И Шенк подробно, ясно, толково, но вместе с тем и остроумно, изложил Алине целую свою теорию «жизненного» искусства и кончил словами:
– Если были и есть безумные чудаки философы, которые пытаются изобрести жизненный эликсир, чтобы жить вечно, то я, как видите, уже изобрел другой, свой эликсир, чтобы жить приятно и весело и, не имея никакого состояния, быть богатым. На это надо, поверьте, больше ума, воли и знаний, чем какому-нибудь алхимику в его изысканиях.
Затем Шенк предложил Алине отдаться совершенно в его распоряжение. Он просил не любви ее, а дружбы и полного доверия, чтобы легко и скоро достигнуть вместе, обоюдными усилиями всего, что не захотел им дать слепой случай, но на что они имеют право… право развитых, умных и одаренных от природы людей.
Только теперь, после этой беседы, Алина узнала Шенка и удивилась, насколько она обманывалась на его счет.
– Да, он слишком умен, чтобы быть влюбленным в меня. Только влюбленным! – думала она. – Нет. Он дальновиднее и разумнее других. Он оценил меня и понял лучше всех, но не влюбился, а зовет меня в помощницы, даже союзницей. И на какое дело? Чего он хочет? Того же, что и я! Говоря о себе и своих мечтах, он будто читал в моем сердце и повторял в своих мои тайные помыслы! Я объявила войну роду человеческому, и он тоже. Но я одна, как женщина, немного могу… А вместе мы двое – мы все можем… Все!..
Одно смущало Алину. Каким путем, какими средствами восторжествовать? Шенк был, очевидно, неразборчив в средствах; он говорил, хотя и шутливо, что считает себя даже способным на всякое преступление… Алина чувствовала, что, хотя и низко пала, у нее еще живет в душе нечто, не дозволяющее ей идти… далее… Пасть еще ниже! До сих пор одно дурное дело у нее на душе – бегство от мужа и почти похищение молодого Дитриха у его жены…
Все, что может предложить или даже заставить ее делать этот Шенк, вероятно, нешуточно.
Пока Алина думала и смущалась, Шенк снова читал будто в ее глазах и лице ее тайную мысль.
– Смущаться не надо, мой друг и союзница. Я вас не поведу по пути прямых преступлений – наказуемых законом и людьми, а лишь по пути преступлений косвенных. Мы будем воровать, обманывать, грабить, даже убивать, медленно или с маху, но иначе…
– О, на это я не пойду! Не могу…
– О, нет, можете… Вы уже и грабили, и убивали! – презрительно и ехидно вымолвил Шенк, усмехаясь.
– Что вы хотите сказать?
– Разве судьба семейства Ван-Тойрс, по милости Карла и вашей, не есть грабеж? Разве самозванство не есть мошеннический обман? Разве смерть старухи, бабки Карла, или положение, в которое вы поставили вашего мужа, положение вашей невестки Фредерики Дитрих не есть убийство? Почем вы знаете, может быть, покинутая Фредерика действительно умирает с горя, а отец Карла или ваша свекровь, может быть, даже и умерли.
– Да, вы правы… Это все то же. Но это случилось помимо моей воли. Я искала своей свободы, желала своего нравственного воскресения, а не их смерти…
– Да ведь и мы теперь не будем желать чьей-либо смерти, несчастия или разорения – мы будем только желать себе жизни, счастья и обогащения! – так же насмешливо, но с оттенком озлобления выговорил Шенк. Алина удивилась тону его голоса, и он вдруг прибавил, будто поясняя свою вспышку:
– Я лгу и обманываю постоянно всех, и уже давно, с юных лет! Но знаете ли вы, кому я никогда, за всю мою трудную скитальческую жизнь, полную всяких тяжелых испытаний, – кому я никогда, ни разу не солгал?!
– Священнику на исповеди?
– Нет и да… Я в церкви за всю мою жизнь был, вероятно, раза четыре… Моей совести я никогда не солгал. Убивая человека, а это мне случалось, я не говорил себе, что он сам виноват или что я не желал его смерти.
– Неужели вам случалось человека убить? То есть действительно убить… Оружием?
– Да-с… Даже вот этой самой шпагой, которую вы видите… и с которой я не расстаюсь. Я имел более двадцати поединков, и раз восемь из них кончались опасной раной противника и три раза – смертью на месте…
– Вы искусно владеете шпагой?
