Я не закончил писать в прошлый раз — позвали ужинать. А сейчас опять случилось много нового.

Когда я начинал дневник, то никак не думал, что каждый день будет столько нового. Должно быть, я очень вовремя начал, потому что если сразу не записать, то потом и не вспомнишь.

Только сейчас мне хочется записать не то, что у нас было дальше, а разные свои мысли. Люся сказала, что полезно собирать даже чужие мысли, если встретишь их где-нибудь в книге. А у меня у самого бывает иногда в голове много хороших мыслей.

Все время с того дня, когда от нас ушел Борис, меня мучает совесть, хотя я ни в чем не виноват. Но мне кажется, мы все виноваты.

Так сказала и Люся. В тот день, когда я и Рудимчик попали к ней и расселись, как гости, вокруг стола с чистой скатертью, она заговорила о Борисе. Не о разведке, из-за чего мы пришли к ней, а о Борисе. И на этот раз я не злился на нее за то, что она думает о нем, потому что думал о нем сам.

Я ел конфеты из стеклянной фиолетовой вазочки. Конфеты пододвинула нам Люсина бабушка. Рудимчик сразу навалился на них, будто никогда в жизни не ел сладкого. А я съел три штуки, потом изредка поглядывал на остальные. Бабушка сказала:

— Возьми еще. — Она побыла с нами немного. — Ну, занимайтесь. — И вышла из комнаты, шурша мягкими тапочками.

Тогда я не вытерпел и взял еще одну конфету.

А около Рудимчика выросла целая гора бумажек. Это, по-моему, просто некрасиво. И чтобы около меня не было бумажек, я сунул свою в карман. Но Рудимчик заметил и пихнул под столом ногой. А я его. Потом, на улице, он мне сказал:

— Это нечестно — прятать.

Я ответил:

— А по-моему, некрасиво столько лопать, как ты.

— Лучше лопать, чем обманывать, — нашелся он.

Когда бабушка выкатилась из комнаты и мы остались одни, Люся сказала:

— А все-таки с Борисом получилось плохо.

Я кивнул, жуя конфету.

— И мы сами виноваты, — добавила Люся. — Допустили, что он ушел. А что у него с матерью? Почему он плохо учится? Почему сейчас не подготовился? Мы знаем? Ничего мы не знаем!

Она говорила «мы», но ведь ее это почти не касалось. Она приехала к нам совсем недавно. И выходило, что виноваты одни мы, все мальчишки, которые с Борисом учились, бегали, играли на улице и в гараже… Я вспомнил, как застал его в городе у такси с дядькой Родионом и как он не захотел со мной разговаривать. И еще вспомнил, как он уносил с собой из гаража в свертке тетрадки и чернильницу. Наверное, занимался.

Да, мы действительно ничего про Бориса не знали!

Но откуда нам было и знать, если он сам не говорил?

Так я старался оправдать себя и ребят, Которые бегали-играли с Борисом. Но из этого у меня тоже ничего не получилось. И мысли о Борисе все равно из головы не выходят…

Это даже удивительно и непонятно: ведь голова моя с утра до вечера занята совсем другим. У разведчиков оказалось очень много дела. Сначала мы не могли сообразить, что от нас требуется.

Я три раза прошелся по всей Овраженской из конца в конец, приглядываясь к домикам, палисадникам и воротам, но так ничего и не сообразил. Зато Рудимчик придумал чепуху. «Давайте, говорит, замостим нашу улицу».

Я поднял его на смех. Тогда он предложил еще лучше:

— Построим пожарную каланчу!

Люся сказала, что он пустой фантазер. Рудимчик обиделся и ответил:

— Ладно! Придумаю — ахнете.

Люся сказала, что надо не придумывать, а разведывать. Рудимчик еще раз сказал: «Ладно» — и побежал к бревнам. Он знал, где разведывать!

В общем, когда мы на следующий день собрались около гаража, я, как Главный Разведчик, не имел никакого понятия, о чем докладывать ребятам. Рудимчик в сторонке хитро ухмылялся, но помалкивал. Я тихонько спросил у Люси:

— О чем докладывать-то?

