ГЛАВА 1

СТРАННАЯ ДОБЫЧА

Еще не рассвело, а Элбрайн Виндон был уже на ногах. Быстро оделся почти на ощупь в красноватом свете жарко пылающих в камине угольков. Провел рукой по взъерошенным светло-каштановым волосам, выгоревшим на кончиках под лучами солнца. Надел пояс с кинжалом, который накануне с благоговением положил рядом с постелью, и застегнул пояс на талии, чувствуя себя сильным, почти взрослым.

Набросил на плечи одеяло потеплее и выскочил во мрак и холод, в нетерпении едва не забыв закрыть за собой дверь. Вокруг лежала небольшая деревня Дундалис. Деревня спала — вчера, как и всегда, был день, заполненный трудами и хлопотами. Элбрайн тоже вчера потрудился немало — больше обычного, поскольку значительная группа взрослых обитателей деревни отправилась далеко в лес на охоту и дети должны были следить, чтобы в деревне все было в порядке. То есть наносить дров, поддерживать огонь, чинить хижины — которые, казалось, всегда нуждаются в починке! — и совершать обход вдоль вырытой вокруг деревни защитной канавы и бдительно следить, чтобы не пробрался медведь, или большая кошка, или стая голодных волков.

Элбрайн был старшим среди ребятишек и чувствовал свою важность. Пока еще охотники не брали его с собой, но следующей весной ему исполнится тринадцать, и здесь, в суровом северном краю, это уже не детство. Следующей весной Элбрайн будет охотиться вместе со взрослыми — детские забавы останутся позади.

Он ужасно устал от трудов прошедшего дня, но был настолько возбужден, что спать не хотелось. В погоде заметно ощущался поворот к зиме. Охотники должны вернуться со дня на день, и для Элбрайна было делом чести непременно встретить их. Тогда ребятишки помладше проникнутся к нему еще большим уважением, а охотники увидят, что, несмотря на их отсутствие, под его бдительным взором в деревне все идет как надо.

Он легко двигался, ныряя в сгустившиеся тени одноэтажных строений, пока не остановился около дома Джилсепони, своей самой близкой подруги. Девочка и ее мать стояли в дверях и о чем-то спорили. И хотя говорили они шепотом, в царившей вокруг тишине слова их звучали отчетливо. Элбрайн притаился за углом дома.

— Может, они вернутся уже сегодня! — настаивала Джилсепони.

— А может и нет, Джилли, — возразила ее мать.

Элбрайн подавил смешок: девочка терпеть не могла свое уменьшительное имя — Джилли, — хотя почти все в деревне называли ее именно так. Она предпочитала просто «Джил». Однако между нею и Элбрайном у нее было еще и прозвище — Пони, оно-то нравилось Джилсепони больше всего.

Усмешка Элбрайна перешла в широкую улыбку. Неизвестно почему, но при встрече с Пони его всегда охватывало ощущение счастья, хотя всего пару лет назад он насмехался над деревенскими девчонками, без конца дразнил и даже поколачивал их. Потом, правда, настал момент, когда ему стало ясно, что это может плохо кончиться. Как-то Элбрайн погнался за Джилсепони, собираясь ухватить и хорошенько оттаскать ее за пышную золотистую копну волос. Казалось бы, все шло, как и было задумано, он уже почти нагнал ее, как вдруг из глаз у него полетели искры, и оказалось, что он лежит на спине, глядя в небо.

Теперь, вспоминая свое тогдашнее смущение, он был в состоянии смеяться, про себя или даже вместе с Пони. У него было такое чувство, словно ей можно рассказывать обо всем и она не станет ни осуждать его, ни насмешничать.

В свете горящей свечи он хорошо видел девочку. Элбрайну нравился ее облик; с каждым днем все больше и больше. Она была моложе Элбрайна на пять месяцев, но ростом значительно выше его. Пять футов три дюйма, вот какая она вымахала, он же не дотягивал даже до вожделенной отметки в пять футов. Отец успокаивал его — дескать в их роду мальчики всегда поздно начинают идти в рост. Элбрайн немного завидовал Пони и считал, что высокий рост только придает ей очарования. Она была стройная, гибкая, а в беге и драке с ней не мог сравниться ни один из мальчишек Дундалиса, включая и самого Элбрайна.

И тем не менее девочке была присуща некая едва уловимая аура мягкости. Когда Элбрайн был маленький, он думал: у девчонки просто силенок маловато, но потом эта черта стала казаться ему странно привлекательной. Волосы золотистого цвета, шелковистые и очень густые, непослушно ниспадали на плечи и спину девочки. Ее глаза, такие огромные, яркие и чисто-голубые, каких Элбрайну ни у кого больше видеть не доводилось, с интересом взирали на раскинувшийся вокруг бескрайний мир и отражали любое изменение в настроении Джилсепони. Видя в них печаль, Элбрайн и сам ощущал ее всем сердцем; если же в них искрилась радость, его ноги, казалось, готовы были пуститься в пляс.

Губы Пони были большие и пухлые. Мальчишки часто дразнили ее: если она прижмется губами к окну, говорили они, то прилипнет. Теперь у Элбрайна никогда не возникало желания дразнить Пони из-за ее губ, таких мягких, таких соблазнительных…

— Я вернусь к завтраку, — заверила Пони мать.

— Ночью в лесу опасно… — раздраженно продолжала та.

— Я буду осторожна! — перебила ее Пони.

Элбрайн думал, что мать Пони, женщина суровая, сейчас строго выбранит дочь. Однако та лишь вздохнула и безропотно закрыла за Пони дверь.

Пони тоже вздохнула и покачала головой — до чего же ей надоели эти глупые препирательства со взрослыми! — спустилась с крыльца и испуганно ойкнула, когда Элбрайн неожиданно вынырнул из темноты.

Она рефлекторно выставила перед собой кулак, и наученный горьким опытом Элбрайн поспешно отпрянул.

— Ты опоздала, — упрекнул он ее.

— Я очень устала, — ответила девочка. — И еще совсем не поздно.

Элбрайн пожал плечами и быстрым шагом пошел в направлении северного края деревни. Только что пожаловавшись на усталость, Пони тем не менее не только не отставала, но даже чуть ли не обгоняла его; наверно, была воодушевлена не меньше, чем он. Воодушевление сменилось ощущением чистой радости, когда они вышли за пределы деревни и начали взбираться по склону холма. Пони оглянулась и ошеломленно замерла, глядя на ночное небо.

— Гало… — восхищенно сказала она.

Элбрайн проследил за ее взглядом и тоже не смог сдержать восторженной улыбки.

По всей южной части неба чуть повыше горизонта раскинулось Гало Короны — тонкая игра перетекающих друг в друга цветов, красных, зеленых, голубых, темно-пурпурных; все в целом напоминало радугу. Это явление иногда возникало в летнем небе, но только поздно ночью, когда дети, да и взрослые тоже, как правило, крепко спят. Элбрайн и Джилсепони уже несколько раз видели Гало, но никогда оно не было таким ярким.

Потом они услышали далекое пение, совершенную в своей прелести мелодию. Едва различимая, она плыла сквозь холодный воздух.

— Лесной Дух, — прошептала Пони.

Легенду о нем все знали в Тимберленде. Наполовину конь, наполовину человек, Лесной Дух был защитником деревьев и животных, в особенности диких коней, которые бегали на свободе по лесистым долинам на севере. На мгновенье мысль о том, что это создание находится где-то рядом, напугала Пони, но потом чистая красота Гало и гармонирующей с ней колдовской мелодии унесла страхи прочь. Как может что-то столь прекрасное таить в себе угрозу?

Они долго стояли на склоне холма, не произнося ни слова, не глядя друг на друга. Элбрайна охватило ощущение полного одиночества — один на один со Вселенной, крошечная частичка ее безмерного величия, искорка вечности. Его разум покинул этот холм, даже саму эту землю, весь чувственный опыт его существования и сместился в область неизведанной доселе радости воспарения духа. В сознании всплыло имя Мазер, хотя он и не мог бы сказать почему. Казалось, он сейчас не понимал ничего и в то же время понимал все. Все тайны этого мира, самого мироздания, вечности — все они открылись ему, казались простыми и очевидными. В сердце звучала песнь без слов, по телу разлилось тепло, хотя в какой-то степени в эти мгновенья он находился за пределами своего материального тела.

Это ощущение прошло — увы, слишком быстро. Элбрайн глубоко вздохнул и повернулся к Пони. Он хотел заговорить с ней, но сдержался, видя, что она тоже переживает состояние, близкое к тому, в котором он только что находился. Внезапно его охватило ощущение близости с ней, как будто они вместе прошли через какое-то совсем особенное и очень личное переживание. Многие ли способны, глядя на Гало, так чувствовать красоту, подумал он? Никто из взрослых в Дундалисе, это уж точно, с их вечным ворчанием и брюзжанием. И никто из других детей — их учили, что глупо задумываться над такими вещами, и они хорошо усвоили свой урок.

Нет, это было переживание его и Пони — только их одних. Он стоял и смотрел, как она медленно возвращается к окружающей реальности.

Элбрайн изо всех сил сопротивлялся внезапно вспыхнувшему желанию наклониться и поцеловать Пони.

— Что? — спросила она, разглядев, несмотря на темноту, смятение и даже испуг на его лице. Мальчик отвернулся, недовольный тем, что позволил себе такие чувства. В конце концов, Пони была еще девочка, и, хотя Элбрайн открыто признавал ее своей подругой, всякое более глубокое чувство было совершенно недопустимо. — Элбрайн? Это пел Лесной Дух?

— Я ничего не слышал, — резко ответил он, вспомнив, что действительно слышал отдаленное пение.

— Тогда кто же?

— Никто, — грубовато ответил он. — Пошли. Скоро рассвет.

Он начал торопливо взбираться вверх по склону, иногда даже на четвереньках, оскальзываясь на толстом ковре опавших листьев. Пони продолжала стоять, глядя на него и недоумевая, что такое на него вдруг нашло. Но улыбка тотчас снова заиграла у нее на лице, а щечки с ямочками слегка покраснели. Она догадывалась, с какими чувствами сражался сейчас Элбрайн — с теми самыми, которые уже не раз приходилось преодолевать и ей.

Пони победила в этой борьбе, потому что в конце концов призналась самой себе, что неравнодушна к Элбрайну. После этого она даже радовалась своим чувствам; всякий раз, когда она видела Элбрайна, по телу разливалось удивительно приятное тепло.

Она догнала мальчика на вершине холма. За их спинами лежал Дундалис, темный и тихий. В мире, казалось, воцарилось безмолвие — ни единого птичьего призыва, ни шепота ветра в ветвях. Они уселись на вершине холма, разделенные расстоянием в пару футов и стеной смущения, окружавшей Элбрайна. Мальчик не двигался и, казалось, даже не мигал. Просто сидел, глядя прямо перед собой на раскинувшуюся внизу просторную долину, хотя вряд ли в такой темноте мог разглядеть хоть что-то.

Пони, однако, не сиделось на месте. Она в упор разглядывала Элбрайна, потом повернулась в сторону деревни — только в одном из домов горела свеча, — потом снова посмотрела на Гало, которое уже заметно побледнело. Самые яркие цвета были все еще видны, но того момента особой красоты, сопряженного с сокровенным переживанием, девочка больше не ощущала. Теперь она снова стала Джилсепони, просто Джилсепони, сидящей на холме рядом со своим другом в ожидании возвращения отца и других охотников. Рассвет, между тем, постепенно вступал в свои права. Деревня была уже хорошо видна — отдельные дома, даже столбы загона для скота.

— Сегодня, — неожиданно заговорил Элбрайн. Слова его звучали спокойно, чувство неловкости растаяло вместе с таинством ночи. — Они вернутся сегодня, — заявил он уверенно.

Пони улыбнулась, надеясь, что он прав.

Они сидели в молчании, а вокруг разгорался день. Заливавшая просторную долину пелена мрака разбилась на отдельные темные пятна — группы древних вечнозеленых деревьев, старейших «солдат» Короны. Они стояли горделиво, хотя большинство из них были едва ли вдвое выше Элбрайна. Земля вокруг деревьев словно притягивала утренний свет — подлесок тут был не темный, а белый, густой, пружинящий; он состоял из мха карибу. Элбрайну ужасно нравился этот мох — всем детям он нравился. При виде него так и хотелось скинуть башмаки, штаны и босиком побежать по белому ковру, чувствуя, как он продавливается между пальцами ног и легко касается голеней. А во многих местах мох карибу был Элбрайну даже выше колен!

Ему хотелось сделать это и сейчас — скинуть башмаки, одежду…

Он вспомнил о девочке, о своих недавних чувствах к ней и, залившись краской, отвернулся от Пони.

Девочка, по счастью, смотрела не вперед, а на южный склон холма за их спинами. Осень уже заметно заявляла о себе, и разбросанные по склону лиственные деревья, в особенности сахарные клены, были расцвечены яркими красками, красным, оранжевым и желтым.

Элбрайн порадовался, что она смотрит в другую сторону и не видит, как пылают его щеки.

— Они появятся вон оттуда, — резко сказал он, кивнув на широкий некрутой склон на северной стороне долины.

Прошло какое-то время, и они действительно, к своей радости, заметили возвращающихся охотников. Они шли уже по дну чашеобразной долины — цепочка крошечных фигур далеко внизу.

Дети наблюдали за их приближением, весело болтая, пытаясь угадать, сколько их и кто идет впереди, но тени деревьев, которые все время пересекали охотники, сбивали детей со счета.

— Смотри-ка, они несут шест! — внезапно закричал Элбрайн.

— А вон еще один! — радостно добавила Пони и захлопала в ладоши.

Охотники возвращались с добычей — несли туши лося, карибу или белохвостого оленя; судя по всему, охота оказалась успешной. Терпение у детей лопнуло; они разом вскочили и бросились вниз по склону, навстречу отряду охотников.

С вершины холма долина полностью просматривалась, но внизу, среди приземистых, раскидистых сосен, поле обзора сужалось до нескольких футов; друзья быстро потеряли друг друга из виду и потратили немало времени, перекликаясь, а потом споря, в каком направлении следует идти дальше.

— Солнце сейчас на юго-востоке, — уверенно заявил Элбрайн. Солнце еще не поднялось над краем долины, но определить его местоположение не составляло труда. — Охотники пришли с севера. Значит, мы должны идти так, чтобы солнце все время оставалось у нас за правым плечом.

Пони понимала, что он лучше разбирается в таких вещах, поэтому лишь пожала плечами, пустившись вслед за Элбрайном.

Он решительно, не оглядываясь, зашагал напрямую через густой вечнозеленый кустарник. Услышав голоса охотников, он ускорил шаг. Сердце у него бешено забилось, когда он узнал звучный голос отца, хотя слов было не разобрать.

Пони догнала его, а потом даже обогнала, пролезла между двумя тесно растущими соснами, отведя в стороны колючие ветки, и выскочила на поляну, по которой шли охотники.

Они среагировали на появление детей… странно, как-то чересчур испуганно, и Элбрайн замер. Он уже не слышал резкий окрик отца, перебегая взглядом с туши карибу на оленя, на связку кроликов, на…

Ошеломленные, Элбрайн и Джилсепони стояли не двигаясь. Отцы подошли к своим нетерпеливым детям с намерением отругать их за то, что те ушли так далеко от Дундалиса, но потом решили, что можно обойтись и без этого. Четвертая добыча, которую несли на шесте двое охотников, была красноречивей всяких слов.

Солнце стояло высоко в небе, разгорался яркий день, и вся деревня уже пробудилась к тому времени, когда Элбрайн и Пони вместе с охотниками вошли в Дундалис. Радость на лицах людей таяла, ее сменял страх, когда жители деревни разглядывали добычу; больше всего, конечно, их поражала последняя туша — тело, похожее на человеческое, но меньшего размера.

— Гоблин? — спросила одна из женщин, разглядывая скошенный лоб, длинный тонкий нос, крошечные, абсолютно круглые, уже остекленевшие глаза тошнотворно желтого цвета. Заостренные на кончиках уши утолщались и свободно болтались по сторонам головы. Женщина вздрогнула, разглядев рот — желтовато-зеленые клыки, загибающиеся внутрь. Подбородок узкий, но челюсти широкие и мускулистые. Не составляло труда представить, какую боль могли причинить эти зубы.

— Они всегда такого цвета? — спросила другая женщина, рискнув прикоснуться к телу странной твари. — Или становятся такими после смерти?

— Желто-зеленые, да, они такие, — уверенно ответил старик, не принимавший участия в охоте.

Этого морщинистого, согбенного годами старца по имени Броди Кроткий дети часто дразнили Бродячим Кротом и тут же в притворном испуге убегали прочь. Старый Броди — ворчун, сердитый на весь мир и на свои собственные немощи, — легкая добыча для детей, всегда готовых пуститься наутек, юрких, быстрых и неуловимых.

— Конечно, это гоблин, — продолжал Броди, явно польщенный общим вниманием, — и притом крупный. Все они желто-зеленые, — повторил он, обращаясь к женщине, — живые и мертвые, хотя этот почему-то быстро становится серым.

Он презрительно засмеялся. Гоблины так редко попадались людям на глаза, что многие полагали их скорее мифом, чем реально существующими созданиями. Даже в Дундалисе и других деревнях на границе с Вайлдерлендсом никто никогда не видел гоблинов и никогда не встречался с теми, кто когда-либо сталкивался с ними.

— Тебе приходилось видеть гоблинов? — спросил отец Элбрайна Олван Виндон.

Тон и выражение лица, с каким он стоял, скрестив на груди руки, ясно говорили, что он мало верит в это.

Броди Кроткий сердито посмотрел на него.

— У тебя что, память отшибло? Сколько раз я вам о них рассказывал!

Олван Виндон примирительно кивнул: по вечерам, сидя у камина в общем доме, Броди, не давая никому слова вставить, без конца пересказывал истории из времен своей юности — о сражениях с гоблинами и даже горными великанами. Люди вежливо слушали, но отводили глаза и качали головами, если Броди отворачивался.

— Говорят, недавно гоблина видели в Сорном Лугу, — сказал другой мужчина, упоминая одну из соседних деревень.

— Ну, мало ли что ребенку привидится, — Олван Виндон тут же пресек возникший было нервный шепоток.

— У нас дел полно, а вам все бы языком молоть, — вмешалась в разговор мать Пони. — Наболтаетесь вечером в общем доме, после ужина из оленины.

Олван кивнул, и люди начали расходиться, бросая последние долгие взгляды на гоблина, который в самом деле быстро становился из желто-зеленого серым. Элбрайн и Пони немного постояли, внимательно разглядывая его.

— Маленький, как восьмилетний ребенок, — насмешливо фыркнул мальчик.

Это, конечно, было чересчур сильно сказано, но, в самом деле, гоблин был не больше четырех футов в длину и вряд ли весил даже девяносто фунтов — вес самого Элбрайна.

— Может, он и вправду ребенок, — высказала предположение Пони.

— Ты же слышала, Бродячий Крот сказал, что этот гоблин крупный, — возразил Элбрайн и снова фыркнул.

— Он выглядит таким свирепым, — Пони наклонилась к созданию, внимательно разглядывая его. Элбрайн фыркнул в третий раз. — Помнишь барсука? — спросила она, разозлившись на насмешки Элбрайна. — Он почти втрое меньше этого гоблина.

Элбрайн побледнел и отвернулся. Меньше года назад, в начале лета, младшие ребятишки заманили в ловушку барсука. Когда они прибежали с этой новостью в деревню, Элбрайн, как самый старший, принял командование на себя и повел остальных на место. Он смело подошел к рычащему зверю, но тут же оказалось, что тот успел прогрызть кожаные ремни. Оскалив зубы, барсук бросился на Элбрайна, и тут, согласно легенде — для детей это и в самом деле стало легендой, — мальчик «побежал так быстро, что даже не заметил, как лезет вверх по стволу дерева, не хватаясь руками за ветки».

Остальные дети тоже разбежались, но не настолько далеко, чтобы не стать свидетелями полного унижения Элбрайна, когда барсук, точно мстительный враг, караулил его у корней дерева, продержав мальчика в ветвях больше часа.

Глупый барсук, подумал Элбрайн, и глупая Пони, которая снова вскрыла эту рану. Он без единого слова повернулся и ушел.

Глядя ему вслед, Пони не смогла сдержать улыбки, но в то же время ругала себя за то, что, может быть, слишком сильно задела его.

Вечером в тот же день все жители деревни собрались в общем доме. Большинство уже слышали рассказ о схватке с гоблинами: охотники столкнулись с группой из шести этих созданий, или, точнее, одновременно вышли из густого кустарника на открытый каменистый берег реки и оказались всего в двадцати шагах друг от друга. Гоблины сообразили первыми, швырнули копья, ранив одного человека. Последовавшая за этим схватка была короткой и жестокой; пострадали многие с обеих сторон, пара людей даже получили укусы. Потом гоблины, видимо, учтя численное превосходство людей два к одному, сбежали, растворились в кустарнике так же внезапно, как появились. Единственным серьезно потерпевшим оказался погибший гоблин — копье пронзило ему легкое. Он попытался бежать вслед за остальными, но, едва углубившись в кустарник, упал и вскоре умер.

Когда все собрались в общем доме, Олван Виндон повторил этот рассказ со всеми подробностями, стараясь ничего не приукрашивать.

— Мы потратили три дня, но так и не нашли других гоблинов, — закончил он.

Внезапно в углу комнаты пара кружек взметнулась в воздух.

— Да здравствует Шейн Мак-Микаэль! — взревели те, кто поднял кружки. — Убийца гоблинов!

Все развеселились, а Шейн Мак-Микаэль, спокойный, стройный юноша всего на несколько лет старше Элбрайна, неохотно вышел вперед и встал рядом с Олваном перед горящим камином. После долгих понуканий его наконец убедили рассказать о схватке, о том, как он увертывался и отбивал удары, а потом бросился вперед и пронзил гоблина копьем.

Элбрайн жадно ловил каждое слово, и картины происшедшего ярко рисовались в его воображении. Как он завидовал Шейну!

Потом беседа перешла в другое русло. Вспомнили о гоблине, которого не так давно видели в Сорном Луге. Затем последовали несколько совершенно невероятных рассказов жителей Дундалиса, которые якобы заметили какие-то огромные следы, но просто прежде не придали этому значения. Элбрайн сначала напряженно прислушивался к каждому слову, но потом заметил скептическое выражение на лице отца и понял — большинство рассказов продиктованы желанием просто обратить на себя внимание. Элбрайна удивляло, что взрослые так поступают, в особенности учитывая серьезность ситуации.

Разговор, теперь уже по инициативе Броди Кроткого, перешел на расу гоблинов как таковую, к которой относились не только многочисленные разновидности мелких гоблинов, но и редко встречающиеся, однако очень опасные горные великаны. Старик рассуждал на эту тему с видом знатока, но его уже никто не слушал. Даже Элбрайну было ясно, что Броди знал ненамного больше любого из присутствующих и, скорее всего, в глаза не видел ни одного великана. Элбрайн посмотрел на Пони, сидящую со скучающим видом, и кивком указал ей на дверь.

