Ключевое звено региональной экономики

Где ключевое звено региональной экономики, во имя чего мы размещаем производство, повышаем технический уровень? К чему следует стремиться, осваивая, обживая, развивая такие районы, как Сибирь, Север, Дальний Восток: к финансовой отдаче, самоокупаемости территории? Люди обычно спешат усовершенствовать средства, а надо бы совершенствовать саму цель. Возьмем жизнь - имеет она цену или нет? Вопрос риторический: цены она не имеет, выше жизни нет ничего. И нет выше цели, чем организовать в регионе жизнь, достойную человека.

Осваивать нужно не территорию, а - жизнь на этой территории. Надеюсь, со мной согласится каждый, что освоенная территория - это не содранный и проданный в соседние страны лес, это не выкопанное золото, это не выловленная рыба и испохабленный берег, - это территория, подготовленная для жизни человека. Территория, где воспроизводится человеческая жизнь, где удовлетворяются базовые потребности человека.

Вот формула: территория не может быть признана освоенной, если она не имеет достаточных условий для формирования постоянного, коренного населения, квалифицированного работника, всесторонне, по-настоящему, развитого человека.

Обратимся к Марксу: всякое производство есть в конечном счете производство населения. Ускоренное развитие региона, повышение вклада Дальнего Востока в экономику страны и прочее - все это частные задачи, если не выполняется главная - воспроизводство человека. Нужно сделать, чтобы каждый имел родительский дом с семьей, достойную человека работу, родную землю...

Такова точка зрения русского экономиста-мыслителя Михаила Ивановича Леденева. Нижеследующие разделы этой главы будут представлять собой либо воспроизведение отдельных фрагментов из его произведений, либо их пересказ, либо комментарии к ним и дальнейшее развитие его идей.

Отметим, что экономика при таком подходе будет отличаться от ее понимания А. Смитом, для которого целью хозяйственной деятельности является возрастание богатства народа, а вовсе не возрастание народа самого по себе.

И это сразу разводит разные экономики по разные стороны баррикад. Для А. Смита это объективная, то есть обесчеловеченная, дегуманизированная наука. Правит бал технократический подход, прагматика. Ну, прирастает богатство, ну и что? А ничего, вопрос исчерпан, дальше экономике уже хода нет, дальше она не идет. А зачем богатство? От этого человеку лучше? Это что, уже аксиома?

Если же экономика - это наука о воспроизводстве человека, то главный вопрос: насколько должно прирастать богатство народов, чтобы человек воспроизводился, а может, хватит, может, богатства больше уже и не надо?

Дальний Восток всегда был и будет самым трудодефицитным районом страны. Природная непривлекательность здесь такова, что почти невозможно компенсировать ее материальными льготами. Хотя за последние тридцать доперестроечных лет население тут удвоилось, все равно оставались очень большие проблемы в формировании трудового и демографического потенциала. Из трудоизбыточных республик Советского Союза наивно было ждать притока. Вот неопровержимые доказательства: резкое ухудшение состояния здоровья у переселенцев из южных регионов СССР (1) Не их это климатическая зона, и жить к нам они не поедут.

А в других регионах, более близких к нам по физико-географическим показателям, кадров и для собственного производства не хватает. Труднее всего привлечь на Дальний Восток квалифицированные кадры. Нужны привилегии, чтобы условия жизни здесь были лучше, чем в регионе выезда. В миграционном обмене рабочей силой с европейскими регионами страны квалифицированных кадров от нас больше выбывало, чем прибывало к нам. 85% своей рабочей силы на дальневосточных новостройках СССР формировалось по вольному найму, за счет действующих производств региона. И это ослабляло уже сформировавшиеся коллективы. "Химики", вербованные, условно осужденные, условно освобожденные действовали на окружающих отрицательно. И свои осужденные не покидали пределов региона. Все это отливалось в растущую волну преступности, усиливало настроение временности труда и жизни на Дальнем Востоке. А при повышающемся техническом уровне производства, при его постоянном усложнении было все более и более необходимо формирование стабильных коллективов высококвалифицированных работников.

Застой, стагнация на Дальнем Востоке, все эти нежелательные проявления получили развитие потому, что цели в послевоенный период были избраны страной не те, и рано или поздно они должны были выйти боком. "Вы еще не прошли испытания сытостью", - говорил немецкий писатель в романе "Берег" Юрия Бондарева своему коллеге и бывшему врагу, советскому писателю, в благополучные и для СССР и для Германии послевоенные годы... Конечно, пройти это испытание не в состоянии никто, а мы, русские, в особенности. Нам сытость совершенно противопоказана. Если для всех она - смерть, то для нас это мгновенная смерть. И Дальний Восток стоит в этой очереди на первом месте. Вот нас эта смерть и постигла раньше всех.

Не стало у нас высших, не потребительских ориентиров развития, как это было до того во все эпохи, когда более высокая, чем материальное благосостояние, цель вызывала вдохновение, мобилизацию всех сил человека, консолидацию общества. И если уж вся Россия в шестидесятые годы петь перестала, то мы, дальневосточники, и в этом оказались первыми. Человек без высших целей превращается в быдло, скота, в потребителя. Отовсюду повылезало мурло мещанина. Увы, где тонко, там и рвется. И застой у нас тоже был с районным коэффициентом.

И если на Дальнем Востоке отмечались убытки тем большие, чем большими были капиталовложения, то подходить к делу требовалось с другой, не экономической, стороны, - привлечение населения строить не на выгодах, а на патриотизме и романтике. В конце концов, человек рожден для счастья, а не для выгоды. И в ощущении своей нужности Родине, в гордости за свой труд заключается немалая доля переживания счастья.

Важнейшая грань в проблеме, что может человек взять от природы, а на что не имеет права, - это понятие Своего Дома на Своей Земле. М.И. Леденев неоднократно обращал внимание на крайности в оценке категории собственности: от "собственность священна и неприкосновенна" до "собственность есть кража".

Я же утверждаю, что истинны оба взаимоисключающих высказывания. Но относить их надо к разным объектам. Существует собственность, которая священна и неприкосновенна, и существует собственность, которая есть кража. Грань между ними - то понятие, которое М.И. Леденев ставит в центр всей экономической науки - Свой Дом. Свой Дом на своей земле имел каждый свободный человек во все времена. Да разве только свободный? Русский крепостной во веки веков жил в Своей Избе, и последний нищий на Руси, рассказывает А.С. Пушкин, уходя побираться, оставлял Дом в деревне, и у самого дикого дикаря был вигвам или яранга, юрта, иглу (2)

Советская экономика послесталинских времен посягнула на эту святая святых человеческой жизни и обобществила сферу быта. Лишенный Своего Дома, деградировал работник, на котором держалось хозяйство.

Самым страшным для Ф.М. Достоевского на каторге, в "Мертвом доме", оказалось то, что там человек никогда не один (3) И потому любое общежитие - мертвый дом. Оно не может быть пристанищем любви. А любовь это жажда бессмертия, как говорил М. Монтень.

В Своем Доме, на своей земле труд формировал человеческую личность. Труд вольный, осмысленный, благородный, от первых дней, как человек встал на ноги, до последних дней, пока ноги носили. Вольный, потому что хоть и от зари до зари, да не от звонка до звонка, как захочешь, так и бросишь, как заблагорассудится, так и снова возьмешься. Осмысленный, потому что не культуризм, а необходимость. Мог Мишка Леденев полить капусту не как мама сказала - по три кружки на корень, а по одной, ведь все равно бы никто не уличил? Нет, не мог, знал, что дожить надо до следующего урожая. Благородный, потому что не товаропроизводящий, не для обогащения - для поддержания жизни да для примера подрастающему поколению. С первых дней, как сможешь выгнать чужого козла со своего огорода, до последних, пока есть силы доползти хоть на четвереньках до грядки - огурцы прополоть. А что было делать восьмидесятилетней Пелагее Яковлевне Леденевой в тепле и уюте у сына на девятом этаже, кроме как сидеть у окошка пригорюнившись да смотреть невидящим взглядом на окрестный асфальт, машины, конторы?

