Не много найдется в наш космический век уголков на земле, где рука человека не успела еще перекроить природу по-своему. И, наверное, самый глухой среди этих уголков - Камчатка. Природа остается здесь такой же, какой была она в незапамятные времена. В огромном количестве сохранился на полуострове исконно русский царь зверей - медведь.
Известный натуралист, путешествовавший на полуострове в середине девятнадцатого века, Карл фон Дитмар говорил, что сначала принимал медвежьи тропы за дороги между селами - так они были широки и утоптаны. Уменьшилось ли количество медведей с тех пор?
В одном из поселков мы разговаривали об этом с потомственным охотником-камчадалом Петром Витальевичем Портнягиным.
Ну, сколько, - говорит он, - убивают их за год нашем районе? Вряд ли больше двадцати. А сколько их народится за это время? Нет, не убывают медведи!
— В тридцатых годах, - рассказывает Портнягин, - пришлось мне охотиться во время нереста горбуши. Вылез я на пригорок, речка вся - как на ладони, но стрелять нельзя - далеко, и ближе тоже не подкрадешься - ветер мешает. Вот и сидел я, ждал, пока ветер переменится. От нечего делать стал считать медведей. Считал час - насчитал шестьдесят шесть, потом сбился... Приходят, уходят, лапами машут - поди разберись тут! Еще полчаса ждал, так и не дождался, а они все идут и идут...
Но это все-таки тридцатые годы. А сейчас?
Ребята из нашей экспедиции однажды за день встретили больше тридцати медведей. Нам с такими ордами сталкиваться не приходилось, но дни, когда мы видели по пять-десять зверей, были не так уж редки.
И если появлялась свободная минута, мы всегда с интересом наблюдали за медведем, его нравами и повадками. Такой ли он, каким мы привыкли представить его? Ведь мишка и косолапый, и неуклюжий, и добрый, и свирепый. Какой же он в самом деле?
...Хорошо зимой в берлоге! Никаких забот о еде. Сытый, довольный, развалился топтыгин в тепле и только ухмыляется во сне, вспоминая о рыбе, ягоде и орехах прошлого года... Но вот подходит весна. Греет солнышко, тает снег. За шиворот начинает капать, и как мишка ни ворчит, весна все-таки выкуривает его из берлоги.
Медленно обнажается земля, кое-где зеленеет травка. Мишке голодно. Запас сала, с которым он вылез из берлоги, быстро тает. Вдобавок Михал Иваныч начинает линять. Длинная шерсть сваливается в неопрятные космы, торчит клочьями. Тощий, лохматый, длиннорылый, с горящими голодными глазами, слоняется он по сопкам, по рекам, по берегу океана. Уныло опустив голову, обшаривает глазами и обнюхивает каждый предмет, переворачивает лапой камни, коряги... Где пощиплет травку, молодые побеги шеламайника, где найдет дохлую протухшую рыбину, прошлогодние шишки, но разве это пища для могучего зверя? В беспросветно голодной весенней жизни у мишки одна надежда - вот пойдет нереститься лосось!
Наконец приходит время, и перед устьями камчатских рек огромными косяками скапливается горбуша, кета, кижуч. Преодолевая течения, мели и перекаты, движутся они вверх по реке, на те нерестилища, где когда-то сами впервые познакомились с жизнью. То, судорожно извиваясь, почти посуху ползет лосось по песку на мелких перекатах, то стрелой прыгает через пороги и небольшие водопады... На нерестилище лосось приходит совсем непохожим на того серебристого, налитого жиром красавца, который начал путешествие. Он потерял по пути почти весь свой жир, надел брачный наряд. Вдобавок тело начинает постепенно отмирать - сначала хвост и плавники, потом все остальное.
Вот и икра выметана, полита молоками, заботливо засыпана песком. Это - все, конец. Давая начало новой жизни, лосось умирает - таков закон, жестокий и неумолимый, не признающий исключений даже для самых сильных. Лосось становится вялым, он едва шевелит омертвелым хвостом и плавниками, белеющими все больше и больше. Течение сносит его вниз, он натыкается на камни, бревна, все чаще переворачивается брюхом кверху, пока, наконец, уже почти мертвого, течение не выбросит его на мель или не прибьет к берегу. Тысячи и тысячи дохлых рыбин устилают все косы, мели, покрывают дно реки, плывут по поверхности. Воздух вокруг наполнен запахом смерти, вода становится горькой от трупного яда.
