Российская империя, Петроград, март 1917 года

Вагон третьего класса напоминал конюшню и устройством, и заполнявшим его запахом. Одуревшие от духоты люди плотно набили своими телами похожие на стойла помещения. В воздухе пахло табаком, луком и застарелым потом. Смесь человеческих миазмов не могла одолеть неизбывную вонь перегара.

Путешествие подходило к концу. Мучиться на жестких сидениях оставалось не более трех часов. Бессонов закрыл глаза и склонил голову набок.

Поначалу он сетовал на доставшееся место — прямо у прохода. Снующие туда-сюда суетливые попутчики все норовили задеть его локтем или громоздкой поклажей. Теперь же Евгений Степанович благодарил фортуну: когда открывалась дверь в тамбур, в застоявшемся воздухе образовывалось хоть какое-то шевеление.

Бессонов вслушивался в стук колес и пытался отвлечься от навязчивых мыслей. Телеграмма, присланная из Петрограда, выбила его из колеи.

Шломо воспользовался давно позабытым кодом. Старинный друг угодил в неприятности. Ко всему ему понадобился «жорж».

В проход заструилась новая порция воздуха. Кто-то открыл дверь в вагон.

— Граждане проезжающие! — засипел пропитой голос. — Будьте любезны сдать кошельки!

Бессонов открыл глаза. У дверей в тамбур дымил цыгаркой верзила в распахнутой шинели. Левый суконный борт топорщило что-то продолговатое.

— Не стесняйся, народ! — подбадривал налетчик. — На нужды революции собираем!

Из-за бугая вынырнул второй подельник. Совсем еще молодой, вертлявый и тощий. В руках он держал битый молью заячий треух.

— Это кто ж это тебя уполномочил? — встал было с места похожий на конторскую крысу мужичонка и тут же схватился за лицо, получив по сусалам.

— Тебе мандат показать? — пыхнул ему в лицо дымом бугай. — На-ка, глянь!

Из-под шинели вынырнул обрез винтовки. Головорез дернул затвор.

— Давайте без припадков, граждане! — снова просипел на весь вагон налетчик. — Скидывайте деньгу, и разойдемся полюбовно!

Мальчуган зашустрил по проходу. В подставленный треух полетели кошельки и бумажники. Здоровяк, хлопая оружием по ладони, топал следом.

До того как провонявшая кислым ушанка оказалась перед Бессоновым, он успел расстегнуть саквояж и запустить туда руку. Колючая деревянная рукоять парабеллума удобно легла в ладонь.

— Боюсь, мой юный друг, — кончиками губ улыбнулся Евгений Степанович, — я вынужден отказаться от вклада в революцию.

Под янтарным взглядом Бессонова парнишка перестал ухмыляться.

— Что там, Колюня? — подоспел старший и навис над Евгением. — Ерепенимся? — криво спиленный ствол обреза ткнул Бессонова в грудь. — Ты ридикюльчик-то распахни, дядя! Поглядим, что у тебя там, а?

— Шломо опечалится, — прошептал Бессонов и снял люгер с предохранителя.

— Ты чего там гундишь, плешивый? — наклонился верзила.

Вдруг за его спиной мелькнула темная фигура. Незнакомец коротко ударил сверху вниз, и налетчик без звука повалился на пол.

— А ну брось шапку. — Молодой человек в коротком черном пальто, явно перешитом из матросского бушлата, повернулся ко второму грабителю.

Тот по-крысиному оскалился и выставил вперед финку.

— И свинокол брось! — хрустнул наганом нежданный избавитель. — Ну?

Кончик ножа заплясал ходуном. Пацаненок облизал губы. Взгляд его метался от револьвера к лежащему ничком подельнику и обратно.

Неизвестный благодетель ухмыльнулся и задрал револьвер в потолок. От выстрела у Бессонова зазвенело в ушах. Взвизгнули бабы.

— Ну, пшел, салага! — задорно гаркнул борец с бандитизмом и снова навел оружие на растерявшегося налетчика.

Нервы того дрогнули. Бросив нож и добычу, парнишка задал стрекача. Вслед ему летел залихватский посвист победителя.

— Разбирай наличность, граждане! — хохотнул молодой человек.

В вагоне поднялся гомон и суета. Ограбленные попутчики кинулись за своими кошельками.

— Подсоби. — Избавитель белозубо осклабился Бессонову, подхватил с пола обрез и уцепил верзилу за ворот шинели. — Ссадим пассажира, пока не оклемался.

Зажав саквояж под мышкой, Евгений Степанович взял того за ноги.

В два приема они выволокли налетчика в тамбур. Незнакомец повозился с дверью и широко ее распахнул. Ветер тут же швырнул ему в лицо пригоршню снега.

— Нужен? — Парень утерся рукавом и взвесил на ладони обрез.

Бессонов помотал головой. Оружие полетело в дверной проем.

— Ну-ка. — Незнакомец подтащил к выходу обмякшее тело. Схватился за поручни и замахнулся ногой.

Светильник в тамбуре мигнул.

— Не бери греха на душу, — остановил его Бессонов. — Убьется еще. Сейчас тормозить будем.

