Куда ты пошел, дядя Мазер, покинув Облачный Лес? Домой? Вернулся туда, где прошло твое детство?

Элбрайн Виндон

Поначалу я думал, что это видение направляло мой путь через Вересковые Пустоши в долину, где растут вековые сосны и белый мох по колено. Однако теперь у меня мелькает мысль, что, может, дело тут вовсе не в видении, а в ожившей памяти; скорее всего, именно таким путем меня вели эльфы в тот день, когда я убежал из Дундалиса. Может даже, потом они нарочно сделали так, что мою память как бы затянула завеса — чтобы я не сбежал из Кер’алфара и не вернулся к своим. И может, когда я в последний раз обращался к Оракулу в Облачном лесу, эта завеса просто исчезла.

Обо все этом я подумал, только когда оказался в знакомых местах. Мне стало страшно — а вдруг я пришел не туда, куда указывало видение? Вдруг все это время меня вела ожившая память?

Однако теперь я, кажется, понял, что все правильно. Это и есть та земля, которую я должен защищать, хотя живущий здесь гордый и сильный народ вряд ли считает, что нуждается в чьей-либо защите.

Их стало гораздо больше, чем во времена, когда я жил здесь. В Сорном Луге по-прежнему живут чуть меньше ста человек — гоблины доходили сюда, — но на расстоянии примерно тридцати миль еще дальше в глубь Вайлдерлендса построена новая деревня, вдвое больше Сорного Луга. На-Краю-Земли, так они назвали ее; подходяще, правда?

И, дядя Мазер, они восстановили Дундалис и даже сохранили прежнее название! Я пока до конца не разобрался, какое чувство это у меня вызывает. Новый Дундалис — дань памяти старому или насмешка? У меня сердце заныло, когда я шел по широкой проезжей дороге и вдруг увидел столб, а на нем табличку — у нас прежде такого никогда не было, — обозначающую границу Дундалиса. Признаюсь тебе, был миг, когда я подумал, что все случившееся — нападение на старый Дундалис, гибель людей, горящие дома — было всего лишь плодом моей фантазии. Или, может, эльфы просто внушили мне эти страшные воспоминания, чтобы я не мечтал о возвращении домой и не сбежал от них.

Под названием на табличке кто-то неразборчиво нацарапал: «Дундалис — сын Дундалиса», а еще ниже второй шутник приписал: «Мак-Дундалис» — так у нас говорят о сыне, носящем имя отца.

Я заторопился дальше, ожидая сам не знаю чего, — и оказался в совершенно незнакомом месте.

Теперь тут есть таверна, больше нашего прежнего общего дома; и построена она на фундаменте моего старого дома.

Построена людьми, абсолютно чужими для меня.

Возникло такое ужасное ощущение, дядя Мазер, что на мгновение у меня просто в голове помутилось. Я вернулся домой, и все же это был не мой дом. Люди мало чем отличались от прежних — сильные, жесткие, несгибаемые, — однако это были не те люди, которых я знал. Броди Кроткий, Банкер Кравер, Шейн Мак-Микаэль, Томас Альт, отец, мать и Пони — все они сгинули без следа.

Но не Дундалис.

Хозяин таверны, жизнерадостный толстяк, пригласил меня войти, но я отказался без каких-либо объяснений — полагаю, именно в этот момент жители деревни заподозрили, что я не совсем обычный прохожий — и вернулся на дорогу. Признаюсь тебе, я излил свое разочарование на табличку с названием деревни, зачернив на ней те надписи, которые указывали на связь с прежним Дундалисом.

Никогда я не чувствовал себя таким одиноким — даже тогда, на следующее утро после того, как много лет назад разразилась беда. За эти годы мир ушел вперед — без меня. Я решил уединиться где-нибудь и поговорить с тобой, дядя Мазер. Обогнул деревню и пошел к тому склону, что находится к северу от нее. Оттуда открывается вид на просторную долину, и там есть несколько небольших пещер. В одной из них я и обращусь к Оракулу, подумалось мне; увижу дядю Мазера, и он поможет мне обрести мир в душе.

Однако все получилось совсем иначе. Забавная это штука — память. Для эльфов она означает возможность вернуться назад во времени и другими глазами посмотреть на то, что происходило когда-то.

Именно это и случилось со мной в то утро на холме к северу от Дундалиса. Я увидел ее, дядя Мазер, мою Пони, прямо как наяву — живую, удивительную, прекрасную. До мельчайших деталей восстановил в памяти ее облик, как будто она и впрямь снова сидела рядом со мной.

У меня нет друзей среди жителей нового Дундалиса, да, по правде говоря, глупо было и рассчитывать на это. Но мир в душе я обрел, дядя Мазер. Мир в душе и ощущение, что я вернулся домой.

 

ГЛАВА 23

ЧЕРНЫЙ МЕДВЕДЬ

— Он с ревом спустился вон с того холма, — мужчина взмахнул рукой в направлении склона к северу от Дундалиса. — Мы с семьей спрятались в подвале. Я чертовски рад, что вырыл его!

Ему почти столько же лет, что и мне, подумал Элбрайн, подходя к людям — их было десять человек, восемь мужчин и две женщины, — собравшимся около полуразрушенной хижины на задворках Дундалиса.

— Чертовски большой медведь, — сказал другой мужчина.

— Двенадцать футов ростом, не меньше, — тот, что стал жертвой нападения, как можно шире развел руки, показывая, какой могучий был медведь.

— Бурый? — спросил Элбрайн.

Это был чисто формальный вопрос, поскольку только бурые медведи достигают высоты двенадцати футов.

Все как один повернулись к юноше. На протяжении последних нескольких месяцев Элбрайна не раз видели в деревне или неподалеку от нее. Иногда он заходил в таверну с занятным названием «Унылая Шейла», но никто, за исключением ее хозяина Белстера О’Комели, не перекинулся и словечком с этим странным молодым человеком. Сейчас они внимательно разглядывали чужака в необычной одежде, и на их лицах явственно читались недоверие и опаска.

— Черный, — прищурившись, ровным голосом ответил тот мужчина, на которого напал медведь.

Элбрайн кивнул, как бы соглашаясь, хотя в сказанном было некоторое противоречие. Однако две вещи не вызывали у него сомнений. Во-первых, этот человек был крайне взволнован нападением и поэтому медведь мог показаться ему больше, чем он был на самом деле; у страха, как известно, глаза велики. И во-вторых, само по себе это нападение явно носило необычный характер. Бурый медведь мог с ревом спуститься по склону холма и разметать хижину в поисках добычи, но черные медведи по природе своей существа неагрессивные, даже робкие, если, конечно, их не загнать в угол или не напасть на их медвежат.

— А тебе что за дело? — резко спросил другой мужчина.

Не отвечая, Элбрайн прошел мимо них, опустился на колени и стал внимательно изучать следы. Как он и предполагал, мужчина сильно преувеличил: медведь был ростом футов пять-шесть, не больше. Впрочем, и шестифутовый медведь может показаться вдвое выше, если он разъярен. К тому же налицо были причиненные им и весьма существенные повреждения.

— Нам тут бродяги всякие ни к чему, — заметил еще один мужчина, Тол Юджаник, широкоплечий, сильный человек.

Элбрайн поднял на него взгляд. В чисто выбритом лице Тола было что-то детское, но стоило приглядеться к нему повнимательней — и становилось ясно, что это впечатление обманчиво. Элбрайну, в частности, о многом сказали его руки — вообще одна из самых выразительных частей тела, — мозолистые и шершавые. Сразу видно — труженик, истинный житель приграничной зоны.

— Вот соберемся вместе, пойдем и убьем проклятого шатуна, — продолжал Тол. Элбрайн удивился; почему-то он ожидал, что этот крупный, сильный мужчина выразит желание в одиночку разделаться с медведем. — А ты-то тут при чем? Тебе задали вопрос, но пока не получили на него ответа, — говоря все это, Тол медленно приближался к юноше. Элбрайн встал и выпрямился во весь свой рост. Он был выше Тола и почти такой же мускулистый, хотя более подобранный и ладный. — Что ты все трешься около Дундалиса? Какое ты имеешь к нему отношение? — с оттенком угрозы продолжал допрашивать его Тол.

Элбрайн замер. Ему хотелось закричать, что он имеет к Дундалису отношение большее, чем любой из них, что он жил здесь еще тогда, когда на фундаменте их любимой таверны стоял его собственный дом!

Но он промолчал, причем без малейших усилий. Годы жизни среди эльфов научили его владеть собой. Он находился здесь, чтобы обеспечить защиту Дундалису, Сорному Лугу, На-Краю-Земли — защиту, о которой обитатели этих деревень и понятия не имели. Если бы семь лет назад в этих краях был воспитанный эльфами Защитник, очень может быть, что Дундалис остался бы цел. Перед лицом такой ответственности недружественное поведение этого человека казалось сущей мелочью.

— Медведь не вернется, — вот все, что Элбрайн сказал им и ушел.

Он услышал ворчание за спиной, услышал, как несколько раз было произнесено слово «странный»; и в тоне говоривших не было тепла. Их планы не изменились — собраться всем вместе и устроить охоту на медведя, — но Элбрайн уже решил, что доберется до него раньше. Черный медведь, напавший на фермерскую хижину, — достаточно необычное явление, чтобы Защитнику стоило разобраться в нем.

Он удивился, как легко ему удалось идти по следам зверя. Медведь бежал от фермерского дома, ломая кусты и невысокие деревья с такой яростью, с какой, на памяти Элбрайна, не вело себя ни одно животное. Следы оставались все теми же, принадлежащими медведю средних размеров, но возникало чувство, будто Элбрайн идет по следу горного великана или какого-то другого злобного создания, сама природа которого подталкивала его к разрушению. Может, зверь болен или ранен? Как бы то ни было, Элбрайн начал опасаться, что придется медведя убить, а ведь поначалу он собирался лишь отогнать его подальше в лес.

Он поднимался по крутому склону холма, настороженный и внимательный. Медведи — создания неглупые; они запросто могут обойти охотника и напасть на него сзади. Присев под деревом, Элбрайн приложил ладонь к земле и почувствовал легкую вибрацию, свидетельствующую о том, что цель близка.

Боковым зрением он заметил легкое движение в кустах неподалеку. И замер, лишь слегка повернув голову, чтобы лучше видеть. Ветер дул в сторону юноши. Это хорошо: значит, зверь не сможет почуять его.

И вот наконец показался медведь. Он ревел и несся вперед сломя голову.

Элбрайн опустился на одно колено, выбрал стрелу потяжелее и выстрелил — со вздохом сожаления, но понимая, что другого выхода нет. Стрела прошла немного вкось и, оцарапав морду медведя, вонзилась ему в грудь. Тем не менее зверь продолжал бежать вперед. Элбрайн поразился, с какой скоростью он мчался. Ему приходилось видеть медведей в Облачном Лесу, а один раз, когда Джуравиль взял два камня и стукнул ими друг о друга, медведь в испуге убежал от него; однако этот зверь мчался почти со скоростью коня.

Вторая стрела вонзилась ему в плечо. Он взревел еще яростнее и слегка замедлил свое движение.

Элбрайн понимал, что третьим выстрелом должен добить медведя. Спасаясь от бурого, можно залезть на дерево, но черные лазили по деревьям ловчее любого человека.

Медведь несся прямо на него. Пригнувшись под деревом, Элбрайн выжидал до последнего момента, а потом откатился вниз по склону холма.

Медведь остановился и поднялся на задние лапы, выглядывая своего мучителя.

Элбрайн со всей силой оттянул тетиву — перья на одном из концов Крыла Сокола раздвинулись на максимальную ширину — и прицелился во впадину на груди медведя, от всей души сожалея о том, что должен делать такое грязное дело.

Зверь пошатнулся, рухнул и покатился по склону. Выждав некоторое время, чтобы убедиться, что медведь мертв, Элбрайн подошел к нему. Оттянул верхнюю губу, отчаянно надеясь, что не увидит пенящейся слюны — признака одного из самых опасных заразных заболеваний. Обнаружь он ее — и ему придется работать день и ночь, выслеживая и убивая других зараженных зверей, от енотов до ласок и летучих мышей.

Никакой пены; Элбрайн облегченно вздохнул. Хотя тут же возник другой вопрос: что же, в таком случае, довело обычно спокойное животное до подобного состояния? Он внимательно осмотрел рот и морду, заметил, что глаза чистые и не слезятся, а потом осмотрел всего медведя.

И вскоре нашел ответ: четыре зазубренных дротика, глубоко вонзившихся в заднюю часть туши. Элбрайн вытащил один — что оказалось не так-то просто, — внимательно рассмотрел и обнаружил на нем следы черного, чрезвычайно сильного яда. Его варят из сока очень редкого дерева — черной березы; этот яд вызывает мучительную боль.

Он с ворчанием бросил дротик на землю. Медведь не заболел, разве что слегка свихнулся от боли, вызванной ядом. А ранили медведя, судя по типу дротиков, люди.

Взяв себя в руки, Элбрайн начал прощальный танец, обращенный к духу медведя, благодаря его за бесценные дары — еду и тепло. Потом он тщательно освежевал его. По эльфийским меркам, бросить медведя просто так гнить в лесу или даже похоронить, не воспользовавшись тем, что могло дать его тело, означало нанести ужасное оскорбление духу медведя и, следовательно, матери-природе.

Когда Элбрайн закончил свою работу, наступил вечер, но юноша не мог позволить себе отдыхать. Не стал он возвращаться и в Дундалис, чтобы сообщить жителям деревни, что медведь убит. Разыгравшаяся трагедия имела своего автора, и следовало как можно быстрее найти его.

Полуночник снова отправился на охоту.

Это оказалось не намного сложнее, чем выследить медведя. Хижина, кое-как сколоченная из старых, местами обгоревших бревен и досок — Элбрайн почти не сомневался, что большинство из них были подобраны на развалинах старого Дундалиса, — стояла на вершине холма. Для маскировки ее прикрыли ветками, но они давно высохли, и коричневые ломкие листья выдавали местоположение лачуги.

Элбрайн услышал их задолго до того, как увидел, — смех и фальшивое, разноголосое пение; но голоса точно были человеческие.

Перебегая от дерева к дереву и стараясь держаться в тени, он медленно поднимался по склону, хотя все эти предосторожности наверняка были излишни; люди в хижине не услышали бы ничего, даже если бы его сопровождали сотня крестьян и десяток горных великанов! Вокруг хижины валялись ловушки и капканы, а также были вывешены для просушки примерно дюжина шкур. Эти люди неплохо разбирались в повадках зверей, понял Элбрайн. В котле позади хижины он обнаружил густую черную жидкость; судя по всему, тот самый яд, которым были пропитаны дротики.

Стены хижины были все в трещинах; Элбрайн припал к одной из них.

Трое мужчин раскинулись на грудах шкур, в основном черных медведей, и потягивали из выщербленных кружек пенистое пиво. Время от времени тот или другой откатывался в сторону, зачерпывал кружкой из бочки, сдувал пену и припадал к пиву.

Элбрайн с отвращением покачал головой, но напомнил себе, что их состояние не должно вводить его в заблуждение. Это были обитатели Вайлдерлендса, люди сильные, выносливые и отлично вооруженные. У одного на груди крест-накрест был надет патронташ, с которого свисали множество кинжалов. Второй имел при себе тяжелый топор, а третий — небольшой меч.

Элбрайн обошел хижину и достал из мешка кинжал. Дверь неплотно прилегала к дверному проему; оставалась щель, достаточно широкая, чтобы просунуть сквозь нее кинжал. Быстрым, точным движением Элбрайн приподнял дверную щеколду и ударом ноги распахнул дверь.

Мужчины вскочили, проливая пиво; тот, что с мечом, невольно вскрикнул, когда от неловкого движения рукоятка впилась ему в бедро. Элбрайн невозмутимо стоял в двери; Крыло Сокола в его руке — сейчас оперенный наконечник с тетивой были сняты — напоминал посох и на вид не таил в себе никакой угрозы.

— Чё те надо? — спросил один из мужчин, крепкий, с жестким, грубым лицом, на котором, казалось, шрамов было больше, чем волос в бороде.

Если не брать в расчет шрамы, неухоженную бороду и выражение крайней жесткости или, может быть, даже жестокости на его лице, человек этот очень походил на Тола Юджаника. Тела их точно были отлиты по одной и той же форме. Он выставил перед собой тяжелый топор, и не вызывало сомнений, как именно он собирается использовать его — если, конечно, не получит надлежащего отпора. Тот, что с мечом, высокий, тощий и без единого волоса на голове, выглядывал из-за плеча своего товарища, удивленно разинув рот. Третий негодяй шмыгнул в дальний угол и стоял там, нервно потирая руки.

— Я хочу поговорить с вами об одном не совсем обычном медведе, — холодно ответил Элбрайн.

— Каком-таком медведе? — спросил первый мужчина. — Мы охотимся на них, заготовляем шкуры. А что, нельзя?

— О медведе, обезумевшем от яда, которым были пропитаны дротики. О медведе, который разломал хижину в Дундалисе и едва не убил целую семью.

— А мы тут при чем? — сердито спросил мужчина.

— Точно такой яд у вас тут стоит. Немногие умеют его варить.

— Это ничего не доказывает, — резко возразил мужчина. — А теперь выметайся отсюда, а не то узнаешь, остро ли наточен мой топор!

— Не все так просто, — ответил Элбрайн. — Вы должны возместить убытки — жителям деревни и мне. Я немало потрудился, гоняясь за этим медведем.

— Возмес… Чего? — удивленно спросил лысый.

— Заплатить, — уточнил Элбрайн.

Краем глаза он заметил, как стоящий в углу мужчина метнул в него один из своих кинжалов, и молниеносным ударом левой ноги отбил его. Кинжал отлетел в сторону и вошел глубоко в стену. В то же мгновенье пошел вверх топор кряжистого мужчины, но Элбрайн отскочил и тут же сам перешел в наступление. Опустился на одно колено, перехватил лук и наотмашь ударил владельца топора по бедрам. Не давая ему опомниться, выставил лук острым концом вперед и с силой несколько раз ткнул его в грудь.

Тот упал. Элбрайн вскочил, схватил Крыло Сокола обеими руками и повел им в горизонтальной плоскости, отразив удар меча худого мужчины. Резко двинул его согнутым коленом в живот и, когда тот сложился пополам, луком подцепил его под мышку и со всей силой дернул на себя. Тот взлетел в воздух и тяжело рухнул на спину, ударившись затылком.

Элбрайн тут же развернулся, догадываясь, что сейчас произойдет. И действительно, в его сторону уже летел второй кинжал. Он отбил его луком и даже успел поймать на лету.

И вот он уже стоит перед ними, с луком в одной руке и кинжалом в другой. Увидев, как оборачивается дело, его третий противник побледнел и бросил на пол два кинжала, которые держал в руках.

Ярость, клокотавшая в душе Элбрайна, науськивала его швырнуть кинжал прямо в грудь негодяя; ярость, разгоравшаяся при воспоминании о том, как эта мерзкая троица обошлась с медведем, и, наверно, не с одним.

Однако он сдержал себя, и кинжал вонзился в стену рядом с головой худого мужчины. Не отрывая испуганного взгляда от Элбрайна, тот сполз по стене и бесформенной грудой застыл на полу.

Юноша оглянулся. Двое других уже успели подняться, тоже побросав свое оружие.

— Как вас зовут? — спросил он. Они, как бы в недоумении, посмотрели друг на друга. — Я хочу знать ваши имена!

— Паулсон, — ответил кряжистый мужчина. — Это Крис, а это Бурундук, — он ткнул пальцем сначала в лысого, потом в того, что сидел в углу.

— Бурундук? — переспросил Элбрайн.

— Очень быстро бегает, — объяснил Паулсон.

Элбрайн покачал головой.

— Слушайте меня, Паулсон, Крис и Бурундук. Отныне я не спущу с вас глаз в этом лесу. Еще одна жестокая выходка вроде той, что вы учинили с медведем, — и я обещаю вам: так легко, как сегодня, вы не отделаетесь. И за вашими капканами я тоже буду приглядывать — не смейте ставить капканов с металлическими захватами… — Паулсон что-то жалобно захныкал, но под взглядом Элбрайна тут же заткнулся. — Одним словом, никаких капканов и ловушек, причиняющих страдания жертве.

— А как же мы деньги-то заработаем? — еле слышно спросил Бурундук.

— Есть и другие способы, не такие жестокие, — ответил Элбрайн. — В надежде, что вы найдете их, я не требую от вас возмещения убытков… на этот раз. — Он перевел суровый взгляд с одного на другого и третьего, чтобы у них не осталось никаких сомнений. — Это не пустые угрозы.

— Кто ты такой? — осмелился спросить Паулсон.

— Я — Полуночник, — ответил Элбрайн. Крис захихикал, но Паулсон бросил на него сердитый взгляд и поднял руку, призывая к молчанию. — Советую запомнить это имя.

Элбрайн круто развернулся и направился к двери, безо всякой опаски повернувшись спиной к ошеломленной троице.

У них даже и в мыслях не было нападать на него.

Обойдя хижину, Элбрайн вылил из котла яд. Уходя, прихватил с собой капканы с острыми железными зубьями и мощными пружинами.

Следующую остановку он сделал уже в Дундалисе, в таверне. Когда Элбрайн вошел, там сидела шумная компания, человек десять мужчин и женщин. Он направился прямо к стойке и кивнул Белстеру О’Комели, единственному человеку, с которым в этой местности у него завязались не сказать чтобы дружеские, но по крайней мере не враждебные отношения.

— Просто воды, — попросил он, как обычно.

Тот, предугадывая его просьбу, тут же подвинул к нему полный стакан.

— Узнал что-нибудь об этом медведе? — спросил хозяин таверны.

— Медведь мертв, — угрюмо ответил Элбрайн, зашагал в дальний конец комнаты и сел за угловой столик, прислонившись спиной к стене.

Тут же некоторые клиенты отодвинули свои стулья подальше, а одна женщина даже развернулась к нему спиной.

