Российская империя, Петроград, 27–28 февраля 1917 года
Всю ночь Рождественский провел на кухне. Ожидание облавы не давало уснуть.
Окна расположенной на первом этаже квартиры выходили на Тверскую. Сквозь щель меж занавесок виднелась лишь ночная темень. Где-то в ней грохотали по мостовой пролетки, слышались трели полицейских свистков. Пару раз Рождественскому почудились далекие хлопки выстрелов.
Подполковник не спал. Прихлебывал кипяток, сражаясь со страшным холодом в не обжитой еще толком квартире. Грел ладони о кружку и вслушивался в звуки улицы, в редкие шаги, эхом отражающиеся от стен парадного.
К утру Петроград затих окончательно. Хлопоты ушедших суток начали брать свое. Рождественский принялся клевать носом и, сам того не заметив, задремал.
— Проснитесь, Сергей Петрович! — Голос Керенского раздался над самым ухом. — Солдаты взбунтовались!
Рождественский по-лошадиному мотнул головой, выныривая из липкой паутины сна:
— Простите?
Перед ним, ежась в теплой серой фуфайке, стоял Керенский. Глаза болезненно сверкали на бледном лице.
— Мне только что сообщили по телефону! Лейб-гвардии Волынский и Литовский полки вышли с оружием на улицы! — Керенский нервно засеменил по кухне. — Началось, Сергей Петрович! Пробил решающий час!
Рождественский потер ладонями лицо, окончательно просыпаясь, и тут заметил хозяйку. Ольга Львовна стояла в коридоре, кутаясь в шаль. Лицо ее выражало крайнее волнение. Взгляд был прикован к кухонному столу. Рядом с пустой чашкой на скатерти лежал револьвер.
Рождественский густо покраснел и спрятал оружие за пазуху:
— Что будем делать?
— Нам срочно нужно в Думу! — постановил Керенский.
— Саша! — тревожно донеслось из коридора. — Покушайте хоть!
Керенский махнул рукой. Наскоро поцеловал в щеку жену и бросился одеваться.
* * *
Через четверть часа они уже подошли к Таврическому дворцу. Керенский, игнорируя главный вход, а потащил Рождественского куда-то в сторону, к неприметной двери. Минуя библиотеку, они устремились вглубь здания.
Дворцовые коридоры были пустынны и тихи. Редкие уборщики натирали паркет и наводили блеск на бронзу дверных ручек. Но чем ближе становился Екатерининский зал, тем чаще попадались суетливые господа с растерянными лицами. Спорящие и шепчущиеся компании стояли среди колонн. Овальную беломраморную залу наполнял взволнованный галдеж.
— Александр Федорович!
От группы спорящих отделился лысоватый человек. Его редкие волосы топорщились в стороны, козлиная бородка нервно тряслась, словно он беспрестанно что-то жевал.
— Слава богу, вы пришли! — схватился он за ладонь Керенского обеими руками, будто утопающий за соломинку.
— Ну как тут, Николай Виссарионович? — сухо, по-деловому осведомился Керенский.
Рождественский вдруг поразился случившейся с Александром Федоровичем перемене. В царящем море растерянности он казался надежной скалой, уверенным и знающим человеком.
— Император указом распустил Думу! — с придыханием ответил депутат.
— Это недопустимо! — строго ответил Керенский. Брови его сдвинулись. — Разойтись сейчас означает потерять контроль над ситуацией! Потерять страну!
— Я это понимаю, — начал было депутат.
— А Родзянко понимает? — перебил его Керенский. Вытянул шею и завертел головой. — Где он?
Завидев кого-то, он размашистым шагом двинулся к большой группе думцев, толпящихся у золоченых скамеек под окнами. Депутат и Рождественский едва ли не бегом бросились за ним.
Не обращая внимания на окрики и тянущиеся к нему руки, Керенский уверенно пробил людскую стену и склонился к мужчине в летах, грузному и с аккуратной эспаньолкой. Тот сидел на скамье, то и дело отирая платком пот с лысины. Александр Федорович что-то страстно зашептал ему на ухо, обводя взглядом присутствующих. Родзянко сперва склонил голову набок, потом начал комкать платок и мерно кивать.
