Владимир Владимирович, разрешите представиться. Надеюсь, ничем я Вам не насолил. Когда ещё шанс мне такой предоставится — Вам рассказать, кто такой Мар. Салим? Под именем этим —       пусть не человечеству —            но многим башкирам                 давно я знаком. Полезную взбучку на тюркском наречии оно означает: «ЗДОРОВЫЙ РАЗГРОМ». Я славлю Аллаха, забыв о раздорах, за то,       что есть силы               бродить по Уфе, за то,      что сухим остаётся мой порох, чтоб биться             за истину                    в каждой строфе. Иные, в толпе меня видя идущего, вылить злорадства готовы ушат. Но люди простые      с теплом и радушием               руку при встрече                     пожать мне спешат. А те,      кто сатирой моею отхлёстан          и месть мне таят              в глубине своих душ, — грозят кулаком мне.      (А кто-то – и просто           старается грязью               обрызгать из луж!) Но этот цинизм,     подловатый и выморочный,        уже не способен           меня удивить. Чему удивляться, Владимир Владимирович? Мы знаем,      что значит —          САТИРИКОМ быть! И ныне, шагая по Коммунистической — одной из красивейших улиц Уфы, я в сквер Маяковского       движусь мистически,          где в гуще зелени             замерли Вы. Здесь каждое дерево      духом – советское,         вгрызлось корнями            в глубь прожитых лет. Вы среди них — как в любимой семье своей… Дайте же руку пожать Вам, поэт! Словно вулканом     душа моя выжжена,       сердце забыло          веселья струну. Разве до смеха мне?!     Столько обиженных        просят помочь им,           куда ни взгляну. Правда шатается.     Не удержать её        лишь на поэтах          да на мужиках, если бразды     управленья державного        воры-чиновники           держат в руках. Вон они —    встали,       законы цитируя, словно шлагбаум,    закрыв все пути. Чем с ними справиться?    Только сатирою! Действенней смеха —    бича не найти. Не трепеща,    что «замочат в сортире»,       зло расползлось          от Москвы до Уфы. Жаль,    «измельчал,         обеззубел сатирик», — как справедливо заметили Вы. Жить,     конфликтуя с чинами державными,        не по плечу           тем, кто слаб или юн. Много ли шансов —        с ногами дрожащими           зло победить               в рукопашном бою? Вот потому-то,     Владимир Владимирович,       чтоб к гонорарам тропу проторить, многие бросили     фронт сатирический         и —          «ниже пояса» стали острить. Так наступила     эпоха ХОХМАЧЕСТВА,        и у страны           будто «крышу снесло»: честность,       наивность —          обсмеяны начисто, но не затронуты —       наглость и зло. Вы говорили когда-то,       что перья —          надо затачивать остро,             как штык. Этот совет Ваш      припомнил теперь я, видя,      как дух сатирический сник. Но      неужель          нынче напрочь утрачено свойство сатиры      высмеивать всласть жуликов,      взяточников,           растратчиков — всех,      кто корыстно использует           власть?… Не отвечайте.      Вы сделались символом           славного строя,                что в вечность ушёл. Пусть никакой лишь      валютною силою           жизнь не сотрёт                Вашу песнь «Хорошо!» ВЕРЮ      в запев этот оптимистический          и,              эту веру от всех не тая, ТВЁРДО шагаю      по Коммунистической, вторя:      – Читайте,            завидуйте,                я…

Я в юности,       как вилами,          преграды все сметал и, наливаясь силами,       учился и мужал. Заметив это,       к тридцати           мне вверили журнал. – Редактор «Вил» —       высокий пост,           мудрее будь вдвойне! — Коллеги, кто под шестьдесят,       напутствовали мне. — Ты дерзок и небрежен,       подкалывать привык. А надо – ох! – придерживать       язвительный язык. Неровен час, и до беды       тебя он доведёт: Начальство не одобрит вдруг       или не так поймёт… Но я в советы не вникал,       соломок не стелил. И в пух и прах через журнал       всё зло наотмашь бил. Мишенью были бюрократ,       хапуга, рвач и хам, кто у народа воровал       и жить мешал всем нам. Чтоб зло под корень извести,       очистить общий дом,            я жизнь САТИРЕ посвятил                и не жалел о том. Все жилы рвал… Но вот беда —       не стало меньше зла. И дури много, как всегда,       и пакость не ушла. Наверно,       для такой борьбы             жизнь коротка была… А для чего ж тогда писал,       пороки бичевал? К чему азартно пестовал       колючий свой журнал? Как дальше быть?       Такой вопрос совсем не прост,            к тому же молодым. А я, устав, как паровоз,       от наставлений и от гроз, и в шестьдесят —       вот парадокс! —            не уступаю им. И шефы лет по тридцати       мне пальчиком грозят. И слышу вдруг знакомое,       как много лет назад: – Ты без оглядки говоришь,       ты к дерзости привык. Пора тебе попридержать       язвительный язык! Но я, махнув рукой, опять       иду своим путём. Мне жизнь уже не поменять,       гори она огнём! Когда бы я со слов чужих       указы выполнял, то сел бы на телегу их,       их песням подпевал. Своим бы слыл средь них всегда,       твердя себе:          «Нельзя…» Но разве был бы я тогда       САТИРИКОМ,           друзья?!

Когда подольше поживёшь,      побольше мир наш узнаёшь,            и что-то даже признаёшь                 в отличие от юных лет,            то острота уже не та… И интереса НЕТ! Политик с ловким языком,      без совести и без понтов,            но оседлавший свой предмет,                  прельщать без устали готов            неискушённых, молодых… А мне в том интереса НЕТ! Сменяя прежних паханов,      блатная шустрая братва,           прибрав богатства всей страны,                 впадает в праздничный разгул —           зевакам праздным на десерт… Но мне в том интереса НЕТ! Когда в почёте краснобай,      и черноликий стал звездой,           а зло, и глазом не моргнув,                с экранов входит в каждый дом,                     вполне оправданный притом,                и рукоплещет дряни свет,      что, может, нравится кому… Но мне в том интереса НЕТ! А про остальное —      промолчу,           зря надрываться не хочу.                 как ЮМОРИСТ и как ПОЭТ,           я понимаю без прикрас,       что людям нынче не до нас… Поскольку ИНТЕРЕСА нет!

И что, и как… Про то никто не знает. Какая-то сплошная маета. НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, подлая, гуляет, А справедливость в клетке заперта. Кто понаглее, тот вовсю жирует И в ус не дует… Вольное житьё! А честный бедствует; он не ворует; Он скромно дело делает своё. Гляди: начальники да депутаты, Друг друга обвиняя, дерзко лгут. Тот сладко говорит, а этот – матом, А приглядишься: тот и этот – плут. И бизнесмены нынче не зевают, У них одна мечта, одна цена: Мешки, спеша, деньгами набивают; Гори огнём, родимая страна! А власть страны с экрана смотрит важно. Она-то ни при чём, она честна. Вот пенсии повысила уж дважды… Пособия… Какого вам рожна?… Те, кто рулил, в рулящих пальцем тычут: Мол, довели до нищеты страну. А им в ответ: «Ошибок ваших – тыща! Признайте среди них хотя б одну!» Такая чехарда!.. Никто не хочет Признаться, что хоть в чём-то виноват. И я встаю над болтовнёй порочной, И поднимаю свой усталый взгляд, И говорю: «Виновных не ищите! Я виноват! Поверьте, только я!.. Свой голос «за» я отдавал, судите: Не видел ни ЖУЛЬЯ и ни ВОРЬЯ! Не я ль глухим годами притворялся? Не я ль молчал не к месту, будто нем?… Вот потому народ и настрадался, Вот потому и приуныл совсем…» Чтоб обмелело море общей лжи, И вы ПОКАЙТЕСЬ, важные мужи!

Такого представить не мог нипочём Никто из погибших во имя Победы, Чтоб те, кто сегодня вдруг стал богачом — В упор не смотрели на тех, кто стал бедным. Поэтому мы – кто не день и не два Прожили на свете по милости свыше — Должны прокричать нуворишам слова, Которые им не хотелось бы слышать. И строчки, что ныне во мне родились, Пусть выскажут тем, кто пугается прошлого, Что зря они все от него отреклись: Не меньше плохого там было хорошего! И даже когда нас, бессчётно губя, Сажали по спискам, «Транссиба» длиннее, Мы Родину не предавали, любя, И, горе терпя, становились сильнее. Ничто нас на свете согнуть не смогло, Мы впроголодь жили, но радостно пели. Мы вынесли боль и отринули зло… А вы что хорошего сделать успели? Вы нагло присвоили всё, что страна Копила, шагая в грядущие дали. Соперничать с вами и сам сатана Не смог бы – так шустро всё расхватали! Но что бы, скажите-ка мне, удальцы, Могли вы присвоить себе, в самом деле, Не выстрой вам шахт и заводов отцы?… (Вы строить умеете только дворцы Себе у морей – на народные деньги). Любой олигарх поедает, как шмель, Тот мёд, что готовили пчёлы всё лето. Великое ль дело – летать в Куршевель, Чтоб в номер за деньги водить малолеток?! Не стыдно ли, в Лондоне сидя сыром, Швырять миллионы на новые яхты, Соря, как пропойца, народным добром И тратя легко наши верфи и шахты? Пред вами в поклоне стоят старики, У всех – ордена и почётные званья. Сжимают в карманах они кулаки И… просят безмолвно у вас подаянья. Не смейтесь над ними – не их в том вина, Что воры во власти (за ними успей-ка!) Решили, что честной работе цена Отныне не больше, чем просто копейка. Мы, как опьянённые, верили вам, А вы – нашу Родину распродавали. Но нет больше веры красивым словам, Вам впредь провести нас удастся едва ли. И, не опуская униженно взгляд, Мы требуем, вновь обретая свободу: – Всё это – не ваше! ОТДАЙТЕ назад! Верните, что взяли, обратно НАРОДУ!

