Владимир Владимирович, разрешите представиться. Надеюсь, ничем я Вам не насолил. Когда ещё шанс мне такой предоставится — Вам рассказать, кто такой Мар. Салим? Под именем этим —       пусть не человечеству —            но многим башкирам                 давно я знаком. Полезную взбучку на тюркском наречии оно означает: «ЗДОРОВЫЙ РАЗГРОМ». Я славлю Аллаха, забыв о раздорах, за то,       что есть силы               бродить по Уфе, за то,      что сухим остаётся мой порох, чтоб биться             за истину                    в каждой строфе. Иные, в толпе меня видя идущего, вылить злорадства готовы ушат. Но люди простые      с теплом и радушием               руку при встрече                     пожать мне спешат. А те,      кто сатирой моею отхлёстан          и месть мне таят              в глубине своих душ, — грозят кулаком мне.      (А кто-то – и просто           старается грязью               обрызгать из луж!) Но этот цинизм,     подловатый и выморочный,        уже не способен           меня удивить. Чему удивляться, Владимир Владимирович? Мы знаем,      что значит —          САТИРИКОМ быть! И ныне, шагая по Коммунистической — одной из красивейших улиц Уфы, я в сквер Маяковского       движусь мистически,          где в гуще зелени             замерли Вы. Здесь каждое дерево      духом – советское,         вгрызлось корнями            в глубь прожитых лет. Вы среди них — как в любимой семье своей… Дайте же руку пожать Вам, поэт! Словно вулканом     душа моя выжжена,       сердце забыло          веселья струну. Разве до смеха мне?!     Столько обиженных        просят помочь им,           куда ни взгляну. Правда шатается.     Не удержать её        лишь на поэтах          да на мужиках, если бразды     управленья державного        воры-чиновники           держат в руках. Вон они —    встали,       законы цитируя, словно шлагбаум,    закрыв все пути. Чем с ними справиться?    Только сатирою! Действенней смеха —    бича не найти. Не трепеща,    что «замочат в сортире»,       зло расползлось          от Москвы до Уфы. Жаль,    «измельчал,         обеззубел сатирик», — как справедливо заметили Вы. Жить,     конфликтуя с чинами державными,        не по плечу           тем, кто слаб или юн. Много ли шансов —        с ногами дрожащими           зло победить               в рукопашном бою? Вот потому-то,     Владимир Владимирович,       чтоб к гонорарам тропу проторить, многие бросили     фронт сатирический         и —          «ниже пояса» стали острить. Так наступила     эпоха ХОХМАЧЕСТВА,        и у страны           будто «крышу снесло»: честность,       наивность —          обсмеяны начисто, но не затронуты —       наглость и зло. Вы говорили когда-то,       что перья —          надо затачивать остро,             как штык. Этот совет Ваш      припомнил теперь я, видя,      как дух сатирический сник. Но      неужель          нынче напрочь утрачено свойство сатиры      высмеивать всласть жуликов,      взяточников,           растратчиков — всех,      кто корыстно использует           власть?… Не отвечайте.      Вы сделались символом           славного строя,                что в вечность ушёл. Пусть никакой лишь      валютною силою           жизнь не сотрёт                Вашу песнь «Хорошо!» ВЕРЮ      в запев этот оптимистический          и,              эту веру от всех не тая, ТВЁРДО шагаю      по Коммунистической, вторя:      – Читайте,            завидуйте,                я…