— А ты участливый, — хмыкнул молодой человек. — А я вот эту нелюдь не выношу. И босяка мелкого с пути истинного сбил, гнида. — Он поддел носком сапога бандита. Но выкидывать на полном ходу из поезда все же не стал.

— Участливый, — ухмыльнулся Бессонов. — А сам чего? Не сиделось спокойно?

— Воспитан так, — пожал плечами незнакомец.

— Быть в состоянии действовать — это быть обязанным действовать, — процитировал Бессонов.

Парень удивленно распахнул глаза и смущенно улыбнулся:

— Читали труды князя Кропоткина?

— С Петром Алексеевичем был знаком лично, — не смог удержаться от похвальбы Бессонов.

— Железняков. Анатолий, — протянул широкую ладонь парень. И гордо добавил: — Анархокоммунист.

— Евгений Бессонов. Можно — Бес, — закинул удочку Бессонов и в ожидании прищурился. Ожидания не оправдались. Новое поколение плохо знало историю движения и его легенды.

Паровоз и в самом деле сбавил ход. Железняков высунулся наружу, а потом столкнул налетчика с поезда. Тот кубарем покатился по откосу заснеженной насыпи.

— Папироску бы, — мечтательно протянул Железняков.

— Угощайся, — раскрыл портсигар Бессонов, но, когда Анатолий протянул руку, опомнился. Вынул штучку из правой, «безопасной», половины. — Вот, держи.

Свет моргнул еще раз, и завизжали колеса. Поезд встал. Мгновение было тихо, а потом раздался длинный гудок. Зашумел колесными парами приближающийся поезд.

— А чего в Питер? — Железняков выпустил сизую струю в потолок. — Времена-то не располагают к вояжам.

— Дядя у меня захворал, — произнес Бессонов, задумчиво рассматривая несущийся мимо товарняк. В стране творилось чистое безумие, но поезда на фронт ходили исправно.

— А я вот в Кронштадт еду. К братушкам. — Железняков пыхнул дымком. — Там теперь самая свобода!

Бессонов хмыкнул:

— Наивный ты человек, Анатолий! Профукали господа революционеры нашу свободу!

— Да как так-то? Ты газет не читаешь? Революция!

— Газет! — скривил губы Евгений Степанович. — О какой свободе идет речь, когда взамен старого режима мы получили новый? Вместо одного правительства другое?

— Так оно же Временное! — упорствовал Железняков.

— Нет в России ничего более постоянного, чем временное, — хмуро проронил Бессонов. — Вывески сменили — и только. Была полиция, будет милиция какая-нибудь. А свободы не будет.

— Грустно мыслишь, товарищ Бес. — Железняков выкинул окурок и задраил дверь. — А за свободу мы еще поборемся!

— Береги себя, Анатолий, — от души посоветовал Бессонов. — Хороший ты человек, цельный. И спасибо тебе.

— За что? — искренне удивился Железняков.

— За отзывчивость, — хитро улыбнулся Евгений Степанович и, подхватив саквояж, направился к порядком опостылевшему месту в похожем на стойло купе.

Привлекать лишнее внимание к своей персоне ему было не с руки. Да и собранный второпях «жорж» сработать мог лишь один раз.

* * *

Стрельбу на улицах Соломон пересидел в каморке при антикварной лавке. Нужная при любой власти телефонная связь работала исправно, а потому он был в курсе событий. Хоть газеты, кроме «Бюллетеня думских сообщений», в столице в дни смуты и не выходили, пронырливые журналисты держали руку на пульсе. Они щедро снабжали Шломо новостями в ожидании не менее щедрых отстежек.

Но больше прочих порадовал Соломона шелкопер из «Бюллетеня». При разговоре газетчик не смог удержаться — похвастался, что в революционную ночь подписывал бумагу об издании первого номера в обновленной России у самого Керенского.

Упустить такой шанс Соломон не смог. За пятьдесят рублей он выторговал «большой исторической ценности» бумажонку и даже выбрался ради нее из своей берлоги.

На улицах Петрограда было грязно и страшно. Уголовники, освобожденные слепой революцией из «Крестов», гуляли вовсю. Здания полицейских управ и околотков полыхали. В подворотнях истошно вопили барышни. Аптеки и винные лавки были разграблены подчистую. Высунувшийся без оружия из дому рисковал в лучшем случае остаться без пальто и кошелька.

Всю дорогу до редакции и обратно Соломона не покидало ощущение, что он вновь очутился в полных опасностей джунглях Амазонии. Но экспедиция того стоила — он заполучил автограф Керенского. На изготовление разрешительного мандата ушли сутки.

Соломон грыз сухари и придирчиво рассматривал работу. Угловатая, колкая подпись Керенского получилась один в один. Росчерк отчего-то напоминал римскую цифру «четыре».

В дверь напористо застучали. Шломо взвел курок и в три шага очутился у черного хода.

— Чего надо? — грубо, по-мужицки гаркнул он.

— Я справиться хотел бы, — раздался знакомый голос, — о здоровье моего горячо любимого дядюшки.