Продолжить себя в следующих поколениях не только физически, но и духовно, можно было лишь прожив с потомками, с детьми и внуками душа в душу, съевши вместе пуды соли. Передача традиций - дело святое.

В родительском доме и познакомиться с миром в радость, и умереть среди своих благостно, сюда тянет и из дальних странствий возвратиться, и блудного сына здесь примут. Свой Дом всегда родной. Но разве такое же отношение вызывает своя квартира на девятом этаже? Рука повернется написать высоким слогом - Своя Квартира?

И страшен ли тебе продовольственный кризис, экономические неурядицы, если у тебя под окнами - тридцать соток ухоженной земли? Ты свободен, ты можешь бросаться в любые авантюры, прожекты, эксперименты, ты знаешь, что бы ни случилось, с голоду не помрешь!

Собственный Дом - ячейка, где воспроизводится вечность рода людского. Нет Дома - и под вопросом преемственность поколений. Так что понятие Дома можно поставить в центр не только экономики, но и этики.

Однако это далеко не все. Да, понятие Дома - необходимая категория экономики и этики. Это М.И. Леденев показал впечатляюще. Следует во всем с ним согласиться. Однако хабаровский философ недооценил значимость собственного открытия. Дом - категория не только необходимая, но и достаточная. Да, уровень собственности ниже необходимого приводит к тяжелейшим социальным последствиям. Но и уровень собственности выше достаточного также приводит к социальным потрясениям, бунтам и революциям, чему свидетельством вся человеческая история, а нынче ведет еще и к глобальной экологической катастрофе, о которой грозно предвещает состояние окружающей среды на данный момент.

Вот где истоки разноголосицы в оценке собственности. Собственность необходимая священна и неприкосновенна, собственность сверх достаточной есть кража. И для того чтобы убедиться в этом, стоит взглянуть пошире, чем принято у экономистов. Собственность - одна из главных тем религиозной, этической, этнографической, исторической литературы.

В обществе с более высокой нравственностью, чем в нынешнем цивилизованном мире, не было уголовных кодексов, юриспруденции, права. За ненадобностью. Незнакомы были с имущественными преступлениями ирокезы, алеуты, юкагиры. Беспокоиться о сохранности своей собственности им не приходилось, она была неприкосновенна, потому что священна. Яранги, вигвамы, кажимы надежнее любых запоров, собак и томагавков охраняла древняя родовая традиция. Все деревни великой крестьянской России веками обходились без вмешательства власти и полиции. В своем доме, на своей земле мужик гораздо больше боялся судьи, чем вора. "Предметы, действительно произведенные трудом человека и необходимые ему для жизни, всегда ограждаются обычаем, общественным мнением, чувством справедливости и взаимности, - уверял Лев Толстой, - и не нуждаются в ограждении насилием" (4)

Почему Россия петь перестала

Далее я предлагаю вашему вниманию опубликованный в журнале "Дальний Восток" очерк М.И. Леденева с тем же названием, как и название этого раздела:

Сороковые роковые. Позади четверть века: продразверстка, голод, раскулачивание, коллективизация, массовые репрессии... За что же тут стоять, во имя чего надрываться? "Колосс на глиняных ногах", - толкни, и развалится. И что же? Страшнейшие удары, от которых в считанные дни гибли государства отнюдь не рабов. А "страна рабов" устояла.

"Днем и ночью у мартеновских печей не смыкала наша родина очей". В этой строчке поэта сказано все. Но давно уже повелось от книжников в России "чужебесие" заглядываться на Запад, доверять чужим словам больше, чем своим глазам, слушать с раскрытым ртом рассказы о нас какого-нибудь "проезжающего по Московии" француза.

Что ж, послушаем и мы свидетельства француза. Леон Кюффо, бригадный генерал, летчик легендарного полка "Нормандия-Неман": "Наша юность в силу исключительных обстоятельств проходила в особой атмосфере войны, навязанной Гитлером человечеству... Я хочу воссоздать в памяти ту эпоху, воскресив период нашего отдыха в тылу, в городе Туле... Жители города быстро оправились от последней кровопролитной героической обороны и с чисто русским фанатизмом, способным заглушить боль самых глубоких ран, поразивших многих в самое сердце, извлекали пользу из полученных уроков... Фронт был недалеко, и люди мужественно и достойно переносили все трудности, выпавшие на их долю. Каждый советский человек, все, кого мы знали, какую бы работу он ни выполнял, какой бы пост ни занимал, жил с абсолютной уверенностью, что он лично ведет патриотическую войну против немецких захватчиков. И каждый хотел занять в ней свое место. Мы часто обсуждали с русскими эту войну. Их вера в неизбежность окончательной победы воодушевляла нас... Стоя у окон вагона, мы с любопытством рассматривали проносящиеся мимо пейзажи, которые с высоты наших полетов виделись несколько иначе. Повсюду простиралась опустошенная войной выжженная земля. Она не сдавалась. А ее убивали, как человека. В Смоленске оборванные немцы с потухшими взглядами расчищали дорогу. Ах, как не похожи они были на завоевателей. Но сколько России потребовалось приложить сил, чтобы наглые стали жалкими".

Но последующее уже вершилось на глазах нашего поколения, нами самими. Как должны были работать мы, проснувшиеся к жизни в годы этой страшной войны? Первое, что разбудило мое сознание, это - ощущение огромности моей страны. Через наше село пролегала дорога, соединяющая Воронеж, Саратов, Сталинград... А мы - мал мала меньше, еще не годные ни к какой работе, вечно толкались здесь у обочины. Что притягивало нас?

Шли солдаты. А однажды, летом, со скатками, с винтовками, плечом к плечу, откуда-то из-за горизонта, коим прежде заканчивалась моя земля, шли и шли несколько дней и ночей непрерывно! Какие же мыслишки крутились в моей голове? Те же: неужели и эти не победят?! Эти... победили. Леон Кюффо сказал верное слово: каждый советский человек, какую бы работу он ни выполнял, какой бы пост ни занимал, жил с абсолютной уверенностью, что он лично ведет патриотическую войну, и каждый хотел занять в ней свое место. Наша полезность тут была ничтожна: сбегать за водой для раненых, помочь свернуть и прикурить цигарку... Мелочи все это для деревенских ребятишек, хотя и за них мы получали обычно очень щедрое вознаграждение - хлеб.

Но теперь незачем лукавить, дело прошлое, не только потребность в таком общении притягивала нас к солдатам. Леон Кюффо рассказал о курьезном случае, как однажды его товарища, возвращающегося вечером в солдатское общежитие, остановили неизвестные. Пилот подумал, что это патруль. И пока он предъявлял свои документы, у доверчивого парня "сперли из кобуры пистолет ТТ". Так бывало и у нас. Все стреляющее, что "плохо лежало", если оно помещалось в карман или за пазуху, немедленно туда перекочевывало. Мы были взрослее, чем о нас думали; мы готовились лично участвовать в войне, если она до нас докатится или мы успеем до нее дорасти. И такое не считалось у нас за воровство. Я уверен: если бы эта война и кончилась поражением, то ничуть не раньше и нашей гибели.

Пропаганда? Да какая там пропаганда! Я читать научился по немецким листовкам. Узнавал там, что мы, русские - почти что свиньи, что у нас в избе и теленок мочится на пол, тут же и ягнята, и козлята, и цыплята под кроватью. Оскорбляло ли это мои национальные чувства? Нисколько. Я потешался над немецкой глупостью: ну разве можно их, этих братьев меньших, оставлять в хлеву зимой, особенно на ночь? Да и какая ведь прелесть поиграть с козлятами вволю! Не верю, чтобы нынешние ребятишки добровольно отказались от такого удовольствия.

