Через две недели после этой беседы новых друзей неподалеку от Лувра был нанят роскошный отель, в котором перед тем помещалось английское посольство. Вся обстановка отозванного посланника осталась, и в этот маленький, но блестящий и богатый полудворец переехала именитая особа со своим небольшим штатом придворных.
В Париже пронесся слух, что отель занят принцессой русского императорского дома. Вскоре стало известно в столице и ее имя – принцесса Елизавета Володимирская.
Не сразу узнали парижане, что новая Princesse de Wolodimir – та же знакомая им красавица и талантливая музыкантша «Dame d’Azow». Когда это стало известно, то объяснилось очень просто. Принцесса Володимирская, вследствие разных политических соображений и даже, как говорили, по совету герцога Шуазеля, скрыла свое настоящее имя и жила под именем владетельницы Азовской. Теперь, вследствие дипломатических комбинаций и перемен на политическом горизонте, красавица не считала нужным скрывать свое настоящее звание.
Конечно, никто в высшем обществе, тем более при дворе, не был удивлен. Самые умные, дальновидные люди сознавались, что они всегда подозревали в очаровательной владетельнице Азовской происхождение более высокое.
Действительно, во всем Париже вряд ли можно было найти другую женщину, которая обладала бы теми же чарами красоты, ума, грации и таланта.
Только один старый шутник-маркиз отозвался недоверчиво насчет происхождения Алины. Он утверждал, что красавица слишком образованна и слишком хорошо воспитанна, чтобы принадлежать к русскому царствующему дому. Он помнил визит в Париж знаменитого монарха севера – Петра и помнил хорошо, что Петр делал и говорил.
Вследствие этого он шутя отрицал, чтобы у Петра была такая изящная и благовоспитанная родственница.
Однако Алина еще не выдавала себя за дочь императрицы Елизаветы. Она пока признавалась только в родстве с русским императорским домом.
После двух-трех балов, по обстановке более блестящих, чем обстановка дома княгини Сангушко и даже некоторых придворных сановников, конечно, все высшее общество и двор сделались «своими» у принцессы Елизаветы.
Наконец и дофин сделал визит красавице.
Последнее устроилось вследствие простой случайности, но случайности, имевшей огромное значение.
Оказалось, к удивлению многих наивных людей, что у принцессы Елизаветы и у дофина была с детства одна и та же страсть – токарный станок.
Вскоре Алина была приглашена к утреннему завтраку в Трианон, и затем по всему Парижу рассказывалось, как состоялось свидание принцессы Елизаветы Володимирской с другой красавицей, наследницей французского престола. Молва уверяла, что дофин, хладнокровно относившийся ко всем женщинам и для которого прекрасный пол как бы не существовал, – был серьезно прельщен новым сотоварищем в токарном ремесле.
Алина обожала ведь токарный станок! Но работала она плохо. И это было поводом, чтобы дофин показал ей собственное свое искусство на станке и разные «секреты ремесла».
– Как легко обманывать даже монархов, – думала Алина.
– Их-то и легко! – заметил ей после Игнатий.
Вероятно, в это свидание дофин был в духе, потому что, всегда спокойный, ленивый и хладнокровный, он настолько оживился, что даже любезно сострил насчет принцессы.
Красавица явилась в гости в костюме, который весь – от куафюры на голове, корсажа, юбки и до чулок и ботинок – был одинаковый, бледно-зеленого цвета, без малейшей примеси других цветов.
Этот бледно-зеленый, однообразный цвет способствовал немало тому, что Алина со своей красотой резко выделилась из группы окружающих придворных дам, сиявших в ярких и пестрых костюмах. Расчет кокетки удался!
После беседы с красавицей дофин, очарованный не столько ее кокетством, сколько ее комплиментами его искусству и его станку, с умыслом навел разговор на туалет принцессы.
Когда Алина сказала, что она любит этот ровный однообразный зеленый цвет, то есть le vert uni [22] , то дофин, отчасти дерзко, нарочно опустил глаза на ее красивые ножки, обутые в чулки и ботинки того же цвета, и воскликнул:
– Oh, Madame, je ne m’etonne pas de voir l’uni vert (l’univers) a vos pieds! [23]
Острота и комплимент дофина Франции на другой же день облетели Париж.
В этот день, конечно, во всем свете не было женщины более счастливой, чем эта красавица авантюристка.