— Эжен! Дружище! — Соломон распахнул дверь и заключил в объятия старого товарища. — Как добрался?

Бессонов скинул пальто и сразу уселся за стол.

— Почти без приключений, — подцепил он из бумажного кулька сухарик и вкусно захрустел. — Ну, выкладывай, что у тебя стряслось.

Соломон разлил по чашкам остывший кофе и пустился в пересказ событий минувших дней. Чем ближе становился финал истории, тем мрачнее делался Бессонов.

— Выходит, вляпался ты опять, Шломчик. — Бес хрустнул сухарем и замолотил челюстью. Рыжая бородка затряслась. Гигантский его кадык поршнем заходил по горлу. — Говорил я тебе — дружки твои британские до добра не доведут! Впутали в историю Хранители — и в кусты? Расхлебывай, мол, сам, Соломон? Да еще и должен им остался?

Шломо понуро кивал. Бессонов был прав. Выходило, что упустил он драгоценного Орла сэра Уинсли. Да и с Котом дело пока не ладилось.

— Да где наша не пропадала, верно, Бес? — выжал остатки оптимизма Соломон. — Старая гвардия снова в бою! Справимся ведь?

— А куда деваться? — буркнул Бессонов, но взгляд его потеплел. — Я так понимаю, сначала навестим покойного Распутина?

Соломон дернул себя за кончик уса. Позабытый азарт возвращался. Вдохновение авантюриста медленно, но верно начинало наполнять его.

— Времена неспокойные — надо пользоваться, — бодро ответил он. — К тому же вокруг Керенского сейчас такая суета, что не подобраться. С ним потом разберемся. Ты захватил «жоржа»?

Бессонов победоносно улыбнулся и раскрыл саквояж. Следом за парабеллумом на скатерти появился продолговатый предмет, похожий на гигантскую гильзу.

— Оружейный поглотитель шума расширительного образца, — гордо представил Бессонов диковинную штуковину. — Правда, собирал второпях. Он одноразовый.

Соломон схватил гостинец, как ребенок из-под елки тащит подарок на Рождество. Пальцы сноровисто прикрутили глушитель к вороненому стволу.

— Только ты мне скажи, Шломчик, — проникновенно начал Бес. — Ты впрямь решил Керенского в расход пустить? Это ж не твое амплуа?

Соломон вытянул руку и прищурился сквозь целик оружия.

— Ума не приложу, что с ним делать, — честно признался Соломон. — Крови, конечно, не хочется, но…

— Есть варианты! — перебил его Бессонов. Из кармана пальто появился серебряный портсигар. На крышке блестел золотом вензель «Б.Е.С.». — Вот, — выудил Эжен папироску из левой половинки. — Абсолютно неотличима от обыкновенной. Ни запахом, ни цветом, ни ароматом не разнится! И табак дорогой, — важно закончил Евгений Степанович, — не грех и министра угостить!

— Он не курит, — хмуро откликнулся Шломо. — А что там? Яд?

— Какой-то ты кровожадный стал, Соломон, — менторским тоном отчитал его Бес. — Никакого летального исхода! При одной затяжке — паралич, а если больше — крепкий и здоровый сон без сновидений.

— Не то все это, — протянул Шломо и брякнул парабеллум на стол. — А вдруг он Орла с собой не носит? Пытать его, что ли?

— Я не перестаю удивляться! — всплеснул руками Бессонов. — Ты тут в Петрограде в кого превратился? Пытать! Да и сам посуди: разве кто в здравом уме такую фигурку без присмотра оставит? С собой он Орла носит, к гадалке не ходи!

— А если нет? Если не носит? — закипел Шломо. — У нас если и будет шанс подобраться к Керенскому, то только один!

Бессонов теребил рыжую бородку и ждал, пока гнев компаньона сойдет на нет. Соломон перестал дергать веком и уткнулся носом в кофейную гущу.

— И что ты собрался делать? Колени ему прострелить? — примирительно спросил Бес.

Шломо молчал.

— Ладно, хватит там будущее разглядывать, — хохотнул Бессонов. — Попробую я одну микстуру заболтать. Навроде той, венской, только посильнее. Глядишь, и Орлу успеем клюв заткнуть. Клин-то ведь клином вышибают, а, Шломчик?

Соломон не верил ушам.

— Это возможно, Эжен? — Надежда крохотной искоркой затеплилась в нем. Провальное предприятие обретало шансы на успех.

— Попытаться можно, — подмигнул Бессонов. — Времени займет и средств. Да и гарантий, правда, никаких. Но у тебя всегда останется запасной вариант с коленями! — поддел компаньона Бес и снова коротко хохотнул. — Ну да это успеется, как я понял. Когда осквернением займемся, гробокопатель?

Соломон поморщился от очередной шпильки и фыркнул:

— Поедем! Мне еще мобиль надо сторговать!

— Бедствуешь? — ехидно улыбнулся Бес.

— Достать мотор теперь большая сложность, — развел руками Соломон. — А топливо к нему — еще большая.

— Дерзай, Шломчик. Я в тебя верю, — с хрустом потянулся Бессонов. — А я пока высплюсь с дороги. На правах гостя кровать за мной?