Элбрайн надвинул на лицо треуголку и улыбнулся. Он, собственно говоря, ничего другого и не ожидал. Слишком заметно он отличался от этих людей; строго говоря, он заметно отличался вообще от всех людей, кроме тех немногих, кто провел не один год в эльфийской долине. Элбрайн скучал по своим друзьям оттуда — Джуравилю и Тантан; да, даже по Тантан. В Кер’алфар он чувствовал себя не на своем месте, это правда; но во многих отношениях он чувствовал себя не на своем месте и здесь, среди людей, внешне так похожих на него, но воспринимающих мир совершенно иначе.

И все же улыбался он совершенно искренне. Позади был удачный день, хотя он сожалел о том, что медведя пришлось убить. Но утешала мысль, что он выполнил свой долг, действовал в полном соответствии с клятвой оберегать этот новый Дундалис и два соседних поселка, не допустить, чтобы их постигла судьба его собственной деревни.

Он просидел в «Унылой Шейле» еще около часа, но за все это время никто, кроме Белстера, даже не посмотрел в его сторону.

 

ГЛАВА 24

БЕЗУМНЫЙ МОНАХ

— Тинзон, — сказал Миклос Бамайн Джилл, несшей караульную службу на стене Пирет Талме.

Девушка с любопытством посмотрела на своего невысокого, плотного начальника. Тинзон — так называлась маленькая деревушка неподалеку от крепости. Там было десятка два домов и таверна — место, где толклись всякие мошенники и шлюхи, к чьим услугам нередко прибегали солдаты Пирет Талме.

— «Услада путника», — добавил Бамайн в свойственной ему отрывистой манере.

— Очередная драка? — спросила Джилл.

— Или кое-что похуже. Возьми десять человек и отправляйся, — бросил он уже на ходу.

Джилл посмотрела ему вслед. Ей не нравился Миклос Бамайн, совсем не нравился. Всего три месяца назад он сменил на посту начальника гарнизона Константина Прессо, переведенного в крепость Пирет Данкард. Поначалу Джилл показалось, что новый командир больше в ее стиле, — он повел себя как ярый сторонник соблюдения всех формальностей службы. Но на поверку Бамайн оказался глупым и жадным неумехой; и к тому же воспринял как личное оскорбление, что Джилл отвергла его приставания. Спустя всего неделю после его появления жизнь в крепости свернула в прежнюю разгульную колею. Джилл удивилась, осознав, как сильно ей недостает Константина Прессо, порядочного человека — по меркам Пирет Талме по крайней мере. Она прослужила под его начальством чуть больше года, и он всегда вел себя с ней как джентльмен, всегда считался с ее нежеланием принимать участие в бесконечных пирушках. Теперь, когда Прессо ушел, а его место занял пустоголовый Миклос Бамайн, девушка опасалась, что давление на нее будет возрастать.

Выкинув из головы эти мрачные мысли, она сосредоточилась на том, что ей было поручено. Наказание за отказ лечь с ним в постель у Бамайна было одно — работа; к счастью, этот идиот не понимал, что это для нее не наказание, а награда! Судя по всему, произошла еще одна драка, четвертая на протяжении меньше чем двух недель, в «Усладе путника» — так многообещающе называлась таверна в Тинзоне. К чему относятся слова Бамайна «или кое-что похуже», Джилл понятия не имела, но почему-то думала, что это вряд ли нечто особенное. Ну ладно, по крайней мере, хоть какое-то «развлечение» по сравнению с бесконечным хождением по стене.

Она отобрала десять человек из числа тех, кто меньше других страдал от похмелья, и повела их по разбитой дороге. Они прибыли в грязную деревушку уже во второй половине дня. На единственной площади было пусто и тихо. Здесь всегда днем было пусто и тихо: Джилл ни разу не видела в деревне ни одного ребенка, взрослые же обитатели Тинзона предпочитали в это время отсыпаться, а ночью веселиться и пьянствовать.

Внезапно внимание Джилл привлек донесшийся со стороны таверны крик.

— Нужно быть начеку! — голос был такой звучный, что даже с далекого расстояния и сквозь стены таверны она слышала каждое слово. — Мы сами помогаем силам зла! Ох, какая глупость — спокойно спать, когда надвигается тьма!

Солдаты во главе с Джилл вошли в таверну. Им сразу же бросился в глаза крупный, полноватый мужчина, стоящий на столе и отмахивающийся пустой кружкой от клиентов, явно вознамерившихся стащить этого человека с его «насеста». Джилл приказала солдатам осмотреть заведение, а сама подошла к хозяину таверны.

— Безумный монах, — объяснил он. — Он провел здесь почти всю ночь, потом ушел и вот недавно снова вернулся. И денег у него куры не клюют! Говорят, он продал бродячим торговцам какие-то драгоценности, и хотя они, ясное дело, его облапошили, у него полная сумка золота.

Джилл с любопытством перевела взгляд на монаха. На нем была грубая коричневая ряса, какие носят в церкви Абеля, правда, порядком потрепанная и изношенная, как будто он уже очень, очень давно находился в пути. Высокий, крепкого телосложения, с густой черной бородой и довольно полный, но Джилл почему-то показалось, что этот излишний вес, сосредоточенный главным образом в районе живота, появился у него недавно.

Однако больше всего Джилл поразило его лихорадочное возбуждение и еще глаза — блестящие, полные жизни; ей уже много лет не приходилось видеть ничего подобного.

— Набожность, достоинство, скромность! — воскликнул он и насмешливо фыркнул. — Ха, какие слова!

Джилл уже приходилось слышать этот девиз — аббат Добринион Калислас произнес его в роковой день ее свадьбы.

— Ха! — продолжал надрываться монах. — Как совмещаются набожность и разврат? Достоинство и безрассудство? А что там насчет скромности? Как уживаются с ней золотая резьба и драгоценности? Ах, эти драгоценности!

— Он все время «поет» одно и то же, — заметил хозяин таверны и крикнул солдатам. — Стащите его вниз!

Джилл вовсе не была уверена, что имеет смысл действовать столь прямолинейно и грубо. Упоминание о разврате вызвало недовольный ропот среди клиентов, и она опасалась, что применение физического насилия окончится общей свалкой. С другой стороны, не привыкшие к дисциплине солдаты могут и не послушаться ее; тем более что сам хозяин таверны попросил их вмешаться.

Она решила попытаться успокоить монаха, но остановилась, сделав всего пару шагов. Хозяин таверны добавил негромко, так что его могли слышать лишь те, кто находился неподалеку:

— Поосторожнее с ним. Он владеет магией.

— Проклятье… — пробормотала Джилл.

Как раз в этот момент двое солдат — один из них Гофлав — потянулись к монаху, намереваясь стащить его со стола.

— Ну что же, займемся строевой подготовкой! — жизнерадостно взревел могучий толстяк, ухватил Гофлава за руку, поднял его в воздух, выше своей головы, раскрутил и швырнул через всю комнату.

Третий солдат выхватил меч и подрубил ножку стола, и монах рухнул на пол, придавив второго солдата. Однако, демонстрируя удивительное для своей комплекции проворство, тут же вскочил на ноги, взревел во всю мощь своих очень даже немаленьких легких и бросился на стоящих рядом.

Сражение разгорелось не на шутку.

Джилл поразила казавшаяся безмерной сила монаха. Он сметал любого, кто оказывался у него на пути, и все время маниакально хохотал, даже тогда, когда получал серьезный удар.

— Готовьтесь к тому, что грядет! — громовым голосом повторял он снова и снова; и еще все время предостерегал о скором появлении какого-то не то демона, не то дактиля.

Заинтригованная, Джилл не сводила с него взгляда. Похоже, этот человек и вправду был не в своем уме, или, по крайней мере, такое складывалось впечатление. И все же Джилл, полтора года прослужившей в Береговой Охране, его слова о необходимости быть начеку не казались совсем бессмыслицей.

Солдаты окружили его со всех сторон, один из них выхватил меч, призывая монаха сдаться. Внезапно возникла ослепительная голубая вспышка, и всех солдат разметало по залу. Волосы их стали дыбом. Монах дико расхохотался.

И снова бросился в атаку. Подскочил к одной из женщин, обхватил ее за плечи и страстно закричал:

— Не ложись под них! — Джилл почудилось, что в этом призыве крылось нечто глубоко личное. — Умоляю тебя, не делай этого! Это грех, а своими грехами мы тоже помогаем вторжению, неужели не понятно? Своими грехами мы открываем демону путь!

Один из солдат прыгнул на монаха сзади, и тот был вынужден отпустить женщину. Впрочем, он решил эту проблему просто — взревел и движением могучих плеч стряхнул с себя нападающего.

Но вот на его пути возникла Джилл; явно отдавая себе отчет в том, что перед ним женщина, он тут же поумерил свой пыл. Джилл бросилась монаху в ноги, перекувырнулась и нанесла сильный удар ногами, от которого он рухнул навзничь. Мгновенно на него навалились пятеро, пытаясь схватить и удержать. Могучий монах каким-то образом умудрился встать, но на него набрасывались все новые солдаты и местные жители, и всем вместе им в конце концов удалось одолеть его. Они подтащили монаха к двери и бесцеремонно вышвырнули его вон.

Джилл заметила, что Гофлав выхватил меч и ринулся следом.

— Оставь его в покое! — приказала она.

Гофлав недовольно заворчал, но под ее твердым, сердитым взглядом убрал меч в ножны.

— Но если ты снова сунешь сюда нос, — закричал другой солдат, — тогда уж точно познакомишься с мечом!

— Внемлите слову истины! — взревел в ответ безумный монах. — Поймите, кто я на самом деле! Посланец, призванный предупредить вас о грядущей беде!

— Ты пьян! — заорал в ответ солдат.

Монах махнул рукой и пошел прочь.

— Вы еще узнаете, — мрачно бормотал он. — И поймете, но… будет поздно.

Хозяин таверны стоял, покачивая головой.

— Опасный тип.

Джилл кивнула, хотя в глубине души не была уверена в этом. Толстый монах только отбивался, все его противники остались целехоньки, даже Гофлав, которого он швырнул через всю комнату. Она подошла к двери и увидела, как монах медленно бредет по грязной дороге, заливаясь слезами и бормоча что-то о «грехах людей» и их неготовности к надвигающейся тьме.

— Сумасшедший, — заметил один из солдат.

— Безумный монах, — повторил хозяин гостиницы.

Однако Джилл не была уверена, что они правы. Совсем не была уверена.

 

ГЛАВА 25

КАРАЮЩИЙ БРАТ

Магистр Джоджонах с балкона незаметно наблюдал за тем, что происходило внизу, в огромной комнате, практически пустой, если не считать сваленного в углу снаряжения для тренировочных занятий. В центре стоял приземистый молодой человек в одной лишь набедренной повязке, с бритой головой и осунувшимся от постоянного недосыпа лицом. Плечи у него поникли, руки прикрывали живот. Он монотонно и без остановки повторял псалмы, надеясь таким образом поддержать слабеющие силы. Де’Уннеро, новый магистр, который занял место Сигертона, ходил вокруг измученного Квинтала, время от времени нанося ему жалящие удары кнутом. За спиной молодого человека стоял монах, один из тех, на кого можно было положиться.

— Жалкое ничтожество! — Де’Уннеро в очередной раз ударил Квинтала. — Ты принимал участие в этом заговоре!

Губы Квинтала задвигались, как бы произнося слово «нет», но он не издал ни звука, лишь покачал головой.

— Нет, принимал! — последовал новый удар.

Магистр Джоджонах почувствовал, что не в силах больше лицезреть все это. «Натаскивание» Квинтала продолжалось вот уже дольше месяца, с тех самых пор, как отцу Маркворту, который, кстати, все больше сдавал, было видение, что Эвелин жив.

Эвелин! От одной мысли о нем дрожь пробегала по спине Джоджонаха. Эвелин убил Сигертона — тело, или точнее то, что осталось от него, нашли лишь прошлой весной, спустя почти год после того, как разыгралась трагедия. И хуже того; если видение аббата соответствовало действительности, Эвелин уцелел и сбежал, прихватив с собой изрядный запас священных камней.

Закрыв глаза, Джоджонах вспоминал, как Сигертон не раз предостерегал его о почти нечеловеческой преданности Эвелина святому делу, которому тот служил. Мы с ним еще намучаемся, говорил Сигертон; и оказался прав. Но почему — вот что волновало Джоджонаха, — почему все это произошло? Эвелин у многих в аббатстве вызывал раздражение; он был в некотором роде зеркалом, и далеко не каждый, заглянувший в него, мог вынести то, что там увидел. По мнению Джоджонаха, Эвелин был таким, каким положено быть монаху, правильнейшим из правильных, а в аббатстве все сильнее ощущался мирской дух; вот здесь-то их пути и разошлись. И все же Джоджонах не мог согласиться с тем, что искренняя набожность молодого монаха всерьез угрожала Ордену.

Однако магистр был слишком удручен всем случившимся — этой внезапной потерей Эвелина, Сигертона, да и в каком-то смысле себя самого, — чтобы противиться тому, что сейчас происходило в аббатстве. К тому же Маркворт страстно желал найти и вернуть Эвелина или, точнее говоря, священные камни, а приказ аббата, как известно, превыше всего.

Хлесткий удар бича снова привлек внимание Джоджонаха к тому, что происходило внизу. Он никогда не питал особой приязни к грубоватому Квинталу, но ему было искренне жаль его. «Натаскивание» включало в себя самые жестокие меры, начиная от того, что монах был практически полностью лишен сна, и заканчивая долгими периодами голода. Оно ставило своей целью уничтожить и физические, и моральные силы Квинтала, а потом снова возродить их, но уже под руководством опытных магистров. В итоге этот человек превратится в орудие уничтожения — уничтожения Эвелина. Все мысли Квинтала будут сосредоточены на одной-единственной цели. Он станет воспринимать Эвелина Десбриса как источник всего того ужасного, что произошло с ним, и как угрозу Санта-Мир-Абель; он возненавидит его лютой ненавистью.

Джоджонах содрогнулся и покинул балкон, стараясь не давать волю воображению и не представлять себе в деталях, что и как будет происходить, когда наконец Квинтал настигнет Эвелина.

Огромная пещера выглядела как карикатура на королевский тронный зал. В центре у задней стены возвышался огромный помост, к которому вели три ступени, а на нем — обсидиановый трон, достаточно большой, чтобы там поместились два крупных человека, не касаясь друг друга. Перед помостом тянулись два ряда огромных колонн, каждая из которых представляла собой вырезанную из обсидиана фигуру воина. Они были исполнены не без изящества, и все же в них явственно ощущалась какая-то дисгармония — нарушение пропорций, может быть. Стены и пол представляли собой просто участки ровно и точно срезанной скалы — обычный сероватый камень, из которого состояла гора Аида. В зал вела единственная, отлитая из бронзы дверь гигантских размеров.

В зале не горели факелы; источником света были два бесконечных потока лавы. Каждый из них изливался из угла сбоку от помоста, уходил в дыру в полу, устремлялся дальше по туннелям Аиды и, выйдя наружу, растекался по Барбакану, образовывая небольшой горный хребет.

В этом огромном зале совсем потерялись Убба Банрок и Улг Тик’нарн, поври из далекого Джулиантиса, и Готра, король гоблинов. Даже горный великан Мейер Дек чувствовал себя маленьким и ничтожным рядом с гигантскими статуями воинов, которые казались живыми, просто неподвижно замершими по приказу своего властелина; а Дек не привык чувствовать себя маленьким и ничтожным.

Однако даже если бы все двадцать каменных воинов и впрямь ожили, это произвело бы на великана меньшее впечатление, чем одно-единственное существо, сидящее на троне. Все четверо гостей демона чувствовали себя совершенно раздавленными его величием. Они возглавляли огромные армии, исчисляющиеся сотнями у великанов, тысячами у поври и десятками тысяч у гоблинов. В их подчинении находились все темные силы Короны, и тем не менее они готовы были пресмыкаться перед ужасным демоном, чувствуя себя тенями этого темного существа, которому подчинялись и время, и пространство.

Гоблины и великаны часто действовали заодно, но и те, и другие традиционно ненавидели поври почти так же сильно, как людей.

Но только не тогда, когда демон пробуждался и сила, по сравнению с которой они были ничто, связывала их всех воедино для осуществления общих задач. Когда демон восседал на своем обсидиановом троне, всякая борьба между его сторонниками прекращалась.

— Мы — одна армия! — внезапно взревел демон, и Готра едва не упал, ощутив почти физическое воздействие этого мощно резонирующего голоса. — Не четыре — одна! Единая армия, единая сила, единая цель! — спрыгнув с трона, демон швырнул им маленький кусок серой ткани с черным изображением собственной персоны. — Идите и принимайтесь за дело!

Мейер Дек принялся внимательно разглядывать ткань.

— Мои воины не вышивальщицы… — начал было он, но в то же мгновенье демон оказался перед ним, вырастая прямо на глазах.

С его губ сорвалось яростное рычание, а рука взметнулась вверх и ударила Дека по лицу с такой силой, что тот рухнул на пол. Потом последовал более изощренный вариант атаки — на великана обрушилась лавина образов мучительных пыток, сопровождающихся нестерпимой болью. И это самое сильное из всех смертных созданий Барбакана жалобно захныкало, извиваясь на полу и моля о милосердии.

— Каждый солдат моей армии должен носить такую эмблему, — распорядился демон. — Моей армии! А ты, — он с легкостью поставил массивного великана на ноги, — приведешь сюда своих лучших воинов для моей личной охраны.

Демон пробудился вот уже несколько лет назад и все это время чувствовал гибель каждого человека в Вайлдерлендсе, чувствовал на губах вкус крови каждый раз, когда поври окунали в нее свои знаменитые береты, слышал крики моряков и пассажиров каждого тонущего корабля, поглощенного безжалостным Мириаником. Тьма растекалась все шире; люди становились все слабее. Теперь настало время объединить силы и начать общее наступление.

Терранен Диноньел давно превратился в прах; на этот раз демон должен одержать победу.

Мейер Дек выполнил приказ и привел двадцать своих лучших великанов для охраны. Демон собственноручно выковал для них броню, прибегнув к своим дьявольским методам и используя в качестве горна лавовые потоки в тронном зале, — пластинка к пластинке, толстые и прочные. А своих четырех генералов он обеспечил даже лучшей защитой — магическими нарукавниками, усеянными острыми шипами и способными защитить от ударов любого оружия. Его слуги не имели никакого понятия о преданности и чести, но теперь, с этими нарукавниками, генералы могли, по крайней мере, не опасаться предательства со стороны своих соплеменников.

Ряды сторонников демона росли. На заросших деревьями склонах Аиды разбили свои лагеря тысячи гоблинов, поври и великанов. Всего лагерей было три, и располагались они между вновь образованными горными «хребтами» остывающей лавы с разбросанными по черной поверхности красными точками еще горячих участков. Там, где растекались огненные потоки, не осталось ни кустика, ни травинки — все оказалось выжжено и погребено под толстым слоем лавы. От остаточного жара воздух непрерывно подрагивал. Все вокруг было напоено энергией демона, порождая у его союзников ощущение силы и яростное желание убивать.

Ради демона. Во имя демона.

— Как тебя зовут?

— Квинтал.

Новый удар ожег его спину, оставив на ней красный рубец. Несчастный застонал.

— Как тебя зовут?

— Квинтал.

Снова просвистел кнут.

— Ты не Квинтал! — закричал Де’Уннеро. — Как тебя зовут?

— Квин… — не успел он договорить, как на него обрушился новый удар.

Высоко на балконе, недоступный взглядам жертвы и ее мучителей, магистр Джоджонах вздохнул и покачал головой. Несгибаемость Квинтала вызывала одновременно восхищение и страх, что он умрет от побоев до того, как его личность будет сломлена.

— Напрасные опасения, — послышался за спиной Джоджонаха голос отца Маркворта. — Эта техника уже не раз проверена.

Вообще-то Джоджонах не сомневался в этом. Его мучил другой вопрос — зачем, бога ради, вообще понадобилось разрабатывать такую технику?

— Нас подталкивает отчаяние. — Отец Маркворт остановился рядом с Джоджонахом; снова послышался звук хлесткого удара. — Мне все это не менее отвратительно, чем тебе, но что делать? Тело магистра Сигертона подтверждает наши худшие опасения. Эвелин сбежал и унес с собой большой запас магических камней. А если он захочет причинить вред Ордену или, возможно, даже уничтожить его? Что, мы должны позволить ему сделать это?

— Конечно нет, святой отец, — ответил магистр Джоджонах.

— Ни один монах в Санта-Мир-Абель не знает Эвелина так хорошо, как Квинтал. Он подходит лучше всех остальных.

На роль палача, подумал Джоджонах.

— На роль человека, который вернет то, что принадлежит нам по праву.

Отец Маркворт, казалось, читал мысли магистра. Джоджонах бросил на него внимательный взгляд, пытаясь понять, не использует ли аббат магию, чтобы проникнуть в его сознание.

— Квинтал послужит церкви, станет орудием нашего правосудия, — обычно старчески дрожащий голос отца Маркворта на этот раз прозвучал на удивление твердо.

Магистр понимал, в чем причина столь непримиримой позиции аббата. Не в самом факте того, что Эвелин совершил преступление и скрылся; такие случаи бывали и раньше. И даже не в количестве украденных камней; на каждом из тайных аукционов регулярно продавалось вдвое больше драгоценностей, однако это никого не волновало. Вот разве что большой кристалл аметиста внушал некоторые опасения и то лишь потому, что его магические свойства так и не были изучены. По всему выходит, что этот глупец Эвелин не представлял собой никакой серьезной угрозы для Ордена и к отчаянным шагам отца Маркворта подталкивало совсем другое. Он стоял на пороге смерти, и его главным противником было время. Ему не хотелось уходить, потерпев поражение, а именно так это выглядело бы, если бы ненаказанным остался разгуливающий на свободе предатель Эвелин.

— Уверен, что мы очень скоро выследим Эвелина, — сказал аббат.

— Если Квинтал не будет и дальше так упорно сопротивляться, — осмелился заметить магистр Джоджонах.

Маркворт издал нечто среднее между смешком и кашлем.

— Эта техника уже не раз опробована: не давать спать, морить голодом, наказывать и поощрять в зависимости от реакции. Таким образом концепция добра и зла, долга и ответственности систематически замещается принципами, которыми Квинтал станет руководствоваться, выполняя свою задачу. Он — орудие для достижения одной-единственной цели. Жаль его, конечно, но Эвелина Десбриса жаль даже больше, — и с этими неожиданными словами отец Маркворт удалился.