Я в юности,       как вилами,          преграды все сметал и, наливаясь силами,       учился и мужал. Заметив это,       к тридцати           мне вверили журнал. – Редактор «Вил» —       высокий пост,           мудрее будь вдвойне! — Коллеги, кто под шестьдесят,       напутствовали мне. — Ты дерзок и небрежен,       подкалывать привык. А надо – ох! – придерживать       язвительный язык. Неровен час, и до беды       тебя он доведёт: Начальство не одобрит вдруг       или не так поймёт… Но я в советы не вникал,       соломок не стелил. И в пух и прах через журнал       всё зло наотмашь бил. Мишенью были бюрократ,       хапуга, рвач и хам, кто у народа воровал       и жить мешал всем нам. Чтоб зло под корень извести,       очистить общий дом,            я жизнь САТИРЕ посвятил                и не жалел о том. Все жилы рвал… Но вот беда —       не стало меньше зла. И дури много, как всегда,       и пакость не ушла. Наверно,       для такой борьбы             жизнь коротка была… А для чего ж тогда писал,       пороки бичевал? К чему азартно пестовал       колючий свой журнал? Как дальше быть?       Такой вопрос совсем не прост,            к тому же молодым. А я, устав, как паровоз,       от наставлений и от гроз, и в шестьдесят —       вот парадокс! —            не уступаю им. И шефы лет по тридцати       мне пальчиком грозят. И слышу вдруг знакомое,       как много лет назад: – Ты без оглядки говоришь,       ты к дерзости привык. Пора тебе попридержать       язвительный язык! Но я, махнув рукой, опять       иду своим путём. Мне жизнь уже не поменять,       гори она огнём! Когда бы я со слов чужих       указы выполнял, то сел бы на телегу их,       их песням подпевал. Своим бы слыл средь них всегда,       твердя себе:          «Нельзя…» Но разве был бы я тогда       САТИРИКОМ,           друзья?!

Когда подольше поживёшь,      побольше мир наш узнаёшь,            и что-то даже признаёшь                 в отличие от юных лет,            то острота уже не та… И интереса НЕТ! Политик с ловким языком,      без совести и без понтов,            но оседлавший свой предмет,                  прельщать без устали готов            неискушённых, молодых… А мне в том интереса НЕТ! Сменяя прежних паханов,      блатная шустрая братва,           прибрав богатства всей страны,                 впадает в праздничный разгул —           зевакам праздным на десерт… Но мне в том интереса НЕТ! Когда в почёте краснобай,      и черноликий стал звездой,           а зло, и глазом не моргнув,                с экранов входит в каждый дом,                     вполне оправданный притом,                и рукоплещет дряни свет,      что, может, нравится кому… Но мне в том интереса НЕТ! А про остальное —      промолчу,           зря надрываться не хочу.                 как ЮМОРИСТ и как ПОЭТ,           я понимаю без прикрас,       что людям нынче не до нас… Поскольку ИНТЕРЕСА нет!

И что, и как… Про то никто не знает. Какая-то сплошная маета. НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, подлая, гуляет, А справедливость в клетке заперта. Кто понаглее, тот вовсю жирует И в ус не дует… Вольное житьё! А честный бедствует; он не ворует; Он скромно дело делает своё. Гляди: начальники да депутаты, Друг друга обвиняя, дерзко лгут. Тот сладко говорит, а этот – матом, А приглядишься: тот и этот – плут. И бизнесмены нынче не зевают, У них одна мечта, одна цена: Мешки, спеша, деньгами набивают; Гори огнём, родимая страна! А власть страны с экрана смотрит важно. Она-то ни при чём, она честна. Вот пенсии повысила уж дважды… Пособия… Какого вам рожна?… Те, кто рулил, в рулящих пальцем тычут: Мол, довели до нищеты страну. А им в ответ: «Ошибок ваших – тыща! Признайте среди них хотя б одну!» Такая чехарда!.. Никто не хочет Признаться, что хоть в чём-то виноват. И я встаю над болтовнёй порочной, И поднимаю свой усталый взгляд, И говорю: «Виновных не ищите! Я виноват! Поверьте, только я!.. Свой голос «за» я отдавал, судите: Не видел ни ЖУЛЬЯ и ни ВОРЬЯ! Не я ль глухим годами притворялся? Не я ль молчал не к месту, будто нем?… Вот потому народ и настрадался, Вот потому и приуныл совсем…» Чтоб обмелело море общей лжи, И вы ПОКАЙТЕСЬ, важные мужи!

