Два человека, стоящие за противоположною дверью, вздрогнули. Отец Игнатий отошел в сторону.
Аббат вышел в коридор и огляделся. В качестве сиделки он, конечно, мог и по ночам выходить в коридор, не навлекая на себя подозрения. Оглядевшись в коридоре и видя только повсеместную тишину и сон, аббат стукнул в дверь приемной графа.
Дверь эта тотчас отворилась.
– Скорей! – вымолвил знахарь.
В ту же минуту отец Игнатий ловко скользнул из своих дверей в дверь приемной. Затем дверь эта была снова заперта, и все трое вошли в спальню.
Первым движением капеллана было броситься и запереть окно. Он даже не посмотрел на лежащего.
– Что ты! Очнется! – шепнул он.
– Ни-ни, не бойтесь, – усмехнулся и громко выговорил знахарь. – Вы посмотрите.
И он смело двинулся к кровати, взял лежащего за руку, поднял ее и бросил. Рука упала, как у мертвого, шлепнув по одеялу.
И капеллан если не вздрогнул, то почувствовал, что его покоробило.
– Ну теперь, – выговорил он, обращаясь к аббату, – теперь скорей. Тебе…
– Да, уж мне, – выговорил этот глухо.
Отец Игнатий тотчас вышел из спальни, остановился в кабинете и прислушался к шороху, происходившему в спальне; он стоял как истукан, тяжело переводя дыхание.
А там между тем преступник, переодетый аббатом, спокойно своими страшными лапами работал…
Вытащив обе большие подушки из-под онемевшего графа, он набросил их ему на лицо и навалился…
Через час все трое прислушались у дверей коридора. Все в доме спало.
Отец Игнатий тихо вынул ключ из двери и передал его знахарю.
Тот быстро сбегал в спальню и положил его на столике около кровати, на которой снова в прежнем положении на двух подушках лежал уже не усыпленный искусственно, а задушенный злодеями мертвец.
Так же быстро вернулся знахарь к дверям, где еще все прислушивались два его товарища. Другой ключ, поддельный, был уже тихонько вложен капелланом в дверь, и он все еще не решался отворить.
– Что ж вы? – спросил аббат.
– Глупый, – шепнул капеллан. – Эта последняя, но самая страшная минута. Отвори дверь и попадись кому-нибудь на глаза, и тогда немедленно надо бежать. Я лучше час лишний простою здесь, ведь мы теперь одни.
– Как одни!
– Теперь мы здесь трое, так чего ж нам бояться. Ведь он уже там, далеко!
– Да, точно, далеко, у престола Господа Бога, – с циничной нежностью в голосе проговорил острожник-аббат.
Наконец капеллан решился, повернул ключ в замке, тихонько отворил дверь и выглянул в коридор.
После этого все трое проскочили в дверь.
Капеллан, вставив ключ снаружи, снова запер дверь приемной, вынул его и бросился в библиотеку с судорожно сжатым ключом в руке.
Все было кончено, и следов никаких.
Капеллан остановился среди библиотеки и выговорил:
– Ну, мы – гении. Мы положительно умнейшие люди. Сам черт теперь ничего не поймет и ничего не распутает. А между тем как это просто. Только это…
И он показал ключ.
– Теперь надо это уничтожить, просто хоть съесть, – смеясь, сказал знахарь.
…Бывают на свете странные вещи, бывают в жизни человека странные и необъяснимые минуты.
В эту ночь, между полуночью и двумя часами, Людовика не могла глаз сомкнуть, и наконец вдруг почему-то среди дремоты она ясно увидела отца своего, протягивающего к ней руки, болезненного, зовущего ее. Она так ясно слышала: Людовика! Людовика! – что вскочила с кровати и опомнилась только среди комнаты.
– О, Господи! – в трепете выговорила она. – Помилуй нас. Что ж это!
И она перекрестилась.
Однако через несколько минут она всячески успокоила себя и снова легла в постель и заснула безмятежным сном.
Долго капеллан обдумывал, что сделать с ключом, отлично понимая, однако, что небольшую вещь всегда можно спрятать или уничтожить; но он будто умышленно раздумывал и возился с этим ключом, чтобы прогнать из головы воспоминание о тех страшных минутах, которые он пережил за час перед тем; в то же самое время знахарь смелой походкой отправился через замок на половину старой графини и вошел в ее приемную. Если кто увидит его, то ответ был заранее готов.
– Капеллану дурно, разбудите графиню, попросите того лекарства, о котором она говорила.
Но никто не видел его; все в эту пору спали крепчайшим сном.
Достигнув без труда спальни старой графини, знахарь два раза ударил слегка в дверь. От этого стука, хотя и легкого, графиня, сидевшая у дверей, задрожала всем телом, поднялась, опустилась в кресло, снова поднялась и быстрыми шагами отошла от двери, как если бы за ней появилось привидение.
Но снова раздался условный знак, снова два толчка, и графиня, как бы из чувства самосохранения, которое вдруг сказалось в ней, бросилась к двери и отвечала тем же стуком. Знахарь быстро двинулся и вскоре был снова с докладом у капеллана, что графине доложено.
А старая графиня была в своей горнице в таком положении, что, конечно, потом всю жизнь помнила эту ужасную и грешную ночь.
Она металась по комнате, дико озираясь. Она бы дала все на свете, чтобы теперь около нее был живой человек, кто-нибудь из горничных. А между тем она боялась разбудить какую-либо из них, потому что чувствовала, что не сумеет притвориться и выдаст себя. Конечно, сказавшись больной, можно всех поднять на ноги, но самая глупая из этих горничных, увидя ее теперь, поймет, что она не больна, что с ней происходит что-то иное и страшное.
Только с рассветом успокоилась старая девица, жертва отца Игнатия, жертва деятелей ордена Иисуса, которых было так много, было без числа за целых два столетия.
Последствием того, что совершилось в эту страшную ночь в замке, было то, что громадные суммы, перейдя в руки старой девы графини, перешли в руки человека, который был далеко отсюда. Отец Игнатий, быть может, как-нибудь скоро будет кардиналом, но руководить и распоряжаться огромным состоянием будет не графиня… и даже не он, отец Игнатий, а этот «неизвестный».