Глядя ему вслед, Джоджонах содрогнулся; он явственно ощутил, какая холодная, бесчувственная аура окружает аббата. И тут же его внимание привлек новый удар кнута.

— Как тебя зовут?

— Кви…

Бедняга явно заколебался. Даже находясь высоко на балконе, Джоджонах почувствовал, что они близки к намеченной цели.

Де’Уннеро сделал шаг вперед, вглядываясь в лицо несчастного. Наверно, он тоже заметил изменение в манере его поведения; может, разглядел какой-то особенный блеск в глазах Квинтала. Держась за перила, Джоджонах наклонился, прислушиваясь к каждому слову и тону, которым они были произнесены.

— Карающий Брат, — ответил измученный Квинтал.

Магистру Джоджонаху не очень нравилась эта техника — да и та цель, ради которой она применялась, если уж на то пошло, — но одно он должен был признать: она эффективна.

 

ГЛАВА 26

СМОТРИТЕЛЬ

— Что ими руководит? Страх? Зависть? Или просто внутренний голос подсказывает им, что я другой породы? Конечно, им неизвестно, что я провел годы в Тол’алфар, но они нутром чувствуют, что жизненные цели у нас разные.

Размышляя над собственными словами, Элбрайн откинулся на спинку кресла и машинально соединил кончики пальцев «домиком».

Когда он снова поднял взгляд, дух дяди Мазера по-прежнему терпеливо мерцал в глубине зеркала.

— Джуравиль предупреждал, что меня ждет что-то в этом роде, — продолжал Элбрайн. — Логично, ничего не скажешь. Жители приграничья вынуждены держаться друг за друга, и это неизбежно порождает некоторую изолированность от всего остального мира. Они постоянно в напряжении, и страх мешает им отличить, кто друг, а кто враг.

Я ощущаю это каждый раз, когда захожу в таверну. Они не понимают меня и, следовательно, опасаются. Да, дядя Мазер, скорее всего, ими движет страх. Чему они могут завидовать? По их меркам, я беднее любого жителя Дундалиса, — он рассмеялся, провел рукой по светло-каштановым волосам и повторил: — По их меркам…

Да, эта изолированность фермеров огорчала его; сидят по своим хижинам, боясь нос оттуда высунуть. Конечно, в некотором смысле им жилось лучше, чем ему: они спали на мягких постелях, купались в специально вырытых, чистых водоемах, заготавливали еду впрок. Но по меркам самого Элбрайна, у него перед ними было два неоспоримых преимущества, которые он не променял бы ни на какие сокровища в мире.

— Свобода и долг, дядя Мазер, — решительно заявил он. — Я не озабочен проблемами собственного благополучия, приобретения имущества и тому подобного, потому что это может стать препятствием на моем пути. Зато у меня есть ощущение цели и смысла жизни, которое делает меня счастливым.

Я верю в то, чем занимаюсь, и это помогает мне нести свою службу, терпеть колкости и ворчание. В конце концов, в отличие от остальных, я понимаю, что может случиться, если я не справлюсь со своими обязанностями.

Но я так одинок, подумал молодой человек, не решившись высказать эту мысль вслух, и снова надолго замолчал. Потом взялся за ручки кресла, собираясь встать, и тут…

И тут ощутил тонкую, еле уловимую вибрацию. Что это, музыка?

Да, музыка, без сомнения, хотя слишком тихая, едва-едва выделяющаяся из общего звукового фона. Он не столько слышал, сколько ощущал ее каждой клеточкой своего тела — нежная, мягкая мелодия, похожая на звук эльфийской арфы, на голос Леди Дасслеронд.

Элбрайн снова перевел взгляд на зеркало, на утонувшее в нем изображение, и почувствовал уверенность в том, что это не игра его воображения.

Он тут же вышел из пещеры, надеясь, что снаружи музыка будет звучать громче. Но нет. В какую бы сторону он ни поворачивался, она по-прежнему оставалась на грани восприятия. Но, несомненно, существовала.

Элбрайн чувствовал — дядя Мазер хочет, чтобы он нашел источник музыки.

В этот день он собирался заглянуть в Сорный Луг, а потом вслед за уходящим солнцем отправиться на запад и обогнуть На-Краю-Земли. Но сейчас все планы были позабыты, так сильно музыка заинтриговала его. Может, это эльфы заглянули к нему с визитом? Вдобавок юношу не покидало ощущение, что он уже слышал этот напев, хотя не мог вспомнить где и когда.

Большая часть утра ушла на то, чтобы попытаться установить, откуда исходит звук. Используя все свои навыки, он внимательно глядел по сторонам, старался вчувствоваться в каждое растение, каждое животное и в конце концов обнаружил следы.

Одинокий конь крупного размера, решил Элбрайн, неподкованный, бежит легкой рысью. В этой местности нередко попадались дикие кони. Одним удалось уцелеть во время нападения на Дундалис, другие сбежали из торговых караванов, а были и такие, чьи предки обитали здесь задолго до того, как в этих краях появились люди. Никто никогда их не считал; они отличались пугливым нравом, хотя Элбрайн лелеял надежду приручить одного из них.

Однако не того, которого он выслеживал сейчас. Не оставляло сомнений, что именно с этим конем как-то связана так взбудоражившая молодого человека музыка. Надо полагать, на нем скакал всадник.

Эта мысль не только не заставила Элбрайна замедлить свое движение, а напротив, подхлестнула его. На территорию, которую он считал «своей», проник кто-то не из числа обитателей деревень; в противном случае конь наверняка был бы подкован.

Спустившись по склону густо заросшего деревьями холма, юноша оказался в долине, по которой протекала быстрая речка. Он пересек ее, но след не потерял и продолжал догонять всадника. Вскоре музыка стала слышна совершенно отчетливо, и теперь он не сомневался, что уже слышал эту ни на что не похожую, запоминающуюся мелодию. Он узнал и инструмент: на таком играл случайно забредший в Дундалис торговец в тот самый день, когда Элбрайну исполнилось десять лет. Забавная штука: кожаная сумка со вставленными в нее тоненькими трубками. Волынка, так, кажется, она называлась.

Молодой человек быстро шел вперед по округлым, невысоким холмам. Потом музыка внезапно смолкла; остановился и он, осторожно выглянув из-за дерева. На вершине холма в березовой рощице среди низких кустов стоял человек. Он был гораздо выше Элбрайна, с густыми черными волосами и такой же бородой; обнаженный по пояс, с мощным торсом, на котором явственно проступали могучие мышцы. Одной рукой он прижимал к себе волынку.

— Ну, Защитник, тебе понравилось, как я играю? — спросил он, расплывшись в широкой белозубой улыбке.

Юноша застыл, недоуменно глядя на него. Откуда ему известно, кто такой Элбрайн?

— Долгонько же ты искал меня, — продолжал незнакомец.

— Кто ты такой? — спросил юноша.

— Волынщик. Смотритель, — не без гордости ответил человек. — Присматриваю за охотниками. Присматриваю за соснами. Присматриваю за лошадьми. Присматриваю за…

Он замолчал, когда Элбрайн вышел из-за дерева.

— А меня зовут Полуночник, — сказал он, хотя не вызывало сомнений, что этому человеку уже известно, кто он такой.

Тот улыбнулся и снова расплылся в улыбке.

— Элбрайн Виндон.

Юношу охватила оторопь. Еще бы! За столько лет он едва ли не впервые услышал это свое почти забытое имя. Всем в Дундалисе, за исключением Белстера О’Комели, было известно лишь то имя, которое ему дали эльфы.

— Может, это звери рассказали мне, — продолжал Смотритель. — Я шустрее, чем кажусь, не сомневайся, и уж точно старше, чем ты думаешь. Может, звери, а может, растения, — он подмигнул Элбрайну. — Или, может, твой дядя.

Юноша, который уже начал взбираться вверх по холму, едва не оступился при этих словах.

— Тебе следовало убить тех троих, — продолжал Волынщик. Элбрайн вскинул на него непонимающий взгляд. — Паулсона и его дружков. От них одни неприятности. Я хотел сам прикончить поганцев, когда увидел, что один из их проклятых капканов раздробил животному ногу.

Элбрайн остановился, собираясь ответить, что отобрал у них все капканы такого рода, но слова застряли у него в горле. Огибая кусты, он сквозь ветки увидел конский круп и подумал, что это тот самый конь, на котором сидит Смотритель. Однако, сделав еще несколько шагов, юноша понял, что дело обстоит совсем иначе. Не человек сидел на коне, а… сам человек и был конем. Отчасти по крайней мере.

Элбрайну пришлось сражаться с гоблинами и великанами, он долго жил среди эльфов, поэтому зрелище кентавра не стало для него полной неожиданностью. Зато оно породило множество вопросов. И еще… Он внезапно вспомнил, как они с Пони сидели на гребне холма и слышали этот самый напев; вспомнил все истории, которые рассказывали о Лесном Духе, наполовину человеке, наполовину коне. Истории, которые очень любили слушать дети.

— От них одни неприятности, — повторил Смотритель с отвращением. — Так и знай, я убью эту троицу, если еще хоть одно животное из-за них пострадает!

Элбрайн ни на мгновенье не усомнился в его словах. Кентавр говорил об этом так прозаически, так хладнокровно, так… не по-человечески. Дрожь пробежала по спине юноши, когда он представил себе, что этот полузверь, могучий и достаточно хитрый, чтобы на протяжении долгих недель ни разу не попасться ему на глаза, способен сотворить с Паулсоном, Крисом и Бурундуком.

— Ну, Элбрайн-Полуночник, у тебя есть на чем подыграть моей волынке?

— Откуда ты узнал обо мне? — в свою очередь спросил юноша.

— Если мы будем друг другу только вопросы задавать, то ответов так и не услышим, — проворчал Смотритель.

— Тогда ответь мне.

— А разве я не ответил? Может, от…

— Может, ты просто не хочешь отвечать, — перебил его Элбрайн.

— Ах, мой маленький дружок, — Смотритель улыбнулся обезоруживающе и немного снисходительно, — ты ведь не хочешь, чтобы я сразу же раскрыл тебе все свои секреты, верно? Это будет… неинтересно.

Элбрайн расслабился. Подумаешь, секрет! Кто-то из эльфов рассказал о нем Смотрителю; скорее всего, Джуравиль. Или кентавр подслушал, как Элбрайн разговаривал с Оракулом — недаром ведь он упоминал дядю Мазера. В любом случае, и юноша это отчетливо чувствовал, перед ним не враг. И вряд ли это простое совпадение, что он встретился с кентавром именно сегодня, когда в разговоре с Оракулом впервые за все время намекнул на свое одиночество.

— Я убил оленя нынче утром, — внезапно сказал кентавр. — Пойдем перекусим. Ты даже сможешь зажарить свою часть.

Он поднял волынку и, наигрывая военный марш, поскакал прочь. Элбрайн побежал следом, срезая углы и продираясь сквозь густой кустарник, чтобы не отстать.

Конечно, во многом они были очень разные. Смотритель и вправду позволил Элбрайну разжечь костер и зажарить кусок оленины, а свою долю — почти четверть туши! — съел сырой.

— Терпеть не могу убивать этих животных, — заявил кентавр и звучно рыгнул. — Они такие умные, такие… В общем, мы с ними похожи. Но что для меня фрукты и ягоды? Мне нужно как следует живот набить, — он похлопал по той части своего человеческого торса, которая переходила в нижнюю, лошадиную, — а живот у меня, сам видишь, не маленький!

Элбрайн покачал головой и улыбнулся, когда Смотритель снова со смаком рыгнул.

— Ты все время бродишь здесь, в этой местности? — спросил он. — Как же так? Я не заметил никаких следов.

— Я жил в этой местности еще во времена твоего деда. И что ты мог заметить? Отпечатки копыт и навоз? Ты бы решил, что это оставили лошади. Хотя, приглядись ты к навозу повнимательней — и понял бы, что диета у меня немного… ха!.. другая, чем у лошадей.

— С какой стати я стал бы к нему приглядываться? — с кислой миной спросил Элбрайн.

— Да уж… Кроме того, я знал, что ты должен появиться, а ты обо мне ничего не знал. Немного нечестно, правда? Так что не кори себя.

— Откуда ты… узнал?

— Маленькая птичка напела мне, — ответил кентавр. — Милая такая, маленькая птичка, у которой имя состоит из двух одинаковых слогов.

Элбрайн наморщил лоб, пытаясь разгадать эту загадку, и вдруг его осенило.

— Тантан!

— Угадал, — засмеялся Смотритель. — Она посоветовала мне за тобой присматривать.

— Как же без этого, — сухо заметил юноша.

— Я сказал, что, ладно, присмотрю за тобой, — продолжал кентавр. — Хотя, по правде говоря, быстро понял, что в этом нет особой нужды.

— Значит, ты друг эльфов, — сказал Элбрайн.

— Скорее, знакомый, так бы я это назвал, — ответил кентавр. — Они делают славное вино, уважают животных и деревья, но уж слишком любят насмешничать. И такие манерные! — Как бы в подтверждение своих слов, он снова громко рыгнул. — Никогда не слышал, чтобы эльф рыгал!

Смотритель зычно расхохотался, поднял большой мех и влил в себя изрядное количество жидкости янтарного цвета — Элбрайн узнал «болотное» вино, — щедро забрызгав бородатое лицо.

— Ты должен убить их, — внезапно сказал кентавр. Элбрайн подумал, что он говорит об эльфах, и удивленно вскинул брови. — Я имею в виду эту троицу. Паулсона, Криса и… того, ну, как его? Ласка?

— Бурундук.

Кентавр фыркнул.

— Идиот, — пробормотал он. — Ты должен убить их, всех троих. Говорю же, от них одни неприятности.

— Тогда почему Смотритель терпит их? — спросил Элбрайн. — Надо полагать, они здесь промышляют не первый день, даже лачугу успели построить. Не сомневаюсь, ты знал об их присутствии.

— Я подумывал об этом, — признался он. — Но пока прицепиться не к чему, — он помолчал и хитро подмигнул Элбрайну. — Не бойся, мне не нравится человечина.

— Ты что, пробовал ее?

Смотритель снова рыгнул и разразился длинной речью о недостатках рода человеческого. Элбрайн не перебивал его, просто слушал с улыбкой, надеясь извлечь кое-что полезное для себя относительно самого Смотрителя. Он уже понял — и в дальнейшем это подтвердилось, — что цели у них во многом схожи.

Он был призван защищать людей, живущих в приграничных землях, а также лес и его обитателей. Кентавр, в общем-то, занимался тем же, только его усилия были направлены скорее на защиту животных, в особенности диких коней. Он даже намекнул, что сам освободил многих из них — тех, с которыми хозяева плохо обращались. Люди его не волновали. Он признался, что был свидетелем давнишнего набега на Дундалис, хотя все, что он мог сказать об этой трагедии, сводилось к тому, что он «сожалеет».

Между ними установились дружеские отношения; при встрече они обменивались улыбками и новостями. Что касается Элбрайна, это знакомство очень много значило для него. В следующий раз, когда состоится разговор с Оракулом, у него не будет оснований жаловаться на чувство одиночества.

 

ГЛАВА 27

БЕЗУМНЫЙ МОНАХ «НАКАРКАЛ»

Известие, что ее вскоре переведут в Пирет Вангард, еще дальше на север, мало повлияло на мрачное настроение Джилл. Правда, говорили, что погода в северной части залива Короны лучше — менее однообразная, с большей разницей при смене времен года. В Пирет Талме зима от лета отличалась лишь температурой, а в остальном — те же бесконечные облака и тот же дождь, только более холодный.

Но Джилл уже привыкла к здешней жизни, к рутинной службе, не менее однообразной, чем погода. Каждый новый день как две капли воды походил на вчерашний — караульная служба и работа. Секунды, минуты и часы тянулись, казалось, бесконечно, и одновременно, когда неделя проходила за неделей, возникало ощущение, что они проносятся слишком быстро.

Происшествие в «Усладе путника» внесло элемент новизны в однообразное течение событий. Образ безумного монаха живо сохранился в памяти Джилл, так же как и его слова, которые были созвучны тому, что она ощущала в своем сердце. Понятия чести и долга утратили всякий смысл в Пирет Талме, в Береговой Охране, во всем Хонсе-Бире и, как опасалась Джилл, по всей Короне. И вот появляется человек, который откровенно и страстно, от всей души, говорит правду, и этого святого пророка объявляют «безумным».

Джилл тяжело вздыхала каждый раз, вспоминая его. Он говорил, что призван предупредить людей о надвигающейся беде, и эти слова эхом отдавались в ее ушах в те редкие минуты, когда крики разгульного веселья ненадолго стихали в крепости. Безумный монах предвидел беду; а что случилось бы, иногда думала Джилл, если бы он завел свои «песни» несколько лет назад в маленькой приграничной деревушке?

Прислушались бы ее жители к его предостережению? Уж наверно, не больше, чем солдаты гарнизона Пирет Талме, судя по тому, как восприняли его речи те, кто был вместе с ней в Тинзоне.

Часто раздумывая обо всем этом, Джилл тем не менее продолжала день за днем, а очень часто и по ночам неусыпно нести свою службу. Вела себя так, как подсказывали ей честь и достоинство, не принимала участия в гулянках — одним словом, не сдавалась, несмотря ни на что. Солдаты Пирет Талме предавались разгулу и вкушали радости плоти, не задумываясь над тем, как опустошены их души, не слыша голоса своих сердец.

Ну, значит, так тому и быть. Джилл стоически сносила колкости со стороны своих товарищей, в особенности командира Миклоса Бамайна, который домогался ее тем сильнее, чем упорнее она сопротивлялась.

Может, в Пирет Вангард будет лучше, иногда возникала у нее в душе робкая надежда. Но вряд ли — под напором жестокой реальности жизни в Году Божьем 824 всякие мечты об этом развеивались и уносились прочь.

Утро было серенькое — как обычно, — и Джилл сидела на стене — тоже как обычно — между двумя зубцами, свесив ноги над двухсотфутовой пропастью и скользя взглядом по туману, повисшему над заливом Подковы. Сейчас в крепости стояла полная тишина — после особенно грандиозной пирушки этой ночью, которую Джилл провела на крыше башни, плотно завернувшись в одеяло.

Она старалась не думать ни о чем, кроме того, что видела и слышала в данный момент: высокие каменные столбы, словно часовые, стоят в затянутом туманом заливе, несмолкающий плеск волн, блеянье овец на поле позади крепости и…

И прямоугольный парус, медленно дрейфующий сквозь серый туман.

Вскочив, она наклонилась над зубчатой стеной, пристально вглядываясь в море. Точно, парус, движется прямо в сторону Пирет Талме. Может, корабль сбился с пути? Первой мыслью Джилл было каким-то образом предостеречь моряков. В крепости имелась сигнальная бочка, начиненная быстро воспламеняющимися веществами, — хотя ее так давно не использовали, что, может, она еще и не загорится, — предназначенная для подачи сигнала другой, более крупной, крепости, расположенной в глубине континента. Одной Джилл было не под силу поднять ее, а за помощью обращаться не хотелось. Поэтому она стала махать руками и громко кричать, стараясь привлечь внимание экипажа и предостеречь моряков о том, что в заливе полно скал и они могут разбиться.

И тут произошло нечто невообразимое. В ответ на ее крики послышался свист, и воздух рассек каменный снаряд, выпущенный из установленной на судне катапульты!

Ситуация была в точности такая, к которой все эти годы готовили солдат, и тем не менее Джилл никак не могла поверить в реальность происходящего и ошеломленно застыла, глядя на море.

Вскоре стало ясно, что судно не одно. Первое уже проходило мимо Пирет Талме, направляясь к побережью залива Подковы, а чуть позади него двигались три других, пониже, два справа и одно слева.

Второй каменный снаряд пролетел высоко над стенами крепости и упал на зеленое поле позади нее.

Джилл закричала во всю мощь своих легких; никакой реакции, а корабли между тем подходили все ближе. Теперь уже было видно, как на палубе парусника снуют матросы — маленькие фигурки, мечущиеся туда и обратно. И на их головах мелькали красные береты.

— Поври… — пробормотала девушка.

У нее не было времени раздумывать над тем, где и как они могли захватить или украсть парусник. Она закричала снова и оглянулась на дверь башни.

Там должен был дежурить второй часовой, и именно ему в случае опасности следовало поднять по тревоге тех, кто находился внутри крепости. Джилл в досаде и отчаянии покачала головой, взметнув коротко остриженными светлыми волосами. Прогремел новый выстрел. На этот раз снаряд угодил в стену Пирет Талме, выбив из нее несколько камней.

Джилл побежала в сторону башни, оглядываясь на то, что происходит в заливе. Одно судно, поменьше, приближалось к берегу, а второе уже причалило к нему. Люк открылся, оттуда один за другим начали вылезать карлики в красных беретах и прыгать на усыпанный раковинами песок.

Как раз в тот момент, когда Джилл рванула на себя тяжелую дверь башни, последовал еще один выстрел; на этот раз не каменный снаряд, а множество разлетевшихся во все стороны прочных металлических крюков с привязанными к ним веревками.

— Черт побери…

Большая часть крюков надежно зацепились за стены. Джилл снова закричала, взывая к солдатам.

— Поври в заливе! Поднимайтесь! Все на стену!

Без толку — внизу по-прежнему было тихо. Скорее всего, половина солдат не поверили ее крикам или были слишком пьяны, чтобы понять, о чем идет речь, а вторая половина просто не смогли найти свое оружие!

Между стенами крепости и кораблем протянулись веревки, на которых повисли гроздья карликов. Обхватив веревки руками и ногами, они методично, один за другим, продвигались вперед. Джилл попыталась вытащить крюк, но тот слишком прочно сидел в стене под действием большого веса, которым была нагружена веревка. Тогда девушка выхватила меч и, беспрерывно ругаясь, начала рубить веревку. Это тоже было нелегко — веревка оказалась толстой и прочной. Джилл понимала, что в лучшем случае успеет перерубить одну или две, прежде чем поври полезут на стену.