Такого представить не мог нипочём Никто из погибших во имя Победы, Чтоб те, кто сегодня вдруг стал богачом — В упор не смотрели на тех, кто стал бедным. Поэтому мы – кто не день и не два Прожили на свете по милости свыше — Должны прокричать нуворишам слова, Которые им не хотелось бы слышать. И строчки, что ныне во мне родились, Пусть выскажут тем, кто пугается прошлого, Что зря они все от него отреклись: Не меньше плохого там было хорошего! И даже когда нас, бессчётно губя, Сажали по спискам, «Транссиба» длиннее, Мы Родину не предавали, любя, И, горе терпя, становились сильнее. Ничто нас на свете согнуть не смогло, Мы впроголодь жили, но радостно пели. Мы вынесли боль и отринули зло… А вы что хорошего сделать успели? Вы нагло присвоили всё, что страна Копила, шагая в грядущие дали. Соперничать с вами и сам сатана Не смог бы – так шустро всё расхватали! Но что бы, скажите-ка мне, удальцы, Могли вы присвоить себе, в самом деле, Не выстрой вам шахт и заводов отцы?… (Вы строить умеете только дворцы Себе у морей – на народные деньги). Любой олигарх поедает, как шмель, Тот мёд, что готовили пчёлы всё лето. Великое ль дело – летать в Куршевель, Чтоб в номер за деньги водить малолеток?! Не стыдно ли, в Лондоне сидя сыром, Швырять миллионы на новые яхты, Соря, как пропойца, народным добром И тратя легко наши верфи и шахты? Пред вами в поклоне стоят старики, У всех – ордена и почётные званья. Сжимают в карманах они кулаки И… просят безмолвно у вас подаянья. Не смейтесь над ними – не их в том вина, Что воры во власти (за ними успей-ка!) Решили, что честной работе цена Отныне не больше, чем просто копейка. Мы, как опьянённые, верили вам, А вы – нашу Родину распродавали. Но нет больше веры красивым словам, Вам впредь провести нас удастся едва ли. И, не опуская униженно взгляд, Мы требуем, вновь обретая свободу: – Всё это – не ваше! ОТДАЙТЕ назад! Верните, что взяли, обратно НАРОДУ!

Из школы является внук. С улыбкой его встречаю. – Скажи, – говорит он мне вдруг, — СОВОК ты?… Что означает? Я и не такое слыхал. Немало слыхал вопросов. Ведь нынче кто жизнь не видал, На прошлое смотрит косо. – Придумали слово лгуны, Кто землю свою не любит. «Совки» же – Отчизны сыны, Советские НАШИ люди! И чтобы Отчизна цвела Под зноем судьбы, под снегом, Вершил большие дела, Кто звался, внук, Человеком. И радостен был ему ТРУД, Успех трудовой собрата. Когда ж стал главенствовать плут — Не стал рвачом вороватым. Ни гор золотых, ни дворцов — Не нужно!.. Росли бы дети! Любили бы мам и отцов! Таких вот сыщи на свете. А как они были дружны, Советские люди! Диво! В любом уголке страны Был каждый с судьбой счастливой. Мужчины, храня рубежи Великой родной державы, Хотели Отчизне служить, Не требуя благ и славы. Высокая, тихая честь — Советским быть человеком. И в этом судьба наша есть. Запомни, внучок, навеки. И, выслушав речь мою, внук — Я это, клянусь, не забуду — Сказал, улыбаясь мне, вдруг: – СОВЕТСКИМ, дедушка, буду!

Этот народец зовётся народом?! Лишь шёпот, меканье, пустословье. Распашет ли землю, пройдёт ли походом? Согреет ли малых-старых любовью? Этот народец зовётся народом?! Ворью, глянь, закрома открывает И врагов по секретным заводам Водит, простецки смеясь, кивая. Этот народец зовётся народом?! Пройдохе верит… всему на свете! Смело сразится со швалью и сбродом, Но пьян – его враз валит ветер. Этот народец зовётся народом?! Ему пришельцы своих милее. Вспомнит героев – так-сяк, мимоходом, — А тех, кто нынче его жалеет?… Этот народец зовётся народом?! В рабы, чуть что, идёт самовольно, Чтоб богатею быть с грузным доходом, Ну и чинуше – сытым, довольным. Этот народец зовётся НАРОДОМ?! Это отара с немалым приплодом… Таков… Но вижу своё я счастье: Служить ЕМУ – с любовью и страстью.