Оскорбляло другое. Мне хорошо понятно, что значит для наших матерей: "Только бы войны не было". Мы же, оглушенные раздирающим душу бабьим воем по бесчисленным похоронкам, уязвленные своим бессилием помочь Великому Делу по причине малолетства, с пеленок знали: надо становиться сильными, самыми сильными. Компромиссов тут быть не могло.

И долго еще для нас оставался главным наш пост у дороги. Его мы не покидали в 45-ом и 46-ом. Ждали победителей. В редкий день, редко по двое возвращались они по этой же дороге. И порой долго мы их провожали, идя отдалька, не теряя из вида. Плакали? Нет. Слезы, видно, перекипали в наших сердчишках. Должны же были оставаться в них какие-то зарубки?

Естественно, что для нас, подросших, не существовало вопроса о том, как работать. Изо всех сил. Мы должны были, наконец, обезопасить себя и страну. Припоминается написанная на фронтоне нашего сельмага фраза Сталина: "Когда мы станем выплавлять 70 млн тонн стали, нам не будет страшен никакой враг". Прочитывалось это нами совершенно серьезно. Я не встречал человека в 50-е годы, который бы не верил в то, что мы "догоним и перегоним".

Но вот где-то в середине 60-х я стал в этом сильно сомневаться. Контрастно определиться тут помог случай. Так получилось, что через шесть лет после службы в армии и учебы в институте я вернулся в свой цех на практику, где до службы работал мастером. Увидел: работа стала хуже. Я не мог найти этому объяснений. Оборудование? Лучше. Заработки? Выше. Начальство? То же. Люди? В массе те же. А работа не клеилась. Что-то подломилось. Что и когда? Кляли Хрущева. Я же его ненавидел. Сам наблюдал его кукурузную дурь. Из памяти не выходило повествование отца с ухмылкой, как он в летнюю пору прирезал шесть овец, а баранину сдал в сельскую чайную по рублю за кило, да и то - "по знакомству". Но вот уже и сняли Никиту, а работа лучше не стала. На что же надеяться?

Научно-технический прогресс, совершенствование управления... Всё не ко двору. Кстати сказать, заволновался не я один, - многие. Обсуждали дела свои часами и не находили исхода. Заволнуешься!

Перечитываю "Дом" Ф. Абрамова. И тут явно 60-е. Слушает приехавший погостить Петр свою сестру о деревенском житье-бытье: "Да и Михаила не больно любят...

- Кого не любят? Михаила?

- А кого же больше? - Петр выпрямился: - Да за что? - А за работу. Больно на работу жаден. Жить людям не дает. - Да почему? - Петр все еще не мог ничего понять. - А потому что народ другой стал. Не хочет рвать себя как прежде, все легкую жизнь ищут".

Убежден, ничего тут не придумал писатель. Конечно, жизнь состоит не из идеалов. И раньше было немало таких в городе и деревне, "снизу" и "сверху", работающих спустя рукава или для галочки; что ж, в семье не без урода. Но не они, как говорится, делали погоду. Общий настрой определяли лучший рабочий, лучший инженер, лучший солдат, лучший студент. Теперь же верх стала брать посредственность, а то и откровенная халтура. Явление становилось повсеместным - "народ другой стал", точнее не скажешь.

Но такая ли уж тут новость для России? Вряд ли. Отец мой, как всякий солдат-окопник, "хлебнувший горячего до слез" (его слова), не любил разговоров о войне, тем более о храбрости и подвигах. Но однажды уже на склоне своих лет зачем-то поведал мне: "Где-то в году 42-м драка пошла страшная. Мы почувствовали: выжить на этой войне нельзя; и русский мужик озверел". И долго потом рассказывал жуткие эпизоды.

Спрашиваю мать: "Вот вы долбили окопы зимой у речушки Токай (полтораста верст от Воронежа). Что? Надеялись, ваши ямки остановят немецкие танки?"

- Надеялись и верили: за что-нибудь он, гад, зацепится, во что-нибудь наши мужики упрутся. Нельзя по-другому.

Вот он, "чисто русский фанатизм". Но это для француза. Русскому тут как-то само собой понятно.

Но как только выпадал мирный просвет, спадало и напряжение, по-другому шла жизнь, другим становился народ. Думается, 60-е годы в этом отношении тоже по-своему характерны. Что там ни говори, а страна уже основательно обезопасилась. Иначе с чего бы это стучал Никита башмаком по трибуне ООН? Не из-за чего стало "рвать себя как прежде".

Но этим нельзя исчерпать проблему кризиса и разложения, нельзя ответить на вопрос коллеги П.М. Салыкина: "Почему Россия петь перестала?", - хотя и пить вроде стали больше. Что-то еще произошло в эти годы.

Переменился образ жизни, и "народ другой стал". Ладно бы только в том, что "раньше людей работа мучила, а теперь люди работу мучают". Это, может быть, как-то и изжилось бы само собою. Но стали замечаться более тяжелые факты. На улицах стали появляться и множиться люди беспризорные, взрослые беспризорные. Нет, не нищие, не побирушки, не калеки. Такие были, меньше или больше, но были всегда. Нет, появились другие люди. Они не просили милостыни. Неопределенного возраста, чаще мужчины, уединялись или собирались небольшими группами для выпивки, и тут же был их ночлег. А скоро этот феномен, окрещенный непонятным словом "бич", стал заметен для всех и, кстати сказать, снискал общественное неуважение. Они воспринимались как тунеядцы.

"Ничтожный процент занимают тунеядцы в общей массе людей работающих, однако чуть ли не каждая беседа в трудовых коллективах не обходится без наболевшего вопроса: "Когда призовут к порядку бичей?" Этим коротким, злым, похожим на удар хлыста словом - "бич" - прежде на севере Дальнего Востока, а теперь повсеместно называют всякого рода захребетников и трутней", - так начал свою статью в "Известиях" (4 февраля 1985 года) журналист Б. Резник, освещая эту проблему в Хабаровском крае. Сейчас это может показаться странным и даже неискренним, но еще совсем недавно мы действительно считали, что у нас нет общественных условий для бродяжничества. Однако факты появления лиц "без определенного рода занятий" и "без определенного места жительства" множились, били по глазам, раздражали нашу общественную совесть. В словах журналиста была правда. Располагая личным опытом сотен встреч на лекциях и беседах по проблемам трудовой активности и дисциплины, я могу подтвердить, что ни одна из них не обходилась без вопроса о "бичах". Вопросы звучали жестко, слушатели требовали навести порядок, заставить работать любыми мерами, вплоть до самых крайних. Люди усматривали здесь социальную несправедливость: "вопросы-требования" всегда сопровождались пояснениями, что "бич" ест и пьет, его лечили и учили, что... это они, работающие, содержали и содержат его. По правде сказать, такое же настроение было и у меня, хотя их угнетенный, жалкий вид вызывал неизъяснимую тревогу. Злое слово не вязалось с образом этих людей. Тут, скорее, веяло несчастьем. Те из них, что определили себя уже как "бичи со стажем", промышляли сбором стеклопосуды, торговлей дикоросами да червями для рыбацкой наживки, не были агрессивными, наоборот, обособлялись и сторонились людей.

Я впервые услышал слово "бич" в армии от парней-дальневосточников. Оно звучало как-то шутливо-иронически и было для них вполне расхожим. Спросил. Расшифровали тоже с иронией - "бывший интеллигентный человек". Но я сам призывался из Хабаровска и не знал этого словца. А дело все было в том, что парни, обогатившие наш солдатский лексикон, призывались из леспромхозовских поселков.

Там, видимо, много раньше появился этот феномен. Но само слово? Откуда и как оно залетело в наши дальние края? И в прошлом, и в настоящем в людях этого типа мало что было от интеллигентности. Вероятнее всего, корень слова идет из Англии: моряк, списанный с корабля. И эти, "захребетники и трутни", оставили корабль нашей общественной жизни. Добровольно? Внешне казалось, что это так, рабочие руки требовались повсеместно. Отсюда и шла к ним такая неприязнь.

