На другое утро Алине доложили, что ее желает видеть некто господин Шмидт. Имя это, как сильно распространенное в Германии, ничего не говорило ей, но, однако, она хорошо помнила, что в числе ее берлинских полузнакомых нет ни одного, носящего такую фамилию.

Она велела отказать, объясняя нездоровьем. Лакей вернулся и доложил, что господину Шмидту необходимо ее видеть по делу на несколько минут.

Алина удивилась, велела просить загадочного посетителя и вышла к нему в приемную.

Перед глазами Алины явился человек уже пожилой, с очень умным, но неприятным лицом и с портфелем в руках.

На вопрос Алины о причине его посещения он объяснил кратко и сухо, что многие берлинские заимодавцы госпожи Франк передали ему свои дела для взыскания с нее по счетам тех сумм, которые она им давно задолжала.

Алина изумилась и широко раскрыла глаза.

– Я никаких сумм никому не должна, – наивно выговорила она, – нет ли тут недоразумения?

– Нисколько. Дело совершенно ясно: вы, вероятно, изволили забыть. Суммы эти не очень велики, всего тысяч десять талеров… Впрочем, я могу вам тотчас же показать, какие это счета и кто по ним желает получить уплату.

И перед удивленной Алиной ходатай раскрыл синий портфель, достал оттуда довольно плотную тетрадь и стал перечислять разные имена, совершенно незнакомые Алине.

Но через несколько мгновений молодая девушка поняла, в чем дело. Это были поставщики всей ее обстановки. С нее требовали теперь то, что устроил ей по дружбе, не желая вводить в хлопоты, принц Адольф. Теперь приходилось платить и за наем дома, и за его отделку, и за экипажи, и за разные мелкие вещи, о которых она забыла и думать.

Алина поняла тотчас, что это месть принца. То, что он навязал ей почти против воли, теперь ставило ее совершенно в безвыходное положение. Объясняться с поверенным было, конечно, совершенно излишне.

Первое, что пришло на ум Алине, был вопрос о том, насколько можно выиграть время.

– Я могу подождать до завтра, – выговорил Шмидт, вполне убедившийся, что Алина не имеет никакого понятия о законах.

Оно так и случилось. Алина поверила и пришла в ужас. Единственное ее спасение был приезд Шеля; но ожидать его ранее недели было, конечно, невозможно.

После минутного молчания Алина обратилась к ходатаю с вопросом, в котором сильно заметно было смущение.

– Ну а если я не в состоянии заплатить этого завтра, а пожелаю отсрочить уплату на несколько дней?

– Это невозможно, сударыня. Завтра, в эту же пору, я буду иметь честь явиться к вам, чтобы продавать все ваши вещи. Но так как я предполагаю, что всех денег выручить будет невозможно, то я советую вам приготовиться к тому, чтобы последовать за мною.

– Куда?.. В суд?.. – в смятении выговорила Алина.

– Нет-с, – суд уже свое слово сказал, – а в место вашего заключения.

– В тюрьму?! – воскликнула Алина.

Шмидт пожал плечами, как бы говоря: «Конечно, куда же более?»

Молодая девушка замерла на мгновение и наконец выговорила в порыве гнева и отчаяния:

– Какая это низость! Стало быть, принц заранее все подготовил… И этот низкий человек – член королевской семьи!

Шмидт снова не ответил ничего и только слегка пожал плечами, как бы говоря, что эта сторона вопроса его не касается.

Несмотря на увещания и просьбы Алины, несмотря на то, что она просила ходатая войти в ее положение, подождать всего несколько дней, Шмидт стоял на своем холодно, сухо и совершенно безучастно.

Когда Алина обещала ему порядочное вознаграждение за то, если он оттянет свой второй визит на несколько дней, то Шмидт позволил себе легкую усмешку, которой ясно сказал, что он совершенно не верит в возможность для молодой девушки уплатить деньги, да еще, вдобавок, вознаградить его самого.