Завершался творческий мой вечер Я стихи последние прочёл И уже хотел закончить встречу, Но одной детали не учёл — Той, что поэтические речи Могут дать к дискуссии толчок… И парнишка, дерзкий и свободный, Вдруг спросил: «А вы поэт – народный?» Я всегда был быстрым на ответ И в карман за шутками не лазил. Ну, а тут – как будто кто-то сглазил — Не могу сказать ни «да», ни «нет». Тут любой – затылок свой почешет: Если не народный я – то чей же, Чей же я тогда, друзья, поэт?… Я лишь рот открыл, чтобы ответить, Что меня пока ещё отметить Этим званьем не успели, но — Мужичок, невзрачный и немодный, Закричал: «Да как же – не народный, Если бьётся за народ давно?!» «Ну и что, что за народ он бьётся? Что – народ? Он только посмеётся, А вот званьем наделяет – власть!» — Так ему ответила сердито Дама респектабельного вида, Этот спор подхватывая всласть. «Это правда! – кто-то ей поддакнул. — Власть не всяким делает подарки, А лишь тем, кто за неё – горой!» «Верно! Верно! – зал ответил дружно. — Власти любят тех, кого им нужно, А не тех, кто их хулит порой». «Ну какая польза – от сатиры? Ведь сатирой не закроешь дыры, Что сквозят в бюджете городском. Хоть и служит наш поэт народу, Но он власти не напишет оду. Что ж и ей-то помнить – о таком?» «У него в стихах – ни поздравлений, Ни похвал, ни громких прославлений Тех, кто нам указывает путь. А без од и посвящений пышных Даже самых званий никудышных Не получишь, хоть Гомером будь!» «Коль писатель званий не имеет — То писать, как надо, не умеет И, выходит, виноват он сам, Что полжизни не тому учился. Потому такой и получился — Ни властям не мил, ни небесам!» «Коль его борьба за правду гложет, То другим он стать уже не сможет, И ему народным – не бывать! Тут не надо мировых признаний, Мой земляк собрал уже сто званий — Просто знал, кому и что давать…» Напоследок, улыбаясь мило, Одна дама нежно попросила, Сунув в руки мне огромный лист: «Мой знакомый вымечтал решенье — О «народном» подавать прошенье. Я скажу, он славный куплетист! Мне неловко, что просить вас смею, Но скрепите подписью своею Вы письмо, что мы пошлём сейчас В комитет по присвоенью званий…» Я вздохнул: «Ну что поделать с вами?…» И – внезапно и зале свет погас. И в дрожащем зыбком полусвете Рядом с ней на сцене я заметил — Пушкина, Тукая, Акмуллу И других поэтов благородных, Что пришли за званием «народных» Сквозь веков седую полумглу. О, Аллах! Я чуть не задохнулся. Но пришёл в себя и оглянулся — Никого… Всё лишь минутный бред. Вот – народ толпится возле сцены. Вот – белеют в полумраке стены… Ну, а вот – опять включили свет. И, светлея и душой, и ликом, Понял я, что истинно великим В этих званьях наших – проку нет. И, как ветер утренний, свободный, Я поставил подпись: «НЕНАРОДНЫЙ, Для народа пишущий ПОЭТ».

Широка Россия, как душа! И светла, как песня по-над лугом. Всем была бы сердцу хороша, Если бы не груз её недугов. Мчатся годы, убыстряя бег, Будто с нами затевая прятки. А на землю сыплются, как снег, Чьё-то зло, грехи и недостатки… Хорошо, что есть на свете – смех, И сатирик трудится, как дворник, Чтобы мир, где грех лежит, как снег, Подмести, как свой любимый дворик. Хорошо, что в русской стороне Есть ПОЭТЫ, что над злом смеются. Столько лет они, как на войне, Заточив перо, с грехами бьются! В том ряду – великий Салтыков, И Крылов, и Гоголь с Михалковым… Ну, а мир наш – и сейчас таков, Как он был описан Салтыковым. Всюду те же жадность и обман, Те же грязь и низменные страсти, А в законах – темень и туман, Чтоб скрывать в них преступленья власти. Бесконечен этот вечный бой, Он победы не сулит для лиры. Но тот бой – становится судьбой Для того, кто выбрал путь сатиры. Не с того ль не замечает власть, Как злодеи расхищают блага, Чтоб вовеки не перевелась На Руси сатириков ватага? Только ей не нужно их – живых, И она, точно бесправных смердов, Убивает равнодушьем их, Чтоб скорей – прославить их… ПОСМЕРТНО.