Из школы является внук. С улыбкой его встречаю. – Скажи, – говорит он мне вдруг, — СОВОК ты?… Что означает? Я и не такое слыхал. Немало слыхал вопросов. Ведь нынче кто жизнь не видал, На прошлое смотрит косо. – Придумали слово лгуны, Кто землю свою не любит. «Совки» же – Отчизны сыны, Советские НАШИ люди! И чтобы Отчизна цвела Под зноем судьбы, под снегом, Вершил большие дела, Кто звался, внук, Человеком. И радостен был ему ТРУД, Успех трудовой собрата. Когда ж стал главенствовать плут — Не стал рвачом вороватым. Ни гор золотых, ни дворцов — Не нужно!.. Росли бы дети! Любили бы мам и отцов! Таких вот сыщи на свете. А как они были дружны, Советские люди! Диво! В любом уголке страны Был каждый с судьбой счастливой. Мужчины, храня рубежи Великой родной державы, Хотели Отчизне служить, Не требуя благ и славы. Высокая, тихая честь — Советским быть человеком. И в этом судьба наша есть. Запомни, внучок, навеки. И, выслушав речь мою, внук — Я это, клянусь, не забуду — Сказал, улыбаясь мне, вдруг: – СОВЕТСКИМ, дедушка, буду!

Этот народец зовётся народом?! Лишь шёпот, меканье, пустословье. Распашет ли землю, пройдёт ли походом? Согреет ли малых-старых любовью? Этот народец зовётся народом?! Ворью, глянь, закрома открывает И врагов по секретным заводам Водит, простецки смеясь, кивая. Этот народец зовётся народом?! Пройдохе верит… всему на свете! Смело сразится со швалью и сбродом, Но пьян – его враз валит ветер. Этот народец зовётся народом?! Ему пришельцы своих милее. Вспомнит героев – так-сяк, мимоходом, — А тех, кто нынче его жалеет?… Этот народец зовётся народом?! В рабы, чуть что, идёт самовольно, Чтоб богатею быть с грузным доходом, Ну и чинуше – сытым, довольным. Этот народец зовётся НАРОДОМ?! Это отара с немалым приплодом… Таков… Но вижу своё я счастье: Служить ЕМУ – с любовью и страстью.

Завершался творческий мой вечер Я стихи последние прочёл И уже хотел закончить встречу, Но одной детали не учёл — Той, что поэтические речи Могут дать к дискуссии толчок… И парнишка, дерзкий и свободный, Вдруг спросил: «А вы поэт – народный?» Я всегда был быстрым на ответ И в карман за шутками не лазил. Ну, а тут – как будто кто-то сглазил — Не могу сказать ни «да», ни «нет». Тут любой – затылок свой почешет: Если не народный я – то чей же, Чей же я тогда, друзья, поэт?… Я лишь рот открыл, чтобы ответить, Что меня пока ещё отметить Этим званьем не успели, но — Мужичок, невзрачный и немодный, Закричал: «Да как же – не народный, Если бьётся за народ давно?!» «Ну и что, что за народ он бьётся? Что – народ? Он только посмеётся, А вот званьем наделяет – власть!» — Так ему ответила сердито Дама респектабельного вида, Этот спор подхватывая всласть. «Это правда! – кто-то ей поддакнул. — Власть не всяким делает подарки, А лишь тем, кто за неё – горой!» «Верно! Верно! – зал ответил дружно. — Власти любят тех, кого им нужно, А не тех, кто их хулит порой». «Ну какая польза – от сатиры? Ведь сатирой не закроешь дыры, Что сквозят в бюджете городском. Хоть и служит наш поэт народу, Но он власти не напишет оду. Что ж и ей-то помнить – о таком?» «У него в стихах – ни поздравлений, Ни похвал, ни громких прославлений Тех, кто нам указывает путь. А без од и посвящений пышных Даже самых званий никудышных Не получишь, хоть Гомером будь!» «Коль писатель званий не имеет — То писать, как надо, не умеет И, выходит, виноват он сам, Что полжизни не тому учился. Потому такой и получился — Ни властям не мил, ни небесам!» «Коль его борьба за правду гложет, То другим он стать уже не сможет, И ему народным – не бывать! Тут не надо мировых признаний, Мой земляк собрал уже сто званий — Просто знал, кому и что давать…» Напоследок, улыбаясь мило, Одна дама нежно попросила, Сунув в руки мне огромный лист: «Мой знакомый вымечтал решенье — О «народном» подавать прошенье. Я скажу, он славный куплетист! Мне неловко, что просить вас смею, Но скрепите подписью своею Вы письмо, что мы пошлём сейчас В комитет по присвоенью званий…» Я вздохнул: «Ну что поделать с вами?…» И – внезапно и зале свет погас. И в дрожащем зыбком полусвете Рядом с ней на сцене я заметил — Пушкина, Тукая, Акмуллу И других поэтов благородных, Что пришли за званием «народных» Сквозь веков седую полумглу. О, Аллах! Я чуть не задохнулся. Но пришёл в себя и оглянулся — Никого… Всё лишь минутный бред. Вот – народ толпится возле сцены. Вот – белеют в полумраке стены… Ну, а вот – опять включили свет. И, светлея и душой, и ликом, Понял я, что истинно великим В этих званьях наших – проку нет. И, как ветер утренний, свободный, Я поставил подпись: «НЕНАРОДНЫЙ, Для народа пишущий ПОЭТ».

Широка Россия, как душа! И светла, как песня по-над лугом. Всем была бы сердцу хороша, Если бы не груз её недугов. Мчатся годы, убыстряя бег, Будто с нами затевая прятки. А на землю сыплются, как снег, Чьё-то зло, грехи и недостатки… Хорошо, что есть на свете – смех, И сатирик трудится, как дворник, Чтобы мир, где грех лежит, как снег, Подмести, как свой любимый дворик. Хорошо, что в русской стороне Есть ПОЭТЫ, что над злом смеются. Столько лет они, как на войне, Заточив перо, с грехами бьются! В том ряду – великий Салтыков, И Крылов, и Гоголь с Михалковым… Ну, а мир наш – и сейчас таков, Как он был описан Салтыковым. Всюду те же жадность и обман, Те же грязь и низменные страсти, А в законах – темень и туман, Чтоб скрывать в них преступленья власти. Бесконечен этот вечный бой, Он победы не сулит для лиры. Но тот бой – становится судьбой Для того, кто выбрал путь сатиры. Не с того ль не замечает власть, Как злодеи расхищают блага, Чтоб вовеки не перевелась На Руси сатириков ватага? Только ей не нужно их – живых, И она, точно бесправных смердов, Убивает равнодушьем их, Чтоб скорей – прославить их… ПОСМЕРТНО.

Стою на вершине Олимпа. Один. Не я здесь хозяин. Не я господин. Вон кресло великого Зевса, А ниже – вход в бездну разверзся. Я лишь поклониться взобрался сюда От имени тех, кто уже никогда Не смогут к Олимпу приехать, Растаяв в веках, словно эхо… Чтоб мысли свои в суете не забыть, Я всё повторял их в дороге. Мне даже с людьми нелегко говорить, А здесь предо мною ведь – боги! – Итак, – обратившись лицом на зарю, Я начал, – простите за дерзость, Но не от себя я сейчас говорю, А от стариков и младенцев — От ваших потомков, что, словно во мгле, Живут, разрываясь на части. Вы стали легендою. А на Земле — Не стало ни правды, ни счастья. Вы слышите грохот? То вовсе не гром, А взрывы ракет и снарядов. То – зло, беспощадно воюя с добром, Весь мир уподобило аду. Когда вы исчезли с Олимпа, то в мир Явились, страшнее драконов, Посланники тьмы, что устроили пир На прахе вчерашних законов. Они сеют смерть по Земле, сеют страх, Чтоб съесть нефтеносные страны. Они утопили планету в кострах Конфликтов и войн непрестанных. А те, кто собрал миллиардов мешки И мог бы весь свет осчастливить — На мир через чёрные смотрят очки, Чтоб горя людского не видеть. Банкир к должникам своим неумолим, Его не упросишь словами. Ну кто из богатых взойдёт на Олимп, Чтоб шею склонить перед вами? А вот пересечь океаны, спеша, И, как на закланье, покорно Склониться главой перед банками США — Такое для них не зазорно. Но я не к банкирам пришёл. Мне от вас Хотелось услышать ответы, Пока в моём сердце огонь не погас И не дошагал я до Леты. Скажите мне, боги Олимпа, скорей, Когда будет РАЙ на планете, И станут ли люди – добрее зверей, И плакать разучатся дети? Скажите, когда стихнут слёзы и плач, А власть будет вновь СПРАВЕДЛИВОЙ? И скоро ль исчезнет последний палач И жизнь будет снова – СЧАСТЛИВОЙ? Вздохнула гора. И как жаром огня Повеяло в воздухе летнем. И будто бы голос дошёл до меня С хрипением тысячелетним. То – Зевс мне ответил, владыка богов, С далёких своих, неземных берегов: – Я всё понимаю. Я тысячи лет, Как некогда гимнам, внимаю Лишь стонам и плачам, что ищут ответ На то, почему жизнь земная Давно стала людям мрачнее тюрьмы, И властвуют миром посланники тьмы. Ты видишь – Олимп наш давно опустел, И нет у нас сил, чтобы править Порывами чувств и движением тел — И их, куда надо, направить. Все эти столетья мы видели вас, Болели за вас и страдали. Но нет у нас сил, чтоб спасти вас сейчас — Мы их вам давно передали! И я б, как и ты, Мог спросить всё точь-в-точь, Да нет моей власти, чтоб людям помочь… – Спасибо, владыка! Мне ясен ответ. Прости, что призвал пробудиться. Но я теперь знаю: чтоб выжил наш свет — Придётся САМИМ потрудиться. И в ком ещё бродит дух правды в крови — Все взрослые, старцы и дети — Должны мы сплотиться отныне в любви И зло ПОБЕДИТЬ на планете!