— Шевелитесь! — в отчаянии закричала она в сторону распахнутой двери башни.

В конце концов появился Миклос Бамайн, протирая глаза и щурясь, словно от яркого света, хотя день был пасмурный. Он открыл рот, собираясь окликнуть Джилл, спросить ее, с какой стати она так разоралась, но замер, увидев, чем она занимается.

Вслед за ним из башни выполз второй мужчина.

— Все на стены! Все на стены! — в отчаянии закричал Бамайн, и солдат бросился обратно, поднимать своих товарищей.

Наконец Джилл удалось справиться с веревкой, и пять-шесть поври рухнули в холодную воду. Девушка бросилась к следующей веревке, но не стала ее рубить, увидев, что один из карликов уже почти у самой стены. Он попытался ухватиться за нее, но Джилл опередила его, ткнув мечом. Тем не менее поври продолжал лезть вперед, однако и она тоже не отступалась. Снова ударила его, на этот раз прямо по лицу. Поври с криком свалился вниз и ушел под воду.

Теперь Джилл занялась веревкой. К этому моменту из башни повалили солдаты, но многие поври уже успели залезть на стену. Не успев и наполовину перерубить веревку, Джилл бросилась к карлику, который ловко подтягивался на парапет. Он выхватил небольшой меч, но Джилл опередила его, рубанув по глазам. Ослепший, не видя своего противника, он тем не менее продолжал яростно отбиваться. Девушка одной рукой ухватила его за плечо, другую просунула между ног и сбросила карлика со стены. Однако снова заняться веревкой ей не удалось — еще один поври с криком и уханьем уже мчался по стене в ее сторону, размахивая дубиной.

По всей длине стены сейчас кипела яростная схватка между солдатами и поври. Джилл увидела, как пара карликов полетели в воду, а один человек рухнул на колени, зажимая руками смертельную рану на груди.

Потом смотреть уже было некогда — пришлось уворачиваться от усыпанной шипами дубинки. Размахивая мечом, чтобы не дать карлику приблизиться к себе, она бросилась на него и ногой с силой ударила в живот. Но тому, казалось, все было нипочем — он продолжал атаковать ее. Джилл медленно отступала, однако пространства для маневра у нее было немного, потому что сзади приближался еще один карлик.

Когда он был уже совсем рядом, она резко обернулась, упала на одно колено, схватила второго карлика за ту руку, в которой он держал меч, и вонзила свой собственный меч ему в грудь.

Отбежала на некоторое расстояние, отшвырнула раненого поври, повернулась и снова бросилась в атаку на первого карлика. Он попытался достать ее дубинкой, Джилл с успехом увернулась от нее и нанесла ему удар в глотку.

Тяжело дыша, она оглянулась.

Нет, им не победить. Солдаты Береговой Охраны Пирет Талме сражались яростно и храбро, но противник заметно превосходил их числом, и, главное, они утратили свое основное преимущество: стены. Если бы они не дрыхли без задних ног, если бы были настороже, то успели бы перерезать веревки до того, как поври забрались на стену. И если бы с солдатами проводили строевые обучения, готовя их к подобной атаке, то они действовали бы более скоординированно, а сигнальная бочка уже пылала бы над крепостью, возвещая о том, что Пирет Талме нуждается в подкреплении.

Трое солдат устанавливали катапульту, а еще трое отгоняли от нее поври. Джилл подумала, что следует помочь им, но ей было ясно, что это ничего не изменит. Сражение кипело по всей стене, и все новые и новые поври включались в него. К тому же два других судна с низкой осадкой тоже уже пристали к берегу, и вторая группа карликов обходила крепость с тыла.

С Пирет Талме было покончено.

Стоя неподалеку от башни, Миклос Бамайн, со всех сторон окруженный поври, продолжал выкрикивать команды и отбиваться от врагов. Джилл видела, как ему нанесли один ужасный удар, потом другой, как он рухнул на колени и все же продолжал размахивать мечом. Одна из женщин-солдат побежала к двери в башню, но карлики набросились на нее и сбили с ног.

Какой-то поври решил, что Джилл стоит, ошарашенная всем происходящим, и можно воспользоваться ее состоянием. Он кинулся на нее, но девушка легко увернулась и просто толкнула его с такой силой, что он свалился с парапета.

Однако на его месте тут же возник другой, яростно размахивая коротким мечом. Джилл на мгновение оглянулась в сторону башни и увидела, как целая орава поври набросилась на стоящего на коленях, истекающего кровью Бамайна.

Это зрелище подстегнуло ее, и она яростно атаковала своего противника, широким взмахом меча нанося удары слева направо и обратно. Поври начал отступать, но позади него показался еще один, а за ним третий. За спиной Джилл послышался крик умирающего солдата; вот-вот и она со всех сторон будет окружена.

Внезапно она вспрыгнула на парапет, так что мечи поври не могли достать ее, и быстрыми шагами побежала к дальнему концу крепости. Там, однако, оказалась закреплена еще одна веревка, и последний поври взбирался по ней, находясь уже совсем недалеко от стены.

Джилл бросила взгляд на сцену кровавого побоища. Многие поври лежали без движения, но еще большая часть их продолжали сражаться, и каждый солдат был окружен целой сворой кровожадных тварей. Бамайн больше не сопротивлялся, и, пробегая мимо, поври вытирали своими беретами текущую из его многочисленных ран кровь.

Джилл содрогнулась, когда очередной карлик сделал то же самое, а потом обрушил на голову умирающего начальника гарнизона удар усеянной шипами дубинки.

Все, с нее хватит.

Девушка могла прикончить того поври, который карабкался по веревке, но, пока она возилась бы с ним, трое преследователей догнали бы ее. Поэтому она поступила иначе — убрала меч в ножны, отстегнула пояс и спрыгнула со стены с таким расчетом, чтобы оказаться за спиной карабкающегося по веревке поври. Ухватилась одной рукой за веревку и повисла над двухсотфутовой пропастью.

Поври тут же ловко развернулся и пополз обратно. Те трое, что преследовали Джилл, принялись вытаскивать крюк из стены и перерубать веревку, нимало не заботясь о том, как это было у них принято, что вместе с женщиной в воду полетит и их товарищ.

Искоса поглядывая на приближающегося к ней карлика, Джилл сосредоточилась на том, чтобы перекинуть пояс через веревку. В конце концов это ей удалось, она ухватилась за его свисающие концы и заскользила по веревке в туман, быстро удаляясь от своего противника и приближаясь к вражескому кораблю.

Второй конец веревки был привязан к грот-мачте. На палубе все еще суетились поври, но, по счастью, до сих пор никто из них не заметил ее. Джилл рассчитывала упасть на палубу, пролетая над носом судна, чтобы с помощью нескольких кувырков смягчить свое падение. Потом, если бы ей удалось пробиться к кормовой катапульте и, еще важнее, к стоящим рядом с ней котлам со смолой, она смогла бы много чего тут натворить.

Однако ее планам не суждено было осуществиться; когда она уже оказалась почти у самого судна, веревку перерубили. Джилл вскрикнула, испугавшись, что врежется в нос корабля. Удача, однако, не покинула ее — девушка упала в холодную воду. Вынырнула, отплевываясь и слыша доносившиеся со стороны крепости крики гибнущих солдат. В душе Джилл клокотала ярость, направленная и против этих мерзких поври, и против ее собственных товарищей. Если бы они занимались делом, а не пьянствовали каждую ночь, то сумели бы справиться с бедой и отбить атаку карликов.

Во время падения она выронила меч, но сейчас это ее мало волновало. Джилл поплыла вокруг судна, быстро работая руками и ногами из страха, что они онемеют в холодной воде. Оказавшись за кормой, она заметила якорный линь, свисающий с левого борта. Руки ныли от холода и усталости, но она уцепилась за линь и подтянулась до уровня палубного ограждения. Осторожно выглянула из-за него и увидела, что катапульта сделала новый выстрел и горящий смоляной шар пролетел над крепостной стеной. От этого выстрела пострадали больше карлики, чем люди, но тех, кто находился на борту судна, это, похоже, ничуть не взволновало. Разразившись радостными криками, они засуетились вокруг катапульты, готовясь к следующему выстрелу.

Трое карликов тащили шар на куске грубой ткани и уже почти закинули его в корзину, когда Джилл всей своей массой обрушилась на них. Они отлетели к гакаборту, так и не выпустив из рук свой груз. Он пронесся над ограждением, увлекая их за собой.

Четвертый поври тут же бросился на девушку и вцепился ей в горло. Кто бы мог подумать, что столь мелкая тварь окажется такой тяжелой! И такой сильной! Джилл не успела и глазом моргнуть, как он повалил ее на спину. Она старалась разомкнуть его пальцы, все сильнее стискивающие шею, но это было все равно что пытаться разорвать железные оковы.

Она изменила тактику и начала бить карлика по лицу, а потом ткнула его в глаза. Бесполезно. Продолжая сжимать горло Джилл, он даже ухитрился укусить ее за пальцы.

Вскоре удары, которыми она осыпала бочкообразную грудь поври, стали слабеть. Она поняла, что, если так пойдет дальше, погибнет тут, как погибала крепость Пирет Талме, погибнет не по собственной вине, а оказавшись заложницей ленивых, забывших свой долг людей.

Дико молотя руками и чувствуя, что тьма уже начинает сгущаться вокруг нее, Джилл задела рукой металлический шар чуть повыше пояса карлика.

Рукоятка кинжала.

Понадобилось нанести ему четыре удара, прежде чем до него дошло, что он ранен. Взвыв, поври откатился в сторону, стремясь увернуться от разящего кинжала.

Она ударила его в грудь и потом чуть выше, в горло. Он пополз прочь, но у Джилл уже не было сил преследовать его. Откинувшись на спину, она лежала, тяжело дыша, и только спустя несколько минут — так, по крайней мере, ей показалось — смогла приподняться на локтях.

Поври лежал около ограждения, лицом вниз.

Джилл еще раз глубоко вздохнула и, пошатываясь, поднялась на ноги. Перевела взгляд на катапульту, на бочки с горящей смолой, раздумывая, что бы предпринять. И тут поври снова набросился на нее сзади. Она резко повернулась и полоснула его по лицу. Он упал, но мгновенно вскочил и опять попытался напасть на нее.

Джилл рухнула на колени и, когда карлик врезался в нее, с силой обхватила его руками, подняла высоко над головой, закинула в корзину катапульты и тут же откатилась в сторону.

Поври уже почти выкарабкался из корзины, когда катапульта выстрелила. Карлик взлетел в воздух, широко раскинув руки и ноги.

Остальные поври услышали его крик, увидели, что за «снаряд» летит к крепости, и как один повернулись в сторону кормы. Джилл между тем ногой опрокинула бочки с горящей смолой, сбросила одну из них на ворот, на котором был закреплен якорный линь, а другую на ступени, ведущие на нижнюю палубу, и повернулась к гакаборту, полагая, что единственный способ сбежать — это снова прыгнуть в воду.

И тут удача еще раз улыбнулась девушке: она заметила свисающую с кормы лодку. Вокруг пылала горящая смола, поври подкрадывались по палубе, но Джилл, одним ударом освободив лодку, успела спрыгнуть в воду, стремясь оказаться как можно дальше от корабля, но в то же время не угодить в плывущие по воде пятна горящей смолы.

Стрела просвистела прямо над ее головой.

Джилл плыла изо всех сил, стремясь укрыться за корпусом лодки, хотя понимала, что это бесполезно: поври находились так высоко, что и лодка, и Джилл были им видны как на ладони, как бы она ни пряталась.

Еще она чувствовала онемение в конечностях и понимала, что нужно как можно скорее выбираться из воды.

Новый звук привлек ее внимание. Осмелившись на мгновенье поднять голову над бортом лодки, Джилл увидела, что якорный линь сгорел дотла, волны подхватили корабль и теперь с натугой разворачивают его. Лучникам на палубе внезапно стало не до нее.

Джилл быстро вскарабкалась в лодку, схватилась за весла и принялась яростно грести. И тут над бортом показалась гнусная физиономия одного из поври, который, по-видимому, поплыл следом за ней, надеясь помешать скрыться.

Хватило одного сильного удара веслом, чтобы отделаться от него.

 

ГЛАВА 28

РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Она дотащилась до берега, разбитая, замерзшая и злая. Оглянулась на маленькую лодку, которая билась о скалы на волнах мощного прибоя. Джилл дрейфовала на ней весь остаток предыдущего дня, всю ночь и большую часть сегодняшнего утра. Поначалу она собиралась высадиться где-то дальше по берегу, сообщить о том, что произошло, дождаться подмоги и вместе с ней вернуться в Пирет Талме. Однако едва корабль поври исчез из поля зрения, как дало о себе знать израненное, измученное тело, хотя в пылу сражения она не чувствовала боли. Зато потом…

Потом она отключилась и пришла в себя лишь поздно ночью, где-то посреди залива, молясь о том, чтобы течение не унесло ее в открытый океан. Однако ей снова повезло — береговая линия все время оставалась в поле зрения, на юге уходили в небо черные громады гор. Обессиленной Джилл понадобилось немало времени, чтобы добраться до берега и найти место, где можно высадиться. Она направила лодку в узкий залив, но, едва оказавшись в нем, обнаружила, что все дно усеяно острыми скалами, предательски скрывающимися чуть ниже уровня воды. Понимая, что вряд ли сможет провести между ними лодку, Джилл сняла красный армейский мундир, тяжелые сапоги, спрыгнула в ледяную воду и, сражаясь с отливом, с трудом добрела до берега.

Лодка в щепки разбилась о скалы.

Джилл не узнавала местность, имея лишь самое общее представление о том, где находилась: по-видимому, к западу от Пирет Талме на северном побережье Лапы Богомола. Вскоре это предположение подтвердилось. Девушка побрела в глубь континента, вышла на дорогу и спустя примерно час обнаружила указатель, сообщающий о том, что в трех милях от него находится город Макомбер.

Джилл попыталась хоть немного привести в порядок свою все еще влажную одежду, понимая, однако, что все равно вид у нее будет подозрительный. Женщина, идущая босиком, в белой рубашке и коричневых штанах — не совсем обычное явление в здешних местах. Она пожалела, что у нее нет плаща, в который можно было бы завернуться.

Это оказался не такой уж маленький городок — домов шестьдесят, некоторые двухэтажные. Прохожие бросали на нее любопытные взгляды, некоторые показывали пальцем и перешептывались. Чувствовалось, что они чем-то взволнованы. Может, весть о нападении на крепость уже докатилась до городка?

Вскоре это предположение подтвердилось. Джилл услышала обрывок разговора — что-то о том, что на восток направлено крупное армейское подразделение. Наверно, ей следовало бы вместе с ними вернуться в Пирет Талме, чтобы отомстить…

Отомстить? За что? За своих товарищей? За смерть этого сластолюбца Миклоса Бамайна? За Гофлава, которого она не раз готова была прикончить сама?

Джилл нашла таверну, крошечное заведение, не удостоенное даже названия; однако изображенная на вывеске пивная кружка с шапкой пены говорила сама за себя. Даже не успев туда войти, Джилл услышала знакомый голос.

— Демоны уже здесь, и это мы вызвали их из преисподней!

Джилл не сомневалась, что человек, произнесший эти слова, стоит на столе, назидательно воздев указательный палец.

Так оно и оказалось, с той лишь разницей, что на этот раз безумного монаха слушали очень внимательно.

Таверна была битком набита — человек сорок, не меньше. Джилл протолкалась к стойке и открыла было рот, собираясь заказать кружку пива, но вспомнила, что у нее нет денег. Тогда она просто облокотилась о стойку, глядя на безумного монаха и прислушиваясь к тому, о чем перешептываются люди.

Сражение. Гоблины; нет, поври, уточнил кто-то. Одни говорили, что нападающих было около тысячи, другие, что только кораблей было несколько сотен.

Джилл могла бы подробно рассказать им, каковы на самом деле вражеские силы — один захваченный где-то парусник и не больше пяти «бочек» поменьше. Но она сочла за лучшее промолчать. Во-первых, ни хотелось привлекать к себе внимания, а во-вторых, этим людям полезно хорошенько испугаться; может, тогда они поведут себя более разумно.

Безумный монах, по-видимому, придерживался того же мнения; он говорил с такой страстью, словно перед его внутренним взором армия монстров уже маршировала по дороге, направляясь прямо к Макомберу.

Всеобщее возбуждение достигло критической точки и, как это обычно бывает, внезапно выплеснулось наружу. Из-за стойки вышел хозяин таверны с тяжелой дубинкой в руке и направился к могучему монаху.

— Хватит болтать! — заявил он, размахивая дубинкой. — Что бы ни случилось, это дело армии, а не жителей Макомбера!

— Все должны готовиться к тому, что грядет! — возразил монах и широко раскинул руки, как бы приглашая остальных присоединиться к нему.

Однако его призыв не возымел желаемого действия; страх отступил, настала очередь раздражения и злости. Хозяин обратился к собравшимся за помощью, и недостатка в желающих оказать ее не было.

Все последующее было вполне предсказуемо. Завязалась потасовка, монах расшвыривал людей направо и налево, но в конце концов сам оказался за дверью.

Джилл мгновенно последовала за ним и опустилась рядом на одно колено. Сидя на дороге, он ощупывал свои повреждения, а потом достал из кармана маленькую фляжку, открыл ее и сделал огромный глоток. Громко рыгнул и как бы в смущении посмотрел на Джилл.

— Напиток мужества, — объяснил он с кривой улыбкой.

Джилл окинула монаха мрачным взглядом, встала и протянула ему руку.

— Хватит с тебя, — проворчала она.

Монах поглядел на нее более внимательно, чувствуя, что видел девушку, но не в силах вспомнить где.

— Мы уже встречались? — спросил он в конце концов.

— Один раз. В местечке неподалеку отсюда.

— Я не мог бы забыть такое хорошенькое личико.

— Может, ты и вспомнил бы меня, если бы я была в своем красном мундире, — ответила Джилл.

Он задумался. Потом его лицо покраснело, когда он вспомнил, в какой роли она выступила при их первой встрече, а потом помрачнело, когда он вспомнил, чем все закончилось.

— Т-т-ты… — он даже заикаться стал, — из Пирет Талме.

— Да, я оттуда. И видела все собственными глазами.

— Поври?

— Да. Пирет Талме больше нет.

Монах потянулся за своей фляжкой, но Джилл удержала его руку. Он внимательно посмотрел на девушку, кивнул и убрал фляжку.

— Пошли со мной, — сказал он. — Расскажешь, что случилось.

Джилл обдумала его предложение и согласилась. Они пришли в маленькую гостиницу на окраине Макомбера, где монах снимал комнату. Он думал, что она дезертировала, но, как выяснилось из ее бесхитростного, искреннего рассказа, дело обстояло совсем иначе. Джилл видела, как уважение вспыхнуло в глазах этого странного человека, и чувствовала, что он друг и никогда не выдаст ее военным властям, которых уважал не больше, чем она сама.

Когда в конце она сказала, как обрадовалась, услышав его голос, и насколько глубоко ей теперь ясен смысл его предостережений, монах успокаивающе улыбнулся и похлопал ее по руке.

— Я — брат Эвелин Десбрис, в прошлом монах из Санта-Мир-Абель, — сообщил он, и Джилл поняла, что, скорее всего, за долгое, долгое время была первым человеком, которому он назвал свое подлинное имя. — Похоже, мы оба с тобой бездомные.

— Лишенные дома, так будет точнее, — ответила Джилл.

Лицо Эвелина омрачилось.

— Пожалуй, — согласился он.

— Теперь твоя очередь рассказывать.

Такого взрыва эмоций Эвелин не испытывал с того дня, когда узнал о смерти своей матери. Он рассказал Джилл о себе очень много, умолчав лишь об особенностях Звенящих Камней, тайне острова, способе своего бегства и том факте, что при нем находилось значительное количество магических камней. Все это казалось ему второстепенным — по сравнению хотя бы с трагедией «Бегущего» и смертью его дорогой Дансалли Комервик.

— Она назвала тебе свое подлинное имя, — сказала Джилл.

Взгляд карих глаз Эвелина затуманился — девушка понимала, какое значение для него имел этот простой факт.

— А ты — нет, — сказал он.

— Джилл, — после еле заметной паузы ответила она.

— Джилл?

— Просто Джилл.

— Ну, Просто Джилл, — брат Эвелин широко улыбнулся, — по-моему, мы с тобой отбившиеся от стада овцы.

— Да, безумный брат Эвелин Десбрис, — ответила она тем же тоном. — Две отбившиеся от стада овцы среди волков.

— В таком случае, мне жаль волков!

Они дружно рассмеялись, чувствуя, как напряжение покидает их — то, в чем оба так нуждались. Джилл из-за того, что ей пришлось пережить совсем недавно, а Эвелин потому, что впервые открыто говорил о своем мрачном прошлом, о тех чувствах, которые погнали его на дорогу.

— «Набожность, достоинство, скромность», — с отвращением произнес он.

— Кредо церкви Абеля.

— Ложь, — возразил Эвелин. — Простое соблюдение ритуалов еще не набожность, убийство не имеет ничего общего с достоинством, а скромность уж никак не относится к числу добродетелей магистров Санта-Мир-Абель, — он презрительно фыркнул, и Джилл почувствовала, что задела его за живое.

— «Всегда бдительны, всегда настороже», — с кривой улыбкой сказала она, и Эвелин вспомнил, что таков был девиз Береговой Охраны. — Пусть расскажут это поври!

И снова они рассмеялись, смехом, словно щитом, заслоняясь от подступающих слез.

Джилл осталась ночевать в комнате Эвелина; монах, конечно, повел себя как истинный джентльмен. Она спала, а он сидел, вспоминая свою жизнь. Потом вдруг оглядел себя — расплывшееся тело, оборванная одежда.

— Ах, Джилл! — вздохнул он. — Видела бы ты меня в те времена, когда я был юным идеалистом, совсем другим человеком, не ведающем о том ужасе, который творится в мире.

Потом им овладела другая мысль, от которой ему стало немного не по себе. Чтобы стать другом Джилл, ему придется каким-то образом найти ту часть самого себя, которую он считал давно потерянной. Чтобы стать другом Джилл, чтобы быть товарищем любому человеку, нужно вновь обрести некоторую долю идеализма и веру в то, что мир не так уж мрачен, ужасен и может, если приложить старания, стать лучше.