Стою на вершине Олимпа. Один. Не я здесь хозяин. Не я господин. Вон кресло великого Зевса, А ниже – вход в бездну разверзся. Я лишь поклониться взобрался сюда От имени тех, кто уже никогда Не смогут к Олимпу приехать, Растаяв в веках, словно эхо… Чтоб мысли свои в суете не забыть, Я всё повторял их в дороге. Мне даже с людьми нелегко говорить, А здесь предо мною ведь – боги! – Итак, – обратившись лицом на зарю, Я начал, – простите за дерзость, Но не от себя я сейчас говорю, А от стариков и младенцев — От ваших потомков, что, словно во мгле, Живут, разрываясь на части. Вы стали легендою. А на Земле — Не стало ни правды, ни счастья. Вы слышите грохот? То вовсе не гром, А взрывы ракет и снарядов. То – зло, беспощадно воюя с добром, Весь мир уподобило аду. Когда вы исчезли с Олимпа, то в мир Явились, страшнее драконов, Посланники тьмы, что устроили пир На прахе вчерашних законов. Они сеют смерть по Земле, сеют страх, Чтоб съесть нефтеносные страны. Они утопили планету в кострах Конфликтов и войн непрестанных. А те, кто собрал миллиардов мешки И мог бы весь свет осчастливить — На мир через чёрные смотрят очки, Чтоб горя людского не видеть. Банкир к должникам своим неумолим, Его не упросишь словами. Ну кто из богатых взойдёт на Олимп, Чтоб шею склонить перед вами? А вот пересечь океаны, спеша, И, как на закланье, покорно Склониться главой перед банками США — Такое для них не зазорно. Но я не к банкирам пришёл. Мне от вас Хотелось услышать ответы, Пока в моём сердце огонь не погас И не дошагал я до Леты. Скажите мне, боги Олимпа, скорей, Когда будет РАЙ на планете, И станут ли люди – добрее зверей, И плакать разучатся дети? Скажите, когда стихнут слёзы и плач, А власть будет вновь СПРАВЕДЛИВОЙ? И скоро ль исчезнет последний палач И жизнь будет снова – СЧАСТЛИВОЙ? Вздохнула гора. И как жаром огня Повеяло в воздухе летнем. И будто бы голос дошёл до меня С хрипением тысячелетним. То – Зевс мне ответил, владыка богов, С далёких своих, неземных берегов: – Я всё понимаю. Я тысячи лет, Как некогда гимнам, внимаю Лишь стонам и плачам, что ищут ответ На то, почему жизнь земная Давно стала людям мрачнее тюрьмы, И властвуют миром посланники тьмы. Ты видишь – Олимп наш давно опустел, И нет у нас сил, чтобы править Порывами чувств и движением тел — И их, куда надо, направить. Все эти столетья мы видели вас, Болели за вас и страдали. Но нет у нас сил, чтоб спасти вас сейчас — Мы их вам давно передали! И я б, как и ты, Мог спросить всё точь-в-точь, Да нет моей власти, чтоб людям помочь… – Спасибо, владыка! Мне ясен ответ. Прости, что призвал пробудиться. Но я теперь знаю: чтоб выжил наш свет — Придётся САМИМ потрудиться. И в ком ещё бродит дух правды в крови — Все взрослые, старцы и дети — Должны мы сплотиться отныне в любви И зло ПОБЕДИТЬ на планете!

Великий Пушкин знал, что значит – боль, И рассказал открыто перед миром, Как умирала крепостная голь И вырезали языки башкирам. Он сострадал им… Как не сострадать, Когда в России в те лихие годы Мог с языком и жизнь свою отдать Любой из тех, кто захотел свободы… Ну, а сегодня я листаю том Великого поэта всенародно. Мой край свободен, как родимый дом, И мой язык бытует в нём свободно. Есть Пушкинская улица в Уфе, И Пушкину там памятник поставлен. Есть дух свободы в пушкинской строфе — В башкирских песнях этот дух прославлен. Сегодня я – совсем не тот башкир, Что ни запеть не мог, ни молвить зычно, Что жил, сверкая рёбрами из дыр… Сегодня я башкир – многоязычный! Мой голос нынче в каждый дом проник, Ему внимают в высших кабинетах — То наш великий пушкинский язык Мне открывает двери всей планеты. Пусть видит ныне весь обширный мир — И сельский житель, и народ столичный, — Как безъязыкий пушкинский БАШКИР Сегодня стал башкир —                           МНОГОЯЗЫЧНЫЙ!