Не успел он встать, а она уже выскочила в ночную тьму.

— Пустая болтовня, — заявил мальчик, подходя к ней поближе.

— И все же гоблины существуют, — она кивнула на сарай, куда положили мертвую тварь.

— Я имею в виду все эти россказни Броди…

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. И тоже не верю ему… Точнее, не совсем верю. Гоблины существуют, — пояснила она, заметив удивление на лице Элбрайна. — Значит, наши предки, основатели Дундалиса, и впрямь могли сражаться с ними.

Элбрайн задумался над ее словами, хотя его не покидало ощущение, что в разглагольствованиях Броди больше хвастовства, чем правды. Все эти мысли, однако, разом выскочили у него из головы, когда Джилсепони повернулась к нему; ее лицо оказалось на расстоянии всего нескольких дюймов, и их взгляды встретились.

Элбрайн почувствовал, что ему трудно дышать. Пони была так близко — слишком близко, — и она не отстранилась!

Более того, она придвинулась еще ближе. Теперь их головы почти соприкасались, а ее губы, такие мягкие, оказались прямо напротив его рта. Элбрайна охватила паника, но ее тут же захлестнули другие эмоции, природы которых он не понимал. Часть его хотела убежать со всех ног, но другая часть, совершенно неожиданно для него самого, не позволяла ему сдвинуться с места.

Дверь общего дома с грохотом распахнулась, и Элбрайн с Пони мгновенно отпрянули друг от друга.

Наружу выбежала стайка детей и тут же окружила своих старших товарищей.

— Что нам теперь делать? — спросил один из них.

— Гоблины вернутся, и мы должны быть готовы к этому, — сказал другой мальчик.

— Тут гоблины никогда не бывали, — возразила Пони.

— Не бывали, так будут, — настаивал мальчик. — Так Кристина говорит.

Все взоры обратились на десятилетнюю Кристину, которая, как обычно, смотрела только на Элбрайна.

— Гоблины всегда возвращаются за своими мертвецами, — убежденно заявила она.

— Откуда тебе это известно? — в голосе Элбрайна прозвучало сомнение, что, похоже, больно задело Кристину.

Она опустила голову, подталкивая носком ноги комок грязи.

— Бабушка сказала, — застенчиво ответила девочка.

Элбрайн мысленно выругал себя за то, что поставил ее в неловкое положение. Все ребята притихли, ожидая, что он скажет.

Пони подтолкнула его локтем. Она не раз говорила Эл-брайну, что Кристина к нему неравнодушна, но, не чувствуя в десятилетней девочке соперницы, лишь забавлялась этой мыслью.

— Наверно, твоя бабушка знает что говорит, — сказал Элбрайн, и Кристина расплылась в улыбке. — И это похоже на правду, — он перевел взгляд на окружавших его ребят. — Если гоблины действительно вернутся, мы должны быть готовы к этому.

Он подмигнул Пони и удивился, когда она нахмурилась в ответ.

Может, она не поняла, что он шутит?

 

ГЛАВА 2

ВЕРУЮЩИЙ ОТ ВСЕЙ ДУШИ

Двадцать пять человек стояли в ряд, одетые в толстые коричневые плащи с широкими рукавами и большими капюшонами, надвинутыми низко, чтобы скрыть лица. Стояли спокойно и смиренно, склонив головы, ссутулив плечи и сложив на животе руки, — замерли, точно изваяния.

— Набожность, достоинство, скромность, — немного гнусаво произнес нараспев старый аббат, отец Далеберт Маркворт.

Он стоял на балконе над главным входом в аббатство Санта-Мир-Абель, самое известное во всем королевстве Хонсе-Бир, в умеренной северной зоне Короны. Возвышаясь на скалистых утесах побережья, мрачное аббатство стояло здесь уже почти тысячу лет. В него были вложены труд и мастерство многих поколений монахов. Серые стены, казалось, росли прямо из камня, вбирая в себя земную мощь. Углы венчала приземистая башня; узкие окна свидетельствовали о том, что аббатство возводилось как надежное убежище. Вознесенные над бескрайним морем стены аббатства производили грандиозное впечатление, хотя никто не знал, что именно находится внутри. Однако основная часть огромного сооружения была похоронена глубоко под землей — длинные туннели, бесконечные переходы, просторные помещения. Стены одних закоптились от постоянно горящих факелов, другие освещались магическим способом. В Санта-Мир-Абель жили семьсот монахов и двести слуг, многие из них никогда не покидали аббатства, если не считать коротких визитов на рынок в соседнюю деревушку с тем же названием Санта-Мир-Абель.

Двадцать пять выпускников стояли в ряд, выстроившись по росту. Эвелин Десбрис, высокий, крепко сбитый молодой человек двадцати лет от роду, оказался в этой шеренге третьим с края. Из-за непрекращающегося воя ветра между скал слова аббата почти не достигали его ушей, но Эвелин не очень и вслушивался. Почти всю свою сознательную жизнь он грезил об ордене Санта-Мир-Абель — и, как генерал, сосредоточенный на мыслях о предстоящем сражении, отдавал этому все свои силы. Годы учения и изнурительных испытаний остались позади, и вот он стоит здесь, среди тех двадцати пяти, кто остался от двух тысяч мальчиков, восемь лет назад пришедших сюда с отчаянным желанием стать выпускниками класса 816 Года Божьего.

Эвелин рискнул бросить из-под капюшона взгляд на небольшую группу зрителей, наблюдавших за церемонией, стоя на дороге перед воротами аббатства. Среди них находились его мать, Анна-Лиза, и отец, Джейсон; мать в последнее время много болела, и неизвестно еще, сможет ли проделать обратный путь в триста миль до своей родной деревни Юманеф. Эвелин чувствовал сердцем, что видит ее в последний раз; впрочем, и отца, скорее всего, тоже. Он был младшим из десяти детей, и его родителям перевалило далеко за сорок, когда он появился на свет. Разрыв между ним и предыдущим ребенком составлял семь лет, поэтому настоящей близости с братьями и сестрами у него не было. К тому времени, когда само понятие семьи стало доступно Эвелину, половина детей уже покинули семейный очаг.

У него было хорошее детство, окрашенное теплой близостью с родителями. В особенности сильна была внутренняя связь между ним и Анной-Лизой, женщиной смиренной и религиозной; сколько он себя помнил, она всегда способствовала тому, чтобы он избрал путь служения Богу.

Эвелин быстро опустил взгляд из страха быть наказанным за то, что позволил себе нарушить правила. Ходили слухи, что студентов Санта-Мир-Абель изгоняли из рядов претендентов и за меньшие провинности. Перед его внутренним взором возник образ матери, какой она была много лет назад, в тот момент, когда он сообщил ей о своем решении уйти в Санта-Мир-Абель: слезы на глазах и мягкая, просветленная улыбка на устах. Этот образ запечатлелся в его памяти со всеми подробностями, словно озаренный магическим светом. Насколько моложе и оживленнее выглядела тогда Анна-Лиза! Последние несколько лет совсем измотали ее — одна болезнь с неумолимостью рока следовала за другой. Тем не менее Анна-Лиза была полна решимости дожить до этого дня. Эвелин понимал, что, как только ворота Санта-Мир-Абель закроются за ним, мать очень скоро проиграет битву с надвигающейся смертью.

Что же, это в порядке вещей. Ее цель достигнута, а жизнь прожита в духе благочестия и смирения. Эвелин знал, что будет оплакивать уход матери, но жалеть при этом скорее самого себя, а не Анну-Лизу, чья душа к тому времени — в этом он не сомневался — окажется в благословенном краю.

Скрип открывающихся ворот заставил юношу отвлечься от своих мыслей.

— Готовы ли вы посвятить себя служению Богу? — спросил аббат Маркворт.

И двадцать пять голосов ответили в унисон:

— Да!

— Тогда пройдите сквозь Строй Добровольного Страдания!

Вереница студентов медленно двинулась вперед.

— Мой Бог, наш Бог, единый Бог! — речитативом повторяли они, и голоса их звучали все выше по мере приближения к двум рядам монахов — выпускников предыдущих лет, вооруженных тяжелыми деревянными вальками.

Эвелин слышал шлепки, нечаянно вырвавшиеся стоны и даже вскрики тех, кто шел впереди. Он постарался позабыть обо всем, сосредоточившись на святых словах и стремясь с помощью веры выстроить вокруг себя стену, ограждающую от восприятия всего остального. И достиг в этом такого успеха, что даже не почувствовал первых ударов, а последующие показались ему лишь кратким мигом боли, сущим пустяком по сравнению с тем, какая радость его ожидала. Всю свою жизнь он хотел служить Богу, всю свою жизнь он мечтал об этом дне.

И вот теперь его время настало. Он прошел сквозь строй, не издав ни единого звука, если не считать речитатива молитвы, который он повторял сейчас еще более энергично, чем раньше.

Этот факт не ускользнул от внимания ни аббата, ни других монахов, бывших свидетелями посвящения класса 816 Года Божьего. Никто из студентов этого выпуска не вел себя так достойно, проходя сквозь Строй Добровольного Страдания; и никто даже за последние несколько лет.

Анна-Лиза испытала настоящее потрясение, когда огромные каменные ворота Санта-Мир-Абель с громким стуком захлопнулись за сыном. Муж стоял рядом, сопереживая ей и поддерживая ее.

Анна-Лиза, как и Эвелин, была уверена, что никогда больше в этом мире не увидит своего младшего сына. Она сама подталкивала его на путь служения Господу, но сердце человеческое слабо, и момент последнего прощания отозвался в нем острой болью, высасывающей последние силы из ее немощного тела.

Муж всегда служил ей опорой и поддержкой. У него на глазах тоже выступили слезы, но в отличие от Анны-Лизы — у нее это были слезы радости — в его душе клокотала целая буря чувств, от вполне понятной печали до ярости. Открыто он никогда не выступал против решения Анны-Лизы, но, как человек прагматичный, не раз задавался вопросом, а не приведет ли это решение к тому, что жизнь его сына окажется потраченной впустую.

Он понимал, однако, что никогда не выскажет своих сомнений хрупкой, тяжко больной жене; одно неосторожно сказанное слово было в состоянии убить ее. Джейсон мечтал об одном — каким-то чудом суметь довезти ее домой, чтобы она умерла в своей постели.

Мысли о родителях вылетели из головы Эвелина, как только он вместе с остальными пересек двор и вошел в приемный зал Санта-Мир-Абель. Вот теперь он не смог сдержать возгласа удивления и восхищения.

В помещении было полутемно — свет сюда проникал лишь сквозь ряд высоко расположенных крошечных окон. На стенах через равные интервалы горели факелы, и поддерживающие потолок массивные столбы, казалось, покачивались в их свете. Эвелин в жизни не видел столь огромного помещения и даже не мог представить себе, какие усилия были потрачены на то, чтобы построить его. Внутри этого зала запросто разместилась бы его родная деревня, и еще хватило бы места для конюшен!

Развешенные по стенам гобелены тоже поражали воображение — искусно вытканные сцены состояли из миллиона деталей; образы внутри образов, и так без конца. Тончайшие линии просто заворожили Эвелина, донельзя возбудили его любопытство, не давали отвести взгляд. Гобелены покрывали стены почти полностью, оставляя место лишь для окон и сверкающего оружия: мечи и копья, длинные кинжалы, сабли с кривыми лезвиями и острыми кончиками, многих из которых Эвелин никогда прежде не видел. Тут и там, словно молчаливые стражи, громоздились доспехи самой разной формы и отделки, начиная от древних, состоящих из частично перекрывающихся деревянных пластинок, до прочных металлических кольчуг, предназначенных для Бригады Непобедимых — личной охраны короля Хонсе-Бира.

У одной стены возвышалась гигантская фигура, футов пятнадцати в высоту, обряженная в толстую кожаную, отороченную мехом куртку, усеянную металлическими пластинами с острыми шипами и тяжелыми железными кольцами. Горный великан, с содроганием понял Эвелин, в типичной боевой одежде своей воинственной расы. Образуя контраст, рядом с великаном стояли две крошечные фигуры; одна лишь едва доставала Эвелину до пояса, а вторая была повыше, стройная и гибкая. На первой была надета легкая кожаная туника и металлические нарукавники, прикрывающие руки от запястья до локтя. Судя по красному берету, это был злобный карлик под названием «поври манникин». Их также называли «красными шапками»: за ними водилась отвратительная привычка окунать свои береты, сшитые из особым образом обработанных и заколдованных кусков человеческой кожи, в кровь своих жертв, пока береты не пропитаются ею настолько, чтобы постоянно сиять ярко-красным цветом.

Статуя рядом с поври имела пару полупрозрачных крыльев, а конечности тонкие и длинные: эльф, таинственный тол’алфар. На нем было блестящее одеяние из соединенных друг с другом крошечных серебристых колечек — тоже своего рода броня. Эвелину захотелось подойти поближе, чтобы получше рассмотреть строгие черты лица и броню, это изделие поразительного мастерства. Однако этот порыв — и мысль о возможном наказании, если он ему поддастся, — заставил молодого человека вспомнить, где он находится. Возможно, он и так простоял слишком долго, не заметив этого. Сильно покраснев, Эвелин опустил голову и украдкой бросил взгляд по сторонам. И быстро успокоился, увидев, что все его одноклассники потрясены не меньше, чем он сам, и что аббат и другие монахи на это, похоже, не обращают внимания.

Так и было задумано, внезапно понял он, — чтобы вновь посвященные были ошеломлены всем увиденным. Эвелин снова стал разглядывать зал, уже не таясь. Постепенно ему стало ясно назначение этого зала. Священники ордена Санта-Мир-Абель были известны не только своей набожностью и смирением, но и репутацией неукротимых воинов. Во время учебы Эвелин познакомился лишь с самыми зачатками боевых искусств, но догадывался, что в аббатстве много времени будет уделяться физической подготовке и отработке боевых навыков.

И мысль об этом отнюдь его не радовала. Молодой человек, мягкий и идеалистичный по натуре, хотел служить Господу, нести людям мир, исцелять, дарить успокоение. Для Эвелина Десбриса ничто не могло быть выше этого — ни сокровища, ни королевская власть.

Теперь он оказался по другую сторону огромных каменных ворот Санта-Мир-Абель. Судьба предоставила ему шанс, о котором он так долго мечтал.

Юноша от всей души верил в это.

 

ГЛАВА 3

ДОЛГИЙ ПОЦЕЛУЙ

Волнение в Дундалисе угасло быстро. Неделя после возвращения охотников прошла без каких-либо выдающихся событий, за ней неспешно протекла вторая, и постепенно беспокойства из-за убитого гоблина улеглись, их сменили другие заботы, гораздо более насущные, — необходимо было готовиться к зиме. Дел было невпроворот: последняя жатва, заготовка продовольствия, заделывание дыр в домах и прочистка дымоходов. С каждым мирно проходящим днем угроза появления гоблинов казалась все менее реальной; с каждым мирно проходящим днем все меньше и меньше людей отправлялись патрулировать местность вокруг деревни.

Правда, Элбрайн и его друзья — некоторым из них едва исполнилось шесть-семь лет — отнеслись к происшествию совсем по-другому. Для взрослых история с гоблином была всего лишь досадной помехой, отвлекающей от более важных дел. Для юных обитателей деревни, чьи жажда приключений и живое воображение еще не угасли под влиянием тяжкого опыта реальных потерь, в нем таился призыв к оружию, указание на то, что пришло время героических свершений. С самого первого дня после возращения охотников Элбрайн с друзьями каждое утро приставали к старшим с просьбой позволить им патрулировать окрестности и каждое утро получали вежливый отказ, а также распоряжение выполнить то или иное обычное хозяйственное поручение. Даже Элбрайн, который уже весной должен был начать взрослую жизнь, потратил почти всю предыдущую неделю, прочищая забитый грязью и копотью дымоход.

И все же мальчик не утратил надежды на то, что он своего добьется. Взрослым надоело ходить в патруле, это ясно. В них все больше крепла уверенность, что случай с гоблином носил единичный характер, что эти создания охотятся далеко отсюда и не стали выслеживать охотников до их деревни, находящейся на расстоянии не меньше тридцати миль от места схватки.

Теперь, по прошествии двух спокойных недель, не принесших ничего нового, кроме совсем уж диких слухов, которые даже самые осторожные жители Дундалиса считали явно преувеличенными, Элбрайн чувствовал, что сопротивление в голосе отца стало заметно слабее. Поэтому он не удивился, когда в одно прекрасное утро отец в ответ на его просьбу развернул на столе карту местности и показал сыну, где ему со своими друзьями надлежит занять посты. И Элбрайн был приятно удивлен, когда Олван вручил ему семейный меч с коротким, толстым лезвием. Не такое уж впечатляющее оружие — лезвие покрывали ржавчина и бесчисленные насечки, — и все же это был один из немногих настоящих мечей в деревне.

— Убедись, что у всех ребят тоже есть оружие, — серьезно сказал Олван, — и что каждый из них умеет обращаться с ним.

Олван понимал, что его слова значат для сына. Если бы он улыбнулся или каким-то другим способом показал, что не придает серьезного значения патрулированию, то тем самым лишил бы сына столь важного для любого молодого человека ощущения собственной важности.

— Думаешь, это разумно — давать детям в руки оружие? — спросил Олвана Шейн Мак-Микаэль, глядя вслед убегающему мальчику. — И вообще позволять им патрулировать?

Олван лишь пожал плечами.

— Все взрослые заняты, — ответил он, — и в долине есть еще патрульные из числа ребят постарше. Кроме того, если гоблины или великаны сумеют подойти близко к Дундалису, дети будут одинаково беззащитны перед ними что в лесу, что в деревне.

Против этого Шейну возразить было нечего, хотя сама мысль о возможности такого развития событий ужасала его. В Хонсе-Бире вот уже много лет не было войн — злые гоблины и великаны для многих людей превратились лишь в персонажей сказок, рассказываемых вечерами у камина, — и по этой причине в Дундалисе отсутствовали защитные сооружения. Деревня даже не была обнесена стеной, как древние поселения, а ее жители имели очень мало оружия. Охотничий отряд из двенадцати человек имел при себе половину всего реально существующего в Дундалисе оружия, а ведь в деревне проживало около ста человек. Шейн Мак-Микаэль понимал, что Олван прав, и эта мысль заставила его содрогнуться. Если гоблины подберутся достаточно близко, опасность будет угрожать всей деревне.

Однако вскоре Шейн успокоился. На самом деле он не верил, что гоблины придут; никто в деревне не верил в это, кроме старого ворчуна Броди Кроткого.

Патрулирование началось в тот же день. Двадцать пять ребят ходили по краю долины, обращенному в сторону Дундалиса. Была еще одна группа патрульных, постарше, отваживавшихся забираться дальше к северу, в глубь долины. Старшие ребята не возражали против присутствия младших, рассчитывая, что в случае необходимости те обеспечат им связь с деревней. Встречаясь, обе группы уважительно кивали друг другу и следовали дальше своим путем. Все это заставляло радостно трепетать сердца Элбрайна и его друзей. На этот раз они не оказались в стороне, на этот раз они делали важное для всей деревни дело.

По мере того как шло время — погода становилась холоднее, и чаще дул северный ветер, — отряд Элбрайна совершенствовал свои навыки патрулирования. Элбрайн разбил его на четыре группы по пять человек и пятую, в которой было трое. Эти последние перемещались от одной группы к другой, выслушивали сообщения и докладывали их Элбрайну и Пони, которые сидели на вершине холма над Дундалисом, откуда хорошо видна была вся долина. Поначалу обнаружились недовольные такой расстановкой сил, в основном мальчики постарше, считавшие, что Элбрайну следовало бы взять себе помощника из их числа. Некоторые даже дразнили Элбрайна и, намекая на его крепнущую дружбу с Пони, выкрикивали всякие глупости вроде «ну, давай, покатайся на Пони» и прочее в том же роде.

Элбрайн воспринимал все это спокойно, но предупредил ребят, что не позволит никаких оскорблений в адрес Пони. Ему было наплевать, когда дразнили его самого, поскольку теперь он не стеснялся признавать, и в глубине души и открыто, что Пони была его лучшим и самым доверенным другом.

— Пусть малыши резвятся, — чувствуя себя уже совсем взрослым, снисходительно сказал он Пони, когда они в очередной раз забрались на вершину холма.

И отошел в сторону, разыскивая пень пошире, за которым можно было бы укрыться от ветра. Пони понимающе смотрела ему вслед, и на ее лице играла теплая улыбка.

Однако не одна она провожала взглядом мальчика. Проворно и бесшумно перескакивая с ветки на ветку, за Элбрайном неотступно следовало некое создание. Несмотря на всю настороженность Элбрайна и Пони, оно оставалось для них невидимым и неслышимым. Даже если они смотрели прямо в его сторону, то грациозные движения невидимки были столь неуловимы — и при этом оно всегда пряталось за каким-нибудь суком, — что качнувшуюся ветку дети приписывали дуновению ветра или, в крайнем случае, быстро промелькнувшей белке.

Еще неделя прошла все так же спокойно. Подготовка к зиме в деревне шла полным ходом. Патрульных на холме и в долине одолевала скука. В начале второй недели отряд Элбрайна уменьшился почти наполовину — ребята объясняли это тем, что их помощь требуется дома. При этом он заметил, что оставшиеся «солдаты» также были не прочь увильнуть от наскучившего им патрулирования.

Сам Элбрайн трудился все так же усердно, хотя теперь в его распоряжении были всего три команды по пять человек и двое гонцов.

— Завтра Шамус не придет, — сообщила Пони, когда они сидели рядышком, укрывшись от пронизывающего ветра за стволом могучей сосны. День уже клонился к вечеру, по небу бежали хмурые серые облака. — Его мать сказала мне сегодня утром.

Элбрайн ковырял землю кончиком своего меча.

— Значит, в его команде останется всего четверо, — сухо заметил он.

Пони почувствовала огорчение в голосе друга, хотя он очень старался скрыть его. Еще бы! Первый отряд Элбрайна таял с каждым днем, его «солдаты» уходили, чтобы латать крыши и ставить подпорки в амбарах. Пони сочувствовала ему, но, рассуждая логически, надеяться на что-либо иное было просто глупо.

— Все это происходит потому, что гоблины, похоже, забыли о нас, — мягко напомнила она. — Лучше уж так, чем если бы в нашем патрулировании и в самом деле был смысл. — Зеленые глаза Элбрайна внезапно вспыхнули от гнева. — Хотя, может, в нем все же есть смысл, — поспешила добавить она, чтобы успокоить его гордость. — Кто знает? Может, гоблины все же подходили близко к Дундалису? — Элбрайн вскинул голову и провел рукой по волосам. — Может, они засылали сюда своих разведчиков? Ну, а те увидели наш патруль и поняли, что не смогут запросто проникнуть в деревню.