Она протянула мне беленькие, аккуратно нарезанные квадратиками бумажки.

— Что это? — удивился я.

— Разведывательная анкета, — сказала она. — Раздашь всем. Пусть каждый ответит на два вопроса. Что он ждет от БУПШа? И что предлагает сделать самое интересное?

Я подумал, что ребята рассердятся. Ведь они нам и поручили сообразить про самое интересное. Но Люся сказала, что раз мы ничего не сообразили, то лучше всего обратиться ко всем, а не высасывать из пальца.

Пришла Римма, и Вика объявила:

— Сейчас заслушаем нашу разведку.

Я встал и сказал, как мне советовала Люся: дел на улице очень много и оперативная группа предлагает разведывательную анкету. И раздал бумажки, которые Люся написала дома.

Я сразу увидел, как здорово она придумала: ребятам затея понравилась. Они начали спрашивать, как отвечать — письменно или сейчас? Мы с Люсей ответили, что можно — как угодно. Тогда Вика спросила, кто хочет сказать первый. И вскочил Рудимчик.

— Я предлагаю, — выпалил он, — сделать крышу!

— Что? — удивилась вожатая. — Какую крышу?

— Крышу над бревнами! — И он объяснил, что на бревнах часто сидят, а когда бывает дождь, сидеть плохо, но если сделать крышу, как на автобусных остановках, то сидеть будет удобно даже в самый сильный ливень.

Я фыркнул: снова. Рудимчик нафантазировал. Крышу изобрел! И Назар Цыпкин сказал:

— Архитектор.

Ребята засмеялись.

— А вы не смейтесь, — остановила нас Римма. — Ведь о чем Рудимчик подумал? О том, чтоб людям было удобнее. А это и есть наша цель. Помните, как Сережа говорил?

Рудимчик заулыбался и стал смотреть гордо, будто изобрел не крышу, а по крайней мере космический корабль.

А ребята один за другим начали предлагать свое. Про что только не наговорили они за какой-то миг. Про «зеленый патруль» — чтоб ходить с зелеными повязками и охранять цветы и деревья. И про рембригаду — чтоб поправлять скамейки у ворот. Маша-Рева внесла предложение — открыть детский сад. А Сашуня захотел создать свою песню, вроде овраженского гимна. «Назар, — говорит, — напишет слова, а я музыку». И он свободно может написать музыку, потому что уже третий год учится играть на пианино. Гошка Адмирал, конечно, предложил сделать испытательные маневры боевых корветов с мотором. И еще — провести футбольный матч.

Вика возразила: футбольный матч — это не работа. Но Римма сказала:

— Нужно учитывать все интересное.

Тогда Рудимчик сказал, что очень интересно переписываться с африканскими ребятами. Правда, он сам еще не переписывался, но ведь можно?

— Опишем, как живем у себя и какая у нас улица, — добавил он.

— А какая у нас улица? — спросила Римма. — Ты знаешь? Почему, например, она так называется? И чем знаменита?

Рудимчик этого не знал. Да и никто не знал. Люся сказала:

— А давайте изучим все про нашу улицу: когда она построена, какие на ней исторические места и кто живет.

Гошка Адмирал заспорил:

— Нет на ней никаких исторических мест. И называется она по оврагу. Вот если бы у моря жили и моряков встретить!

— А может, есть моряки? — сказала Вика. — Ты ведь ни у кого не спрашивал.

— Да, да, надо узнать и сделать летопись, — добавила Маша.

— Фотолетопись, — уточнил Назар Цыпкин, постукивая по аппарату ладошкой.

Я еле успевал записывать.

Мы с Люсей отдали вожатой листок, на котором записали все, о чем говорили ребята, и подумали: «Ну, на этом наша разведывательная работа закончена». Но это было не так. Наоборот, она только еще начиналась. Вот, например, создадим рембригаду. А что она будет делать? Где, какой ремонт нужен? Об этом должна сообщать штабу оперативная разведка.

