нее, а на второй явился поутру и попросил принцессу внимательно его выслушать и тотчас же отвечать: да или нет.

После ее ответа долженствовала произойти или разлука, или нечто иное, что должно связать их навеки.

Объяснение это было кратко. Орлов объяснил принцессе, что в нем боролись всегда два человека: один – простой смертный, ищущий на свете женщину, которой бы он мог отдать всего себя на всю жизнь, чтобы боготворить избранную им и посвятить ей всю жизнь свою в полном смысле слова. Другой человек в нем – честолюбец, который чувствует, что призван судьбой играть большую роль в своем отечестве.

Ему еще в детстве цыганки предсказали, что на голове его будет корона, в руках – скипетр.

Теперь, после встречи с принцессой, он начинает думать, что предсказание это уже сбывается.

В ней он встретил в первый раз в жизни женщину, которую способен боготворить; ей он будет служить в великом деле завладения престолом, который принадлежит ей по праву происхождения и по законам его отечества.

– Послушай меня! – говорил Орлов, – я люблю тебя и верю вполне, что ты не такая коварная женщина, как царствующая Екатерина. Я верю, что ты неспособна поступить со мною так, как она поступила с братом. Она обещала нам обоим, что тотчас же по воцарении выйдет замуж за брата Григория, сделает его супругом-регентом и передаст ему почти всю власть в руки, чтобы царствовать только по имени. И она обманула его! Он был десять лет около нее в качестве приближенного лица и любимца, а теперь – в опале, чуть не в ссылке! Екатерина уверяла, что замужество было бы роковым делом, – выйдя замуж за простого русского дворянина, она могла бы потерять всякое значение в глазах своего народа. Но это неправда! Твоя мать, императрица Елизавета, доказала противное этому: народ знал, что она замужем за Разумовским, а между тем никогда еще в России ни одного монарха так не обожали, как ее, и так не оплакивают теперь. Я верю, что ты неспособна на такой коварный обман, но тем не менее если любовник во мне верит тебе безусловно, обожает тебя, относится к тебе всей душой, как к божеству, то честолюбец рассуждает, сомневается и боится. Я долго боролся с собой, но теперь являюсь сказать тебе последнее слово. Если ты хочешь, чтоб я заставил весь флот и десантную армию, находящуюся на корабле, присягнуть тебе тотчас же и двинуться отсюда прямо на Кронштадт, – одним словом, если ты хочешь, чтоб я начал действовать, чтоб возвести тебя на русский престол, – ты должна уничтожить во мне всякие сомнения; одним словом, ты должна по закону принадлежать мне, прежде чем я начну действовать. По этому ответу я увижу: искренна ли ты или просто играешь со мной комедию.

– Но в чем же дело? – изумляясь, воскликнула Алина. – Я на все готова! Я готова умереть за тебя!

Легкая краска выступила на лице Орлова. Быть может, совесть колыхнулась в нем при этих словах: «готова умереть за тебя».

– Согласна ли ты немедленно обвенчаться со мной?

Алина ахнула и вместо всякого ответа бросилась на шею к возлюбленному.

– Сегодня, – прошептала она, покрывая его лицо поцелуями, – не только я хочу, но я требую сегодня же, чтоб доказать тебе, насколько я поступаю искренно и честно.

– Нет, здесь это невозможно. Нам надо обвенчаться тайно. В Пизе невозможно этого сделать. Подобного рода событие будет известно всему городу, а через неделю и всей Италии; а через месяц, конечно, будет извещена об этом императрица – и тогда все пропало. Не забудь, что нам отсюда морем кругом Испании, по океану, затем по северным морям – более двух месяцев пути, да и то если ветер будет попутный. Следовательно, когда императрица узнает, что я изменил ей, у нее будет время более месяца, чтобы распорядиться укрепить Кронштадт, снарядить целый флот против нас, и бог знает, чья возьмет?

– Как же быть тогда?

– Очень просто. У меня есть друзья в Ливорно. Я напишу им достать какого ни на есть католического священника, который ночью при нескольких свидетелях, моих друзьях, обвенчает нас в каком-нибудь отдаленном квартале, и все останется покрыто тайной.

– Конечно, – согласилась Алина, – но только одно прошу – скорее!

Через три дня после этого разговора Орлов с принцессой в сумерки выехали из Пизы по дороге в Ливорно.