Рождественский заметил, что глаза Керенского снова сделались разноцветными.
Керенский перестал нашептывать и выпрямился. На губах его мелькнула довольная улыбка.
Родзянко поправил бабочку и поднялся.
— Господа! — громко, привлекая внимание, начал он. — Я принял решение, господа! Наше сегодняшнее собрание будет иметь неофициальный характер! Прошу всех проследовать в Полуциркульный зал. Нам требуется безотлагательно решить, как вести себя в сложившейся обстановке!
* * *
Небольшой зал с трудом вместил депутатов. Стульев не хватало, люди стояли вдоль стен. Керенский одним из первых влетел в помещение и занял им с Рождественским места у прохода.
— Господа! — пробасил думский председатель. — Положение серьезное — в столице анархия! Полицейские участки преданы огню! Взбунтовавшиеся войска стреляют в жандармов и казаков! Рано или поздно они будут здесь!
Зал наполнился тревожным гомоном:
— Где министры? Что мы будем делать? Нужно организовать оборону!
Воздух словно пропитался электрическими разрядами. Керенский чувствовал, как они проникают в него, заставляя быстрее бежать кровь по венам.
— Окажем сопротивление, — мрачно сказали сзади, — так они нас на штыки подымут.
— А если не окажем — развесят на фонарях, — тут же возразил кто-то.
Рождественский наклонился к Керенскому.
— Так и будет, Александр Федорович! Солдатня раздавит здесь всех и пойдет дальше громить винные лавки! Вы бы знали, что творилось на Знаменской!
Керенский сжал зубы и едва заметно кивнул:
— Это только цветочки…
Родзянко отчаянно заколотил карманными часами по графину, призывая к тишине:
— Медлить нельзя, господа! Необходимо срочно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство!
— Объявим Думу Учредительным собранием! — раздался отчаянный крик.
Тут с места поднялся Милюков и поднял руку, пытаясь привлечь внимание.
— Тише! Тише! Да тише же, господа! — зашикали по рядам.
Лидер кадетов откашлялся и поправил пенсне:
— Господа! Для восстановления порядка и сношений с лицами и учреждениями я предлагаю создать Временный комитет! На роль его главы рекомендую кандидатуру Михаила Владимировича!
Зал одобрительно загудел. Родзянко сделался бледным.
Александр Федорович сунул руку в карман и медленно поднялся со стула.
— Товарищи! — рычащий баритон заставил всех стихнуть. — В составе Комитета предлагаю учредить военную комиссию! Для руководства действиями против полиции и верных царизму частей! — Люди в зале замерли. В наступившей тиши Керенский закончил: — С вашего позволения, я готов возглавить эту комиссию!
— Кем вы собрались руководить?! — истерично взвизгнул кто-то. — Мятежниками?!
— Они — борцы за свободу! — прорычал Керенский. — Наши кровные братья в борьбе за равенство! Без их поддержки, без народного представительства революция обречена на провал!
Тут в коридоре раздались крики. Двери распахнулись, и в зал влетел офицер караульной службы. Вид его был страшен. Непокрытые волосы клоками ершились в разные стороны. На шинели не хватало пуговиц и зияли прорехи. Рот кривился ужасом. Под глазом наливалась цветом и сочилась кровью свежая ссадина.
— Господа члены Думы! — с порога закричал он. — Я прошу защиты! Я начальник караула, вашего караула… — Офицер будто выплевывал слова, переводя дух. — Ворвались какие-то солдаты… Моего помощника тяжело ранили… Хотели убить меня… Я едва спасся. Что творится?
— Вот, товарищи! — ткнул Керенский пальцем в несчастного начальника караула. — Происшедшее подтверждает, что медлить нельзя! Я сейчас же обращусь к полкам. Необходимо решить, что я могу им сказать. Могу ли я сказать, что Государственная дума с ними, что она берет на себя ответственность, что она становится во главе движения?
В зале повисла напряженная тишина. Молчали в нерешительности депутаты. Жевал губами Родзянко.