— Да, — прошептал монах, сидя рядом со спящей женщиной, — вместе мы найдем дорогу.

На следующее утро они купили короткий меч, сапоги и теплый плащ для Джилл, после чего они покинули Макомбер, не обращая внимания на взгляды и перешептывания. У них было такое чувство, словно их связывает некая тайная мудрость, недоступная пониманию остального мира.

Эту внутреннюю связь Джилл ощущала во время всего их путешествия. Мы с тобой — брат и сестра, говорил Эвелин, два единственных в мире человека, борющиеся с надвигающейся тьмой. В принципе соглашаясь с ним, сестрой безумного монаха Джилл себя не ощущала. Он постоянно пил и в любом городе, который они проходили, непременно находил способ затеять потасовку.

То же самое произошло в местечке Дасберри на полпути между Эмвоем и Урсалом. Джилл зашла в таверну (где Эвелин, как обычно, взгромоздился на стол и принялся выкрикивать свои угрозы), когда сражение было уже в полном разгаре. Человек двадцать тузили друг друга, не слишком вникая, кто перед ними, враг или друг. Над ними возвышался огромный монах, с легкостью расшвыривая своих противников.

Джилл пересекла зал, без труда увертываясь от дерущихся.

— Без этого никак не можешь? — спросила она, добравшись до Эвелина.

Он широко улыбнулся ей, правой рукой отодвинул в сторону, помешав одному из мужчин наброситься на девушку сзади, и сам хорошенько врезал ему.

— Хо, хо! Хо, хо, знай наших! — загремел его голос. — Мы сделаем этот город лучше!

И собрался было продолжать в том же духе, но Джилл внезапно ногой влепила ему по заду. Он удивленно обернулся и увидел, что она неумолимо указывает ему на дверь.

Оставив за спиной дерущихся, они вышли из таверны. Внезапно Эвелин остановился со странным выражением на лице и сунул руку за пазуху. Когда он вытащил ее оттуда, вся ладонь оказалась в крови.

— Моя дорогая Джилл, — пробормотал он. — По-моему, я ранен.

Ноги у Эвелина подкосились, но Джилл подхватила его и усадила на крыльцо какого-то дома в крохотном проулке. Она хотела оставить его здесь и броситься на поиски врача, но Эвелин не отпустил ее.

И потом она увидела это — серовато-черный камень, так гладко отполированный, что, казалось, он состоит из воды. Камень приковал к себе взгляд молодой женщины; она чувствовала в нем что-то необычное, что-то магическое.

— Мне нужна часть твоей силы, друг мой, — сказал Эвелин, — иначе я умру.

Джилл, стоя на коленях рядом с ним, молча кивнула; все что угодно, только бы он остался жив.

Эвелин, однако, знал — она не в полной мере понимает, что от нее требуется.

— Мы должны слиться воедино, — слабеющим голосом произнес он. — Ты пойдешь на это?

— По-моему, ты не в том состоянии…

— Не физически, ох, нет! — Эвелин хрипло рассмеялся, превозмогая боль. — Духовно.

Джилл с любопытством посмотрела на него. Физическая близость для нее по-прежнему оставалась под запретом — ни с этим мужчиной, ни с каким-либо другим. Но его таинственные слова о духовном слиянии… Это, наверно, что-то совсем иное.

— Делай, как тебе нужно, — умоляюще сказала она.

Эвелин закрыл глаза и заговорил нараспев, погружаясь в магию могущественного гематита. Монотонный, странный речитатив завораживал, и Джилл тоже закрыла глаза.

Спустя некоторое время возникло ощущение, будто эти звуки издает она сама, а потом внезапно дух Эвелина попытался вторгнуться в ее сознание. И еще раз, и еще. Она всем сердцем стремилась ослабить свою защиту, понимая, что, если у Эвелина ничего не получится, он может погибнуть. Кроме того, она доверяла ему. Он был друг, родственная душа; нет, он не сделает ей ничего плохого.

И потом она вскрикнула — негромко или, может быть, громко, откуда ей было знать? Эвелин оказался совсем рядом, очень, очень близко. Слишком близко. Они, казалось, и впрямь слились воедино. Перед внутренним взором Джилл замелькали образы коричнево-серых стен аббатства, острова, густо заросшего деревьями с разлапистыми ветвями. Возникло ощущение, будто она падает, а рядом с ней летит вниз незнакомый мужчина с хищным «ястребиным» лицом.

И потом она почувствовала боль — как от удара кинжалом, острую и жгучую. Боль была не в ней, Джилл знала это, но где-то совсем рядом, и эта боль высасывала из нее жизненные силы, затягивала в свои глубины. Она воспротивилась, пытаясь вытолкнуть Эвелина из себя, но было уже слишком поздно. Теперь, когда они слились воедино, он присосался к ней, точно вампир. Она впустила его внутрь себя, и некуда было сбежать, негде укрыться. Оставалось одно — испить до конца эту чашу.

Эвелин воспринимал их духовное слияние как нечто удивительное, чудесное. Впервые в жизни использовав это свойство гематита, он передал Джилл свое понимание камней — и это оказалось так легко! Он немедленно почувствовал ее реакцию; она отдавала его раненому телу свою энергию через гематит так… умело, как какой-нибудь студент Санта-Мир-Абель, прошедший многолетний курс обучения. Ему стало ясно, что таким образом монахов можно было обучать использованию камней с гораздо большим успехом. Он чувствовал, что Джилл выйдет из этого испытания с огромным багажом знаний относительно работы с магическими камнями; к тому же потенциально она была в этом очень сильна. Еще немного практики, еще несколько слияний — и она быстро догонит самых умелых магистров Санта-Мир-Абель.

Но с другой стороны, не всякому человеку можно доверить столь могущественное знание. Внезапно у Эвелина возникло ощущение, будто он предал Бога, без его благословения вручив этот бесценный дар едва знакомой женщине.

Потом все кончилось, и Эвелин вернулся в свое почти исцелившееся тело. Джилл отвернулась, не в силах поднять на него взгляд.

— Прости, — его голос звучал устало, но чувствовалось, что боль ушла. — Ты спасла мне жизнь.

Джилл ощущала над собой темные крылья прошлого — барьер, который так долго препятствовал ее слиянию с любым другим человеком, барьер, который Эвелин не взломал, но каким-то образом сумел обойти. Ей потребовалось огромное усилие, чтобы заставить себя взглянуть ему в лицо.

Он сидел, расправив плечи и застенчиво улыбаясь, сгустившееся над ним темное облако смерти и боли рассеялось.

— Я… — начал было он снова извиняться, но Джилл приложила палец к его губам, и Эвелин смолк.

Девушка встала, протянула ему руку, помогла подняться.

Они продолжили путь в полном молчании. Джилл снова и снова вспоминала то, что ей пришлось пережить, говорила себе, что это было необходимо, пыталась понять смысл образов, которые мелькали перед ней, — без сомнения, имеющих отношение к прошлому Эвелина. Но не только эти образы он передал ей; было что-то еще, некий дар, ощущаемый смутно, но несомненный. Она никогда прежде даже не слыхала о магических камнях и все же сейчас, казалось, смогла бы использовать их, как будто это таинственное знание открылось ей в мгновение ока. Вот только что это — дар или проклятие? Она не решалась спросить у Эвелина.

Он тоже не нарушал молчания, заново переживая то, что открылось ему во время их слияния. Он «видел» сцены резни в каком-то маленьком местечке неподалеку от Вайлдерлендса и даже знал теперь название этого местечка — название, которое сама Джилл не помнила.

Теперь ему было ясно, куда лежит их путь, — на север.

Все смешалось в душе Джилл, когда они добрались до Палмариса. Ей отчаянно хотелось увидеться со своими приемными родителями, обнять их, сказать, что все у нее хорошо, и прильнуть к мягкой груди Петтибвы. Однако девушка понимала, что это невозможно; ведь фактически она дезертировала из армии. Случайная встреча с Коннором могла обернуться для нее бедой, а если Греди узнает о ее визите, то наверняка донесет военному начальству, хотя бы ради того, чтобы раз и навсегда успокоиться относительно своего будущего наследства.

И все же как-то ночью она не удержалась и выскользнула из гостиницы, где они остановились. Эвелин в это время, как обычно, произносил в общем зале свои обличительные речи. Девушка прошла через весь город и притаилась в узком проулке между домами, откуда был виден вход в гостиницу Грейвиса. Минута мелькала за минутой, складываясь в часы. Девушка порадовалась, заметив, что число посетителей не стало меньше; по-видимому, случившаяся с ней беда не нанесла вреда репутации Чиличанков. Потом из гостиницы вышла Петтибва, вытирая руки о фартук, промокая пот на лбу — и улыбаясь. Как всегда, улыбаясь.

Джилл так и подмывало броситься к ней, обнять; наверно, это желание не было бы сильнее, если бы Петтибва и в самом деле приходилась ей матерью.

Но что-то внутри — скорее всего, страх за Петтибву — остановило ее.

А потом Петтибва ушла, вернулась в шум и суету своей гостиницы.

Джилл тоже торопливо покинула свое убежище. Она собиралась сразу же вернуться туда, где они остановились с Эвелином, но ноги, казалось, сами привели ее на крышу «Друга», в потайное место, где она так любила сидеть прежде. Очутиться здесь было почти то же самое, что в объятиях Петтибвы. Джилл снова почувствовала себя Бедной Киской, совсем юной девочкой, еще не осознающей, как сложен мир вокруг нее.

Всю ночь она просидела на крыше, глядя на звезды и медленно плывущую по темному небу Шейлу, то и дело затеняемую клочьями облаков.

Джилл вернулась в свою комнату на рассвете. Эвелин громко храпел, источая запахи эля и более крепких напитков. Один глаз у него заплыл.

Они оставались в Палмарисе еще несколько дней — в таком большом городе безумному монаху было где развернуться, — но Джилл больше ни разу не осмелилась приблизиться к «Другу».

 

ГЛАВА 29

СТРЕЛА, ЛЕТЯЩАЯ К ЦЕЛИ

Ему дали всего два камня: гладкий желтоватый солнечный камень и гранат, или, по-другому, карбункул, глубокого красного цвета. Первый, относившийся к числу самых ценных камней Санта-Мир-Абель, обладал способностью защищать от воздействия почти всех видов магических камней и делал бесполезным любое заклинание. Второй же помогал обнаруживать даже самое слабое магическое воздействие. Этих двух камней должно было хватить, чтобы найти и уничтожить Эвелина.

Он покинул аббатство однажды мрачным, унылым утром, на пепельно-серой кобыле, не очень быстроходной, но очень выносливой. Она могла скакать без отдыха много часов подряд, и Карающий Брат, сосредоточенный исключительно на выполнении своей задачи, нещадно понукал лошадь.

Первым делом он отправился в Юманеф, деревню, где родился Эвелин Десбрис, расположенную на расстоянии более трехсот миль от Санта-Мир-Абель. На маленьком кладбище рядом с деревней он нашел камень, установленный в память об Анне-Лизе Десбрис, и с удовлетворением отметил, что имя Джейсона Десбриса на нем пока не значится.

— Ты пришел, чтобы рассказать мне о сыне? — спросил старик, как только Карающий Брат, принадлежность которого к церкви Абеля выдавала коричневая ряса, постучал в его дверь.

Этот простой вопрос, заданный с подкупающей искренностью, тем не менее едва не вывел Карающего Брата из себя.

— Он умер? — испуганно спросил Джейсон.

— С какой стати? — возразил Карающий Брат.

Старик удивленно посмотрел на него, покачивая головой.

— Прости, что я забыл об учтивости, — он сделал движение рукой, приглашая гостя войти.

Что Карающий Брат и сделал, слегка наклонив голову, чтобы скрыть играющую на губах злобную улыбку.

— Я просто подумал, что ты неспроста прибыл из Санта-Мир-Абель и, значит, привез мне новости об Эвелине, — продолжал Джейсон.

— Где он?

Этот вопрос, заданный ровным, холодным тоном, хлестанул Джейсона, точно плетью, заставил его отпрянуть и вызвал ощущение, будто волосы у него на голове зашевелились.

— Об этом, скорее, тебя надо спросить, — ответил старик. — Разве он не в аббатстве?

— Ты знаешь, что он отправился в долгое путешествие? — резко спросил монах.

Джейсон с растерянным видом покачал головой.

— В последний раз я видел сына осенью Года Божьего 816, — ответил он, — когда передал его заботам Санта-Мир-Абель.

Карающий Брат чувствовал, что старик говорит правду, но это еще больше разозлило его. Он рассчитывал узнать у Джейсона Десбриса, куда отправился его сын, надеясь, что это поможет ему быстрее сделать свое грязное дело. Но Эвелин, судя по всему, не заходил домой или, по крайней мере, не виделся с отцом. Теперь монаха одолевали сомнения — то ли убить старика, чтобы не оставлять никаких следов того, что он разыскивает Эвелина, то ли, напротив, успокоить Джейсона, развеяв его опасения.

Ни то ни другое не годится, тут же сообразил он. Ведь если Эвелин явится домой и узнает о визите какого-то монаха, то сразу же поймет, что это неспроста. А убийство старика лишь осложнило бы ситуацию, поскольку привлекло бы внимание местных властей, которые даже могли бы организовать за ним погоню.

Оставался один путь.

— У меня язык не повернулся сразу сказать, что твой сын мертв, — заявил он со всей убедительностью, на которую был способен.

Джейсон тяжело оперся руками о стол, внезапно как будто одряхлев прямо на глазах.

— Упал со стены аббатства, — продолжал Карающий Брат, — в залив Всех Святых. Тело так и не нашли.

— Тогда с какой стати ты являешься сюда и расспрашиваешь, где он? — резко произнес незнакомый голос.

На пороге стоял крупный человек лет на десять старше Эвелина, сердито сверля монаха карими проницательными глазами.

Карающий Брат сделал вид, что не замечает его, глядя на Джейсона и пытаясь сообразить, как теперь придать оттенок правдоподобия своим предыдущим вопросам.

— Эвелин отправился в свое долгое путешествие, — сказал монах; так часто говорили, когда речь шла о смерти. — Он сейчас с Богом.

Тенегрид — брат Эвелина — подошел к монаху, по-прежнему не сводя с него возмущенного взгляда.

— Но ведь тело не нашли, — возразил он.

— Море не всегда отдает свои жертвы, — ответил Карающий Брат.

Его руки прикрывали свободно ниспадающие рукава сутаны, и это мешало видеть, что правая сжалась в кулак.

— Вон из этого дома! — воскликнул Тенегрид. — Надо же до такого додуматься! Явился сюда и мучает старика дурацкими вопросами, вместо того, чтобы сказать правду!

На самом деле это был всплеск не столько возмущения, сколько боли. У Тенегрида заныло сердце при виде убитого горем отца. Карающий Брат понимал его чувства, хотя они не вызывали в нем абсолютно никакого отклика. Тем не менее он был готов оставить эти резкие слова без внимания, но Тенегрид, что называется, перегнул палку.

— Вон отсюда! — повторил он и подтолкнул монаха к двери.

Кулак Карающего Брата молниеносно взметнулся вверх и нанес Тенегриду мощный удар по горлу. Тот сделал пару неуверенных шагов, ухватился за спинку кресла и упал, перевернув его.

Кровь у Карающего Брата взыграла, и ему потребовалось значительное усилие воли, чтобы заставить себя остановиться. Ему страстно хотелось излить свою ярость на брата этого глупца Эвелина, размозжить ему голову прямо на глазах у отца, а потом прикончить и старика. Но он сдержался, понимая, что такой поворот дела лишь осложнит выполнение порученной ему задачи.

— Мы в Санта-Мир-Абель сожалеем о твоей потере, — сказал он Джексону Десбрису.

Старик недоверчиво перевел взгляд с него на сына, который все еще лежал на полу, держась за горло и с хрипом хватая ртом воздух. Воспользовавшись моментом, монах исчез.

Поскольку этот визит оказался бесплодным, следовало обратиться к магии, а именно к гранату, который также называли Оком Дракона за его способность обнаруживать малейшие признаки магического присутствия. В Юманефе таковых не оказалось, и Карающий Брат покинул жалкую деревушку.

Мир оказался много шире, чем он себе представлял. И пока — никаких намеков на то, где искать Эвелина.

Первые признаки магии обнаружились спустя несколько дней на дороге, где он столкнулся с торговым караваном. У одного из купцов был камень; он признался в этом, когда Карающий Брат припер его к стене, застав одного в крытом экипаже. Это оказался просто обломок алмаза, с помощью которого во время долгого путешествия можно зажечь свечу или фитиль масляной лампы.

Монах продолжил свой путь, держа общее направление на север. По его соображениям, имело смысл начать с Урсала, самого большого города Хонсе-Бира. Тут, однако, его наверняка будут подстерегать ловушки. В Урсале живет немало людей, владеющих камнями; аббатство потихоньку распродавало свои излишки. Гранат укажет ему сотни путей, и все они, скорее всего, окажутся тупиками. В то же время расстояние, на котором срабатывало Око Дракона, было не слишком велико, всего несколько сот футов. В замкнутом пространстве города было больше шансов, что гранат приведет его к цели, чем на безбрежных, но пустынных просторах центрального и северного Хонсе-Бира.

Он, однако, не проскакал и трети расстояния до Урсала, когда свернул в сторону, внезапно обнаружив «горячий» след.

Это произошло по чистой случайности в деревушке столь крошечной, что у нее даже не было названия. Выяснилось, что несколько недель назад здесь проходил какой-то «безумный монах» и что шел он в Дасберри. Именно реакция местных жителей на коричневую рясу Карающего Брата навела его на мысль, что он не первый монах церкви Абеля, которого они видели, причем совсем недавно. Куда бы он ни входил, люди, казалось, поначалу смотрели на него со страхом, а потом, точно поняв, что он не такой, каким они ожидали и боялись его увидеть, облегченно вздыхали.

Во время расспросов они с готовностью рассказывали о «безумном монахе», который пророчил в таверне надвигающуюся беду, а потом учинил там дикую потасовку. Один человек показал Карающему Брату сломанную руку, все еще не сросшуюся.

— Плохо, что ваша церковь позволяет этому монаху расхаживать повсюду и калечить людей, — заявил он.

— После той свалки многие люди перестали посещать церковь в Санта-Гвендолин, — добавил хозяин таверны.

— Этот монах был из Санта-Гвендолин? — спросил Карающий Брат.

Он слышал об этом аббатстве — уединенной крепости, угнездившейся высоко на горном утесе, до которой отсюда было примерно два дня пути верхом.

Человек со сломанной рукой неопределенно пожал плечами.

— У него была такая же ряса, что у тебя, — сказал хозяин таверны.

Карающему Брату отчаянно хотелось расспросить их, были ли у «безумного монаха» с собой магические камни или хотя бы не возникало ли у них ощущения, что он владеет магией. Однако вряд ли его собеседники умолчали бы, если им было бы известно что-нибудь в этом роде. К тому же он не хотел привлекать к себе внимания излишним любопытством, опасаясь, что найти Эвелина станет труднее, если тот узнает о преследовании.

Поэтому он просто попросил рассказать, как выглядел «безумный монах», и хотя полученное описание не совсем соответствовало облику Эвелина Десбриса, оно возбудило любопытство Карающего Брата. Так, совершенно неожиданно, ему стало известно описание этого подозрительного человека, прозвище — «безумный монах» — и направление, в котором тот двигался. Обитатели безымянной деревушки все как один утверждали, что монах и его спутница, красивая молодая женщина лет двадцати, ушли по западной дороге.

Этот след, с каждым днем становясь все «горячее», повел Карающего Брата от города к городу. По дороге появлялись все новые доказательства того, что, скорее всего, он на верном пути. В частности, во время очередной драки в одном из баров «безумный монах» заставил двух людей пролететь по воздуху.

Графит.

Спустя почти месяц после того, как Карающий Брат впервые услышал о «безумном монахе», след привел его в Палмарис.

Прошло всего два дня, и Око Дракона выявило источник использования сильной магии в северном квартале города, где на берегу Мазур Делавал возвышались роскошные особняки. Проникнувшись уверенностью, что жертва совсем рядом, монах помчался по улицам и дальше, через рынок, грубо расталкивая удивленных прохожих.

Однако он немного засомневался, оказавшись у ворот дома, на который указывал камень. Внушительное здание было выстроено сплошь из привозных материалов: полированный белый мрамор, который доставляли с юга, темные деревянные балки из Тимберлендса; к тому же сад украшали прекрасные статуи, явно творения рук выдающихся скульпторов.

Поначалу возникла мысль, что Эвелина нанял какой-то богач, возможно, просто ради забавы, чтобы демонстрировать гостям фокусы с камнями. Хотя… Неужто Эвелин, всегда с таким трепетом относившийся к священным камням, способен зарабатывать на их использовании? Разве что в случае крайней необходимости.

Оставалась другая возможность, примириться с которой Карающему Брату было нелегко.

Поэтому он решил довести свой розыск здесь до конца. Без труда проник во двор и направился к зданию; повсюду росли высокие и густые кусты, за которыми можно было укрыться, чтобы никто не заметил его ни изнутри, ни с улицы.

Он понял свою ошибку, пройдя всего несколько шагов и услышав рычание сторожевого пса.

Карающий Брат выругался и тут увидел самого зверя, массивного, мускулистого, с черно-коричневой шерстью, большой головой и пастью, полной поблескивающих белых зубов. Остановившись на мгновение, чтобы оценить противника, пес оскалился и бросился на незваного гостя.

Карающий Брат низко присел, напрягая мышцы ног. Когда псу оставался до его горла всего один прыжок, монах внезапно высоко подскочил и приземлился точно ему на спину, изо всей силы ударив пса обеими ногами.

Зверь коротко взвизгнул и рухнул с переломанным хребтом.

Убедившись, что пес при последнем издыхании и не способен больше издать ни звука, монах, больше не скрываясь, зашагал к дому. Поднялся на крыльцо и ударил большим дверным молотком по медному изображению гротескно удлиненного, злобноватого лица — тоже, несомненно, привозная штучка.