— Мы же всего лишь дети, — презрительно произнес Элбрайн.

Пони покачала головой.

— Даже самый младший в нашем отряде крупнее любого гоблина, — возразила она.

Так оно и было, и это придавало весомость всем ее рассуждениям. В глазах Элбрайна вспыхнули знакомые жизнерадостные искорки. Он перевел взгляд на землю, истыканную мечом.

Пони тепло улыбнулась, чувствуя, что поступила правильно. Помогла Элбрайну справиться с обуревавшими его чувствами. По правде говоря, сама она не верила в то, что гоблины подбирались близко к деревне и наткнулись на их патруль. Да и Элбрайн в глубине души так не думал. Но рассуждения Пони позволяли верить, что его первое серьезное поручение не было совсем уж бессмысленным с точки зрения взрослых. В самом деле — никто ведь не мог ничего утверждать с полной ответственностью; и даже простого напоминания об этом факте оказалось достаточно, чтобы он снова взбодрился.

Возникшая между ними связующая ниточка ощущалась в этот момент настолько явственно, что Пони отважилась прикоснуться к Элбрайну. Протянула руку, мягко взяла его за подбородок и повернула лицом к себе.

— Ты делаешь очень важное дело, — мягко сказала она.

— Не я один… — начал было он, но девочка прижала палец к его губам, заставив умолкнуть.

Только тут до него дошло, что происходит. Ее лицо находилось совсем рядом. Внезапно Элбрайна бросило в жар.

Пони придвинулась еще ближе и… поцеловала его! Элбрайн одновременно и испугался, и затрепетал. Наверно, ему следовало отстраниться, сплюнуть на землю и крикнуть:

— Девчачья отрава!

Именно так поступали в подобной ситуации все мальчишки, и именно так вел себя он сам во всех предыдущих случаях, когда Пони или какая-нибудь другая девочка пытались поцеловать его.

Но сейчас у него не было ни малейшего желания делать это. Внезапно он вспомнил, что Пони не предпринимала подобных попыток уже очень давно — может быть, целый год. Опасалась его реакции? Думала, что он еще не «созрел» для таких вещей, и только сейчас решила, что время пришло? Да, наверно, так оно и было.

Поцелуй, между тем, длился и длился. Пони понимала Элбрайна лучше, чем он сам. За последнее время, проводя вместе по несколько часов в день, они сблизились еще больше.

И теперь вот это. Элбрайн хотел, чтобы их поцелуй длился вечно. Он настолько осмелел, что обнял Пони за плечи и притянул еще ближе к себе, ощущая странные и очень приятные округлости прильнувшего к нему тела. Его охватила паника. Что делать дальше? Да и нужно ли что-то делать вообще?

Мало того что ему не хотелось, чтобы их поцелуй кончался. Ему определенно хотелось чего-то еще, хотя он и не понимал, чего именно. Хотелось быть ближе к Пони, и физически, и эмоционально. Это была его Пони, его самый близкий друг, девочка… нет, молодая женщина… которую он с каждым днем любил все сильнее. Весной он станет взрослым мужчиной, а она, уже следующей осенью, взрослой женщиной, и вскоре после этого он сможет попросить ее руки…

От этой мысли его затрясло, и он непроизвольно отпрянул. Но страх тут же прошел, стоило лишь ему заглянуть в сияющие голубые глаза Пони. Теперь ей не пришлось самой проявлять инициативу — едва оторвавшись друг от друга, они снова слились в нежном поцелуе и долгом объятии. Одежда казалась лишней, воспринималась как ненужная помеха. Элбрайн больше не боялся прикасаться к Пони, и его руки двигались уверенно, словно сами знали, что делать. Он пробежал пальцами от ее шеи вниз, по груди, животу и дальше, к сильным, стройным ногам. Рот Пони приоткрылся чуть шире, и Элбрайн почувствовал прикосновение ее языка: дивное, никогда прежде не изведанное ощущение!

Наверно, это был самый чудесный момент во всей его недолгой жизни, и…

И внезапно все кончилось. Очарование исчезло, разрушенное ужасным, душераздирающим воплем. Молодые люди мгновенно отпрянули друг от друга и вскочили на ноги, широко распахнутыми глазами глядя на длинный, усыпанный маленькими фигурками склон холма и столб дыма — слишком большой, чтобы подниматься из трубы! — над одним из домов.

Гоблины все-таки пришли.

В сотнях миль от этого места, в далеком, пользующемся дурной славой Барбакане, в глубокой пещере внутри горы, известной под названием Аида, демон наслаждался ощущениями, которые дарила ему война. Он воспринимал и смаковал предсмертные вопли гибнущих в Дундалисе, хотя понятия не имел, где именно происходит сражение. Какая разница? Это неважно, совсем неважно. Наверно, кто-то из вождей гоблинов устроил бойню, или, может быть, поври совершили очередной набег. Действуя по собственной инициативе, они несли смерть и разрушение этим жалким людишкам: вот что было важно для демона.

Он пробудился, тьма сгущалась, и его влияние уже начало распространяться по всей Короне. И гоблины, и поври, и другие расы, которых демон мог рассматривать как своих союзников, почувствовали его пробуждение и в самом этом факте черпали мужество.

Он расправил могучие крылья и поудобнее уселся на троне, сооруженном из осколков обсидиана, не так давно служивших ему гробницей. Да, темные вибрации уже заметно сотрясали каменную твердь. Сладостное ощущение дарила демону война — и смертные муки множества людей.

Хорошо, что его долгий сон подошел к концу.

 

ГЛАВА 4

ГИБЕЛЬ ДУНДАЛИСА

Элбрайн и Пони ошеломленно замерли от ужаса. Происходящее выходило за пределы их разума, казалось совершенно нереальным и неожиданным. То, что они видели, было ужасно, но воображение развертывало перед ними еще более страшные сцены. Вопреки очевидному не хотелось — нет, просто невозможно было! — поверить, что глаза не обманывают их.

Джилсепони первой вышла из оцепенения и сделала шаг вперед, вскинув руки. Это почти непроизвольное движение вывело ее из транса. Она вспомнила о матери, пронзительно вскрикнула и бросилась к дому.

Элбрайн хотел было окликнуть ее, но передумал и остался на месте. Что делать? Что он должен делать?

Воин знает ответ на этот вопрос!

С огромным трудом Элбрайн оторвал взгляд от происходящего внизу и оглянулся по сторонам. Нужно собрать патрульных, решил он. И возможно, послать гонца к старшим ребятам, тем, что делали обход в глубине долины. И всем вместе, плотной боевой группой, спуститься в деревню. Да, так будет лучше всего.

Но вышло иначе. Только он открыл было рот, собираясь позвать остальных, как тут же отпрянул за сосну. Крик застрял в горле, дыхание перехватило. Прямо в двух шагах от себя он увидел почти лысую голову, остроконечные уши — землисто-желтого цвета. Дрожащими пальцами Элбрайн вытащил меч, и тут его охватил такой глубокий, парализующий ужас, что по сравнению с ним все испытанное прежде померкло.

Пони забыла свою дубинку на холме. Да девочка, в общем-то, и не собиралась участвовать в битве.

Все, что она хотела, это найти родителей, оказаться в их объятиях, услышать успокаивающий голос матери, ее слова о том, что все будет хорошо. Снова почувствовать себя совсем крошкой, которая только что проснулась после ночного кошмара и прижимается к матери, чье присутствие непременно развеет само воспоминание о нем.

На этот раз, однако, это был не сон. На этот раз все происходило на самом деле.

Пони бежала, ослепнув от слез. Споткнулась обо что-то, похожее на ствол дерева, и тут же едва не упала в обморок, когда увидела, что этот предмет движется. Девочка с ужасом поняла, что перед ней великан с дубинкой в руке; он сделал огромный шаг, удаляясь от Пони.

Если бы у нее хватило дыхания, она закричала бы; и если бы это произошло, чудовище заметило бы ее и припечатало своей дубинкой прямо на месте.

Но великан полностью сосредоточился на деревне и не обратил внимания на ничтожную маленькую девочку. Она поднялась, нашарила на земле пару камней и побежала дальше, вслед за великаном, но держась от него на расстоянии. Вскоре Пони оказалась там, где уже вовсю шла яростная битва. Зрелище всеобщего смятения, мертвых тел, отчаянно сопротивляющихся людей в один миг преобразило ее. Больше она не чувствовала себя маленькой девочкой. Вспомнив, чему ее учили, Пони постаралась привести свои мысли в порядок. Гоблины кишмя кишели повсюду, и девочка заметила по крайней мере еще двух великанов — огромных, как горы, около тысячи фунтов бугристых мышц каждый. Людям ни за что не одолеть всю эту свору! Часть сознания Пони, взрослая и способная рассуждать логически, подсказала ей, что, без сомнения, Дундалису пришел конец.

— План Б, — громко сказала она, больше для того, чтобы справиться со смятением.

Во всех поселениях Вайлдерлендса каждого ребенка чуть ли не с пеленок учили, как нужно вести себя в случае серьезной катастрофы. Прежде всего — спасать деревню, а если это невозможно, то спасать как можно больше людей. Это и был «план Б».

Пони свернула к задворкам ближайших домов, стараясь держаться в их тени. Выскочив из-за угла, она в остолбенении остановилась.

Яростное сражение шло на единственной улице Дундалиса, совсем недалеко от того места, где стояла девочка. Прежде всего она заметила Олвана Виндона, возвышающегося в центре группы человек в двадцать, со всех сторон окруженной врагами. Первым порывом Пони было попытаться пробиться к ним, но она быстро сообразила, что это невозможно. Девочка непроизвольно стиснула кулаки, когда Олван метким ударом размозжил голову одному из гоблинов и мерзкая тварь рухнула в грязь.

И тут дыхание у нее перехватило. Чуть позади Олвана от двух яростно тыкающих в него копьями гоблинов отчаянно отбивался еще один мужчина, и Пони узнала его.

Это был ее отец.

Элбрайн задержал дыхание, глубоко вдохнул и снова постарался не дышать. Он не знал, что предпринять, разве что проклинать себя за то, что он уже натворил — спрятался за сосной и, на время позабыв обо всем, перестал следить за долиной, — это была самая главная и, наверно, роковая ошибка.

Теперь от него требовалось подавить охвативший его ужас, выйти из ступора и вспомнить многочисленные уроки отца. Воин знает своего врага, находит своего врага и следит за каждым его движением. Снова и снова безмолвно повторяя эти слова, точно литанию, Элбрайн осторожно выглянул из-за сосны, уверенный, что гоблин, которого он только что видел по ту ее сторону, сейчас обрушит на него удар своего оружия.

Воин знает своего врага…

Внезапно сражение далеко внизу снова оказалось в поле его зрения, и Элбрайн облегченно вздохнул, поняв, почему его противник замер совершенно неподвижно и тоже смотрит в сторону деревни. Облегчение, правда, тут же сменилось душевной болью: Элбрайну стало ясно: гоблины выследили патрульных и, очень может быть, уже прикончили их, а этого оставили на страже, наблюдать, не подойдут ли еще люди на помощь сражающимся.

Мальчика обуяла такая ярость, что он забыл о страхе. Сжимая в руке меч, он не раздумывая — чтобы не утратить мужества — выскользнул из-за дерева. Пригнувшись, быстро и бесшумно покрыл треть расстояния до гоблина.

И вдруг снова его охватило непреодолимое желание вернуться под прикрытие сосны и затаиться там. Однако звуки битвы и запах дыма от горящих домов помогли Элбрайну сохранить мужество. Упрямо он продолжал подбираться к врагу. Ни шагу назад. Элбрайн внимательно огляделся, убедился, что гоблин один, выпрямился в полный рост и бросился вперед.

Еще пять шагов — и он оказался совсем рядом. Увлеченная зрелищем сражения, тварь не замечала Элбрайна до последней секунды. Как раз в тот момент, когда гоблин начал поворачиваться, мальчик обрушил на его голову удар меча.

Меч, однако, отскочил, по-видимому, не нанеся гоблину никакого вреда. Элбрайна охватил ужас; наверно, он ударил недостаточно сильно, сейчас враг повернется и насадит его на свое копье. Мальчик в отчаянии отпрянул, готовясь защищаться.

Гоблин, однако, непонятно почему пошатнулся, выронил оружие и упал на колени. Его голова моталась из стороны в сторону, и Элбрайн увидел яркий красный разрез и сквозь него белую раздробленную кость и сероватый мозг. Гоблин больше не двигался, оставаясь в той же позе — на коленях, с подбородком, прижатым к груди.

Мертв.

Элбрайна едва не вывернуло наизнанку. Впервые в жизни он убил живое разумное существо, и мысль об этом тяжким грузом поселилась в сердце. Однако запах дыма снова вернул его к реальности. Он поступил правильно: гоблина следовало убить. Не захватывать же его в плен? Это было был просто глупо.

Он перевел взгляд на Дундалис. Там сражаются его родители, туда побежала Пони.

— Пони… — в отчаянии прошептал Элбрайн и дальше уже действовал, не раздумывая.

Деревья замелькали по обеим сторонам от него, когда он со всех ног бросился вниз, в деревню.

Пони обошла дом, медленно, осторожно приближаясь к месту сражения и ломая голову над тем, как прорваться сквозь кольцо гоблинов и оказаться рядом с отцом. Душераздирающий крик заставил ее замереть. Только тут она огляделась по сторонам, пытаясь понять, где находится и чей это дом. Рыдания душили ее.

— Сейчас не время плакать, — одернула она себя и снова переключила свое внимание на сражение.

Плечи ее поникли. Да, множество мертвых или умирающих гоблинов валялись на залитой кровью земле вокруг отчаянно сопротивляющихся жителей деревни, но несколько человек были убиты тоже. И, что самое страшное, кольцо гоблинов не поредело.

По-прежнему над всеми возвышался Олван. Он прикончил еще одного гоблина, раскроив его безобразный череп, поднял руку и прокричал что-то, видимо, подбадривая остальных. Но тут произошло нечто странное. Казалось бы, Олван должен был опустить руку, а между тем, она поднималась все выше и выше. Пони заметила выражение ужаса в его глазах, перевела взгляд вверх…

Ухватив Олвана за предплечье, великан просто выдернул его из самой гущи битвы. Дом помешал девочке разглядеть, что происходило с Олваном дальше. Она с трудом сдержала рвущийся из груди крик.

И тут Олван снова оказался в поле ее зрения, бесформенной грудой рухнул прямо к ногам отчаянно сражающихся людей. Их ряды распались. Они бросились в разные стороны, но мало кто сумел убежать далеко; большинство тут же похоронила под собой волна кинувшихся на них гоблинов. Судьба оказалась милосердна к Пони, и она не видела гибели своего отца. Зато прямо на ее глазах гоблин швырнул на землю и проткнул копьем женщину, которая учила девочку читать и писать. Не в силах больше смотреть на ужасное побоище, Пони отвернулась, с трудом сдерживая позывы к рвоте.

Сопротивление людей оказалось сломлено, их охватило смятение. Отовсюду слышались крики и стоны. Пони не знала, что делать, куда бежать. Перед ее внутренним взором снова возник образ мертвого Олвана. И отец… Может, он уцелел? Может, каким-то чудом выбрался из этой свалки и теперь найдет ее, уведет туда, где им не будет угрожать опасность?

Однако вместо отца из-за угла внезапно вынырнул гоблин. Пони вскрикнула, швырнула в него один из своих булыжников и бросилась бежать. Обогнула дом и остановилась, тяжело дыша и прислушиваясь к топоту преследовавшего ее гоблина. Как только он вынырнул из-за угла, девочка резко выставила вперед локоть, заехав им под подбородок мерзкого создания. И бросилась на него, неистово молотя кулаками и ногами. Однако он оказался сильнее, чем можно было предположить, судя по его маленькому, юркому тельцу. В конце концов ему удалось увернуться. Он оттолкнул Пони и поднял копье.

— Элбрайн!

Этот призыв заставил быстро мчащегося мальчика резко остановиться. Он вырвал из земли ствол молодого клена и, размахивая им, бросился на крик.

Карли, один из его юных разведчиков, пошатываясь, шел ему навстречу, прижав обе ладони к правому боку. Вокруг них расползалось темное пятно.

— Элбрайн! — снова закричал девятилетний мальчик и едва не упал, но Элбрайн успел подхватить его.

Он попытался осмотреть рану. Карли жалобно захныкал, когда рука Элбрайна задела застрявший в боку кончик копья. Элбрайн отдернул дрожащую руку, широко распахнутыми глазами глядя на кровь на ней. Карли снова зажал ладонями рану, но вряд ли это могло остановить кровь.

Ну же, думай, твердил себе Элбрайн. Так. Нужно снять рубашку и перевязать рану. И побыстрее! Он сорвал с себя куртку, кожаный жилет и расстегнул рукава белой рубашки. И тут увидел быстро приближающегося гоблина с обломанным копьем в руке. Подняв его, словно дубинку, тварь бросилась на Элбрайна.

Он выхватил свой короткий меч и замахнулся, но гоблин действовал проворнее и с силой налетел на него. Элбрайн упал на спину, и гоблин оказался на нем.

Меч Элбрайна угодил в бок гоблину, но не причинил ему серьезного вреда. С удивительной силой тварь ухватила мальчика за запястье, не давая ему нанести новый удар.

Они катались туда и обратно по склону, колотя друг друга. Безобразная физиономия гоблина с кривыми зубами и длинным остроконечным носом находилась всего в нескольких дюймах от лица Элбрайна, а потом оказалась еще ближе, когда он начал головой бить мальчика по лицу. Элбрайн почувствовал, что из носа у него побежала теплая кровь. Он сопротивлялся изо всех сил, но гоблин по-прежнему не давал ему воспользоваться мечом.

Они продолжали кататься по земле, то один оказывался сверху, то другой. В какой-то момент, в очередной раз очутившись внизу, Элбрайн согнул руку с мечом и уперся локтем в землю. Гоблин под действием собственного веса соскользнул с мальчика и упал прямо на меч.

Совсем озверев от боли, он забился, словно выброшенная на берег рыба, молотя руками и ногами. Поначалу Элбрайн пытался защититься от ударов, но, поняв, что это бесполезно, перешел в наступление, яростно поворачивая лезвие меча в ране.

Наткнувшись на ствол дерева, они остановились, и гоблин внезапно затих. Элбрайн тяжело дышал, в глазах у него потемнело. Немного придя в себя, он с силой выдернул меч и начал наносить врагу неистовые удары. Выполз из-под него, но продолжал ударять мечом снова и снова, с первобытной яростью и одновременно охваченный страхом, что гоблин внезапно очнется и бросится на него. В конце концов Элбрайн остановился, осознав, что его противник мертв и не может больше причинить ему вреда. Он опустился на колени и склонился над ним, хватая ртом воздух.

Еле слышный окрик бедняги Карли привел его в чувство. Он вскочил и бросился к мальчику.

— Холодно… — прошептал тот.

Элбрайн рухнул на колени, осторожно дотронулся до торчащего из бока Карли кончика копья и подумал, не стоит ли вытащить его. Посмотрел на мальчика и…

Карли был мертв.

Пони бежала, спотыкаясь, падая, иногда даже становясь на четвереньки… Как угодно, лишь бы оторваться от врага. Гоблин, однако, не отставал; в своем воображении она видела, как он поднимает копье, целясь ей в спину. Споткнувшись, она вскрикнула и в очередной раз упала. Когда удара почему-то не последовало, девочка снова вскочила на ноги и бросилась бежать.

У нее за спиной, за углом дома, Томас Альт, отец Пони, выдернул из тела мертвого гоблина кинжал и с надеждой бросил взгляд в ту сторону, куда убежала его дочь, молясь, чтобы ей удалось спастись.

Томас сделал все, что мог. Он услышал быстрые шаги приближающихся гоблинов, почувствовал жгучую боль от ударов их копий — в спину, в бок, в бедро.

Умирая, он молился об одном — чтобы Пони удалось спастись.

Элбрайн оглянулся и увидел в том направлении, откуда пришел Карли, мелькающие среди деревьев тени. Инстинкт подсказывал ему, что то были враги и что остальные его юные товарищи, скорее всего, убиты. Держась позади деревьев, он медленно, крадучись пошел в сторону деревни.

В поле зрения показались семь гоблинов, рысцой устремившиеся вниз по склону. Заметив мертвого Карли, они радостно захохотали и заулюлюкали, а при виде своего убитого товарища разразились еще более громкими и отнюдь не печальными возгласами.

Элбрайна так и подмывало наброситься на них, но он сдержался и позволил им промчаться мимо. И пошел следом, сжимая окровавленный меч в окровавленной руке и от всей души надеясь, что ему попадется одиночный гоблин, отставший от своих товарищей.

Внизу в Дундалисе дым сейчас стал гуще, а крики тише. Мальчик чувствовал всем сердцем, что надежды нет никакой, что деревне конец, что его друзья, родители и Пони — о да, Пони! — мертвы. Он не сомневался в этом и все же продолжал спускаться вниз, как бы находясь по ту сторону и печали, и логики, без слез и всхлипываний. Он вернется в Дундалис и убьет всех гоблинов, кого сможет.

Пони видела мертвых, видела умирающих. Она не знала, почему до сих пор жива, но, держась в тени и перебираясь от одного горящего дома к другому, понимала, что рано или поздно удача отвернется от нее. О том, чтобы спасать кого-то, девочка и думать забыла. Все, чего она хотела сейчас, это выбраться отсюда, убежать как можно дальше.

Но как? Повсюду кишели гоблины. Они вбегали в дома, обыскивали их и приканчивали уцелевших, не зная сострадания. Пони видела, как одна женщина молила о пощаде окруживших ее гоблинов, даже предлагала им себя.

Они зарубили ее.

Петля затягивалась все туже. Все жители деревни погибли, а новые гоблины все подбегали и подбегали. Пони озиралась по сторонам в надежде найти способ незаметно выбраться из деревни, но это казалось невозможным. Да и куда бежать? Среди деревьев тоже было полно гоблинов.

Не убежать, не скрыться.

Втиснувшись в узкое пространство между двумя домами, Пони села и привалилась к стене. Может, лучше просто выбежать на дорогу и пусть будет что будет?

— Это лучше, чем ждать, — пробормотала она.

Однако сказать было легче, чем сделать; инстинктивная жажда жизни сдерживала ее.

Пони почувствовала, что стена, о которую она опиралась, нагревается; этот дом тоже начал гореть.

Внезапно девочка вскинула голову; она поняла, где находится. Перед ней был дом Шейна Мак-Микаэля, а за спиной дом Олвана Виндона. Дом Элбрайна.

Новый дом Элбрайна!

Пони вспомнила, как его строили, всего два года назад. Вся деревня удивлялась, потому что Олван Виндон ставил дом на каменном фундаменте.

Пони опустилась на колени и начала разгребать землю у основания дома Олвана. Пальцы у нее кровоточили, спине становилось все жарче, но она отчаянно продолжала копать.