Пусть со свистом несутся года, Утекая, как в речке вода, Но такому – вовек не забыться: В самом центре башкирской столицы С чтеньем басен своих и стихов, Своей смелостью всех восхищая, Проходимцам грехов не прощая, Выступал – сам Сергей Михалков! Во Дворце для нефтяников – сроду Не сходилось так много народу, А ведь тут не концерт, не кино, Тут с поэтом общение… Но — Зал то дружно смолкал, то смеялся, Когда в дымке стихов вдруг являлся Дядя Стёпа – любимый герой… – Браво! Браво!!! – кричали порой. Есть великая сила в сатире — Это чувствуют все во всём мире. Смех оружие в руки даёт Тем, кто с пошлостью битву ведёт. Потому в зале снова и снова Все просили читать Михалкова. И, любя сердцем Башкортостан, Он читал и читал… хоть устал. И, любовью такой растревожен, Край башкирский в ответ ему – тоже Благодарность излил, как пожар, Скакуна предложив ему в дар. Но поэт лишь в усы рассмеялся, От подарка легко отказался, Руководству «спасибо» сказал — И ему аплодировал зал. Но зато – от журнала сатиры В честь звучавшей весь вечер тут лиры Принял шарж он, улыбкой своей Одарив всех вокруг, как друзей. А прощаясь, сказал между делом: – Быть сатириком — значит, быть СМЕЛЫМ! Вы запомните это, друзья… И уж годы промчались, а я, Как завет ВЕЛИКАНА сатиры, Всё храню в сердце пламя задиры, Всё веду с недостатками бой, Видя в памяти перед собой — Зал в Уфе и звенящее слово, Что летит к нам из уст Михалкова.

Наполеону – кто мог помешать Явить Европе норов свой и силу?… Но понял он, придя с мечом в Россию, Что меж великим и смешным —                 лишь шаг. С тех пор прошло уже две сотни лет. Но не случайно, видимо, что именно Сегодня я —                башкир с ФРАНЦУЗСКИМ именем — Опять ту правду вытащил на свет. Кому-то – смех, ну, а кому – хоть плачь!.. Гоня французов, конники-башкиры Прошли вместе с Кутузовым полмира, Чтоб по Парижу прокатиться вскачь. Поди сдержи в порыве к славе наших-ка!.. Век пролетел – и, повторив накал, Уфа встречала Ярослава Гашека, Что Колчака из города прогнал. Мечтал ли Швейк, что этот край под снегом Он покорит однажды навсегда? Да, он пришёл с оружием сюда, Но покорил сердца народа – СМЕХОМ! Он сделал то, что совершить не смог Наполеон, изранив душу века. Ведь мы за то и полюбили Швейка, Что он проделать Гашеку помог Тот путь, что от смешного до великого Ведёт людей сквозь беды и года. Горит над ним сатирикам звезда, Всех остальных одаривая бликами. Что нам от войн великих остаётся? Народ читает Швейка – и смеётся…

Проходит вечность, Волгой протекая, Пытаясь жизнь улучшить день за днём. Сто лет уже, как с нами нет Тукая, А мир вокруг – такой же, как при нём. Кругом царят всё те же казнокрадство, Неравенство, жестокость, плутовство. Всё так же кружит голову богатство И процветает всюду воровство. Одни всю жизнь живут в нужде угрюмой, Ну, а другие – тащат из казны, Прикрыв свой грех Правительством и Думой, Бюджет страны – как с пловом казаны. Москва стоит на том же самом месте, На месте – вся чиновничья орда, Что, позабыв о совести и чести, С улыбкой сладкой грабит города. Пустые строчки громко выкликая, Бегут поэты к званиям гурьбой, Но между них – нет нового Тукая, Чтоб жил с народом общею судьбой. Народный плач творцы стихов не слышат, Не обличают строчками грехи, А, славя власть, подобострастно пишут Тем, кто вверху, хвалебные стихи. Нехватка правды – жжёт сильнее жажды, Терзая сердце мукою в груди. И так охота прокричать однажды: – Приди, ТУКАЙ! Ты – НУЖЕН нам! Приди!!!