Как только ручку двери начали поворачивать изнутри, монах занес ногу, дожидаясь момента, когда дверь только-только начнет приоткрываться. Как только это произошло, он с силой ударил по ней ногой. Слуга с другой стороны рухнул на пол. Дверь широко распахнулась, Карающий Брат вошел.

— Где хозяин? — спросил он.

Ошеломленный слуга что-то забормотал, заикаясь от страха.

— Где хозяин? — нетерпеливо повторил Карающий Брат, схватив слугу за воротник и приподняв его в воздух.

— Он нездоров, — пролепетал слуга.

В ответ монах влепил ему пощечину и сжал горло с силой, не оставляющей сомнений в том, что ему не составит труда переломить несчастному позвоночник. Слуга знаком указал на дверь в другом конце просторного фойе.

Карающий Брат потащил его за собой, но перед самой дверью отшвырнул в сторону, ощутив первые волны магической атаки, нацеленной на него и исходящей из указанной комнаты.

Монах быстро вытащил солнечный камень и окружил себя магической защитой. Атака оказалась очень сильна — хотя Эвелин, по его мнению, способен на большее, — но солнечный камень был одним из самых мощных камней Санта-Мир-Абель, даже сильнее хризоберилла, обычно используемого для этих целей; он прикрывал своего владельца невидимым, но абсолютно непроницаемым для любой магии щитом. Монах почувствовал, что атака захлебнулась.

Он взревел и с размаху ударил ногой в дверь. Она вздрогнула, но не открылась. Последовали новые удары, и в конце концов деревянный косяк дал трещину, дверь широко распахнулась, и Карающий Брат увидел пухлого, богато одетого человека. Тот стоял позади дубового письменного стола с арбалетом в руках.

— В твоем распоряжении лишь один выстрел, — спокойно сказал Карающий Брат, входя в комнату и не сводя взгляда с лица хозяина. — Один выстрел, но если ты меня не убьешь, то сам умрешь медленной смертью, в ужасных мучениях, это я тебе гарантирую.

Руки человека дрожали, по лицу струился пот.

— Ни шагу дальше! — воскликнул он, собрав все свое мужество.

Карающий Брат остановился, зловеще улыбаясь.

— Ты и в самом деле мог бы убить меня? — спросил он. — Зачем?

— Я лишь защищаюсь, — ответил хозяин.

— Я не враг, — сказал монах, и человек недоверчиво посмотрел на него. — Я думал, здесь другой человек. — Карающий Брат безбоязненно повернулся спиной к хозяину и закрыл дверь настолько плотно, насколько позволял развороченный косяк, усмехнувшись при виде столпившихся в фойе испуганных слуг. — Я ищу опасного дезертира, использующего каменную магию, — продолжал он, снова повернувшись к хозяину и придав лицу по возможности добродушное выражение. — Мне казалось, только он может быть так силен в этом искусстве.

Хозяин опустил арбалет.

— Я всегда готов оказать помощь церкви Святой Матери Божьей.

Карающий Брат покачал головой.

— Санта-Мир-Абель. Я пересек весь Хонсе-Бир в поисках преступника и рассчитывал, что наконец достиг цели. Прости мне мое вторжение: наш аббат возместит тебе все убытки.

Хозяин махнул рукой, его лицо внезапно просияло.

— Как поживает старина Маркворт? — спросил он уже совершенно другим тоном.

Монаха охватил гнев. Подумать только! Какой-то самый обычный, ничтожный человечишка позволяет себе говорить об отце Маркворте, точно он ровня ему! Однако Карающий Брат сдержал себя. Очевидно, этот человек имел дела с аббатом — откуда еще у него могли появиться столь могущественные камни? — но ему, конечно, даже в голову не приходит, как на самом деле в аббатстве относятся ко всем этим богачам. Отцу Маркворту нужны их деньги, но это не значит, что он испытывает уважение к тем, кто платит их.

— Может, я сумею помочь тебе в поисках, — заявил хозяин. — Ах, я совсем забыл о хороших манерах! Меня зовут Фоло Досиндьен, для друзей Доси и, конечно, для вашего аббата тоже! Ты, наверно, голоден и не прочь выпить?

Он поднял руку, собираясь окликнуть слугу, но Карающий Брат остановил его.

— Мне ничего не нужно.

— Ничего, кроме помощи в твоих поисках, — поддразнивающе сказал Доси.

Карающий Брат задумался. А что, в самом деле? У этого человека был по крайней мере один могущественный камень, скорее всего, гематит. Хороший камень, полезный, с ним много чего можно сделать.

— Я ищу одного из наших братьев, — уточнил он. — Его называют «безумным монахом».

Хозяин пожал плечами; очевидно, это прозвище ни о чем не говорило ему.

— Он в Палмарисе?

— По крайней мере, прошел через него не больше двух недель назад.

Хозяин уселся за письменный стол и задумался.

— Если он, как ты говоришь, нарушил закон, то, скорее всего, прячется в районе южных доков. Там собирается весь этот сброд. — Стало ясно, что ничего больше ему в голову не приходит. — Палмарис — большой город. — В его голосе послышались извиняющиеся нотки. — Я назвал тебе свое имя, — внезапно и с явным намеком закончил он.

— У меня нет имени.

Напряжение в воздухе мгновенно усилилось; его, казалось, нагнетал холодный взгляд монаха. Доси откашлялся.

— Понятно. Жаль, что я мало чем могу помочь посланцу отца Маркворта.

Было совершенно очевидно, что этой фразой он лишний раз хочет подчеркнуть — вот, мол, мы с отцом Марквортом на равных, а ты всего лишь его «посланец». Глупец! Карающий Брат прищурился, не спуская с Доси пристального взгляда. Внезапно тот резко наклонился вперед.

— Но есть одно место, — почему-то прошептал он, — где можно получить ответы на все свои вопросы. — Карающий Брат понятия не имел, о чем идет речь и почему на лице этого человека возникло почти маниакальное выражение. — Однако все это только после обеда, — Доси снова откинулся в кресле. — Я угощу тебя так, как никто в Палмарисе, чтобы ты вернулся в Санта-Мир-Абель и замолвил перед Марквортом доброе словечко о его дорогом старом друге.

Карающий Брат решил подыграть ему, и, как выяснилось, оно того стоило. Слуги Доси — тот мужчина, который открыл монаху дверь, и три женщины, среди них одна просто редкостная красавица — вносили блюдо за блюдом: отлично приготовленное мясо и наисвежайшие фрукты. Сочный молодой барашек и толстые ломти оленины в грибном соусе, апельсины, истекающие соком, стоило очистить их от кожуры, и большие круглые желтые дыни; монах ел их впервые в жизни, и они оказались вкуснее всего, что он когда-либо пробовал.

Карающий Брат ни от чего не отказывался — просто обжирался, по правде говоря. И когда два часа спустя с едой было покончено, он, слегка посоловев, молча сидел и слушал, как хозяин без устали мелет языком.

Тот разливался соловьем, рассказывая о сделках, которые он проворачивал с различными аббатствами Хонсе-Бира и даже с Санта-Бругальнард в далеком Альпинадоре. Карающий Брат понимал, что все это, по замыслу Доси, должно произвести на него впечатление, и изо всех сил старался изобразить нечто в этом роде. Минуты складывались в часы, Доси прерывал свой рассказ, только чтобы рыгнуть; чувство собственной значимости настолько овладело им, что он мало интересовался реакцией собеседника. Этот человек вел дела с теми, кто оказывался в беде либо уж очень жаждал богатства; а таких, как известно, немало, так что ему было о чем рассказать. И конечно, он даже не догадывался, насколько скучной и нелепой вся его дурацкая болтовня казалась Карающему Брату.

Однако тот терпел, рассчитывая, что Доси может оказаться полезен ему; только это удерживало его за столом еще долго после того, как солнце село.

В конце концов, так внезапно, что впавший от скуки в полудремотное состояние монах даже вздрогнул, Доси заявил, что вот и настало время получить ответы на свои вопросы, поскольку такими вещами лучше всего заниматься в темноте.

Таинственный тон его заявления заставил Карающего Брата насторожиться, хотя, по правде говоря, многого он от этого человека не ждал. Может, глупый Доси предложит использовать гематит, чтобы захватить тела хозяев гостиниц в нижней части города и расспросить людей о «безумном монахе»?

Они вернулись в кабинет. Слуга уже принес второе кресло и поставил его сбоку от огромного дубового стола. Хозяин предложил монаху сесть и расслабиться.

— Хочешь, я пойду, — предложил Доси и тут же покачал головой, как бы испугавшись собственных слов. Карающий Брат молча пристально смотрел на него, не желая показывать, как сильно он заинтригован, но в то же время ничего не понимая. — Нет, наверно, лучше тебе сделать это самому, — он криво улыбнулся. — Ну, пойдешь?

— Пойду? Куда?

— Туда, где получишь ответы на свои вопросы.

— Я не знаю места, о котором ты говоришь. Догадываюсь лишь, что у тебя есть камень.

— Ох, вовсе не просто камень! — Доси достал из-за отворота своего превосходного серого френча большую булавку и показал ее монаху, не давая, однако, в руки.

Теперь Карающий Брат не смог скрыть своего интереса. Центральным камнем булавки, как он и предполагал, оказался гематит — вытянутый овал серого цвета, очень гладко отполированный. Его окружали оправленные в золото маленькие чистые круглые кристаллы. Монах не сразу узнал их, но мгновенно почувствовал, что присущая им магия каким-то образом связана с магией гематита.

— Я их сам так расположил, — похвастался Доси, — Вся прелесть в комбинации силы этих камней, понимаешь?

Прелесть! Что за словечко такое, когда речь идет о священных камнях! — почти с ненавистью к этому человеку подумал Карающий Брат.

— Мне неизвестно, какой эффект может дать комбинация этих камней, — сказал он.

— Кристаллический кварц, — объяснил Доси, поглаживая пальцами края булавки, — позволяет мысленно переноситься на большие расстояния.

Карающий Брат начал понимать. С кристаллическим кварцем сознание человека могло путешествовать очень далеко, а в комбинации с гематитом, позволяющим духу покинуть тело…

— Теперь ты можешь отправиться туда, где получишь ответы на все свои вопросы, — продолжал Доси. — Это место известно мне одному. Дом друга, необычайно могущественного друга, по правде говоря. Такого, что даже твой Маркворт ахнул бы, доведись ему встретиться с ним!

На этот раз Карающий Брат пропустил мимо ушей фамильярный тон при упоминании имени аббата, настолько он был захвачен открывающимися перед ним возможностями. Очень быстро, однако, его заинтересованность приобрела оттенок тревоги — он чувствовал, что имеет дело с чем-то потенциально очень опасным. Припомнилось выражение лица Доси, когда тот говорил об этом духовном путешествии: смесь ужаса и возбуждения, почти экстаза. Каким должно быть существо, чтобы так реагировать? И чем, в таком случае, может окончиться подобное «путешествие»?

Дрожь пробежала по спине Карающего Брата. Возможно, аббатству следует отказаться от практики продажи магических камней недоумкам вроде Доси.

Эта мысль, однако, тут же растаяла; слишком долго монаха приучали к тому, что любая критика действий вышестоящих — вещь совершенно недопустимая.

— Ну, иди, — Доси протянул ему булавку. — Камень сам поведет тебя. Он знает дорогу.

— Мне придется захватить тело другого человека?

— Говорю тебе, камень знает дорогу.

В тоне, которым это было сказано, ощущалось что-то… шкодливое, может быть? Та крошечная часть Карающего Брата, которая некогда называлась Квинталом и все еще уцелела на задворках его сознания, подсказывала ему, на что похоже выражение лица Доси. С таким видом мальчик постарше подбивает малыша сделать какую-нибудь каверзу.

Не сводя с Доси настороженного взгляда, он взял булавку и сразу же почувствовал силу ее камней. Во время духовного путешествия его физическое тело окажется беспомощно и потому уязвимо, но вряд ли Доси решится сделать пакость посланцу Маркворта. Но даже если бы он осмелился напасть на него, монах, уже не раз имевший дело с гематитом, смог бы без труда завладеть его телом. И Доси, конечно, тоже понимал это, что обеспечивало дополнительную безопасность.

Карающий Брат откинулся в кресле, закрыл глаза и позволил магии камней завладеть собой. Он представил себе гематит в виде озера темной жидкости, куда он медленно погружается, в то время как физический мир растворяется в сером «ничто». Потом его тело и дух распались на две отдельные сущности.

Он попытался оглядеть помещение с этой новой перспективы, но взгляд снова и снова возвращался к сияющим камням, окружающим гематит. Они притягивали его, притягивали с такой силой, что он почувствовал внезапную и очень сильную слабость. И погрузился в их чистое сверкание, позабыв и о своем физическом теле, и об этом глупце Доси.

И вот он летит, быстрее, чем мысль. Время и пространство потеряли обычный смысл. То казалось, что прошел уже час, и тут же возникало ощущение, что промелькнула всего секунда; шаг — и он уже по другую сторону какой-нибудь огромной равнины. Карающий Брат летел все дальше на север, в сторону Вайлдерлендса, над огромными озерами и лесами, а потом над горами, своими пиками пронзающими небо.

Только он подумал, как бы не наткнуться на эти острые вершины, и вот они уже остались позади. Это было удивительное ощущение; ему никогда даже в голову не приходило, что возможна такая почти божественная гармония магии взаимодействующих между собой камней. Да, удивительное ощущение — но одновременно выходящее за пределы его понимания и потому пугающее, а ведь он обладал очень обширными знаниями в области магии камней, уступая в этом разве что отцу Маркворту и Эвелину Десбрису.

Перевалив через очередной хребет, он оказался над огромной высокогорной долиной, со всех сторон окруженной горами. Под ним, крошечные, словно муравьи, суетились какие-то фигурки, в таком огромном количестве, что в целом они напоминали… Да, армию, несомненно. Возникло желание спуститься пониже, чтобы как следует разглядеть их, но кристаллы не выпускали его из своей хватки. Он промчался над долиной, направляясь к уединенной, курящейся дымом горе. От нее тянулись вниз два длинных черных хребта, между которым и располагалась многотысячная армия.

Карающий Брат едва не потерял сознание, ошеломленный нахлынувшими на него ощущениями, когда, подлетев к горе, с невероятной скоростью помчался по соединенным между собой узким туннелям. На поворотах его подбрасывало — странное ощущение, если учесть, что путешествие совершалось не в физическом теле. Тем не менее каждый раз, когда он взлетал вверх или нырял вниз, перед глазами все плыло, а в голове мутилось.

Он пролетел сквозь огромные створки бронзовой двери, покрытой множеством рисунков и символов. Они беззвучно приоткрылись ровно настолько, чтобы пропустить его освобожденный от телесной оболочки дух в огромный зал с двумя рядами гигантских каменных колонн, напоминающих скульптурные изображения воинов. Пролетев между ними в дальний конец зала, он увидел помост, а на нем какое-то создание, от которого исходило невероятно мощное излучение злой, враждебной силы.

Полет прекратился; Карающий Брат стоял перед помостом. Он мог видеть свои руки, ноги, как если бы присутствовал тут в физическом теле, чего во время путешествий духа обычно не происходило. Правда, это его «тело» больше напоминало серую полупрозрачную тень, сквозь которую можно было разглядеть камень под ногами.

Но это необычное впечатление тут же растаяло, поскольку все внимание Карающего Брата приковал к себе чудовищный монстр, злобно смотревший на него с высоты. Кто это, спрашивал себя монах, разглядев красновато-коричневую кожу, черные глаза, крылья огромной летучей мыши, рога и когти. Что за исчадие ада явилось в мир?

И вдруг его пробрала жуткая дрожь от мысли столь чудовищной, что разум едва справился с ней. Он понял, кто перед ним! Недаром в аббатстве ему годами вдалбливали, что за демон осмелился бросить вызов Богу.

Карающий Брат узнал его!

Убей этого глупца Доси, прозвучало в сознании монаха, и возьми камни себе. Сразу же вслед за этим он почувствовал, как что-то вторгается в его мозг, что-то столь мощное, что сопротивляться было бессмысленно, и копается в нем, выясняя, кто он такой и каковы его цели. Охватившее Карающего Брата отвращение было столь сильным, что, возможно, именно оно и спасло его, выбросило из этого ужасного места. Он полетел обратно, по прорезающим гору узким туннелям, над плато, над снующей внизу армией зла — теперь он понимал, кому служат эти создания, — над горами, лесами, озерами и дальше, в Палмарис, в кабинет Доси, где сидело его физическое тело. Оно едва не упало, таким резким было возвращение в него.

— Ну, узнал что хотел? — спросил Доси, удивленно распахнув глаза.

Так вот чем было вызвано маниакальное выражение на лице Доси, понял Карающий Брат, — контактом с ужасным созданием, при одном воспоминании о котором его пробирала дрожь. Захотелось встряхнуть этого человека, спросить его, как он впутался в это дело. Однако прежде чем он успел открыть рот, ему уже был ясен ответ — в общих чертах по крайней мере. Скорее всего, глупец перешагнул черту дозволенного и тем самым возбудил любопытство демона.

Руки монаха сами собой взлетели вверх и сомкнулись на горле Доси. Тот вцепился в его запястья, попытался оторвать от себя, позвать кого-нибудь на помощь, но тщетно. Карающий Брат был слишком силен, и исход борьбы не вызывал сомнений. В конце концов руки Доси бессильно упали, сопротивление иссякло.

Сознанием Карающего Брата овладели ярость и страх. Он обошел весь дом, отыскал каждого слугу, каждого члена семьи.

Когда глубокой ночью он ушел оттуда, в кармане у него лежала булавка, а в доме Фоло Досиндьена не осталось ни одной живой души.

 

ГЛАВА 30

ДАР

— Наконец-то я в мире с самим собой. Замечательное чувство, и такое новое для меня, — произнес наконец Элбрайн через полчаса после того, как уселся в кресло перед едва различимым во мраке зеркалом, — Хотя, дядя Мазер, у меня всего двое друзей, и один из них — дух, который все время молчит! — он чуть смущенно засмеялся. — Мое место здесь, теперь я очень хорошо чувствую это. И совсем не важно, что жители моих деревень — Дундалиса, Сорного Луга, На-Краю-Земли — едва мирятся с моим присутствием. Почему так, а? Ведь я столько лет прожил с тол’алфар, они стали моими друзьями, они заботились обо мне так, как ни один из здешних жителей. И все же только тут я чувствую себя по-настоящему на своем месте… — Элбрайн замолчал, всматриваясь в образ в глубине зеркала, пытаясь найти правильный ответ. — Наверно, это потому, что здесь я выполняю свой долг, стараюсь сделать мир лучше. Ну, по крайней мере мой уголок мира. Защищаю тех, кто нуждается в защите, неважно, понимают они или нет, что нуждаются в ней.

Элбрайн закрыл глаза и мысленно вернулся к тому, что наметил на сегодняшний день. Он знал, что, когда он откроет глаза, образ дяди Мазера уже исчезнет из зеркала. Так случалось всегда, стоило ему переключиться с философских вопросов на чисто прагматические. Теперь он регулярно обращался к Оракулу, по два, а то и три раза в неделю. И всегда успешно — образ дяди Мазера, Защитника, который был взращен эльфами задолго до него, неизменно возникал в глубине зеркала. Элбрайн часто задавался вопросом — а мог бы он вызвать в зеркале образ отца, матери или Пони?

Да, Пони. Ему хотелось бы поговорить с Пони, увидеть ее снова, вспомнить то далекое время, когда патрулирование деревни было для них игрой, а возможность того, что ночные кошмары оживут, казалась совершенно нереальной.

Элбрайн покинул маленькую пещеру под корнями дерева — как всегда, с улыбкой на лице и новыми силами. Сегодня кентавр, после нескольких недель насмешек и поддразнивания, наконец-то обещал посоревноваться с ним в стрельбе из лука. Элбрайн не сомневался, что победит, а в качестве приза рассчитывал добиться позволения Смотрителя верхом на нем объехать лес к западу от деревни На-Краю-Земли.

Ладно, все по порядку, сказал он себе. Взял Крыло Сокола, снял оперенный наконечник, тетиву и отправился на холм, который считал своим, — место, очень похожее на то, где в Облачном Лесу он так часто беседовал со звездами и встречал рассвет.

Раздевшись, Элбрайн взял в руки лук и, действуя им, точно мечом, начал свой каждодневный танец. Покончив с этим, он собрал одежду, побежал к ближайшему пруду и нырнул в холодную воду. Освеженный, вылез оттуда, оделся, позавтракал и отправился на поиски кентавра.

Он довольно быстро нашел Смотрителя, хотя и не совсем там, где они договорились устроить состязание. Но он играл на волынке, и эта мелодия вскоре вывела Элбрайна туда, где среди разбросанных в беспорядке валунов стоял кентавр.

Заметив друга, он перестал играть и широко улыбнулся ему.

— А я думал, ты побоишься прийти! — усмехнулся Смотритель.

— Вот он я, и лук со мной, — Элбрайн показал кентавру Крыло Сокола.

— А, ну да, эльфийский прутик.

С этими словами он продемонстрировал юноше свой собственный лук. Элбрайн видел его впервые и был просто потрясен. Если установить этот лук на платформе, он вполне сошел бы за средних размеров баллисту!

— А стрелы у тебя не меньше дерева? — насмешливо спросил юноша.

Смотритель одарил его еще одной белозубой улыбкой, положил волынку на землю и достал колчан размером со спальный мешок Элбрайна, в котором лежали стрелы длиной в рост человека.

— Можно называть их стрелами, можно копьями, — заявил он, — но тот, в кого попадет хоть одна, называет их смертью!

Элбрайн ни на мгновение не усомнился, что это правда.

Смотритель повел его на открытый луг, где он еще раньше установил шесть мишеней, все на разных расстояниях от линии прицела.

— Начинаем с самой ближней и идем дальше, — объяснил он. — Кто первый промахнется, тот проиграл.

Эти правила были вполне в духе кентавра — просто и без затей. Обычно в соревнованиях по стрельбе из лука противники могли сделать несколько выстрелов, и лучший из них рассматривался как конечный результат. Однако кентавру все эти сложности были ни к чему; попал или промахнулся, вот и все дела.