– Замечательно! А как же вы хотите, чтобы человек моего ремесла – авантюрист и chevalier d’industrie – был бы не дуэлист? Я бы тогда давно уже был на том свете или в остроге, а не у вас… Не далее как неделю тому назад я дрался против трех человек, оскорбивших меня в коридоре игорного дома. Поединок произошел тут же на дворе в полумраке. Они, конечно, хотели и надеялись меня убить! Двух я легко ранил, и они убежали, а третьего, наиболее смелого, я полагаю, теперь на свете, может быть, тоже нет… Но наверное я этого не знаю.
– Это ужасно! – воскликнула Алина, невольно вспоминая ночное преступление в замке и смерть своего отца.
– При этом я их просто ограбил, как грабят на дорогах, то есть вытащил у третьего упавшего без сознания на землю его выигрыш… Большую сумму.
– И эти деньги вам не жгли руки, вы их спокойно тратили? – воскликнула Алина.
– Нет. Я их не тратил вовсе, поэтому они моих рук не жгли, не кусали, не…
– Куда же вы девали их? Кто же их тратил?
– Догадайтесь. Это нетрудно!
– Как?!
– Так!..
– Неужели же… Эти деньги, что вы мне тогда… Крупная сумма?.. Да, неделю тому назад… О, это, право, ужасно!.. – воскликнула Алина, закрывая лицо руками. Она готова была заплакать.
– Отчего же вы так взволновались?
– Это отвратительно! Если бы я знала…
– Полноте. Полноте. Не лгите себе и Богу, если говорите, что верите в Бога! – горячо воскликнул Шенк. – Разве деньги Дитриха, Шеля, Ван-Тойрса, которые вы расшвыряли, не достались вам ценой если не крови, то кровавых слез, пролитых загубленными вами их женами и матерями? Полноте!.. Все это самообман и ложь людская. Надо быть честным перед самим собой. Это одно утешение остается нам.
И Шенк вдруг перешел на шутливый лад и прибавил, уже весело смеясь:
– Надо же подлецам и негодяям дозволить себе изредка лакомство: быть честным перед собой и не лгать себе самим.
Развеселив Алину разными шутками, Шенк объявил ей, что вечером он будет у нее снова и передаст ей один свой план действий, который надо непременно и немедленно привести в исполнение.
– Вспомните то, что я сказал вам в начале нашей беседы. От вашего решения, согласия или несогласия, зависит мой образ действий относительно вас самих. Или я буду ваш друг, ваш верный раб, или жестокий и беспощадный враг! Я не остановлюсь ни перед чем ни в смысле жертвы, ни в смысле мести. Вы у меня в долгу… на крупные суммы… Денег я не прошу!.. Да у вас их и нет и быть не может. Иной жертвы я тоже не прошу, хотя обладать такой женщиной, как вы, – и завидная доля… Но я слишком безобразно дурен собою и при этом слишком самолюбив, чтобы примириться с тем отвращением к себе, которое я могу заметить в женщине, против воли мне отдающейся… Я прошу вас послужить мне, но ведь и себе самой тоже, иначе. Подумайте. Вечером я буду снова и объяснюсь совсем.
– Унизительную ли роль вы от меня потребуете? – вымолвила Алина.
– Нисколько! Веселое, забавное и остроумное дело! В нем надо много ума, блеска, кокетства – даже образование и таланты нужны. Даже красота ваша и обаяние, которое вы имеете на людей, нужны. Теперь вы все свои дары природы и дары воспитания тратите даром. Что вы за это взяли? Два состояния: мужнино и Ван-Тойрса… Двух любовников, простоватых малых, если не совсем дураков?.. Два состояния, каких на свете миллионы?!
– А что же вы мне обещаете? – уже шутя и с оттенком плохо скрытого любопытства спросила Алина.
– Миллиона в два состояние зараз, чтобы истратить в года два… Потом другие найдем. И затем любовника, которого ожидает в скором времени нечто, очень красивое, редкое вот сюда и сюда…
Шенк, смеясь, показал себе на голову и на плечи.
– Я ничего не понимаю. Что его ждет?.. И кого ждет?
– Этого вашего будущего друга и обожателя ожидает…
– Ну-с?
– Корона и порфира!
– И это все не выдумка?!
– Не правда ли, красивый костюм?
– Скажите: вы не шутите?..
– От вас зависит все…
– Я согласна заранее… Но как, каким образом достигнуть?
– А, вот в этом-то вся и задача; на достижение всего этого именно и нужна такая женщина, как вы! Недаром я вас выбрал из всего Лондона. А красавиц тут, как вы знаете, немало. Но для этого мало одной красоты и ума… Надо многое! Но это многое найдется в таких двух людях, как вы и я. Ну-с, пока прощайте. Вечером я у вас.
Барон Шенк ушел, а Алина осталась, погруженная в глубокую думу.
– Так вот каков этот Шенк?! Это не Дитрих или Шель!