Возражать Соломон не стал.

* * *

Черный «Де-Дион» рассекал морозный воздух. Промерзший за зиму Петроград подставил робким лучам солнца свои бока, распахнул затихшие улицы. Не было ни трамваев, ни экипажей. Не было даже штатских — разрозненные группы в серых шинелях бродили по мостовым. Молчаливые, растерянные, хмурые солдаты напрочь позабыли про тротуары.

Лавируя меж праздными бойцами и обгоняя редкие, похожие из-за солдатских штыков на гигантских ежей грузовики, Рождественский мчался к Таврическому.

Сергей Петрович гнал всю ночь. Новости, припасенные для Керенского, необходимо было доставить как можно скорее. Благо красный флаг, прикрепленный у левой фары, служил лучшим пропуском — за весь путь от Царского Села машину ни разу не остановили.

В похожем на форпост дворце Керенского не оказалось. Битый час потратил Рождественский на расспросы. Наконец, истрепав остаток нервов, он выяснил, что Александр Федорович вместе с Родзянко, Милюковым и князем Львовым уехали в дом за номером двенадцать по Миллионной улице. Что понадобилось свежеиспеченному министру юстиции Временного правительства в его первый трудовой день в доме княгини Путятиной, внятно объяснить Рождественскому так никто и не смог.

Через полчаса «Де-Дион» встал у особняка на Миллионной.

— Где Керенский? — Рождественский вихрем ворвался в просторный холл. — У меня срочное дело к министру!

— Они в гостиной-с, — промямлил растерявшийся лакей, поднимая глаза к потолку.

Рождественский бросился к лестнице.

— Постойте! — уже на втором этаже нагнал его лакей. — Вам нельзя туда! Совещание-с! Здесь великий князь! — благоговейным шепотом добавил слуга. — Михаил Александрович!

Рождественский застыл у входа в гостиную. Сквозь неплотно прикрытую дверь доносился голос Керенского.

— Ваше высочество, — жарко говорил он, — мои убеждения — республиканские. Но сейчас разрешите вам сказать как русский — русскому. — Александр Федорович сделал эффектную паузу. — Павел Николаевич Милюков ошибается. Приняв престол, вы не спасете Россию. Наоборот! Перед лицом внешнего врага начнется гражданская внутренняя война, — баритон Керенского заливал гостиную до краев. — Умоляю вас во имя России принести эту жертву! С другой стороны, я не вправе скрыть, каким опасностям подвергнетесь вы, приняв престол, — снизил тон Александр Федорович. В голосе мелькнули зловещие нотки. — Во всяком случае, я не ручаюсь за жизнь вашего высочества.

Рождественский отмахнулся от протестующего лакея и приник к узкой щели. В растерянном мужчине трудно было узнать младшего брата императора. Михаил Александрович провел дрожащей рукой по лысеющей голове. Пальцы великого князя оттопырили ворот, будто ему стало трудно дышать.

— Мне нужно подумать, господа, — неровно дернулась щеточка усов. — Михаил Владимирович, — обратился Романов к Родзянко, — пройдемте в соседнюю комнату.

Председатель Временного комитета Государственной думы подскочил с кресла и, грузно переваливаясь с ноги на ногу, ушел вслед за великим князем.

В гостиной повисло напряженное молчание.

— Александр Федорович! — нарушил его Рождественский, заглянув внутрь.

Невзирая на удивленные взгляды членов Временного правительства, Керенский пружинистым шагом выскочил в коридор. Лицо Александра Федоровича поминутно морщилось от накатывающей волнами боли, но Керенский был радостен и бодр. Казалось, выключи свет, и будет заметно, как по его коже пробегают электрические разряды.

— Вы подоспели очень кстати, Сергей Петрович! — подал для рукопожатия левую руку Керенский. Глаза светились разноцветным сиянием. — Стали свидетелем знакового для России события — заката монархии!

— Государь отрекся? — выдохнул Рождественский. Мысли об этом посещали бывшего подполковника, но столкновение с реальностью потрясло до глубины души.

— Точно так! И этот не устоит, — уверенно произнес Керенский. — Да черт с ними, в газетах почитаете, — махнул он рукой. — Скажите лучше, что там в Царском?

Рождественский показал Александру Федоровичу офицерский планшет с нарисованной схемой:

— Васильев все верно изложил. — Палец Рождественского ткнул в западную окраину Александровского парка. — Сруб здесь, вроде как церковь недостроенная. Внутри часовня. — Сергей Петрович победно улыбнулся. — Там он.

— Есть чем записать? — вскинулся Керенский.

Рождественский выудил из планшета блокнот и карандаш и протянул Александру Федоровичу. Тот бросился к подоконнику и склонился над бумагой.

— Так, — бормотал Керенский, покрывая листок колкими грифельными строчками. — Расследование по делу об убийстве Распутина прекратить. Во избежание возможного осквернения, — подмигнул он зеленым глазом Рождественскому, — приказываю перезахоронить Григория Распутина-Новых, не предавая места огласке. Подателю сего оказывать всяческое содействие. Что еще? — задумался Александр Федорович.

