ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

НИКОЛАЙ ВЕРЕЖНИКОВ.

ИВАН БЕСАВКИН.

АННА ЗЕЕХОЛЕН.

ВОРОНИН.

НИКОЛАЙ КРЫЛОВИЧ.

МАТЬ ВЕРЕЖНИКОВА.

ТАТИШВИЛИ.

ФРОЛОВ.

ЛОРКА.

МАЛИНОВЫЙ ПАРЕНЬ.

АНБЕРГ.

ЭМАР

ХАММФЕЛЬД.

ДОРМ (ТОМКИН).

ЛИФАНОВ

ПОЛОЗОВ.

РАДЕЕВ.

МАДРЫКИН.

ГРЕТА.

МИРОНЕЦКИЙ.

ТУРОВЕРЦЕВ.

ДЕНЩИК АНБЕРГА.

ПРОШКИН.

КУРСАНТЫ.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

М о л о д о й  ч е л о в е к  в немецкой военной форме выходит на сцену. Позже мы узнаем, что это Крылович.

К р ы л о в и ч. Герои этой пьесы — подлинные люди. Подлинны и основные события. Естественно, фамилии, имена, географические наименования изменены. В германский город Ройтенфурт, на тесный каменный двор монастыря, занесла этих людей жестокая и капризная военная судьба.

На последних словах Крыловича сцена заполняется  л ю д ь м и, одетыми так же, как он.

Перед строем появляется полковник  А н б е р г. Высокий, прямой человек. Небольшие усы, усталые, подпухшие глаза, достоинство в осанке, в жестах. Рядом с ним инженер-капитан  Э м а р.

А н б е р г. Я понимаю ваше психологическое состояние… Вы сыны своей родины, России. Но ваша страна накануне разгрома. Поражения первого года войны — это очевидные последствия варварского управления страной, занимающей одну шестую часть планеты. Вступая на путь сотрудничества с нами, вы становитесь в ряды борцов за освобождение вашей многострадальной отчизны. Коммунисты никогда не составят счастье для вашей земли, никогда! Я глубоко изучил этот вопрос. В силу своего происхождения я состоял в родстве с некоторыми исторически значительными личностями России… Вашему народу чужда монархия, но еще более чужды тирания, произвол. Я представлю вам неопровержимые данные, которые вам не могли быть известны.

Свет скользит по лицам, задержался на  В е р е ж н и к о в е. Молодое, почти юношеское лицо, скованное глубоко скрытой тревогой. Из-под солдатской пилотки, посаженной чуть набок, выбивается клок жестких темно-русых волос. Высокая, сильная шея, широкие плечи под серыми мягкими погончиками.

В е р е ж н и к о в (в луче света). Я спорю… спорю… нет, не с ним… Я все еще спорю с самим собой… Оказывается, во мне живут… Кто же во мне согласился пойти сюда, в этот вертеп? Самый смелый или самый подлый? Ах, Воронин… Воронин… Комиссар… Как же могло случиться, что ты смог убедить меня? Очень хочется, чтобы ты оказался прав, комиссар! Почему? Тогда буду прав и я? Но перед кем я должен оправдываться?! А что сказали бы мне ребята?..

Из темноты появляется  п а р е н ь  в малиновой майке с закатанными рукавами, в руке держит бумажку.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь (заглядывая в свою шпаргалку). Наша лучезарная юность расцветает под солнцем великой эпохи…

В е р е ж н и к о в. Перестань сыпать… Ты скажи своими словами.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Твои же райкомовцы подработали…

В е р е ж н и к о в. А сам думал?

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. А ты думал? Мы тебя избрали секретарем райкома комсомола, хотя некоторые факты…

В е р е ж н и к о в. Эти факты — недоразумение, случай.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Ты пошел на фронт, а затесался в шпионскую фашистскую школу — тоже случай?

В е р е ж н и к о в. Меня послали.

Появляется  Л о р к а.

Л о р к а. Вережников, ты — настоящий… Когда ты выступал, я плакала, честное слово! Молодец, что ты не отрекся от отца. Если бы отрекся, я голосовала бы против.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Теперь от него отрекутся все. И ты.

Л о р к а. Я?..

В е р е ж н и к о в. Меня послали.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Смотрите, как загибает.

В е р е ж н и к о в. Это был пересыльный лагерь. Тифозная яма…

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Ты не виляй, не уходи от сути вопроса.

В е р е ж н и к о в. Если бы вы были тут со мной?..

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Дудочки!

Л о р к а. Я за тобой пошла бы. Не из каких-то там личных чувств…

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Конечно, я еще ничего не знаю, но его надо расстрелять.

В е р е ж н и к о в. Здесь вместе со мной еще двое!..

Снова появляются  А н б е р г  и  с т р о й — люди в мундирах солдат германской армии.

А н б е р г. И я сразу хочу заверить в том, что никого из вас, я подчеркиваю — никого! — мы не оставим здесь против его воли… Я даю вам десять дней — достаточный срок для размышления. По истечении этого срока те, кто решит остаться в школе, примут военную присягу. Те же, кто не захочет с нами сотрудничать, будут отправлены назад — в лагеря военнопленных. Естественно, мы попросим их молчать, сохранить тайну нашего предложения.

Один из тех, кто в строю, Б е с а в к и н, толкнул локтем стоящего рядом  Л и ф а н о в а  и чиркнул рукой по горлу. Это не осталось незамеченным.

Нет, месть — не в наших принципах. Да, вы в школе разведки. Разведчик — это поэт, артист. Вас ждут слава, почет, ордена великой Германии и в будущем — хорошо обеспеченная спокойная жизнь. Я поздравляю вас, господа, с прибытием. В течение десяти дней — до присяги — вы будете знакомиться с образом жизни Германии. Поездки, экскурсии. Вольно, отдохните..

Перемена света.

Появляется  В о р о н и н. Мужественное, изнуренное пленом лицо, потрепанная шинель.

В е р е ж н и к о в. Эх, Воронин, Воронин… комиссар.

В о р о н и н. Да, конечно, проще умереть… Но ты обязан подчиниться.

В е р е ж н и к о в. Что значит — подчиниться?

В о р о н и н. Так решено. И решение партийное.

В е р е ж н и к о в. В этой братской могиле, в этой пересыльной тифозной яме — партийная организация?

В о р о н и н. Да. Ты должен пойти в школу разведки.

В е р е ж н и к о в. Я?!

В о р о н и н. И еще кое-кто. Но никому из тех, что посылаем, мы не говорим, кто там будет еще. Из предосторожности. Узнаете друг друга в деле.

В е р е ж н и к о в. Но почему — я?!

В о р о н и н. Немцы отобрали из нашего лагеря пятьдесят человек. А мы из пятидесяти — троих. Тоже отбирали. Думали.

В е р е ж н и к о в. Да чем я докажу потом, что не сам, что не продался?

В о р о н и н. Может случиться самое худшее: не докажешь. Да, позор и, может быть, позорная смерть. Но ради чего?! Я заменил бы каждого из вас, если б меня взяли… Я готов трижды на день с позором умирать, только бы вырвать победу. Знать, что можно обезвредить целый выводок шпионов, — и не попытаться это сделать?

В е р е ж н и к о в. Ка-ак?!

В о р о н и н. Вот уж это, брат ты мой, никто тебе не подскажет. Там, на месте, будет виднее… Ты знаешь меня как пленного майора Садкова, но теперь запомни мою подлинную фамилию: Воронин, Воронин Иван Тимофеевич. Комиссар, политработник. Родом из Смоленска.

Свет. Питомцы школы стоят вольно. Э м а р  угощает сигаретами. Т о м к и н  знакомится кое с кем, подает руку.

Т о м к и н (Полозову). Томкин.

П о л о з о в. Полозов.

Входит  А н б е р г.

А н б е р г. Минутку внимания! Прошу о маленьком одолжении: не открывайте местным жителям, моим соотечественникам, кто вы. Для всех посторонних вы — курсанты военной школы русской освободительной армии. В любом случае конспирация — самая строжайшая! — начинается уже сегодня. Прошу вас не называть друг другу собственные фамилии, имена, адреса. Пусть каждый изберет себе кличку. Вы вступаете в романтическую полосу жизни. Желаю вам отличного настроения, господа! (Уходит направо.)

В е р е ж н и к о в. Кто же второй и третий?

Еще из темноты — джазовая музыка. Бар.

Э м а р. Внимание, господа! Предлагаю тост! (Подчеркнуто лихо, «по-русски».) За наше боевое братство!

Мрачно, отчужденно сидит  Л и ф а н о в. Перед ним нетронутый бокал вина.

Т у р о в е р ц е в (с улыбкой поднимает бокал). Хотя бы из соображений хорошего тона… Прошу!

В е р е ж н и к о в (по-немецки, несколько заискивающе). Welch Art Sport treiben Sie?

Э м а р. То, что у вас называют «городки». У меня длинные руки. Если не возражаете, будем говорить по-русски. Перед войной я работал в аппарате военного атташе в германском посольстве, жил в Москве.

В е р е ж н и к о в. В немецком языке много энергии.

Э м а р. Где изучили?

В е р е ж н и к о в. Институт. И дома. Моя мать в совершенстве владеет французским и немецким.

Т о м к и н. Мы, мордвины, православные. Я, конечно, не верю, но мои деревенские родственники… из-под города Саранска…

М а д р ы к и н. И православных и всех одинаково большевики продали!

Т о м к и н. Я уже десять лет в армии. Капитан артиллерии. Родители в деревне жили до войны хорошо. Колхоз богатый.

М а д р ы к и н. Где там богатый?! Задушили деревню…

Грузин  Т а т и ш в и л и  задумчиво, не мигая, глядит в дергающееся лицо Мадрыкина.

Э м а р. Вспомните, господа, вчера мы смотрели типичную немецкую ферму…

М а д р ы к и н. Можно здесь купить такую?

Э м а р. А почему бы нет! Правда, подобное имение стоит недешево…

М а д р ы к и н. Куплю!

Т о м к и н. Присмотри заранее.

М а д р ы к и н. Смеешься?.. Жизнью клянусь, куплю такую ферму. Мотался по всяким клубам да санаториям, физкультурник… Руки в стороны, ноги врозь. Для земли мои руки! Куплю! Хайль!

Э м а р. Если хотите, могу вам помочь. Поездим, посмотрим.

М а д р ы к и н. Спасибо. Куплю.

Э м а р (к Татишвили). Господин военный инженер второго ранга, а как у вас в Грузии? Я там не бывал.

Т а т и ш в и л и. Я всегда жил в Тбилиси, дорогой мой, свиноводством не занимался.

М а д р ы к и н. Еще бы: князь.

Т а т и ш в и л и. Да, я — князь. И в моем танковом полку свиней тоже не было. Имей в виду, я вспыльчивый!

Б е с а в к и н. Братва, хиляет красная карта. Чем твое сердце успокоится?.. Девочки, еще девочки… Ребята, мы имеем дело с будущим обладателем гарема! Уж не станешь ли ты аравийским шейхом?!

В е р е ж н и к о в. Князь, ты с этим типом, с Мадрыкиным, поосторожней.

Служебный кабинет Анберга в школе. А н б е р г  и  Э м а р.

А н б е р г. Мы — исследователи, Эмар. И эта тихая обитель — психологическая лаборатория… Вносите нервозность, разрушайте дружеские симпатии. Дайте им возможность пить, драться, завязывать знакомства с женщинами легкого поведения. Пусть они все ненавидят, всего страшатся. А мы — арбитры, вежливые, справедливые, внимательные…

Э м а р. Слушаюсь.

А н б е р г. Вы отправили тех шестерых, кого мы решили не допускать к присяге?

Э м а р. Один еще здесь. Просит разрешения поговорить лично с вами.

А н б е р г. Что за вольности? Отправьте.

Э м а р. Слушаюсь. (Снимает телефонную трубку.) Отправьте этого шестого. Распоряжение шефа.

А н б е р г. Записи есть?

Э м а р. Да.

А н б е р г (взглянул на часы). Давайте.

Эмар включает магнитофон. Шум, топот, голоса. Затем, как бы сквозь основную сцену, мы видим двоих — Ф р о л о в а  и  Р а д е е в а. Как два брата: стройные, худощавые, только Радеев — темноволосый, а Фролов — блондин.

Ф р о л о в. Я за тебя под огонь «мессеров» лез.

Р а д е е в. Спас ты меня! Во, по гроб спасибо! А теперь что? В крематорий лагерный? Серый пепел и зола… А я еще картошки хочу, картошки! Лучше жить, чем валяться пеплом.

Шум, громкий разговор — конец записи.

А н б е р г. Кто эти двое?

Э м а р. Из группы «Люфт». Фролов и Радеев. Летчики одного полка, вместе попали в плен. Клички: Ведущий и Ведомый.

А н б е р г. Особо займитесь. Дальше.

Эмар включает магнитофон. Песенка, свист. Хохот. Анберг морщится.

Голоса — и мы видим разговаривающих, М и р о н е ц к о г о, долговязого верзилу, и  Т о м к и н а.

М и р о н е ц к и й. Ну, женщина!.. Европейская. Ты понимаешь? Глаза, бедра. Ты думаешь, она ходит? Танцует!

Т о м к и н. Стыдился бы, Миронецкий.

М и р о н е ц к и й (с подделкой под ребяческий тон). Мамочка, я уже все знаю, ведь мы уже проходили опыление!

Т о м к и н. Гляди, подхватишь…

М и р о н е ц к и й. У немцев отличная медицина.

А н б е р г (после того, как Эмар выключил магнитофон). Кто он, этот поклонник нашей медицины, установили?

Э м а р. Да. Увы, в медчасти.

Входит  Т у р о в е р ц е в.

Т у р о в е р ц е в. Извините, экстренное дело… Лифанов… гм… последний из шестерых, не допущенных к присяге, бьется в истерике. Умоляет допустить к вам. Если бы вы уделили две-три минуты.

А н б е р г. Давайте!