Но одно было дело видеть таких людей поодиночке или по двое-трое на улицах, другое - наблюдать их по сто-двести человек вместе, устраивающихся на работу добровольно! Это я и увидел на одном лесоустроительном предприятии. Тут, конечно, не все или даже немногие могли определиться как "бичи со стажем". Такие уже едва ли способны выполнять тяжелую работу. Но тип человека тут просматривался отчетливо. Надо было видеть тридцати-сорокалетних мужчин, получающих новенькие трудовые книжки, а у кого эти книжки были - там, как говорится, печати некуда поставить. Немало пачек сигарет раскурил я с этими людьми, пытаясь узнать, что выталкивает их из "нашей" жизни, или почему они ее отвергают. Бесполезно. Поначалу думал: не говорят, что-то скрывают. Нарывался и на такое: "Не лезь в душу, начальник". Теперь убежден - они и сами того не знают. В беседах, конечно, можно было как-то схватить личностный момент данного человека. Но как его систематизируешь, когда и один человек - бездна? И я попытался систематизировать их биографии. Помогли работающие с ними мастера и начальники партий. Начало было положено. Потом с коллегой С.А. Чернышевым продолжил накапливать биографии этих людей. Когда мы обобщили около 500 таких свидетельств, я понял великий смысл утверждения: не судите, да не судимы будете!

Что выпало на долю этих людей? Труд, работа. Какие же? "Стройки века", лесоповал, путины, экспедиции и партии, рудники и россыпи - всё поденщина и каторга. А что же оставалось тут наработанного? Искореженная земля, содранный с ее лика лес, затаренные минтай и горбуша... Как этот труд мог соединить "бесконечное с конечным и наоборот"? Никак. Поденщина породила плебс, замечал еще Ф. Энгельс. Делать такую работу и оставаться человеком непросто.

Временность противоестественна в социальном отношении, она ведь отнимает у любого из нас главное - стабильность, которая соединяет человека с его прошлыми поколениями и уносит его в вечность. Временность, как установка, по отношению к миллионам людей не может быть оправдана ни морально, ни экономически.

И потому вахтовый, экспедиционный методы освоения природных богатств - вовсе не выход для нашего региона. Разумеется, таким образом можно сэкономить часть средств, идущих на социальные нужды. Но подобная экономия на социальной инфраструктуре, это "усеченные" семьи, разводы и, следовательно, сегодняшние потери завтрашнего коренного населения.

В отдельных случаях, хочешь-не хочешь, а вахтовая технология необходима и единственно возможна. Так, например, можно эксплуатировать отдаленный рудник, брать лес, ловить рыбу. Но постоянно держать на колесах, заставлять сидеть на чемоданах миллионы людей? Весь Дальний Восток такими набегами не освоить.

Но неверно было бы все травмы "бичей" и "бомжей" свести к их работе. В истории русского человека обычными были отхожие промыслы, извоз, крупные стройки с их знаменитыми артелями, наконец, барщина. Но держался же чем-то человек? "Неужели вам не приходило в голову, глядя на великороссийского крестьянина, на его умный развязный вид, на его мужественные красивые черты, на его крепкое сложение, что в нем таится какая-нибудь другая сила, чем одно долготерпение и безответная выносливость?" - обращался А.И. Герцен к своим оппонентам. Держался человек более всего Своим Домом, Своей Семьей, своей общиной, как ни убоги они казались со стороны. "Счастлив путник, который после длинной и скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьем колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут перед ним знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить все печальное из памяти. Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!" - записал Н.В. Гоголь.

У этих людей, так случалось, не оказывалось и подобия Дома. Бараки и балки, койка в общежитии, а то и вовсе "прописка по судну". Ни семьи, ни устойчивого положительного общения, ни "малой родины", обустроенной своим трудом. "Душа человека во сто крат тяжелее его тела, и нести ее один он не может", - гласит восточная мудрость. Не на что было опереться и не с кем было поделиться ношей этим людям.

Могут сказать: "А никто не заставлял, сами дорогу выбирали". Так-то оно так. Но коль дороги с волчьими ямами, кто-нибудь все равно попадется. Я обратил внимание на труд и жизнь людей, занятых на разного рода сезонных работах. Они формируют отмеченный тип человека, что называется, в рафинированном виде. Коллега С.А. Чернышев, психолог по профессии, пошел дальше - провел включенное наблюдение, потрудился на таких работах непосредственно, побывал с этим народом на их "хатах". Я полтора десятка лет прожил в разного рода общежитиях, не барышня, кое-что довелось видеть, о чем вспоминать не хочется. Однако его дневники я читать не смог - душа не принимала. Но в целом-то все сходилось: пройти такие "университеты труда и жизни" и не покалечиться душой и телом едва ли возможно. Север и Дальний Восток особенно богаты этими "университетами", потому и появился отмеченный тип человека здесь "прежде". Сотни тысяч людей оказываются здесь перед прямой угрозой деградации. А косвенно? Тут уж, как ни крути, - "повсеместно".

В 1986 году в роман-газете вышла повесть В. Распутина "Пожар". Она потрясла меня. Где-то в глубине души мне не хотелось верить, что наблюдаемое и изучаемое нами есть общее для России. Хотелось думать: может быть, когда-нибудь изживется, образуется. С.А. Чернышев даже полагал, что этих искалеченных людей можно как-то реанимировать. "Пожар" тут поставил точку. В. Распутин видит, как перепутывается добро и зло, как появляются от этого люди-мутанты, маргиналы, на его языке - "архаровцы". Это еще не бичи. Они еще работают. Как уж там работают, другое дело. И в наших исследованиях обнаруживался такой тип людей, согласных на любую работу с той, однако, установкой, чтобы потом как можно дольше не работать. Они агрессивны, или, скорее, пакостливы. Дальше их дорога в "бичи" или в тюрьму. Но катастрофа просматривается не только в судьбах этих людей. Еще держатся из последних сил те мужики, которые устояли под Сталинградом. Чем же живут? Вероятнее всего, преданием. Больше нечем. "Четыре подпорки у человека в жизни: дом с семьей, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. И все четыре одна важней другой. Захромает какая - весь свет внаклон", - отмечает писатель, показывая, что давно хромают все четыре подпорки. У иных же их и вовсе не стало. И нечем стало держаться в этой жизни, смысл которой интуитивно стал пониматься в ее укороте. Да и как же может быть по-другому?

Четыре подпорки, а, по-другому, четыре венца. С каких же начинать перестройку? Ведь десять лет таких попыток должны были убедить, что начали не с того конца. Начали с работы, с производства, с венца верхнего, с крыши. И что же? А то, что если тут было много дыр и гнили (кто же этого не знает), то теперь белый свет над головой. Впору вернуться да старое латать, но не за что хватать. Ошибка? Безусловно. Откуда же она? Все оттуда же: из идеологии, имя которой - экономизм. Опять все зациклено на категориях "политика - экономика" и "экономика - политика". Да сколько же можно оставаться в этом порочном круге?! Ведь прежде-то идет мировоззрение, понимание жизни, философия. Т. Карлейль как-то заметил, скажите мне философию этого человека, и я вам скажу, каких надо ждать от него результатов.