Рождественский пожал плечами.

— Сергей Петрович! — заглянул ему в глаза Керенский. Рождественский еще раз невольно поразился перемене — радужки Александра Федоровича вновь сделались карими. — Организуйте все в лучшем виде. Людей и транспорт возьмете в Петросовете. К гробу никого не подпускайте и доставьте в город. Я хочу лично его вскрыть.

— Как скажете, Александр Федорович, — послушно ответил Рождественский. В глубине души он был даже рад. К покойникам он всегда относился с должным пиететом. Добавлять к и без того увеличившемуся за последнее время списку грехов еще и это святотатство отчаянно не хотелось.

В гостиной поднялся взбудораженный шепот. Керенский глянул через плечо и наспех дописал:

— Министр юстиции Временного правительства, товарищ председателя Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, — Александр Федорович поставил подпись.

— Господа, — донесся из гостиной смятенный голос великого князя. — Я окончательно решился. В этих условиях я не могу принять престола.

Керенский посмотрел на листок и лукаво улыбнулся:

— А вам не кажется, Сергей Петрович, что моя роспись напоминает монарший вензель? — проговорил он, возвращая блокнот Рождественскому. — Александр Четвертый?

Бывший подполковник глянул на бумагу и хотел было ответить, что сходство, определенно, имеется. Но Керенский уже не слушал.

— Вы совершаете благородный и поистине патриотический поступок, Михаил Александрович! — влетел он в комнату. — Обязуюсь довести это до всеобщего сведения и позаботиться о вашей защите!

Часы в гостиной пробили полдень.

* * *

Автомобиль Соломону достался аховый. Мотор грелся и чихал, деньги за него испросили, как за новый. Шломо вспомнил все неприличные выражения, но скрепя сердце отсчитал целковые.

Выехали засветло. Соломон, подняв воротник шинели, оставшейся от поручика Сухотина, и укутав голову в башлык, стойко терпел шпильки Бессонова. Больше всего Беса веселила тема о беглом из австрийского плена офицеришке.

— Что, Шломчик, думаешь, срезал с шинельки знаки различия — и за пролетария сойдешь? — ехидничал Бессонов. — А рожу свою холеную куда денешь? За мандатом спрячешь, а?

— Вот ты и будешь разгребать в случае чего, — огрызался Соломон. — Ты-то по теперешним временам у нас чистой воды гегемон!

В конце концов Бес, выдав очередную остроту, затих. К Царскому Селу подъехали далеко за полдень. Шломо покрутился по улочкам, вспоминая нужную отворотку, и двинул авто вглубь Александровского парка.

Уже подле Ламских прудов Бес вдруг спросил:

— Вот скажи мне, Соломон, как же мы так докатились-то, а?

— В смысле? — От неожиданности Шломо едва не влетел колесом в яму.

— Всякой мы с тобой мерзости натворили за жизнь нашу кипучую, но чтоб покойников тревожить — не было ж такого, — не то спросил, не то ответил Бессонов.

Соломон даже сбавил газ.

— Ты чего это, Бес? — краем глаза глянул он на компаньона.

Тот задумчиво смотрел куда-то вдаль, где над верхушками деревьев в просвет меж туч высунулось чистое небо.

— И чего ради? — продолжил Бессонов, будто не расслышал вопроса. — Ради денег, — презрительно поджал он губу.

Авто нырнуло под бревенчатую арку и не спеша покатило по извилистой дорожке, тесно зажатой с двух сторон невысокой березовой рощицей.

— Ты, никак, о душе задумался, — хмыкнул Соломон. — Так поздно уже учиться танцевать полонез, мой милый Эжен! Ты чего раскис-то?

— Да так, — задумчиво сказал Бессонов. — Парнишку тут одного давеча повстречал. Молодой, идейный. Чистый какой-то… Аж завидно. И ведь мы когда-то…

— Нашел о чем горевать, — перебил Соломон.

— Есть, кстати, и другие поводы, — с издевкой в голосе откликнулся Бес. К нему явно вернулось его обычное расположение духа. — Мы вот, пока сюда ехали, чуть три раза в снегу не завязли, а эта дорожка прибрана.

Шломо нахмурился. Укромная тропа и впрямь была вычищена совсем недавно. В наблюдательности Бессонову отказать было нельзя.

— Может, Романовы следят?

— Думаю, у них сейчас других забот по горло, — вырвал на корню росток надежды Бессонов. — Всего вернее, гости к покойнику нашему наведывались. И, судя по ширине полосы, на грузовом автомобиле.

Соломон чертыхнулся и вдавил педаль в пол. Машина вырвалась из тисков рощи и, ломая наст, встала у недостроенной церкви.

Из сторожки выбежал человечек. Торчащий из-под полушубка подол сутаны путался в его ногах.

— Я уполномочен изучить тело Григория Распутина. — Соломон выскочил из авто навстречу служке и полез за пазуху шинели. Но документ предъявлять не пришлось.

— Вы что, антихристы, взбеленились? — тонким голосом взвизгнул сторож. Губы его тряслись. Под левым глазом пунцовел свежий синяк. — Промеж себя разобраться не можете?