Т у р о в е р ц е в  уходит. Входит  Л и ф а н о в. В страхе застыло его грубое, тяжелое лицо со скошенным подбородком.

В двух словах — ваше прошлое?..

Л и ф а н о в (быстро). До войны работал директором леспромхоза в Вологодской области. Семейный. Старший лейтенант. Оставьте меня здесь! Лагерь — это смерть…

А н б е р г. Вздор. Вы только затем и просили встречи со мной?

Л и ф а н о в. Я буду вам полезен… Если можно, я сказал бы вам наедине.

А н б е р г. Инженер-капитан Эмар — мой первый помощник, у меня нет от него секретов.

Л и ф а н о в. Откровенно… Решил было воспользоваться… С вашей помощью — через фронт и — домой. Пока война. Леса большие. Но если вы меня обратно в лагерь, на смерть…

А н б е р г. Короче.

Л и ф а н о в. Я получил задание…

А н б е р г. Где? От кого? Когда? Садитесь, пишите.

Лифанов сел, пишет. Кончил писать.

Ну, ступайте.

Л и ф а н о в  уходит.

Э м а р. Вполне возможно, что это — примитивная ложь.

А н б е р г. А если верить его версии? Он заслан не один. Так пускай он поищет здесь своих сообщников. Свяжитесь с лагерем. Попросите, чтобы этого комиссара Воронина, если такой действительно существует, переправили сюда, в гестапо. Удобнее для очных ставок.

Э м а р. Слушаюсь. Кто здесь, в школе, будет поддерживать контакт с этим Лифановым?

А н б е р г. Дорм. Эрих Дорм. И вообще лично вам не следует встречаться с осведомителями. Приручили — и сразу передавайте Дорму. (Задумался.) Если это так, кто же второй и третий?

Свет гаснет. И потом за сценой — веселый шум школы. Крики, смех детей, топот.

Э м а р. Мы с вами — в типичной немецкой школе. Идеальный порядок, свет, уют, отличное преподавание. (Подзывает молодую учительницу.) Сделайте любезность…

А н н а. Четвертый класс «Б». Анна Зеехолен.

Э м а р. Это — наши русские друзья по оружию.

А н н а (бледное, усталое лицо, большие серые глаза, в сердитом удивлении приподнятые брови). Я вас слушаю.

Э м а р. Скажите, война не отразилась на успеваемости ваших учащихся?

А н н а. Все учатся превосходно. Дети великого фюрера так же, как их отцы и матери, сознают свой долг.

В е р е ж н и к о в (слушает Анну и подмечает несоответствие между выспренними словами ее ответа и печальным, одеревеневшим лицом). Спасибо, хорошо объяснили, фрау Зеехолен.

М а д р ы к и н (возвращается из класса). Белые парты… культурка.

Э м а р. Здесь учатся дети великого фюрера, будущие хозяева планеты Земля… Выводы каждый из вас сделает сам. Сравните, взвесьте и оцените. Это поможет осмыслить дорогу, по которой вам идти.

Все молчат. Перемена света.

Внимание! Становись! Три шага вперед, шагом марш! Смирно! Равнение направо!

Входит  А н б е р г.

Налево! К присяге, шагом марш!

Выстрел. Один из идущих к присяге, Прошкин, падает.

П р о ш к и н. Предателем быть не хочу. Прости, Родина!

В е р е ж н и к о в (встречается глазами с Татишвили, тихо). Поспешил, бедняга… Это можно в последний момент, как последнюю пулю…

Татишвили опускает глава.

М а д р ы к и н (подошел, вздохнул). Прошкин… землячок…

В е р е ж н и к о в. Размазня.

Э м а р. Естественный ход событий, друзья!

В е р е ж н и к о в. Искренне работать или же искренне умереть.

Э м а р. Попрошу к присяге!

Спортивная площадка под открытым небом. Б е с а в к и н («Рецидивист») идет с ножом на  В е р е ж н и к о в а. Короткая схватка. Нож отлетает в сторону. Вережников и Бесавкин катаются по земле, рыча и чертыхаясь. Вережников одолевает Бесавкина.

Б е с а в к и н (с ненавистью хрипит). Врешь, не возьмешь… фашистская шкура… гитлеровский холуй… Э-эх! (Ловко рванулся, и Вережников уже под ним.) Бочка, чистый вираж…

Подбегает  М а д р ы к и н.

М а д р ы к и н. Слабак, был наверху — и чесал нос… В драке не задумываются! (Отбегает.)

Б е с а в к и н. Ты мне руку едва не сломал. Стараешься?

В е р е ж н и к о в. Скажи-ка, почему ты обозвал меня гитлеровским холуем, фашистской шкурой?… Здесь это как-то не звучит…

Б е с а в к и н. Привычка… с фронта…

В е р е ж н и к о в. «Большевистская шкура» — вот это было бы здесь понятно…

Б е с а в к и н. Браток, и ты же таскал советскую форму… Привычка!

В е р е ж н и к о в. «Бочка», «чистый вираж». Где привык?

Б е с а в к и н (испуганно). Валяй, гребись мимо… гражданин следователь…

В е р е ж н и к о в. Ты — летчик-истребитель.

Б е с а в к и н (взял себя в руки). Гадай, гадай! Твои карты врут. А вот мои… (Выхватил из кармана колоду карт.) Сними! Сними, говорю! Я всю твою судьбу лучше самых хитрых анкет выложу!

В е р е ж н и к о в. Что ж, давай. (Снимает карты.)

Б е с а в к и н (присел на корточки, разбрасывает карты на земле). Мы же с тобой из одного лагеря — Мамельбурга?.. Земляки, можно сказать, а ты на меня следствие наводишь, готов статью пришить! Это не по-людски, браток… Эх, карта пошла тебе — золотом, алмазом высыпала! Зверская удача в казенном доме… любовь для сердца… Ты откуда, из каких мест?

В е р е ж н и к о в. Сибиряк, из Красноярска. А ты?

Б е с а в к и н. Москвич. Столичный кот. Люблю сливочки! Трижды сидел, дважды бежал. Бывал и я в Сибири… (Поет.)

Гляди, гляди, опасайся трефового короля!

В е р е ж н и к о в. А ты — какой?

Б е с а в к и н. Я — бубновый! Где ты воевал?

В е р е ж н и к о в. На Северо-Западном. А ты?

Б е с а в к и н. Моя война — сплошной убыток. Случайно забрили, случайно в плен угодил…

В е р е ж н и к о в. И сюда попал случайно?

Б е с а в к и н. Опять следствие ведешь? Ах черт, рука болит… Твоя работа.

В е р е ж н и к о в. Извини.

Б е с а в к и н. Ты помял меня… А в кармане… (Осторожно вынимает, разворачивает бумажку, показывает фотографию.) Нет, не измял…

В е р е ж н и к о в. Твоя девчонка?

Б е с а в к и н. Жена! Алена… на лыжной прогулке… Зырни, какая была надпись… «Береги меня, вернись». Вот берегу, стараюсь. А ты допрос учиняешь…

В е р е ж н и к о в. И жена твоя тем же самым промышляет?

Б е с а в к и н. Ну-ну! «Тем же самым»… Слушай, ты, фраер, мою супругу… Ты — хам, да?! Или ты честному уголовнику хотел политику пришить? Молчите, карты!.. (Собирает их.) Стучи, фраер, стучи начальничкам, заслуга будет…

В е р е ж н и к о в. Я таких заслуг не ищу.

Б е с а в к и н. Ах, чего же ты ищешь в прогоревших углях? Не найти тебе, друг, уж ответа… Пока!

В е р е ж н и к о в. Постой… Мотивчик этот я где-то слышал… Был у меня в лагере один знакомый, тоже недурно пел. Может, встречал? Воронин…

Б е с а в к и н (отступил, окинул Вережникова долгим, испытывающим взглядом). Воронин?..

В е р е ж н и к о в. Если встречал, то не помнишь ли, как его зовут?

Б е с а в к и н. Вроде бы — Иван Тимофеевич? Из Смоленска родом.

В е р е ж н и к о в. Точно!

Они настороженно оглянулись.

Так ты, значит, не без умысла картишки свои раскидывал? Я тоже присматривался…

Б е с а в к и н. Мое тебе наблюдение: среди ста пятидесяти гавриков есть и хорошие ребята. Подались сюда с одной задумкой — вырваться из плена. Хочешь, за неделю десяток завербую?!

В е р е ж н и к о в. Слушай, а ты не лихач?

Б е с а в к и н. За лихачество меня больше, чем начальство, Алена пилила! Вернуться бы… Пришел бы и сказал: «Вот теперь-то мы заживем!» Выдержал бы всю ее мораль, клянусь.

В е р е ж н и к о в (наклонился, поднял камешек, перекатывает его на ладони). Жена… Интересно, как это — жена?..

Б е с а в к и н. Малыш, жена — это чудо, твое законное.

В е р е ж н и к о в. Ладно, будь! Наши делишки мы еще обмозгуем…

Б е с а в к и н. Подожди, никого же нет… Еще два слова. Ты где вкалывал до войны?

В е р е ж н и к о в. Окончил институт, проработал два года на заводе — весной сорок первого избрали секретарем райкома комсомола… Где ты воевал?

Б е с а в к и н. Сбили в районе Орши. Командир эскадрильи, капитан. А ты?

В е р е ж н и к о в. Артиллерист-зенитчик, лейтенант. (Хотел было бросить камешек, но вдруг улыбнулся, показал Бесавкину, подкинул на ладони.) Вот, камешек сберегу. Белый, приметный.

Б е с а в к и н. Зачем?

В е р е ж н и к о в. Символ. Первая встреча с человеком в животном царстве.

Б е с а в к и н. Смешной ты, малыш. Здравствуй!

В е р е ж н и к о в. Здорово! Кореш!

Б е с а в к и н  уходит.

Проходит  д е н щ и к  Анберга, пожилой солдат; он идет, переваливаясь, и так двигает плечами, будто тесто месит. Разъяренный, идет  Т а т и ш в и л и.

Т а т и ш в и л и (с откровенной тоской). Почему я не обуглился в танке? Бороться с каким-то бандитом… От него разит, как от свиньи!

В е р е ж н и к о в. Кто?

Т а т и ш в и л и. Мадрыкин… Почему я не обуглился в танке?!

В е р е ж н и к о в. Еще не все потеряно, князь.

Т а т и ш в и л и (недоверчиво сузил глава). Не доходит.

В е р е ж н и к о в. Хочешь остаться человеком?

Т а т и ш в и л и. Ты — бог? Ты — волшебник? Или ты, извини меня, — провокатор?! (Резко отскакивает, уходит от Вережникова.)

Подходит  Т о м к и н.

Т о м к и н. Чего это так вскипел князь?

В е р е ж н и к о в (улыбается). Пойди спроси у него.

Т о м к и н. Веселей надо жить. Я сейчас самого большого начальника разыграл.

В е р е ж н и к о в. Кого?

Т о м к и н. Денщика полковника Анберга! Идет через двор к центральному подъезду, переваливается, плечами ворочает… А я подошел да по-мордовски ему несколько слов! Как вылупил глаза…

В е р е ж н и к о в. А настучит начальству?

Т о м к и н. И немцы любят веселых людей! (Уходит.)

В е р е ж н и к о в (смотрит вслед Томкину). А может, он — третий?

Входит  Л и ф а н о в.

Л и ф а н о в (тихо). Послушай, Вережников, огонька нету?

В е р е ж н и к о в. У меня есть кличка: Сверчинский. Вы — единственный, кто знает мою фамилию. Держите язык за зубами.

Л и ф а н о в. Я учту… Мне не с кем словом обмолвиться…

В е р е ж н и к о в. А почему, собственно, вы хотите говорить со мной, о чем?

Л и ф а н о в. Помнишь, в лагере в день памяти Ленина кто-то в бараке крикнул: «Всем встать!» Мне показалось, что скомандовал ты…

В е р е ж н и к о в. Бред.

Л и ф а н о в. А потом все запели «Интернационал»… И ты по этому поводу очень хорошо выразился: «Хоть на минуту почувствовать себя человеком». Вот я теперь к тебе и адресуюсь.

В е р е ж н и к о в. Там, в лагере, я маскировался. А здесь я наконец могу быть самим собой. Сейчас — урок шифровки. Хочу сосредоточиться.

Л и ф а н о в. Извини… Слушай, не помнишь ли ты по лагерю одного товарища из Смоленска?

В е р е ж н и к о в. Какого товарища?

Л и ф а н о в. Воронина.

Лифанов стоит близко. И лицо его — грубое со скошенным, «кувшинным» подбородком, когда-то властное, а теперь жалкое, мятое лицо — вызывает у Вережникова сострадание. А самое главное, он, Лифанов, говорит о Воронине!

В е р е ж н и к о в (радостно). Воронина?

Л и ф а н о в. Помнишь, да? Мировой мужик… (Захлебываясь от нетерпения — Вережников уже почти в его руках.) «Давай, говорит, связывайся там с Вережниковым»…

В е р е ж н и к о в (растерялся от неожиданного, настораживающего открытия). Постой, постой… так-таки и… Смотри-ка, чего тебе этот Воронин наговорил! А кто он такой?

Л и ф а н о в. Брось дурака валять…

В е р е ж н и к о в (пожимает плечами). Воронина?.. Я такого в лагере не встречал, нет. Откуда ж он знает меня?

Л и ф а н о в. Пойми ты!..

В е р е ж н и к о в. Чего понимать-то? Сам путает, а я — понимай! Может, не все дома?..

Л и ф а н о в. Молодец… бдительный…

В е р е ж н и к о в. Вы в детстве вшами не торговали?

Л и ф а н о в. Чем?! Вшами?

В е р е ж н и к о в (колюче улыбается). Ага, вошками… Когда я учился в школе, был у нас такой порядок: если у ученика замечали какую-нибудь нечистоплотность, его на три дня освобождали от занятий, чтобы успел хорошенько помыться… Так вот, охотники погулять покупали себе вшей и сажали за рубашку. Был у нас в классе один «коммерсант». Содержал в голове своей целый племрассадник. И торговал. Двадцать пять копеек за штуку. А на выручку покупал пирожки! Вы пирожки любите? (Уходит.)