Для камчатского звериного населения после тяжелого поста начинается долгожданная масленица. На реки слетаются тучи воронья. Едят рыбу лисы, росомаха, даже маленький соболишка. Камчадалы говорят, что только заяц на Камчатке не питается рыбой.
И уж, конечно, не пропустит такого праздника медведь. Он ловит лосося на мелких местах, прыгая прямо воду и накрывая рыбину лапами с длинными, как вилы, когтями. Пойманного лосося берет в зубы, относит нa берег и здесь в спокойной обстановке съедает.
Там, где рыба проходит близко от берега, мишка выбрасывает ее мощными ударами лапы. Это его излюбленные места ловли. Найдя такое место, мишка усаживается поудобнее и старается стать неподвижнее, чем старый пень на том берегу. Внимание - подходит рыба! Удар, еще удар!.. Лосось с распоротым брюхом метнулся вверх по течению. Какая неудача! Попробуем еще раз... И мишка совершенно замирает на месте. По сравнению с ним лососю кажется, что даже пень шевелится, и он испуганно шарахается от него к другому берегу, прямо в страшные медвежьи когти. Удар! Есть! Мишка довольно ухмыляется и хлопает себя по бицепсу, показывая соседу - во-от такая! А сосед в ответ протягивает огромную лапу и хлопает по плечу - у меня все равно больше! У обоих - только горбуша размером со среднюю малосоленую селедку, но у рыбной ловли - свои законы, распространяющиеся даже на медведей!
Пойманную рыбину мишка выбрасывает на берег. Есть некогда, надо сначала наловить побольше! И он ловит и бросает, ловит и бросает и снова ловит, ловит, ловит! В азарте косолапый не может усидеть на месте - вприпрыжку, с рявканьем носится он за каждой ускользающей рыбиной. Когда наконец, потирая лапы в предвкушении обильного пира, идет мишка собирать свою добычу, его ждет жестокое разочарование. Почти вся рыба ускользнула назад в реку, остались только те, до неузнаваемости избитые и покалеченные рыбины, которых он вылавливал по три-четыре раза каждую.
На следующий день мишкину рыбалку можно найти сразу - трава у берега укатана, как катком, вокруг - остатки медвежьего пира.
Во время нереста вдоль обоих берегов всех нерестовых речушек тянутся узкие утоптанные, как асфальт, тропинки.
На голубицу медведь переходит в августе. Он отлично знает, что первой поспевает ягода на солнцепеке, на южных уступах террас, на солнечной стороне пригорков. Немного позже вся ягодная тундра становится синей от голубицы, и медведь окончательно перекочевывает на тундру. На опушке леса или на краю обрыва над тундрой он устраивает удобную лежку, где отсыпается ночью, если нет желания идти на речку за рыбой. Утром, как только встанет солнышко и разгонит туман, Миша выходит на тундру. На опушке он садится и вытягивает нос против ветра - нет ли где подозрительных запахов? Потом встает на задние лапы и делает несколько шагов, крутя головой направо и налево и внимательно осматривая все вокруг. Даже если ничего подозрительного нет, он не будет торопиться и не поленится повторить эту операцию несколько раз.
Вокруг все спокойно и безопасно. Мишка принимается щипать ягоду и теряет при этом всякую осторожность. Вместе с ягодами в медвежий желудок попадают стебельки голубичника, корешки с землей. От этого и от обжорства желудок часто расстраивается, и мишутка поливает тундру чем-то вроде густых фиолетовых чернил.
Благополучие, наступившее для него в это время, мишка мог бы назвать полным, но... одолевают комары. Никуда не скроешься от маленького и нахального кровопийцы!
Мишкины веки и нос становятся похожими на красновато-серую копошащуюся массу. Облепляют комары пах и живот, где летом шерсть у мишки очень редкая.