«Прощай, немытая Россия!» — Воскликнул Лермонтов с тоской. Мели снега, дожди месили Полей распахнутый покой; От горя бабы голосили, Священник пел за упокой… Текла история рекой, Года и беды пересилив. Скажи, страна: под небом синим Ты вечно будешь ли – ТАКОЙ?… Мне так непросто молвить: «Да», — Но снова вижу, как когда-то: Дворцы сановников – и хаты, Вокруг – рабы и господа. Ужель и мне теперь дрожать, Боясь всевидящего глаза, И от гонителей бежать За горы древнего Кавказа? Я – сын Урала! Здесь мой дом, На стыке Запада с Востоком! И Лермонтову я с восторгом Хочу сказать в стихах о том. Я тоже, как и он, люблю Отчизну «странною любовью», Но никакой бедой и болью Свою любовь – не оскорблю. И как ни трудно иногда, А мой язык сказать не в силе Вслед за поэтом сквозь года: «Привет, немытая Россия…» РОССИЯ мне —                ЧИСТА всегда!

На КАРТУ страны поглядел — И сердце от нежности сжалось. Ей выпал прекрасный удел, Ей столько приволий досталось! И всё-таки чем-то она С коровою схожа поджарой; Была крутобока, полна, Да жизнь так сурово прижала. Однако же кормит сполна Она присосавшихся, сытых. Худеет, худеет страна… ЭХ, рогом БЫ их да копытом!

Весь мир пленил башкирский мёд. Кто сладких уз не знает, Тяжёлый пласт янтарных сот На рынке покупая! Вся грудь в медалях дальних стран Сановного торговца. А что пчеле? Ей – ТРУД с утра И до захода солнца. Ох, как старается она Хозяину на славу! И ты, БАШКИР, – твердит молва, — Как ПЧЁЛКА для державы. И ты, как тот проворный рой, — Усердный, терпеливый… Пусть ждёт кого-то пир – горой, А ты в труде – СЧАСТЛИВЫЙ.

Поэт величьем схож с горой — У самых туч его глава! И люди зря в него порой Кидают злобные слова. Поэт не прячет чистый взгляд. И пусть бурлит неправдой зал — Но все слова, как камнепад, Не ранив гения, летят Назад на тех, кто их сказал. О, сколько силы надо, чтоб Не дрогнуть среди вражьих стай! И чтобы жить, не хмуря лоб — Как жил средь нас ПОЭТ Мустай.

Еще безусым Салават Своим геройством смог прославиться. А мой сосед – хоть и усат — Но до сих пор бездельем мается. Хоть то же имя у него И богатырское сложение, Но где – деяния его? Где – его родине служение? Давно из возраста мальца Он вышел, но, стыда не ведая, Сидит на шее у отца, За семерых один обедая. Созвав в подъезд по вечерам Таких, как сам, ватаги шумные, Под струн гитарных тарарам Гогочут там, словно безумные. Всё время сонный, сытый взгляд, В словах и чувствах – бездна фальши. Святое имя – САЛАВАТ — Как смеет он поганить дальше? Пусть кто-нибудь пойдёт в музей, Там Салавата ХЛЫСТ попросит — Да всыплет глупому плетей, Чтоб вспомнил, чьё он имя носит!..

В начальниках мой старый друг, Один – в просторном кабинете. Я на приём к нему не вдруг Попал, проклявши всё на свете. А он не поднял даже глаз И в разговор вступать не склонен. Быть может, не узнал?… Сейчас Я другу о себе напомню! – Забыл, приятель, как с тобой Мы в детстве время проводили, Как забирались в сад чужой И девочку одну любили? — Не может вспомнить. На меня Взирает молча и упруго. Не человек – сама броня! Так что же стало с лучшим другом? – Забыл? С тобою десять лет За партою одной сидели. И ты – сто бед – один ответ! — Тянул предметы еле-еле! — Не может вспомнить. На меня Взирает слепо и угрюмо. Не человек – сама броня! Так что же стало с лучшим другом? – Ты вуз припомни, как-никак В одном ютились общежитье, Глотали книги натощак С тобой для общего развитья. — Не может вспомнить. На меня Взирает тупо и упруго. Не человек – сама броня! Так что же стало с лучшим другом? – Видать, угодно так судьбе… Прости, скажу тебе, приятель: С проверкой я пришёл к тебе, Забыл меня ты очень кстати. — И тут пропел приятель вдруг: – Теперь узнал тебя, мой друг!