И вот ее рука прорвалась в открытое пространство. Пони потянулась вглубь и на расстоянии примерно полутора футов почувствовала прохладную, влажную землю. Олван использовал для фундамента большие каменные плиты, и, как предполагала Пони, дом еще не полностью осел.

Дым вокруг стал заметно гуще, но девочка продолжала упорно копать, стремясь расширить дыру до такого размера, который позволил бы ей проскользнуть под плиту.

Кипящему жаждой мести мальчику долго ждать не пришлось. Опередившие его гоблины, очевидно, должны были стоять на карауле и не собирались принимать участие в побоище. Не добежав до деревни, они разделились; одни помчались влево, другие вправо. Вскоре и те и другие затерялись среди деревьев.

Элбрайн пошел влево, по-прежнему прячась за стволами. Перед ними было всего три гоблина. Из деревни все еще доносились крики, но сейчас слышались лишь стоны и плач, а не звуки борьбы. Один за другим вспыхивали новые дома.

Все это лишь разжигало ярость мальчика. Он незаметно перебегал от дерева к дереву и сразу же заметил, когда один из гоблинов немного отстал от своих товарищей.

Элбрайн убил его быстро, всего одним ударом, всадив ему меч между ребер; однако, умирая, гоблин успел закричать.

Элбрайн вытащил меч и бросился бежать, но было уже слишком поздно. Из-за деревьев с воплями выскочили два гоблина и набросились на него. В их желтых глазах светилась радость битвы, а отнюдь не печаль по поводу гибели товарища, и это неприятно поразило Элбрайна. Размахивая мечом направо и налево, он старался смотреть только на нацеленные в него копья.

Он все время отступал, отдавая себе отчет в том, что нужно суметь сбежать до того, как на крики гоблинов примчится вторая группа. Отбив очередной удар копья, он ринулся было вверх по склону, но внезапно споткнулся и заскользил вниз. Один из гоблинов забежал ему за спину и оказался выше мальчика, в более выгодной позиции. Другой, между тем, продолжал нападать снизу, и Элбрайну приходилось отбиваться сразу от двоих.

Стремясь восстановить равновесие и сумев отбить удар копья верхнего гоблина, Элбрайн с силой рубанул его мечом, но, не удержавшись, внезапно полетел вниз, перекувырнулся через голову и сбил того, который стоял внизу. В конце концов Элбрайну удалось остановиться, уцепившись за что-то. Он тут же попытался занять оборонительную позицию, уверенный, что гоблины не преминут наброситься на него.

Однако этого не произошло. Тот, которого Элбрайн ударил мечом, без движения лежал на земле — очевидно, удар все же срезал его. Второй тоже лежал на земле, подвывая и постанывая. Единственное, что пришло в голову: видимо, когда Элбрайн полетел вниз и сбил его с ног, гоблин сильно ударился о землю или о ствол дерева. Похоже, на этот раз мальчику просто повезло.

Он быстро вскочил на ноги. Внезапно что-то стукнуло его по плечу, первый раз едва ощутимо, зато второй — с такой силой, что он отлетел в сторону и стукнулся о ствол дерева. Ошеломленный, Элбрайн с трудом поднялся на ноги и оглянулся.

Казалось, надежды на спасение нет: держа в руках дубинку размером с тело мальчика, в его сторону вышагивал великан. Одновременно за спиной послышался топот; Элбрайн понял, что это бегут остальные четыре гоблина.

Он затравленно оглянулся. Некуда бежать, негде укрыться. Ухватившись за ствол дерева, он ждал приближения великана. Когда тот оказался в одном шаге от него, Эл-брайн прыгнул вперед, пытаясь сбить его с толку неожиданным ударом. Он яростно колол великана мечом где-то на уровне коленей, а потом, перекувырнувшись, попытался проскочить у него между ног.

Но великан не в первый раз сражался с мелким народцем и знал, что они часто прибегают к этому приему. Он свел колени как раз в тот момент, когда Элбрайн находился между ними, сжав его с такой силой, что мальчик едва не задохнулся. Элбрайн попытался снова нанести монстру удар, но тот стиснул ноги еще сильнее, и Элбрайн застонал. Повернув голову набок, он увидел, как дубинка великана взметнулась вверх, чтобы опуститься ему на голову.

Неужели это конец? На Элбрайна накатила предательская слабость, но, преодолевая ее, он снова нанес великану несколько ударов мечом, со всей силой, на какую был способен. И закрыл глаза.

В воздухе возник странный жужжащий звук. Хватка великана ослабла, Элбрайн плюхнулся на землю, вскочил и отбежал на несколько шагов. Жужжание не смолкало. Что это, пчелы? Мальчик инстинктивно замахал рукой, тут же почувствовал укус и вскрикнул.

Обернувшись, он увидел, что великан подпрыгивает и размахивает руками, молотя ими по воздуху. Чуть дальше точно так же отплясывали четыре гоблина. А потом они рухнули на землю.

— Что это? — недоуменно спросил Элбрайн.

Красные точки, словно сыпь, покрывали лицо и руки великана. Подобравшись к нему поближе и внимательно разглядев укус на своей руке, мальчик понял, что это были не пчелы, а что-то вроде дротиков или крошечных стрел; ничего похожего ему видеть не доводилось.

Огромное множество крошечных стрел жужжали в воздухе вокруг него!

Но, похоже, остановить великана они были не в состоянии. С ужасным душераздирающим ревом он ринулся вперед, подняв свою дубину. Элбрайн, жалкий и беспомощный по сравнению с ним, тоже поднял свой меч, хотя было очевидно, что ему не отразить столь мощный удар.

Но тут последовал новый залп. Туча дротиков, чем-то и впрямь напоминающих пчел, обрушилась на лицо и горло великана. Тот зашатался, а дротики продолжали впиваться в его тело один за другим. В конце концов поток дротиков ослабел, и великан, пошатываясь, снова двинулся вперед, все еще рассчитывая добраться до своей жертвы. Но, сделав всего пару неуверенных шагов, рухнул на землю, захлебнувшись собственной кровью.

Элбрайн, однако, этого уже не видел: он упал, потеряв сознание.

 

ГЛАВА 5

ИЗБРАННИК БОЖИЙ

Брат Эвелин с трудом прокручивал рукоятку; при каждом повороте дерево издавало жалобный стон. И когда только эта бадья покажется из колодца?

— Шевелись! — прикрикнул на Эвелина Квинтал, один из его бывших одноклассников, в паре с которым Эвелин теперь трудился.

Класс разделили на пары по датам рождения; Эвелин и Квинтал оказались вместе исключительно потому, что родились на одной и той же неделе, а никак не по принципу совместимости — физической или эмоциональной. Напротив. Их несхожесть буквально во всем просто бросалась в глаза. Квинтал был самым низким в классе, а Эвелин одним из самых высоких. Оба отличались крепким телосложением, но Эвелин выглядел неловким и неуклюжим, а Квинтал — мускулистым, атлетически сложенным.

По темпераменту они тоже заметно различались: Эвелин спокойный, выдержанный, а Квинтала магистр Сигертон, их классный наставник, не без оснований частенько называл «фейерверком».

— Ну, скоро, наконец? — спросил Квинтал.

Эвелин сделал глубокий вдох и принялся вертеть ручку быстрее.

Квинтал недовольно фыркнул; он-то уж точно к этому времени достал бы бадью, и они оба отправились бы обедать. Но сейчас была очередь Эвелина, и наставники строго следили, чтобы все делалось как положено. Если бы, к примеру, Квинтал попытался помочь товарищу, не исключено, что оба остались бы без обеда.

— Какой он нетерпеливый, — заметил магистр Джоджонах.

Это был дородный мужчина лет пятидесяти, с мягкими карими глазами и густыми каштановыми волосами без малейших признаков седины. Кожа у него была смуглая и гладкая, если не считать «смешливых» морщинок у кончиков глаз.

— Фейерверк, что ты хочешь, — откликнулся магистр Сигертон, высокий, угловатый и худой, хотя и широкоплечий. Внешность соответствовала его рангу классного наставника: держать в строгости новообращенных братьев было его обязанностью. Вытянутое «ястребиное» лицо с резкими чертами, глаза — маленькие и темные, они становились еще уже, когда он угрожающе прищуривался, глядя на своих учеников. — Квинтал — человек страстный, — добавил он скорее с восхищением, чем с осуждением.

Джоджонах с любопытством посмотрел на своего собрата. Они находились в одном из верхних помещений — длинной, узкой комнате, откуда с одной стороны открывался вид на океан, а с другой — на двор аббатства. Все двадцать четыре недавно посвященных брата — один новичок отсутствовал по болезни — трудились во дворе, выполняя свои задания, но внимание магистров было приковано к Эвелину и Квинталу, наиболее многообещающим из всех.

— Эвелин — лучший в этом классе, — заметил Джоджонах, в основном ради того, чтобы посмотреть, как среагирует Сигертон. Тот лишь неопределенно пожал плечами. — Многие считают, что он лучший среди всех выпусков последних лет.

Это соответствовало действительности; удивительная самоотверженность Эвелина уже стала в Санта-Мир-Абель притчей во языцех. Однако в ответ последовало лишь еще одно пожатие плечами.

— В нем нет настоящей страсти, — в конце концов откликнулся Сигертон.

— Может, отсутствие человеческих страстей свидетельствует о его близости к Богу? — Джоджонах решил, что ему все-таки удалось заставить Сигертона высказаться.

— А может, о том, что он уже мертв, — сухо ответил его собеседник и вперил в Джоджонаха пристальный взгляд.

Джоджонах не отвел своего взгляда. Ни для кого не было секретом, что Сигертон благоволит Квинталу, выделяя его среди других новичков, но столь нелестный отзыв об Эвелине — которому отдавали предпочтение все другие магистры, в том числе и сам аббат отец Маркворт, — удивил его.

— Сегодня пришло известие о смерти его матери, — как бы между прочим заметил Сигертон.

Джоджонах перевел взгляд на Эвелина, у которого был такой вид, словно ничего не произошло.

— Ты сказал ему?

— Нет пока.

— Почему? Какую ужасную игру ты ведешь с ним?

Сигертон уже в который раз пожал плечами.

— Думаешь, его это взволнует? Он наверняка скажет, что теперь она с Богом и, следовательно, счастлива; и тут же забудет о ней.

— Ты ставишь под сомнение искренность его веры? — на этот раз голос Джрджонаха прозвучал почти резко.

— Я презираю его за бесчеловечность, — ответил Сигертон. — Мать умерла, а ему и дела нет. Брат Эвелин так горделиво отделился от остальных стеной своей веры, что ничто не в состоянии вывести его из равновесия.

— Это торжество веры.

— Это пустая растрата жизни, — возразил Сигертон и высунулся из окна. — Брат Квинтал! — позвал он. Оба новичка прекратили работать и посмотрели вверх. — Иди обедать. А ты, брат Эвелин, поднимись ко мне… нет, в комнату магистра Джоджонаха, — он отошел от окна и снова обратился к Джоджонаху. — Давай посмотрим, есть ли у нашего юного героя сердце, — холодно добавил он и направился к лестнице.

Джоджонах проводил его взглядом, задаваясь вопросом, кто из этих двоих, Эвелин или Сигертон, на самом деле лишен сердца.

— Это недостойно — так использовать его утрату, — сказал Джоджонах, догнав Сигертона тремя этажами ниже.

— Сообщить-то ему все равно нужно, — ответил Сигертон. — Почему бы не воспользоваться случаем, чтобы лишний раз оценить человека, которому, не исключено, вскоре будет оказано очень высокое доверие?

Джоджонах схватил Сигертона за плечо, остановив его посреди лестничного марша.

— Эвелин потратил восемь лет жизни, доказывая, что он достоин доверия. Все эти годы он находился под постоянным негласным присмотром. Что еще от него требуется, Сигертон?

— Доказать, что он человек. Доказать, что он способен чувствовать. Истинная духовность выше благочестия, друг мой. Существуют такие вещи, как эмоции — гнев, страсть, — и они являются естественной частью человеческой натуры.

— Восемь лет, — настаивал Джоджонах.

— Может быть, в следующем классе…

— Слишком поздно, — перебил Сигертона Джоджонах. — Собирателей следует отобрать в этом классе или в одном из трех предыдущих. И среди всех этих ста человек нет другого столь же многообещающего, как Эвелин Десбрис.

Джоджонах устремил на своего собеседника долгий внимательный взгляд. Сигертон понимал, что Джоджонах прав, но, казалось, никак не мог «переварить» эту истину. Его возражения, конечно, имели смысл, но они меркли в свете стоящей перед аббатством необходимости сделать выбор. И, несмотря на всю весомость его аргументов, слишком нетерпимая, открыто неприязненная позиция Сигертона по отношению к Эвелину казалась, мягко говоря, неуместной.

— Слушай, мой дорогой Сигертон, — внезапно сообразил Джоджонах. — А ведь ты ему завидуешь! — Сигертон проворчал что-то нечленораздельное и зашагал дальше. — Нам не повезло родиться между Явлениями, — Джоджонах искренне сочувствовал Сигертону. — Но долг превыше всего. Признай — брат Эвелин лучший среди всех.

Эти слова обожгли Сигертона как огнем. Он остановился, наклонил голову и закрыл глаза, вызвав в воображении образ молодого Эвелина. Всегда или работает, или молится; сила это или слабость? То был отнюдь не праздный вопрос. Существовали чисто прагматические проблемы; в частности, магия могла оказаться несовместимой с человеком столь высокой набожности, верящим, что он знает, ему ведом промысел Божий.

— Аббат Маркворт очень высокого мнения об этом молодом человеке, — добавил Джоджонах.

Да, это так. Сигертон знал, что ему не одержать верх в дебатах относительно того, будет Эвелин одним из Собирателей или нет. Однако место второго Собирателя еще не занято. И Сигертон решил приложить все усилия, чтобы оно досталось человеку, более подходящему для этой роли. Такому, как Квинтал, хотя бы; вот юноша, полный огня, полный жизни. И лучше поддающийся управлению — именно благодаря этим своим мирским вожделениям.

Он не удивился; губы у него не задрожали.

— Скажите, магистр Сигертон, ее конец был мирным? — услышал он собственный голос.

В вопросе явственно сквозило сочувствие, и это обрадовало Джоджонаха. Во всяком случае, первая реакция Эвелина на сообщение о смерти матери свидетельствовала о том, что претензии Сигертона неосновательны.

— Посланец сказал, что она умерла во сне, — вмешался в разговор Джоджонах.

Магистр Сигертон бросил на него суровый взгляд, вполне оправданный, поскольку Джоджонах солгал. На самом деле посланец, совсем молодой парнишка, сообщил лишь о факте смерти, без каких-либо подробностей. Магистр Джоджонах лично с ним даже не разговаривал. Не только из сочувствия — вещь для него довольно редкая, — но, главным образом, под влиянием пристального взгляда карих глаз Джоджонаха, Сигертон не стал опровергать эту ложь.

— Ты можешь съездить на похороны, — предложил он.

Эвелин недоверчиво посмотрел на него.

— Но можешь и остаться, — тут же вставил Джоджонах, боясь, что юноша не устоит перед соблазном.

Если, независимо от причины, Эвелин покинет Санта-Мир-Абель, он сможет вернуться в аббатство только через год. Это право останется за ним, но возможность стать Собирателем — хотя он понятия не имел, что ему вскоре будет сделано подобное предложение, и вообще не знал, что это такое, — для него окажется потеряна.

— Думаю, мать уже похоронили, — ответил Эвелин, — и сейчас отец продолжил свой путь домой. Учитывая, как недавно они были здесь, добираться ему еще долго.

Магистр Сигертон сердито прищурился и наклонился к юноше.

— Твоя мать умерла, парень, — медленно, с расстановкой произнес он. — Похоже, тебя это не слишком волнует?

Эти слова больно задели Эвелина. Волнует ли его смерть матери? А как же иначе? Его охватил гнев, возникло острое желание ударить учителя за одно только предположение, что это не так.

Но он понимал, что, поддавшись порыву, лишь оскорбит память матери. Анна-Лиза была освещена светом Божьим. Во всяком случае, Эвелин верил в это, а иначе вся ее жизнь — да и его собственная — теряла всякий смысл. И в награду за свое доброе сердце она, без сомнения, сейчас пребывает с Богом.

Эта мысль отрезвила юношу. Он расправил плечи и посмотрел прямо в глаза склонившемуся к нему магистру Сигертону. Но, заговорив, обращался он к Джоджонаху.

— Моя мать знала, что умрет по пути домой. Мы все знали это. Уже смертельно больная, она жила лишь надеждой, что я буду служить Богу в ордене Санта-Мир-Абель. Это торжество ее веры, и если я сейчас уйду, то предам память о ней, — волнуясь, он глубоко вздохнул. — Орден Санта-Мир-Абель, 816 Год Божий. Здесь мое место. Мысль именно об этом позволила Анне-Лизе Десбрис с миром уйти на небеса.

Джоджонах кивнул, признавая трезвую логику этого рассуждения и находясь под впечатлением глубокой веры юноши, которая чувствовалась в каждом его слове. По правде говоря, глубина этой веры даже пугала магистра. Было совершенно очевидно, что Эвелин любил мать, и тем не менее вера явно значила для него больше. Наверно, в чем-то Сигертон прав. Либо Эвелину и впрямь дано слышать голос Божий, либо в нем осталось очень мало человеческого.

— Я могу идти? — спросил юноша.

Вопрос застал Джоджонаха врасплох. Однако это означало, что, возможно, стоицизм Эвелина не столь уж непробиваем.

— На сегодняшний день ты освобождаешься от всех своих обязанностей.

— Нет! — воскликнул Эвелин и тут же склонил голову, поняв, что позволил себе оспорить приказ магистра; это могло окончиться изгнанием из аббатства, — Пожалуйста, разрешите мне вернуться к своим обязанностям.

Сигертон, презрительно поджав губы, покачал головой и без единого слова вышел из комнаты.

Юному брату Эвелину нужно очень, очень поостеречься в ближайшие недели, подумал Джоджонах. Сигертон воспользуется любым случаем, чтобы добиться его изгнания. Джоджонах задумчиво разглядывал юношу и заговорил лишь тогда, когда Сигертон ушел уже достаточно далеко, чтобы Эвелин не столкнулся с ним, покинув комнату.

— Как пожелаешь, брат Эвелин. А теперь иди. У тебя осталось всего несколько минут на обед.

Эвелин низко поклонился и покинул комнату.

Сложив на столе руки, Джоджонах устремил взгляд на закрывшуюся за юношей дверь. Что именно так задевало Сигертона в Эвелине, размышлял он? Неужели и в самом деле его «бесчеловечность»? Или за этим стояло что-то более глубокое? И кем был Эвелин? Может быть, эталоном, своего рода зеркалом, отражаясь в котором, все монахи Санта-Мир-Абель должны были видеть собственное несовершенство, отсутствие той истовой веры, которая является такой редкостью в наши времена даже в святом аббатстве?

Джоджонах оглянулся по сторонам. Его комната была богато украшена; прекрасный гобелен, сделанный на заказ в галерее Порвон дан Квардинио самыми выдающимися художниками мира; золотой орнамент в виде листьев на опорных балках; роскошный экзотический ковер, кресла с мягкими подушками, множество безделушек на книжных полках, каждая из которых стоила больше, чем обычный труженик зарабатывал за год.

Набожность, достоинство, скромность — вот обет, который давал каждый, вступающий в орден Санта-Мир-Абель. Оглянувшись еще раз, Джоджонах напомнил себе, что большинство магистров, даже известных своей набожностью, имели помещения еще более роскошные.

Набожность, достоинство, скромность.

Но прагматизм также был частью обета, как не раз повторял отец Маркворт вслед за теми, кто возглавлял аббатство на протяжении более чем двух столетий. В Хонсе-Бире богатство символизировало власть. Как мог орден оказывать влияние на жизнь простого народа, если бы властью этой не обладал? Кто лучше служит Богу — слабый или сильный?

Таков был стандартный набор широко распространенных аргументов в пользу того, чтобы… не пренебрегать некоторыми приятными атрибутами достигнутого положения.

Вот и еще одна причина для раздражения, которое мог у магистра Сигертона вызвать Эвелин Десбрис.

Этой ночью, уединившись в своей комнате, Эвелин чувствовал себя совершенно вымотанным. Весь день он трудился не покладая рук. Потерял счет бадьям, которые достал из колодца, — что-то около пятидесяти, — а покончив с этим, занялся перетаскиванием тяжелых камней на северную стену аббатства, где назавтра должны были работать каменщики.

Только призыв к вечерне — церемонии, возвещающей окончание работы, — прервал неистовый труд Эвелина. Он отстоял службу, поужинал вместе со всеми и удалился в свою комнату, крошечное помещение с единственным стулом, на который Эвелин обычно ставил свечу, и плоской складной койкой.

Сейчас с работой было покончено, и боль захватила его целиком. Несмотря на усталость, юноша боялся, что не уснет. Образ матери вытеснил из его сознания все остальное. Может, ее дух посетит его, прежде чем удалиться на небеса? Может, она придет, чтобы сказать своему младшему сыну последнее «прощай»? Или Анна-Лиза простилась с ним, когда он скрылся за воротами Санта-Мир-Абель?

Устав ворочаться на койке, Эвелин зажег свечу и огляделся по сторонам в ее неверном свете, как будто ожидая, что из сгустившейся в углу тени вот-вот появится мать.

Она не пришла, к его глубокому разочарованию.

Юноша сел на постели, свесив голову и положив руки на колени. На глазах выступили слезы, но он сдерживался изо всех сил, не желая проявить слабость или недостаток веры. Священное писание обещает небеса достойным, а кто больше заслуживает благодати, чем кроткая и великодушная Анна-Лиза Десбрис?

По щеке скатилась слеза, за ней другая. Он наклонился и уткнул лицо в ладони. Рыдания сотрясали его плечи. Он боролся с ними, взывая к Богу с молитвой, но ничто не помогало. И тут колени его подогнулись, и он соскользнул с кровати и оказался на полу. Свернувшись калачиком, точно ребенок, тоскующий по матери, он умолял ее поскорее прийти.

В конце концов, спустя час или даже больше, Эвелин начал успокаиваться, снова сел на койку и сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь унять последние рыдания. Что означали его горе и слезы, думал он. Неужели и в самом деле недостаток веры? И пришел к выводу, что нет. Он оплакивал не Анну-Лизу, которой сейчас хорошо, а самого себя, братьев и сестер, отца — всех, кто знал его мать и в этой жизни больше никогда не встретится с ней.

Его вера все так же крепка, и он не оскорбил памяти матери. Эвелин наклонился, собираясь задуть свечу, но в последний момент остановился и снова внимательно вгляделся в затененные углы. Пусто. Дух матери не явился ему. Юноша вздохнул.

Кто знает? Может, он увидит ее во сне.

Неслышно ступая, два человека отошли от закрытой двери комнаты брата Эвелина.

— Ты удовлетворен? — спросил Джоджонах, когда они удалились достаточно далеко.