Зуд невыносимый. Но... если постоянно отмахиваться от комаров, успеешь ли за день наполнить объемистое брюхо такими мелкими ягодами? И мишка продолжает старательно пастись. Наконец, не выдерживают и его железные нервы. Мишка наклоняет голову и трется мордой о кочку. Потом, распластав задние ноги, плюхается на живот и ползет вперед, волоча брюхо по земле. Сухой голубичник приятно чешет искусанную, зудящую мишкину кожу. От наслаждения Михаил даже закрывает глаза и довольно отдувается... И опять начинается сложная и кропотливая работа по производству медвежьего сала из голубицы.
Если надоест собирать ягоду, снова откочует мишка на нерестовую речку. И везде пищи - изобилие. Искать ее не надо, добывать совсем нетрудно. Изо всех медвежьих забот остается только есть и спать. От такого режима Михал Иваныч быстро поправляется и скоро наедает слой сала толщиной в три-четыре пальца, а то и в ладонь.
Медведь удивительно верно оправдывает кличку "мишка косолапый". Передние лапы у него сильно вывернуты пятками наружу, и при первом знакомстве бывает трудно удержаться от смеха, глядя на его нелепую походку. Но назвать его неуклюжим!.. Приглядитесь, как легко ступает он по земле, как под лоснящейся шкурой мягко, волнами перекатываются могучие клубки мышц. А какими огромными прыжками мчится медведь в нужную минуту, как, играючи, словно мячик бросает свою полутонную тушу вверх по крутому склону, по каким кручам пробирается над пропастями! Нет, говорить, что медведь неповоротлив, может только человек, никогда не видевший его на воле. Сначала мы, как и все, говорили: "Ты двигаешься как медведь" - когда хотели сказать, что человек неповоротлив, но после мы насмотрелись, как двигается медведь, и эта фраза потеряла свей первоначальный смысл. Мы стали говорить: "Ты двигаешься как слон" - может быть, просто потому, что никогда не видели на воле слонов.
В спокойном состоянии мишка крайне добродушен и миролюбив. Эти черты, а также его природная рассудительность - не такой уж он дурак, чтобы связываться с человеком, - заставляют его отбросить все предрассудки об авторитете хозяина тайги, солидности и пр. Заметив человека, топтыгин сразу убегает, убегает сломя голову, вприпрыжку, смешно подбрасывая толстый зад. Больше того, Карл фон Дитмар пишет: "Мне неоднократно приходилось отмечать мгновенный слабительный эффект, который производит на медведя резкий свист или иной неожиданный звук". Этот же эффект очень часто наблюдали и мы. И ни разу мы не слышали, чтобы медведь сам на кого-нибудь напал без особых на то оснований. Так что если у иного охотника при виде медведя у самого отмечается слабительный эффект - зверь в этом не виноват! Часто нам приходилось ходить в одиночные маршруты, иногда даже без оружия, в местах с плотнейшим медвежьим населением. Никаких приключений не было. Только к концу таких маршрутов мы сильно уставали, потому что нервный тонус все время был повышенным. Хотя мы были и уверены в своей безопасности, но все-таки зверь есть зверь, кто его знает, что у него на уме? Может, у него сегодня от несварения желудка желчь разливается или просто не с той ноги встал...
Из всей своей практики могу вспомнить только один-единственный случай, когда медведи напали сами, и неизвестно почему.
Нас было трое: Толя, геолог, Саня, юный мастер телеателье в отпуске, и я. Мы только что высадились с моря в устье реки.
Черный песчаный пляж вдоль берега моря, широченная коса в устье, наполовину покрытая снежником, невысокие террасы, тундра, кедровые стланики на сопках вдали. Берег моря - сплошная стена скал, река тоже течет по скальному коридору. Неплохо. Великолепная обнаженность, есть где поработать. На террасе удобное место для палатки. Есть река, должна быть и рыба. На песке пляжа - медвежьи следы. Тоже неплохо. Особенно по душе это Толе. При виде медвежьих следов у Толи в глазах появляется какой-то особый блеск. По-моему, в такие моменты он как наяву видит себя сидящим у жаркого костра и обгладывающим увесистый, сочный медвежий мосол.