Керенский эхнул, махнув рукой, и выбежал из Полуциркульного зала. Следом несся Рождественский.
Как был, без пальто и шляпы, Александр Федорович выскочил во двор. За кованой оградой Таврического дворца бескрайним многотысячным морем колыхалась утыканная красными стягами и одетая в шинели толпа.
Несколько расторопных солдат уже перелезли через решетку и, уронив винтовки на землю, возились с запором ворот.
Рождественский на бегу стиснул в кармане рукоять револьвера и взвел курок. Он едва поспевал за Керенским. Позади раздался топот: следом за ними бежал, придерживая шляпу, горбоносый и бородатый грузин.
Керенский был уже подле ворот.
— Граждане солдаты! — уцепив за рукав какого-то унтер-офицера, зычно крикнул Александр Федорович. Глаза его полыхали зеленым и синим. — Великая честь выпадает на вашу долю — охранять Государственную думу!
Не ожидавший такого поворота офицер растерянно хлопал глазами. Рождественский вдруг с удивлением узнал в нем давешнего волынца-фельдфебеля, что пытался задержать их авто у гостиницы.
— Объявляю вас первым революционным караулом! — торжественно изрек Керенский и поволок недоуменно озирающегося унтер-офицера к дворцу. Сквозь распахнутые ворота хлынула за ними серая человеческая река.
У самого входа Керенского тронули за плечо. Он обернулся. Рядом стоял лидер фракции социал-демократов-меньшевиков и брат по Думской Ложе Чхеидзе.
— Ловко вы с ними управились, — вполголоса проронил Николай Семенович.
— Вряд ли это надолго, — горько усмехнулся Керенский. — Толпа слепа, ей нужен поводырь. Как можно скорее надо устроить здесь Исполком Петросовета. Справитесь?
— Возглавите? — спросил Чхеидзе.
Керенский помотал головой:
— Благодарю покорно, но это уж вы сами. Возьмите меня в товарищи. А я пока посмотрю, чтобы наши великие умы не наломали с перепугу дров.
Николай Семенович Чхеидзе коротко кивнул и исчез в поисках телефонного аппарата.
Человеческая масса волнами заполняла пространство. Заливала комнату за комнатой. Сотрясала Таврический дворец бурлящим и голосящим приливом.
— Какие у нас планы? — крикнул Рождественский, перекрывая шум и гам.
Александр Федорович криво усмехнулся.
— Планы не изменились, Сергей Петрович. — Керенский притянул его за шею и прошептал в самое ухо: — Ищем могилу Распутина.
— Сейчас? — ошарашенно уставился на него подполковник. — Как?!
— Расспросим Щегловитова и Протопопова, — лукаво прищурился Керенский. — Отправите за ними солдат?
— А это будет законно?
Александр Федорович хмыкнул.
— Как только Родзянко и Милюков решатся на новое правительство, мне предложат пост министра юстиции. — Тон Керенского не давал усомниться в его словах. — А пока действуйте от лица товарища председателя Исполкома Петроградского совета рабочих депутатов. Такой закон вас устроит, Сергей Петрович?
Рождественский лишь молча кивнул. Крамольная мысль не умещалась в голове — ему поручили арест министров юстиции и внутренних дел Российской империи.
* * *
К четырем часам пополудни сияющий Таврический дворец превратился в заплеванный бедлам. Рождественский слонялся без дела в ожидании новостей об арестах и уже безо всякого любопытства рассматривал происходящее.
Дворец гудел растревоженным осиным гнездом. Только и разговоров было, что о солдатах: солдаты захватили Арсенал, солдаты громят полицейские участки, солдаты подпалили штаб-квартиру Охранки и суды, солдаты ворвались в «Кресты» и освободили заключенных, солдаты, солдаты, солдаты…
Повсюду были толпы народа. Спертый, тяжелый воздух пропитался смесью диких ароматов. Крепкий дух мокрого сукна, перегара, сапог и пота стоял в Таврическом дворце. Махорочный дым выбивал слезу.