Сигертон с удовольствием слушал плач Эвелина — значит, этот чересчур набожный юноша не лишен человеческих эмоций. Но это обстоятельство ни на йоту не изменило его позиции в отношении молодого человека.

— Отец Маркворт благословил меня показать камни брату Эвелину, — в спину ему сказал Джоджонах.

Сигертон резко остановился, яростный протест уже готов был сорваться с его губ. Но он лишь кивнул и двинулся дальше.

Значит, вопрос решен. Брат Эвелин Десбрис станет одним из Собирателей.

Эвелин старался держать очи долу, как и положено человеку его звания, но все равно просто не мог не заметить окружающего его великолепия, когда вслед за магистром Джоджонахом он шел извилистыми коридорами Лабиринта, самого тайного и почитаемого места в Санта-Мир-Абель. Места, куда никак не рассчитывал попасть только что вступивший в обитель новичок.

Джоджонах не дал никаких внятных объяснений этому факту; так, несколько общих фраз о том, куда они направляются. Эвелин пробыл в аббатстве всего несколько недель, но уже успел узнать, что иногда студентов приглашали в Лабиринт для исполнения каких-то особых задач. Удивляло лишь, что магистр Джоджонах предпочел воспользоваться услугами такого зеленого новичка, как он, а не тех, кто был старше и опытнее.

Свое удивление Эвелин, конечно, держал при себе — не его дело было задавать вопросы наставнику. Он повиновался без единого слова и сейчас неслышно шел рядом с дородным магистром, украдкой бросая взгляды по сторонам. Увиденное поражало воображение. Золотые узоры по обеим сторонам дверей; удивительная, сложная резьба на опорных балках; мозаичные узоры на выложенном плиткой полу; гобелены, на изготовление которых, наверно, потребовались годы и годы. Магистр Джоджонах не смолкал ни на мгновенье, но говорил, можно сказать, ни о чем — о шторме, разразившемся двадцать лет назад, о том, что его любимый булочник переселился в селение Санта-Мир-Абель и что жена этого булочника на редкость здоровая женщина; последнее замечание показалось Эвелину уж вовсе бессмысленным. Впрочем, он слушал не очень внимательно, всецело поглощенный тем, что происходило вокруг.

Они остановились перед тяжелой дверью. И что это была за дверь! Тут уж невозможно было удержаться, чтобы не уставиться на нее во все глаза. Вырезанные на деревянной поверхности и умело раскрашенные батальные сцены, изображение святого Абеля, привязанного к столбу, вокруг которого пылает костер, исцеляющие руки Матери Бастибулы. Сцены сражения ангелов с демонами, могучий демон дактиль, заливаемый вызванной им самим из недр земли лавой и вопящий от боли. И над всеми картинами, от одного угла двери до другого, раскинулось Гало, это небесное чудо, имеющее здесь вид сияющего продолговатого овала. По мере того как взгляд Эвелина скользил по удивительным картинам, ему казалось, что перед ним разворачивается вся история мира, история веры. Изображения как бы перетекали одно в другое, и каждое потрясало, а складывающаяся панорама вызывала ощущение нескончаемого потока времени.

Возникло желание преклонить колена и молиться; возникло желание спросить, как зовут художника — или художников, — потому что, конечно, одному человеку не под силу создать такое. Однако прежде, чем слова успели сорваться с его губ, он понял, что это не важно, потому что весь этот труд не мог быть осуществлен без вмешательства Бога. Только Он, для которого все мы — Его дети, мог создать подобную красоту, и не имело значения, чьими руками это было сделано.

— Тебе известно о существовании Звенящих Камней? — отрывисто спросил магистр Джоджонах.

Эти слова прозвучали настолько неуместно, что Эвелин едва не подпрыгнул, недоумевая, как может магистр пускаться в какие-то разговоры перед лицом такой красоты.

Потом до него дошел смысл вопроса.

— Известно? — повторил Джоджонах.

Эвелин с трудом сглотнул, обдумывая, как лучше ответить. Конечно, он знал о существовании Звенящих Камней — дара небес Санта-Мир-Абель, источника всей магии в мире. Но знал он о них не так уж много: ходили слухи, что Камни падают с неба в подставленные руки монахов, обладающих особыми способностями и благословленных аббатом.

— Мы — Хранители Камней, — видя, что Эвелин все еще обдумывает ответ, продолжал Джоджонах. Молодой человек кивнул. — И это наша главная святая обязанность, — магистр подошел к двери и поднял запирающую ее тяжелую щеколду; Эвелин был так увлечен разглядыванием удивительных изображений, что до этого момента даже не замечал ее! — Эти камни — доказательство нашей веры, — с этими словами Джоджонах широко распахнул дверь.

Эвелин застыл, словно сам внезапно превратился в камень.

— Доказательство нашей веры… — почти беззвучно повторил он, с трудом веря, что магистр Санта-Мир-Абель и впрямь произнес эти почти богохульные слова.

Вера не нуждается в доказательствах — вся ее суть сводится к тому, чтобы верить без каких бы то ни было доказательств!

Однако вслух он, естественно, не высказал ничего и тут же вообще позабыл все на свете, когда увидел то, что скрывалось за дверью, легко повернувшейся на тщательно смазанных петлях.

Помещение было хорошо освещено, хотя Эвелин не заметил факелов и не почувствовал запаха горящих в камине дров. Окна здесь, глубоко под землей, естественно, отсутствовали. И все же в комнате было светло, как… как безоблачным летним днем. Этот удивительный свет заполнял собой каждый угол, каждую трещинку в камне. Ослепительно сверкая, он отражался от стекол, прикрывающих бесчисленные, расставленные по всему огромному залу ларцы, и от того, что находилось в них — сотен и сотен блестящих полированных камней.

Звенящие Камни!

Джоджонах и вслед за ним Эвелин вошли в зал. Юноша и думать забыл о том, что не должен поднимать взгляда, жадно рассматривая ларцы, мимо которых они проходили, и чудесные драгоценности — камни красного, голубого, янтарного цветов и фиолетовые кристаллы. Его внимание привлек ларец с камнями сероватого оттенка, но почему-то казавшимися чернее ночи; это зрелище заставило его содрогнуться. В другом ларце лежали прозрачные камни — алмазы, надо полагать, — и он замешкался около него, заметив, что Джоджонах тоже остановился.

Свет играл на бесчисленных гранях алмазов, проникая, казалось, внутрь самих камней, создавая в них сверкающие водовороты. И потом Эвелин понял, в чем дело.

— Эти алмазы — сами источники света, — произнес он и тут же прикусил губу, осознав, что заговорил по собственной инициативе, а не отвечая на вопрос.

— Верно подмечено, — похвалил его Джоджонах, и Эвелин немного расслабился. — Что тебе известно о Звенящих Камнях?

— Они — источник всей магии в мире.

— Это не совсем так, — сказал Джоджонах, и Эвелин удивленно посмотрел на него. — Звенящие Камни — источник всей белой магии в мире.

— Магии, исходящей от Бога, — осмелился высказаться Эвелин.

Джоджонах заколебался; в тот момент Эвелин не заметил этой крошечной паузы, но впоследствии не раз вспоминал о ней. Потом магистр кивнул.

— Но существуют также и Камни Мрака — источник черной магии, дающей силу демонам, — заговорил Джоджонах. — Хвала Господу, их не так уж много, и использовать эти Камни могут только сами демоны, которых, хвала Господу, еще меньше! — со смешком закончил он, но Эвелин был не способен шутить, говоря о демонах. Джоджонах откашлялся, чтобы скрыть неловкость. — И еще существует магия тол’алфар, их мелодичных напевов и растений, способных вытягивать металлы из голой земли.

— Вытягивать металлы? — недоуменно повторил Эвелин.

Джоджонах пожал плечами; это не имело значения.

— Знаешь, кто собирает Звенящие Камни? — спросил он.

— Братья Санта-Мир-Абель, — без запинки ответил Эвелин.

— Где?

— Ну, Камни падают с неба, из Гало, прямо в подставленные руки…

Смешок Джоджонаха заставил его замолчать.

— Скорость их падения больше, чем у летящей стрелы, — объяснил магистр. — И они горячие, мой юный друг, такие горячие, что прожигают насквозь не только плоть, но и кости.

Воображению Эвелина живо представился стоящий в поле молодой монах, весь издырявленный, как сыр «альпинадор», и взирающий на растущую у его ног груду камней с таким выражением, словно он не верит глазам своим.

Эвелин с силой прикусил губу. Он чувствовал, что Джоджонах не шутит, но не понимал, зачем тот рассказывает ему обо всем этом.

— Итак, откуда они берутся? — снова спросил Джоджонах.

Эвелин пролепетал:

— Гало…

Но тут же смолк, вспомнив, что это он уже говорил, и недоумевающе пожал плечами.

— Пиманиникуит, — сказал Джоджонах; выражение лица Эвелина не изменилось. — Остров Пиманиникуит. Это единственное место, где можно собирать священные камни. — Ни о чем подобном Эвелину слышать не доводилось. — Если ты когда-либо сообщишь это название тому, кто не знает его, без специального разрешения — нет, специального указания — аббата Санта-Мир-Абель, все силы аббатства будут брошены на то, чтобы наказать тебя. Когда мы собираем их? — снова задал вопрос Джоджонах.

И снова молодой человек мог лишь беспомощно пожать плечамч, и желая, и боясь услышать ответ. В этом срывании покровов тайны с того, что казалось священным, было нечто нечестивое — трепет экстаза в сочетании с еле заметным привкусом непристойности, — и Эвелин не мог этого не ощущать.

— Камни не часто падают на землю, — продолжал свои объяснения Джоджонах, тоном скорее учителя, чем священника. — Не часто, но регулярно.

Он направился к левой от них стене зала. Когда они подошли поближе, Эвелин увидел вырезанные на ней фрески, представляющие собой астрономические карты. Юноша часто проводил долгие часы, разглядывая ночное небо, и узнал некоторые его участки. Он заметил кольцо из четырех звезд Прогос-Воина, самого известного созвездия в северной части неба, и звездную дугу рукоятки Ковша Фермера; это созвездие висело прямо над крышей родительского дома, и он хорошо помнил его. В середине изображения, естественно, располагалась Корона с ее Гало, поскольку именно она является центром Вселенной.

Приглядевшись внимательней, Эвелин заметил на стене желобки. Поначалу он подумал, что это границы известных небесных сфер, — ему доводилось слышать теорию Вселенной как серии взаимоперекрывающихся небесных сфер, невидимых пузырей, удерживающих звезды на своих местах. Однако почти все желобки проходили вблизи Короны, связывая между собой это светило, луну и пять планет. Заметив это, Эвелин понял, в чем дело. Желобки были сделаны не для красоты; они являлись частью механизма, позволяющего небесным телам перемещаться. Время от времени поглядывая на Шейлу — так называлась луна, — он заметил, что она сдвинулась, пусть и совсем ненамного.

— Шесть поколений, — снова заговорил Джоджонах, дав Эвелину несколько минут на изучение легендарной карты. — Или около того. Точнее, между Явлениями проходит сто семьдесят три года.

— Явлениями?

— Так мы называем падение камней, — объяснил Джоджонах. — Считай, что ты благословлен, мой юный друг, поскольку тебе выпало жить во время одного из таких Явлений.

С трудом переводя дыхание от волнения, Эвелин снова посмотрел на карту, как будто ожидая, что между Гало и Короной появятся тонкие линии, оставленные падающими камнями.

— Тебе никогда не приходилось видеть эти камни в действии? — неожиданно спросил Джоджонах, возвращая Эвелина к действительности.

В волнении стиснув руки, юноша перевел на магистра взгляд широко распахнутых глаз, в которых светились надежда и страстное желание.

Джоджонах кивнул на ларец в центре комнаты и знаком же велел Эвелину подойти к нему. Повернувшись спиной к магистру, юноша услышал щелчок. Было похоже, что Джоджонах нажал на какой-то скрытый за гобеленами или картами рычаг, отпирающий ларец. Магистр тут же оказался рядом и медленно сдвинул стекло с ларца.

Внутри лежали камни разных видов, все гладко отполированные. Джоджонах протянул руку к одному из двух матово мерцающих серых камней.

— Гематит, так он называется. «Темный» камень, — держа камень в правой руке, он взял левой другой, чуть прозрачнее, но с налетом желто-зеленого. — Хризоберилл. Камень защиты, когда он вот такой, более чистый. Всегда прибегай к нему, если имеешь дело с «темным» гематитом.

Эвелин далеко не все понимал, но он был так захвачен происходящим, что ему было не до вопросов. Джоджонах положил хризоберилл в карман своего свободного одеяния, отошел подальше от Эвелина и повернулся к нему лицом.

— Сначала сосчитай до десяти, — проинструктировал он юношу, — чтобы у меня было время воззвать к магии камня. Потом отведи руки за спину и медленно поднимай пальцы, сколько захочешь, от одного до семи. Да смотри не забудь последовательность!

Магистр закрыл глаза и начал отсчет. В первое мгновенье Эвелин растерялся, но быстро взял себя в руки и, вспомнив инструкцию, принялся за спиной поднимать пальцы. Джоджонах продолжал стоять с закрытыми глазами, словно замерев на месте.

Потом он открыл глаза.

— Семь, три, шесть, пять, пять, два и восемь, — произнес он не без некоторого самодовольства.

— Вы прочли мои мысли! — воскликнул потрясенный Эвелин.

— Нет, — поправил его Джоджонах. — Я покинул свое физическое тело, переместился тебе за спину и просто наблюдал за тем, как ты поднимаешь пальцы, — выражение лица Эвелина свидетельствовало о его чувствах ярче всяких слов. — Не такая уж сложная задача! Гематит — могущественный инструмент, один из самых сильных камней. Чтобы выйти с его помощью из тела, используется лишь крошечная часть его мощи. Любой, обученный обращению с камнями, может делать это. И даже ты… — голос Джоджонаха стал едва слышен. — Брат Эвелин, не хочешь ли попробовать?

Искушение было слишком велико, и Эвелин страстно закивал в ответ. Не отдавая себе в этом отчета, он двинулся вперед, словно камень притягивал его. Джоджонах едва не рассмеялся и отвел подальше руку с камнем.

— Это могущественный камень, и он может забросить тебя неизвестно куда. Будь осторожен во время путешествия, мой юный друг!

Эвелин невольно отдернул руку, но тут же потянулся к камню снова, и на этот раз Джоджонах позволил ему взять гематит.

Камень был невероятно гладкий и более тяжелый, чем предполагал Эвелин. Удивительно твердый и плотный. Снова и снова оглаживая камень пальцами, юноша ощущал глубоко внутри него что-то таинственное, магическое. Взглянув на Джоджонаха, он увидел, что тот переложил хризоберилл поближе к сердцу.

— Он помешает нашим духам пересечься, — объяснил Джоджонах. — Это был бы не лучший вариант.

Эвелин кивнул и отступил на несколько шагов. Джоджонах отвел свободную руку за спину.

— Поступим так же, как было в твоем случае. Я пойму, когда магия завладеет тобой, и начну загибать пальцы.

Эвелин едва слышал его; казалось, камень уже втянул юношу в себя. Словно юноша держал в руках что-то жидкое, текучее — и, да, камень звал. Эвелин перевел на него взгляд и закрыл глаза, мысленно продолжая его видеть. Теперь камень обволакивал его со всех сторон. Юноша почувствовал, что падает, падает…

Он воспротивился, и гематит тут же отступил, почти выводя его из транса. Но юноша мгновенно поборол страх и начал снова погружаться в камень.

Сначала исчезли ноги, потом руки. Все вокруг стало серым, потом черным.

Эвелин вышел из тела. Оглянувшись, он увидел самого себя, стоящего с камнем в руке. Повернулся к Джоджонаху и отчетливее всего различил хризоберилл, яростно сияющий и обволакивающий магистра тонким белым пузырем — защита, сквозь которую дух Эвелина не мог проникнуть.

Он двинулся в сторону Джоджонаха, обходя его сзади и ощущая себя невероятно легким; казалось, ему ничего не стоит оттолкнуться от пола и взлететь.

Оказавшись за спиной магистра, он проследил за последовательностью, в которой тот отгибал пальцы: один, три, два, один, пять.

— Поднимись повыше, — подсказал ему Джоджонах.

Эвелин удивился тому, что способен слышать его голос. Он понял команду, внутренне пожелал оторваться от земли и без малейших усилий взлетел к потолку.

— Никакая физическая преграда не может остановить тебя, — заметил Джоджонах. — Вообще никакая преграда. Поднимись на крышу. Там ты увидишь кое-что… Ну, ты поймешь.

Несмотря на охватившее его нервное возбуждение, Эвелин вздрогнул, проходя через потолок. Он почувствовал рыхлую структуру деревянного перекрытия, затем нечто более плотное — это был пол расположенной выше комнаты.

В ней находились монахи на несколько лет старше Эвелина. Скользя мимо них, он почувствовал, что усмехается — что его физическое тело внизу усмехается.

Потом усмешка растаяла. Какая-то сила потянула его к молодым монахам, возникло темное искушение войти в одного из них, вытолкнуть дух хозяина и завладеть телом!

Но он миновал их прежде, чем понял, что происходит, и стал подниматься выше, выше, сквозь следующий потолок в пустую комнату, и дальше, все вверх и вверх. Последнее перекрытие оказалось самым плотным — и вот Эвелин поднялся за пределы здания. Он не испытывал никаких чисто физических ощущений — ни тепла солнечного света, ни прохлады океанского бриза. Выйдя из крыши, он вознесся над Санта-Мир-Абель, но продолжал подниматься. Внезапно его охватил испуг — а вдруг он так и не сумеет остановиться, прорвется сквозь облака, пронзит Гало и уйдет к звездам? И будет сиять там, в небесах, превратившись в пятую звезду созвездия Прогос-Воин!

Он отогнал эти мысли и посмотрел вниз, на крышу монастыря. Отсюда Санта-Мир-Абель выглядел как гигантская змея, извивающаяся на вершине утеса. В одном конце двора суетились монахи, распрягая монастырских коней и мулов.

— Возвращайся, — приказал далекий голос, достигший «ушей» Эвелина через его физическое тело.

Значит, некоторая связь между его физической и духовной ипостасями все еще сохранялась; не хотелось думать, что произошло бы, если бы она прервалась полностью.

Эвелин перевел взгляд на крышу прямо под ним. Ему уже приходилось видеть ее с других, более высоких, точек монастыря, но все же не с такого расстояния, как сейчас, и не под таким углом. И сейчас он увидел то, что прежде ускользало от взгляда. На крыше тоже была вырезана фреска, изображающая четыре руки, две по две; на раскрытых ладонях лежали камни.

Возвращение прошло быстрее, чем подъем. Эвелин задержался лишь в той комнате, которая находилась над сокровищницей. На этот раз искушение воспользоваться чужим телом овладело им еще сильнее, и он едва не поддался ему. Возникло чувство, будто гематит — живое существо, которое пытается диктовать свою волю, нашептывая в его духовное ухо обещания могущества.

Потом Эвелин почувствовал прикосновение к своей руке — физической, не духовной, той, которая сжимала камень. Снова увидел созданный хризобериллом магический барьер и ощутил, что его тянет вниз, к застывшему в ожидании телу.

Снова открыв глаза и увидев магистра Джоджонаха, Эвелин от неожиданности едва не подпрыгнул.

— Один, три, два, один, пять, — тут же выпалил он.

Джоджонах махнул рукой с таким видом, словно все это были сущие пустяки.

— Что ты видел наверху? — спросил он.

— Руки. Две по две, с открытыми ладонями…

Не дав ему закончить, Джоджонах ошарашенно открыл рот, засмеялся и — вот удивительно! — едва не заплакал. Эвелин никогда не видел его в таком состоянии, и это окончательно сбило его с толку.

— Откуда? — с нажимом спросил он. — Откуда там взялись камни?

Магистр пустился в торопливые объяснения, сильно смахивающие на заранее подготовленную речь. Толковал о том, что слияние человеческого тела с чужеземным камнем часто порождает на редкость странные, иногда даже комические, но, безусловно, магические реакции и видения. Даже сравнил ощущения Эвелина с теми, которые испытывает монах, принимающий таблетки от рези в животе.

От болтовни Джоджонаха атмосфера таинственности начала таять. В первый раз с тех пор, как они вошли в этот зал, тон Джоджонаха утратил ноту благоговения; сейчас это был скорее сухой инструктаж. На Эвелина, однако, его рассуждения не произвели впечатления. Он не знал, какую именно цель преследовал тот, но инстинктивно чувствовал, что слова о «комических» реакциях и странных видениях существенно принижают пережитое. Тайна действительно существовала; тайна, которую никакими словами не опишешь. Что-то из области высшего порядка. Магистр Джоджонах назвал появления камней «Явлениями», и с точки зрения Эвелина это было неподходящее слово. «Дар небес», так правильнее было бы сказать. Оглядываясь по сторонам, переводя взгляд с одних камней на другие, юноша чувствовал, что его благоговение перед этими дарами Господними сейчас стало гораздо сильнее по сравнению с тем, что он испытывал, войдя в комнату.

— Ты отобран, чтобы совершить путешествие… — объявил Джоджонах, снова завладев вниманием Эвелина, — …на Пиманиникуит, — он усмехнулся, увидев, как от удивления расширились глаза юноши. — Ты молод, силен и владеешь даром слышать голос Господа нашего.

Слезы выступили на глазах Эвелина и заструились по щекам при мысли о том, что ему предстоит так близко соприкоснуться с величайшим даром Божьим. Джоджонах отпустил его; юноша покинул комнату, словно в трансе — настолько переполняли его чувства.

Когда он ушел, магистр положил на место камни и с помощью скрытого в стене рычага снова запечатал ларец. Мысли его были полностью сосредоточены на том, свидетелем чего он только что стал. Новичок, не проживший в монастыре и года, никак не должен был суметь пробудить магию камня. Но даже если бы такое произошло, он никак не смог бы контролировать дальнейшее, разве что на мгновенье выскочил бы из тела, потерял всякую ориентацию и вернулся обратно, ошарашенный, недоумевающий, не в силах передать словами свои ощущения.

Эвелин же сумел оказаться за спиной Джоджонаха, увидеть и запомнить последовательность отогнутых пальцев. Это само по себе было невероятно. Но то, что он смог выскользнуть из комнаты, подняться над крышей аббатства и увидеть узор на ней, вообще выходило за всякие рамки. Джоджонах даже не подозревал, что такое возможно. Магистра охватило горькое чувство жалости к себе. Он сам прожил в аббатстве более трех десятилетий, но всего три года назад овладел способностью управлять гематитом!

Джоджонах тряхнул головой и улыбнулся, снова подумав об Эвелине. Прекрасный выбор. Несомненно, сам Бог велит молодому монаху отправиться на Пиманиникуит.

 

ГЛАВА 6

ГРИФЫ

Она пришла в себя, чего, по правде говоря, никак не ожидала. Открыла глаза и яростно замахала руками, пытаясь разогнать едкий запах гари.