— Ты о чем это? — схватил его за грудки Соломон и прилично тряхнул.

— Так увезли ж уже Григория Ефимовича. — Из человечка разом исчез весь гонор. — Часа три как.

— Как увезли? Куда?!

— На машине, — промямлил служка. — На станцию.

Соломон отшвырнул его прочь и прыгнул за руль.

Таких скоростей Бессонов не помнил с Брукладса в девятьсот восьмом. Вцепившись в сиденье, он не знал, о чем больше тревожиться: что на очередном вираже его выкинет из машины или что двигатель прикажет долго жить. Из-под капота уже как четверть часа валил пар.

Перед новым поворотом за спинами компаньонов вдруг что-то оглушительно грохнуло. Машина юзом вылетела на обочину и ткнулась в сугроб. Изрядно тряхнуло, и густое, воняющее горелым маслом облако окутало авто.

Первым пришел в себя Соломон. Ругаясь, как пьяный биндюжник, он соскочил в глубокий снег и нырнул под капот.

Кашляя и держась за ушибленное плечо, Бессонов вывалился на дорогу.

— Ну что там? — спросил он, едва вновь обрел дар речи.

— Приехали, — мрачно ответил Шломо. — Клапана заклинило.

До станции «Царское Село» оставалось еще почти две версты.

* * *

Продрогшие до предела компаньоны ввалились в каморку станционного смотрителя.

— К вам должны были доставить тело Григория Распутина. — Соломон протянул мандат скрюченными пальцами. — Где оно?

Начальник станции пробежал глазами по строчкам.

— Все как было велено, господа, — залебезил он, дойдя до неровной подписи министра юстиции. — Погружено в товарный вагон и отправлено в Петроград.

Бессонов обнял едва теплый самовар и поморщился. Чувствительность к ладоням возвращалась покалыванием тысячи иголок.

— Когда следующий поезд? — грозно спросил Шломо.

— Завтра к вечеру, — извиняющимся тоном ответил смотритель. — По расписанию.

Шломо скрипнул зубами.

— А если без расписания, а? — Соломон, будто револьвер, ткнул документ в растерянное лицо начальника.

— Никак не могу помочь, господа, — затряс головой смотритель. — Не в моей власти. Сейчас вся власть у Советов. Работают, когда захотят, — с досадой произнес он, но тут же добавил: — Но расписание выдерживаем, да.

Бессонов не смог скрыть ухмылки — разъяренный Шломо очень походил на дрессировщика тигров из грошового шапито.

— И где же они совещаются, эти ваши Советы?

— В паровозном сарае, — сжался начальник станции, словно ожидая хлыста. — Как к путям пройдете — налево будет.

— Благодарю за службу, — процедил Соломон и метнулся к выходу.

Бессонов с тоской оторвался от самовара.

— Скажите, — спросил он смотрителя уже на пороге, — а по какому пути отправили тело?

— По третьему, — как на духу откликнулся тот, — императорскому.

Бессонов понимающе кивнул и откланялся.

Неуемного Шломо он догнал уже около паровозного сарая. Совещание было в самом разгаре: из обшитого закопченной доской длинного здания рвались наружу залихватские балалаечные переливы. Охрипшие голоса нестройно, но с душой орали что-то про «яблочко».

— Слыхал, Шломчик? — пряча ладони в карманы полушубка, спросил Бессонов. — По третьему подъездному нашу пропажу отправили!

— И что с того? — рассеянно ответил Соломон. Он пытался разобрать слова ухарских частушек. Балалаечник как раз пошел на второй заход, и из сарая задорно гаркнули:

— Паги-бай, офицер, в пере-стре-лоч-ке!

— Что-то я не возьму в толк, кто из нас тут столичный житель? — Бес ткнул компаньона в бок кулаком. — Не хмурься, Шломчик! Знаю я, куда вагон подадут!

— Дорога одна, — мрачно заметил Соломон. — На Царскосельский вокзал.

— Я тебе точно скажу — в Императорский павильон!

Соломон на каблуках резко развернулся к товарищу:

— Раз ты такой у нас грамотный железнодорожник, — сквозь зубы произнес он, — может, и с этими договоришься? — Шломо ткнул пальцем в паровозный сарай.

— Ты-то уж точно не договоришься, ваше благородие, — хохотнул Бес. — Давай, не околей тут, — хлопнул он Соломона по плечу и уверенным шагом двинулся к зданию.

Соломон фыркнул и принялся расхаживать вдоль путей, чтобы хоть как-то согреться.

Балалайка стихла. Через полчаса из сарая в обнимку с чумазым вагонником появился Бессонов. На голове его сидела лихо заломленная форменная шапка. Накрест положенные топор и якорь на ней сияли надраенной латунью.

— Этот, что ль, твой попутчик? — подозрительно глядя на Шломо, спросил у Бессонова рабочий. — Что-то рожа мне его не нравится!

— Это проверенный соратник! — заверил его Бес. — В строю с девятьсот третьего!