Великий Пушкин знал, что значит – боль, И рассказал открыто перед миром, Как умирала крепостная голь И вырезали языки башкирам. Он сострадал им… Как не сострадать, Когда в России в те лихие годы Мог с языком и жизнь свою отдать Любой из тех, кто захотел свободы… Ну, а сегодня я листаю том Великого поэта всенародно. Мой край свободен, как родимый дом, И мой язык бытует в нём свободно. Есть Пушкинская улица в Уфе, И Пушкину там памятник поставлен. Есть дух свободы в пушкинской строфе — В башкирских песнях этот дух прославлен. Сегодня я – совсем не тот башкир, Что ни запеть не мог, ни молвить зычно, Что жил, сверкая рёбрами из дыр… Сегодня я башкир – многоязычный! Мой голос нынче в каждый дом проник, Ему внимают в высших кабинетах — То наш великий пушкинский язык Мне открывает двери всей планеты. Пусть видит ныне весь обширный мир — И сельский житель, и народ столичный, — Как безъязыкий пушкинский БАШКИР Сегодня стал башкир —                           МНОГОЯЗЫЧНЫЙ!

Пусть со свистом несутся года, Утекая, как в речке вода, Но такому – вовек не забыться: В самом центре башкирской столицы С чтеньем басен своих и стихов, Своей смелостью всех восхищая, Проходимцам грехов не прощая, Выступал – сам Сергей Михалков! Во Дворце для нефтяников – сроду Не сходилось так много народу, А ведь тут не концерт, не кино, Тут с поэтом общение… Но — Зал то дружно смолкал, то смеялся, Когда в дымке стихов вдруг являлся Дядя Стёпа – любимый герой… – Браво! Браво!!! – кричали порой. Есть великая сила в сатире — Это чувствуют все во всём мире. Смех оружие в руки даёт Тем, кто с пошлостью битву ведёт. Потому в зале снова и снова Все просили читать Михалкова. И, любя сердцем Башкортостан, Он читал и читал… хоть устал. И, любовью такой растревожен, Край башкирский в ответ ему – тоже Благодарность излил, как пожар, Скакуна предложив ему в дар. Но поэт лишь в усы рассмеялся, От подарка легко отказался, Руководству «спасибо» сказал — И ему аплодировал зал. Но зато – от журнала сатиры В честь звучавшей весь вечер тут лиры Принял шарж он, улыбкой своей Одарив всех вокруг, как друзей. А прощаясь, сказал между делом: – Быть сатириком — значит, быть СМЕЛЫМ! Вы запомните это, друзья… И уж годы промчались, а я, Как завет ВЕЛИКАНА сатиры, Всё храню в сердце пламя задиры, Всё веду с недостатками бой, Видя в памяти перед собой — Зал в Уфе и звенящее слово, Что летит к нам из уст Михалкова.

Наполеону – кто мог помешать Явить Европе норов свой и силу?… Но понял он, придя с мечом в Россию, Что меж великим и смешным —                 лишь шаг. С тех пор прошло уже две сотни лет. Но не случайно, видимо, что именно Сегодня я —                башкир с ФРАНЦУЗСКИМ именем — Опять ту правду вытащил на свет. Кому-то – смех, ну, а кому – хоть плачь!.. Гоня французов, конники-башкиры Прошли вместе с Кутузовым полмира, Чтоб по Парижу прокатиться вскачь. Поди сдержи в порыве к славе наших-ка!.. Век пролетел – и, повторив накал, Уфа встречала Ярослава Гашека, Что Колчака из города прогнал. Мечтал ли Швейк, что этот край под снегом Он покорит однажды навсегда? Да, он пришёл с оружием сюда, Но покорил сердца народа – СМЕХОМ! Он сделал то, что совершить не смог Наполеон, изранив душу века. Ведь мы за то и полюбили Швейка, Что он проделать Гашеку помог Тот путь, что от смешного до великого Ведёт людей сквозь беды и года. Горит над ним сатирикам звезда, Всех остальных одаривая бликами. Что нам от войн великих остаётся? Народ читает Швейка – и смеётся…

Проходит вечность, Волгой протекая, Пытаясь жизнь улучшить день за днём. Сто лет уже, как с нами нет Тукая, А мир вокруг – такой же, как при нём. Кругом царят всё те же казнокрадство, Неравенство, жестокость, плутовство. Всё так же кружит голову богатство И процветает всюду воровство. Одни всю жизнь живут в нужде угрюмой, Ну, а другие – тащат из казны, Прикрыв свой грех Правительством и Думой, Бюджет страны – как с пловом казаны. Москва стоит на том же самом месте, На месте – вся чиновничья орда, Что, позабыв о совести и чести, С улыбкой сладкой грабит города. Пустые строчки громко выкликая, Бегут поэты к званиям гурьбой, Но между них – нет нового Тукая, Чтоб жил с народом общею судьбой. Народный плач творцы стихов не слышат, Не обличают строчками грехи, А, славя власть, подобострастно пишут Тем, кто вверху, хвалебные стихи. Нехватка правды – жжёт сильнее жажды, Терзая сердце мукою в груди. И так охота прокричать однажды: – Приди, ТУКАЙ! Ты – НУЖЕН нам! Приди!!!

«Прощай, немытая Россия!» — Воскликнул Лермонтов с тоской. Мели снега, дожди месили Полей распахнутый покой; От горя бабы голосили, Священник пел за упокой… Текла история рекой, Года и беды пересилив. Скажи, страна: под небом синим Ты вечно будешь ли – ТАКОЙ?… Мне так непросто молвить: «Да», — Но снова вижу, как когда-то: Дворцы сановников – и хаты, Вокруг – рабы и господа. Ужель и мне теперь дрожать, Боясь всевидящего глаза, И от гонителей бежать За горы древнего Кавказа? Я – сын Урала! Здесь мой дом, На стыке Запада с Востоком! И Лермонтову я с восторгом Хочу сказать в стихах о том. Я тоже, как и он, люблю Отчизну «странною любовью», Но никакой бедой и болью Свою любовь – не оскорблю. И как ни трудно иногда, А мой язык сказать не в силе Вслед за поэтом сквозь года: «Привет, немытая Россия…» РОССИЯ мне —                ЧИСТА всегда!

На КАРТУ страны поглядел — И сердце от нежности сжалось. Ей выпал прекрасный удел, Ей столько приволий досталось! И всё-таки чем-то она С коровою схожа поджарой; Была крутобока, полна, Да жизнь так сурово прижала. Однако же кормит сполна Она присосавшихся, сытых. Худеет, худеет страна… ЭХ, рогом БЫ их да копытом!

Весь мир пленил башкирский мёд. Кто сладких уз не знает, Тяжёлый пласт янтарных сот На рынке покупая! Вся грудь в медалях дальних стран Сановного торговца. А что пчеле? Ей – ТРУД с утра И до захода солнца. Ох, как старается она Хозяину на славу! И ты, БАШКИР, – твердит молва, — Как ПЧЁЛКА для державы. И ты, как тот проворный рой, — Усердный, терпеливый… Пусть ждёт кого-то пир – горой, А ты в труде – СЧАСТЛИВЫЙ.

Поэт величьем схож с горой — У самых туч его глава! И люди зря в него порой Кидают злобные слова. Поэт не прячет чистый взгляд. И пусть бурлит неправдой зал — Но все слова, как камнепад, Не ранив гения, летят Назад на тех, кто их сказал. О, сколько силы надо, чтоб Не дрогнуть среди вражьих стай! И чтобы жить, не хмуря лоб — Как жил средь нас ПОЭТ Мустай.

Еще безусым Салават Своим геройством смог прославиться. А мой сосед – хоть и усат — Но до сих пор бездельем мается. Хоть то же имя у него И богатырское сложение, Но где – деяния его? Где – его родине служение? Давно из возраста мальца Он вышел, но, стыда не ведая, Сидит на шее у отца, За семерых один обедая. Созвав в подъезд по вечерам Таких, как сам, ватаги шумные, Под струн гитарных тарарам Гогочут там, словно безумные. Всё время сонный, сытый взгляд, В словах и чувствах – бездна фальши. Святое имя – САЛАВАТ — Как смеет он поганить дальше? Пусть кто-нибудь пойдёт в музей, Там Салавата ХЛЫСТ попросит — Да всыплет глупому плетей, Чтоб вспомнил, чьё он имя носит!..

В начальниках мой старый друг, Один – в просторном кабинете. Я на приём к нему не вдруг Попал, проклявши всё на свете. А он не поднял даже глаз И в разговор вступать не склонен. Быть может, не узнал?… Сейчас Я другу о себе напомню! – Забыл, приятель, как с тобой Мы в детстве время проводили, Как забирались в сад чужой И девочку одну любили? — Не может вспомнить. На меня Взирает молча и упруго. Не человек – сама броня! Так что же стало с лучшим другом? – Забыл? С тобою десять лет За партою одной сидели. И ты – сто бед – один ответ! — Тянул предметы еле-еле! — Не может вспомнить. На меня Взирает слепо и угрюмо. Не человек – сама броня! Так что же стало с лучшим другом? – Ты вуз припомни, как-никак В одном ютились общежитье, Глотали книги натощак С тобой для общего развитья. — Не может вспомнить. На меня Взирает тупо и упруго. Не человек – сама броня! Так что же стало с лучшим другом? – Видать, угодно так судьбе… Прости, скажу тебе, приятель: С проверкой я пришёл к тебе, Забыл меня ты очень кстати. — И тут пропел приятель вдруг: – Теперь узнал тебя, мой друг!

Ну, вот и стал я юбиляром, И женщины в теченье дня, Став в очередь, как за товаром, Целуют трепетно меня. Тут министерши, поэтессы, Чиновницы (и ведь не лень!) Меня – задиру и повесу! — Спешат поздравить в этот день. Как птицы в тёплый день апрельский Купают перья в брызгах луж — Так нынче столько близких душ Спешат в лучах моих погреться! О, сколько славы и похвал! Слова текут густым нектаром. Ну как бы я о них узнал, Когда не стал бы юбиляром?…

Не в печали, не в слезах, А с улыбкой на устах Я пришёл на этот свет, Чтоб смеяться много лет. Будто знал, что, выбрав смех, Стану я счастливей всех. Хоть порой в глазах темно, Улыбаюсь всё равно. Прячу слёзы в рукава, Хоть душа едва жива. Не пуская в сердце грусть, День-деньской кручусь-верчусь. Нравом весь я в свой народ. С ним и жизнь моя пройдёт. А когда настанет час, Я уйду, друзья, от вас Не в печали, не в слезах, А с усмешкой на устах.