Элбрайн открыл состязание, без труда поразив первую мишень, установленную всего в тридцати шагах. Его стрела угодила почти точно в «яблоко» — отличный выстрел.

Не тратя время на похвалу, Смотритель поднял свой чудовищный лук и натянул тетиву.

— Ты только ранил зверя, — заявил он и выстрелил. Огромная стрела вонзилась в цель рядом со стрелой Элбрайна и перевернула треногу, на которой была установлена мишень. — Вот теперь зверь мертв.

— Наверно, мне нужно все время стрелять первым, — с кривой улыбкой заметил юноша.

Кентавр расхохотался.

— Да уж! — согласился он. — А иначе тебе придется целиться в облака в надежде, что стрела упадет в перевернутую мишень.

Не успел кентавр закончить, как стрела Элбрайна поразила вторую мишень, в десяти шагах дальше первой.

Тут же выстрелил и Смотритель, снова опрокинув мишень.

Та же участь постигла и третью, но четвертая устояла. Чтобы попасть в пятую, находящуюся уже на значительном расстоянии, Элбрайну пришлось приложить хоть какие-то усилия; в предыдущие он стрелял, можно сказать, не глядя. И впервые этот выстрел, по-видимому, произвел на кентавра впечатление.

— Неплохой лук, — пробормотал он и выстрелил.

Следя за полетом его стрелы, Элбрайн мысленно поздравлял себя с победой. Но нет, и эта стрела кентавра не пролетела мимо, хотя угодила в самый край мишени.

— Повезло тебе, — заметил юноша.

Смотритель с силой ударил копытом о землю.

— А вот и нет, — со всей серьезностью возразил он. — Я целился в лапу, в которой зверь держит оружие.

— Ах, ну да! Ведь он, судя по всему, левша…

Улыбка кентавра увяла.

— Последний выстрел, — напомнил он. — Потом, если опять никто не проиграет, придется устанавливать новые мишени.

Элбрайн поднял лук.

— Пожалуй, чересчур, да, — внезапно сказал кентавр, и юноша непроизвольно отпустил тетиву, недоуменно глядя на него.

— Чересчур?

— Чересчур уж ты самоуверенный, — пояснил кентавр. — С тебя хватит заключить со мной пари.

Элбрайн перевел взгляд на пятую мишень, в которую Смотритель едва не промахнулся. Может, он сделал это нарочно? Может, просто «заманивает» его? Несомненно, кентавр был прекрасным лучником, и, может, даже лучше, чем казалось на первый взгляд.

— Мне нужен новый футляр для волынки, — продолжал Смотритель. — Сдирать шкуру — дело, конечно, нехитрое, но противное.

— А если я выиграю? — спросил Элбрайн и непроизвольно перевел взгляд на мощную спину кентавра, тем самым выдав свое тайное желание.

Смотритель расхохотался, словно даже мысль о подобном повороте событий казалась ему донельзя нелепой. Внезапно смех оборвался, в глазах кентавра вспыхнули сердитые огоньки.

— Знаю, знаю, о чем ты думаешь. Только попробуй — и я преодолею свое отвращение к человеческой плоти.

— Всего лишь до деревни На-Краю-Земли, — просительно сказал Элбрайн. — Мне нужно быстро обернуться туда и обратно.

— Никогда! — провозгласил кентавр. — Я повезу на себе только молоденькую девушку, и то, если буду знать, что потом она позволит мне покататься на ней, — закончил он, похотливо подмигнув Элбрайну.

Юноша постарался отогнать зрелище, возникшее при этих словах перед его внутренним взором.

— Так что будем делать? — спросил он. — Я согласен на пари, но надо сначала договориться о выигрыше.

— Я могу сделать тебе настоящий лук, — самодовольно усмехнулся кентавр.

— Скорее я с расстояния в сотню ярдов выстрелю тебе в зад. И попаду, не сомневайся.

— Ну, мишень-то не маленькая… — согласился кентавр. — Лучше скажи, что тебе нужно на самом деле, друг мой. Хотя я вовсе не уверен, что ты победишь.

— Я уже говорил, — ответил Элбрайн. — Мне нравится ходить, но уж очень много времени отнимает пеший обход всех трех деревень.

— Сказано же — никогда ты не сядешь мне на спину!

— Скажи, а дикие лошади тебе подчиняются? — спросил Элбрайн к удивлению кентавра.

— Нет, не мне, — внезапно на лице Смотрителя промелькнула странная улыбка, как будто он нашел решение трудной головоломки. — Ага! Это и будет твой выигрыш. Если в мою стрелу ударит молния — ведь только в этом случае я могу промахнуться, — я отведу тебя к тому, кому подчиняются дикие лошади. Но только договариваться ты будешь сам.

Что-то такое прозвучало в словах кентавра… Похоже, тут скрыта какая-то каверза. И в то же время в голосе обычно дерзкого и самоуверенного Смотрителя явственно чувствовалось уважение. У Элбрайна дрожь пробежала по спине. Кто такой этот вожак диких лошадей? Заинтригованный, он согласился с предложением кентавра.

Крыло Сокола взметнулось вверх, стрела полетела к последней мишени и поразила ее.

Смотритель уважительно ухмыльнулся, выстрелил и тоже попал в мишень.

— Раз, два, три! — воскликнул Элбрайн, и три стрелы угодили точно в первую, вторую и третью мишени. — Четыре, пять, шесть! — особенно хорош был последний выстрел — стрела угодила точно в «яблоко».

Кентавр вздохнул; впервые в жизни ему встретился человек — достойный противник в стрельбе из лука. Четыре мишени он поразил без труда, пятую опять где-то с краю, а шестая стрела пролетела поверх мишени и утонула в зарослях кустарника.

Элбрайн расплылся в широкой улыбке и победно вскинул кулак. Его поразило выражение глаз кентавра: впервые в них проглядывало откровенное уважение.

— Да, рука у тебя на редкость твердая, друг мой, — сказал Смотритель.

— Мой лук изготовил лучший в мире мастер, и наставникам моим тоже нет равных. Никто не стреляет из лука так метко, как эльфы.

Смотритель насмешливо фыркнул.

— Это потому, что у них не хватает смелости подойти поближе к врагу! Ладно, давай соберем стрелы, а потом я покажу тебе кое-что интересное.

После того как стрелы были собраны, кентавр повел юношу в глубь леса. Они шли несколько часов. Разговаривали мало, но кентавр время от времени играл на волынке. Наконец, когда солнце уже заметно клонилось к закату, они добрались до уединенной сосновой рощи в центре заросшего травой и цветами луга. Элбрайн удивился — как это он ни разу не наткнулся на эту рощу, почему обостренная интуиция не привела его в место, столь совершенное по красоте, столь гармонично вписывающееся в окружающий ландшафт? Эта роща — каждый цветок, каждый куст, каждое дерево и камень, каждый игривый, звонкий ручеек — удивительным образом отличалась от всего, что ему до сих пор приходилось видеть в этих краях. В ней ощущалось нечто священное, созвучное скорее Облачному Лесу, чем миру, искалеченному воздействием человека.

Тут определенно присутствовала и магия. Элбрайн приближался к роще почти в трансе, с чувством благоговейного восторга; кентавр не отставал от него. Они углубились в рощу, где среди густого подлеска змеились тропинки. Не спрашивая, правильный ли путь он выбрал — из опасения нарушить удивительную тишину и спокойствие этого места, — Элбрайн пошел по одной из них.

Тропинки то сходились, то расходились, сплетаясь в причудливый узор. Роща была невелика — всего ярдов двести в длину и вдвое меньше в ширину, — но тропинок было столько, что, если выложить их рядом, они наверняка покрыли бы всю площадь рощи.

Наконец они добрались до уединенного тенистого места, где тропинка раздваивалась, огибая скалу, усыпанную пятнами желтых цветов. Элбрайн обошел ее справа и хотел было двинуться дальше, но внезапно звучный голос кентавра нарушил хрупкое очарование тишины.

— Не слишком-то ты восприимчив для ученика эльфов.

Элбрайн резко обернулся, собираясь призвать его к молчанию, но тут же позабыл об этом, вообще позабыл о кентавре, когда его взгляд упал на скалу, которую они только что обошли. Это была не скала, понял он, а груда камней, и лежали они не как придется, а в форме… да, в форме пирамиды. Он оглянулся по сторонам. Несомненно, они находились в самом центре рощи, и теперь Элбрайн отчетливо ощущал, что именно эта каменная пирамида была источником ее магии.

Он опустился на одно колено, внимательно разглядывая камни и поражаясь тому, как точно они были подогнаны друг к другу. Прикоснувшись к одному из них, он почувствовал легкое покалывание — несомненный признак магии.

— Кто здесь похоронен? — прошептал Элбрайн.

Кентавр улыбнулся.

— Спроси кого-нибудь еще, — ответил он. — Эльфы опустили тело в землю, когда я был не старше тебя.

Юноша с любопытством посмотрел на него.

— И давно это было?

Кентавр пожал плечами и смущенно забил по земле копытом.

— Примерно половину человеческой жизни назад.

Элбрайн, в общем-то, так и предполагал.

В конце концов, подумал он, ему вовсе не обязательно знать, кто именно похоронен здесь — человек, эльф или кто-то еще. Очевидно, он был дорог тол’алфар, раз они удостоили его чести упокоиться в таком месте и возвели над ним эту пирамиду. Кентавр обещал показать ему кое-что интересное — и сдержал слово.

А как насчет выигрыша, обещанного за победу в состязании? — подумал Элбрайн. Он поднял взгляд на кентавра.

Словно прочитав его мысли, тот сказал:

— Приходи сюда почаще и в конце концов ты найдешь того, кому подчиняются дикие лошади.

Вскоре они покинули рощу; пора было перекусить. Однако поздно ночью юноша вернулся сюда, и на следующий день тоже, но только на четвертый раз, две недели спустя, обещание кентавра наконец исполнилось.

Это случилось свежим осенним днем, когда ветер раскачивал ветки деревьев и гнал по чистому голубому небу пышные белые облака. В самой роще, однако, все было тихо и спокойно. Отдавая дань уважения тому, кто был похоронен под пирамидой, Элбрайн направился прямо в центр рощи, постоял там и уже собирался уходить, как вдруг…

Как вдруг услышал музыку.

Сначала он подумал, что это кентавр играет на своей волынке. Но нет. Мелодия была гораздо нежнее — тончайшая, еле заметная вибрация в земле и воздухе. Она не затихала и не усиливалась, просто лилась, лилась, сотканная, казалось, из стука копыт и свиста ветра… Из стука копыт? Элбрайн бросился туда, откуда доносилась мелодия.

Он выбежал из рощи и по другую сторону огромного, заросшего цветами и травой луга увидел силуэт крупного жеребца, скачущего в тени под деревьями.

Элбрайн затаил дыхание, когда жеребец выбежал в открытое поле — черный, как ночь, если не считать белых «носочков» на передних ногах и белых пятнышек над глазами. Было ясно, что жеребец каким-то образом чувствует его присутствие, хотя ветер дул в сторону юноши и они находились друг от друга на значительном расстоянии.

Жеребец забил копытом, встал на дыбы и негромко заржал. Пробежал немного вперед, словно демонстрируя свою силу, повернулся и скрылся в лесной чаще.

Элбрайн стоял, словно окаменев. Нет, сегодня удивительный жеребец больше не вернется, понял он, медленно побрел прочь и отыскал кентавра, занятого изготовлением своих дьявольских стрел.

— Рад видеть тебя, — Смотритель расплылся в улыбке. — Судя по всему, ты сейчас из рощи. — Элбрайн покраснел при мысли, что, по-видимому, все чувства отражаются у него на лице. — Я же говорил тебе. Это такое необыкновенное создание…

— Как зовут жеребца?

— Все по-разному, — ответил кентавр. — Но, не зная имени, к нему не подступишься.

— И откуда же я узнаю, как его зовут?

— Глупый мальчик. Тебе не нужно узнавать — ты уже знаешь.

И кентавр ушел, оставив юношу наедине со своими мыслями.

Элбрайн приходил в рощу и на следующий день, и день спустя, и так день за днем. В конце концов, примерно через неделю, он снова услышал или, скорее, почувствовал музыку.

Конь опять вышел на открытое пространство. Элбрайн, завороженный его красотой, не мог отвести взгляда от мощного крупа и широкой груди, от умной, выразительной морды и черных, все понимающих глаз.

Внезапно в сознании, словно само собой, всплыло слово; Элбрайн покачал головой, не понимая. Сделал шаг вперед, но конь уже уносился прочь.

Их третья встреча произошла через день. Жеребец выбежал из леса и остановился, глядя на Элбрайна.

То же самое слово снова прозвучало в голове юноши, но на этот раз он понял, что оно имеет самое непосредственное отношение к благородному коню.

— Дар! — окликнул он жеребца и смело вышел из рощи. К удивлению юноши, к его восторгу и одновременно ужасу, конь встал на дыбы и громко заржал, а потом опустился на все четыре ноги и ударил копытом по земле. — Дар, — повторял Элбрайн снова и снова, медленно приближаясь к нему.

И вот юноша стоял уже всего в пяти шагах от него.

— Дар, — уверенно произнес он, и конь снова заржал, вскинув голову.

Юноша подошел еще ближе, широко раскинув руки, чтобы показать, что он невооружен. С огромным уважением, очень нежно он положил руку на шею жеребца и погладил его.

Тот выглядел довольным, но вскоре отскочил и умчался прочь.

Так они встречались день за днем, постепенно привыкая друг к другу. Вскоре у Элбрайна возникло ощущение, что этот конь предназначен именно для него и что, скорее всего, его появлением он обязан эльфам.

— Это правда? — спросил он дядю Мазера как-то ночью. — Может быть, это подарок от Джуравиля? — Ответа он, как обычно, не получил, но, тоже как обычно, собственные слова навели его на новую мысль. — Нет, такого коня нельзя просто взять и подарить. Однако эльфы, несомненно, сыграли тут какую-то роль, иначе я вообще не встретил бы его, да и сам жеребец повел бы себя иначе… Пирамида, — прошептал он спустя некоторое время. — Все дело в ней.

И как он раньше этого не понял? Магия каменной пирамиды привела к нему коня… нет, сделала так, что они встретились — человек и конь. Теперь юноше больше чем когда-либо захотелось узнать, кто же был похоронен под этой пирамидой, кто обладал магией столь сильной, что даже после его смерти она оказалась способна в нужный момент призвать этого жеребца и наделить его таким умом. На следующий день он впервые скакал на спине жеребца, без седла, вцепившись руками в густую гриву. Ветер свистел у него в ушах, деревья, кусты, скалы — все летело мимо, мимо…

Как только он спешился, Дар повернулся и убежал. Элбрайн не пытался остановить его, понимая, что их отношения отличаются от тех, которые складываются между хозяином и его конем в обычных условиях; это была дружба, основанная на взаимном уважении и доверии.

Дар вернется, он знал, и позволит ему скакать на себе — но тогда, когда сам захочет этого.

Глядя вслед жеребцу, Элбрайн вскинул руку в салюте — в знак уважения и понимания того, что, хотя у каждого из них своя жизнь, отныне они неразлучны.

 

ГЛАВА 31

СНОВА ДОМА, СНОВА ДОМА!

На протяжении двух последующих недель доверие Эвелина к Джилл возросло настолько, что он начал открыто обучать ее обращению с камнями. Поначалу он использовал обычные методы — те же самые, которые применялись в Санта-Мир-Абель. Однако ему очень быстро стало ясно, что девушка далеко обогнала любого начинающего ученика и была потенциально почти так же сильна, как и он сам, когда магистр Джоджонах впервые показал ему опыт с выходом из тела. Эвелину не понадобилось много времени, чтобы разобраться в причинах этого феномена. Да, Джилл обладала природной силой, но далеко не в той степени, как он сам; просто она уже не была начинающей. Решающую роль сыграло слияние, к которому он вынужден был прибегнуть, когда его ранили. В результате она, не отдавая себе в этом отчета, усвоила то, на что у монахов уходят месяцы, если не годы. По мере того как углублялась их дружба и возрастало взаимное доверие, Эвелин пришел к выводу, что можно снова использовать гематит, на этот раз уже исключительно для обучения. Одновременно он гораздо лучше стал понимать свою молодую спутницу — и много узнал о ее мрачном прошлом.

— Дундалис… — это слово сорвалось с губ Джилл, словно перезвон церковных колоколов; перезвон, который мог быть и праздничным, неся в себе надежду и обещание вечной жизни, и траурным, возвещающим смерть. Девушка провела рукой по заметно отросшим густым волосам и с подозрением взглянула на Эвелина. — Ты знал, — монах лишь пожал плечами. — Тебе каким-то образом стала известна моя история. В Палмарисе… Ты разговаривал с Грейвисом!

— С Петтибвой, если быть точным.

— Как ты посмел?

— У меня не было выбора, — возразил Эвелин. — Мы ведь друзья.

Джилл пролепетала что-то бессвязное, пытаясь разобраться в случившемся. После Палмариса Эвелин повел ее на север, в глубь дикой, малонаселенной местности. У нее не возникало ни малейших признаков узнавания — до тех самых пор, пока они не пришли в деревушку под названием На-Краю-Земли и кто-то произнес слово «Дундалис».

Ее охватило желание наброситься на Эвелина с кулаками, но девушка не могла не признать правоты его последних слов. Он и в самом деле был ей другом, надежным и верным.

— Ты убегаешь от призраков, моя дорогая Джилл, — продолжал Эвелин. — Я вижу твою боль, чувствую ее, как свою собственную. Она проявляется в каждом твоем жесте, в каждой вымученной улыбке… Да, вымученной, я не оговорился, потому что, признайся, Джилл, разве ты хоть раз улыбалась от души? — В голубых глазах девушки заблестели слезы, она молча отвернулась. — Конечно, улыбалась, я не сомневаюсь в этом — но это было до того, как разразилась беда, до того, как тебя стали преследовать призраки.

— Зачем ты привел меня сюда?

— Потому что здесь этим призракам некуда будет спрятаться, — твердо сказал Эвелин. — Здесь, в этой новой деревне, построенной на месте той, которая когда-то была твоим домом, ты встретишься с ними лицом к лицу и загонишь их туда, где им самое место.

Он говорил так решительно, так убежденно, что Джилл не могла больше сердиться на него. Как истинный друг, он от всей души желал ей самого лучшего, он готов был сражаться — и даже умереть, да, умереть! — ради нее. И все же… Вдруг он ошибается, пусть даже из самых лучших побуждений? Он действовал, основываясь на своем понимании природы той боли, которая терзала ее. А вдруг, вырвавшись на свободу, эта боль убьет ее?

Ответов на мучительные вопросы у Джилл не было; только страх, только тревога. Она покинула таверну и направилась в комнату, которую они с Эвелином снимали. Она не знала, чем грозят ей воспоминания, которые может пробудить это давно забытое название, но хотела быть одна, когда встретится с ними лицом к лицу.

В его душе постоянно бушевала ярость. Он с такой силой хлопал дверью своей комнаты, что она едва не срывалась с петель, и даже сломал челюсть шлюхе, предложившей ему свои услуги. Палмарис обманул его ожидания — Карающий Брат только потерял здесь время, ни на шаг не приблизившись к своей жертве. И лишь по чистой случайности он столкнулся с двумя молодыми людьми, любителями выпить, одного из которых звали Коннор Билдеборох, а другого Греди Чиличанк.

Карающий Брат выслушал их рассказ — это обошлось ему всего лишь в стоимость нескольких кружек дешевого эля — и в особенности заинтересовался словами Греди. Тот мимоходом упомянул, что всего лишь месяц назад видел еще одного монаха церкви Абеля, разговаривающего с его матерью, Петтибвой.

— Просто удивительно, что это вы так разбегались, — бесцеремонно заметил он. — Обычно ваш брат редко вылезает из своей норы. Меня всегда интересовало, как вы развлекаетесь там, за стенами аббатства?

Судя по ухмылке Греди, у него на этот счет имелась своя, достаточно грязная, версия. Приятели расхохотались.

Карающий Брат с невероятным трудом заставил себя улыбнуться; он еще не успел узнать все, что его интересовало. В конце концов выяснилось, что второй монах церкви Абеля — Эвелин, как предположил Карающий Брат — отправился на север Вайлдерлендса, в местечко под названием Сорный Луг.

Осень уже заметно вступила в свои права, надвигалась суровая зима, и никаких идущих на север торговых караванов найти не удалось, но закаленного Карающего Брата это не отпугнуло. Он отправился в путь в одиночку, полный решимости как можно скорее добраться до места и сделать наконец свое дело.

Она вспомнила то далекое утро на заросшем деревьями склоне холма, когда в небесах сияла многоцветная радуга Гало. Она вспомнила музыку, разлитую в воздухе. И еще она вспомнила, что была там не одна.

— Мальчик… — прошептала она в пустоту своей комнаты.

Имя «Элбрайн» мелькнуло в дальнем уголке сознания, но вместе с ним нахлынуло ужасное чувство тоски и потери: та самая боль, которая заставляла ее сначала вырываться из объятий Коннора Билдебороха, а потом даже ткнуть пылающим углем ему в лицо.

Джилл глубоко вздохнула и постаралась прогнать воспоминания прочь. Она не спала всю ночь и тем не менее была готова поутру отправиться в путь, увести спотыкающегося — или даже падающего — Эвелина за руку из этой гостиницы, потащить его по дороге, ведущей в деревню под названием Дундалис.

Они прибыли туда уже поздно вечером, когда солнце клонилось к закату и от строений протянулись по земле длинные косые тени. Джилл не узнавала деревни, совсем не узнавала, и была очень удивлена этим фактом. Перед последним поворотом дороги сердце заколотилось часто-часто — от страха, что сейчас на нее обрушится поток воспоминаний. Но ничего подобного не случилось. Это был Дундалис, построенный на развалинах прежнего Дундалиса, но на первый взгляд он мало чем отличался от Сорного Луга, На-Краю-Земли и других приграничных деревень.

Эвелин вслед за Джилл послушно пересек всю деревню. На другом ее конце они увидели старую полуразрушенную изгородь. Когда-то здесь явно был загон, а за ним на север поднимался некрутой склон.