Л и ф а н о в, растерянный, мрачный, медленно покидает двор.

Появляется  Р а д е е в. Определенно не случайно навстречу ему — Э м а р.

Р а д е е в. Здравия желаю, господин инженер-капитан.

Э м а р. Приветствую вас, Сережа… Сережа… разрешите, я буду вас так звать?

Р а д е е в. Зовите. Я еще молодой.

Э м а р. Да, вы правы, Сережа, — лучше жить, чем валяться пеплом.

Радеев удивленно, со страхом слушает, узнавая свои слова.

А может быть, вы хотите вернуться и лагерь?

Р а д е е в (панически). С какой стати?.. Господин инженер-капитан… Чем я провинился?!

Э м а р. Шутка, Сережа, дружеская. Славно мы с вами беседуем?

Р а д е е в. Вам со мной неинтересно. Я только семилетку окончил.

Э м а р. Я познакомлю вас со своим доверенным человеком из русских. Зайдите ко мне завтра, в шесть вечера. Ах, у вас нет часов. Будут! Швейцарские.

Р а д е е в. Я не заслужил…

Э м а р. Аванс! (Смеется и, смеясь, прощается с Радеевым.) Жду. Точно в шесть. Аванс, дружище!

Кабинет начальника местного гестапо.

Г р е т а (молоденькая, наглая). Бутылка вина, закуски, сигареты… И — я. Господин Хаммфельд, счет точный, ни одного лишнего пфеннига.

Х а м м ф е л ь д (седой, плотный, по-крестьянски простое лице). Ну, за себя ты, по-моему, слишком много насчитала.

Г р е т а. Грета разоряет кассу гестапо! Тогда введите твердые ставки, чтоб я знала, за что работаю.

Х а м м ф е л ь д. Вот я тебя ремнем, паршивка, по голому месту.

Г р е т а (заигрывает с Хаммфельдом). Я готова к экзекуции…

Х а м м ф е л ь д. Перестань. Это на меня не действует.

Г р е т а. Совершенно бесплатно, господин Хаммфельд, Для вас я вспомню, что и я — патриотка. Кроме шуток, не скупитесь, Хаммфельд. Грета тоже кое-что делает для великой Германии.

Х а м м ф е л ь д. До новых встреч, милашка.

Г р е т а. Хайль!

Входит  А н б е р г.  Г р е т а  уходит.

А н б е р г. Если не ошибаюсь, Грета?

Х а м м ф е л ь д. Она.

А н б е р г. С моими?

Х а м м ф е л ь д. С твоими. Но они уже немножко и мои.

А н б е р г (улыбкой прикрывая недовольство). Не напрашивайся в родство, Генрих, оно не столь уж симпатично. Слушал запись?

Х а м м ф е л ь д. Да, вот послушай! (Включает магнитофон.)

Музыка. За столиком в фойе кинотеатра — В е р е ж н и к о в,  Т о м к и н,  Э м а р. Появляется  Г р е т а.

Г р е т а. В этом кинотеатре показывают самые скучные фильмы. Но зато здесь пою я! А вы — не скучные?

В е р е ж н и к о в. Как видите, пьем воду.

Г р е т а. Трое — и ни одной женщины!.. А говорят: война и кризис на мужчин.

Т о м к и н. Красивая пичуга.

Г р е т а. Меня уже ищет наш крокодил-маэстро! Иду, иду!

Э м а р. Как тебя зовут?

Г р е т а. Грета. (Подвигается к Эмару.)

Э м а р. Нет, милая, я лысею, а тут вон какие молодцы!

Г р е т а (тут же «переключается», наваливается грудью на плечо Вережникова). Сегодня я буду петь для вас!

Любовь — катастрофа, любовь — молния…

Х а м м ф е л ь д (выключает магнитофон). Эта «молния» ничего не осветила… (Пыхтит, закуривая.) А в моей мусорной корзинке, Лео, кое-что накопилось… Вот, почитай. (Передает Анбергу папку с документами.) Здесь зафиксировано все, что твои мальчики делают за стенами монастыря. Кое-что записано на пленку. Особенно интересен один роман.

А н б е р г. Роман?

Х а м м ф е л ь д. Да.

Анберг нетерпеливо подался вперед.

Тебя, я вижу, еще волнуют романы… Так вот, один из твоих, Сверчинский, на экскурсии, в школе, познакомился с молоденькой учительницей Анной Зеехолен. Раз-другой случайно встретились… Но Зеехолен, сам понимаешь… нельзя: русский! А потом все-таки не смогла пройти мимо. Уже потянуло, сам понимаешь! И тогда мы на всякий случай поставили в ее квартирке аппаратуру. Хочешь послушать, Лео? (Включает магнитофон.)

Стук двери, шаги. Голоса  А н н ы  и  В е р е ж н и к о в а. Как бы сквозь основную сцену мы видим — они вошли в комнату.

А н н а. Ты первый мужчина в этой комнате. Я здесь родилась.

В е р е ж н и к о в. Да? (С искренним волнением и любопытством оглядывается.)

А н н а. Может быть, правда, что немки сентиментальны? Скажи мне, пожалуйста, словами, почему ты меня любишь?

В е р е ж н и к о в. Вот сейчас мне просто не верится, что все это на самом деле, что я держу твои руки…

А н н а. Ты это понимаешь, за что ты полюбил меня, что нас роднит?

В е р е ж н и к о в. Может быть, одинокость?.. Когда я повстречал тебя в школе и потом… Ты всюду была одинокой — даже среди толпы учеников… И потом, ты красивая, правда.

А н н а. Я впервые хочу, очень хочу, чтоб это было так. Как хорошо, что я красивая!

В е р е ж н и к о в. Да, хорошо.

Хаммфельд выключает магнитофон.

Х а м м ф е л ь д. Дальше — не для нашего возраста, Лео. Тебе еще не открутили голову твои русские мальчики?

А н б е р г. Советский лидер недавно выразился в том смысле, что один шпион может иногда сделать больше, чем дивизия или даже корпус… Таким образом, в моей тихой обители готовится сто пятьдесят дивизий! Стоит потрудиться, Генрих!

Х а м м ф е л ь д. Дай мне Сверчинского сюда, в гестапо, на недельку…

А н б е р г. И роман этот продолжается?

Х а м м ф е л ь д. Да. Вот взгляни, папаша, на свою невестку! (Передает Анбергу фотографию Анны и снова включает магнитофон.)

Голоса. Снова мы видим  А н н у  и  В е р е ж н и к о в а  в комнате Анны.

А н н а. Век небывалого артистизма. Массовое притворство… Здесь у нас ложь давно уже стала религией. Я привыкла и лгу сама, даже не замечая этого. Мы лжем толпами на многотысячных сборищах. Лжем в кругу друзей. Даже в супружеских постелях у нас боятся проронить хотя бы одно слово против общепринятой лжи.

В е р е ж н и к о в. Извини, от политики меня почему-то клонит в сон.

А н н а. Но ты собираешься воевать против собственной родины! Разве это — не политика?

В е р е ж н и к о в. Не хочешь ли ты сделать из меня коммуниста?

А н н а. Коммуниста? Нет. Я хочу освободить твою душу от фанатизма ненависти. Ты инженер. В Швеции ты найдешь работу. Я буду преподавать, я знаю шведский язык. Бежим, в этом — спасение. Я хитрая, о, ты еще не знаешь, какая я хитрая! Я все организую очень ловко, достану документы…

В е р е ж н и к о в. Нет, Анна, нет.

А н н а. Я не хочу тебя потерять! Ах, жаль, я не верю в бога. Кто мне поможет уговорить тебя?..

В е р е ж н и к о в. Если ты не веришь в бога, во что же ты веришь?

А н н а. Только в себя. Истинно лишь то, что я существую, все остальное ничего не значит.

В е р е ж н и к о в. И я — тоже?

А н н а. Ты — это я, самое главное мое я.

В е р е ж н и к о в. Мне иногда хочется так поглупеть, чтобы ничего-ничего не соображать!

А н н а. И глупей, пожалуйста. Умные в наше время почти неизбежно подлецы; все, все понимают и прислуживают, приспосабливаются. Уж лучше быть глупым, так хотя бы честней.

В е р е ж н и к о в (целует Анну). Молчи.

А н н а. Диктатор. Ты зажимаешь мне рот… Ах, я догадалась, почему я сегодня так много болтаю! Я страшно голодна.

В е р е ж н и к о в. Сейчас ты станешь доброй и молчаливой.

А н н а. Отчего бы?

В е р е ж н и к о в. Иллюзия, цирк…

А н н а. Хлеб! Сгущенное молоко! Браво! У меня есть рыбная паста и макароны, завтрашние. Будет княжеский ужин. Открой коробку.

В е р е ж н и к о в. Где ты раздобыла такие ножки?

А н н а. Пусти… На сковородке горит маргарин…

В е р е ж н и к о в. Пусть все сгорит…

Хаммфельд выключает магнитофон.

А н б е р г. Как ты думаешь, Генрих, он ее так же любит?

Х а м м ф е л ь д. Любит. Я отлично изучил этот скоротечный роман. Дай мне Сверчинского сюда, в гестапо, ну хоть на два часа!

А н б е р г. Спасибо, Генрих, мы постараемся разобраться сами! Мы всех, всех выворачиваем наизнанку.

Перемена света. Выстрелы. Появляется  В е р е ж н и к о в, вслед за ним  Б е с а в к и н.

Б е с а в к и н. Всех обскакал! Пока остальные трюхают, поговорим в нормальной, человеческой обстановке.

В е р е ж н и к о в (улыбаясь, озирается). Аппаратуру для подслушивания в придорожных кюветах еще не ставят?..

Б е с а в к и н (вглядываясь в лицо Вережникова). Что-то ты в последние дни в каком-то задрыпе, а? (Смахнул со лба пот.) В двух словах — самое главное. Быстро.

В е р е ж н и к о в. Меня беспокоит Лифанов. Тебе не приходило в голову?.. Вначале в числе шестерых не допущен к присяге, а теперь вдруг опять с нами!.. И не упускает возможности «общнуться» со мной… под самыми неожиданными предлогами… В первый раз я его отшил… А вдруг он в самом деле наш третий?

Б е с а в к и н. Да, Лифанов — большая загадка! Что еще?

В е р е ж н и к о в. Меня беспокоит Радеев…

Б е с а в к и н. А что-нибудь членораздельное?

В е р е ж н и к о в. Пошловатый красавчик. Зачем ты втягиваешь его?

Б е с а в к и н. Ты же втянул Фролова! А Радеев его друг. Из одного полка. Фролов в воздушном бою спас Радеева. Считай, братья.

В е р е ж н и к о в. Как бы мне не пришлось спасать тебя…

Б е с а в к и н (напористо). Слушай, еще один кореш. Крылович. Твой тезка. Авиационный инженер. Оказывается, он начал здесь по собственной инициативе работать одновременно с нами! И тоже обрастает «активом»…

В е р е ж н и к о в. Ваня, я против массового призыва и знакомств.

Б е с а в к и н. Смотри, он и здесь аккуратный и безупречный…

В е р е ж н и к о в. Нет, Ванюша, не удается… Кажется, я свалял дурака… И очень крупно…

Б е с а в к и н (встревоженно). Что?

В е р е ж н и к о в. Анна Зеехолен, учительница… Помнишь, огромные серые глаза?

Б е с а в к и н. Да, да помню.

В е р е ж н и к о в. Поначалу казалось, что мне ее подсунули. И я, как говорится, пошел на вы. Проверяйте, подслушивайте, подсматривайте… Я буду целовать вашу гадюку и кричать «Хайль Гитлер!». Нет, все вышло совсем иначе…

Б е с а в к и н. Ну?

В е р е ж н и к о в. Встретились раз, другой — и я понял, что она — человек…

Б е с а в к и н. Сильно понял?

В е р е ж н и к о в. Всерьез, Ваня.

Б е с а в к и н. Да… Ты черешню любишь?

Вережников кивнул.

Я со своей Аленой познакомился под черешней. Ага… Лежала под деревцом в Крыму и с нижних веток срывала губами ягоды. А я подошел, увидел… и уж больше не отходил!

В е р е ж н и к о в. Предлагает бежать. В Швецию. Обеспечит документы.

Б е с а в к и н. Рвани.

В е р е ж н и к о в. Может, еще и придется… Идиотское положение! Я не могу, не имею права сказать ей о себе. Она же — все откровенней, ближе…

Слышна стрельба пулемета.

Б е с а в к и н. Давай-ка разбежимся пока.

В е р е ж н и к о в. Анна честная, открытая душа… Я боюсь за нее.

Б е с а в к и н. Кажется, пришла моя очередь бояться за тебя! (Уходит.)

Появляется  Т а т и ш в и л и.

В е р е ж н и к о в. Как поживаешь, князь? Ты доволен, твоя душа спокойна?

Т а т и ш в и л и. Доволен! Я доволен порядками в нашей школе, доволен начальством, питанием, программой обучения, фильмами, я в восторге от всех своих товарищей, от тебя, я полюбил великую Германию, ее дороги, фермы, сортиры… что тебе еще надо?!

В е р е ж н и к о в. Ну, если ты так доволен…

Т а т и ш в и л и. Да, да, я всю свою сознательную жизнь мечтал сделаться немецким шпионом!

В е р е ж н и к о в. Я с тобой серьезно, князь.

Т а т и ш в и л и. Серьезно? О чем? Легче прикурить от самого солнца, чем перехитрить грузина! Ты отстанешь от меня в конце концов?..

В е р е ж н и к о в. Влеченье, род недуга.

Т а т и ш в и л и. Лезешь к Эмару со своим немецким языком и тут же ко мне… Едва не сломал руку товарищу на тренировке. Выслуживаешься!