Хоть мир – один, но не един поток времён тягучий, Его – на «было», «будет», «есть» в три русла разнесло. Глядишь – прошёл тяжёлый год, знать, новый – будет лучше. У каждого из трёх времен — свои добро и зло. Но мой народ давно живёт,  лишь в мудрость предков веря, И эту мудрость не таит в чулане ото всех: «Какой мы посадили лес — такие в нём и звери. Какое ВРЕМЯ на дворе — такой у нас и СМЕХ». 1. Время прошлое смотрит в грядущее, потому назовём его – ждущее… Прошедший день – не прах. Гони из сердца страх, Что он тебе несчастья наколдует. То время, что прошло, Дыру в душе прожгло — И нам в неё из будущего дует! Пусть прошлое – прошло, Но там жилось – светло, Поскольку мы все верили и ждали, Что этот день пройдёт, И жизнь нас приведёт В счастливые сияющие дали. Что ж делать? И сейчас Во мне он не погас — Светильник веры в светлый мир           грядущий. Бессмертен тот народ, Что верою живёт. А век, что прожит, носит имя —          ЖДУЩИЙ. 2. Настоящее время – другое: быстротечное и дорогое У времени, в котором мы живём, Утрачена надёжная основа. Всё, как дефолтом, съедено огнём Стремленья к власти. А у власти – слова В запасе не осталось, чтоб оно Давно не обесценилось, как рубль… Я говорю, смеясь – но не смешно Мне повторять один и тот же дубль: «Не унывайте, милые друзья! Я вашу боль стихами не развею. Ну кто я есть? Простой сатирик я. Я лишь смеяться только и умею. Такое мне досталось ремесло — Хлестать сатирой век по грубой коже. Но чем сильнее миром правит зло, Тем слово правды – ценится ДОРОЖЕ». Слова без фальши – нынче раритет. Слова без страха — многим не по средствам. Ну так оценим, что сказал поэт, И посмеёмся, не боясь последствий! 3. Грустно всё, за спиной остающееся. Время будущее – смеющееся… Наступит день, наступит год — Развеселится весь народ, Придут в дома достаток и веселье. На много дней, на много лет Не станет в мире слёз и бед, И в душах счастье справит новоселье. Не чудеса ли? Все вокруг — Мне рады, будто я им – друг, И над былым хохочут с наслажденьем. Тем людям, что придут потом, Смешно смотреть на наш Содом, Где мы плутали в наших заблужденьях. И мне достанется от них За то, что очень мало книг Я написал, воюя словом смелым. И одному ли только мне? Никто не сможет в стороне От смеха их укрыться между делом. Такие выводы, друзья, На время глядя, сделал я, И веря в то, что впереди – пора успеха. И говорю я сам себе: Нас завтра счастье ждёт в судьбе, А значит, будущее время — время СМЕХА! (Вот для того, чтобы сбылось всё это Хотя б когда-то, я несу сейчас, Как тяжкий груз, призвание поэта — И день и ночь пишу стихи для вас…)

Мир на любви стоит, конечно! К родной сторонке. И к семье. К мужчине. К женщине. К скворечне. И к ученической скамье. Мир на любви стоит, конечно! Всему на свете грош цена, Коль нет любви, сердечной, вечной, Нас возносящей в стремена. Мир на любви стоит, конечно! Мы не пойдём на поводу, Коль будем с нею не беспечны И не подпустим к ней беду. Мир на любви стоит, конечно! И потому-то все мужи Готовы в бой идти кромешный — Любви великой послужить.

В мире много всяческих чудес — В блёстках ты похожа на берёзку. Не снежинки ль сыплются с небес На твою пушистую причёску? Не снежинки, нет. Не утаю, Чтоб меня всегда ты узнавала, Видишь, я на голову твою Сыплю жемчуг с лунного овала. И дома, и горы, и сосну Украшая днями и ночами, Это я забрался на Луну, Чтоб тебя осыпать жемчугами.

Жаркий день. Безлюдные бульвары. Скрылись в тень возлюбленные пары. Мне шутя подумалось: а вдруг Превращусь нежданно в каплю пара… Что ты скажешь, мой любезный друг? Превращусь я в тучку, в ливень, грозы… Не пугайся, нет в словах угрозы: Даже каплей став, тебя найду, Упаду на сорванные розы, Загрустившие в твоём саду.

Здесь людей стоит не меньше тыщи — Все надежд волнующих полны. Очередь длинна. Стою в хвостище. От меня до продавца – как до Луны. На резину очередь похожа… Кто подходит, кто прошёл вперёд. Как костяшкам в счётах, даже строже, Каждому ведётся здесь учёт. Кто-то шелестит рублями гордо, Кто-то рот разинул до ушей. Кто-то, получив желанный свёрток, Из толпы выходит поскорей. А когда и мой черёд приблизился, Кончилось всё то, за чем стоял. Что за невезенье! Муки кризиса, От которых чуть не зарыдал. Хорошо ещё, что чувства нежные Не попали в руки к продавцам: Без любви б остался неизбежно я — С молотка б ушёл любви бальзам.

Поплыла красотка мимо, Оглянулся я вослед И воскликнул ей: – Марина! Сколько зим и сколько лет! Но ты дальше прошагала, Не ответив ничего. И меня очаровала, Да и было от чего. Будто ты сошла с картины В куртке фирмы «Адидас». И воскликнул я: – Галина, Я хотел спросить у Вас… Но ты слова не сказала, Взор куда-то отвела. Я опять промолвил: – Алла, Ты с ума меня свела! Так и брёл за незнакомкой — Вдруг в меня вселился бес: Эта самая девчонка Быстро входит в мой подъезд. Только здесь она сказала: – Плохи, Рим, твои дела, Не Марина я, не Алла, А сосед Ахмадулла!

Все девушки меня в непостоянстве Всё чаще начинают укорять: Мол, мотыльком витаю я в пространстве, Способный не давать, а только брать. Мол, прыгаю кузнечиком беспечным, С цветка перелетаю на цветок. И толстокожим стал, и бессердечным, Любви меня не поражает ток. Царицу из цариц, мол, выбираю, Живу лишь для забавы, для игры. То встретил Аду, то влюбился в Раю, Сравнив глазами звёздные миры. Пусть молодость я сравнивал с весною, Порой кружа над пропастью во ржи, Но, девушки, не смейтесь надо мною, Не раньте поэтической души! Пускай слова любви дарил я многим И сладкие ответы получал, Однако был не мотыльком убогим, Хоть жизнь порой напоминала бал. Нет, вовсе я не мотылёк влюблённый, Порхающий бездумно, не комар — Во мне, поверьте, трудится бессонно Душа пчелы, сбирающей нектар.

Печально проплывают облака, Как будто слёзы в них таятся. Нет светлых дней, не видно их никак, И нечем нынче любоваться. Сырой земле зачем он, этот дождь? Коль честно – никакого прока. А ты обиду за обидой льёшь В меня – подобием потока. Скажу я так: – Хоть осень на дворе, А облакам не место в доме. Давай же, вопреки такой поре, Яви лицо – с улыбкой, молодое!

Пожухла жёлтая трава, И вьюга мир весь день терзала. И ты холодные слова Тогда впервые мне сказала. Весь вечер снег на землю шёл, А солнце встало – он растаял. Но лёд, что в сердце мне вошёл, Навеки холод в нём оставил…

Джигит был норовист, как конь чубарый, Ему советы старших – нипочём. Твердили все: – Тебе она не пара! — А он к невесте убегал тайком. Отца не слушал. Так бежали годы. И девушка с другим обручена. А в дом врывались новые заботы, Теперь и у джигита есть жена… Спешат года, мелькают, как страницы, И сын пришёл к отцу просить совет: – Жениться ль мне, отец, иль не жениться? — Ответил тот: – Я тоже восемь лет Ухаживал за матерью невесты, Но так и не сумели мы сойтись. И ты, сынок, меня послушай честно: За дочерью её не волочись! Сын весь в отца. Улыбкою сияет: – Всё понял, батя, как тут не понять! — А сам, лишь звёзды в небе заиграют, К возлюбленной тайком бежит опять…

Не оторвать от милой взора… Не вспомню, где встречался с ней. Глаза – лазурные озёра, Ресницы – пики камышей. Бровь изогнулась коромыслом. А шея! А покатость плеч! В ней всё устроено со смыслом, Нарочно, чтоб меня привлечь. Взывают губы к поцелую… Не губы – с мёдом пиала! И я не выдержал, шепнул ей: – Ах, где же раньше ты была? И, как во сне, я слышу фею: – Эх, дядя, в памяти – провал? Встречался ты с сестрой моею, Мне – шоколадку покупал.

Пылкое чувство храня, Сердце горит у меня. Что же мне делать? Смотри: Дым повалил изнутри. К милой любовью горю? Нет, сигарету курю.

Не зря судили люди обо мне, Что очень боек я, видать: Составил список милых в тишине, А в нём их целых сто да пять. О, как я жил, спешил, грешил, любил! И так бездумно… О Аллах! На сто кусочков сердце я разбил, Развеял чувства в пух и прах. Судачат так… Однако не спеши, Моя прелестная, мне слать упрёк, Что я лишён отзывчивой души, Что на любовь откликнуться б не смог. Взгляни на небо… Сколько звёзд в ночи! Но ярче звёзд, заметь, Луна. Давай о прошлом лучше помолчим. Всех драгоценней Ты. Одна!

Вот и лето прошло. И берёзка зелёное платье сняла. И стоит,      как невеста,         узнавшая прелести свадьбы, Жениха ожидая, стоит;         и стыдится своей наготы.

Лежу бревном я на больничной койке… Поднять бы веки, да не хватит сил; Попить воды бы, да рукою только Я в этот час едва б пошевелил. И рёва ста могучих тепловозов Я не расслышу в этот тяжкий час. Позвать врача, когда он даже возле, Смогу я вряд ли… Я без сил… Погас. Текут, текут в крови моей лекарства, А толку-то от них, похоже, ноль. Вот если б ты пришла, сказала: – Здравствуй!.. Что было бы, что стало бы со мной?… Тогда бы, чтоб лицо твоё увидеть, Сумел бы веки тяжкие поднять И, на зыбучей этой койке сидя, Руками крепкими тебя обнять. А если бы «люблю», желанная моя, Сказала ты – ответил бы: – И я!..