Солдаты и рабочие, студенты и курсистки муравьиной ордой наполняли коридоры, комнаты и парадные залы. На вощеный утром паркет было больно смотреть. Его густо покрывала оттаявшая уличная грязь, раздавленные окурки, шелуха подсолнечника и плевки, сор и непонятно откуда взявшаяся солома.
Царящее вокруг казалось Рождественскому безумным сном. Словно незримый фантом, блуждал он среди урчащей и булькающей человеческой каши. Ее едкие испарения наполняли легкие. Подполковнику захотелось на воздух.
Ухоженный двор напоминал теперь военный лагерь. У входа установили пулеметы. На заснеженных клумбах горели костры. Кто-то грелся, кто-то кипятил в котелках воду. Кругом стояли шалашиками винтовки. Громко балагуря и сыпля матерком, солдаты разгружали с пролетки ящики с патронами и гранатами. На шпиле дворца трепетало гигантское красное знамя.
«И это здесь, в оплоте порядка», — горько подумалось Рождественскому. Что творилось сейчас на улицах, даже представить было жутко.
Подполковник зачерпнул пригоршню серого снега и растер лицо. В голове сделалось заметно яснее. Он вытащил папироску и с удовольствием закурил.
Из-за кованого забора послышалось урчание мотора, и в ворота медленно вкатился грузовик. Кузов щетинился штыками винтовок. Слепя фарами, машина подъехала почти к самому дворцовому входу и встала.
Солдаты выкинули из кузова какого-то избитого человека. Ловко перемахивая через борт машины, спрыгнули следом. Подняли его на ноги, грубо встряхнули и погнали внутрь.
Рождественский вытянул шею, пытаясь разглядеть арестанта, но тут его отвлекли. От конвоиров отделился бородатый солдат и, закинув «мосинку» за плечо, подскочил к подполковнику.
— Табачком не богаты, гражданин? — дыхнул он перегаром и улыбнулся щербатым ртом.
— Кури, — протянул Рождественский папироску, разглядывая гвардейца. На груди его блестел серебром Георгий третьей степени. А справа, будто еще одна награда, был прилажен кумачовый бант.
— Дай бог тебе здоровья, добрый человек, — чиркнул огнивом бородач. — С утра ни тяжки, аж зубы сводит! Слушай, а где тут у вас Исполнительный комитет Петроградского совета рабочих депутатов? — словно плохо заученную скороговорку, произнес он.
— В комнате бюджетной комиссии, — уверенно ответил Рождественский. За часы вынужденного безделья он основательно изучил дворцовую обстановку. — Кабинет номер тринадцать, — добавил он и, видя растерянность на лице солдата, даже махнул рукой в сторону двухэтажного корпуса, слева от входа.
Бородач заломил шапку и поскреб затылок. Судя по состроенной мине, яснее ему не стало.
— Проводи, а? — солдат глуповато улыбнулся. — У меня дело там. Спешное.
— Ну пойдем, раз дело, — хохотнул Рождественский. Затянулся напоследок и принялся озираться в поисках урны. Она обнаружилась у пулеметов. Вывалив мусор наземь и опрокинув вверх дном, безусый солдатик сподобил ее себе вместо табурета.
Рождественский поморщился и запустил окурок в ближайший сугроб.
Протискиваясь сквозь заполняющие коридоры потоки людей, они добрались до левого крыла Таврического дворца. Из-за приоткрытой двери кабинета номер тринадцать доносились басовитые команды:
— Да, по одному депутату от тыщи рабочих… И от каждой роты один, да… К семи часам пущай будут в Таврическом… Листовки в полки раздали?.. Кто будет ерепениться? Офицерье?.. Да в расход их списывайте! Они ж контрреволюционный элемент!.. Добро… Давай, на связи!
Рождественский первым зашел в небольшую прокуренную комнату. Пол был густо усыпан не нужными теперь никому бумагами бюджетной комиссии. Широкий стол находился напротив двери. На нем, над грязными тарелками, чашками и стаканами, высился телефонный аппарат. Скромного роста и внешности солдатик, совсем не под стать голосу, положил трубку и прищурился в едком дыму.
— Ты, часом, не Рождественский? — не вынимая козьей ножки изо рта, спросил он. — Бородатый детина. Пальтецо волчье. Сергей Петрович, нет?