— М-да? — железнодорожник недоверчиво прицокнул, но все же помилосердствовал: — Дуйте к Великокняжескому. Сейчас «фиточку» раскочегарим и подадим.

— Давай, братишка, только быстрей, ага? — Бес выпустил из объятий вагонника. — А то мы тут с товарищем уши потеряем.

Рабочий сплюнул на снег и растворился в темноте.

Через час паровоз серии «Фита» чинно подкатил к перрону Великокняжеского павильона.

— Залазь давай! — высунулась в окно знакомая чумазая рожа.

Бессонов проворно вскарабкался в кабину и протянул Соломону руку.

— Что ты им посулил? — прошептал Шломо, ежась под недобрыми взглядами кочегара и машиниста.

— Победу мировой революции, — не моргнув глазом, ответил Бес, — в перспективе. — Потом довольно осклабился и добавил: — А покамест — ящик «Английской горькой».

* * *

Паровоз лязгнул сцепкой и оставил грузовой вагон. Рождественский осмотрелся. На удивление, Керенского не было. Вместо него по перрону спешил незнакомый мужчина лет сорока. Гражданская одежда не могла утаить его военной выправки.

— Рождественский? — широко улыбнулся он. — Сергей Петрович?

— Так точно, — хмуро оглядел его подполковник. Оружия при незнакомце вроде не было. — С кем имею честь?

— Я от Керенского, — вместо того чтобы представиться, выпалил он. И тут же исправился: — Коровиченко. Пал Александрыч. Александр Федорович просили вас встретить.

— А где он сам? — не двинулся с места Рождественский.

— Захворал, — печально ответил Коровниченко. — Идемте. Я на моторе.

— Один момент. — Сергей Петрович повернулся к путейцу, подряженному еще в Царском для охраны. — К вагону никого не пускать! Головой отвечаешь, понял, Михай?

— Не сомневайтесь! — поправил за плечом винтовку железнодорожник. — Все будет в аккурате!

Рождественский погрозил ему кулаком и зашагал за Коровниченко.

Павел Александрович не солгал. Пролетев Литейный и Шпалерную, машина остановилась у знакомого дома на Тверской улице.

Дверь Рождественскому открыла Ольга Львовна.

— Как хорошо, что вы пришли! — всплеснула она руками. — Саша о вас только и говорит!

— Как он? — скинул пальто Рождественский.

— Лихорадит, — печально ответила Ольга Львовна. — Ваша политика уже один раз чуть не стоила ему жизни! Он себя совершенно не бережет!

Рождественский деликатно промолчал.

— Оленька, это он? — послышался слабый голос. — Сюда его веди!

Керенский лежал под байковым одеялом. На голове его покоился компресс. Лицо Александра Федоровича осунулось, заострилось. Глаза болезненно сверкали.

— Ну что вы мне скажете, Сергей Петрович? — бледно улыбнулся он. — Привезли?

Рождественский присел на край кровати.

— Не беспокойтесь, Александр Федорович. На вокзале. Я выставил караул.

— Вот и славно. — Лицо Керенского разгладилось. — Придется вам без меня все там обыскать.

Рождественский с готовностью поднялся.

— Ну что вы, друг мой. — Александр Федорович прикрыл глаза. — Не нужно делать этого прямо сейчас. Поешьте хотя бы с дороги. Оля, — позвал он. — Накорми нашего странника.

Желудок Рождественского застонал. Сергей Петрович только сейчас понял, как сильно голоден.

* * *

— Вон он, ваш грузовой, — уверенно ткнул в стекло закопченным пальцем машинист.

Соломон прилип к окошку. Возле зеленого вагона маячил одинокий часовой. Завидев медленно подкатывающий паровоз, он сдернул винтовку с плеча и заспешил навстречу.

«Фита» пшикнула клубом дыма и встала.

— Вы какого лешего тут делаете? — грозно спросил покрытый инеем железнодорожник и передернул затвор.

— Михай, ты, что ль? — высунулся из кабины машинист.

— Петруха! — расплылся в улыбке охранник. — Вот свезло так свезло. — Караульный уже забросил за спину «мосинку» и лез в паровоз. — Думал, уже окоченею тут насмерть. — Михай присел у топки и разом занял остаток свободного места в кабине. — Табачком не богаты, браты? — потер он широченные ладони.

Бессонов лучезарно улыбнулся и вынул из кармана полушубка серебряный портсигар.

— Угощайтесь, товарищи! Отличный табак! Аглицкий!

Мозолистые пальцы расхватали папиросы. Через минуту кабина наполнилась богатырским храпом.

— Ну вот, — захлопнул портсигар Бес. — На водке можно сэкономить. Шломчик, глянь-ка по углам, у них тут фомочки, часом, не завалялось?

Соломон ответил не сразу. Он пристально вглядывался в едва пока различимую фигуру в полумраке дебаркадера. Пальцы Шломо мелькали, ловко привинчивая «жоржа» к дулу парабеллума.

— Бери винтовку, Бес, и дуй к вагону, — тихо скомандовал Соломон. — Фомку нам уже принесли.