Земля потрескалась от зноя. Но нет с небес воды… Прошло томленье земляное. Пришла пора страды. И тут поплыли в небе тучи. Дожди прикрыли свет. Что может быть, казалось, лучше, Да радости-то нет. Как запоздалый дождь, явилась — Полна любви, ума… Ты – небом явленная милость? Укор?… Реши сама.

Пока ты жив-здоров и силы вдоволь, Зачем идти к какому-то врачу? Но вот тебя согнуло, как подкову, И ты хрипишь: «В больницу я хочу…» И мочи нет ещё промолвить слово. Случится ли какая-то обида, Настигнет ли меня слепой навет, Я не подам, конечно же, и виду, Но сердце застучит: «Нет-нет, нет-нет!» И вспомню я тебя… забыл я… стыдно… И прихожу к тебе. И ты, как прежде, Искусно исцеляешь от всего, А пуще – от обиды, горькой, свежей, И наполняешь радостью живой И волею, и благостной надеждой. И вот с тобою, уходя, прощаюсь — Такой окрепший, зоркий, будто был Отпущен из больницы я с вещами В привольный мир, что дорог мне и мил… Приду «болеть» с весёлыми очами!

– Скажи, с женой живёшь ты дружно? — Меня друзья пытают часто. Я не пойму, зачем им нужно, Чтоб я сказал, что мы несчастны? Да, я могу себя заставить Сказать, что мы живём отвратно, И этим – радость им доставить, Чтоб стало им на миг приятно. Но я скажу, им всем на зависть, Что я – жену люблю доныне, И даже в обществе красавиц Одной её шепчу я имя…

Повстречала я джигита. Он – цветок, а я – пчела. Прошептал мне: «Сеньорита…» Чуть с ума я не сошла. Сам со мною ищет встречи, Полон страсти и огня. Прибегает каждый вечер — Жить не в силах без меня. Голова – ума палата, А язык – башкирский мёд. И подарки – в два обхвата — Мне одной всегда несёт. Знает семьдесят ремёсел, Жить не может без труда, Будто чёлн, лишённый вёсел… Да женат он – вот беда.

Влечёт нас молодая кровь Налево и направо… Была любовь? И вновь – любовь! Все девушки по нраву! Огонь любви сжигает нас, Он не даёт покоя: Увидеть блеск девичьих глаз И тело наливное!.. О, сколько юных покорить — Дай волю нам! – смогли бы. Но… скалка может усмирить — И выправить изгибы. Жена со скалкой хороша, Когда готовится лапша!

Много есть на свете женщин разных: Взбалмошных, заносчивых, дурных, Беззаботных, вероломных, праздных, Вспыльчивых, блудливых, озорных… Кто-то любит до смерти, а кто-то Лишь играет в пылкую любовь, Строя мину, словно бы для фото — Так кокетка будоражит кровь. Та умна, а та глупа как пробка. У иной три раза в день роман — Ведь в любовь, как шоколад в коробку, Норовит упаковать обман. Слёзы льют иные, те хохочут, Над моей судьбою зло шутя. Обещают и в супруги прочат, Нарушая клятвы день спустя. Вновь про женщин под салюта залпы Размышляю, хлеб жуя ржаной: Не было бы их – и я не знал бы, Что живу с бесценною женой.

Где ты была, когда я молод был? То ль родилась не вовремя, так поздно? Иль это я безвременно остыл И рано появился в мир подзвёздный? Сейчас два сына у меня. Они Идут за мною, за отцовским следом. Меня, прошедшего и воды, и огни, Твои подруги называют дедом. И безответно шумною гурьбой Возле тебя кручинятся джигиты. Как странно в мире: мы – порознь с тобой, А наши грёзы воедино слиты.

Нам чувств не обуздать — бегут стремглав — Так любим мы неистово, мятежно. И дарим сердца чистые надежды, Их вёдрами по-царски расплескав. Мы яростно влюбляемся в стихах, Чтоб к милым Афродитам причаститься: К ним золотые птицы на ресницы Летят и там сидят, как на ветвях. Пригоршни звёзд полуночных весной К ногам любимых сыплем мы, как зёрна, Одолевая все угрозы шторма, Терпя в пустыне нестерпимый зной. О девушки! Светло и невесомо Пускаемся в стихах мы с вами в пляс. А в жизни далеки от вас: ведь нас Жена и дети ожидают дома.

Нам, мужчинам, всегда Не хватает чего-то: В зной зовём холода, В праздник ищем работу. Есть квартира – подай Нам машину и дачу. Деньги есть – зазывай К себе славу-удачу. Это так, но душой Молча ждём мы иного: Всё заменит с лихвой Сердцу нежное слово.

Жена опять ждёт мужа до утра, Его всё нет, хотя давно пора Прийти домой, перешагнуть порожек И получить положено по роже. Но скалка не доводит до добра, Разводятся они, и со двора Жена уходит… Нынче, как вчера, Всё это мужиков до пят тревожит. Хулят её в глаза и за глаза, Последними словами обзывают, Сама, мол, виновата, стрекоза… И это нас ужасно возмущает. Вот тот мужик, вдрызг пьяный и готовый, Придёт домой, затеет гвалт и вой, Поднимет на жену кулак пудовый, Срывается, как шавка, с полуслова… – С кем не бывает! – мы махнём рукой. Не возмущаемся… Всё это – нам не ново.

Красавица любовнику сказала: – Порядочных мужчин сегодня нет. Вчера другая рядышком лежала, Сегодня я… Что скажешь ты в ответ? – Напрасно упрекаешь, – он ответил, — Костру без яркой искры не светить. Коль существует красота на свете, Сам Бог велел – её не обходить.

Телебашня – штука важная, Как маяк в дороге дальней. Выручалочка домашняя: Всё видать из тёплой спальни. В каждом доме телевизоры; Всё экраны да экраны. И ведут в душе ревизию Разноликие шайтаны. И мужчины очарованно В синие окошки пялятся. Ну а те, что им дарованы, До утра кусают пальцы.

С тобою расстаюсь я. Вылет скоро. Разлуку предстоит нам претерпеть. В командировку шлют меня, собкора, Но, видно, не смогу я улететь. Разбушевавшись, буря наложила На мой полёт запретную печать. Не оттого ль пурга так запуржила, Что нас с тобой не хочет разлучать?!

Когда к тебе я прикасаюсь нежно, Ты шепчешь: «Умираю, ой, не тронь!..» А я хочу ещё сильней, чем прежде, Прильнуть к тебе – так жжёт меня огонь. Люблю тебя и от любви сгораю, Горю, светясь любовью изнутри. Закрыв глаза, ты шепчешь: «Умираю!..» Ещё, ещё то слово повтори! Что за блаженство быть твоим избранником! И счастье в том, любви моей заря, Что этим несказанным «умиранием» Ты заставляешь жить меня горя.

Словно гром среди ясного неба — Ты уходишь!.. Стою, как в ночи, Я стою одиноко, нелепо, Хоть завой, хоть кричи, хоть молчи! От тоски моё сердце пылало б, Но его ты уносишь с собой. В мире девушек славных немало, Но куда… с бессердечной судьбой? Ты уносишь с собой мои руки, Так ласкавшие ночью и днём… Мои ноги… томленья разлуки… И мечты о сыночке моём… И дорогу к цветущему маю… И свеченье пустынного дня… Ты подумала: «Вот я бросаю!» А на деле – уносишь меня.

Все для тебя готовы лезть из кожи — Давать тебе советы без конца. – Смотри-ка, будь с мужчинами построже! — Кричит сестра у самого крыльца. – Забудь его! – заладила подруга. — Ума лишилась, что ли? Не пойму. Взгляни, каких парней полна округа! А ты упорно тянешься к нему. Чужого мужа любишь? И не стыдно? Себя ценить не хочешь ты совсем. Себя не уважаешь, очевидно. Зачем же с ним встречаешься? Зачем??? Отец нередко дома повторяет, Что смолоду, мол, нужно честь беречь. И мама учит: – Доченька, родная! Будь умницей!.. – И всё о том же речь. А ты не внемлешь ничьему совету, Махнув на все нотации рукой. Ну, что ж, сказать могу я по секрету: Любовь бывает именно такой!

Вновь строки посвящаются тебе лишь: Сегодня день рожденья у тебя! Ты радость и беду со мною делишь, Заботясь обо мне, меня любя. Бумага – снег. Как снегири, все мысли Вдруг разлетелись клочьями огня. А рифмы все сосульками повисли На языке строптивом у меня. Что пожелать? Чего бы ни желал я, Всё мелким будет выглядеть, смешным. Поёт, как канарейка, жизнь-каналья О скором приближении весны. Известно: жизни – жёлтой канарейке — Красиво петь не вечно суждено. И снова ты, моя золотошвейка, Судьбы моей латаешь полотно. В моей судьбе всегда полна участья, Себя ж порой не ставишь ты ни в грош. Хоть родилась для собственного счастья, Однако для меня, мой друг, живёшь.

И вот по прошествии лет Иду я по улочкам тем, Где твой незаснеженный след Ещё не растаял совсем. Печальная боль на душе, Как старая рана, опять Проснулась во мне, но уже Тебя не смогу повстречать. Не сбыться давнишним мечтам, Я всё по пути растерял; Скучаю по тем временам, Когда по тебе тосковал.

Я полагал: поскольку ты неопытна, Ещё огонь и воду не прошла, Тебе могу давать советы пробные И разъяснять, что значит свет и мгла. Я поучал тебя всему, пожалуй: Чтоб зря не горевала ты порой, Не предалась любви большой пожару, Женатых обходила стороной. Я поучал тебя, чтоб не скучала, Когда с любимым разлучает даль. Советов разных выдавал немало, Читал тебе нередко и мораль. Как будто в мудреца я обратился И ожидал: ты станешь волевой… Но у тебя внезапно научился Любви безумной, страсти огневой.