В е р е ж н и к о в. А если это — камуфляж?..

Т а т и ш в и л и. Что ты от меня хочешь?

В е р е ж н и к о в. Как тебя зовут?

Т а т и ш в и л и. Арчил.

В е р е ж н и к о в. Мы с тобой еще встретимся в Тбилиси, Арчил.

Т а т и ш в и л и. Так называемый Татишвили пропал без вести. И ты никогда не встретишься с ним в Тбилиси! Пропал, пропал… Помнишь, один из наших застрелился в день присяги? Самый мудрый выход. Кажется, я последую за ним…

В е р е ж н и к о в. Ты не веришь, что нам простят?

Т а т и ш в и л и. Кто, кто будет нам прощать? Вот что меня волнует. Все пропало!

В е р е ж н и к о в. Здесь умеют запылить мозги.

Т а т и ш в и л и. Ты хочешь меня ободрить? Спасибо. Я уже не нуждаюсь… Мне нужна крепкая веревка.

В е р е ж н и к о в. Давай-ка мы лучше сплетем веревку для наших «шефов»?

Т а т и ш в и л и. Мы? Кто это — мы?

В е р е ж н и к о в. Ты. Я.

Т а т и ш в и л и (с горечью, насмешливо). Дорогой, ты ведешь себя так, будто представляешь какую-то силу!

В е р е ж н и к о в. Знаешь, ты не ошибся. И очень большую! Родину, Арчил.

Т а т и ш в и л и. Ты что говоришь?!

В е р е ж н и к о в. Клянусь, это правда.

Т а т и ш в и л и (жгуче, с надеждой всматривается в лицо Вережникова). Я — твой брат навек! (Уходит.)

В е р е ж н и к о в (один, с улыбкой). Стало быть, и я теперь князь?.. (Наклонился, поднял камешек.) Камешек за камешком… Сдавленное в горле слово, ужас, надежда… Ты прав был, Воронин, комиссар. Если бы ты не послал, надо было бы догадаться и пойти! Когда я вернусь домой, я скажу про тебя… А если не поверят?! Чаще всего не верят те, кто сами лгут… Где же начинается ложь?

Появляется  м а т ь Вережникова.

М а т ь. Там, где страх.

В е р е ж н и к о в. Мама!

М а т ь. Ты в какой-то странной форме… Ты, Коля, был в партизанах?

В е р е ж н и к о в. Что-то в этом роде.

М а т ь. Почему ты опустил глаза? Ты был в плену?!

В е р е ж н и к о в. Я — на дне войны, на самом дне.

М а т ь. Где?

В е р е ж н и к о в. Но меня послали, мама.

М а т ь. Конечно! Иначе как же ты мог бы оказаться на дне? Можешь не рассказывать, если не хочешь.

Появляется  М а л и н о в ы й  п а р е н ь.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Воспитали сыночка! Знаете, кто теперь на его месте? Я.

В е р е ж н и к о в. Один ли ты?

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Конечно, и еще ребята.

В е р е ж н и к о в. Вот ребята тебя и прогонят.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Дудочки. Это ты всего два месяца ходил в секретарях. А меня и повыше передвинут. Расту.

В е р е ж н и к о в. Мама, главное, что я хочу тебе сказать… Мне могут не поверить. Но ты… даже если ты услышишь обо мне самое страшное…

М а т ь. Да, да, Коля, не беспокойся. Сын Вережникова не может быть подлецом.

В е р е ж н и к о в. Что сказал бы мне отец?

М а т ь. Я никогда не привыкну к мысли, что его нет…

В е р е ж н и к о в. Как это могло случиться, мама?

М а т ь. Ты поменьше думай об этом, не размагничивайся. Колюня, пожалуйста, не морщи лоб, у тебя просторный отцовский лоб.

В е р е ж н и к о в. Я так до сих пор и не могу понять…

М а т ь. Нет-нет, твой новый костюм я не понесу в скупку. Я не голодаю, я работаю на заводе сверловщицей. Ты за меня не бойся, проживу.

В е р е ж н и к о в. Может быть, когда-нибудь к тебе придет человек по фамилии Воронин, Иван Тимофеевич…

М а т ь. Я тебя жду, мальчик. Береги меня, вернись.

В е р е ж н и к о в. Вот берегу, стараюсь. Камешек за камешком… Камешек за камешком…

З а н а в е с

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Во дворе школы появляется  г р у п п а  р о й т е н ф у р т ц е в, с ними  Т у р о в е р ц е в.

Т у р о в е р ц е в. Вы, конечно, видели фильмы о шпионах? Так вот они, эти фильмы, — великое учебное пособие. Делайте все не так, как в фильмах, а наоборот, — и вы будете в полнейшей безопасности… Метод, почерк, друзья мои, вырабатывается годами, практикой. Что?

Г о л о с. Практикой!

Т у р о в е р ц е в. Сейчас я богатый человек: я могу купить многоэтажный дом, могу купить самолет. Когда вы вскрываете сейф с секретными документами, это все равно как если бы вы вскрывали сейф с золотом для себя! Инструктор и я не очень довольны сегодняшним днем. Инструменты были изготовлены вами не точно. Правда, я бы отметил довольно неплохое владение фотоаппаратом и микропленкой. Учтите, разведчик — это прежде всего техник и фотограф.

Б е с а в к и н. Вы учите нас на каких-то допотопных сейфах.

Т у р о в е р ц е в. Что? Почему допотопных? Такие сейфы стоят в нашей канцелярии и отлично служат!

Б е с а в к и н. Балалаечку бы вашу послушать, господин Туроверцев.

Т у р о в е р ц е в. Что?

Б е с а в к и н. Балалаечку!..

Т у р о в е р ц е в. Можно, уроки закончены. Вольно. Балалайка или газеты? От перестановки мест слагаемых сумма не меняется… Что? Давал концерты в Бухаресте, в Вене. Русский номер… Парадокс!.. То, что казалось в нашей семье чем-то предосудительным… нонсенс! — балалайка… (Тоскливо дернул щекой.) Сыны человеческие — просто суета. Если положить их на весы, все вместе они легче пустоты…

М а д р ы к и н. Философ!

Т у р о в е р ц е в. Это, милый, мудрость веков… Гм… Так пойдемте. Вон туда, в тенек.

Т у р о в е р ц е в  и  к у р с а н т ы  уходят.

Ф р о л о в. Эй, постой, Сережка…

Р а д е е в. Слушаю тебя. (Он стоит, выставив подбородок и скрестив руки на груди.)

Ф р о л о в. Чудной ты какой-то стал. Перед зеркалом в умывальной головой вертишь. Влюбился, что ль?

Р а д е е в. Повернись, пожалуйста… Вот так… Затылок, подбородок… А у меня? Есть что-нибудь арийское?

Ф р о л о в. Чудик! Сколько на твоих, швейцарских?

Р а д е е в. Ты о часах не трепись. Глазастый, увидел.

Ф р о л о в. Ты бывал у Эмара. Даром часы не дают…

Р а д е е в. Какого черта за мной следишь?!

Ф р о л о в. Вчера было двадцать седьмое июля. Хотелось посидеть вместе. А ты исчез.

Р а д е е в (смущенно). Прости… Значит, год уже лежали б мои обгорелые кости… Как он, тот «мессер», пристроился мне в хвост. Эх, жизнь развернулась на сто восемьдесят градусов… Никогда не видать нам своего полка.

Ф р о л о в. А уговор?

Р а д е е в. Детские мечты! Такие глупенькие там, дома?.. Здрасте, мы — немецкие шпионы, но только понарошку, а на самом деле — патриоты… Смешно! Девять граммов свинца — и все.

Ф р о л о в. Будешь предавать, отстукивать морзянку, пока не схватят за руку?..

Р а д е е в. Это еще вопрос!

Ф р о л о в. Поймают! Отсюда полетишь ты, но полечу и я… и еще кое-кто…

Р а д е е в. Знаю… Да вот всех ли выпустят отсюда — тоже еще не известно.

Ф р о л о в. Ты — такая дешевка?.. Что ж, начинай с меня!

Р а д е е в. Если б не ты, я и не особенно задумывался б. Все равно… Возвращаться в лагерь прямо в крематорий тоже неинтересно. Жизнь пошла по новому кругу!

Ф р о л о в. Будь человеком. Еще не поздно, Сережка.

Р а д е е в. Поздно! Все мы — крысы в этой помойной яме. Все готовы сожрать друг друга. Так пускай не меня, а я!

Ф р о л о в. Сережа!

Р а д е е в. Я! Я!

Ф р о л о в. Сережка!

Уходят. Входят  В е р е ж н и к о в  и  К р ы л о в и ч.

К р ы л о в и ч. Я втерся в доверие к радиошефу. Иногда удается поймать Москву. Сводки Совинформбюро.

В е р е ж н и к о в. Запоминай. И передавай ребятам.

К р ы л о в и ч. Что ж передавать? Немцы под Сталинградом.

В е р е ж н и к о в. Все равно передавай. Пускай от нас знают все как есть.

Появляется  П о л о з о в. Беловолосый, квадратный, с таинственно мрачной миной на курносом лице. Оглянулся, быстро прошел, вернулся. К р ы л о в и ч уходит.

П о л о з о в. Сверчинский, я от Рецидивиста…

В е р е ж н и к о в (холодно). Пошел к черту.

П о л о з о в. Будь спокоен, полная конспирация. Срочно зайди на спортивную площадку. Рецидивист хочет с тобой встретиться там… Эх, брат ты мой, завернули мы дело! (Встретив колючий взгляд Вережникова, прикрыл ладонью рот.) Все, молчок. Язык на крючок. (Уходит.)

И тут же появляется  Б е с а в к и н.

В е р е ж н и к о в. Явление второе… Зачем же ты посылал ко мне этого обормота?!

Б е с а в к и н. Думал, что сам не смогу. А дело неотложное.

В е р е ж н и к о в. Твой связной — просто гений конспирации!

Б е с а в к и н (нетерпеливо). Слушай Коля… Я только что повстречал Фролова. Фролов уже не ручается за Сережку Радеева.

В е р е ж н и к о в все с той же колючей улыбкой смотрит на друга.

(Взрывается.) Казнишь меня, да? Так рычи, бей в харю. Только не улыбайся!

В е р е ж н и к о в. Между прочим, нельзя ли ближе к теме?

Б е с а в к и н. Говорю тебе, Фролов — друг, брат! — уже не ручается за него. Мы уже дымимся, Коля.

В е р е ж н и к о в. Я не знаю, что придумал бы в таком случае не такой лопух, как я, а настоящий разведчик… Мне же приходит одна только идея: скорей бы унести отсюда ноги!

Б е с а в к и н. Фролов говорит, Радеев может продать нас каждую минуту.

В е р е ж н и к о в. Сын человеческий… Ладно, беру его на себя. Если еще успею.

Б е с а в к и н. А может, лучше я?

В е р е ж н и к о в. У тебя — Алена, жена. Чудо твое законное.

Б е с а в к и н. Я запомню это, Коля.

Городская квартира полковника Анберга. Появляется  Т о м к и н, голубоглазый «мордвин» — Э р и х  Д о р м, в скромном солдатском костюме.

Д о р м. Извините за опоздание.

А н б е р г. Разлагающее влияние среды?..

Д о р м. Если угодно, да.

А н б е р г. Садитесь, Эрих.

Д о р м. Я отравлен…

А н б е р г. Что-о?!

Д о р м. Я отравлен калорийной диетической пищей, которой кормят питомцев вашей школы, полковник. За неимением ничего острого, я иногда глотаю ножи. Извините, мне не терпится выпить. С вашего позволения, русской водки.

А н б е р г. Пожалуйста. Как говорится в одной из русских пьес, вкус грубый, но здоровый.

Д о р м. Вы меня эксплуатируете варварским способом… Я скоро превращусь в заурядную ищейку. Буду гавкать и зубами искать блох.

А н б е р г. Вы отлично провели отсев. Ах, как проницательно был забракован вами Лифанов! Но тайный комиссар, о котором сообщил Лифанов, этот Воронин, он же Садков, расстрелян в лагере за организацию массового побега.

Д о р м. Так что же, врал Лифанов или не врал?..

А н б е р г. Вот я и прошу вас заняться этим. Если здесь среди наших питомцев растворились советские агенты…

Д о р м. Эх, как хорошо было в Бразилии, Аргентине! В конце концов и в Африке я освоился настолько, что даже привык к чернокожим красоткам. Но здесь… Я — жалкий доносчик в доме, где живут сто пятьдесят преступников. Только в надежде на повышение в чине и крупное денежное поощрение!

А н б е р г. Хорошо, Эрих Дорм, я учту эту вашу горькую шутку. Нет, я, извините, пить не буду.

Д о р м. Здесь, в монастыре, вы приняли аскетический образ жизни?

А н б е р г. Весь мой аскетизм, Эрих, в банальном старческом геморрое.

Входит  Э м а р.

Э м а р. Как вы неразборчивы в гостях, полковник! Какой-то дикий мордвин пьет у вас водку…

Д о р м. Полковник Анберг, как истинный аристократ, демократичнее выскочки из мелких лавочников.

Э м а р. А не отправить ли вас в лагерь, Томкин?

А н б е р г. Эмар, что новенького в нашем монастыре?

Э м а р. Были тренировочные прыжки. Разбился Радеев. Сережа… У него не раскрылся парашют…

А н б е р г. Парашют исследовали?!

Э м а р. Да. Обычная техническая неисправность.

А н б е р г. Здесь не место для загадочных происшествий! Радеева убрали… Кто?!

Д о р м. Этот поганец Лифанов все-таки не лгал.

А н б е р г. Я не успокоюсь, пока не получу абсолютной ясности. Дорм, я прошу вас, пустите в дело всю свою изобретательность… (Эмару.) Может ли в этом случае чем-нибудь помочь Лифанов?

Э м а р. Лифанов подозревает только одного — Сверчинского.