Косой луч солнца прорезал густой дым; именно этот луч, коснувшись девочки, заставил ее вновь вернуться к жизни. Словно во сне, она протянула руку к дыре наверху, почти полностью перекрытой упавшим бревном.

На ощупь бревно казалось тёплым, но не горячим. Джилсепони поняла, что находилась без сознания довольно долгое время. Натянув рукава на ладони, чтобы не пораниться, она крепко ухватилась за бревно.

И принялась выталкивать его наверх, но, увы, оно не поддавалось. Пони уселась поудобнее, скрестив ноги, и упрямо толкала бревно снова и снова, постанывая от натуги.

Потом замерла. А что, если гоблины все еще здесь? Она сидела, напряженно вслушиваясь, боясь даже дышать.

Но слышала лишь птичье карканье; это грифы — любители падали. Больше до нее не долетало никаких звуков, ни шепота или жалобного плача уцелевших, ни скрипучих голосов гоблинов, ни гортанного ворчания великанов.

Только птицы, пожирающие тела ее погибших друзей.

Эта ужасная мысль пронзила сознание Пони. Она снова принялась выталкивать бревно, уже не думая о том, что ее могут услышать гоблины. Наконец бревно чуть-чуть начало поддаваться, но девочка не смогла удержать его, и оно снова тяжело осело. Причем так неудачно, что стало ясно — из этого положения ей его и вовсе не сдвинуть. Оставалось одно — попытаться пролезть в дыру, как ни мала она была. Пони извивалась, изо всех сил стараясь сжаться, и в конце концов протиснула наружу руку, голову и плечо. После чего остановилась, восстанавливая дыхание и испытывая облегчение уже от того, что, по крайней мере, снова видит солнце и чувствует его тепло.

Это ощущение исчезло, как только Пони оглянулась по сторонам. Умом она понимала, что перед ней Дундалис, но деревни было не узнать! От дома Элбрайна остались лишь несколько бревен и каменный фундамент; да что там говорить — от всех домов в деревне остались лишь обгорелые бревна и камни!

И тела. Пони были видны только два — гоблина и старухи, — но воздух был насыщен запахом смерти так же плотно, как запахом гари. Пони захотелось юркнуть обратно в свою нору, свернуться калачиком, заплакать или, может быть, даже умереть. Ведь смерть — то есть небеса или даже черная пустота — все равно лучше, чем это.

Застряв в проломе, находясь на грани истерики, она совершенно не знала, что же ей делать. Она уже готова была смириться с судьбой и уползти обратно, но что-то внутри не позволяло отступиться.

В конце концов она снова стала пробиваться наверх, извиваясь как змея, обдирая кожу, разрывая в клочки одежду. И выбралась, без сил распростерлась на земле и долго отдыхала, находясь во власти горечи и отчаяния.

Потом огромным усилием воли она заставила себя встать и побрела между грудами булыжников, в которые превратились дома Олвана Виндона и Шейна Мак-Микаэля. Дорога уцелела, хотя и была завалена обломками и горелыми бревнами; пожалуй, дорога — это было единственное, что напоминало о Дундалисе. Ни одного целого дома. Ни одного живого человека или хотя бы коня. Однако гоблинов и великанов тоже не было видно: и то хорошо. Только грифы, огромное множество грифов. Некоторые из них кружили над головой, но несметные полчища пировали на земле, разрывая на клочки тела, еще вчера такие полные жизни, и выклевывая глаза погибших.

Пони содрогнулась, вспомнив сражение на дороге, где она в последний раз видела отца. Здесь тоже лежали тела; в частности, Олвана, от которого осталось кровавое месиво. Ах, вынести это зрелище было выше ее сил! Все умерли, все, сказала себе Пони. И отец, и мать, и Элбрайн.

Чувствуя себя ужасно беспомощной и маленькой, девочка хотела только одного: упасть на землю и заплакать, забиться в рыданиях, но упрямый инстинкт жизни снова удержал ее на ногах. Повсюду валялось огромное количество мертвых гоблинов и даже пара великанов. Ее страшно поразила высокая груда мерзких маленьких тел, сваленных в кучу. И вот что удивительно — поблизости не было человеческих трупов; только мертвые гоблины и великан, утопающие в собственной крови, натекшей из множества мелких ран на их телах. Надо бы подойти поближе и разглядеть все как следует, подумала Пони, но у нее не хватило мужества.

Она все стояла и смотрела. В конце концов чувства ее истощились, все внутри оцепенело. Куда уж тут разглядывать мертвых гоблинов! Сил хватило лишь на то, чтобы выбраться из деревни, сначала по дороге, а потом, у первой же развилки, свернуть на запад, вслед за уходящим солнцем.

Ею руководил слепой инстинкт. Ближайшей деревней был Сорный Луг, но Пони почему-то не верила, что там есть кто-то живой. Конечно, весь мир уже лежит в руинах; конечно, на всем белом свете люди мертвы и теперь их пожирают грифы.

Немного погодя, уже в сумерках, у нее возникло ощущение, что она не одна. Справа от нее легонько задрожал маленький кустик. Вообще-то это могла быть и белка, но Пони сердцем чувствовала, что это не так.

Слева послышалось хихиканье, а потом тихий шепоток.

Пони не замедлила шага. Она ругала себя за то, что не прихватила никакого оружия, прежде чем покинуть Дундалис. Хотя какая разница, напомнила она себе. Все равно конец один, а так он просто наступит быстрее.

И все же она упрямо шла вперед, стараясь не думать о том, что, возможно, за каждым деревом прячутся гоблины, не сводят с нее глаз, смеются над ней и спорят друг с другом, кому достанется удовольствие убить ее — и позабавиться с ней перед этим.

От этой ужасной мысли Пони едва не рухнула на землю; она вспомнила Элбрайна, то, что произошло между ними перед тем, как разразилась беда, их долгий, сладкий поцелуй…

И только теперь она заплакала. Но тем не менее, расправив плечи, продолжала идти вперед.

Однако слезы, и чувство вины, и боль — с этим она ничего не могла поделать.

В конце концов, упав у подножья дерева на открытом месте прямо рядом с дорогой, она заснула, но и во сне продолжала всхлипывать, вздрагивая от холода и ночных кошмаров, которые, наверно, теперь не оставят ее никогда. Картины уничтоженной деревни, лица близких и друзей всю ночь не давали ей покоя, и пробуждение девочка восприняла как благодать.

Очнувшись, она осознавала лишь то, что идет куда-то и зачем-то; что ей плохо и физически, и эмоционально. Однако что именно произошло, начисто стерлось из ее памяти.

Девочка даже не помнила, как ее зовут.

Великан лежал, уткнувшись лицом в кровь и грязь. Всего несколько мгновений назад он поднял свою огромную дубину, чтобы обрушить ее на Элбрайна; и вот теперь он мертв.

То же самое произошло с гоблинами, валявшимися вокруг.

Элбрайн сел, тронул лицо, нащупал рану и увидел засохшую кровь на ладонях. Непонятно почему, его мысли вернулись к Пони и к их поцелую у старой сосны на гребне холма. Потом эти мысли вытеснили более поздние воспоминания — гоблины в лесу; бедняга Карли; дым над Дундалисом; Джилсепони, с отчаянным криком бегущая в сторону деревни. Все произошло настолько быстро, что казалось почти нереальным. Всего несколько ужасных, невероятных минут — и весь мир Элбрайна рухнул.

Сидя в грязи и глядя на поверженного великана, мальчик понимал, что все изменилось и никогда уже не будет таким, как прежде.

Поднявшись, он подошел к великану, очень настороженно, хотя и понимал, что, судя по количеству натекшей крови и полной неподвижности чудовищного монстра, тот наверняка мертв. Внимательно вглядываясь в его голову, Элбрайн обнаружил множество ран.

Точечные ранки, как от стрел, но гораздо меньше. Мальчику припомнился жужжащий звук, похожий на тот, который издают пчелы. Собравшись с духом, он обследовал погибшего более внимательно, даже приподнял большой палец великана, на котором была особенно впечатляющая рана, но тут же снова опустил его.

— Это не выстрел, — вслух произнес он, пытаясь понять смысл происшедшего.

И снова на ум ему пришли пчелы — возможно, тоже пчелы-великаны, — которые жалили, и жалили, и жалили, а потом улетели прочь. Он принялся считать раны великана, но быстро оставил эту затею. На одной только открытой части лица было не меньше двадцати таких ран и, без сомнения, бессчетное количество на всем пятидесятифутовом теле.

Элбрайн понял, что сейчас он не в состоянии разобраться, что тут произошло. Он и сам запросто мог бы погибнуть, но тем не менее уцелел. Он быстро обошел лежавших поблизости мертвых гоблинов. И с удивлением обнаружил, что даже те двое, с которыми он сражался, и тот, кого, как ему казалось, еще раньше зарубил мечом, тоже были покрыты таинственными точечными ранками.

— Пчелы, пчелы, пчелы… — нараспев затянул Элбрайн литанию надежды и побежал вниз по склону холма к Дундалису.

Он почти не сомневался, что там мертвы все, чувствовал это сердцем. Лицо его исказилось от боли, сердце колотилось как бешеное. Ощущая себя маленьким потерявшимся мальчиком, он с тяжелым чувством приближался к дому.

Он узнавал всех покойников, чьи тела не обуглились в пламени пожара. Родители друзей; юноша всего на несколько лет старше него; маленькие мальчики и девочки, которые раньше патрулировали вместе с ним, а потом стали оставаться дома по настоянию родителей. На обуглившемся пороге одного из сожженных домов он увидел крошечный почерневший труп. Карали Альт, кузина Пони, единственный младенец в деревне. Мать Карали лежала на дороге лицом вниз, всего в нескольких шагах от крыльца. Элбрайн понял, что она пыталась доползти до дочери и по дороге была убита.

Элбрайн изо всех сил сдерживал свои чувства, опасаясь, что они захлестнут его с головой и увлекут в пучину отчаяния. Но на борьбу с отчаянием не осталось сил: Элбрайн подошел к большой группе мертвых гоблинов и великанов — здесь, посреди дороги, явно происходило тяжелейшее сражение — и увидел тело Олвана, своего отца.

Его отец умер как герой — сражаясь до конца. Но сейчас Элбрайну было все равно.

Он заторопился к развалинам собственного дома. Из его груди вырвался звук, в котором смешались не то плач, не то смех, когда он увидел, что фундамент, которым так гордился отец, уцелел, хотя стены и потолок обрушились. Руины все еще источали едкий дым, но это не остановило Элбрайна. Один из задних углов дома каким-то чудом не сгорел, и когда крыша провалилась, часть ее завалила провал, где осталось небольшое свободное пространство.

Осторожно, опасаясь, как бы остатки крыши не рухнули, он оттащил в сторону балку, опустился на колени, заглянул внутрь. И увидел две фигуры в дальнем углу.

— Пожалуйста, ну, пожалуйста… — бормотал он, пробираясь внутрь.

Первым оказался мертвый гоблин с расколотой головой. Охваченный совершенно безумной надеждой, Элбрайн перебрался через него и подполз ко второму телу, сидящему в самом углу.

Это была его мать. Мертвая. Видимо, задохнулась от дыма, потому что никаких ран Элбрайн на ней не обнаружил. В руке она сжимала тяжелую деревянную ложку, которой частенько замахивалась на шкодливых ребятишек, грозя надрать им задницы.

На самом деле никогда она ложку эту не пускала в ход, вспомнил Элбрайн. До вчерашнего дня, мысленно добавил он, взглянув на мертвого гоблина.

Воспоминания о матери захлестнули мальчика. Вот она размахивает ложкой и осуждающе качает головой на расшалившегося сына, вот поддразнивает Олвана, вот подмигивает Джилсепони, как будто им обеим известно что-то такое об Элбрайне, чего не знает никто… Он подобрался к матери, сел рядом и обнял уже окоченевшее тело в последний раз.

И тут пришли слезы. Он оплакивал мать и отца, своих друзей и их родителей — всех обитателей Дундалиса. Он оплакивал и Пони, не зная, что если бы сразу спустился в деревню, то встретил бы измученную девочку, бредущую неизвестно куда.

И, да, он оплакивал себя, свое неизвестное, мрачное будущее.

Он сидел в углу своего дома или, точнее, того, что от него осталось, — этого единственного связующего звена между настоящим и прошлым, — обхватив руками тело матери. Там он и провел всю холодную ночь.

 

ГЛАВА 7

КРОВЬ МАЗЕРА

— Кровь Мазера! — насмешливо сказала Тантан, молоденькая эльфийка столь хрупкого сложения, что ей ничего не стоило спрятаться за стволом трехлетнего деревца.

Обычно мелодичный голос Тантан прозвучал так резко, что несколько эльфов вздрогнули, а кое-кто даже прикрыл свои чувствительные остроконечные уши руками. Тантан сделала вид, что не заметила этого. Заморгала огромными голубыми глазами, сложила полупрозрачные крылья и с высокомерным видом скрестила на узкой груди тонкие ручки.

— Да, он племянник Мазера, — ответил Белли’мар Джуравиль, не спуская глаз с бредущего к руинам своего дома Элбрайна.

Джуравилю вовсе не обязательно было смотреть на Тантан, чтобы догадаться, в какой позе она стоит; такое настроение было для упрямой эльфийки делом обычным.

— Его отец храбро сражался, — заметил третий эльф. — Если бы не великан…

— Мазер убил бы великана, — прервала его Тантан.

— У Мазера был Ураган, — мрачно сказал Джуравиль, — а у отца мальчика ничего, кроме дубинки.

— Мазер убил бы великана голыми…

— Хватит, Тантан! — оборвал ее Джуравиль.

Голос его звенел, точно колокольчик. Эльфы и не думали о том, чтобы в пылу спора потрудиться говорить потише, — и это несмотря на то, что Элбрайн находился от них всего в пятнадцати ярдах. Они окружили себя защитным щитом, и человеческое ухо могло уловить лишь щебетанье, скрипы и свисты — обычные для этих мест звуки.

— Выбор Леди Дасслеронд пал на него, — закончил Джуравиль, — и не наше дело спорить.

Тантан понимала, что ей не победить в этом споре, но продолжала стоять, вызывающе скрестив руки и постукивая ногой по земле, не спуская взгляда с юного Элбрайна. И ей не нравилось то, что она видела. Тантан вообще не особо пылала теплыми чувствами к этим большим, неуклюжим людям. Даже Мазер, человек, которого она сама обучала и хорошо знала на протяжении более сорока лет, часто отталкивал ее своей претенциозностью и непомерным стоицизмом. Сейчас, глядя на Элбрайна, этого слезливого юнца, Тантан чувствовала, что мысль о предстоящих семи годах его обучения для нее просто невыносима!

Зачем миру нужны Защитники? Вот вопрос.

Джуравиль подавил смешок — ему нравилось смотреть, как Тантан злится. Он знал, что ему несдобровать, если он сейчас скажет ей что-нибудь наперекор. Поэтому он высоко подпрыгнул, расправил небольшие крылья и перелетел на ветку, к остальным, — оттуда было лучше следить за тем, кому предстояло сменить Мазера.

Горе вымотало Элбрайна, и он уснул, обнимая безжизненное тело матери и нежно прижавшись к ее волосам. Он проснулся с рассветом — и с готовым решением.

В его глазах блестели слезы, когда он выносил из дома тело матери. Он должен быть сильным — нужно выполнить тяжкий, но необходимый долг. Похоронить мертвых. Он нашел лопату и начал копать. Сначала похоронил родителей, бок о бок; укладывая их в могилу и засыпая землей, чувствовал, что у него разрывается сердце.

Но только найдя Томаса Альта и тех, кто лежал рядом с ним, мальчик осознал, насколько велики масштабы предстоящей работы. В деревне жили примерно сто человек; сколько же времени уйдет, чтобы похоронить всех? А ведь еще оставались те молодые патрульные, которые сражались в долине.

— Один день, — решил Элбрайн, и в этой противоестественной ситуации звук собственного голоса казался чужим.

Он потратит этот день на то, чтобы собрать все тела и похоронить их вместе, в братской могиле. Одного дня должно хватить.

И что потом? Куда идти? Он вспомнил о Сорном Луге, деревне, лежащей на расстоянии дня пути. Тут же мелькнула другая мысль — может, заняться преследованием гоблинов, если удастся обнаружить их следы? Он покачал головой. Нет, вот этого делать не стоит. Не следует поддаваться ярости и жажде мести. Впрочем, он знал, что ему нужно сделать прямо сейчас, хотя от одной мысли об этом ему становилось плохо. Найти тело Джилсепони Альт, его дорогой Пони.

И он занялся поисками. Вытаскивал трупы из развалин и укладывал их бок о бок на площадке, где прежде был загон для скота. Прошло полдня, но Элбрайн даже не вспомнил о еде. Тела Пони нигде не было. Он в отчаянии подумал, что, возможно, так и не найдет ее. Кровавое пиршество наверняка вскоре привлечет сюда, помимо грифов, других любителей падали — возможно, больших кошек или медведей. И кто знает? Может, еще и гоблины вернутся. Времени у Элбрайна в обрез. Он бегал, оттаскивал тела, заглядывал под обвалившиеся кровли, растаскивал сваленные в кучи тела гоблинов, чтобы посмотреть, нет ли кого под ними. Старался не поддаваться чувствам, сосредоточившись на том, чтобы класть рядом людей из одной семьи.

Но даже эта задача в полной мере оказалась трудновыполнимой; многие обуглившиеся тела Элбрайн не смог опознать. Наверно, одно из них и принадлежало Пони.

К середине дня мальчик понял, что не сможет похоронить всех. На площадке бывшего загона лежали два длинных ряда, и он решил, что похоронит только половину погибших. А остальные…

Он беспомощно вздохнул. Взял лопату, пошел на поле и начал копать. Печаль переросла в ненависть, и он с такой яростью ворочал землю, как будто это она, а не гоблины погубили Дундалис, отняли у него все, что он любил. Все, все, все.

Все тело ныло от усталости, живот подвело от голода, но он ничего не чувствовал.

Даже Тантан впечатлило его мужество.

Этой ночью Элбрайн лег спать у подножья холма.

— Пони, — сказал он, желая услышать человеческий голос, пусть даже свой собственный.

Эльфы, неслышно окружавшие его, замерли и навострили любопытные уши. Тантан подумала, что мальчик зовет свою лошадь, но Джуравиль, уже давно приглядывавшийся к Элбрайну и знавший его взаимоотношения с другими людьми, понял его.

— Пожалуйста, будь жива, — продолжал Элбрайн, закрыв повлажневшие глаза. — Я смогу вынести все, но только вместе с тобой, — он лег на землю и подложил руки под голову. — Ты нужна мне, Пони. Ты нужна мне.

— Все время ему что-то нужно, — язвительно заметила Тантан.

— Да, и для начала — хотя бы немного сочувствия, — проворчал Джуравиль.

Элбрайн резко сел, непонимающе оглядываясь.

Джуравиль сердито посмотрел на Тантан — она заговорила прежде, чем они воздвигли вокруг себя защитный экран.

Элбрайн выхватил свой короткий меч, настороженно вглядываясь в темноту.

— Выходите и сразитесь со мной! — в его голосе не было страха.

— О-о, какие мы храбрые, — с усмешкой сказала Тантан.

Джуравиль кивнул, и, в отличие от Тантан, его восхищение было искренним. Этот молодой человек, так внезапно ставший взрослым, сумел преодолеть и страх, и печаль. Разве это не храбрость — готовность вступить в схватку с любым врагом, отбросив в сторону опасения за свою жизнь?

Нервы у Элбрайна были напряжены до предела. Он подошел к одному дереву, потом к другому, третьему… Эльфам, конечно, не стоило труда держаться впереди него так, чтобы он их не видел и не слышал. Никого не обнаружив, мальчик успокоился, но ему стало ясно, что ночевать здесь, на открытом месте, небезопасно. Однако искать другое место, где можно спрятаться… Нет, сейчас это было выше его сил. Лучше обезопасить себя прямо здесь. Он принялся за дело спокойно и методично. Используя шнурки от рубашки, пояс и другие годные части одежды, Элбрайн с помощью молоденьких деревьев соорудил вокруг себя ловушки.

Эльфы наблюдали за каждым его движением, некоторые с уважением, другие свысока. В ловушки Элбрайна не попала бы и белка, что уж говорить об эльфах. Любой из них мог расплести ловушку до того, как она сработает, забраться туда, покинуть ее и восстановить все, как было!

— Кровь Мазера! — повторила Тантан.

Джуравиль, главный поручитель Элбрайна перед Леди Дасслеронд, никак на это замечание не среагировал. Он хорошо помнил, каким был Мазер до того, как стал легендарным Защитником, — неуклюжим, несведущим мальчиком; по сравнению с ним Элбрайн казался несравненно более многообещающим.

Целый час Элбрайн усердно трудился. Нашел сосну с низко растущими ветвями и соорудил под ними что-то вроде палатки. Хорошее укрытие — только очень острый глаз мог заметить его. Прислонившись к стволу дерева, Элбрайн положил на колени меч. Его не покидало чисто инстинктивное ощущение, что он здесь не один, и мальчик решил, что надежнее всего было бы просто не спать до рассвета. Но усталость быстро взяла свое, глаза его закрылись, и он уснул.

Эльфы подходили все ближе и ближе.

Внезапно что-то разбудило Элбрайна. Музыка? Еле слышное пение? Он не представлял себе, сколько времени спал. Может, всего пару часов? Или весь следующий день?

Луна уже взошла. Судя по ее расположению, его сон длился не больше двух часов. Он весь превратился в слух, уверенный, что рядом находится нечто, недоступное взгляду.

Негромкая мелодия по-прежнему звучала в его ушах, на уровне почти подсознания. Она лилась и лилась, иногда становясь громче, иногда снова затихая. Элбрайн так крепко стискивал меч, что у него побелели костяшки пальцев. Это не Пони, конечно; это нечто вообще нечеловеческое. И ему, только что пережившему жестокий набег гоблинов, приходило в голову лишь одно объяснение.

Нужно сидеть тихо-тихо. Тогда, если гоблины вернулись, они его не заметят. Умом он понимал это, но при одной мысли об убитых родителях, Пони и товарищах кровь закипала у него в жилах. Несмотря на грозящую ему опасность, Элбрайн жаждал мщения.

— Он и впрямь храбрец, — прошептал Джуравиль, когда мальчик выбрался из своего убежища.

— Не столько храбрец, сколько глупец, — тут же отпарировала Тантан.

И снова Джуравиль промолчал. Тантан и Мазера считала глупцом — поначалу. Джуравиль сделал знак остальным, и все снялись с места.

Дразнящее пение фейри, оставаясь где-то на уровне подсознания, уводило Элбрайна все дальше и дальше. И вдруг оно смолкло; мальчик воспринял внезапно наступившую тишину как пробуждение от сна. Оказывается, он стоял в центре почти круглой поляны, окруженной кольцом высоких деревьев. Луна уже цеплялась за ветки, косые серебристые лучи падали прямо на него. Внезапно Элбрайн понял, как глупо он поступил и насколько уязвим был сейчас. Пригнувшись, он сделал несколько шагов в сторону деревьев, но тут же остановился и замер с вытаращенными глазами и раскрытым от удивления ртом.

