«Если бы вы были бедная девушка, какую бы я из вас сделал замечательную артистку!» – наивно искренне восклицал когда-то зачастую Майер, давая уроки или играя в домашних концертах вместе со своею ученицею.

И вдруг фортуна, будто услыхав наконец эти восклицания старика музыканта, промчалась через замок Краковского и перевернула все: отшвырнула в сторону герцогскую корону, которая была уже почти на голове юной красавицы, уничтожила единым взмахом ее общественное положение и из обожаемой всеми обитательницы замка сделала ее заключенной в маленькой горнице дома сумасшедших, а затем тотчас вывела и оттуда на свободу.

Не прошло года, как Майер уже восклицал спасенной им молодой девушке:

– Вы увидите, какая завидная участь ожидает вас! Что такое герцогский престол! Что такое могущество владык мира сего, правящих народами всегда против их собственной воли! Истинное могущество, истинные владыки мира сего – это мы, служители муз… Вы – красавица, вы – воплощение красоты, молодости и большого дарования, будете той же великой герцогиней, той же правительницей душ и сердец не одного какого-нибудь герцогства, а правительницей всей Германии, всей Европы – целого цивилизованного мира!

Восторженные слова талантливого, хотя уже слабого силами старика, конечно, не могли не подействовать на молодую девушку. Пробыв в доме Майера достаточно времени, чтобы заручиться подложным паспортом, и старик, и юная артистка – отныне странствующая музыкантша – быстро и весело пустились в путь, изгоняемые из Киля условием, заключенным с отцом Игнатием.

Первый город на пути, где пришлось Алине Франк, не покидавшей никогда стен замка своего отца, не игравшей никогда ни на каком инструменте в присутствии кого-либо чужого, а исключительно перед своими друзьями и домашними, пришлось сразу выступить перед большой публикой. И в первый раз, что красавица поднялась на подмостки, освещенные со всех сторон, она, конечно, потерялась от чувства робости; но не столько яркие свечи, сиявшие вокруг нее рядами, ослепляли ее, сколько ослепляли и даже жгли ее тысячи глаз, на нее устремленных.

Едва приблизилась она к своей арфе, села и начала машинально играть давно известную и заученную пьесу, нарочно избранную Майером для начала, для первой пробы, – и вдруг ее робость исчезла.

Что ей за дело, что она ошибется? Что ей за дело, что она сыграет плохо? Подобная мысль и не приходила ей в голову. В эту минуту, когда руки ее перебирали привычный ряд струн, на этих подмостках из плохих потертых досок, между нею и рядами разнохарактерной публики вдруг будто появилась чья-то тень… Образ убитого отца вдруг восстал перед нею, грустный, тоскующий, и будто голос его прошептал ей на ухо: «Обожаемая дочь магната, миллионера Краковского, будущая владетельная герцогиня играет за деньги, из-за куска насущного хлеба, в каком-то балагане, среди огарков свечей, перед такой публикой, которую она не пустила бы и на порог своего дома».

И молодая девушка не помнила, что после с ней случилось. Только от Майера она узнала, что ее смущение, ее робость, как примет публика ее музыку, дошли до того, что на половине пьесы руки ее упали на колени, сама она громко зарыдала и лишилась сознания.

Публика великодушно приняла этот неожиданный случай. Майер при помощи двух других лиц на руках вынес ее из концертной залы при громких рукоплесканиях всей публики, хотевшей ободрить дебютантку. Но она, конечно, не слыхала ничего и не знала.

Молодая девушка хотела сознаться, рассказать старику все, объяснить, какое чувство привело ее в беспамятство, но, однако, скрыла все! И это был первый затаенный и горький порыв сердца.

После этого артисты дали несколько концертов в Гамбурге, потом двинулись далее и скоро объехали все главные города Германии, и скоро имя талантливой артистки, специальность которой – арфа и мандолина, если не было славно, то было известно всем любителям музыки.

Алина постепенно привыкла к своему новому положению. Восторженные речи Майера об искусстве и о ее собственном даровании, аплодисменты различной публики разных городов, похвалы в разных газетных листках, иногда большие суммы денег и, наконец, главное, свободное положение, независимость – все это привело к тому, что Алина чувствовала себя счастливой. К этому прибавилось еще новое, чего не знавала она в замке: во всяком городе массы людей желали с ней познакомиться.

Алина не замечала, что в числе этих лиц было мало или вовсе не было женщин или дам из местного общества; большею частью это были мужчины, молодые и пожилые, и все они вели с нею почти одну и ту же речь – все восхищались ее громадным талантом, превозносили ее до небес, но все одинаково кончали все теми же уверениями и клятвами в любви. Не было города, где бы замечательная красавица не получила несколько предложений.

Майер, шутя, записывал всех влюбленных в свою ученицу, вел отдельные списки предлагавших руку и сердце, и это забавляло старика. Раза два или три были даже серьезные предложения в смысле положения общественного и состояния, но Алина и тут смеялась.

Однако однажды владетель одного из богатейших минеральных источников Саксонии, независимо, самостоятельно распоряжавшийся большим состоянием, двадцати двух лет от роду, замечательно красивый и симпатичный, понравился Алине с первого взгляда и сам тоже очень серьезно влюбился в нее. Он следовал за нею в продолжение целого полугода из города в город, бросил свои дела, которые стали запутываться, и напрасно предлагал Алине бросить свою странствующую жизнь, чтобы разделить с ним все его состояние.