Из-за меня ты столько претерпела! Ты столько испытала в жизни бед Из-за того, что от любви пьянела, Не думая нисколько про запрет. Из-за меня родня тебя ругала, Упрёки сердце ранили не раз. Бывало, что украдкой ты рыдала, Роняя жемчуг из бессонных глаз. Из-за меня узнала столько горя — И всё же вновь страдать готова так. Что б я ни сделал – как не выпить моря, Судьбы твоей не скрасить мне никак. Из-за меня все выстрадала драмы… Но я свечусь надеждою одной: Назвать себя могу счастливым самым, Когда счастливой станешь ты со мной.

Я не могу понять жену, Она всё время хмурится И объявляет мне войну, Кудахтает, как курица. Что-де во всём я виноват, Хоть трезвый я иль пьяный. Уже три месяца подряд Ругает, как шайтана. А у меня вина одна: Я с ней живу, тоскую… За что беснуется жена? Ведь я люблю другую…

Твой взгляд меня сражает наповал, Давно уже покой я потерял, К тому ж ещё теряю аппетит, А время всё летит, летит, летит… В тебя одну, любимая, влюблён, Тобою околдован и пленён, К твоим губам хочу скорей прильнуть, В твоих глазах готов я утонуть… Уже вовсю втянул водоворот. Но кто же, наконец, меня спасёт? На помощь поспеши мне поскорее, Ведь я, к несчастью, плавать не умею…

«Совсем не любишь ты меня, наверно, Не посвящаешь мне стихов уже…» Нет, милая, люблю тебя безмерно. Слов нежных – море у меня в душе. Растёт стихов к тебе столпотворенье В моей душе, похожей на цветы. Короче, сам я весь – стихотворенье. «Кто автор?» – спросишь. Ну, конечно, ты!

О, сколько лет в моих ушах звенят Слова, что ярче роз и чище лилий! В них пряный хмель. Я пью их сладкий яд. В них – мир чудес. Ты прошептала: – Милый… И вновь гореть, и вновь любить я рад. Вся жизнь моя перевернулась вмиг, И кругом голова – от слов горячих. Ещё, ещё проговори! Не прячь их, Волшебных слов, так сердцу дорогих, Что ярче роз и лилий золотых! Твои слова… Заслышав их едва, Схожу с ума – и кругом голова. И мне никак не разгадать загадки: Ну почему они так дивно сладки — Слова любви, волшебные слова?

Пляж кишит как муравейник, Некуда ступить ногой. Я ловлю то взгляд надменный, То фальшивый, то пустой. Возраст женщин самый разный, Каждая на вкус и цвет. Посмотрел на них с улыбкой — Никаких эмоций нет. Если б ты здесь оказалась, Всех затмила б в тот же миг! Лишь к тебе душой и телом Я тянусь из всех пловчих. Я плыву в волнах надежды, Но тоска кипит волной. Кажется мне, даже пальма Принимает образ твой.

Быть может, в городе, А может быть, в селе Случилась как-то радостная встреча. Друзья не виделись так много лет, Что в лицах каждого заметен вечер, На головах бывалых серебрится седина, В глазах ещё танцуют чертенята. Один сказал другому: – Вот моя жена… Другой ответил: – Мы с моей давно женаты. – И как живёте? – прозвучал вопрос Дружка, что разом взял двоих на мушку. – Моя – сыр в масле, и не знает слёз! — Ответил друг, кивая на толстушку. — А что ж с твоей? Она худа, бледна, Ну прямо как тростиночка такая… – Наверно, оттого, что счастлива она. Всю жизнь её одну я к сердцу прижимаю.

Ох, какой же ты была В нашей юной жизни! Истерзала, извела Ревностью капризной. Упрекала ни за что, Как в плену, держала, Даже к тем, кому за сто, Глупо ревновала. Ревновала к небесам, К саду, к солнцу, к морю… И за что, не знаю сам, Мне такое горе. Извелась ты и сама, Так любя и мучась. И за что – сойти с ума! — Нам такая участь? Нынче – тишь да благодать. Откипели страсти. Нас всё чаще посещать Начинает счастье. Но темно в душе моей, От тревог измаялся: Ты ли сделалась умней, Я ли так… состарился?

Вот и тебе, любимая, немало, Уж сорок лет… До нынешнего дня Не думал я, что снова, как бывало, Ты околдуешь нежностью меня. Года летят… Но, милая, опять я Хочу, чтоб через сорок лет и зим Огонь души твоей – моё распятье — Как и сегодня, был неотразим.

Мы в праздник не скупимся на слова — Весёлые, сердечные, живые. И, глядь, у женщин кругом голова… Улыбки расцвели. Цветут родные! А доля женская не больно-то проста: Заботы, треволнения, печали… Вот потому-то радость нечаста На лицах милых. Верно, замечали? Суровые начальники подчас Встречают, провожают хмурым взглядом, А дома муж ворчит и щурит глаз, И хнычущий ребенок вьётся рядом. Попробуй тут остаться молодой, Сияющей, хорошенькой, приветной! Но выказал любовь – и груз долой, И жизнь сияет ширью многоцветной! – Ну, ты как девушка! — От всей души скажи, И далеко не юная воспрянет, И будет, светом наполняясь, жить, И дух любви царить всевластно станет.

Век за веком – рядом; вместе Создавали общий лад. Стал сосед соседу тестем, Сват для свата, будто брат. Этот женится на русской И безмерно рад тому: Было в доме серо, тускло, — Будет солнышко в дому! Ласки ей! Свои удачи! И зарплату – до гроша! Ну, а веру примет… Значит, Называй: «Моя душа!» Есть завет старинный, точный: Кровь любовью обнови! Отдал русский в жёны дочку — Ты своим его зови. О вражде у нас не слышно; Да кому она нужна! Это очень славно вышло: Мир да лад, семья одна! Русским жёнам честь и слава И великая хвала! Сколько же детишек, право, Та ли, эта родила!.. Пополнение в России — Каждый день и каждый год. Вместе мы – большая сила, Вместе мы – большой народ! От башкирок и от русских — Пополненье в новый мир! Надо ль предаваться грусти?… Ты, башкир, всегда – башкир.

Говорят: душа – не тело, Семь десятков лет – пустяк. Говорят: мужское дело И под старость – не табак. В сказки верить не накладно — То-то всякий норовит — Скину возраст свой изрядный, Как пиджак, и – вновь джигит. Холостой… Не ротозеем На скамейке битый час Я на девушек глазею, Мне б жениться в самый раз. Вот красотка… Но, сдаётся, Бахус с ней накоротке. И огонь мой вдруг зальётся… Пивом в девичьей руке. Может, этой быть женою? Гордый стан. Походка – ах! Да соломинкой ржаною Сигаретка на губах. Заскучаю: «Не богини…» Но не быть мечте в ленце… А вон та?… У той – в бикини — «Штукатурка» на лице. Мне «любовь» сулит подруга, Рандеву и тет-а-тет. Знаю, мол, я дело туго: Баксы есть – проблемы нет! И заводят речь про таксу Подведённые глаза. Отвечаю: «Нету баксов. Есть за городом бакса [1] . Там любви – почти шесть соток, Тет-а-тет, одежды без…» Только рядом шестисотый Ржёт, как мерин, «Мерседес». Укатил красу-девицу Неказистый гражданин. Не судьба мне, знать, жениться… Сказка – ложь. Джигит – один.

Два берега Реки с одной судьбой. Как БРАТЬЯ-БЛИЗНЕЦЫ, они согласно жили, оберегая щедрых вод покой, их мощь и глубину, сказания и были. А новый мост, связавший берега, казалось, породнил совсем, навеки эти кручи. Но ветры, прилетев издалека, обдали кручи моросью седой, липучей. И поостыли к дружбе берега. И стала в них ВРАЖДА взаимная копиться. Один решил, что лишь его Река; другой решил: Река к нему должна стремиться. – Дорогой верною пойдем, Река! — так объявил, гордясь собою, берег ЛЕВЫЙ. А ПРАВЫЙ: – Вот тебе моя рука! Направо нам! Под солнце! К свету! На пригревы!.. Ну и дела! Как дальше быть Реке? Река задумалась, остановилась. Куда ей течь? Водить ей дружбу с кем? Кому сейчас отдать судьбу свою на милость? И уступать не хочет ни один. Тут дело принципа. А принципы – святое!.. И рухнул мост, как некий исполин, не выдержав того, что вытворяли двое. И нет теперь последней нити той, что явно некогда надолго их скрепила. Они ж, своею тешась правотой, ушли туда, куда их даль, слепя, манила. Река, пределы потеряв свои, округу мутным половодьем затопила. Где та Река? Где блеск, стрекоз рои? Где тот живой напор, стремительная сила?

Вот так уходят прочь довольство, счастье из мест, где воцарилось НЕСОГЛАСЬЕ.

Демократия! Демократия пришла в лес. Каждый зверь рвётся руководить. Так, однажды в огромное кресло ЗАЯЦ влез. Совет зверей решил его туда посадить. ДЕМОКРАТИЯ! Заяц стал ХОЗЯИНОМ леса. Но никто не увидел в этом прока. Ничего, кроме личного интереса, не интересовало Зайца, и правил он плохо. Дисциплина вконец упала в лесу. Кто что мог – тащил, от работы отлынивал. Стали ссориться: – Зверю дружить не к лицу! Словно крупный зверь, да и мелкий — вылинял. Как быть теперь? Опять забота для всех зверей. И решили звери       покритиковать Зайцеву работу,         выразить ему            недоверие. Но, соревнуясь в ярких речах,       во время этого кризиса,            выступила хитрая Лиса: – Чтобы лес не зачах, Зайцу полезна наша критика. Реформ не надо бояться,       от боязни           нету толка. Руководителю Зайцу       надо бы дать           статус Волка! Лисе, однако, возразили: – Медведя статус —       вот это сила!           А от Волка               не будет толка. Заяц поставил       вопрос ребром —          был он хватким малым               старой закалки. И сказал:     – КРИЗИС пришёл в наш дом.            Ничего не решить                в такой перепалке. Нам нужна крепкая власть. Статус Льва       поможет мне в обновленье           жизни леса,                не то ведь мы можем пропасть                      от своей же                             разболтанности и лени. А Львиный рык —       он просто гром.           Лев —                авторитет для каждого жителя! — И стали называть Зайца       Львом           во всех уголках                лесной обители. Но от того,       что Львом стал           Косой,                 не прибавилось                       в лесу порядка. Кризис косил зверей косой, как будто по разнарядке. Был результат настолько плох,

Мораль сей басни такова:       НЕЛЬЗЯ            из зайца сделать льва!