А н б е р г. Сверчинского?.. Но можно ли принимать всерьез то, что докладывает Лифанов? Ведь ему во что бы то ни стало надо заподозрить кого-то как советских агентов. Иначе эта версия и его собственная персона оказываются под угрозой… Кому верить?

Э м а р. Господин полковник, в поведении Сверчинского меня настораживает то, что он как-то максимально хорош… Понимаете? Или это действительно так, или же…

Д о р м. Если возникает хотя бы малейшее подозрение, отдайте его в гестапо, Хаммфельду, отдайте, пока не поздно!

Э м а р. Тогда почему бы не отдать Хаммфельду сразу всех, всех сто пятьдесят?

Д о р м. Да, еще лучше — всех!

А н б е р г. Я бросил бы их собственными руками в газовую камеру, в печь… Отребье, сброд. И все-таки гестапо — нет… Это милое ведомство и так уж сует нос во все дела военной разведки.

Д о р м (почти кричит). Среди ваших питомцев я, Эрих Дорм, чувствую себя пай-мальчиком с чистыми ногтями!

А н б е р г (сурово). Эрих, надо красиво делать всякую работу. Даже если она очень грязная. Вы наблюдали пчел? Ах, как элегантно пчелка порхает над цветком! А в действительности? Косматое, деловитое насекомое, мудрый практик природы летит к цветам, иногда очень долго, спасаясь от птиц. Вот села. Запускает в цветок свой хоботок и пыхтит, пыхтит… Ее внутренности работают, как мощный насос. И сок цветов, нектар, проходит через котел, более сложный, чем паровая турбина. Пузатая, усталая, тяжелая, как бомбардировщик, пчела возвращается к улью… И разгружается там. Пыхтите, Эрих! Добывайте мед…

Летное поле, Б е с а в к и н  стоит, сдерживая стропы парашюта, машет рукой.

Б е с а в к и н. Сюда! Коля!

С тюком парашюта в руке появляется  В е р е ж н и к о в.

В е р е ж н и к о в. Эй, урка! (Садится.) Хозяева наши в переполохе… Вчера удостоился чести — был приглашен к шефу.

Б е с а в к и н. Как говорила моя бабушка: у счастливых и петух несется.

В е р е ж н и к о в. Анберг петлял вокруг гибели Радеева.

Б е с а в к и н. Подозревает! Или — на всякий случай?..

В е р е ж н и к о в. Я так и не понял. Во всю мощь я давал «дымовую завесу». Играл опустошенного типа… Иван, мы едва не сгорели… Ты это понимаешь?!

Б е с а в к и н. Малыш, не пускай пузыри.

В е р е ж н и к о в. Вчера Анберг сказал мне, что каждый агент стоит дивизии, а то и корпуса…

Б е с а в к и н. Смотри, какие мы ценные!

В е р е ж н и к о в. Если здесь готовится против нас сто пятьдесят дивизий… Все ли мы с тобой делаем, чтобы эти дивизии разгромить?

Б е с а в к и н. В нашем активе уже двенадцать парней.

В е р е ж н и к о в. А полетят отсюда около пятидесяти групп. Подберем ли мы для каждой группы своего парня? Вряд ли.

Б е с а в к и н. Групп сорок охватим!..

В е р е ж н и к о в. Но могут быть и срывы?.. Приземлились, а наши ребята в двух, трех, в десяти случаях не сумели выполнить свои задачи или погибли… Значит, дивизии Анберга пошли гулять по стране?

Б е с а в к и н. Этого нельзя допустить.

В е р е ж н и к о в. Вчера по пути от Анберга мне удалось на секунду заскочить в секретную часть канцелярии. Да, там стоят примерно такие же сейфы, как наши учебные.

Б е с а в к и н. Вот уже дело!

В е р е ж н и к о в. Я представил, в каком педантичном порядке покоятся за стальными стенками личные дела наших «однокашников»… фамилии, адреса, родственники, особые приметы, фотографии. Слюнки потекли!

Б е с а в к и н. Что ж, учат нас тут неплохо.

В е р е ж н и к о в. Тогда задача была бы решена до конца. Рискнем?

Б е с а в к и н. Малыш, я ходил на таран. (Осмотрелся, прислушался.) Ты убедил Анберга своей «дымовой завесой»?

В е р е ж н и к о в. Вроде бы убедил. У меня, понимаешь, биография, к сожалению, убедительная. Я никогда не говорил с тобой об этом. Фашисты облюбовали меня по очень печальному признаку — из-за моего отца.

Б е с а в к и н. Родного отца?

В е р е ж н и к о в (горестно кивнул головой). Вот я и заливал шефу, что мой отец был последовательным, убежденным врагом советского строя. И меня взрастил в таком же духе.

Б е с а в к и н. А по правде как?

В е р е ж н и к о в. Да ты что?!

Б е с а в к и н. Ничего такого. Должны же мы с тобой хоть друг о друге знать все до конца. Или — тайна?

В е р е ж н и к о в. Какая тайна! Для самого — вопрос. Мучительный. Неразрешимый. Ищу ответа. И не нахожу.

Б е с а в к и н (скрывая зарождающуюся тревогу). Выкладывай, малыш! Как-никак я эскадрилью воспитывал, отвечал на вопросы…

В е р е ж н и к о в. Меня сняли с работы…

Б е с а в к и н. Слушай, а если отец твой и на самом деле был врагом?.. Может, не зря его и шлепнули?

В е р е ж н и к о в. Мой отец?! Эх, ты… Знал бы ты его… Он был настоящим коммунистом. Старый большевик, подпольщик, герой гражданской войны! А друзья его — тоже… замечательные были люди…

Б е с а в к и н. Послушать бы тебя дома!

В е р е ж н и к о в. А почему бы мне и дома не говорить о том, что я думаю!..

Б е с а в к и н (схватил Вережникова). А ты сам, случаем, не сволочь?!

В е р е ж н и к о в. Мы узнали друг друга в деле…

Появляется  Д о р м.

Д о р м. Ого, вот где они сцепились? А ну, разойдитесь! Что не поделили?

В е р е ж н и к о в. То, что поделить невозможно.

Кабинет Анберга в школе. А н б е р г  и  В е р е ж н и к о в.

А н б е р г. Итак, Николай Николаевич, пришла пора покинуть этот монастырь… Группа — из трех человек. Вас выбросят на парашютах в районе Ярославля. Затем вы добираетесь до Урала. Документы и деньги позволят вам совершить путешествие без особых хлопот. Задание: разведка промышленных объектов Челябинска и системы противовоздушной обороны этого уральского центра. Я прошу вас согласиться.

В е р е ж н и к о в. Да.

А н б е р г. Благодарю вас, Николай Николаевич. Я надеюсь на ваше мужество… и благоразумие. Но за измену мы сумеем покарать. Учтите, в России много наших агентов. В самых различных сферах жизни. Нам будет известен каждый ваш шаг. Мы надеемся, от вас будет поступать в центр правдивая и ценная информация?

В е р е ж н и к о в. Буду стараться.

А н б е р г. Я верю вам.

В е р е ж н и к о в. Благодарю.

А н б е р г. Теперь подпишите вот это обязательство о сотрудничестве с германской военной разведкой. И поставьте оттиск пальцев. Необходимая формальность. В школе никто не долями знать, что вы улетаете.

В е р е ж н и к о в (исполнив то, что предложено Анбергом). Разрешите идти?

А н б е р г. Идите. Да хранит вас бог!

В е р е ж н и к о в  уходит. Темно.

Свет. В кабинете Анберга — Х а м м ф е л ь д.

Х а м м ф е л ь д. Вчера Сверчинский снова встречался с Анной Зеехолен.

А н б е р г. Запись есть?

Х а м м ф е л ь д. Дай мне его хотя бы на одни сутки! Ну, на один час!

А н б е р г. Ты слишком нетерпелив, Генрих. Запись есть?

Х а м м ф е л ь д. Мы не могли записать. Это было на улице. Но снимочки прекрасные.

Хаммфельд передает Анбергу снимки. Свет врезался на сцену. В этом пространстве, как бы на живой фотографии, — В е р е ж н и к о в  и  А н н а.

А н н а. Почему ты не пошел ко мне?

В е р е ж н и к о в. Мне все время кажется, что мы у тебя дома не одни.

А н н а. Там кто-то еще под кроватью?

В е р е ж н и к о в. Домовой. Как этого старого подонка называют в немецких сказках?

А н н а. Злой дух.

В е р е ж н и к о в. Ты загорела… (Целует плечи.)

А н н а. Будто в последний раз.

Вережников (с болью). Угадала.

А н н а. Что?!

В е р е ж н и к о в. В последний.

А н н а. Ты шутишь?

В е р е ж н и к о в. Мы расстаемся, Анна.

А н н а. Не может быть! (Обнимает, горячо целует Вережникова.) Милый, милый… Это невероятно…

В е р е ж н и к о в. Я буду помнить тебя.

А н н а. Ты уезжаешь на фронт?..

В е р е ж н и к о в. Я не могу тебе сказать. Прощай, Анна.

А н н а. И все, и все?! Боже… Как же ты вернешься ко мне?

В е р е ж н и к о в. Обычно говорят: через годы и расстояния, через моря и леса… Анна, все гораздо сложнее! Но даже если это будет сложнее в миллион раз, я сделаю все, чтобы вернуться к тебе.

Х а м м ф е л ь д. Снимочки прекрасные, но… немые!

А н б е р г. Очень много, может быть, все мы узнаем о Сверчинском уже завтра. Замысел таков… Сверчинский и двое его спутников направляются в советский тыл. В действительности же самолет будет кружить несколько часов. А потом выбросит их на парашютах у нас, над лесным массивом в районе Шенедорфа.

Х а м м ф е л ь д. О-о!

А н б е р г. Их схватят люди в красноармейской форме. Допрашивать будет наш, из русских, под видом капитана, работника советской контрразведки.

Х а м м ф е л ь д. Кого ты послал вместе со Сверчинским?

А н б е р г. Мне хотелось заодно проверить и Лифанова. А еще — один нейтральный, Крылович.

Х а м м ф е л ь д. Это неплохо задумано, Лео, но…

А н б е р г. Да, не совсем обычный способ и дорогой. Но парень стоит того. Он, мне кажется, таит в себе немалые возможности. Надо убедиться, до конца ли он наш.

Лесная поляна в предутреннем тумане. В е р е ж н и к о в  и его спутники, К р ы л о в и ч  и  Л и ф а н о в, только что приземлились. Они в советском офицерском обмундировании. Неуложенные парашюты колышутся белыми живыми холмиками. Тюки с радиостанцией, чемоданы, вещевые мешки.

Л и ф а н о в (патетически). Родная земля… (Склонился, целует землю.)

К р ы л о в и ч. Отсюда, из-под Ярославля, часа четыре — и Москва… Отец, мать, сестренка, друзья…

Вережников стоит, опустив голову.

Л и ф а н о в. Парашюты жечь будем или закопаем? Эй, Сверчинский!

В е р е ж н и к о в (как бы очнулся). Что? Ах, парашюты… (Раскрывает карту, смотрит на компас.) Село Полушкино — десять километров. (Сунул карту в полевую сумку, обменялся взглядом с Крыловичем.)

Л и ф а н о в. Я-то здесь и без компаса…

В е р е ж н и к о в. Мы сразу явимся в НКВД. Ты пойдешь с нами, Лифанов?

Л и ф а н о в. Провокация?!

В е р е ж н и к о в. Нет, давний расчет.

Л и ф а н о в. Вас тут же расстреляют… Если на то пошло, так уж — в леса!.. Под Вологду, ко мне… пересидим войну. (Замолчал под пристальным взглядом Вережникова. И понял в тот же момент, что совершил непоправимую ошибку, выдав истинное свое намерение.)

В е р е ж н и к о в. Кажется, я начинаю понимать: ты — обыкновенный шкурник. Или что-то похуже?.. Дорогой Лифанов, сдай-ка мне на всякий случай свой пистолет. А потом поговорим.

Л и ф а н о в. Что за глупости?.. (Он шарит рукой по кобуре, оглядывается на Крыловича.)

Крылович направляет на него дуло нагана.

К р ы л о в и ч. Для вашей же безопасности, Лифанов.

Лифанов вдруг срывается с места. Его настигает Крылович. Лифанов, сбитый с ног, растянулся на земле. Его связывают, лишают оружия.

Л и ф а н о в. Отпустите, снимите веревки… Вы еще пожалеете, мерзавцы!

К р ы л о в и ч (Вережникову). Пошли?

В е р е ж н и к о в. Подожди немножко, я разведаю дорогу. Гукну филином — отзовись. (Уходит.)

Л и ф а н о в. В вещмешке — сто тысяч, моя доля, возьми… Думаешь, он пошел разведывать дорогу? Он сам от нас драпанул!

К р ы л о в и ч. Заткнись.

Л и ф а н о в (после паузы). Чистый лесок… Древесина добрая. Грибами пахнет… Самое время собирать — до солнца. И собирали! От поселка леспромхоза — рукой подать. А то для прогулки с женой и детишками на машине…

К р ы л о в и ч. Что это ты вдруг в воспоминания ударился?

Л и ф а н о в. Я — человек. А ты меня на привязи… как барбоса.

К р ы л о в и ч. Кусаешься, Лифанов.

Л и ф а н о в. А Сверчинский — тю-тю… Драпанул, факт! Идем, чего дожидаться?

К р ы л о в и ч. Сиди.

Л и ф а н о в. Судьба, судьба! А ведь и до войны, случалось, волновался. Леспромхоз тянул… А бывали и такие заботы, что сейчас просто смех. Однажды выхожу из санатория в Кисловодске. Потрогал карман пижамы: ножичек перочинный забыл взять, поточить его хотел. На другой день — опять та же досада: забыл взять ножичек поточить.

Слышны выстрелы.

К р ы л о в и ч. Эх, Сверчинский…

Л и ф а н о в. Развяжи меня!

Появляется  В е р е ж н и к о в. Он ранен. Подходит к Крыловичу.

К р ы л о в и ч. Что случилось?