Майер презрительно отнесся к деньгам богача буржуа, слуги Ваала.

– Мы служители иного бога, иного алтаря! – восклицал Майер, – и Алина своего бога не переменит на вашего. Ее будущность – не вести конторские книги и считать гроши, а владеть Европой!.. Пройдет пять лет, и она, как королева, будет въезжать во все города европейские, и всюду ее будут встречать так же, как встречают монархов, триумфаторов и победителей.

У Алины, однако, было и осталось что-то к этому юному обожателю. Этот красавец, почти юноша, Генрих Шель, первый разбудил в ней нечто, дотоле спавшее, и когда молодой человек перестал путешествовать за ней, решился возвратиться к делам, а главное, к старухе матери, которая его умоляла вернуться домой, – только тогда Алина поняла потерянное.

Однажды в грустную минуту после утомительного концерта, после скучнейшего вечера у местного мецената, где оглушили и раздражили ее аплодисменты и овации, а затем пошлая болтовня и назойливое ухаживание новых знакомых и поклонников, Алина, вернувшись домой в маленькую, на время нанятую квартиру, не могла заснуть от бесконечно грустного настроения. Милый Генрих пришел ей на ум!..

Вспомнив многое, все, что было между нею и Генрихом, она призналась себе: «Да, я любила его, а если не любила, то могла бы полюбить!.. И его одного из всех этих претендентов, обожателей и поклонников».

На всю Германию один Генрих Шель был близок и дорог ее сердцу. А теперь воспоминание о нем – маленькое колечко, подаренное им, было ей столь же дорого, сколь маленький флакончик, при помощи которого убили ее отца.

Алина понимала тоже, что на ее чувство к Генриху немало имела влияние та случайность, что портрет жениха-герцога, данный ей когда-то отцом, был как будто отчасти портретом Шеля.

Алина, сама того не зная, была суеверна и верила в целый загадочный мир, существующий рядом, рука об руку, и опутывающий весь действительный мир. Во многих явлениях, и крупных, и мелких, Алина часто видела или хотела видеть загадку, невидимую руку, таинственную волю… И сходство Генриха с герцогом-женихом, которого она, однако, никогда не видала, конечно, повлияло на то, что Генрих первый своим искренним чувством заставил слегка проснуться и ее сердце. И если бы это сердце когда-то не замерло под таким страшным ударом, как смерть отца, то, конечно, уже давно бы откликнулось на чей-либо призыв любить, быть любимой, познать жизнь.

Ведь Алине было уже двадцать четыре года, а сердце все еще молчало. Видно, глубокая сердечная рана еще не зажила.

Когда Генрих Шель исчез и перестал следовать повсюду за странствующими артистами, то Майер стал еще веселее, еще счастливее. Он начинал бояться, что его ученица, пожинающая лавры по всей Германии, променяет эти лавры на иную жизнь, простую, где тотчас же заглохнет и пропадет ее дарование. И все его мечты о будущей европейской славе будущей монархини сердец всего цивилизованного мира рассеются как дым.

Но Генрих исчез! И снова та же жизнь, вечные переезды, вечные остановки по чужим домам, чужим городам, вечные концерты, аплодисменты в огромном количестве, деньги, иногда в очень малом количестве, – вся эта жизнь бесприютных скитальцев снова пошла своим чередом.

И в этих странствованиях прошло более двух лет; но за это время Алина много изменилась. Если она стала еще красивее, то стала и гораздо умнее, развитее. Мир божий, скрытый от нее в замке Краковского, теперь предстал пред ее взором и ее разумом во всех своих причудливых и разнообразных чертах и формах.

И поневоле наблюдала она, училась, приобретала опыт жизненный и силу на то, что одно нужно, – силу на борьбу с этим миром.

– Получишь только то, что возьмешь! – думала Алина. – Тот, кто хочет, сделает больше, чем тот, кто может!.. только может! – иронически усмехнулась она. – Человек – и женщина и мужчина – сумма. Пять крейцеров и сто тысяч фридрихсдоров, и то и другое – сумма!.. Что же я?..

Задав себе этот вопрос: «что такое я?» – Алина пришла постепенно к убеждению, что она сумма большая, но что она еще вдобавок то, чем захочет быть!

– Я могу быть той суммой, какой захочу быть, – решила она однажды. – А я все могу. Женщина, у которой есть красота, дарование и смелость, – монархиня людских сердец, как говорит мой старик.

Однако из месяца в месяц Алина становилась все грустнее и задумчивее. Она как бы против воли безучастно и холодно повиновалась всем приказаниям Майера.

В ее исполнении самой пустой пьесы в концертах вдруг пропало то, что было прежде и что заменяло школу и знание, – не было души.

Майер не подозревал, что происходит в его ученице, которой он теперь гордился. Но как артист он заметил, однако, тотчас, что музыка ее стала другая – холодная, глупая, автоматическая…

– Неужели она жалеет Шеля? Неужели она любила его и теперь несчастлива? – спрашивал себя старик.

Однако он не решался объясниться с Алиной, спросить ее, узнать, что с ней делается.

– Музыка – служение Богу! – восклицал он все чаще после некоторых неудачных концертов. – Вы, мой ангел, хотите взять из религии один обряд, одну форму. Этим не угодишь никакому богу. Это даже грех.

Алина всегда отмалчивалась – не соглашалась и не противоречила… но продолжала играть холодно и бесстрастно…