Ну, вот и стал я юбиляром, И женщины в теченье дня, Став в очередь, как за товаром, Целуют трепетно меня. Тут министерши, поэтессы, Чиновницы (и ведь не лень!) Меня – задиру и повесу! — Спешат поздравить в этот день. Как птицы в тёплый день апрельский Купают перья в брызгах луж — Так нынче столько близких душ Спешат в лучах моих погреться! О, сколько славы и похвал! Слова текут густым нектаром. Ну как бы я о них узнал, Когда не стал бы юбиляром?…

Не в печали, не в слезах, А с улыбкой на устах Я пришёл на этот свет, Чтоб смеяться много лет. Будто знал, что, выбрав смех, Стану я счастливей всех. Хоть порой в глазах темно, Улыбаюсь всё равно. Прячу слёзы в рукава, Хоть душа едва жива. Не пуская в сердце грусть, День-деньской кручусь-верчусь. Нравом весь я в свой народ. С ним и жизнь моя пройдёт. А когда настанет час, Я уйду, друзья, от вас Не в печали, не в слезах, А с усмешкой на устах.

Хоть мир – один, но не един поток времён тягучий, Его – на «было», «будет», «есть» в три русла разнесло. Глядишь – прошёл тяжёлый год, знать, новый – будет лучше. У каждого из трёх времен — свои добро и зло. Но мой народ давно живёт,  лишь в мудрость предков веря, И эту мудрость не таит в чулане ото всех: «Какой мы посадили лес — такие в нём и звери. Какое ВРЕМЯ на дворе — такой у нас и СМЕХ». 1. Время прошлое смотрит в грядущее, потому назовём его – ждущее… Прошедший день – не прах. Гони из сердца страх, Что он тебе несчастья наколдует. То время, что прошло, Дыру в душе прожгло — И нам в неё из будущего дует! Пусть прошлое – прошло, Но там жилось – светло, Поскольку мы все верили и ждали, Что этот день пройдёт, И жизнь нас приведёт В счастливые сияющие дали. Что ж делать? И сейчас Во мне он не погас — Светильник веры в светлый мир           грядущий. Бессмертен тот народ, Что верою живёт. А век, что прожит, носит имя —          ЖДУЩИЙ. 2. Настоящее время – другое: быстротечное и дорогое У времени, в котором мы живём, Утрачена надёжная основа. Всё, как дефолтом, съедено огнём Стремленья к власти. А у власти – слова В запасе не осталось, чтоб оно Давно не обесценилось, как рубль… Я говорю, смеясь – но не смешно Мне повторять один и тот же дубль: «Не унывайте, милые друзья! Я вашу боль стихами не развею. Ну кто я есть? Простой сатирик я. Я лишь смеяться только и умею. Такое мне досталось ремесло — Хлестать сатирой век по грубой коже. Но чем сильнее миром правит зло, Тем слово правды – ценится ДОРОЖЕ». Слова без фальши – нынче раритет. Слова без страха — многим не по средствам. Ну так оценим, что сказал поэт, И посмеёмся, не боясь последствий! 3. Грустно всё, за спиной остающееся. Время будущее – смеющееся… Наступит день, наступит год — Развеселится весь народ, Придут в дома достаток и веселье. На много дней, на много лет Не станет в мире слёз и бед, И в душах счастье справит новоселье. Не чудеса ли? Все вокруг — Мне рады, будто я им – друг, И над былым хохочут с наслажденьем. Тем людям, что придут потом, Смешно смотреть на наш Содом, Где мы плутали в наших заблужденьях. И мне достанется от них За то, что очень мало книг Я написал, воюя словом смелым. И одному ли только мне? Никто не сможет в стороне От смеха их укрыться между делом. Такие выводы, друзья, На время глядя, сделал я, И веря в то, что впереди – пора успеха. И говорю я сам себе: Нас завтра счастье ждёт в судьбе, А значит, будущее время — время СМЕХА! (Вот для того, чтобы сбылось всё это Хотя б когда-то, я несу сейчас, Как тяжкий груз, призвание поэта — И день и ночь пишу стихи для вас…)