Терпелив и силен человек, а русский, как говорят, в особенности. Вытерпел он коллективизацию и индустриализацию, другими словами, отчуждение труда в самых крайних формах, сумел защитить и обезопасить страну. Что ж, для россиянина это не впервой - "против воли действовать дружно". Не смог он вынести одного - потери Собственного Дома. "В деспотических государствах, - замечал Ш. Монтескье, - каждый дом - отдельное государство". Это, по его словам, затрудняет задачу воспитания - научить искусству жить с другими людьми, да и сама эта задача там очень ограничена: она сводится к тому, чтобы вселить в сердца страх, а умам сообщить познание некоторых самых простых правил религии. Знание там было бы опасно, соревнование гибельно. Но человек выживал и в этих условиях. Когда каждый дом превращается в отдельное государство, то это не способствует воспитанию умения жить с другими людьми, но, по крайней мере, консервирует силы для дальнейшего развития человека, как только для этого открываются возможности. Наше государство массовым переселением людей в казенные дома-общежития и ограничением личных подсобных хозяйств подрубило последнюю подпорку в жизни человека.

Обобществить бытийную сферу человека! Ни одна социальная система, пожалуй, в своем развитии не доходила до таких масштабов обобществления жилищ, бытийной сферы человека. Не случись этого, наше поколение, это уж точно, ушло бы в мир иной, так и не ведая, что делало и что натворило.

Понималось ли нами происходящее тогда, на рубеже 60-х? Никто, конечно, не хлопал в ладоши по поводу разрушения и ограничения личных подсобных хозяйств: ведь только-только стали досыта наедаться, в том числе и благодаря этим хозяйствам. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что аргументы партийно-государственных функционеров - "навкалывается человек на своем огороде, разве он будет потом хорошо работать на производстве" - особенно и не оспаривались. Но, безусловно, радовались тому, что, наконец, "и в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима", не задумываясь особенно о том, какая цена за это платится и будет платиться. Не понимается это, к сожалению, и до настоящего времени.

Последствия этого акта чудовищны по своей разрушительной силе. Какими бы убогими ни казались сейчас русская изба, подворье и огород, но, помимо того, что они давали кров и пищу, здесь творилось и еще нечто бесконечно важное. Во-первых, естественным образом осуществлялся необходимый и посильный труд человека. Человек постигал его, как только становился на ноги и осуществлял его, а, следовательно, и самого себя, до тех пор, пока носили ноги. Дома, в своем хозяйстве, воспитывалась привычка серьезного отношения к делу, к работе. Во-вторых, здесь, обычно в трехпоколенной семье, естественным образом осуществлялась другая великая истина - безусловная, абсолютная самоценность человеческой жизни, какой бы она ни сложилась. Дом, как верно заметил писатель, это то место, где тебя примут всегда и всякого. Примут и поверят в тебя и тогда, когда ты уже сам в себя не веришь. Даже если ты изверился, иззверился, из тюрьмы вышел, должно быть на этой земле место, где поверят тебе больше, чем ты сам себе веришь, и эта вера даст тебе новые силы. Где помогут выбраться из той ямы, куда ты попал по случайности или по ошибке. И место это - родительский дом. Светлые умы, Гельвеций в частности, утверждали, что все в этом мире определяется потребностью, и каждый человек должен быть где-то нужен, а потребность в нем прежде всего - дома.

И вот эта безоглядная вера дает человеку новые силы. А без такого естественного воспитания в главном, в любви и вере, любая декларация прав человека остается только декларацией. Без дома человеку быть нельзя.

Преследуя цель повышения трудовой активности на казенном производстве и экономии общественного труда ограничением подсобного и обобществлением домашнего хозяйства, государство, по существу, лишило возможности трудового воспитания молодежь и продолжения трудовой жизни лиц старших возрастов, нанесло непоправимый ущерб этике труда, инициировало разрушение трехпоколенной семьи, исключило из созидания национального богатства в форме строительства и содержания жилищ посильное участие десятков миллионов людей, вызвало к жизни неоправданные ожидания и потребительские настроения, усилило концентрацию населения в безликих городах и поселках, обрекло массу людей, обслуживающих казенные жилища, на грязную и непривлекательную работу, лишило возможности приобретения человеком личного опыта рынка. С достижением полной занятости трудовых ресурсов в обобществленном производстве предприятия и организации оказались обреченными на дефицит рабочей силы; наемный работник, наконец, получил возможность диктовать свои условия чуждому ему производству. "Условия" эти при наемном труде везде одинаковы: поработать как можно меньше, получить как можно больше. Деградация производства, труда и трудящегося стала делом времени.

Свой Дом - точка роста, освоения жизни, идея России. Ношу в кармане, как Фарадей свою железяку, заметку: "Профессор из Чикаго получает Нобелевскую премию по экономике". За что такая честь? За освещение предмета: как экономические факторы управляют формированием семьи. Говорю коллегам, следующая такая премия падет на Россию, и возьмем ее мы, если удастся вовлечь в исследовательскую бригаду В. Распутина с его "Пожаром". Мы осветим противоположный предмет: как утрата Своего Дома, а с ним и семьи, превращает в ноль все экономические факторы, а человека в "бича", маргинала, архаровца; не на удивление - в назидание "всем народам и государствам".

Понятно, что разбор поставленной таким образом проблемы выходит за рамки журнальной статьи. Но сказанного, думаю, достаточно, чтобы обратить внимание на факт отчуждения бытийной сферы человека как на ключевой момент, когда социальное движение приобрело отрицательное значение в целом. Отсюда неотвратимо следует вывод: без приватизации бытийной сферы, сферы непосредственного воспроизводства населения и человека, существенные и глубокие прорывы в приватизации производственной сферы невозможны. Более того, без этого невозможно остановить общую деградацию, стабилизировать общую обстановку. Не забудем отметить и то, с чего начался разговор.

Нет, очевидно, и большей радости, чем та, которая дается созиданием жилища. Строя себе хижину, Генри Торо замечал: "В том, что человек сам строит свое жилище, есть глубокий смысл, как в том, что птица строит свое гнездо. Как знать, может быть, если бы люди строили себе дома своими руками и честно и просто добывали пищу себе и детям, поэтический дар стал бы всеобщим: ведь поют же все птицы за этим занятием. Но мы, к сожалению, поступаем подобно кукушкам и американским дроздам, которые кладут яйца в чужие гнезда и никого не услаждают своими немузыкальными выкриками".

Вот и Россия уже петь перестала.

Беда наша не в административно-командной системе, обобществившей до крайности всякое производство. Это обобществление идет семимильными шагами во всем мире. А "эффективный собственник" не более как грамотный, воспитанный, общественно контролируемый, подсудный... менеджер, управленец. Мелкие ремесленники, коих миллионы, не в счет, они что и наши дачники. Беда наша в том, что мы, не ведая что творим, непомерно обобществили быт, прежде всего, жилье, создав его по самым примитивным меркам бараков-общежитий, стеснили человека в его бытии, ограничили его волю в повседневности. И все стало рассыпаться, а в первую очередь - семья.

Понадобятся десятилетия, чтобы изжить, убрать, вытеснить из жизни антисоциальное жилье в "хрущобах", разрушившее семью, нарушившее основные предпосылки воспроизводства здорового телом и духом человека. Но важно то, что это мало-помалу осознается. И самый наглядный пример тому - устремленность людей к земле, пусть в уродливой форме "дач" из шести соток.

Я был свидетелем начала этого гигантского движения. Знаю, что оно было порождено не стремлением людей, начавших дело, обеспечить себя овощами и картофелем, коих было в достатке и совершенно по символическим ценам. Желание хоть как-то вырваться из тесноты казарм-общежитий, обрести свой кусочек пространства (землю, удобную для хозяйства, не давали нигде, не дают и сейчас) - вот что подвигало человека на титанический труд по освоению болот и других неудобий. Теперь эта деятельность стала общественно необходимой, престижной и распространилась вплоть до Крайнего Севера. Я же полагаю, что это только начало. Медленно осознается это, наконец, чиновниками, "помогут" и рыночные отношения или, точнее, закон стоимости; неизбежно возникнет и будет последовательно возрастать сопротивление людей, не утративших инстинкта самосохранения, чувства собственного достоинства.