...Куча наших вещей лежит прямо посреди косы. Разыскиваем в ней палатку, спальные мешки и оттаскиваем на террасу, метров за триста от кучи, а крупу и кухонные принадлежности - на такое же расстояние в противоположную сторону, к реке. Здесь, у воды, удобно разложить костер. Порядок в куче наведем потом, пока надо успеть приготовить ночлег и ужин. От наших бесцеремонных поисков куча приобретает такой вид, как бухта веревки, в которой второпях ищут конец и тянут то с одной, то с другой стороны. Где-то там, внутри, перепутались рюкзаки, консервы, карабин, сапоги, патроны. Потерялась даже дюралюминиевая лодка длиной в пять с половиной метров. Накрываем все это брезентом. Завтра разберемся.
...Первый вечер в поле. Все необходимое сделано, можно спокойно посидеть у костра, поговорить, обсудить будущие маршруты, обменяться первыми впечатлениями. Пламя костра, живое и теплое, диктует свой ритм вечерней беседе - солидный, неторопливый.
И вдруг, совсем не в тон вечернему умиротворению раздается Санин возглас:
— Смотрите, смотрите, медведи!
Долго обшаривать взглядом горизонт не пришлось. Три медведя неспешным прогулочным шагом шли под обрывом террасы мимо наших палаток. Услышав Санин смех, они остановились, понюхали воздух и заинтересованно потопали к костру. Эх, жалко, карабин далеко, пока будешь его разыскивать, они, конечно, убегут. Какая была бы добыча! Но и то неплохо. Первый день в поле, и уже можно полюбоваться сразу тремя великолепными экспонатами местной фауны! А экспонаты, видимо, решили продемонстрировать нам себя крупным планом. Они миновали кучу и деловито приближались к костру, то и дело вставая на задние лапы и обнюхивая воздух. Один медведь был большой, двое других - поменьше. Наверно, медведица и два взрослых медвежонка-прошлогодка. Шерсть у них торчала клоками, морды были острыми, тощими. Тяжелая сейчас для них пора, голодная - нет ни ягоды, ни орехов, ни рыбы. Их впалые бока вызывали сочувствие. Но странное дело, как только наша добыча оказалась на полпути между нами и нашим оружием, нам сразу пришло в голову, что добыча - это понятие, в общем-то, относительное. А когда самый крупный экспонат приблизился к нам настолько, что стало видно выражение его физиономии, мне бросилось в глаза подозрительное его сходство с выражением Толиного лица в некоторых ситуациях. Ей-богу, можно было подумать, что медведь уже как наяву видел себя сидящим у потухшего костра и обгладывающим аппетитный, увесистый Толин мосол. Толю такая перспектива, видимо, совсем не устраивала. Один Саня был вполне доволен ситуацией - он смотрел во все глаза и наслаждался.
Начали самооборону с камней. Когда камни, высекая искры, начали шлепаться на гальку прямо перед носом медведей, они остановились. Я схватил две миски и начал колотить ими друг об дружку. Потом я долго жалел, что так попортил нужные вещи - эмаль с мисок почти совсем облетела, на дне и в боках появились вмятины. Отмыть такую миску от каши - это же целое дело. Но тогда я просто не сумел учесть всех последствий, я колотил мисками, и эмаль с них летела во все стороны, а я этого не замечал, и грохот стоял как в кузнице. Толя размахивал горящими головешками, оба мы орали и подпрыгивали. Только Саня не принимал участия в операции. Это мешало ему наслаждаться зрелищем.
Медведи понемногу теряли интерес к происходящему. Они о чем-то поразмышляли, оценили обстановку и, видимо решив, что Толины мослы не стоят такой нервотрепки, равнодушно повернули назад. Снова прошли мимо кучи, но запах крупы и консервных банок, перемешанный к тому же с ароматом бензина, автола и диметилфталата, не показался им привлекательным.
Когда медведи не спеша скрылись за обрывом, мы быстро переворошили всю кучу, отчего порядка в ней, наверно, не прибавилось, и на самом дне ее обнаружили карабин. Остаток вечера прошел в мирном, неторопливом обсуждении происшедших и будущих событий, карабин лежал на расстоянии протянутой руки.