— Ну я, — сдвинул брови Рождественский и на всякий случай сунул руку в карман. Револьвер послушно хрустнул, поднимая боек. — И что тогда?
— Тогда тебе тут новость передали, — кивнул щуплый на телефон. — Протопопова твоего не сцапали. Убег, паскуда!
— А ты, часом, не Керенский? — выглянул из-за Рождественского бородатый «георгиевец». Спросил, будто откликнулся эхом на слова тощего. Интонации те же и выговор один в один.
Щуплый расхохотался.
— Да брось ты! Какой из меня Керенский! — стряхнул он пепел на пол. — Сам-то откуда будешь?
— Тамбовской губернии, — важно ответил гвардеец.
— Зе-е-ме-еля! — обрадовался петросоветовец и засуетился: — Давай-ка к столу, зема! С мороза-то самое оно!
Маленькие пальцы шарили по чашкам и стаканам. Выбрали почище. Откуда-то появилась аптекарская склянка с притертой пробкой. Чпокнуло, и в стоячем табачном дыму остро запахло спиртом.
— А на кой тебе Керенский-то? — Щуплый вручил полный стакан щербатому бородачу.
— Мы тут министрика свинтили, — осклабился тот. — Щеглов, что ли, его фамилия.
— Может, Щегловитов? — встрепенулся Рождественский.
— Может, и так, я в них не особо, в буржуях, — подмигнул «георгиевец» и взял стакан на изготовку.
— Ну давай, зема, вздрогнем, — заколотил в тарелку окурок петросоветовец и поднял к потолку палец. — Большое дело делаем! Ре-во-люцию!
Рождественский со всех ног уже мчался к кабинету председателя парламента, где обосновался Временный комитет Государственной думы.
* * *
— Нет, Михаил Владимирович, — уверенно сказал Керенский. — Господин Щегловитов здесь не гость. Я не освобождаю его.
Родзянко в нерешительности шевелил губами.
Александр Федорович смерил взглядом бывшего министра юстиции. Тот нервно растирал следы от веревок на запястьях и затравленно озирался. Руки его тряслись.
— Иван Григорьевич Щегловитов, — пафосным тоном обратился Керенский к дрожащему сановнику, — вы арестованы! — Он театральным жестом поднял ладонь. — Не волнуйтесь — ваша жизнь в безопасности. Сопроводите господина Щегловитова в Министерский павильон и выставьте там караул.
Солдаты наклонили штыки. Минуя зал заседаний, арестованного по полукруглой застекленной галерее привели в отдельно стоящее здание. Еще совсем недавно здесь дожидались своего выступления приглашенные на заседание парламента члены правительства. Сегодня павильон, прозванный министерским, стал для них местом заточения.
— Я переговорил с ним, — спустя час сказал Александр Федорович Рождественскому. — Он ничего не знает. Нам нужен Протопопов.
Сказал и скривился от нового приступа боли. Орел с каждым новым обращением терзал его все больше. Сносить плату за дарованное артефактом могущество становилось труднее. Керенский сунул онемевшую ладонь между пуговиц пиджака и вопросительно глянул на подполковника.
Рождественский только развел руками. Найти беглого министра внутренних дел в царившем повсюду хаосе было нелегко.
* * *
Протопопов объявился сам.
Первый день революции подходил к концу. Стремительный человеческий водоворот потихоньку умерил темп. Вымотанные событиями люди разбрелись по дворцу в поисках еды и ночлега. На ногах оставались лишь самые стойкие и энергичные.
Керенский же будто вовсе не чувствовал усталости. В попытках уследить за событиями в Петросовете и Временном комитете Думы он метался по корридам Таврического дворца. Лиц Александр Федорович уже не замечал. Словно механический человек, он переставлял гудящие ноги и шел по одному ему ведомому курсу от кабинета к кабинету, от зала к залу.
Неожиданно в полутемном коридоре путь ему преградила тщедушная фигурка. Небритое, изможденное лицо. Обвисшие усы. Мятая одежда. Больные, блестящие лихорадкой глаза. В ссутуленном человечке Александр Федорович с трудом узнал вдруг министра Протопопова.