Сказать прямо Шмидту, что Алина со дня на день ожидает человека, который любит ее и, конечно, тотчас уплатит все, – было невозможно; поверенный мог в тот же день передать это принцу, и дело, пожалуй, приняло бы еще худший оборот.

Шмидт уехал, сухо и вежливо объявляя, что на другой день в тот же час явится снова. Он сказал это с такой любезностью, как будто предполагалось, что его визит будет особенно приятен хозяйке.

Алина осталась на том же месте, где принимала поверенного. За всю свою жизнь, конечно, она никогда не бывала в таком положении; теперь она окончательно не знала, что делать.

Она уже не думала о том, насколько поступок принца был низок, – ей было не до того. Она даже не боялась идти в тюрьму, – в тюрьме, ей казалось, не так страшно, как в сумасшедшем доме, – но она боялась, что подобного рода срам и такой позорный случай с ней мог сделать несчастье всей ее жизни. Что почувствует, что подумает Шель, найдя любимую им девушку не на ее квартире, а в тюрьме за долги?

Долго продумав о своем положении, Алина, конечно, не пришла ни к чему. Она подумала и о том, чтобы продать тотчас же кое-какие вещи; но несмотря на свое полное незнание цен, она все-таки догадывалась, что этих вещей не хватит и на половину платы. Следовательно, оставалось только одно средство, тоже более или менее позорное: просто бежать, скрыться. Но прежде она решилась просить убежища у Стадлера, чтобы избавиться от дерзкого волокиты; теперь же приходилось бежать от долгов. Конечно, через несколько дней, когда явится Шель, обстоятельства изменятся и положение ее сделается сразу приличным, но в эти несколько дней до его приезда положение будет в полном смысле позорное. Если доктор соглашался скрыть у себя молодую девушку, желающую избавиться от дерзких притязаний известного волокиты, то захочет ли он укрывать у себя и дать убежище личности, скрывающейся от заимодавцев и желающей обмануть их.

Алина решила, однако, не терять времени и тотчас же написала другу доктору.

К ее удивлению и радости, явившийся доктор предложил ей тотчас же укрыться на маленькой квартире, которую он уже снял исключительно для нее. И в то же время он предложил ей уладить дело по ее долгам.

– Я готов даже часть уплатить за вас, а вы когда-нибудь можете мне возвратить эти деньги, – сказал он. – Вам стоит дать десяток концертов, и вы снова будете иметь почти ту же сумму.

Алина не согласилась на второе предложение и решила, что этому человеку единственному, который говорил ей, что не влюблен в нее, она может рассказать все искренне и подробно… И Алина объяснила, что через несколько дней явится человек, который будет иметь право заплатить за нее.

Несмотря на свое смущение и волнение, Алина ясно заметила, что ее признание как-то странно подействовало на Стадлера. Оно было для него, казалось, столь же неожиданным, сколько неприятным известием. Он вдобавок всячески постарался скрыть от нее чувство, которое возбудила в нем эта весть. И девушка еще более смутилась.

Была минута, когда молодая девушка боялась согласиться на предложение друга; ей казалось, что в новом убежище ей будет хуже и положение сделается еще более безвыходным. Но выбора не было, даже колебаться не было времени.

В новом убежище она могла еще выиграть время, тогда как здесь на другое же утро надо было ожидать Шмидта и иметь дело с полицией.

Алина решилась тотчас же и объявила Стадлеру, что в тот же вечер выедет из дому, бросит экипаж и пешком явится в то место, которое он назначит.

Если бы положение было другое, то Алина не решилась бы на такой шаг, взглянув теперь в лицо Стадлера, – слишком странное выражение было на лице ее друга, которого она не знавала прежде.

Подозрения, зародившиеся в ее голове в последний их разговор, теперь, казалось, были еще определеннее – но делать было нечего! Они условились о часе и месте свидания, где Стадлер должен был ожидать ее, чтобы проводить в новое помещение.