В е р е ж н и к о в. Сейчас узнаешь! (Ножом разрезал веревки, связывающие Лифанова.) Облава!.. Дозоры НКВД! Лифанов, мы тебя испытывали. Молодец! Возьми свое оружие. Если обложат, будем драться… Собирайся. Берем только рацию и вещмешки. (Крыловичу.) Перетяни мне плечо, кровь теряю… (Отводит его в сторону.)

Л и ф а н о в  исчезает.

Крадусь лесом. Вдруг вижу: люди в красноармейской форме прогоняют из лесу мальчишек. А мальчишки огрызаются, громко так и, представь, по-немецки!.. Тут я и понял… Ловушка! На дозор напоролся… Одного, кажется, убил. (Оглянулся.) Где же наш дружок?

К р ы л о в и ч. Самостоятельный мужчина.

В е р е ж н и к о в. До первого дозора.

К р ы л о в и ч. Покажем, что мы достойные питомцы Анберга…

К р ы л о в и ч  и  В е р е ж н и к о в  убегают, отстреливаясь. Появляется  Л и ф а н о в, оглядывается.

Л и ф а н о в. Без компании верней… Ищи-свищи!

Хочет уйти, навстречу ему выходят  д в о е  д о з о р н ы х.

(Поднимает руки, отступает назад.) Только жить! Все, все скажу!

Комната Анны.

В е р е ж н и к о в. Немедленно уходи… Где ты переночуешь сегодня? Только не у родственников. Это опасно.

А н н а. Милый, бежим в Швецию! Вместе! Если хочешь — завтра! Здесь нас каждую секунду подстерегает беда. Видишь, ты ранен.

В е р е ж н и к о в. Анна, ты уедешь одна.

А н н а. Без тебя? Зачем же? Лучше один день, хоть бы еще один день с тобой, чем без тебя — всю жизнь.

В е р е ж н и к о в. Если с тобой что-нибудь случится, я не прощу себе.

А н н а. В чем еще ты будешь себя винить? Виновато время… Ты полюбил, я полюбила. И это вся наша вина! Едем, милый!

В е р е ж н и к о в. Ты знаешь, что такое долг?

А н н а. Ах, мы с пеленок слышим: долг, долг! Я думала, что только мы, немцы, фанатики. Великий долг…

В е р е ж н и к о в. Каждый человек по-своему понимает то, что называется долгом.

А н н а. Что тебя удерживает? Неужели ты так смертельно ненавидишь свою родину? Можно понять наших солдат, ваших солдат, но как понять таких, как ты?.. Кажется, я начну презирать тебя..

В е р е ж н и к о в. Я начинаю верить тебе.

А н н а. Только теперь? Значит, ты думал одно, а говорил другое?

В е р е ж н и к о в. Да. Лишь в одном не лгу. Я тебя люблю.

А н н а. Так что же — ты хуже или лучше?

В е р е ж н и к о в. Представь, меня ищут, ловят здесь, в Ройтенфурте… И я должен спастись… Ты поможешь мне?

А н н а. Милый, я сделаю все… все!

В е р е ж н и к о в. Сегодня я очень много сказал тебе. А теперь беги! Используй документы. Я найду тебя! В Швеции, в Месопотамии, на луне. Я найду!

В луче света — Х а м м ф е л ь д  у телефона.

Х а м м ф е л ь д. В котором часу Сверчинский ушел от фрау Зеехолен?

О т в е т н ы й  г о л о с. По донесению внешних агентов, в двадцать два часа десять минут.

Х а м м ф е л ь д. Где запись?

О т в е т н ы й  г о л о с. Запись… не получилась… ее нет.

Х а м м ф е л ь д. Почему?!

О т в е т н ы й  г о л о с. Кто-то в квартире обнаружил аппаратуру.

Х а м м ф е л ь д. Вот что… хватит! Сегодня же возьмите эту суку. Или мы заставим ее работать на нас, или она издохнет.

Полигон. Слышны выстрелы.

Г р у п п а  к у р с а н т о в, отстрелявшихся и ждущих.

Д о р м (Бесавкину). Ты что-то мрачный стал в последнее время.

Б е с а в к и н. Я-то! Влюбился без взаимности, Томкин.

Д о р м. В кого?

Б е с а в к и н. Есть тут одна пышечка, в госпитале.

Д о р м. Погадай-ка мне.

Б е с а в к и н. С тебя, Томкин, три сигареты, божеская цена.

Д о р м. Мое условие: без посторонних, я стесняюсь.

Б е с а в к и н. Культурно удовлетворяем потребителя. (Берет под руку Дорма, они садятся в сторонке. Раскидывает карты.) Сними! Для тебя… для сердца… для дома… что было… что будет… чем сердце успокоится?.. Будет тебе, красавец, дальняя дорога, удача в казенном доме, марьяжная постель.

Д о р м. Постой, как — марьяжная?

Б е с а в к и н. Любовная.

Д о р м. Я женатый.

Б е с а в к и н. Так я ж как раз про жену! Спустишься ты на парашюте в родной городок, а тут она — женушка. Ах, спустился мой ангелочек! Буду любить тебя верно, пожизненно, а хочешь — лет на двадцать пять…

Д о р м. Я думал, ты счастье нагадаешь.

Б е с а в к и н. А что для нас счастье, Томкин? Мы люди конченые!

Д о р м. Брось, ты не так глуп, ты тут поумней многих… (Оглянулся.) Швыряй карты, будто гадаешь…

Б е с а в к и н. Насилие над личностью, Томкин. (Как бы подчиняясь, торопливо тасует карты.)

Д о р м. Все мы притворяемся… Ты — особенно ловко. Так и надо. Но если ты захочешь меня выдать… Меня схватят, но и ты не жилец.

Б е с а в к и н. Дяденька, я дрожу, зачем такие страсти!

Д о р м. Это я — для профилактики. А главное — полюбовно. Я решил сколотить здесь хороших парней…

Б е с а в к и н (встает). Я рву когти…

Д о р м (повелительно). Сиди! Ты не трус, ты игрок. Так это самая верная карта! Ведь не все стервецы! Мы обработаем, еще есть время.

Б е с а в к и н. Кого обработаем? Зачем?

Д о р м. Я уже и сейчас не один. Именно ты нужен для нашего дела. Тому словечко, другому… Картишки, анекдотики… Понял?

Б е с а в к и н. Теперь понял. Картишки. И чтобы не один. Шарагу сбиваешь? Не-ет, краплеными я не играю!

Д о р м. А тебе жить не надоело?

Б е с а в к и н. В смысле наслаждаться? А ну-ка, гони сигареты, плати! Давай, давай… Три! Вот ты для чего трепался. Убаюкать меня и зажилить мой честный заработок? (Замахивается на Дорма.) Шпана!

Д о р м. Крохобор!

Б е с а в к и н (поет).

Д о р м  уходит.

(Пожимает плечами.) Смотри ты, какая высокая политическая активность в нашем заповеднике… (Встряхнулся.) Эй, Мадрыкин, давай-ка судьбу тебе предскажу! Купишь ли ты ферму в Баварии. Сними… (Протягивает Мадрыкину колоду карт.)

М а д р ы к и н. Гадай, не гадай, а куплю. Уже ездил, смотрел. Теперь только марок заработать…

Появляется  Э м а р.

Э м а р. Кто не стрелял — приготовьтесь! (Бесавкину.) Карты — в свободное время.

Б е с а в к и н. Но я исполняю службу, я гадаю на своего начальника, на вас!

Э м а р (взглянул: к их разговору прислушиваются курсанты, растянул в улыбке полногубый рот). Что же вы нагадали мне?

Б е с а в к и н. Вы получите орден, господин инженер-капитан.

Э м а р (смеется). Благодарю…

Б е с а в к и н (с фамильярностью шута берет под руку Эмара). Господин инженер-капитан, маленький анекдот… Замужняя внучка, а бабушка — старая дева…

Появляется  В е р е ж н и к о в.

В е р е ж н и к о в. Аристократы духа, привет! (Здоровается с курсантами.)

Д о р м. Что у тебя с рукой?

В е р е ж н и к о в. Солому копнить — казалось бы, чего проще… А вот угодил под вилы.

Э м а р (хохочет, ему понравился анекдот Бесавкина). Пикантно! Итак, те, кто не стрелял, — за мной. (Уходит с курсантами.)

Вережников и Бесавкин остались вдвоем.

В е р е ж н и к о в. Я вернулся вчера. Две недели отвалялся в госпитале.

Бесавкин молчит.

Это была проверка, Ваня. Нас выбросили в немецкий лес. Спасла случайность: я встретил немецких мальчишек — и догадался.

Б е с а в к и н. Где Крылович?

В е р е ж н и к о в. Еще в госпитале.

Б е с а в к и н. Лифанов?

В е р е ж н и к о в. Лифанов сбежал от нас. Перехитрил самого себя. Его расстреляли на наших глазах. Не выдержал проверки…

Б е с а в к и н (замкнуто). Так-так…

В е р е ж н и к о в. Как тут, Иван?

Б е с а в к и н. Никак.

В е р е ж н и к о в. Что случилось?

Б е с а в к и н. Ничего.

В е р е ж н и к о в. А, понимаю! Ты увлекся идеей сфотографировать документы?.. Что-нибудь придумал, подготовил?

Б е с а в к и н. Это тебя не касается.

В е р е ж н и к о в. Ты что, спятил?.. (Резко.) Говори.

Б е с а в к и н. Где Крылович, где Лифанов?..

В е р е ж н и к о в. Я же сказал.

Б е с а в к и н. В дела не суйся. Я тебе не верю. И отстраняю.

В е р е ж н и к о в. Ты — меня?.. Почему не я — тебя?

Б е с а в к и н. Именем Советской власти.

В е р е ж н и к о в. Кто первый заподозрит, тот и Советская власть?

Б е с а в к и н. Разговорчики… папаша… Наслушался я, хватит!

В е р е ж н и к о в. Ты думаешь, это — верх остроумия: подозревать, колотить друг друга?..

Б е с а в к и н. Если б я решил, что ты — предатель, я бы тебе ничего не сказал. Все сделал бы тихо. Тебя я хочу понять. А чтобы понять, иногда надо отодвинуться, посмотреть со стороны. (Идет.)

В е р е ж н и к о в. Стой! Эх ты, первый человек в животном царстве. Ты этот свой бред еще не выкладывал ребятам?

Б е с а в к и н. Боишься?

В е р е ж н и к о в. Боюсь. Ты ошибаешься, тяжко. Но я боюсь не за себя. Если ребята узнают о твоих сомнениях, черт знает что начнется. Перестанут верить друг другу.

Б е с а в к и н. А тебе-то теперь что?

В е р е ж н и к о в (со жгучей обидой). Лучше бы я не возвращался… Допроверяли бы до смерти!

Б е с а в к и н. Мне пора на стрельбище.

В е р е ж н и к о в. Зашоренный кабан… Я не дам тебе развалить дело!

Б е с а в к и н. Говорю — не суйся.

В е р е ж н и к о в. Буду! Но если ты хотя бы заикнешься кому-нибудь из ребят…

Б е с а в к и н. Грозишь?

В е р е ж н и к о в. Я тебя люблю, подонок! Ты можешь быть спокоен за свою глупую шкуру. Я устраню себя. Да, я не вижу пока ничего иного. Если возникает подозрение против человека, который знает все и всех… Это — паника, развал. Я не допущу! Случайный выстрел. Чистил Сверчинский оружие и — нечаянно пальнул в себя, растяпа…

Б е с а в к и н. Стрельба по расписанию, через день. И каждый день полагается чистить оружие.

В е р е ж н и к о в. Все! Иди, Ванюша.

З а н а в е с

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Спортивная площадка. В е р е ж н и к о в  поджидает. Появляются Б е с а в к и н  и  К р ы л о в и ч.

К р ы л о в и ч (Бесавкину). Теперь говори с ним. (Уходит.)

Б е с а в к и н (некоторое время молчит, не зная, с чего начать). Ну и всунулся я в группочку! Один мечтает, скотина, дадут ли ему немцы яд или бактерии? Это при нашей-то «чистой» работе!.. Второй стал заядлым фашистом. Помнишь, нашли убитым одного из наших? Его дело. Хотел испытать силу воли и убил. Зверинец… Не выдержу, передушу их однажды ночью.

В е р е ж н и к о в. Мне кажется, ты пришел сказать мне что-то другое?

Бесавкин молчит.

Что, мне пора уже чистить оружие?!

Б е с а в к и н. Колька… (Закрылся руками.) Это я — сволочь… Крылович рассказал мне, как ты во время проверки действовал, как под пулями стоял… И что же такое на меня накатило. Колька?! Откуда во мне эта сволочная подозрительность?..

В е р е ж н и к о в. Хватит, Иван!

Б е с а в к и н. Что же это такое, Колька? Я впервые задумался!

В е р е ж н и к о в. Так пройди через эту боль!

Б е с а в к и н (после паузы). Ты зла не помни.

В е р е ж н и к о в. Да что ты!

Б е с а в к и н (тревожно вглядывается). Эмар… Нет, свернул…

В е р е ж н и к о в (деловито). Слушай, в канцелярии школы сегодня начался ремонт. Маляры бегали. Момент самый подходящий.

Б е с а в к и н. Здесь ли еще документы?

В е р е ж н и к о в. Ребят вызывают. Уточняют мельчайшие детали, — стало быть, документы пока еще здесь. Мы с Крыловичем кое-что предусмотрели. График дневальных идет, как нам надо. Условимся на случай провала. Совершенно в стороне от этой операции должен оставаться Крылович. Если схватят тебя или меня, он поведет дальше наши дела. Оружие — лишь в крайнем, самом крайнем случае… Ты помнишь мой адрес?

Б е с а в к и н. Красноярск, Ленина, пятьдесят три, квартира восемнадцать. А ты мой?

В е р е ж н и к о в. Москва, Фрунзенская набережная, двадцать четыре, квартира шесть. (Подозвал Крыловича.) Ты слышал?