— Я пришел к вам по собственной воле, господин Керенский, — бесцветно прошелестел он. — Арестуйте меня.
Керенский на мгновение опешил. Главный преступник свергнутого режима умудрился неузнанным пробраться в сердце новой власти. Министру явно везло.
— Идемте, Александр Дмитриевич, — взял себя в руки Керенский. — Я отведу вас в безопасное место.
Им удалось одолеть половину пути до охраняемого кабинета председателя Думы, когда Протопопова узнали.
— Палач! — крикнул кто-то. — Граждане, Протопопова схватили!
Вмиг вокруг образовалась толпа зевак. Среди них становилось все больше перекошенных злобой лиц. Плевки и тумаки посыпались на бывшего министра.
— Убийца! Сатрап! Душегуб!
Керенский понял, что еще немного — и озлобленная орава кинется, растерзает Протопопова. На счастье, в конце коридора возник Рождественский. Могучим броненосцем он разрезал волнующееся людское море.
— Не сметь прикасаться к этому человеку! — крикнул Керенский и стиснул в кармане Орла. Глаза Александра Федоровича вспыхнули разноцветным огнем. Боль жарким капканом сдавила кисть. Он до крови закусил губу.
— Как вы? — обеспокоенно спросил подоспевший Рождественский. Вид Керенского ужасал. Бледно лицо кривилось мукой. Глаза полыхали. Левая рука была поднята верх.
— Помогите мне, — шепнул в ответ Керенский и вновь громко крикнул: — Не сметь! Этот человек арестован и будет осужден по закону!
Беснующаяся толпа подчинялась. Люди расступались в стороны, давая пройти. Рождественский подхватил затурканного министра под руку и потащил за Керенским. Протиснувшись через битком набитый солдатней Екатерининский зал, они добрались до кабинета председателя.
Кабинет был пуст. Керенский без сил рухнул в кресло и тяжко произнес:
— Садитесь, Александр Дмитриевич. Мне нужно с вами поговорить.
Протопопов послушно сел в кресло напротив.
Время шло. Керенский собирался с силами.
— О ваших преступлениях против народа вы расскажете позже специальной комиссии, Александр Дмитриевич, — наконец начал он. — А пока я хочу поговорить о другом. — Керенский через силу запустил руку в карман и сжал серебряного мучителя. — И я надеюсь получить от вас абсолютно искренние ответы.
Протопопов вздрогнул, будто его окатили ледяной водой из ушата. Скривился, но преданно закивал.
— Вы, должно быть, в курсе расследования убийства Григория Распутина-Новых? — спросил Керенский и, не дожидаясь ответа, добавил: — Меня интересуют результаты инспекции его имущества. Ваши люди не находили небольших фигурок животных из серебристого металла? Вроде этой? — Александр Федорович вынул из кармана Орла и, держа двумя пальцами артефакт, показал бывшему министру.
Сановник затряс головой и затараторил:
— Никак нет, Александр Федорович. Я вижу такое впервые. Ни о чем подобном мне не докладывали.
Керенский вновь сжал Орла в кулаке и скрипнул зубами:
— Значит, ни Кота, ни Ящерки, подобных этой фигурке, при обысках у Распутина не находили?
— Богом клянусь, господин Керенский! — наспех перекрестился Протопопов. — Дело вел лично Алексей Тихонович Васильев, и утаивать сей факт от меня он не стал бы.
— Васильев? — встрял в разговор Рождественский. — Директор Департамента полиции?
— Точно так! — кивнул Протопопов. — Делу уделялось особое внимание. Я поручил следствие ему.
Керенский подался вперед и вцепился разноцветным взглядом в бывшего министра.
— Скажите, Александр Дмитриевич, а где схоронили Распутина?
Лоб Протопопова покрылся бисером пота. Зрачки расширились так, что радужки стали едва видны. Он понял, что от ответа может зависеть не только его судьба. От него может зависеть его жизнь. Только ответа не находилось.
— Я не знаю, — прошептал он. — Не знаю, клянусь. Тело перевезли из Чесменской часовни куда-то в Царское. Погребение было тайным.