Среди цветов на солнечной поляне, где в тишине царил медовый дух, однажды, занесён сюда случайно, возрос Его Величество ЛОПУХ. – Как хорошо тут! Красота какая! — воскликнул он. — Я беспредельно рад. Поляна эта — мать моя родная, а вам, цветы, я друг и кровный брат. Цветы всерьёз обрадовались братцу: – Ну что ж, расти… И тот упорно рос. И вот уж начал глупо зазнаваться, над всеми гордо голову вознёс: – Я самый сильный здесь, я самый главный! Мне и мороз, и буря нипочём. А ну, подвиньтесь, кустики и травы, не то случайно придавлю плечом! Простор мне нужен для такого роста!.. И отступили травы, поклонясь: – Вот это братец! Не Лопух, а просто КОРОЛЬ поляны, лопушиный КНЯЗЬ! А тот всё рос поляне всей на диво и вот зацвёл, раскидист и суров. Одни сказали: – Да чего красив он! Другие: – Подождём еще плодов!.. Жила поляна по земным законам — травой густела, ягодой звала, Легла под косы муравой зелёной, а там и в копны мягкие легла. А что Лопух наш? Он один остался, Его коровы даже не едят. Напрасно рос, напрасно красовался, Одни репьи колючие торчат. Засох король. Но в следующее лето Иль через годик загляни сюда и обомлеешь: всю поляну эту займёт его репьиная ОРДА. Ни ягодки, ни травы не оставит, себя считая в жизни всех главней. Всё обескровит, высушит, подавит… Избавь, Господь, нас от таких людей!

В некотором царстве, в тридевятом государстве, за семью морями, за дальними горами, честолюбив еще с пелёнок, жил да был ВОЖАК Телёнок. Но оттого, что жить невмоготу с ним стало, однажды СТАДО всё восстало. И собран был весь люд овечий под колокольный звон на вече. Там речь держал, в овечках зная толк, в овечьей шкуре местный Волк: – Вы знаете, как я овец оберегал, а он меня за вас лягал. Долой Телёнка! Дать ему отставку! Вы на меня держите ставку! Я дело поведу умело!.. И тут всё стадо зашумело: – Телёнок нам кормов не заготовил летом. Прогнать его! Спасенье наше в этом! Считаться он не хочет с нами! Ягнята, слушая, кивали головами. И, разъярясь, баранья рать Телёнка принялась бодать. Телёнок был не хил, но робок. Честолюбив, но, как овечка, кроток. Стерпел, в ответ ни «бэ», ни «мэ», хоть бить лежачего бессовестно вдвойне… Телёнок весь от пота влажный: – Я чувствую давно себя неважно. Сам думаю: на отдых мне пора. Тут рявкнул сходу Волк: – Ура! А остальные: – Нет! Не выйдет! – До срока он на пенсию не выйдет! – Ему работа не мила! – Пускай ответит за свои дела! Ещё сильнее страсти разгорелись: – Долой! – Довольно! – Натерпелись!.. Кто за кого, не разобраться: бараны стали меж собой бодаться. И страсти погасить уже никто не мог. Сам Волк познал бараний рог — овечью шкуру в свалке потерял и в собственном обличии предстал. Тут сказано ему: – Совсем не так давно со Львом всегда бывал ты заодно! И тут ЛИСА, взобравшись на трибуну, во всём сподобилась трибуну: – Хоть беззакония при Льве и не считались дивом, осталась честной я и справедливой. Был Лев жесток. Всё это верно. Но и Телёнок наш работал скверно. Зато мой ум вас понимать привык — я с вами общий нахожу язык. — И тут под смех и удивленье вече заблеяла Лисица ПО-ОВЕЧЬИ…

Всем тем,             кто упрекнёт меня,                   во всех грехах виня,                        мол, я в глаза пускаю пыль — не сказка здесь рассказана, а быль, отвечу так я: – Ну и что же? Да,      быль у нас            со сказкой                  схожи. И спорить я      ни с кем            не захочу. Молчу!

Давным-давно… Давным-давно… Постой! Начну я басню всё-таки иначе… Совсем недавно тёмный лес густой Был странною охвачен суетой, Которую я дальше обозначу. Медведь, хозяин леса, скликав вдруг Зверей, сказал, объятый тяжкой думой: – Доколь терпеть мы будем столько мук? Вон люди издеваются вокруг: Глупы, мол, звери, злы, хитры, угрюмы. Плетут, сплетают небылицы, лгут, Нелепые придумывая басни. Кто видит тяготы? Кто видит труд? Им всякий зверь – жадюга, трутень, плут… Доколь терпеть такой навет напрасно? Да, многие из нас уже в годах, Не те уж силы и не то уж зренье, Но коль с лесною правдой мы в ладах, То начинанью надо дать размах: Необходимо кадров обновленье! Пусть действует, дерзает молодёжь, И дело двинется – поверьте! – в гору… Тут серые смекнули: смысл хорош! И крикнули: – Хозяин, подытожь! Когда вступаем в золотую пору? – Сегодня же! – ответствовал Медведь. — Чем хуже мы людей? Они же Не могут тягомотину терпеть: Там увеличат персонал на треть, Там сократят… сольют… И кто обижен? Концепции, проекты – вновь и вновь!.. Какие грандиозные программы! Бурлит у нашей молодёжи кровь, Войдёт в дела – и ей не прекословь! И будем жить мы без хулы и срама! – Год молодёжи надо провести! – Растить, лелеять кадры МОЛОДЫЕ! – Откроем юным новые пути! – Отныне лесу тёмному цвести! – Пришли они, денёчки золотые! И покатился по опушкам гам… И началась серьёзная работа: Шныряют волки, лисы тут и там, Барсук с Енотом ходят по пятам, Темнеют шкуры от большого пота. Под свой контроль Хозяин дело взял. Его подручные волчат без шума Отправили за ближний перевал, В лес ЗАКОРДОННЫЙ, изучать вокал, Оттачивать оскал и волчьи думы. А секретарша, ловкая Лиса, Незаменимая у старого Медведя, Тихонько от восторга поплясав, Сказала: – Дочь! На «Мисс Лиса» – немедля! И оказалась рыжая права: Заморские слоны, на дочь таращась, Ей бормотали сладкие слова, Что, мол, кружится, право, голова, Ах, неужели ей отчизна – чаща?… Хозяин же внучонка СВОЕГО, Ниспосланного детям небесами, Зверям представил, выпятив живот, Вот, мол, толков, вот, мол, хорош – и вот Подумайте… А там решайте сами! Вернулись, вольно опустив хвосты, Волчата (а в дипломах – чётко: «Хищник»). И вмиг им дали волчьи же ПОСТЫ; Зачем теперь обшаривать кусты И добывать, как встарь, трудами пищу? И не горюет старая Лиса: На тихом секретарском месте – дочка; Пред младшим бурым вертится краса, Как мамочка когда-то… Чудеса! Ну, полная ИДИЛЛИЯ – и точка! В Год молодёжи кто счастливей всех? Они, они – забавные зайчишки! Пляши, скачи – и вниз, и вбок, и вверх, И пачкай вволю свой короткий мех, И ешь капусты заячьей излишки! Ох, стал забывчив старый их Медведь, Не предложил места Лисы и Волка. Быть может, стоит малость потерпеть? А коль серьёзно, в корень, посмотреть: Какого ждать, скажи, от Зайца толка?

Мораль сей басни не нова отнюдь: Не видно в жизни никакой морали! Но не постигну я другого суть: Зверям людской годится путь? А мы на путь звериный встали?

Не первый год меж долгих берегов Несёт река свои большие воды, Несёт большие воды далеко Под синевой и светом небосвода. И ширь реки, куда ни глянь, чиста: Ни бурунов, ни пузырей, ни мути. Но в ГЛУБИНЕ – раздоры, суета, Вражда и схватки… Жизнь как жизнь по сути. А правит в глубине известно кто: Там старой Щуки давние уделы. А там, где Щука, виден и итог: Худы рыбёшки, да к тому ж несмелы; Боятся, ясно, скорого суда И сызмальства любые беды терпят. Когда ж вконец заела их нужда, Всё завертелось в шумной круговерти… И тут-то в самый смутный день и час Налим ПРЕСКОЛЬЗКИЙ всплыл из-под коряги, Собрал собратьев и прищурил глаз: – Товарищи, мы в этой… в передряге… Вода в реке давно уже не та, И радости в подводном мире мало, Меня и то стесняет суета — Такая жизнь нам вовсе не пристала! БЕЗЗУБОЙ стала Щука! Толку – ноль! Ни вида, ни характера, ни воли! Не то что мы!.. Мы – вод окрестных соль! Мы – суть реки, залог счастливой доли! Нам ПАРТИЯ сорыбников нужна. А старую… ну, эту, в общем… Щуку Отправим, как в былые времена, На дальнюю и тихую излуку. – Толково! Правильно! — запрыгали друзья, — Да, злая Щука не даёт нам хода. Сместить!.. Во имя рыбьего народа! Мы – демократия! Мы – дружная семья! И рыбки, граждане, от радости дрожа, Все лозунги, понятно, поддержали. Прескользкий же Налим едва не завизжал, Его главой новейшей партии избрали! Но пригляделись рыбки: вот те раз! А в партии-то рыбки непростые; Не пескаришко, ёршик да карась, А наглостью и жиром налитые. Пора, пора, решил налимий круг, Пора на пост главнейший пробираться! Увидев стайку, прокричали: – Братцы! Грядёт для всей реки Большой Испуг! И прокричали: – Хитрые носы То там, то сям зачем-то воду мутят! Хотите, что народ был вечно сыт? Хотите. Значит, вместе с нами будьте!.. А к пескарям подход уже иной: – Глядите, пришлые меж вами затесались, И потому скудеет мир речной. Ох, как бы в дураках не оказались!.. Но как ни тужились партийцы, ничего Путёвого у них не получалось. Скользят туда-сюда, надув живот, А дело-то не движется и малость. Умеют только пузыри пускать… И вот случилось спозаранку диво! Спокойная река сменила стать И понеслась куда-то вбок бурливо. И пескари, и караси, и голавли, И Щука старая оцепенели. И вот лежат все скопом на МЕЛИ. Могли ли думать ранее о мели? И лишь прескользкий бестия Налим В нежданный час, подпрыгнув, изловчился, Махнул хвостом (мол, жив и невредим!) И в озере другом немедля скрылся.