Поворачиваясь вокруг себя, он описал полный круг, не сводя взгляда со странных созданий, со всех сторон медленно выходящих из-за деревьев. Созданий, которых он прежде никогда не видел. Ростом они были с него, но весили не больше девяноста фунтов. Стройные, изящные и прекрасные, с резковатыми чертами лица, остроконечными ушами и кожей, в мягком лунном свете казавшейся полупрозрачной.

— Эльфы? — прошептал Элбрайн.

Эта мысль всплыла откуда-то из глубин памяти, из услышанных когда-то легенд, касающихся таких незапамятных времен, что мальчик не мог поверить, будто видит эльфов воочию.

Взявшись за руки, они начали ходить вокруг него, и только тут до Элбрайна дошло, что они и в самом деле поют. Теперь он совершенно явственно различал звуки, хотя они складывались в слова, недоступные его пониманию, — просто мелодия, казавшаяся порождением самой земли. Успокаивающие звуки, и это заставило настороженного Элбрайна еще больше запаниковать. Вертя головой, он вглядывался в черты каждого из созданий, пытаясь угадать, кто из них главный.

Темп их движений нарастал. Временами они разрывали руки и по очереди делали изящные пируэты. Элбрайну никак не удавалось сфокусировать взгляд; каждый раз, когда в поле зрения оказывался один из эльфов, что-то непременно его отвлекало: или движение, улавливаемое лишь уголком глаза, или резкий всплеск мелодии. А когда он снова обращал взгляд на избранного эльфа, то уже не мог различить, тот это или уже другой, — так они были похожи.

Танец становился все живее — грациозные шажки, подпрыгивания, повороты. Теперь те, кто не совершал пируэтов, взлетали над землей, как бы поднятые волшебной силой, — в неверном лунном свете мальчику не были видны их нежные крылья. Эльфы плыли по воздуху и снова опускались на землю.

Все эти чудеса ошеломили беднягу Элбрайна. Он то закрывал глаза, чтобы избавиться от наваждения, то начинал размахивать мечом, пытаясь вырваться из круга и убежать в лес. Все попытки были тщетны. Вроде бы он устремлялся вперед по прямой, а потом каким-то чудом оказывалось, что он вернулся на прежнее место; мелькающие перед глазами фигурки и прелестная мелодия завораживали его.

В какой-то момент он выронил меч, нагнулся, чтобы найти его в траве, но песня… Ах, эта песня!

Все дело было в ней. Или, точнее, в ней было что-то такое, что не позволяло ему уйти. Он не столько слышал ее, сколько ощущал всем телом мягкую, почти болезненную, но в то же время ласкающую и манящую вибрацию. Песня порождала образы юного, чистого и какого-то трепещущего мира. И уверенность в том, что эльфы совсем не похожи на гоблинов и что им можно доверять.

Постепенно желание сопротивляться стало угасать; одновременно таяли и силы. И то сказать — позади был, может быть, самый тяжкий день его жизни, а спал он совсем немного. В конце концов мальчик не выдержал, растянулся на земле и провалился в сон.

— Кровь Мазера, — пробормотала Тантан, когда вереница эльфов поплыла прочь, унося с собой Элбрайна, лежащего на мягкой постели, сотканной из шелковых прядей, птичьих перьев и музыки.

— Ты уже говорила это, — заметил Джуравиль, перекатывая в пальцах зеленый камешек — змеевик — и чувствуя его слабую вибрацию.

Обычно заурядная магия была бессильна против столь мудрого существа, как Тантан, пережившая рождение и смерть нескольких столетий, но сейчас эльфийка была недостаточно собранна из-за раздражения, которое у нее вызывала их ночная работа.

— И буду повторять снова и снова! — заявила Тантан, но внезапно споткнулась и упала, хотя ударилась несильно, благодаря крыльям.

Она сердито посмотрела на Джуравиля, когда все вокруг засмеялись. Ясно, она упала не без помощи магии.

И Тантан не составило никакого труда прекрасно понять это.

 

ГЛАВА 8

СОБИРАТЕЛЬ

Чтобы доказать, что ты годишься для суровых условий Санта-Мир-Абель, трудиться приходилось без продыха. У четырех кандидатов в Собиратели — Эвелина и Квинтала, Таграйна и Пеллимара (двое последних из выпуска 815 Года Божьего) — жизнь была даже еще тяжелее, чем у всех прочих. В дополнение к ежедневным обязанностям, обычным для монахов первого-второго года пребывания в аббатстве, им приходилось немало трудиться в связи с предстоящим путешествием на Пиманиникуит.

После вечерни их одноклассники преклоняли колена и молились в течение часа, еще час проводили в чтении, а потом отдыхали, как сами считали нужным, — медитировали или спали.

Другое дело Собиратели; после вечерни для каждого из них начинались особые четырехчасовые занятия, у каждого со своим собственным наставником. Они изучали Гало, звездные карты; снова и снова перепроверяли астрономические расчеты, позволяющие установить точное время падения камней. Обучались навигации, умению ориентироваться на море по звездам — и тому, как на разных широтах выглядит ночное небо. Учились вязать всевозможные узлы — умение, совсем не лишнее для тех, кому предстоит путешествие по морю. Штудировали морскую этику, правила поведения на воде. Но больше всего времени они отдавали изучению свойств различных камней и тому, что следует делать с ними сразу после того, как они будут найдены.

Эвелин эти вечерние уроки воспринимал как прелюдию к тому, что он страстно желал. По большей части он занимался с магистром Джоджонахом, снова подтверждая репутацию самого выдающегося студента за многие десятилетия: спустя всего две недели он уже безошибочно вычислял ожидаемое смещение звезд, а спустя месяц мог перечислить все известные магические камни, от адамита до бирюзы, их свойства и тот наибольший магический эффект, который мог быть при посредстве этих камней достигнут.

Джоджонах с возрастающей гордостью следил за успехами молодого брата, и Эвелин чувствовал расположение магистра. Это порождало ощущение уверенности, но одновременно и повышенной ответственности. Сигертон тоже очень пристально наблюдал за юношей, но с другой целью: Сигертон искал предлог, чтобы придраться. Возникало ощущение, будто Элбрайн оказался средоточием длившегося не одно десятилетие соперничества между двумя магистрами.

Столь явное проявление бренной человеческой природы в магистрах Санта-Мир-Абель задевало самые сокровенные струны религиозного чувства Эвелина. Оба наставника были людьми Божьими, и их мелочные поступки принижали саму суть Церкви Абеля. Важно было другое — пополнение сокровищницы с камнями. Эвелину предстояло оспаривать право стать Собирателем у других претендентов на эту роль, но он не испытывал по отношению к ним ни малейшего чувства соперничества. Их успехи радовали его не меньше, чем собственные. Он был убежден, что, если они проявят себя лучше, значит, такова Божья воля. Только двое самых достойных отправятся на остров; и это правильно, потому что имел значение лишь успех этого важного для Церкви предприятия.

Скоро всем магистрам стало ясно, что Эвелин Десбрис станет одним из избранников. Остальные трое кандидатов заметно отставали от него; они все еще корпели над составлением звездных карт, а Эвелин уже осваивал обращение с камнями, учился распознавать их на ощупь и по внешнему виду, определять потенциальную магическую мощь каждого по блеску, форме и цветовому оттенку. Спустя всего пять недель из четырехгодичной программы обучения имя первого Собирателя назвать можно было с абсолютной уверенностью. Если только Эвелина не подведет здоровье, соревнование за второе место должно будет происходить между тремя оставшимися претендентами.

Дневные труды давались Эвелину труднее — главным образом потому, что менее вдохновляли его. После тех открытий, которые он делал каждый вечер, многие обычные церковные ритуалы казались ему скучными, даже банальными. Церемония возжигания свечей, бесконечные бадьи, которые приходилось доставать из колодца, перетаскивание камней для бесконечного строительства в аббатстве — все это не шло ни в какое сравнение с таинством дара Божьего, чудесными камнями.

Хуже всего — и труднее всего — давалась ему физическая подготовка. С самого рассвета и до полудня, с единственным часовым перерывом — полчаса на завтрак, полчаса на молитву — студентов собирали во дворе для занятий воинскими искусствами, или для бега босиком, или для плавания в холодных водах залива Всех Святых. Месяцами они учились падать; они лупили, лупили, лупили друг друга до тех пор, пока их тела не стали твердыми, как камень, а кожа не утратила чувствительность. Они учились нападать и защищаться, добиваясь того, чтобы мышцы делали нужные движения молниеносно. На протяжении первого года им предстояло овладеть техникой рукопашного боя, а в дальнейшем научиться пользоваться всеми видами оружия. И весь процесс обучения сопровождался нескончаемыми поединками между претендентами. Физическое совершенство превратилось в самоцель; ходили слухи, что монахи Санта-Мир-Абель непобедимы, и, судя по всему, магистры задались целью подтвердить эту репутацию.

В этом смысле Эвелин был не худшим в классе, но уже, конечно, и не лучшим; здесь его далеко опередил Квинтал. Этот невысокий, крепко сбитый юноша относился к изучению военных искусств с такой же страстью, с какой Эвелин к своим вечерним занятиям. По мере того как время шло и Эвелин все больше опережал трех других кандидатов в Собиратели, он все больше страшился неизбежных дневных схваток с ними, в особенности с Квинталом. Предполагалось, что эти бои не должны окрашиваться эмоциями — только уважение к противнику и взаимообучение, — но Квинтал просто зверел каждый раз, когда ему приходилось бороться с Эвелином.

Эвелин понимал, какими мотивами тот руководствовался. Квинтал не мог соперничать с ним в вечерних занятиях, и днем за это отыгрывался. Монахи нередко весьма чувствительно поколачивали друг друга, но Квинтал буквально вышибал из Эвелина дух. Запрещалось наносить удары выше уровня плеч, однако Квинтал сплошь и рядом режущим ударом по горлу заставлял Эвелина падать на колени и хватать ртом воздух.

— Надеешься таким образом оказаться на острове? — не выдержав, как-то спросил его Эвелин после одного такого случая. Подобные «промахи» Квинтала стали повторяться почти ежедневно; Эвелин проникся мыслью, что тот намерен просто физически устранить соперника.

Взгляд, которым Квинтал одарил его в ответ, лишь подтвердил худшие опасения Эвелина. В усмешке Квинтала не осталось ничего от слуги Божьего, а ведь впереди их ждали занятия с оружием, и «промах» одного мог окончиться фатально для другого.

Еще больше беспокоило Эвелина то обстоятельство, что за их дневными занятиями придирчиво и внимательно наблюдали магистры, и они не могли не понимать, что происходит. Орден Санта-Мир-Абель в высшей степени серьезно относился к физической подготовке; возможно, предполагалось, что Эвелин должен найти способ защитить себя от подобных выпадов. Возможно, этим занятиям придавалось не меньше значения, чем вечерним, которые Эвелин считал более важными. В конце концов, если он не способен выжить на дворе аббатства, много ли у него шансов уцелеть посреди разбушевавшегося моря?

Однако все огорчения и тревоги дня улетучивались как дым, когда по вечерам Эвелин занимался своим настоящим делом, обычно под руководством магистра Джоджонаха. Иногда все сводилось к изнурительному изучению бесконечных текстов и заучиванию описаний различных процедур, которые он твердил с таким упорством, что повторял их даже во сне. Но были и другие вечера, которые Эвелин и Джоджонах просто проводили на крыше. Они сидели и глядели на звезды; иногда задавали друг другу вопросы, но больше молчали. Инструкции Джоджонаха часто были понятны, но Эвелин научился понимать их сердцем. Он должен был наблюдать ночное небо, знать на нем каждую звезду и ее название.

Эвелин любил эти вечера. Они давали ему ощущение близости к Богу, к покойной матери, ко всем людям — и живым, и мертвым. Он чувствовал себя частью какой-то высокой истины, чувствовал единение со всей Вселенной.

Но это спокойное созерцание звезд было не единственным видом занятий, которые Эвелин предпочитал другим. Больше всего его привлекали те вечера, когда он вместе с магистром Джоджонахом работал с камнями. В аббатстве их было около пятидесяти типов, и все они обладали особыми, присущими только им свойствами; к тому же в каждом отдельном камне была сокрыта большая или меньшая магическая сила. Некоторые камни могли использоваться для разных целей; с помощью гематита, к примеру, можно было просто выйти из тела, завладеть другим телом, подавить дух его владельца, а также исцелить его физические раны.

Эвелин знал свойства и возможности всех камней и очень быстро выработал у себя способность выявлять их магические свойства с помощью простого прикосновения. Из двух внешне одинаковых камней он безошибочно определял тот, что был сильнее.

Отмечая очередное достижение своего ученика, Джоджонах просто кивал головой, словно это было делом обычным, но в глубине души снова и снова восхищался способностями юноши. В аббатстве были всего четыре магистра, в том числе отец Маркворт, которые могли так уверенно определять интенсивность магического воздействия камней. И между прочим, именно этот факт оказался решающим, когда встал вопрос о том, кому именно быть аббатом, поскольку соперник Далеберта Маркворта такой способностью не обладал.

А здесь перед изумленным взглядом Джоджонаха предстал совсем «зеленый» новичок, двадцатилетний юноша, в своем искусстве намного — да, очень намного! — опередивший самого аббата Санта-Мир-Абель!

— Ночь облачная, — осмелился заговорить Эвелин, вслед за Джоджонахом поднимаясь по винтовой лестнице на крышу, где они обычно сидели, изучая звезды.

Магистр не ответил, продолжая подниматься по ступеням, и Эвелин счел за лучшее не настаивать.

Но Эвелин удивился еще больше, когда на крыше он увидел поджидающих их магистра Сигертона и аббата Маркворта. Сигертон держал в руке небольшой алмаз, испускающий достаточно света, чтобы можно было разглядеть выражение его хищного «ястребиного» лица. Юноша низко поклонился и не отрывал взгляда от пола. Проведя в Санта-Мир-Абель вот уже не один месяц, Эвелин видел аббата всего несколько раз — во время вечерни.

Трое почтенных мужей отошли к краю крыши и заговорили между собой. Эвелин старался не подслушивать, но против воли улавливал обрывки разговора, в особенности когда Сигертон громко и недовольно заявил, что это против правил.

— Нигде не сказано, что студент первого года обучения должен подвергаться такому испытанию. Да и что нам это даст даже в случае успеха? — сердито заявил он.

— Это не испытание, а демонстрация, — возразил Джоджонах, непроизвольно повысив голос.

— Хвастовство, точнее говоря, — презрительно усмехнулся Сигертон. — Место уже за ним, к чему все это?

Джоджонах топнул ногой и обвиняюще ткнул пальцем в Сигертона. Эвелин тут же отвел взгляд. Ему было тяжело видеть перебранку между магистрами. В особенности если учесть, что предметом спора был он сам!

Чтобы ничего больше не слышать, Эвелин начал про себя читать вечерние молитвы. Но все же услышал реплику Джоджонаха, касающуюся утренних занятий; что-то насчет того, что это может плохо кончиться, а им нельзя рисковать.

В конце концов аббат Маркворт прервал спор, подняв руку, и подвел обоих магистров к юноше.

— Это необычно, да, — сказал он. — И позвольте сообщить вам, магистры Джоджонах и Сигертон, — это не испытание, не демонстрация и вообще никакого отношения к острову Пиманиникуит не имеет. Просто я хочу удовлетворить свое любопытство.

Он перевел взгляд на Эвелина.

— Я много слышал о тебе, сын мой. По мнению магистра Джоджонаха, ты делаешь поразительные успехи, — Эвелин даже не смог обрадоваться — так велико было охватившее его благоговение. — Ты уже использовал камни? — смысл вопроса не сразу дошел до юноши. — По словам магистра Джоджонаха, ты высоко поднимался с гематитом и разжигал камины с помощью маленьких кристаллов целестита.

Эвелин кивнул, но на этот раз сумел выдавить из себя:

— Лучше всего получается с гематитом.

Отец Маркворт мягко улыбнулся.

— Удовлетвори мое любопытство.

На протянутой ладони отца Маркворта лежали три камня: малахит, с неровными кольцами различных оттенков зеленого, блестящий полированный янтарь и серебристый кусок змеевика, по размеру — самый большой из трех. Все камни имели форму длинных и узких брусков.

— Знаешь, что это такое? — спросил Маркворт.

Эвелину, конечно, были известны магические свойства этих камней — столь различные, что было странно, с чего это аббату пришло в голову собрать их вместе. Юноша кивнул. Маркворт вручил ему камни.

— Можешь почувствовать их силу? — спросил аббат, пристально глядя Эвелину в глаза.

Ему зачем-то нужно знать правду, понял молодой человек. Он хочет быть абсолютно уверен.

Эвелин закрыл глаза, свободной рукой беря камни по одному и стараясь вчувствоваться в их силу. Спустя несколько мгновений он снова открыл глаза, бестрепетно встретил взгляд аббата и кивнул.

— Зачем нужно использовать их в такой комбинации? — рискнул спросить магистр Джоджонах.

Но отец Маркворт лишь гневно отмахнулся от него. Тем не менее Джоджонах снова начал протестовать, и Маркворт отрывисто бросил:

— Я предупреждал, чтобы ты не вмешивался!

Эвелин сглотнул ком в горле; он даже представить себе не мог, что этот мягкий, самый благочестивый в мире человек способен так сердиться.

— Я не могу допустить использование рубина вблизи Санта-Мир-Абель, — продолжал Маркворт. — Не возьму на себя такой риск только ради того, чтобы ты мог гордиться своим студентом, — он снова посмотрел на Эвелина и улыбнулся ему, но теперь эта улыбка не казалась ни мягкой, ни успокаивающей. — Если брат Эвелин не в состоянии использовать простые камни, которые я дал ему, то он не имеет права даже держать в руках вот этот, — он вытянул руку и открыл ладонь, на которой лежал самый прекрасный и совершенный по форме драгоценный камень, который Эвелину когда-либо приходилось видеть. — Корунд. Иначе говоря, рубин. Прежде чем дать его тебе, юноша, я хочу, чтобы ты понял — то, о чем я прошу, в самом деле опасно.

Эвелин кивнул, слишком ошеломленный, чтобы в должной мере осознать, насколько серьезно звучал голос аббата. Тот отдал ему камень.

— Перед тобой головоломка, — объяснил аббат. — Сейчас в гавани нет кораблей. Разберись, в какой последовательности ты должен использовать камни.

С этими словами он отошел к дальнему краю крыши, сделав магистрам знак следовать за собой. Эвелин посмотрел им вслед. От аббата исходило ощущение опасной силы, в его глазах мерцало что-то почти маниакальное, и это пугало Эвелина. Магистр Сигертон не смотрел на юношу, но чувствовалось, как сильно он жаждет его провала. Магистр Джоджонах излучал чувства не меньшей интенсивности, но совершенно противоположные. И еще Эвелин ощутил идущую от Джоджонаха волну страха — страха за своего студента, — и только тут до него дошло, что ему и впрямь угрожает серьезная опасность.

— Разберись, как правильно их использовать, — настойчиво повторил аббат.

Эвелин принялся внимательно разглядывать камни. Рубин в его руке издавал тихий звон — его магическая сила рвалась на свободу. Обдумав, чем это может обернуться для аббатства, если первым использовать рубин, он пришел к выводу, что головоломка не столь уж трудна. Аббат Маркворт недаром упомянул о том, что в гавани сейчас нет судов; Эвелин понял, куда ему следует отправиться. Малахит, янтарь, змеевик, рубин, вот в таком порядке.

Он продолжал задумчиво разглядывать камни. К тому времени, когда он обратится к рубину, первые три камня уже должны быть задействованы. Ему приходилось и раньше использовать вместе два камня, гематит и хризоберилл. Это позволяло, выйдя из тела, не испытывать тяги к тому, чтобы завладеть чужим, рядом с которым оказываешься.

Но три?

Эвелин сделал глубокий вдох, стараясь не смотреть в сторону тех, кто взволнованно наблюдал за ним.

Сначала малахит, сказал он себе, подошел к самому краю крыши и посмотрел на темное, бушующее далеко внизу море. Эвелин крепко сжал малахит и почувствовал магическое покалывание, захватившее сначала только пальцы, потом предплечье и все тело. И вдруг он стал ужасно легким — необыкновенно странное ощущение, похожее на то, когда с гематитом выходишь из тела. После мгновенного колебания он шагнул с края крыши и начал опускаться, но медленно, очень медленно, чтобы не потерять контроль над движением.

Стены башни плавно скользили мимо, уходя ввысь. Потом появилась скала, на которой возвышалась башня. Направляя свое движение, юноша продолжал опускаться, но под углом, одновременно удаляясь в сторону моря.

Оказавшись прямо над пенными бурунами, Эвелин переложил янтарь в ту руку, в которой уже держал малахит. Коснувшись поверхности воды, он глубоко вздохнул и спрятал малахит в карман.

Теперь работал только янтарь, именно он удерживал юношу над морской пучиной. Сделав еще один глубокий вдох, Эвелин медленно пошел над темной водой, едва касаясь ее подвижной поверхности.

Продолжая свой путь, он несколько раз оглянулся через плечо. Нужно было уйти как можно дальше от аббатства, чтобы не нанести ему вреда, используя рубин; к тому же требовалось учесть расположение и высоту башни, на крыше которой стояли аббат и оба магистра, чтобы они смогли стать свидетелями того, что ему предстояло им продемонстрировать.

Теперь Эвелин обратился к змеевику — камню, с которым он до сих пор ни разу всерьез не работал, хотя, конечно, теоретически знал все о свойствах этого камня. Как-то раз магистр Джоджонах использовал его в присутствии Эвелина, когда ему понадобилось достать другой камень из горящего камина. Оставалось верить, что змеевик защитит и юношу.

И вот решающий момент настал. Эвелин находился далеко от берега, непоколебимо стоял на поверхности волнующегося моря, защитное поле змеевика окружало его со всех сторон. Эвелин взял в руку рубин.

— Он может утонуть, — сухо заметил Сигертон. — Нам придется доставать камни со дна моря, а это будет нелегкая задача.

Отец Маркворт усмехнулся, но у магистра Джоджонаха не было настроения шутить.

— Брат Эвелин для нас ценнее, чем все камни Санта-Мир-Абель, вместе взятые, — заявил он, не глядя на собеседников.

— Я начинаю опасаться, что ты принимаешь слишком близко к сердцу все, что касается этого новичка, — предостерегающе заметил аббат.

Однако больше он не успел произнести ни слова. Дыхание у него перехватило, когда над морем возник огромный огненный шар, от которого во все стороны начали распространяться кольца сухого пламени.

— Дай бог, чтобы защита змеевика выдержала! — воскликнул Маркворт, потрясенный силой и масштабами взрыва.