Бессонов сжал оружие и выглянул из-за Шломо. Держа в одной руке керосиновую лампу, а в другой короткий ломик, к вагону приближался здоровенный бородатый детина.

— Это еще кто? — от души удивился Бессонов.

— Рождественский его фамилия, — процедил Соломон. — Чеши, говорю! Скажешь, этот вон, — кивнул Шломо на храпящего караульного, — по нужде отошел. Сам не лезь — пол-Питера стрельбой перебудишь. Как зайдет в вагон — свистни.

Бес кивнул и, подхватив дареную шапку, выскочил из паровоза.

* * *

Рождественский шел по перрону Императорского павильона. Звук его тяжелых шагов канонадой отдавался от свода пустого дебаркадера и бил по ушам. Сердце противилось предстоящему злодеянию. На душе было муторно.

Застекленный ангар кончился, перешел в простой навес. Ледяной ветер, словно поджидавший подполковника, тут же щелкнул по носу, сбил дыхание.

Поганое чувство грызло Рождественского. Мысли крутились вокруг адского пламени и смертных грехов.

За оставленным у перрона вагоном виднелась в темноте черная громада паровоза. Сергей Петрович прибавил ходу. У товарного его ждал еще один сюрприз.

— Ты еще кто? — смерил взглядом рябого путейца Рождественский. — А Михай где?

— До ветру отпросился, — тряхнул рыжей козлиной бороденкой новый караульный и глуповато улыбнулся. — Я за него.

Рождественский глянул на дверь вагона и успокоился — пломба была на месте.

— Ну, раз ты за него, — вздохнул Сергей Петрович и протянул охраннику керосиновую лампу, — займись вот.

Пока тот чиркал спичками и крутил фитилек, Рождественский сломал печать и украдкой перекрестился. Поднатужился, отодвигая дверь, и замер перед черным нутром вагона.

— Извольте, — услужливо подал керосинку путеец.

Рождественский набрал полные легкие холодного воздуха и шагнул в темноту.

Гроб стоял на двух ящиках от чугунных колес. Сергей Петрович примостил лампу в изголовье. Язычок пламени нервно трепетал, отражался от застекленного оконца, устроенного в крышке. За ним пугающе пульсировала мертвая мгла.

— Господи, прости, — прошептал Рождественский и навалился на лом.

Гвозди натужно покинули дубовые доски. Раздавшийся скрип оцарапал натянутые нервы. По ноздрям ударил тошнотворный запах формалина и тлена.

Распутин лежал с раздувшимся, потемневшим лицом. Кожа его оплыла, обнажая желтые зубы. Казалось, покойник скалится.

Рождественский тяжело проглотил вязкую слюну и, борясь с накатившей вдруг тошнотой, принялся шарить по трупу.

Дрожащие пальцы нащупали в кулаке мертвеца плотный комок. Сергей Петрович развернул сверток. В накрахмаленном платке лежала серебристая фигурка кота.

Словно зачарованный, Рождественский погладил зверюшку по спине. Кот будто бы сам прыгнул в ладонь. Пальцы Рождественского сжались.

Дощатый пол вагона дрогнул под ногами подполковника. Лампа исчезла. Темнота облепила Рождественского.

Вдруг где-то наверху вспыхнула ослепительно белая искорка. От нее потянулась вниз сияющая белая нить. Темнота треснула и разошлась в стороны. В прореху ударили светом тысячи фар. Сверкающий белоснежный туман заклубился в ней, маня и одновременно успокаивая.

Рождественский протянул руку к свету.

Тут откуда-то издалека послышался длинный разбойничий свист.

Ощущение смутной тревоги всколыхнулось где-то глубоко в подполковнике. Он попытался разжать кулак, силился прогнать видение, но сияющая благодать не отпускала.

Сергей Петрович закусил губу. Рот наполнился соленым и теплым. Видение отступило и нехотя растаяло.

Жадно хапая пропитанный мертвечиной воздух, Рождественский мотнул головой и замер.

Перед ним стоял человек.

Выстрела подполковник не услышал. Была только яркая вспышка. Что-то сильно ударило Рождественского в грудь. Обожгло под сердцем. Опрокинуло.

Тело отказалось повиноваться.

Непослушными глазами смотрел он в потолок. Видел, как подплывает к его лицу керосинка. Как проступает в ее свете чья-то укутанная в офицерский башлык голова.

Что-то тупое колотило его по скрюченным пальцам. Кто-то бездушный вырывал из кулака металлического кота.

Потом все стихло. Темнота облепила Рождественского.

Жизнь горячими толчками покидала подполковника. С каждым затухающим ударом сердца могильный холод набивал его тело, будто тряпичную куклу.

«Вот и все, — неумолимая, безжалостная мысль полоснула Рождественского. — Преставился, грешник».

И тут где-то наверху загорелась и взрезала тьму лучистая искра. Белоснежный туман заструился в разошедшейся по швам темноте. Сквозь сотканное из света пространство шагнула к Рождественскому высокая фигура. Подняла. Прижала к себе и окунула с головой в океан ласкового сияния.

Подполковник закрыл глаза и перестал дышать. Ему сделалось вдруг тепло и покойно.