За ними в других двух экипажах ехали Станишевский и Линовский, верная наперсница принцессы – Франциска и два служителя-итальянца.

Лейтенант Христенек поскакал вперед.

Принцесса не только оставила всю свою многочисленную свиту в Пизе, но даже не взяла почти никаких вещей и уехала на два дня, чтобы обвенчаться и вернуться назад.

Христенек явился к английскому консулу, другу графа Джону Дику и объявил ему о прибытии гостей.

В полдень русский вельможа, хорошо известный в Ливорно и любимый всем народонаселением, появился снова на улицах давно знакомого города вместе с красавицей графиней Селинской.

Но молва быстро разнесла по городу весть, что красивая чужеземка – не простая польская графиня, а именитая особа, уже отчасти известная Италии.

В тот же день был парадный обед у консула Дика. На этот обед были только приглашены контр-адмирал русского флота Грейг и его жена.

Хозяйка, жена консула, побывав тотчас же с визитом у принцессы, теперь ожидала ее прибытия на лестнице дома.

И Орлов и Грейг с женою приехали к Дику прежде принцессы.

Мужчины были в мундирах и орденах, дамы одеты по-бальному.

После обеда все три пары должны были в простых экипажах отправиться в дальний квартал Ливорно, и под покровом ночи и при соблюдении полной тайны Алексей Орлов и принцесса должны были обвенчаться у католического священника, которому была обещана крупная сумма за его молчание до поры до времени и еще более крупная – впоследствии, когда красавица, им обвенчанная, сделается могущественной императрицей.

В конце обеда, когда все были веселы и принцесса, по-видимому, очаровала и консула с его женой, и жену русского адмирала, Орлов получил записку и стал сумрачен.

– Наше дело не ладится, – выговорил он, глядя на принцессу, – священник отказывается нас венчать и говорит, что так же поступит и всякое другое духовное лицо.

– Отчего? Что такое? – воскликнули все гости.

– Если хотите, он отчасти прав и даже, – легко улыбаясь, прибавил Орлов, снова глядя на принцессу, – он даже держит нашу сторону. Послушайте!

И Орлов начал читать записку священника, который писал, что он не отказывается вполне, готов всегда приступить к священному обряду, даже не требуя за это никакого вознаграждения, но что его религия не допускает следующего: если он обвенчает Орлова с принцессой, то этот брак будет действовать только для принцессы; он же как схизматик может не считать себя ее супругом. Чтобы брак был вполне законным, нужно два венчания – у католического священника и у русского. Если он согласен прежде обвенчаться по обрядам своей религии, то после этого может быть тотчас же обвенчан и по обряду католической.

– Ну, так что же? – выговорил Дик. – Какая же тут помеха? Одним днем позже или раньше, не все ли равно?

– Но где же достать русского священника? – воскликнула принцесса.

– О! У нас есть священник! При флоте всегда есть церковь. Мы можем поехать на адмиральский корабль Самуила Карловича, – выговорил Орлов, глядя на Грейга, – и обвенчаться в маленькой церкви.

Грейг, вообще пасмурный во все время обеда, отмалчивавшийся почти постоянно, и теперь промолчал; и только после второго вопроса Орлова: возможно ли то, что он предлагает? – Грейг отвечал сухо:

– Да, конечно. Хоть в наших церквах походных на кораблях служат обедни и всенощные и отпевают умерших во время плавания, но случая венчания, конечно, не бывало, так как на кораблях женщин не имеется.

– Но все-таки, – возразил Орлов угрюмо, – можно венчаться на вашем корабле?

– Конечно, быть может, не найдется венцов.

– Но ведь это не есть необходимость. Это уж дело священника, – странно выговорил Орлов. – Итак, принцесса, – обратился он к красавице, – надобно прежде венчаться по-русски, а потом уж по-итальянски. Сначала мы поедем на адмиральский корабль, а затем после этого прямо к этому священнику.

Все присутствующие стали тотчас же рассуждать, как все устроить, и наконец решили, что появление принцессы на адмиральском корабле эскадры может подать повод к различного рода предположениям и подозрениям.

Орлов, поддерживаемый Диком, при молчании или холодном согласии на все контр-адмирала решил следующее: устроить на другой же день учение и маневры эскадры; принцесса явится на корабль Грейга «Три Иерарха» под предлогом поглядеть на маневры, а затем умышленно запоздает после маневров до сумерек. Тогда священник флотской церкви корабля поспешно обвенчает их.