Потом легли спать. Карабин лежал между моим и Саниным мешками, дулом к выходу. Когда я уже засыпал, Саня вдруг принялся толкать меня кулаком в бок.
— Кто-то землю роет у нашей палатки!
— Ладно, спи, Саня, тут экскаваторов нет...
Но не прошло и минуты, как Саня снова толкнул меня в тот же бок.
— Роет и фыркает!
Об экскаваторе не могло быть и речи. Экскаваторы не фыркают.
— Медведь!
— Ну, Саня, тебе теперь каждую ночь будут медведи мерещиться!
Саня замолчал, потом стал решительно выбираться из мешка. Высунувшись до пояса из палатки, он всматривался в темноту.
— Я же говорил, медведь! Вот он, посмотрите. Роет и фыркает!
Саня оказался прав. Это был действительно медведь. Он действительно рыл лапой землю неподалеку от нашей палатки и при этом действительно фыркал. Когда мы выстрелили два раза в воздух, в темноте послышались тяжелые прыжки и в той стороне, где медведь рыл и фыркал, и еще в другой стороне. Вот те на! Значит, и третий где-то поблизости? Надо пугнуть его еще разок. Я нажал курок. Щелк! Осечка? Еще раз. Щелк!
Магазин карабина был пуст. Патронов больше не было. Вытащив свое оружие из кучи, мы не удосужились проверить, заряжено ли оно. А обоймы лежали где-то там, за линией фронта.
Что же делать? Лежать в палатке и ждать, пока медведи снова начнут рыть и фыркать? Или идти к куче и искать патроны? А если медведи именно там обсуждают дальнейший план действий? Саня настаивал на решительных действиях. Толя сонно зевал. Принимать решение предстояло мне. Саня пустил в ход козыри:
— Вы прикроете меня с тыла. У меня есть звуковая ракета.
Откуда у телевизионного мастера могла появиться ракета, допытываться мы не стали. Может, сейчас, в век ракетной техники, даже телевизоры чинят при помощи ракет, а может, звуковые ракеты являются необходимым атрибутом только семнадцатилетних телевизионных мастеров. Заботило нас другое. Пускать ракету можно было только из специального металлического стакана. Тогда она с эффектным воем, оставляя за собой хвост пламени, взвилась бы в небо, распугивая всех медведей на полуострове и в его окрестностях. Но чью руку должна была оторвать она в момент старта (стаканом Саня не располагал)? Лишних рук ни у кого в нашем отряде не нашлось...
После долгих дискуссий ракету привязали к колу палатки, протянули от нее длинный шнурок, и прикрытие с тыла таким образом было обеспечено. Остальное было делом техники. Но техника при исполнении этого остального потребовалась виртуозная. Найти обойму с патронами в куче вещей оказалось потруднее, чем иголку в стоге сена. Насколько я представляю, при поисках иголок в стогах сена обычно не кусают комары, не бродят где-то поблизости три медведя, и к тому же, наверно, это делается все-таки днем.
Но когда мы, несмотря ни на что, установили невероятнейший рекорд нашего времени, найдя обойму, все это оказалось ни к чему. Медведи больше не появлялись.
...При всей своей рассудительности мишка еще и любопытен. И если у взрослых, опытных медведей трезвое "как бы чего не вышло" чаще преобладает над любопытством, то у медвежат - наоборот.
...Мы шли по тундре, поросшей редкими кустиками кедрового стланика. Внезапно прямо перед нами поднялась во весь рост большая бурая медведица. Справа и слева тотчас возникли две ее уменьшенные копии. Встав на дыбы и свесив лапы, они наклоняли головы то в одну, то в другую сторону, подражая маме, морщили носики и нюхали воздух, а их черные глазки так и бегали, озорно и лукаво.
Мы замахали руками, закричали, засвистели. Медведица не уходила. Она заслоняла собой детей, давая им возможность бесследно раствориться в кедрачах. Откуда ей было знать, что у нас нет никакого оружия? Но они и не думали убегать. Им было интересно.