— Очень, очень жаль, — зловеще произнес Керенский. — Сергей Петрович, будьте добры…
— Подождите! — вскрикнул Протопопов отчаянно. — Тело перевозили в полицейском фургоне! Охрана была на казаках царского конвоя, но водитель — полицейским. Он должен был составить секретный отчет для Васильева. Таковы правила!
— Вот как? — обрадовался Керенский. — И как же нам найти вашего первого жандарма?
Протопопов ссутулился и всхлипнул:
— Я дам вам домашний адрес Алексея Тихоновича…
* * *
На двери бюджетной комиссии появилась вывеска. На пришпиленном канцелярскими кнопками бумажном листе химическим карандашом размашисто было выведено: «Исполком Петросовета».
Рождественский потянул ручку и очутился в океане табачного дыма. На составленных рядком стульях лежал знакомый бородач-«георгиевец». Надвинув на глаза папаху, он оглашал комнату богатырским храпом. За столом, уронив голову на руки, сидел все тот же тощий революционер.
— У меня приказ от товарища председателя Керенского! — шагнул Рождественский к щуплому петросоветовцу.
Тот вскинулся и осоловело уставился на гостя.
— А-а! Гражданин Рождественский! — Рука потянулась к полупустой склянке со спиртом. — Присядь, потолкуем!
Рождественский грубо встряхнул его за плечи.
— У меня от Керенского приказ, слышишь? Нужно немедленно арестовать директора Департамента полиции Васильева!
— Да хоть царя! — отмахнулся тощий. — Это вон к земе моему, — кивнул он на храпящего бородача.
— Служивый! — принялся тормошить «георгиевца» Рождественский.
— Служивый! — хохотнул петросоветовец. — Бери выше! Он у нас теперь комлетбригрев!
— Кто? — от неожиданности Рождественский выпустил солдата. Тот гулко ударился затылком о стул и разлепил глаза.
— Командир летучей бригады революции! — гордо заявил тощий. Новая должность явно была его личным изобретением. — Митяй, возьми-ка пару бойцов покрепче да посодействуй гражданину! Отдохнул и будя!
* * *
— Именем революции, открывай! — Бородатый Митяй колотил в дверь увесистым кулаком. — Открывай, курва, все равно достанем!
Рождественский покосился на бойцов летучего отряда. Они уже поудобнее перехватили винтовки и собирались дубасить прикладами дверь.
«Эти достанут», — мелькнуло в голове подполковника.
— Открывай, говорю! — Митяй еще раз стукнул и щербато улыбнулся подчиненным.
В тишине квартиры вдруг раздались четыре сухих громких хлопка. Один за другим, подряд. Четыре выстрела слились в один пульсирующий грохот.
Митяя отшвырнуло от ставшей дырявой двери и бросило навзничь. Под кумачовым бантом образовалась аккуратная дырочка. Шинельное сукно вокруг нее стало быстро темнеть.
— Ах ты, контра! — зарычал здоровенный солдат и в два удара разнес в щепу дверную филенку. Второй дернул из-за пояса гранату и уцепился за чеку.
— Назад! — заорал Рождественский, оттаскивая бойцов за шиворот от входа в квартиру. — Приказ живьем брать! Назад!
Рождественский сунул здоровяку под нос револьвер и злобно процедил:
— Здесь стойте. Сам сделаю! — Бойцы хмуро молчали. — Вон командира своего лучше к машине отнесите, — добавил Рождественский и прильнул к стене.
Прислушался. В квартире висела тишина. Рождественский на секунду заглянул сквозь отверстие в двери. Света в передней не было. Он лежал узкой полоской в конце коридора.
— Алексей Тихонович, не стреляйте! — крикнул Рождественский сквозь проем. — У меня приказ! Давайте решим дело миром!
Подполковник просунул руку сквозь дверную прореху и повернул изнутри ручку замка.
— Я вхожу, Алексей Тихонович! — Рождественский аккуратно распахнул дверь.