Труд и собственность - категории философские

Этот раздел также представляет собой извлечения из текстов М.И. Леденева:

Труд - это затрата усилий человеческих по преобразованию первичного природного продукта в предмет, годный для употребления. И даже в том случае, когда мы пользуемся необработанным вроде бы продуктом (грибы, ягоды, рыба, древесина и т. д.), то мы все равно затрачиваем усилия на его поиск, сбор, заготовку и сохранение.

Труд - вот то, что создает богатство народов, человеческое достояние. А самое главное - труд создает человека.

Русский человек, воспитанный крайне суровыми природно-климатическими условиями, своего труда не ценит, себя не щадит, никакой тяжкой работы не боится. Сейчас это, конечно, скрыто шелухой либерализма, навязчивой идеологией ангажированных СМИ; к тому же подавляющая часть людей оказалась в состоянии оторопи, растерянности, безысходности. Но это не смертельно. В России так бывало не раз, пройдет и это.

Русский труд сходен с борьбой, преодолением. Формула "Медаль за бой, медаль за труд из одного металла льют" принята в России совершенно серьезно, и никто не позволит даже теперь ёрничать по данному поводу. Русский труд особенный, он по своему естественно-историческому основанию жертвенный. И горе тому, кто по недомыслию или злому умыслу обидит приносящего жертву.

А между тем и в постиндустриальном обществе хозяйственная система остается старой со всеми присущими ей пороками. Коммунисты сделали многое, поставив труд и человека на первое место (пусть и на словах). Но исторические условия и нехватка педагогов-мыслителей и практиков типа А.С. Макаренко заставили заплатить за эти достижения дорогую цену. И начинать социальные преобразования надо было по-иному. Пресловутые "100 тысяч тракторов" не могли изменить, облагородить образ жизни. Однако никакие самые очевидные неудачи не могли лишить эти начинания присущего им пафоса. Не было, пожалуй, и сельской кузницы, где бы, пусть и плакатно, не прославлялся труд. А для русского человека моральное стимулирование значит зачастую больше материального.

Вот один из эпизодов моих научных исследований по организации труда в советские времена. Найдя общий язык с рабочими, убедив их, что я "не проверяющий", буквально допрашиваю звеньевого докеров-механизаторов одного из крупнейших дальневосточных портов: как ему удается обеспечивать и контролировать слаженный труд сорока или даже пятидесяти человек, которые передвигаются по грузовому району как ртуть. Очень просто, отвечал он: направляю, например, пять-шесть человек на разгрузку вагонов, в двоих-троих я абсолютно уверен, что они "лягут костьми", но работу выполнят наилучшим образом; другим ничего не остается как тянуться за лидерами. Спрашиваю, - проверяете? - Никогда! Это оскорбит. Только прихожу на помощь, когда чувствую заминку или что еще.

Русские рабочие - не индивидуалисты. Это в своей массе артельные люди. Одно бесспорно, любит русский человек быть замеченным, обласканным, словом, быть на доске Почета. Похвали его от души - он горы свернет.

Этот вывод имеет важное практическое значение: до тех пор, пока моральное стимулирование труда не будет восстановлено, не будет и оздоровления хозяйственной системы, других общественных институтов в России. Припомним, с какой серьезностью отнеслись к этому делу большевики, - и "русское чудо" свершилось! Страна дважды поднималась (после гражданской и отечественной войн) из небытия, как феникс из пепла.

А что творится сейчас? Стоит только послушать радио или посмотреть телевизор: "Появилась работа, стали устойчивыми заработки". Ясно, что управляют страной люди некомпетентные, им даже и в голову не приходит, что у нас в мотивации труда половину или более того занимают моральные стимулы. И это копилось годами, поколениями, столетиями. А деньги... Неужели вы не замечали очевидного факта, - кто много говорит о деньгах, работает плохо? Только от человека, который на работе молчит, можно ждать больших результатов.

Никак не облагородили труд и образ жизни проводимые ныне реформы. Ведь и собственность, при всем ее огромном социальном значении, вторична по отношению к труду.

Работа и собственность, конечно, понятия неодинаковые, но в них немало и общего. Писатель Валентин Распутин представил это так: "Страшное разорение чувствовал в себе Иван Петрович, простой русский мужик, устоявший под Сталинградом. Но знал он, чем поправляется это нездоровье - работой или добрым делом". А что ж такое работа? "Работа - это то, что остается после тебя. Тебя нет, ты уже и сам становишься работой для других, а она долго-долго будет напоминать о тебе живущим вслед за тобой".

Горе человеку, когда ему нечего оставить в наследие.

Свой Дом на Своей Земле - вот граница собственности. Именно разрушение этого векового, естественного для человека общежития привело к настоящей катастрофе. Оставьте человека со Своим Домом и достаточным по условиям России подворьем, и вы получите непревзойденного Работника, а при нужде - Воина. Сколько раз Россия демонстрировала это всему миру! И причина очевидна: Свой Дом на Своей Земле научит человека самому главному - Труду, а с ним и всему остальному необходимому в жизни: любить Родину, никогда не отказывать в помощи, быть милостивым, уважать старших...

Отделить твой Дом с твоей Землей, сделанными по твоему загаду (земля тоже сделана, не зря же говорят о том, что хозяин - земледелец), скотину, за которой какой-нибудь тетке ухаживать охота, и все, что зажигает и одухотворяет жизнь, - без всего этого жить невозможно. Невозможно и объяснить чувства человека, построившего себе дом, превратившего какую-нибудь территорию, которую и землей-то грех называть, в плодородную почву или в подлесок, а затем и в деляну со строевым лесом. Прочно ставши на ноги, такой человек пойдет служить в армию. У него не будет проблем с трудоустройством, он не будет мучиться в тисках одиночества. Не будет искать приюта по чужим углам и многое такое. Он - человек на своей земле!

Никто не отрицает собственности. Собственность - застывший труд, но не больше.

"Неужели император сотворил землю, что называет ее царской?" - поражались даже самой мысли о подобной нелепице русские сектанты духоборы (5) Собственность - это твое творение, это все то, что ты создал, выражая самого себя, потому она и несет на себе твои черты, она похожа на тебя, имеет твои особенности, собинность, это твоя собина (см. словарь В.И. Даля). Это в полном смысле слова твое детище, твое порождение, и как же не возмутиться, не оскорбиться до глубины души, если твою собственность кто-то отнимает силой или обманом, это же все равно, что кто-то похищает твоих детей!

Вот что пишет Г. Проклов, сварщик Амурского судостроительного завода: "Всякий труд почетен, но не всякая работа имеет вот такой конечный результат, как судно, сваренное целиком твоими руками. По каким бы морям и океанам это судно затем ни носило, а на бортах его всюду будут наши автографы из стальных прочных сварных швов" (6) Безоговорочно прав трудящийся в своей рабочей гордости, вот только не стоит сводить дело к одним лишь автографам из сварных швов: любой трудовой результат носит личностный характер, на любом предмете, сделанном человеком, остаются его совершенно неповторимые дактилоскопические отпечатки.

Сейчас, конечно, отношения собственности уже и не отличаются от вещных отношений, отношений владения и распоряжения. Но вещь, которой ты владеешь, которой ты распоряжаешься, могла быть получена и путем насилия, обмана, ростовщичества. Она сделана другим, она несет на себе его личностные черты, его особенности, она - не твоя, а его собинность, собственность.

О том же А.Н. Энгельгардт: "Как мне кажется, мужик считает собственностью только свой труд и накопление труда видит только в денежном капитале и вообще в движимом имуществе". Урожай - мой, земля - наша: "Мужицкое понятие, что земля может быть только общинной собственностью". Она не может быть частной собственностью, это не продукт моего труда.

Не только крестьянин, но и русский рабочий, интеллигент-трудящийся также не признавали и никогда не признают иной собственности, кроме трудовой. Конечно, здесь надо учесть еще один важный момент: по обыкновению все люди ссылаются на нынешнюю "мощь СМИ". Не считаться с этим нельзя. Но учтем и противостоящую пишущей братии силу - миллионы рабочих и крестьян, способных жить "своим загадом", множество интеллигентов-тружеников, ни при каких условиях не берущих взяток.