Тогда, рявкнув, бурая мама бросилась прямо на нас. Существование и единственность решения нашей задачи не подлежали ни малейшему сомнению: ноги в руки - и ходу! Медведица пробежала разделявшие нас двадцать метров и снова встала на дыбы. Но и мы за это время преодолели кое-какое пространство - метров десять. Мы тоже остановились и опять стали свистеть и громко произносить какие-то, возможно, не очень литературные слова. Медвежатам теперь были открыты все пути к безопасному отступлению, но они еще не удовлетворили свою природную любознательность. Они подбежали к маме и стали по бокам, демонстрируя портретное сходство и оттеняя своими игрушечными размерами родительскую мощь. Что оставалось делать бедной родительнице? Она зарычала и пробежала разделявшие нас десять метров в один момент, за который мы успели одолеть пять метров.
Ситуация повторилась, но медведица на этот раз приняла иное решение. Она рявкнула уже на потомков и отвесила первому подвернувшемуся под горячую руку такой полновесный, звучный шлепок, что его как ветром сдуло. Взвизгнув, исчез в кустах и второй. Только после этого мама опустилась на все четыре лапы и побежала, то и дело оглядываясь.
Встречаются среди медведей и более великовозрастные разини. На одного такого любознательного мы наткнулись во время вьючного перехода. Увидев караван, он не спеша отбежал метров на тридцать-сорок, повернулся к нам лицом и встал на задние лапы, свесив передние и слегка наклонив голову набок. Мы взяли фотоаппараты и начали потихоньку подходить к нему. Мишка отбежал еще немного и снова встал на задние лапы, явно предпочитая быть сфотографированным анфас. Долго не могли мы прийти в себя от удивления - вот он, стоит, видит нас и не убегает. Потом осмелились и робко попросили: "Пожалуйста, улыбнитесь..." Но мишка почему-то вдруг обиделся: "А ну вас, все равно фотокарточки не пришлете"- и важно удалился.
Осенью сине-зеленые ягодные тундры постепенно превращаются в багряно-золотистые, голубица опадает... К этому времени на Камчатке поспевает рябина, кедровые орехи. Медведи уходят в сопки. Наше тесное общение с ними кончается. Лишь изредка в зарослях увидишь теперь плюшевые "штаны" убегающего мишки, а то вообще только по треску кустов приходится догадываться о встрече.
Встречая в это время в лесу раскопанные мышиные норы, мы недоумевали - кто это мог их раскопать, но, вернувшись в поселок, услышали от Портнягина такой рассказ:
— Вот для вас медвежатина бывает хорошая, бывает плохая, а для меня - абы медведь! - И действительно, медвежатина для камчадала- традиционное национальное блюдо, что-то вроде макарон для итальянцев. - Но вот однажды я ел медведя, ну прямо как гусь! И чем бы, вы думали, он питался? - Портнягин замолчал, хитро поглядывая на нас. Я уже хотел было сказать: "Гусями!", но он в это время медленно, торжествующе произнес: - Одними мышонками! Они у него в желудке как галушечки лежали. И, видно, корм их поедал.
Мыши запасают на зиму много корневищ саранки, грибы, семена. Съесть такой запас вместе с хозяином - и вкусно и питательно даже для медведя.
Грустно расставаться с горами, с тайгой и ее гостеприимным хозяином. С благодарностью вспоминаем мы все медвежьи услуги. Мишкино мясо в критические моменты спасало нас от голода. Мишкины тропки помогали пробираться в непроходимых камчатских джунглях, а магистральные медвежьи дороги вообще почти ничем не уступали шоссе, не хватало только километровых столбов и бензозаправочных станций. Но километры мы отсчитывали собственными ногами, а наш транспорт самому высококачественному бензину предпочитал овес. Поэтому для нас медвежьи дороги были ничуть не хуже бетонированных автострад. Постоянно информировал нас мишка о том, что уже пошел нереститься лосось и в какой реке его больше, о том, что поспела ягода...
За время нашей долгой работы мы полюбили этого добродушного и флегматичного увальня, любознательного и рассудительного, миролюбивого и грозного, осторожного и благородного. Научились относиться к нему без страха, но с большим уважением.