В квартире царило безмолвие. В этой тишине доски под его ногами скрипели оглушительно. Подполковник добрался до полосы света. Она падала сквозь щель неплотно прикрытой двери.
Рождественский мельком заглянул в комнату.
Директор полицейского департамента Васильев сидел в кресле напротив входа, уперев локоть левой руки в подлокотник. Большим и указательным пальцем он неспешно растирал виски, спрятав в ладони половину лица. Правая рука покоилась на втором подлокотнике, сжимая револьвер.
«Не застрелился бы», — подумал подполковник и произнес:
— Алексей Тихонович, моя фамилия Рождественский! Не стреляйте, прошу вас!
Васильев молчал.
Подполковник убрал револьвер и кончиком пальца толкнул дверь. Она широко распахнулась.
— Вашей жизни ничто не угрожает, Алексей Тихонович! — шагнул Рождественский в комнату, выставив напоказ руки. — Я даю вам слово офицера!
Васильев поднял голову.
— Подполковник? Из Охранного отделения? — Взгляд его просветлел.
Рождественский кивнул. Память на лица у директора департамента была феноменальная, об этом знал каждый в охранке.
— В таком случае я знаю цену вашему офицерскому слову, — поджал губы Васильев и поднял револьвер.
У Рождественского перехватило дыхание.
Оружие полетело к его ногам.
— Прекратим этот фарс, подполковник, — мрачно сказал Васильев и встал с кресла. Одернул мундир. Заложил руки за спину, словно бывалый арестант. — Я истратил последние патроны на вашего коллегу. Идемте, — приказным тоном добавил он. — Куда бы вы меня ни вели — идемте!
* * *
Истерзанный Петроград укрыла глубокая ночь.
На всех парах мотор влетел во двор Таврического. Рождественский привел арестованного в кабинет Петросовета.
Тщедушный революционер был разбужен и послан за Керенским. У дверей застыли караулом бойцы покойного комлетбригрева Митяя.
— Папиросу не желаете? — миролюбиво спросил Рождественский.
Бывший директор Департамента полиции брезгливо поморщился:
— Почему вы привели меня сюда, подполковник? Что у вас общего с этими шелудивыми господами?
Рождественский промолчал.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Керенский.
— А, Алексей Тихонович! — протянул он руку Васильеву. — Наконец-то имею честь познакомиться!
— Чем обязан? — нахмурился Васильев.
Керенский стряхнул со стула рассыпанную махорку и сел напротив.
— Очень по-деловому, — улыбнулся он нехорошей улыбкой. — Тогда оставим прелюдии. — Его глаза поменяли цвет. — Мне стало известно, что вы располагаете данными о месте погребения Григория Распутина-Новых. Это так? Будьте искренны, Алексей Тихонович! На кону ваше будущее!
Василев побелел лицом и сжал челюсти. Под кожей заходили желваки. Но слова сами собой прорывались сквозь стиснутые зубы:
— Да. Я знаю место. Где он. Похоронен.
— И где же? — Казалось, глаза Керенского светятся.
— В Александровском. Парке. На окраине.
— Расслабьтесь, Алексей Тихонович! — вкрадчиво произнес Керенский. — Вам сразу станет легче.
Арестованный директор Департамента полиции сдавленно застонал. Зубы его скрипнули. Костяшки на кулаках побелели. Веко задергалось. На виске заплясала жилка.
— Смелее, — подбодрил Керенский. Голос его был ласков, но у Рождественского по коже вдруг пробежал озноб. — Это ведь не государственная тайна. Да и вашего государства больше нет…
И первый жандарм его императорского величества сдался.
— Дайте перо и бумагу, — глухо проронил он. — Я нарисую схему.
Рождественский кинулся к столу и схватил какую-то прокламацию. Следом подал Васильеву огрызок копировального карандаша.
Химический грифель сноровисто клал линии на серую бумагу листовки. Уверенные штрихи складывались в карту Александровского парка.
«Господи, — подумал Рождественский и посмотрел в окно. — Когда же кончится этот бесконечный день?»
За высокими темными стеклами трепетали рукотворные зарницы. Это полыхало на другом конце Таврического сада здание Петроградского губернского жандармского управления.