К р ы л о в и ч. Да.

Б е с а в к и н. Если кто из вас прежде, чем я, попадет домой, зайдите к моей Алене. Я и сам тут не задержусь. Да ведь в таком случае днем раньше узнать, что жив… Зайдите, ребята!

Двор ройтенфуртской школы.

Шум, хохот. Время, свободное от занятий.

М а д р ы к и н (к Татишвили). Князь, изобрази Туроверцева.

Еще несколько человек, в том числе Вережников и Бесавкин, дружно поддерживают просьбу: «Туроверцева, Туроверцева!»

Т а т и ш в и л и (плутовато улыбается). Карикатура на руководство? Скандал. (Он напускает на лицо серьез и, совершенно изменив голос.) Что? Сейчас я богатый человек. Могу купить кальсоны, паровоз, две сотни граммофонных иголок. Что? Разведчики не стареют. Я сейчас могу проползти по-пластунски от Парижа до Мадрида. Что?

Курсанты хохочут.

М а д р ы к и н. Кацо, как Миронецкий со своим напарником в город на прогулку выходит?!

Т а т и ш в и л и (выпрямляется, идет, поигрывая всем телом, и тут оке тяжело отдувается). «Миронецкий, не пожирай глазами немок»… «Мамочка, мы уже проходили опыление! А что сказал великий классик? Вот помру, но покажи красивую бабу, выпрыгну из гроба. Классику можно, а мне нельзя?!»

Снова хохот.

М а д р ы к и н. Шухер! Денщик шефа…

Все затихают. Проходит  д е н щ и к  Анберга.

Т а т и ш в и л и (проводив взглядом денщика). Великий Фридрих… (Идет, изображая денщика Анберга. Вразвалку, опуская и подымая плечи, будто месит тесто.)

Курсанты восторженно, затаив дыхание, наблюдают. Взрыв смеха: «Еще, еще!»

Татишвили повторяет свою игру, изображая денщика. Скрывается из виду.

Появляется  Д о р м. Идет вслед за Татишвили. Их обоих не видно. Затем они возвращаются вместе.

Д о р м. Разыграл ты меня, Арчил!

Т а т и ш в и л и (смеясь). Томкин — смельчак! С денщиком начальника хотел поговорить, то по-мордовски, то по-немецки. Хурды-мурды! А на меня нарвался…

Д о р м. Я его всегда разыгрываю! Заметили, появляется точно в одно время, в двенадцать тридцать?.. Уже привык, не сердится! Разыграл ты меня, Арчил, разыграл! (Уходит.)

М и р о н е ц к и й (пьет из горлышка бутылки, рассматривает этикетку). Коньячишко плохонький, но французский. Париж!.. Пляс Пигаль…

Ф р о л о в. Неужто бывал?!

М и р о н е ц к и й. Читал. Мечтаю. Француженки…

Ф р о л о в. Нужен ты француженкам, такой щербатый.

М и р о н е ц к и й (вынимает карманное зеркальце, рассматривает зубы). Да-а…

Ф р о л о в. Глянь, на прошлой неделе вставили… (Раскрывает рот, показывает.) Первоклассный зубной техник!

М и р о н е ц к и й. Здесь?!

Ф р о л о в. А то где же. Девчонки, моей знакомой немочки, папаша.

М и р о н е ц к и й. Слушай, мне всю нижнюю челюсть на фронте… Устрой!

Ф р о л о в. Да ты сам устроишь! Дружишь с «европейской женщиной».

М и р о н е ц к и й. Интимная близость — еще не повод для знакомства. Алеша, когда-то я бычьи кости перекусывал… Были зубы голливудской красоты! Я тебя беру в свою группу. Я, Миронецкий! Все устрою. И ты будешь со мной! Ты мне — зубы, я тебе — плечо! Трудовая спайка! Идет?

Ф р о л о в. Согласен.

М и р о н е ц к и й. Золотой парнишка! (Привычно ребяческим тоном.) Мамочка, я уже все понимаю, ведь мы уже проходили опыление!

Компания переместилась в другой конец двора, слышны лишь голоса. Задержались Татишвили и Вережников.

В е р е ж н и к о в (подозвал Бесавкина). Ваня, сюда… Ты уверен, Арчил, что Томкин говорил по-немецки?

Т а т и ш в и л и. Я знаю этот язык, как родной! Только скрываю, как видишь.

В е р е ж н и к о в. Подожди, не волнуйся. Что же сказал тебе Томкин?

Т а т и ш в и л и. Ха! Томкин! Ты послушай… подошел ко мне сзади, думал, что я денщик… «Милый Фридрих, передайте полковнику, сегодня я не смогу…»

В е р е ж н и к о в. А дальше?

Т а т и ш в и л и. Это каких-нибудь три секунды! Тут же он понял свой промах… И что-то залопотал, по-мордовски… Я его выручил: сделал вид, что ничего не разобрал. Клянусь родной матерью, это — немец!

В е р е ж н и к о в. Спасибо тебе, Арчил.

Б е с а в к и н. Сейчас опять насилу отделался от Томкина. Пристает ко мне уже просто с ножом.

В е р е ж н и к о в. Если мы установим точно, что он — немец, ты не теряй ни одной минуты. Иди к Эмару, к самому Анбергу и «выдай» этого типа. Скажи, что до поры до времени молчал, пытался выяснить, кто еще вокруг него шьется…

Б е с а в к и н. Ясно. (Уходит вместе с Татишвили.)

Вережников перебирает камешки. Входит  П о л о з о в.

П о л о з о в. Играешь?

В е р е ж н и к о в. Угу.

П о л о з о в. Сверчинский, дело.

В е р е ж н и к о в. Ты на редкость деловой человек, Полозов.

П о л о з о в. Перед кем ты конспирацию разводишь?.. Мы должны, как бы сказать, удвоить усилия. Давай объединимся с Томкиным!

В е р е ж н и к о в. Милый, я — рядовой. Человек из толпы.

П о л о з о в. Эдак ты меня оттираешь в рядовые, да?.. Не выйдет. Я проведу объединение! Моя идея! Так и запишем, Сверчинский. Чтобы там, когда вернемся… Кто объединил две подпольные группы в ройтенфуртской школе? Полозов!

В е р е ж н и к о в. Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь.

П о л о з о в. И здесь от бюрократов спасу нет! Зажимаешь активность? Томкин решительный. А ты — тихоход. У Томкина я — первый человек. А ты даже говорить со мной не хочешь.

В е р е ж н и к о в. О девочках — пожалуйста.

П о л о з о в (его белобровое лицо, маленькие, круглые глаза принимают гневное выражение). Сожрешь наши нервы, как макароны, а дома покажешь, что героем был один ты? Не выйдет! Я проведу объединение с Томкиным.

В е р е ж н и к о в. Ты, конечно, великий человек, но только что возникло очень серьезное подозрение… Томкин, кажется, вовсе не Томкин и не мордвин, а немец…

П о л о з о в (вскинул широкое, плоское лицо, забегали круглые глазки). Ясна линия…

В е р е ж н и к о в. Опомнись, Полозов! Мы еще проверим, кто же он, Томкин. Но ты учти: сразу, сегодня.

П о л о з о в. Хочешь замазать Томкина?.. Конкурент!

В е р е ж н и к о в. Я пытаюсь спасти тебя, Полозов… Осторожнее с Томкиным. Слышишь?!

П о л о з о в (передернул широченными плечами). Я сам тебя конспирации поучу. (Уходит.)

Входит  Д о р м  с одним из курсантов.

Д о р м. Ты чего уставился?

В е р е ж н и к о в. А ты чего?

Д о р м. Я ничего…

В е р е ж н и к о в. Ну и я ничего!

Двор школы. Т у р о в е р ц е в  остановил  К р ы л о в и ч а. Он слегка пьян, жалкая гримаса, жидкие черные усы.

Т у р о в е р ц е в. Господин Крылович… Извините. Вы очень скоро окажетесь в Москве… Просьба… слезная просьба… к вам, русскому…

К р ы л о в и ч. Я не понимаю вас, господин Туроверцев.

Т у р о в е р ц е в. Поверьте, это — не провокация! Выслушайте меня. Я узнал, вас хотят послать в район Москвы…

К р ы л о в и ч. Мне все равно.

Т у р о в е р ц е в. Но мне-то, мне! Что? Ради бога… В Москве жила… нет, нет, не может быть, что она умерла!.. Моя дочь. Единственное родное существо на всем белом свете. Мы бежали из России с бароном Врангелем. Я и жена. А дочь — она была уже взрослая, она умоляла нас остаться… Жены давно нет, я один… Один! Жизнь прошла, сгинула… Я — полковник генерального штаба! Потомственный дворянин… Боже мой, когда-то у меня были блестящие способности к математике. Теперь я мог бы быть уважаемым ученым. Я лгал, что я богат, что могу купить многоэтажный дом, самолет. Жалкие сбережения… Умоляю вас, отыщите в Москве Ольгу Сергеевну Туроверцеву. Скажите моей Олечке… Скажите ей, что она была права. И, милый мой, любите Россию! Странно, парадокс?.. Ползите на коленях, умоляйте о прощении.

К р ы л о в и ч. Я дал обязательство сотрудничать с германской разведкой — и я его выполню.

Т у р о в е р ц е в. Извините… извините… Я вам ничего не говорил… Извините… Счастливого пути!

Собор. В е р е ж н и к о в  и  Б е с а в к и н.

Б е с а в к и н. Полковник Анберг может быть нами доволен! Еще больше был бы доволен, если б он узнал, куда мы хотим переправить сведения о его питомцах! А вот как переправить?

В е р е ж н и к о в. Если в числе первых перебросят тебя или меня — мы и отвезем.

Б е с а в к и н. А если нас забросят не первыми?

В е р е ж н и к о в. Тогда повезет Крылович. Дубль — Татишвили. Теперь что же? Подобрать «проводников» для тех групп, где еще есть «вакантные места». И дожить до выпуска! (Вдруг помрачнел.) Дожить…

Б е с а в к и н. Что ты?

В е р е ж н и к о в. Так…

Б е с а в к и н. Анна?

В е р е ж н и к о в. Нет ее.

Б е с а в к и н. Все-таки подалась в Швецию?!

В е р е ж н и к о в. Вчера ходил… Уж в который раз!.. Позвонил — тихо, никто не отвечает. Спустился по лестнице. Смотрю — стоит старик немец. Глотает с ладони пилюли. «Анна Зеехолен здесь не живет». Взмолился я… «Ради бога, может быть, вы знаете, где она?» — «Вероятно, уехала», — отвечает старик. И тогда я спросил: «Она уехала днем или ночью?» — «Ночью. У меня бессонница… Две недели, как она… уехала». А потом посмотрел мне в глаза… «Ее вещи, то, в чем она была, вернули ее родственникам. И сообщили им, что она случайно схватилась за оголенный провод и умерла…»

Б е с а в к и н (после паузы). Значит, правда, была человеком.

Молчание.

В е р е ж н и к о в. Была… «Ты — это я, самое главное мое я…» В ее квартире немцы установили аппаратуру для подслушивания. В последний вечер, когда я пришел к ней, она сказала мне, что обнаружила эту «механику», разозлилась и что-то испортила. Я сразу бросился ремонтировать. Пускай стоит, кричи фашистские лозунги! Но не сумел, сильно покорежила. Видно, она не успела уйти…

Б е с а в к и н. Любовь двадцатого века…

В е р е ж н и к о в. Ты знаешь, в первый момент меня такое охватило… Сейчас же туда, в гестапо! Зубами рвать…

Б е с а в к и н. Малыш, мы им делаем хуже. В наших руках сто пятьдесят дивизий, и теперь — со всеми их приметами!

В е р е ж н и к о в (скрывая слезы). Ладно, Иван… Иди…

Кавказ. В ночном небе — гул самолета. Тянет на себя стропы, гасит парашют  Т а т и ш в и л и. Подбегает  М а д р ы к и н. Он уже освободился от своего парашюта.

М а д р ы к и н. Князь! Что же ты, князь?

Т а т и ш в и л и (морщится от боли). Нога… Какой нелепый случай…

М а д р ы к и н (осматривает ногу). Кость пополам.

Т а т и ш в и л и (вскрикнул). Ай!

М а д р ы к и н (озабоченно цокает языком). Долго лечить… А нам работать надо. Марки клеить! На банковый счет.

Т а т и ш в и л и. Сам господь бог не все может предусмотреть. Ты не волнуйся, дорогой, пустяки…. Дай мне руку, будем спускаться в долину…

М а д р ы к и н. Нет уж… сам добирайся как-нибудь. А я… я ведь — бывалый, знаю Кавказ. Здесь по санаториям дергался. Раз, два, корпус влево, талию вправо… Рацию я беру с собой.

Т а т и ш в и л и. И ты уйдешь?..

М а д р ы к и н. Видишь ли… как, где тебя лечить? Засыпаться на этом можно. (Неожиданно вынимает пистолет.) Прощай, князь… Ну-ну, руки!.. Не обижайся на том свете. Другого выхода нет.

Т а т и ш в и л и. Подожди!.. Не стреляй!.. Дай сказать слово… Возьми деньги и сожги мои документы… Вот… (Лезет в карман, как бы доставая деньги и документы, и вдруг, выхватив нож, бросает его в Мадрыкина.) Шакал!

Мадрыкин стреляет в Татишвили и падает.

(Раненый, ползет, собрав последние силы.) Так, Арчил… еще, Арчил. Ты не смеешь умереть!.. Так… так… так…

Сторожка МТС.

Ф р о л о в (у настенного телефона). Телефонист? Соедините с дежурным по части.

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Дежурный по штабу капитан Гостинцев слушает.

Ф р о л о в (настороженно оглядываясь). Говорит лейтенант Фролов. Нас трое… Мы — с той стороны, от немцев. Только что приземлились. Срочно подошлите сюда, в МТС, машину с бойцами.

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Как приземлились, так и добирайтесь.