Хотите – верьте, хотите – нет, Но случай в сердце оставил след. Над басней, помню, работал я, Немало славных придумал строк, Да в дом вломилась толпа ЗВЕРЬЯ, И за упрёком пошёл упрёк. – Не можешь тему найти, ха-ха! Перетрясаешь извечный хлам! Преглупы звери в твоих стихах! — В медвежьей шерсти тряслась Блоха. — Поклёп, насмешки и прочий срам! – И соли в баснях злорадных нет, — Заметил Заяц, не пряча взор. — И Волк мне братик уж много лет, А ты несёшь всё какой-то бред, Что Заяц – трус… Мировой позор! – А я, – взмахнула Лиса хвостом, — Так терпелива и так добра, Так даровита, скромна, Притом, Я числюсь в чине – о, да! – святом. Личину пересмотреть пора! – Пора и то, краснобай, учесть, — Заговорил, назидая, Волк, — Что Волки знают про мир и честь, Вот расскажите про всё как есть, И будет людям разумный толк. И звери дружно запели в лад: – Плохо иные о нас твердят, Но есть и правда у нас в природе: «Людишки лают, а волки ходят». И грозно молвил Медведь баском (Хоть старый, но мощный ещё): – Поэт недобрый, прикинь, о ком Ты чушь писал, клеветой влеком?! Лесной народ весьма смущён!.. Как будто жители чащ глухих, Зверьё устроило кутерьму. – В пустой башке – недостойный стих!.. – Гляди, как он вновь надменно стих! – Пора урок преподать ему! Когда же шум ослабел, угас, Когда иссяк ручеёк идей, Медведь прорычал мне: – Забудь про нас! Пиши про племя смешных людей! О Боже, вот как наказан я! Такое помнит ли даль веков! У всех,      понятно,         тропа своя, Но знал такую ль в своих краях      Эзоп?         Крылов?             Или Михалков? Деваться некуда. Песнь сложил. «Не в годы оны, не в мраке чащ Жил-был я… В новой квартире жил. Компьютер был. И я не тужил. И вот подходит ко мне сын наш. (Шести годов удалец. Опора. Защитник будет вернейший скоро!) Сынок сказал мне: –  Отец, отец! Я за компьютер, как ты, хочу… Ну как откажешь?… Ишь, молодец!.. Звоночек звонкий!.. Любви птенец, Прильнувший нежно щекой к плечу. Уселся мигом на стул сынок, Порхают пальчики так и сяк… Вот на экране – какой-то блог, Картинку вижу… Картинка – скок! Стояло древо… Глядь, красный флаг! Взглянул, сияя, сынок в лицо: –  Смелей с компьютером будь, смелей! Решил я, гордый, грудь колесом: –  Какие кадры растут в семье! И тут мой умница пальцем – хлоп! И по экрану пронесся смерч… Погасло всё… И забаве – стоп! Малыш сбежал. Потираю лоб. Итак, компьютеру – крышка, смерть?…» Народ лесной не спеша прочёл Всю басню и смысл уловил её; И хохотал, и шутками цвёл. А ЛЮДИ?… (Я в сочиненьи пример привёл.) У них такое ж, как ВСТАРЬ, житьё.

Привольно средь гор вековечных житьё. Раздолье для птиц! И покой, и свобода! Та птица летает, а эта поёт. А та вон — подружек-свистулек зовёт… Отрада для всякого птичьего рода! Покой же хранит ВСЕМОГУЩИЙ Орёл, сидящий на чёрной скале одиноко. И кто б ни летел, ни сидел и ни шёл, какой бы в ущелье цветок ни расцвёл, — всё видит неспящее зоркое око. Щебечут, летят в поднебесную высь, чирикают, друг перед дружкою пляшут… Тут счастье, и мир, и довольство сошлись, тут судьбы надёжно и нежно сплелись. Житьё – загляденье. Бывает ли краше! У малых птенцов голубая мечта — подняться повыше, поближе к светилу! Прекрасно, что стала мечтой высота, просторы её и её красота, и песня с небес для любимых и милых. Вот только КОМАР, приземлённый жилец, порывам таким не даёт одобренья. Он злится, пищит; он извёлся вконец. То стайка летит… то щебечет птенец… то слышится дружное звонкое пенье… И вот начинает настырно зудеть: – Я тож-же крылат! Я из рода летучих! Я тож-же хотел бы под с-солнце взлететь, за облаком белым красиво запеть. Да ветер мешает, мешают мне тучи. Однако никто не отметил меня, И нрав мой задорный, и резкие речи… Укус мой горяч, словно искра огня. Ужалить могу я корову, коня. И зудом беспечных людей обеспечу. Я ни перед кем не склоню головы. Я гордый питомец великой свободы! Забыл я словечко противное «Вы». Властям никогда не скажу я: «Правы». Скорее скажу: «Ненавижу, уроды!» Видать, потому-то я у них не в чести. Видать, потому-то меня задвигают… А с кем им в грядущее смело идти? А кто им туда приоткроет пути? Вот то-то!.. Поплачут, плутая, узнают! А я-то к высокому месту готов, готов я к любому немалому делу!!! И птицы, наслушавшись выспренних слов, решили предерзкому из комаров во многих вопросах довериться смело. Нахал присмотрелся к укладу семьи; подумывать стал он о собственной славе. И час наступил: – Там чертоги мои! На чёрной скале, что так гордо стоит! ГОСПОДСТВОВАТЬ вами я, кажется, вправе!.. Ну что же… И птахи его, Комара, вздохнув, вознесли на вершину утёса. И стал он незваным соседом Орла. (Хотя не имел ни когтей, ни пера.) И стал на Орла он поглядывать косо. Сидел на вершине и тонко пищал. Пищал да пищал до рассвета, зануда. А ветер дохнул — и зануда УПАЛ, об острые камни живот разорвал. И кровь потекла… Столько крови! Откуда?..

И что здесь добавишь? Какие слова? Тут впору задаться одним лишь вопросом: поймут комары, то, присвоив права, не стоит соваться с преостреньким носом к вершинам, к утёсам?

Не первый век текла в степях РЕКА — то медленнее, то, глядишь, бойчее. И были тихим раем берега для тех, кто в прошлом породнился с нею. Река поила тот и этот край. Цвели луга и колосились нивы. Плодись,      работай,         воды озирай —            и будешь жить                с улыбкою счастливой. И человек,      и зверь,         и муравей            в ладу на берегах привольных жили и радовались участи своей, и то, что им положено, вершили. Но вот однажды бурю принесло в спокойный мир неведомо откуда. Свистели ветры над водою зло, взбивали пену грязною запрудой, взлетали вверх… И у Реки большой      померк рассудок,         память помутилась. Где ложь?..      Где правда?..         Где уклад простой?.. Перемешалось всё… И всё забылось. Былое устье — ил сплошной и сор. Прозрачная вода затмилась мутью… Река несёт какой-то дикий вздор, не связанный никак с живою сутью: – Из века в век я трачу столько сил, я на тебя работала не споря! Никто, увы, того не оценил, что стало ты благодаря мне МОРЕМ! Я извиваюсь,    тороплюсь,       бегу —          даю тебе величие и славу. Тружусь,    тружусь,       себя не берегу,          чтоб ты не стало              жалкой переправой… Но Море,    видевшее всё и вся,       познавшее и славу,          и искусы, послушав речь,    смолчало, пыл гася        улыбкою на лике седоусом. Тут в самый раз одуматься бы ей… Река же взбеленилась, забурлила: – Воды я столько отдала своей! Ни капли больше!!! Как ты мне постыло! – Да-с, так! Да-с, с-совершенно так! — ЗЛОВЕЩИЕ ей ветры подсвистели. — Ты – дочь с-свободы! Море – глушь и мрак! С-стремись к с-свободе, к благородной цели!.. И вот, КОВАРНОМУ совету вняв,     Река решила вырваться на волю.       Назад, назад… – Не ценишь ты меня?     Что ж, послужу Свободе,       а не Морю! Но воды вспять струиться не хотят,     а вширь текут        просторами степными,           губя хлеба,              сады,                  привычный лад. И это всё содеяно во имя?..

Теперь Река та    вовсе НЕ РЕКА —       болото. Скажи, читатель, на него глядеть охота? И кто ликует от такого поворота?

Луну в реке Осёл увидел ночью И ну кричать: – Утонет! Караул!.. Был рыцарем Осёл тот, между прочим: – Сейчас спасу! — И сам в реку нырнул. А что Луна? По небесам гуляя И отражаясь в дремлющей волне, Она лишь усмехнулась, представляя Осла того, лежащего на дне.

Море грохочет,      швыряясь волнами. На корабле уже не до покоя:      буря в разгаре,          и близко цунами. Вот где увидишь,      кто чего стоит. Всем,      кто на том корабле         оказался, вдруг завладеть захотелось штурвалом, штурманом каждый теперь рисовался. Что ему шторм в девять баллов! Кто-то корабль направляет влево. Кто-то тянет вправо. Кто-то,       глоток своих не жалея, —         вот оборот! —            громко орёт: – Вперед! — А сами спешат назад. Есть хитрецы,      что взирают с усмешкой          на ураганную качку. Дескать, все вы тут, смертные пешки, втянуты в дикую драчку. Есть и такие,      кто втайне задумал         этот корабль потопить             в пучине. Рвут паруса… Ветер их не раздует, да и матросы уже не починят… Нет, я уверен:      корабль не потонет,          если о нём позаботимся             сами. Ветер попутный      и тот не погонит          корабль с порванными             парусами.