Окончательно, всегда было и теперь остается, что русский человек не признает иной собственности, кроме трудовой. И не только на своей земле: "Мировой пожар раздуем", - не пустые слова, а Макар Нагульнов из "Поднятой целины" М.А. Шолохова - совсем не шут гороховый. Именно в таких и таится какая-то иная сила, по словам А.И. Герцена.

Те, кто принялся за либеральные преобразования в России, совершенно не понимая сущности собственности в России, напрасно ожидают, как невеста на выданье из сказки про Ивана Царевича, "эффективного собственника".

Вопрос слишком важен: на карту поставлены судьба России и все наши судьбы. Собственник в высоком смысле этого слова воспитывается трудом по-христиански, трудом для других - сделал побольше, взял поменьше - высочайшей культурой, крайним напряжением созидания. Ничего похожего мы не замечаем в проводимых реформах, о которых самим инициаторам и говорить уже стало неловко.

В русском восприятии человека-труженика собственность тройственна: личная - это может быть дом, огород, сад, имущество и т. д., все это добыто своим трудом или куплено на деньги, заработанные тоже своим трудом; коллективная - сенокосы, пашни и т. п.; общественная - лес, реки, моря и заливы и т. п.

Иного русский человек-работник не принимает. И для этого есть основания: все здесь укладывается в известную формулу "Приискать землицы", и русский при нужде быстро вспоминает и Ермака, и Хабарова, и Невельского, и других таких же. И случайно ли масштабы браконьерства, самовольных порубок леса в настоящее время ошеломляют? "Свое берем", - сопротивление правоохранительным органам ожесточенное.

Иное дело восприятие собственности у капиталистов, чиновников, лелеющих мечту разбогатеть. Здесь она многократно сложнее; здесь и "власть-собственность", и всякого рода финансовые операции; здесь - "деньги не пахнут". Разумеется, что и среди чиновников немало честнейших людей, но они не определяют характера слоя.

Совершенно "прозрачным" должен быть и источник средств труда. Л.Н. Толстой своими поступками убедительно доказал, что наследование, дарение и другие подобные сделки должны носить другой характер, чем есть.

Нельзя однозначно утверждать ни частную, ни коллективную, ни общественную формы собственности. Они - продукт естественно-исторического процесса, и все это в динамике. Несомненно, однако, что Россия никогда не станет такой же "рыночной" страной, как страны Европейского полуострова. Громадность территории, рассредоточенность природных ресурсов, редкое население предполагают медленный оборот капитала. И как неизбежное следствие - монополии, дополненные кустарными производствами (сельскими кузницами). Выбирая же из двух зол (монополия частная или монополия государственная) приоритет надо отдать монополии государственной. География диктует России оставаться самой социалистической страной мира, как Аляске - самым социалистическим штатом США.

Теперь же обстановка в мире переменилась. В условиях дефицита ресурсов повысилось значение приоритета, силы, обмана. Страны Запада по преимуществу обеспечивают свое благополучие за счет этого. И потому кто любит нынче американца, француза, англичанина? Думается, никто. Народы обладают огромной памятью сотворенного добра и зла. А у Запада последнее многократно перевешивает.

Труд был и остается доминантой источника собственности. "Прошлый труд", "застывший труд", богатство накапливаются. Они обретают все формы собственности, теснят "труд-собственность". Человек, как "человек трудящийся", обезличивается. Накапливаемое имущество погребает такого человека. Но особенно "обретают вес" деньги. Такое соотношение угрожает общепланетным кризисом. Очевидны и деформации в отношениях собственности в самой ее сути. "Собственность-труд" заслоняется фетишем "собственность-деньги".

Обилие потребительских товаров, оборудования, инфраструктурных объектов и даже продовольствия - не оправдание "прогресса". На памяти одного поколения обмелели или исчезли реки, оскудели луга, обеднел лес, уменьшился и ухудшил качество черноземный слой... И это в России! Разрушен русский дом с землей, русские поселения, а с ними и русская семья, традиции, обычаи... Можно не сомневаться, что счет прибылей и убытков накопления собственности обернется большими дефицитами.

При всей многоплановости избранной темы данное утверждение выделим отдельно: созданные дома-бараки по своей природе исключают и семью, и трудовое воспитание человека; кое-что держится на инерции, что-то стало видимостью или камуфляжем семейного общежития. Но можно полагать, что с каждым днем в отмеченной "сердцевине" общественного устройства будет все хуже и хуже.

И все же собственность, имея громадное значение во всех сферах общественной жизни, не является "главным звеном" в этой жизни. "Главным звеном" был и остается труд. Следовательно, можно полагать, что при всех возможных скачках и перерывах приоритет останется за трудовой собственностью. Кроме того, мы отмечали, что эффективно организовать работу коллективов никак нельзя, если не учитывать труд во всех его аспектах: идеологических, политических, нравственных...

Но этим, конечно, не разрешается самое существенное противоречие: собственность-труд и собственность-имущество. Победа в конечном счете будет за собственностью, рожденной трудом, поскольку лишь в этой среде человек становится Человеком.

Сегодня приоритеты в квалификации, в "лидирующих продуктах", в физико-географических условиях определяют положение товаров на рынках. Но это состояние временное. Народы разных стран скоро осознают ситуацию и найдут что противопоставить этому. Несправедливость слишком очевидна. Рабочие Юга обездолены и превращены во вспомогательную рабсилу для США и Западной Европы.

Усиление напряженности в распределительных отношениях в глобальном плане неизбежно. Производствен-ные ресурсы год от года сокращаются, потребность же в них, напротив, растет. И потому собственность "сжимается". И это - еще одна из тенденций ее развития. Надо учесть еще и то, что установкой населения наиболее густонаселенных стран мира, таких, например, как Китай, стало потребительство. Следовательно, надо ждать взрыва новых потребностей.

Споры о проекте "Свой дом на своей земле"

Может быть, необъективно оценивали значимость разработок М.И. Леденева некоторые старшие его русские коллеги. Профессор В.А. Буряк, лауреат Ленинской премии, первооткрыватель крупнейшего на планете месторождения рудного золота, поразился, впервые познакомившись с выводами М.И. Леденева: "А я и не знал, что рядом со мной, в Хабаровске, работает ученый такого мирового уровня!" А патриарх дальневосточной науки академик Ю.А. Косыгин, будучи уже на девятом десятке и добившись всего, о чем только может мечтать научный деятель, вздохнул: "Наверно, если бы знал раньше, занялся бы с юности проблемами Своего Дома на Своей Земле".

Но есть и действительно объективные, без проникновения в дух и суть, оценки проекта М.И. Леденева. Я много раз был свидетелем и участником обсуждения леденевских идей, на философских и методологических семинарах, на заседании общественной палаты при губернаторе Хабаровского края, в газетной полемике и в радиодискуссиях... Хорошо знаком и с возражениями против проекта, более того, как бы это ни парадоксально звучало после всего, что я сказал про М.И. Леденева, я согласен с этими возражениями. К чему они сводятся?

В отличие от меня, от В.А. Буряка, Ю.А. Косыгина, оппоненты леденевского проекта не знакомы с самим автором, не знают об его корнях и поисках, они обсуждают только написанное М.И. Леденевым. И находят возможным дать иную интерпретацию тем же самым рекомендациям.

Вот, допустим, как аргументирует несогласие с М.И. Леденевым в своей язвительной статье "Мы наш, мы новый миф построим" архитектор С. Дыминский: "Не знаю, стоит ли долго объяснять, что комфортность, качество, индивидуальность жилища зависят не от выбранного типа (количество квартир, этажей, блок-секций и т. п.), а от финансовых возможностей конкретного заказчика и мастерства проектировщиков и строителей". При таком прочтении проекта века вывод предопределен: "Только если наша казна побогаче немецкой будет".