Щелчок, трубка замолчала.

Ф р о л о в. Узнаю тебя, родная земля. (Снова вертит ручку теле фона.) Алло, соедините с капитаном Гостинцевым… Капитан Гостинцев! Что же ты трубку швыряешь, сонное рыло?!

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Ты кто такой выражаться?

Ф р о л о в. Я — немецкий шпион. Понял?

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Шпион?.. Ты что, артист из Рязани?

Ф р о л о в. Шпион. Всамделишный. Только что брякнулся с неба.

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Вот дает! (Смеется.)

Ф р о л о в. Слушай, не мешай, мне дорога каждая минута! Мои напарники — их двое — послали меня как бы в разведку. А я хочу их сдать. Понял?

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Доложу командиру части!

Ф р о л о в. Докладывай, но быстро. И сразу гони сюда, к сторожке МТС, машину с бойцами. Да проинструктируй: задача боевая, люди опасные, вооружены до зубов. С умом надо сделать, живьем взять. Веселей поворачивайся, Гостинцев! Все!

Г о л о с  п о  т е л е ф о н у. Есть! Будет сделано, товарищ лейтенант!

Ф р о л о в. Спасибо тебе, русская душа!

Москва. Идут  К р ы л о в и ч  и  Ф р о л о в.

Ф р о л о в. Так что же тебе говорил генерал?

К р ы л о в и ч. Расспрашивал о школе. Спросил, был ли и я в школе, знаком ли с Арчилом Татишвили, не вместе ли микропленку добывали?

Ф р о л о в. Значит, дошел Арчил?! Ура!

К р ы л о в и ч. Ура. В общем, миссия наша только начинается. И, видно, придется нам до конца войны жить двойной жизнью… Вести радиоигру, дезинформировать противника.

Ф р о л о в. Я хочу в свой полк!

К р ы л о в и ч. Вряд ли отпустят. Мы теперь обладатели уникальной профессии! Генерал сказал, почти каждый день в разных точках страны приземляются наши группы.

Ф р о л о в. Значит, работают ребята!

К р ы л о в и ч. Ну, пойдем, разыщем Алену!

Вот они входят в комнату Алены, жены Бесавкина.

Дворец Ивана и его супруги.

Ф р о л о в. Жаль, что Алены нет.

К р ы л о в и ч. Смотри-ка, записка… (Берет записку и читает.) «Ваня, милый, я в командировке, в Куйбышеве. Вернусь десятого октября. Алена». (Вертит записку в руках, передает Фролову). Сегодня девятое?

Ф р о л о в. Неужели Иван в Москве?! Придется завтра заглянуть. (Надевает фуражку.)

К р ы л о в и ч. Погоди, присядем. Я что-то сегодня не то утопался, не то наволновался. А ведь, скажи, в Ройтенфурте проклятом вроде никогда усталости не чувствовал.

Ф р о л о в. Смотри… Аквариум… (Запускает руку в стеклянный ящик сухого аквариума, набитого какими-то бумажками. Оба читают вслух) «Ваня, дорогой, я скоро вернусь, ушла в магазин. 10 апреля», «Ваня, я в ночной смене. Вернусь в девять часов утра. 14 января», «Сегодня мое первое партийное собрание, Ванечка! Вернусь часам к девяти вечера. 27 августа», «Ваня, у нас дежурство в ПВО, позвони по телефону К 5-14-81. Поздравляю тебя с наступающим! 31 декабря».

— Четвертое января…

— Восемнадцатое июля…

— Гляди, восьмое марта!

— Двадцать второе мая…

— Семнадцатое июня…

К р ы л о в и ч. Вот тебе и «Иван в Москве»…

Ф р о л о в. Что ж, оставим ей письмецо?

К р ы л о в и ч. Оставим. (Пишет.) «Дорогая Алена, Ваня жив. Мы зайдем завтра и все расскажем». (После паузы.) Как-то там Иван и Колька?

Ройтенфуртская школа. Спортплощадка.

В е р е ж н и к о в. Очень важное дело, Иван. Полковник Анберг предложил после выпуска школы остаться здесь преподавателем. Завтра ждет моего ответа.

Б е с а в к и н. Потрясающе. Знак особого доверия.

В е р е ж н и к о в. Пожалуй, я ему скажу: да.

Б е с а в к и н. А вот это не надо! Мавры сделали свое дело, мавры могут спокойно рвать когти.

В е р е ж н и к о в. Война еще не кончилась. Анберг наберет еще сто пар нечистых.

Б е с а в к и н. И все-таки ты не должен оставаться. Я возражаю. Нет, я приказываю. Как-никак я — капитан, старший по званию. Риск должен быть оправданным, разумным… Топай домой, и все. (Вдруг по-братски, тепло.) Игра сделана, малыш, будет перебор. Я не хочу, чтобы тебя кокнули в этом паршивом притоне. Выполняй приказ.

В е р е ж н и к о в. Что ж… слушаюсь, товарищ капитан.

Б е с а в к и н. Вернемся и — на фронт! Тебе дадут батарею, мне — эскадрилью. Повоюем, как люди.

В е р е ж н и к о в. Есть, капитан. И — летим! Домой! Ванечка, домой!

Небольшой загородный ресторан. За столиками — компания ройтенфуртцев. Заправляет пирушкой  Э м а р.  Д о р м,  Б е с а в к и н,  П о л о з о в, еще  н е с к о л ь к о  п и т о м ц е в  ш к о л ы.

Э м а р. Я пью с вами последнюю рюмку и покидаю вас, друзья. Оставляю машину, она перевезет вас двумя рейсами. Шофер немножко говорит по-русски. Ваше здоровье! (Пьет, уходит.)

К у р с а н т ы. Разрешите вас проводить!

— До машины, господин инженер-капитан!

Сильно повеселевшая  к о м п а н и я  уходит. Полозов и Дорм, вдвоем, сидят за одним столиком.

Д о р м. Ты сегодня какой-то вялый.

П о л о з о в. Я? (Отводит глаза.) Как всегда… Что не пьешь? Волжане пьют крепко. Сам по себе измерил. Как по-мордовски сказать «водка»?

Д о р м. А черт ее знает! Только некоторые слова помню. Мои старики и те уже не говорят на родном языке, забыли, давно в городе.

П о л о з о в (наливает вина). За нашу матушку Волгу! Еще по рюмахе, Волга!

Д о р м. Ты не приметил, где здесь два ноля? (И наклонившись к уху.) Выйдем на минутку, дело есть.

Они выходят из-за стола.

Впрочем, и здесь можно… (Наносит Полозову сильный удар.) Это для начала разговора! Думаешь, я тебя не понял? Сука. Что задумал?! Я здесь все — и советский суд, и пролетарская наша прокуратура. Хоть одного предателя родины собственными руками убью. Вставай, гад!

Полозов встает. Широченный, могучий, кажется, вот он кинется в драку. Нет, он издает жалкий стон. И тут же снова падает под ударом Дорма.

Тихо, тварь. Говори, кто тебя против меня настраивает?!

Полозов молчит, на спине отползает. Дорм бьет изо всех сил пинками. Льет ему на голову какую-то недопитую минеральную воду из бутылки и снова бьет.

Кто?! (Наваливается на Полозова, заносит над ним нож.)

В луче света замер Бесавкин.

П о л о з о в (в ужасе). Сверчинский!

Д о р м. Сверчинский?! Врешь!

П о л о з о в. Он… Он!

Д о р м. Что болтает этот фашист?!

П о л о з о в. Что ты — немец…

Д о р м. Вставай! И поедом отсюда. Умой лицо. Быстро. (Выталкивает Полозова).

Бесавкин прячется.

(Набрал номер.) Фридрих, полковник у себя? Нет? (Уходит.)

Б е с а в к и н (один). Вот и разгадка нашего мордвина, Коля… Схватят тебя, малыш… и мать уже не встретит тебя в твоей Сибири… Что делать? Подсказал бы ты мне что-нибудь?.. Решает минута. А-а, есть! Машина… мост… Ничего другого не успеть… Алена! Алена, чудо ты мое законное… Ругни меня в последний раз, пока я еще живой. И поцелуй… (Притворяясь в дымину пьяным, он идет навстречу входящим Дорму и Полозову.) Ребята, ловите счастливый момент!

Д о р м. Карты? Отстань!

Б е с а в к и н. Девочки! Немочки… из госпиталя… Пышечки! Моя Эльза позовет подруг… Им так обрыдли свои — немецкие офицеры! Что рассказывают… особенно про генералов!

Дорм торопится, подталкивает Полозова. Тот совершенно деморализован, тупо смотрит, прячет в тень избитое лицо.

Д о р м. В другой раз, Рецидивист. Нам нужно скорее ехать.

Б е с а в к и н. Ехать надо нам всем! И не к-куда-нибудь, а к девочкам.

Д о р м. Ладно, доедем вместе до города, а потом валяй к своим девочкам.

Б е с а в к и н. Эх, под дугой колокольчик звенит!.. Ребята!

Входят  к у р с а н т ы.

Вот теперь-то мы заживем! Поехали!

Перемена света. Идут  А н б е р г  и  Э м а р.

А н б е р г. Оплошность шофера?.. Нет, нет и нет!

Э м а р. Вскрытие показало: шофер был трезв. Машина шла по мосту с небольшой скоростью — шестьдесят. Но это все-таки шестнадцать метров в секунду! Малейшая неосторожность — и…

А н б е р г. Совсем недавно — оплошность с парашютом, теперь — с машиной… Всех передать Хаммфельду, всех, кого мы еще не успели послать! Бедняга Эрих Дорм, неужели он был прав?..

Э м а р. Простите, я не могу согласиться с вами.

А н б е р г. Мы наберем еще сто пятьдесят, триста! В наших лагерях — миллионы русских…

Э м а р. Но где гарантия, что новый контингент будет благонадежнее?

А н б е р г. Страшная логика…

Э м а р. В этом печальном происшествии может и не быть ничего чрезвычайного. Школа работала превосходно. Это мнение сложилось наверху. Весь персонал, и прежде всего вы и я, представлен к наградам. Сейчас обнаруживать свои сомнения — значит совать головы прямо в петлю. Ваш добрый приятель Хаммфельд только того и ждет.

А н б е р г (после тяжкого раздумья). Будем считать, что это — маленькая ранка в организме нашей работы…

Перемена света.

В е р е ж н и к о в (в луче). «Риск должен быть оправданным и разумным», — говорил ты. А сам? Что же мы теперь скажем Алене? Она ждет тебя… А меня ждет полковник. Что ж ему ответить?

Появляется  м а т ь  Вережникова.

М а т ь. Ты свободен в своем выборе, сынок. Если бы жив был отец… Но его нет. А мое здоровье, ей-богу, не исполинское.

В е р е ж н и к о в. После победы мы поедем с тобой к теплому морю, мама…

М а т ь. Возвращайся скорее.

В е р е ж н и к о в. То же самое говорил Иван. Но ведь никого другого здесь не оставляют.

М а т ь. Страшно там, сынок?

В е р е ж н и к о в. Страшно. Я привык. Остался бы. Да вот какая история… Все уехали, улетели все, кому я мог бы сказать, почему остаюсь тут. А Бесавкин, Ваня Бесавкин погиб.

М а т ь. И ты боишься, дома могут заподозрить, что ты остался служить немцам?

В е р е ж н и к о в. Да, мама.

М а т ь. Если у человека чиста совесть, откуда придут ему мысли, что надо каждый свой шаг страховать свидетелями? Как можно жить, что можно сделать хорошего, все время опасаясь, что тебя заподозрят в дурном?

В е р е ж н и к о в. Так как же быть? Война, мама.

М а т ь. Решай сам, сынок. Ты уже взрослый. Я понимаю, война.

В е р е ж н и к о в (вспоминая слова Воронина). Я готов трижды на день с позором умирать, только бы вырвать победу.

Появляется  М а л и н о в ы й  п а р е н ь.

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Я, конечно, ничего не знаю, но его надо расстрелять.

В е р е ж н и к о в. Ребята тебя еще не выгнали?

М а л и н о в ы й  п а р е н ь. Я еще выше пошел. Растем. А вот ты — кто?!

В е р е ж н и к о в. Я — человек.

Появляется  А н н а.

А н н а. Я и не предполагала, что ты представляешь опасность для наших палачей… Спасибо, ты мне хоть намекнул! Я верила, что умираю не зря… Ты хотел, чтоб я думала так? Чтоб я стала другой?

В е р е ж н и к о в. Да, хотел.

А н н а. Или ты больше любил свои камешки? Подари их мне! Я их сберегу.

В е р е ж н и к о в. Возьми. Я оставлю только один. Самый первый, вот этот, белый, приметный… (Сжал кулак.) Сыны человеческие — легче пустоты? Нет, мы кое-что весим…

А н н а. Меня пытали электричеством. А потом дали большой ток. Будь с ними осторожен.

В е р е ж н и к о в. Я, кажется, покидаю Ройтенфурт.

А н н а. Как хорошо! Конечно, лучше было бы бежать еще раньше со мной в Швецию… Но хорошо и так!

В е р е ж н и к о в. Ты думаешь, это — бегство, Анна? Анна?! (Один.) Опаздывать нельзя…

С т р о й  к у р с а н т о в, как в начале пьесы.

А н б е р г. Я понимаю ваше психологическое состояние… Вы — сыны своей родины, России… Я сразу хочу заверить вас в том, что никого из вас, я подчеркиваю — никого, мы не оставим здесь против его воли…

В поле зрения Анберга — В е р е ж н и к о в.

Да, Николай Николаевич?

В е р е ж н и к о в. Господин полковник… Я пришел с ответом.

А н б е р г. Я надеюсь, положительным?

В е р е ж н и к о в. Да.

А н б е р г. Мой новый испытанный друг… Ясно ли вам, какую исключительную ответственность вы принимаете на себя?

В е р е ж н и к о в. Можете не сомневаться. Я честно и до конца выполню свой долг!

З а н а в е с

1965