И я сразу побежал пересчитывать неисправные скамейки. А когда вернулся после обеда, то просто ахнул. Маша-Рева, сидя на чурбаке, читала малышам книжку с цветными картинками. Вокруг Вики вертелись дружки Рудимчика — они тоже хотели участвовать в БУПШе. Вика определила их в «зеленый патруль» и теперь каждому прикрепляла на рукав зеленую повязку.

Овраженский Гошка, зажав под мышкой мяч, носился по пустырю, расставлял футболистов для тренировки. Было создано три команды: «Варяг», «Волна» и «Акула». Названия, конечно, давал Адмирал.

А на дверях БУПШа висела вывеска: «Хозрембригада». И еще: «Отдел кадров». И рядом — разграфленная доска: «Сегодня требуются». Столбиком написано: «Плотников… человек». «Землекопов… человек». «Чтецов для маленьких…» И так далее. Остается только проставлять вместо точек цифры.

Мне объяснили, что эту доску придумал рыжий Серега. Он приходил ненадолго, просто проведать. А Тима предложил организовать агитбригаду. Ей дали название: «Ура-бригада» — Уличная ребячья агитбригада.

Назар как раз писал объявление: «Прием артистов».

Когда артисты приготовят номера, мы дадим на улице большой концерт. И это будет не просто концерт, а торжественный бупшинский праздник. Так сказала Римма. Это тоже всем понравилось.

Прибежал нарядный Сашуня. Его сделали начальником отдела кадров. Он принес потрепанную конторскую книгу. С одной стороны все страницы были заполнены цифрами, а с обратной оставались чистыми. Сашуня перевернул книгу вверх ногами и вывел на корочке большими буквами: «Учет кадров». Так ему велела Вика.

Она всем говорила:

— Учет — это главное. Докладывайте мне обо всем, что сделали.

Я доложил ей, что скамеек с отломанными досками на улице три. Вика сразу схватила мел и проставила на доске «Сегодня требуются» цифру 2 в графе «Плотников…» И начала срочно подыскивать «рабочих». Она мобилизовала овраженского Гошку и Назара Цыпкина.

— А у нас нет инструмента и материала, — сказал Адмирал.

— Подладьте кирпичом или камнем, — сказала Вика. — Только потом обязательно покажите работу хозяевам, чтобы дали справку.

— Какую еще справку? — засмеялся я.

— За выполненную работу надо всегда отчитываться.

«Бригада плотников», состоящая из овраженского Гошки и Назара Цыпкина, отправилась прибивать скамеечную доску.

Я подошел к гаражу и потрогал краску на полу. Она уже совсем подсохла. Я сбросил тапочки и осторожно ступил босыми ногами на порог, потом пересек комнату. Ногам было шелковисто и прохладно. Можно вселяться!

И все же мне стало немного жалко наш старый гараж, тот самый, который стоял под огромным замком, — темный, щелястый и пыльный. Наверное, всегда жалко, когда что-нибудь проходит. Я об этом где-то читал. Поэтому если это и хорошая мысль — она не моя.

А еще у меня снова появилась мысль о Борисе. Я даже не знаю, как ее считать — хорошей или нет, потому что мне сделалось грустно. От хороших мыслей, я думаю, должна появляться радость. А тут мне стало не по себе, словно я потерял что-то дорогое. Я смотрел на ребят, которые суетились, таская в БУПШ вещи, и мне стало грустно, что я не вижу среди них Бориса.

Может, от этого и вспомнился старый гараж?

И мне очень захотелось, чтобы Борис был с нами.

Где он сейчас?

Я тихонько ушел от ребят и два раза промаячил мимо домика Черданихи — крохотной развалюшки, перед которой даже нет цветов. Из голой утоптанной земли растет один-единственный тополь. На третий раз я с опаской постучал в калитку, но мне откликнулась лишь собака, тощая и злая.

Я постоял, подумал и пошел к Люсе.

Но попал к ней не сразу…