Доктор уехал, а молодая девушка осталась в полной тревоге. Она боялась оставаться в этом доме до утра и равно боялась принять услуги странного доктора. И Алине невольно пришло на ум, что теперешнее положение ее, конечно, гораздо мудренее и ужаснее, чем когда-то, в те дни, когда она вдруг очутилась в сумасшедшем доме. Там был страх, опасение долгого заключения, но была надежда бежать. Она имела дело со старухой родственницей и с иезуитом, но закон и право были на ее стороне; теперь же наоборот – закон был против нее. Если бы в новом убежище случилось что-либо непредвиденное, то ей даже бежать оттуда не с чем и некуда.

Однако чем более подозревала Алина, что решается на опасный шаг, тем более успокаивала себя, что все это пустые грезы, что Стадлер действительно честный и преданный ей человек.

В сумерки Алина собрала кое-какие мелкие вещи, разложила их по карманам, чувствуя, что краснеет сама за себя от стыда. Выбирая, что взять и что оставить, она чувствовала укоры совести, как если бы в эти минуты приходилось ей не брать свое, а красть чужое.

Едва только стемнело, она велела закладывать экипаж и через несколько минут уже спускалась в подъезд.

Несмотря на умение владеть собою, которое она усвоила за последнее время, на этот раз волнение ее было настолько сильно, что служанка Августа заметила в ней что-то особенное; но, разумеется, этой женщине не могло и на ум прийти, что она видит свою барышню в последний раз.

Алина уехала… Долго в этот вечер ожидали ее Августа и вся прислуга. Около полуночи вернулся кучер с вопросом, не воротилась ли домой барышня, которая бросила его на бульваре, желая прогуляться пешком.

Разумеется, в доме поднялась сумятица: ничего подобного никогда с Алиной не случалось. Особенность ее жизни состояла в том, что она не ездила в гости и не знала почти никого в Берлине, у кого бы могла проводить вечера. Только у нее собирались ее знакомые, да и то преимущественно молодежь – мужчины. Из женщин была у нее два раза только одна старушка – любительница музыки, пожелавшая познакомиться с артисткой.

Разумеется, один из лакеев бросился тотчас же к принцу Адольфу.

Через час принц был в доме, сумрачный, но не столько встревоженный, сколько ожидали люди. Лицо его было озлоблено, и к досаде примешивалась презрительная усмешка.

– Ну, этого я от нее не ожидал! – повторял принц вслух при лакеях. – Мошенничества я от нее никак не ожидал!

А между тем принц отлично сознавал, что со стороны Алины тут не было никакого мошенничества; если был низкий поступок, то не с ее стороны, а с его собственной. Главное, что тревожило принца, – это слух об исчезновении, бегстве известной в столице артистки. Завтра посыпятся на него вопросы со всех сторон, так как он единственный человек, которого Алина знала ближе всех.

Он должен будет объяснять это странное исчезновение?! Не может же он сказать, что она его обокрала и бежала. Да это так мало похоже на нее, что никто не поверит. Стало быть, причина бегства другая. И принц боялся, что снова, как бывало с ним, правда вдруг скажется сама собою, почувствуется всеми, а если вмешается в дело полиция, великолепно организованная, если будет расследовано дело, то через людей доберутся до Шмидта и раскроется вся суть дела. Хороша тогда будет роль принца, ославленного на весь Берлин!

Наконец, если Алину найдут, то, конечно, спросят о причине исчезновения. Она скажет прямо и откровенно, и окажется, что она, по своей наивности, спасалась от того, что ей нисколько не угрожало! Тогда принц будет окончательно осрамлен на весь город. Такого постыдного поступка с его стороны может, пожалуй, и не простить давно уж сердитый на него Фридрих.

И принц отправился к себе, серьезно встревоженный. Он считал себя умным человеком, а между тем сделал большую глупость – не догадавшись, что, посылая Шмидта только попугать Алину, наведет ее на мысль избавиться тотчас же бегством.

Принц, поздно ночью вернувшись во дворец, сказал, обращаясь к самому себе:

– Стар ты стал воистину! Прежде ты таких глупостей не делал!