И когда речь заходит о богатстве и финансовых возможностях, я всегда вспоминаю, как дочери одного миллиардера поручили написать сочинение о бедной семье. Она и написала о бедном, разнесчастном семействе, у которого и вилла была бедная, и лимузины самые дешевые, а самое трагичное состояло в том, что даже оба сторожа их плавательного бассейна были бедные-бедные.

Нет, во всем прав архитектор, несомненно обладающий "мастерством проектировщика", способным обеспечить необходимые "комфортность, качество и индивидуальность жилища", при наличии, естественно, "финансовых возможностей конкретного заказчика". А профессор М.И. Леденев во всем не прав. Ну кто же его за язык тянул выражаться так, чтобы в своем проекте оставить место для обоих сторожей плавательного бассейна индивидуального застройщика? Поделом ему, поделом...

Когда я публикую собственные материалы о "Проекте XXI века", я заранее исключаю любую возможную двусмысленность. И встречаю понимание, иногда даже меня самого изумляющее. Так, новосибирская журналистка Нина Максимова, готовя мою статью, сняла мое название и дала другой заголовок - "Свой Дом на своей земле не должен быть дворцом". И постановка, и решение тут становятся ясными еще до прочтения, сразу объявляется открытым текстом: "Господ новых русских просят не беспокоиться, это не для них". И я застрахован от всякой критики, потому что ни один архитектор, обладающий мастерством проектировщика, способным обеспечить комфортность и качество любому конкретному заказчику, имеющему финансовые возможности, на мою статью не обратит ни малейшего внимания.

Или вот еще... Один известный в Хабаровске общественный деятель демократического направления, познакомившись с леденевским проектом, пренебрежительно хмыкнул, - чего же здесь нового? Вон в Австралии восемьдесят процентов населения живут в своих домах. А в Америке порядочные люди все поголовно имеют собственное ранчо, и на работу ездят за сто миль на собственном автомобиле... И всего-то оригинальности - сделать "как в Америке". И тут финал тот же самый: когда наша казна побогаче американской будет.

И когда меня однажды попытались привлечь к соавторству в статье, заявляющей поддержку леденевскому проекту под таким соусом: пусть у каждого будет свой дом, такой, какой ему позволяют его финансовые возможности, то есть, у одного дворец с плавательным бассейном, а у другого сарайчик из ржавых бидонов, - что-то вроде "Jedem das Seine", каждому свое, как было написано на воротах Бухенвальда, то я отказался от такой поддержки М.И. Леденева.

Меня всегда беспокоила именно эта неоднозначность, и потому, заинтригованный сутью леденевских предложений, я, до того лично с профессором не знакомый, подошел к нему и сразу начал с главного: "Яранга и хижина - да?" На что М.И. Леденев безоговорочно согласился: "Яранга и хижина - да!" Следующим вопросом было: "Вилла и яхта - нет?" И только после того, как автор проекта XXI века рассеял все мои сомнения: "Вилла и яхта - нет!", - я протянул ему руку в знак полного единодушия и представился.

Ну, да ладно, Господь с ней, с неоднозначностью, тут вполне можно дотолковаться. Тревожит другое. Не поздно ли?

Пуанкаре терпит фиаско... Русский мужик расшифровывал эту ситуацию по-русски. Чемберлена не потерпел, Вильсона не потерпел, а Фиаску терпит. Видать, сильнее... Два великих реформатора были на Руси, два Петра - Романов и Столыпин. Оба покушались на патриархальную русскую культуру во имя ускорения научно-технического и промышленного развития, оба тщились разрушить, разгромить общинные устои. Устоял сиволапый. А при Никите рухнул наземь. Видно, сильнее оказался Никита, чем оба Петра, вместе взятые.

Вот эти-то потрясения М.И. Леденев учитывает и, я уверен, нейтрализует. Способен Свой Дом на Своей Земле возродить традиции русской культуры, подавленные Н.С. Хрущевым, любителем кукурузы и противником крестьянского подворья? Но этот проект совершенно не учитывает реалии, созданные последним десятилетием русской истории.

Б.Н. Ельцину удалось сделать то, что оказалось не под силу всем троим предшественникам - обоим Петрам с Никитой в придачу. Если до того культура человека земли была подавлена, угнетена, то первый президент "Россиянии" ее просто уничтожил. И теперь должна идти речь не о возрождении, а о реанимации. Возможно ли это?

Серьезные сомнения возникают, стоит лишь вспомнить о поголовном устремлении молодых стать собственником своего авто. Михаил Иванович проводил со студентами очень похожий эксперимент. Распространил среди них экспресс-анкету о зарплате, которую они рассчитывают получать после завершения института. В анкете было три графы: до полутора миллионов, от полутора до двух с половиной, больше двух с половиной миллионов (понятно, что речь идет о временах до деноминации рубля). Ни один не согласился на зарплату меньше полутора миллионов. "Абсолютная социальная дезориентация! - клокочет гневом М.И. Леденев. - Траву есть будете!"

А я в этом очень сомневаюсь.

Захожу к знакомым. В комнате никого из взрослых, телевизор работает на всю мощность, против него - маленькая девочка. "Что смотришь?", - спрашиваю. "Санта-Балбалу", - отвечает юная телезрительница. И вырастет она, как и мои школьники, и леденевские студенты, в абсолютной уверенности, что единственная достойная жизнь - это сладкая жизнь, и на интерьер своего дома, худший, чем в Санта-Балбале, она никогда не согласится.

Телевидение - это оружие массового поражения, еще более страшное, чем атомная бомба. Бомба способна уничтожить только бренное человеческое тело, телевидение калечит бессмертную и божественно совершенную душу.

И средства для достижения цели подрастающему поколению ясны, как божий день. Конкуренция - хватай ближнего за глотку и держи до тех пор, пока у него пятки дергаться не перестанут. Нет, не прав профессор М.И. Леденев, эти траву есть не будут. Эти будут кушать друг друга. А для пробуждения аппетита сожрут нас. И не поперхнутся.

Очень мудрый и добрый проект предлагает М.И. Леденев. Способен он полностью исправить хрущевские извращения. А вот как исправить последствия ельцинской деятельности?

Библиографический список

1. Мильнер Г. В. Общие проблемы социального развития и повышения жизненного уровня населения зоны БАМа // Человек на БАМе. Социально-экономические проблемы строительства и освоения зоны БАМа. Благовещенск, 1979. Ч. 2. С. 86.

2. Пушкин А. С. Путешествие из Москвы в Петербург. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 1994. Т. 5. С. 283.

3. Гачев Г. Русская дума. М. 1991. С. 33.

4. Толстой Л. Н. Рабство нашего времени // Л. Толстой. Не могу молчать! М., 1985. С. 405.

5. Бонч-Бруевич В. Д. О религии, религиозном сектантстве и церкви // Избран. соч. М., 1959. Т. 1.

6. Проклов Г. Наша огненная профессия. // Амурский характер. Хабаровск, 1986. С. 188.

Контроль знаний студентов

Вопросы текущего контроля:

Люди не могут быть одинаковыми. Если тебе больше дано от природы, то ты

а) имеешь право больше брать;

б) обязан больше отдавать.

Категория труда - основа экономической теории и ее философии. Собственность только трудовая. Свой Дом - своими руками. Отказ от соблюдения этого принципа привел общество

а) к глобальному кризису;

б) к богатству и процветанию;

в) к распаду семьи, крушению социальных устоев.

Вопросы выходного контроля:

Homo oiconomicus и его отношение к природе.

Труд как ключевое звено региональной экономики.

Свой Дом на Своей Земле как основа глубинных устоев народной культуры.

Социокультурный аспект собственности.

Философское содержание категорий "труд" и "собственность".