Рубин, конечно, камень сильный, но это было что-то невероятное!

— Я говорил! — закричал Джоджонах, — Я говорил!

Даже Сигертону не к чему было придраться. Пораженный не меньше, чем остальные, он смотрел, как огненный шар начал расширяться во всех направлениях и как океан протестующе шипел, когда вода с его поверхности испарялась, превращаясь в густой туман. Брат Эвелин и впрямь оказался невероятно силен!

И скорее всего, мертв, подумал Сигертон. Он столько энергии вложил в этот взрыв. Вряд ли оставшейся хватит, чтобы удержать поле змеевика. А если так, то сейчас его обугленный труп медленно опускается на дно гавани.

Время ожидания тянулось медленно. Джоджонах волновался все больше, Маркворт несколько раз повторил:

— Жаль, жаль…

Сигертон же, казалось, с трудом сдерживал смех.

Потом где-то внизу послышались звуки тяжелого дыхания: так может дышать очень усталый человек. Они бросились к самому краю крыши, пристально вглядываясь во тьму. Сигертон опустил пониже свой алмаз, и в его резком свете перед ними предстал измученный, но вполне живой брат Эвелин. В одной руке он сжимал малахит, а другой отталкивался от стены, заставляя свое почти невесомое тело подниматься. Его коричневая ряса превратилась в лохмотья, обгоревшие волосы пахли дымом.

Когда он добрался до выступа крыши, Джоджонах протянул руку и втащил его наверх.

— Часть пламени все же прорвалась сквозь защиту, — сказал Эвелин, широко раскинув руки, чтобы показать, во что превратилась его ряса. — Мне пришлось немного окунуться.

Только теперь Джоджонах понял, что юноша дрожит от холода. Он бросил сердитый взгляд на Сигертона, но тот не сдвинулся с места. Тогда Джоджонах выхватил у него алмаз, и вскоре свет разгорелся ярче и, главное, стал излучать тепло. Джоджонах подвинул алмаз к Эвелину, и юноша почувствовал, что его измученное, закоченевшее тело начало согреваться.

— Прошу прощения, — сказал Эвелин аббату, стуча зубами. — Я не справился, — он протянул ладонь с камнями.

Аббат расхохотался от всей души и положил камни в карман. Не сказав ни единого слова, он сделал знак Сигертону следовать за собой и зашагал к лестнице.

Дождавшись, пока они ушли, магистр Джоджонах приподнял за подбородок лицо юноши и заглянул ему в глаза.

— Без сомнения, ты будешь одним из тех, кто отправится на Пиманиникуит, — уверенно заявил он.

И увел Эвелина с холодной крыши. Юноша вернулся в свою келью, переоделся и закутался в одеяло. Глядя на весело потрескивающий огонь в камине, Эвелин предался размышлениям… И хотя пребывание на крыше, «прогулка» с камнями и холодное море вымотали его, этой ночью он так и не сомкнул глаз.

 

ГЛАВА 9

ТОЛ’АЛФАР

Тепло и сыро — это было первым ощущением Элбрайна. Сознание возвращалось к нему медленно и постепенно. Он долго лежал, наслаждаясь приятным чувством тепла и покоя и как бы даже страшась того момента, когда память полностью вернется. После всего, что ему пришлось пережить, не хотелось выходить из этого полубессознательного состояния.

Так продолжалось до тех пор, пока воспоминание о Дундалисе и погибших родителях не разрушило его дремоту. Ощущение покоя исчезло, и мальчик широко раскрыл глаза.

Он удобно лежал на заросшем мхом пологом склоне. Его окружал густой туман, приятно согревая тело и притупляя чувства. Привстав, Элбрайн оглянулся; видимость была всего несколько футов, слышимость несколько больше. Очевидно, он находился в лесу. Что-то в витающем вокруг запахе подсказывало мальчику, что это не тот лес, который окружал Дундалис и где он встретился…

С кем?

С какими-то изящными крылатыми созданиями.

Кто они такие? Он понятия не имел.

Несмотря на полученные во время сражения с гоблинами синяки и раны, несмотря на то, что предыдущую ночь он провел в холодных развалинах собственного дома, Элбрайн не испытывал никаких неприятных ощущений. Мальчик сел, подогнув под себя ноги, и стал напряженно оглядываться по сторонам, пытаясь понять, где оказался.

Лес был старый, судя по искривленным и сучковатым стволам тех деревьев, которые ему удалось рассмотреть сквозь туман. Солнце мутным пятном просвечивало над головой. Непонятно каким образом, но Элбрайн пришел к выводу, что солнце клонится к закату, а раз так, вскоре наступит ночь.

Он встал, остро чувствуя свою уязвимость, несмотря на густой туман. Разум подсказывал ему поскорее выбраться из тумана, чтобы сориентироваться на местности, но тело, казалось, чувствовало себя спокойнее.

Разум победил, и Элбрайн двинулся вверх по склону. Он шел быстро, часто спотыкаясь и ругая себя за то, что не может двигаться бесшумно. Туман продолжал окутывать его еще какое-то время, а потом мальчик так резко вынырнул из него, что едва не упал от неожиданности. В то же мгновение на него обрушился сильный ветер — не порывистый, но устойчиво дующий в одном направлении. Элбрайн с любопытством перевел взгляд на неподвижную пелену внизу; он совсем не ощущал ветра, когда находился под ней. Возникало впечатление, что туман каким-то образом сдерживал ветер, но как такое могло быть?

Глаза мальчика удивленно расширились, когда он перевел взгляд туда, где склон уходил вверх все дальше, дальше и дальше, заставляя Элбрайна чувствовать себя крошечным и жалким по сравнению с такой громадой. Нет, Дундалис, конечно, очень далеко отсюда; эти горы ничуть не походили на пологие холмы вокруг деревни, где он вырос. Перед ним тянулся горный хребет с уходящими в небо острыми вершинами; на некоторых, совсем недалеко от Элбрайна, лежал снег.

Он беспомощно покачал головой. Куда его занесло? И как он тут оказался?

— Может, я уже умер? — растерянно спросил он у ветра, оглядываясь по сторонам. Никакого ответа, только еле слышный таинственный не то шепот, не то шорох; или, может быть, даже эти звуки ему почудились. — Отец? — закричал Элбрайн. — Пони?

Тишина.

Сердце бешено колотилось, кровь стучала в висках. Элбрайн почувствовал, что им овладевает паника, и бросился бежать. Сначала влево, потом, когда подъем стал слишком крут, вправо, все время взывая к отцу и матери.

— Ты не умер, — раздался за спиной мелодичный голос.

Мальчик остановился, с трудом переводя дыхание. Что-то подсказывало ему, что голос принадлежит не человеку; люди не говорят так мягко, так… музыкально.

Элбрайн медленно обернулся.

И увидел одно из тех созданий, с которыми повстречался на лесной поляне. С тонкими конечностями, хотя отнюдь не костлявыми, как это было у Пони, когда она была маленькой, — скорее, напоминающими гибкие ветки ивы. И хотя создание ростом было даже чуть ниже Элбрайна, слабым оно не выглядело. Отнюдь — в нем ощущалась такая уверенность и непоколебимость, что мальчик понял: как противник, это создание может оказаться опаснее гоблина и даже, не исключено, великана.

— Возвращайся в туман, — продолжало создание. — Там теплее, и не чувствуется ветер, — Элбрайн бросил взгляд вниз, на затянутую беловато-серым пологом долину. — Пошли. Ты не умер, и тебе ничто не угрожает. Опасность миновала.

Удивительно! Получается, создание знало о том, что произошло в Дундалисе. В ровном тоне говорившего не чувствовалось фальши, и Элбрайн слегка расслабился. Больше миниатюрное создание не казалось ему враждебным. И еще. В первый раз мальчик обратил внимание на то, как прекрасно и изящно оно выглядело, со своими чуть резковатыми, словно лепными чертами лица и такими золотистыми волосами, что по сравнению с ними даже густая грива Пони показалась бы лишенной блеска. Существо будто бы излучало свой собственный, внутренний свет, заставляющий волосы мерцать и искриться. Глаза тоже производили неотразимое впечатление — сверкающие звезды, в которых детская наивность странным образом сочеталась с глубокой мудростью.

Создание заскользило вниз, но остановилось на краю тумана, заметив, что Элбрайн остался на месте.

— Кто ты? — спросил мальчик, этот вопрос волновал его больше всего.

Создание обезоруживающе улыбнулось.

— Я — Белли’мар Джуравиль, — ответило оно, шагнуло в туман и до колен погрузилось в серую пелену.

— Кто ты? — повторил Элбрайн, имея в виду не имя, конечно.

И тут же понял — даже если создание подтвердит, что оно эльф, это мало о чем ему скажет; он почти ничего не знал об эльфах.

Создание снова остановилось, полуобернувшись.

— Ты не знаешь? Боюсь, мир забыл о нас. Всего сто лет, и никто не помнит, кто мы такие. Ты в самом деле не знаешь?

— Не знаю чего? — с вызовом спросил Элбрайн.

— Что на свете существуют не только люди.

— Мне известно о гоблинах и великанах!

«Не очень-то много тебе о них известно», — подумал Джуравиль. Если этот мальчик и остальные жители деревни действительно имели представление о гоблинах и великанах, почему они оказались настолько не подготовлены к их набегу? Однако эльф не стал бередить свежие раны своего юного собеседника.

— А кто же я, по-твоему? — спросил он. — Гоблин или великан?

Элбрайн задумчиво жевал нижнюю губу, не зная, как ответить. В конце концов он лишь покачал головой.

— Пошли, — повторил Джуравиль и продолжил свой путь в глубь тумана.

— Ты не ответил на мой вопрос, — настаивал Элбрайн.

На этот раз лицо Джуравиля приняло суровое выражение.

— В двух словах на него не ответить, — сказал он. — Я могу произнести название, и не исключено, что ты слышал его прежде, но оно прозвучит для тебя как сказка, и истины ты из него не извлечешь. Ты слишком предубежден, и это помешает правильному восприятию. Ты спросил, кто я такой, и я назвал свое имя, потому что по отношению к нему у тебя нет никаких предубеждений. Ты спросил, что я собой представляю, но этого я сказать тебе не могу. По крайней мере сейчас. Это нечто такое, к пониманию чего Элбрайн Виндон из Дундалиса должен прийти сам.

Не успел испуганный мальчик спросить, откуда Джуравилю известно его имя, как тот спустился еще ниже и растаял в тумане. Элбрайн стоял, обдумывая услышанное. Потом вспомнил, что остался один. Разве у него был выбор?

Он ринулся было вниз по склону, но сделал буквально пару шагов, как увидел улыбающегося Джуравиля. Странно, подумал мальчик, почему даже на таком близком расстоянии его фигура была неразличима сквозь туман? Но ведь деревья он не видел тоже, и даже не видел их верхушек, высовывающихся из тумана, а между тем, вот они, деревья, высокие и могучие, окружают его со всех сторон.

Слишком много вопросов, решил он, и в данный момент ему даже не хочется получить на них ответы, очень уж необычно все происходящее.

Джуравиль легко двинулся вниз по склону, Элбрайн не отставал. Спустя всего несколько шагов они вышли из-под туманного полога, и перед мальчиком раскинулась лесистая долина. Здесь было тепло и удивительно спокойно. Чувство потерянности исчезло, а если он и в самом деле умер — эта мысль снова шевельнулась где-то в глубине сознания, — тогда смерть не так уж и ужасна!

Это было удивительно красивое место; по правде говоря, ничего подобного ему видеть не доводилось. Буйный, густой подлесок как будто сам расступался перед ними. Они шли по тропе, которая, казалось, исчезала в двух шагах впереди, а между тем, все продолжалась и продолжалась, как будто не находилась тут всегда, а появлялась лишь по желанию Джуравиля. Кроме того, Элбрайн был потрясен буйством красок и нежных ароматов волшебного леса, щебетом бесчисленных птиц, журчаньем невидимых ручьев. Казалось, само место пело; чувства мальчика необыкновенно обострились, и ощущение жизни пронизывало все тело.

Разум восставал против ощущений. Элбрайн цеплялся за воспоминания о пережитом в Дундалисе ужасе как за единственную несомненную реальность и даже подумал, не сбежать ли. Хотя куда? И зачем? Взгляд на низко растущие ветки навел его на мысль, что их можно использовать как оружие. Однако сама мысль об оружии, любом оружии, здесь казалась совершенно неуместной. Даже воспоминания о недавней трагедии теряли свою яркость по мере того, как вслед за Джуравилем Элбрайн все дальше углублялся в эльфийский лес, где все дышало радостью и где не было места темным мыслям.

— Можешь ты, по крайней мере, сказать, где я? — спросил совершенно сбитый с толку мальчик.

Джуравиль остановился.

— На ваших картах это место обозначается как Долина Туманов. — Это название ни о чем не говорило Элбрайну, хотя он был рад услышать, что оно есть на картах. Значит, он все же жив; если, конечно, Джуравиль сказал правду. — На самом деле это Облачный Лес, хотя среди людей не многим известно это название, а те, кто знает его, предпочитают помалкивать.

— Ты всегда говоришь загадками?

— Ты всегда задаешь глупые вопросы?

— Что тут глупого? Я просто хочу знать, куда попал, — обиделся Элбрайн.

— Ну, я и ответил, — сказал Джуравиль. — Что от этого изменилось? Тебе стало спокойнее от того, что ты находишься в месте, название которого тебе ни о чем не говорит? — Элбрайн проворчал что-то нечленораздельное и провел рукой по светло-каштановым волосам. — Но у людей существует потребность, — снисходительно продолжал эльф, — давать всему названия, наносить все на карту и раскладывать все по полочкам; это создает у них ощущение, будто они держат под контролем даже то, что нельзя контролировать. Это не более чем самонадеянность.

— Самонадеянность?

— Мой юный человек! — внезапно с некоторой долей патетики воскликнул Джуравиль, в притворной радости сложив на груди тонкие ручки. — Ты зашел в Облачный Лес! — Элбрайн состроил гримасу и пожал плечами. — Вот-вот, и я того же мнения.

Полчаса пролетели незаметно. Мальчик восхищался красотой и пышностью долины, однако чаще всего его взгляд останавливался на удивительном создании впереди.

— Ты и вправду можешь летать? — спросил он, чисто импульсивно, даже не успев осознать, что говорит.

Джуравиль повернулся и посмотрел на явно смущенного мальчика, жестом указывающего на его крылья.

— Логичный вопрос, — ответил он с улыбкой и добавил. — Всего один, и то хорошо, — физиономия Элбрайна вытянулась. — Почему тебя это интересует? Хочешь знать, надо ли это учитывать, если придется сражаться со мной? Хотя, конечно, мы с тобой никогда не будем сражаться, — торопливо добавил он, заметив, как мгновенно напрягся мальчик. — Разве что… — он не договорил, словно поддразнивая Элбрайна.

Донельзя взволнованный, чувствуя себя окончательно сбитым с толку, мальчик глубоко вздохнул, подавляя страх, беспокойство, тревогу — все, что терзало его. Как-то удивительно легко и просто это получилось. Успею еще поволноваться, сказал он себе, а сейчас пусть существует только настоящее. Возможно, он просто смирился, осознав, что не в силах ничего изменить. Как бы то ни было, Джуравиль обрадовался, чутко почувствовав происшедшую в мальчике перемену. Конечно, оставить в стороне эмоции сейчас было самым лучшим для Элбрайна, этого юного человеческого существа, только что прошедшего через столь тяжкий опыт жизни и даже не подозревающего, какие испытания ждут его впереди.

Улыбнувшись еще шире, Джуравиль замахал крыльями, подогнул колени и взлетел на низкую ветку ближайшего клена.

— Они помогают мне делать невысокие прыжки и смягчают падение. Но нет, как птицы, мы летать не можем, — он опустился на землю и добавил с серьезным выражением лица: — А жаль. — Элбрайн кивнул, полностью соглашаясь с ним. Как прекрасно, как удивительно было бы летать! Он представил себе охватывающий тело ветер, быстро проносящиеся внизу зеленые верхушки деревьев… — Тебе здесь и без этого будет неплохо, — добавил Джуравиль.

Мальчик с любопытством посмотрел на него.

— Знаешь, среди нашего народа есть такие, кто считает, что ты не похож на Мазера, — продолжал Джуравиль, теперь уже совершенно серьезно.

— Я не знаю человека по имени Мазер, — ответил Элбрайн с легким всплеском страха, но тут же снова подавил его, напомнив себе, что терять ему уже нечего, — все и так потеряно.

Джуравиль пожал плечами — движение столь же изящное, как и он сам.

— Узнаешь… А теперь слушай меня внимательно, молодой человек. Ты не пленник, но ты и не свободен. Ты останешься в Облачном Лесу, и твое обучение и поведение будут находиться под постоянным контролем.

— Обучение?

Джуравиль, однако, словно не слышал вопроса.

— Уклонение от наших правил обернется для тебя большими неприятностями. Суд тол’алфар скор и суров.

Угроза прозвучала недвусмысленно и совершенно открыто. Элбрайн среагировал целиком и полностью в духе горделивого рода Виндонов — расправил плечи и вызывающе выставил подбородок, на что, впрочем, Джуравиль не обратил ни малейшего внимания, по крайней мере внешне. Произнесенное им название — тол’алфар — показалось Элбрайну смутно знакомым — оно встречалось в слышанных им когда-то историях об эльфах.

— Теперь ты можешь отдохнуть, — закончил Джуравиль. — Я объясню тебе твои обязанности с восходом солнца. И советую отдохнуть как следует, поскольку обязанности эти будут многочисленны и утомительны.

Элбрайн хотел было воскликнуть в ответ, что он будет делать то, что пожелает, и что никто ему не указ. Но не успел он даже рта раскрыть, как Джуравиль снова подпрыгнул, взлетел на ветку, перенесся с нее на другую и исчез в густой зелени так молниеносно, что Элбрайну осталось лишь удивленно хлопать глазами.

Он стоял один посреди прекрасной долины, не веря своим глазам и совсем не веря тому, что с ним произошло. Он хотел домой, к отцу и матери. Он хотел к Пони. Хотел, чтобы случилось чудо и чтобы деревня восстала из пепла. Хотел…

Мало ли чего он хотел! Все это было недостижимо. Он опустился на землю прямо там, где стоял, и сел, свесив голову, борясь со слезами.

С точки зрения Джуравиля их первая встреча прошла в целом удачно. Он знал, что личность Элбрайна еще вызовет бурю сомнений, и в особенности со стороны Тантан, которая могла быть на редкость упрямой. Но беседа с мальчиком окончательно убедила Джуравиля, что в его жилах течет поистине кровь Мазера и что он — самый подходящий кандидат на роль будущего Защитника. Как и в Мазере, в Элбрайне ощущались проказливость и любовь к жизни, пусть и не бросающиеся в глаза, в особенности сейчас, в столь тяжкий момент его жизни. Мальчик был способен контролировать свои чувства и в случае необходимости вызвать в душе некоторую отстраненность, помогающую выжить… А вот удержаться от вопроса о крыльях он не смог. Ему страстно захотелось узнать, и потом, когда он узнал, воображение тут же нарисовало ему удивительную картину полета. Все это было написано у него на лице, никаких слов не требовалось.

Хорошо, что даже в самую мрачную пору своей жизни Элбрайн способен думать о таких вещах. И держался он тоже хорошо — стоически, можно сказать. Тантан не права. Теперь Джуравиль не сомневался — у мальчика есть характер.

Элбрайн хотел есть, хотел спать, но эти мысли отошли на задний план под наплывом воспоминаний о том, что он пережил за последние часы. Долина Облачный Лес, со всеми ее звуками и многоцветием, со всеми ее яркими образами, дразнила мальчика, манила его к себе. Джуравиль ничего не говорил о том, что он должен оставаться там, где был. Элбрайн встал, отряхнулся и отправился бродить среди деревьев.

Так он и провел остаток дня, с любопытством вглядываясь в то, что его окружало. Он нашел ручей и около часа наблюдал за плавающими не известными ему желтыми рыбками. Потом заметил оленя, но, как только попытался приблизиться к нему, тот убежал прочь и исчез в густой зелени так же молниеносно, как и Джуравиль.

Этот день открыл ему множество чудес — и одно из них состояло в том, что он смог на время забыть о своем ужасном прошлом, неопределенном будущем и жить просто в настоящем. Это само по себе было чудом и принесло огромное облегчение. Но то, что он увидел, когда наступили сумерки, оказалось даже более впечатляющим.

Прямо в центре пелена тумана над долиной эльфов расступилась и показалось чистое голубое небо. Полоска неба медленно расширялась, и Элбрайн, с изумлением наблюдая за ней, чувствовал во всем этом присутствие чего-то сверхъестественного, магического. Вскоре небо над ним полностью очистилось и показались первые звезды.

Увидев небольшой холмик, он взобрался на него, по дороге несколько раз споткнувшись, потому что взгляд его был неотрывно прикован к небу.

Сейчас отдельные клочья тумана оставались только по краям долины. Вобрав в себя тьму, они очерчивали границу между небом и землей. Элбрайн остановился на вершине холма, испытывая странное чувство, словно он все еще продолжает идти, поднимается к ослепительно ярким пятнышкам, призывно мигающим в ночном небе. Внезапно до него дошло, что вокруг звучит музыка, прекрасная и гармоничная, на крыльях которой он и поднимается ввысь, к далеким звездам, к их свету и неразгаданным тайнам.

Он не мог бы сказать, сколько минут — или даже часов — прошло, прежде чем он вышел из транса. Вокруг сгустилась ночная тьма; шея болела от долгого пребывания в неудобной позе.

Он снова вернулся на землю, но удивительная нежная музыка продолжала звучать, излучаемая каждой тенью, каждым деревом, даже, кажется, самой землей.

Он чувствовал — пока звучит песнь эльфов, никакому ужасному воспоминанию не пробиться в его сознание, никаким страхам не завладеть им. Элбрайн медленно спустился по склону холма, часто поднимая взгляд к небу. Потом он заставил себя смотреть только по сторонам, надеясь, что таким образом его глаза привыкнут к темноте.

Он остановился, напряженно вслушиваясь и медленно поворачиваясь. Ему страстно хотелось понять, кто же поет эту дивную песнь. Определив направление, откуда, по его мнению, она раздавалась, Элбрайн решительно двинулся в ту сторону, горя желанием увидеть неведомого певца.

Много раз этой ночью Элбрайн проникался уверенностью, что вот-вот добьется своей цели. Много раз он выбегал из-за поворота тропы или неожиданно выпрыгивал из-за дерева, рассчитывая застать эльфийского певца врасплох, но лишь однажды увидел проблеск чего-то, похожего на факел.

Песня не стихала, со временем к ней присоединились другие голоса, но ни одного из поющих Элбрайн так и не увидел.

Джуравиль нашел его на рассвете, свернувшегося калачиком в углублении у корней векового дуба.

Пора было приступать к делу.