— Я видела Гало вон оттуда, — показала на склон Джилл. На лице Эвелина мелькнула мимолетная улыбка. Он живо вспомнил собственную встречу с Гало, далеко отсюда, на другом краю земли. — Значит, это было на самом деле, — прошептала Джилл. Было отрадно сознавать, что этот крошечный фрагмент прошлой жизни — не плод ее воображения, а нечто вполне реальное. — Мальчик…

— Ты была там не одна? — спросил Эвелин.

Джилл кивнула.

— С человеком, который был очень дорог мне, — ответила она.

Волнующий момент прошел; она оглянулась по сторонам и увидела забор старого загона.

— Я часто играла здесь. Мы залезали на ограду и бегали по ней на спор, кто дольше не упадет.

— Мы?

— Ну да, я и мои приятели.

Эвелин подумал, что все-таки не зря они отправились на север. Прямо сейчас, за последние несколько минут, Джилл вспомнила больше, чем за долгие годы.

— Банкер Кравер, — внезапно сказала она.

— Один из приятелей?

— Нет. Это был его загон. Загон Банкера Кравера.

На лице Эвелина расплылась широкая улыбка, которую он попытался скрыть, заметив выражение разочарования на лице девушки. Память возвращалась, но мучительно медленно, и теперь ее снедало нетерпение.

— Думаю, нам пора подумать о ночлеге, — сказал он. — Посреди деревни я заметил таверну.

Ему стало ясно, что на Джилл нахлынула новая волна воспоминаний, может быть, более мощная, чем все предыдущие, — когда они оказались у порога «Унылой Шейлы», большой таверны в самом центре Дундалиса. Девушка смотрела не на само строение, а на что-то под ним; возникшее на ее лице выражение любопытства сменилось страхом, а потом и неприкрытым ужасом.

Она задрожала и рванулась, чтобы убежать; Эвелин с трудом удержал ее.

— Ты узнаешь это место, — сказал он.

Джилл тяжело задышала; ее преследовал запах дыма, густого и черного. Возникло ощущение, будто она задыхается, зажатая в узком темном пространстве. Оттолкнув Эвелина, она неотрывно смотрела на каменный фундамент таверны.

— Я… пряталась… здесь… — ломким голосом произнесла она. — Все вокруг горело, и эти крики…

Она всхлипнула, пошатнулась и, наверно, упала бы, если бы Эвелин не поддержал ее.

Однако другой таверны в Дундалисе не было, а весь этот долгий путь Эвелин проделал отнюдь не ради того, чтобы позволить Джилл снова сбежать от ее ужасного прошлого. Он снял для них последнюю свободную комнату и постарался убедить жизнерадостного Белстера О’Комели в том, что между ним и его девушкой нет ничего романтического или, тем более, непристойного; что они просто добрые друзья и путешествуют вместе. Это был первый случай, когда он пустился в подобные объяснения, но… Скорее всего, здесь им придется задержаться, и он считал своим долгом оберегать репутацию Джилл. Ей и без того придется многое пережить в Дундалисе, ни к чему еще слышать за спиной перешептывания и намеки на распущенность городской молодежи.

Джилл мгновенно уснула, измученная неожиданно хлынувшим на нее потоком воспоминаний. Эвелин еще какое-то время посидел рядом, опасаясь, что ее начнут одолевать кошмары.

Но нет. Она спала крепко, настолько измученная, что ей, скорее всего, вообще ничего не снилось. Тогда он решил, что теперь можно кое-что сделать и для самого себя. Спустился по лестнице в общую комнату и уселся там, выпивая и беседуя с людьми, которых собралось довольно много, поскольку в связи с надвигающейся зимой сейчас была самая пора для трапперов. Эти сильные, решительные люди — в основном мужчины, хотя было среди них и несколько женщин — зарабатывали себе на жизнь с помощью оружия и собственной смекалки. Прошло совсем немного времени, и Эвелин уже затеял спор с одним из них, доказывая, что жители деревни с такой мрачной историей, как Дундалис, должны были больше озаботиться тем, как подготовиться к надвигающейся опасности.

Траппер с усмешкой возразил, что самая большая опасность в этой местности — оголодавший енот, и тогда Эвелин хорошенько вмазал ему.

Проснувшись, монах обнаружил, что, кроме него и Белстера О’Комели, в общей комнате никого нет, а один глаз у него заплыл.

— Ну что, хорошо я проучил ваших? — спросил он хозяина таверны.

Белстер рассмеялся. Люди в Дундалисе были крепкие, случавшиеся время от времени драки их не пугали. В каком-то смысле Эвелин — который дрался отлично, хотя вряд ли помнил подробности — сумел этой ночью завоевать их уважение, хотя многие склонялись к мысли, что он не в своем уме.

Белстер протянул ему счет.

— Они решили, что последняя выпивка за тобой, — заявил он.

— Хо, хо! Хо, хо, знай наших! — Эвелин ухмыльнулся и бросил ему несколько серебряных монет.

Когда он вернулся к себе в комнату, Джилл все еще спала, свернувшись калачиком под одеялом, словно маленькая потерявшаяся девочка. Эвелин опустился на колени рядом с постелью, погладил золотистые волосы девушки и поцеловал ее в щеку.

 

ГЛАВА 32

ТЬМА НАДВИГАЕТСЯ

Элкенбрук — так называлась деревня, отличающаяся от Дундалиса и Сорного Луга только тем, что она была расположена на западе Альпинадора, в более холодной местности, где преобладали хвойные деревья. Зима здесь начиналась в остенбрухе, восьмом месяце года, спустя несколько недель после осеннего равноденствия, и заканчивалась лишь в конце томанея, уступая дорогу короткой весне и еще более короткому лету. В Элкенбруке жили высокие, светлокожие, светлоглазые и светловолосые люди — внешне типичные альпинадорцы. И, как все представители этой расы, они отличались большим мужеством и не боялись никаких трудностей. В приграничье Альпинадора — хотя вообще-то практически все это королевство рассматривалось как приграничье! — даже дети умели обращаться с оружием, поскольку, в отличие от более цивилизованных южных королевств, здесь набеги гоблинов и горных великанов были обычным явлением. И Элкенбрук с успехом отражал их, ведь он был окружен оградой из восьмифутовых заостренных бревен, не то что деревни даже на севере Хонсе-Бира.

Учитывая все это, жители Элкенбрука с обычной серьезностью отнеслись к сообщению своих разведчиков о том, что поблизости замечены гоблины. Когда же тут и там стали попадаться и огромные следы горных великанов, старейшины деревни стоически пожали плечами и принялись точить свои длинные палаши и тяжелые топоры.

День уже клонился к вечеру, и бледное солнце коснулось западного края горизонта, когда жители Элкенбрука поняли, с каким врагом они столкнулись на этот раз и какая их ждет судьба. Обычно гоблины неслись, точно бешеная орда. Круша деревья и кустарники, они пытались прорваться в деревню, но напарывались на ограждения, охрану, и на этом, собственно говоря, все заканчивалось. Однако на этот раз дело обстояло совсем иначе. Мерзкие твари окружили деревню и взяли ее в плотное кольцо, ширина которого составляла не меньше десяти рядов. И через каждые двадцать шагов среди гоблинов стоял великан, облаченный в меховую одежду!

Жителям Элкенбрука в жизни не приходилось видеть такого огромного скопления гоблинов; и они даже не предполагали, что эти злобные, эгоистичные создания способны действовать так согласованно. Тем не менее вот они, здесь — бессчетные наконечники копий поблескивают в лучах закатного солнца, бессчетные щиты, украшенные гербами различных племен, тесно прижаты друг к другу.

Люди буквально утратили дар речи, не зная что и думать по поводу всего этого. Обычно гоблины, прежде чем начать атаку, отправляли в селение посланца с предложением сдаться или откупиться, заплатив дань. Как правило, в качестве ответа голову посланца надевали на кол и поднимали над деревенской стеной.

На этот раз, однако, многие в деревне подумали, что, может, имеет смысл обдумать предложение, переданное через посланца, — если оно вообще последует.

Гоблины неподвижно простояли несколько минут, а потом, точно по команде, раздались, образовав в своей массе проходы, по которым вперед двинулась их кавалерия верхом на косматых пони. Вообще-то людям случалось видеть гоблинов верхом, но крайне редко, а тут их было столько!

— Четыреста, не меньше, — прикинул кто-то.

И, если он не ошибся, одна только кавалерия гоблинов вдвое превышала число жителей деревни. Но еще больше людей поразило то, как отменно гоблины держали строй.

— Сразу видно, хорошо обученная армия, — пробормотал второй человек.

— И дисциплинированная, — с отчаянием в голосе произнес третий.

Его можно было понять; по мнению альпинадорцев, до сих пор единственное, что не давало гоблинам захватить все северные земли, была их неспособность объединиться. Друг с другом они сражались чаще, чем с людьми.

К воротам Элкенбрука подошли четыре создания: великан, почти втрое выше самого высокого человека, в одеянии из шкур белого медведя и с огромной дубинкой в руке; невероятно уродливый гоблин — все лицо в шрамах, одна рука ниже локтя отрублена; и еще две какие-то твари, размером с гоблина, но другого вида, с тонкими руками и такими же ногами, которые, казалось, с трудом удерживали плотное бочкообразное тело. Однако самым поразительным и пугающим в облике этих последних были их красные береты, ярко вспыхнувшие в лучах закатного солнца.

— «Красные шапки», — высказал кто-то предположение, и остальные закивали, хотя никто из жителей Элкенбрука до сих пор не видел знаменитых поври.

Ряды нападающих снова сомкнулись. Один из поври сделал знак великану, и тот, злобно ухмыляясь, поднял его высоко в воздух. Карлик сдернул свой берет и замахал им над головой.

Люди расценили это как сигнал к атаке и приготовились отражать ее; уже понимая, каким, скорее всего, будет исход сражения, они тем не менее были полны решимости уничтожить как можно больше мерзких тварей. Однако они не услышали ни стука копыт, ни боевого клича наступающих гоблинов. Вместо этого их ушей коснулись странные звуки — сначала скрип, а потом шипение и свист; это заработали боевые машины поври. Огромные камни, копья двадцати футов длиной и пылающие смоляные шары взмыли в воздух и обрушились на ошеломленных, оцепеневших людей, на окружающую деревню ограду и дома.

Когда грянул второй залп, на стене уже практически никого не осталось; одни пытались помочь раненым, другие сражались с огнем, третьи бросились к баррикадам. Большинство защитников не видели самого штурма — отлично организованного, кстати сказать, — а только слышали грохот и вой пламени, ощущали, как под ногами вздрагивает сама земля.

Когда из плотного кольца гоблинов в сторону деревни полетели копья, а вслед за ними сквозь проломы в стене ринулась внутрь и кавалерия, в деревне осталась всего горстка уцелевших защитников; но и эти несчастные вскоре разделили судьбу своих погибших товарищей.

Не успело солнце опуститься за горизонт, как с Элкенбруком было покончено. Генералы армий — великан Мейер Дек, гоблин Готра, поври Убба Банрок и Улг Тик’нарн — стояли в центре кровавого побоища, воздев руки и криками приветствуя своего вождя.

Далеко отсюда, на своем обсидиановом троне в Аиде, демон услышал их победные крики; это была первая атака его сторонников после того, как закончилось их обучение. Демон чувствовал вкус и запах крови, наслаждаясь бойней с не меньшим удовольствием, чем если бы сам участвовал в ней.

И это было лишь начало. Его армия продолжала расти, и одинокие деревни Альпинадора стали лишь пробой сил. Реальная схватка — и полноценный «обед» вместо сегодняшней легкой «закуски» — ждет его на юге, в Хонсе-Бире, самом процветающем и густонаселенном королевстве.

Его армии будут готовы к решительному броску, когда зима выпустит землю из своей ледяной хватки и горные перевалы очистятся от снега.

Да, к этому времени его армии будут окончательно готовы.

Джилл бесцельно бродила по склону холма к северу от Дундалиса. Первый снег уже выпал, легкий и нежный; было прохладно, над головой раскинулось бездонное голубое небо. В воздухе ощущалось нечто знакомое. Эта его свежесть… Ничего подобного не было ни в Палмарисе, ни в Пирет Талме, где казалось, что сырость и хмурое небо над головой будут всегда. Джилл знала, что уже дышала этим воздухом, таким свежим, таким чистым; в сознании замелькали образы ее прошлой жизни.

Она вспомнила, что ее детство протекало счастливо; ничто не давило на нее, она много бегала и играла. Еще у нее было много друзей, с которыми они то и дело затевали разные шалости. Жизнь казалась проще и яснее — труд, игры, честно заработанная еда; и веселье, идущее от души, а не ради приличия.

Однако огорчало то, что отдельные детали ускользали из памяти, в том числе и имена, хотя лица постепенно вспоминались. Она поднялась на гребень холма, где стояли две сросшиеся вместе сосны и откуда открывался вид на просторную долину, густо заросшую приземистыми соснами, на ветках которых уже начал скапливаться снег.

Джилл уселась в развилке сросшихся сосен, и тут образы прошлого с необыкновенной силой нахлынули на нее. Она словно воочию увидела цепочку охотников, мелькающих среди деревьев в долине. Они… Да, они по двое несли на плечах шесты, с которых свешивалась добыча; охота оказалась успешной. Джилл вспомнила радостное возбуждение, охватившее ее, когда она это увидела.

Потом вместе со своим другом она побежала вниз, в долину, и, выскочив из кустов, лицом к лицу столкнулась с охотниками. Своим внутренним взором она почти различала их лица, и среди них бы ее отец!

С одного шеста свешивался убитый олень, а с другого… что-то еще.

Джилл широко распахнула глаза и тяжело задышала. Она вспомнила! С другого шеста свешивалось безобразное мертвое тело…

— Гоблин… — прошептала она.

Именно с этим названием была связана последующая ужасная судьба Дундалиса, ее дома, семьи и друзей.

Руки у Джилл дрожали, дыхание вырывалось тяжело, со всхлипом…

— С тобой все в порядке, моя леди?

Она подскочила, круто развернулась и оказалась лицом к лицу с тем, кто задал этот вопрос: монах церкви Абеля, точно в такой же коричневой рясе, как у Эвелина, с откинутым на спину капюшоном, обнажающим гладко выбритую голову. Он был гораздо ниже Эвелина, но широк в плечах и, очевидно, очень силен.

— С тобой все в порядке?

Он спрашивал мягко, даже заботливо, но Джилл чувствовала, что это показное. Он пристально и как-то оценивающе рассматривал ее, обежав взглядом волосы, глаза, губы…

Карающему Брату не раз описывали женщину, путешествующую вместе с «безумным монахом». Сейчас, внимательно разглядев ее — полные губы, удивленные голубые глаза, густые золотистые волосы, — он не сомневался, кто перед ним.

— Тебе не следует гулять тут одной.

Джилл фыркнула и положила руку на эфес короткого меча.

— Я служила в королевской армии, — сказала она, — в Береговой Охране.

Незнакомец прищурился, в его глазах мелькнуло выражение узнавания, и Джилл подумала, что, наверно, не стоило рассказывать ему о себе такие подробности.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— А тебя как зовут?

Внезапно до нее дошла вся странность такого совпадения — вот и еще один монах церкви Абеля объявился в этой далекой северной деревушке. А что, если это не случайно? Что ни говори, Эвелин сбежал из аббатства; может, они разыскивают его? Что, если шумные выступления «безумного монаха» навели их на след?

— Мое имя не имеет значения ни для кого, за исключением одного человека, — ответил монах. — Того, который принадлежал к нашему ордену, а потом сбежал, обокрав аббатство. Да, — добавил он, поняв по лицу Джилл, что она догадывается, куда он гнет, — для брата Эвелина Десбриса. Для него я — Карающий Брат. Для твоего приятеля, девочка моя, я — воплощенный рок, посланный Церковью, чтобы вернуть то, что было у нее украдено. — Джилл вскочила и выхватила меч. — Собираешься напасть на посланца Церкви? На того, кто уполномочен ею свершить правосудие над преступным монахом?

— Я буду защищать Эвелина! — воскликнула Джилл. — Он не преступник.

Монах усмехнулся и вдруг внезапно низко пригнулся, прыгнул вперед и ногой попытался выбить у девушки меч.

Джилл ловко уклонилась и сделала шаг назад. Карающий Брат даже зауважал ее, с таким мастерством она избежала его удара. Чувствовалось, что она не новичок в искусстве борьбы и обладает прекрасно отточенными рефлексами.

— Ходят слухи, что ты и сама преступница, — насмешливо сказал он, приближаясь к ней. — Дезертир из Пирет Талме. — Джилл не дрогнула, не сводя с него пристального взгляда. — Может, Береговая Охрана заплатит за тебя щедрое вознаграждение.

С этими словами монах бросился вперед и попытался ударить Джилл ногой, развернулся, предпринял еще одну попытку и тут же третью. Увернувшись от всех, она сама перешла в наступление, но в последний момент остановилась, осознав, что так недолго и человека убить.

Ох, не тот это был случай, чтобы испытывать угрызения совести! Карающий Брат увернулся от меча Джилл и нанес ей сокрушительный удар кулаком. Она отшатнулась, но тут же получила еще один удар под ребра, который едва не вышиб из нее дух. Пошатываясь, девушка продолжала отступать, ожидая нового нападения и готовясь отразить его.

Когда в голове у нее прояснилось, она, к собственному удивлению, обнаружила, что монах не преследует ее. Он стоял довольно далеко, сунув руку в карман рясы и даже закрыв глаза.

И тут он снова напал на нее! Не физически, нет — на ее дух. Внезапно Джилл ощутила давление невероятно мощной воли и поняла, что еще немного — и она утратит контроль над своим телом!

Яростная боль прожгла ее от головы до пят — и тело монаха тоже, Джилл знала, хотя в этом было мало утешительного. Его наглое вторжение она ощущала как надвигающуюся на нее темную стену, пытающуюся выжать, выдавить ее из собственного тела. В первый момент она растерялась; мелькнула мысль, что с этим ей не справиться. Но потом девушка подумала, что здесь, на «своем поле», она еще, может быть, и устоит. Мысленно она визуализировала себя как источник яркого света, сияющее солнце — и темная стена начала понемногу отступать.

А потом она и вовсе исчезла, и Джилл, пошатываясь, открыла глаза.

Монах стоял прямо перед ней. Может, его ментальная атака была всего лишь хитростью, чтобы отвлечь ее внимание? Да, наверно, так оно и было, но, к сожалению, это дошло до нее чересчур поздно. Он был слишком близко, так близко, что у Джилл не осталось времени для маневра.

Карающий Брат нанес ей рубящий удар по горлу, один-единственный удар, но она обмякла и рухнула на снег. Монах не хотел убивать ее — пока. Может, она знает, где Эвелин припрятал свои сокровища; и, уж точно, она пригодится Карающему Брату в качестве заложницы. Преступник сам прибежит к нему, узнав, что она в его руках.

Да, он не хотел убивать ее сейчас, но знал, что, когда с Эвелином будет покончено, эту женщину тоже ждет гибель.

 

ГЛАВА 33

РАЗЯЩИЙ УДАР

Элбрайн сидел в задней части «Унылой Шейлы», в самом углу; так он чувствовал себя в большей безопасности. Не то чтобы на него в самом деле могли напасть — люди в Дундалисе не любили его, но никогда не проявляли открытой враждебности, — просто это уже въелось в кровь: всегда занимать позицию, наиболее защищенную.

Этой ночью таверна была полным-полна, и шум стоял неимоверный. Сегодня выпал первый снег; фактически, зима пришла, а вместе с ней и обычные для этого времени года сложности.

Вино лилось рекой, говорили возбужденно и главным образом о погоде. Правда, в том углу, где сидел толстый монах в коричневой рясе, завязался спор о том, насколько реальна угроза набега гоблинов.

— Такое ведь уже было здесь, — заявил брат Эвелин. — Всю деревню сравняли с землей, и только один человек уцелел. Или, может, вообще никто, — тут же спохватился он, надеясь, что никто не заметил его оговорки.

Если Джилл хочет сохранить свою тайну, значит, не ему ее выбалтывать.

— Но только после того, как охотники Дундалиса убили в лесу гоблина, — возразил Тол Юджаник, крупный мужчина, хотя это впечатление сглаживалось рядом с могучим Эвелином. — И это было чуть ли не десять лет назад. Гоблины больше не вернутся. С какой стати?

— Тем более что тут все время шатается вон тот молодчик, — добавил второй собеседник и засмеялся, движением подбородка указав в сторону молодого мужчины, одиноко сидящего за своим столиком.

Остальные трое тоже расхохотались, глядя в ту сторону.

— А кто это? — заинтересовался Эвелин.

— Тот, кому твои россказни наверняка придутся по душе, — ответил Тол и одним махом осушил целую кружку пива; губы и даже подбородок у него покрылись пеной.

— А разве не Элбрайн прикончил медведя, который тут разбойничал? — спросил Белстер О’Комели, делая вид, что ему срочно понадобилось протереть именно ту часть стойки, которая была ближе к их столику. — Того самого, который развалил твою хижину, Бургис Гозен!

Мужчина, к которому относились последние слова, сделал вид, что ничего не слышал.

— Кем это доказано? — фыркнул Тол, заметно разозлившись.

Он никогда не одобрял дружеских взаимоотношений между Белстером и этим странным Полуночником, не упуская случая громогласно заявить об этом.

Белстер вернулся на свое место за стойкой. На протяжении довольно долгого времени он не выставлял напоказ своих взаимоотношений с Элбрайном, зная, что это может плохо повлиять на его репутацию. Позже, однако, он начал вести себя по-другому. Не так давно даже заказал местному умельцу кожаное седло и не скрывал, что сделал это для Полуночника, в качестве платы за кое-какую оказанную ему услугу.

— Медведь был болен и, наверно, сам издох, — сердито продолжал Тол. — Уверен, что наш лорд-защитник его и в глаза не видел.

В ответ послышались смешки, приятели Тола дружно закивали головами. Понимая, что ему не переубедить этих грубиянов, Белстер продолжал молча заниматься своим делом. Любое упоминание о случае с медведем выводило из себя Тола, который хвастался, что сам до него доберется — рассчитывая получить за это вознаграждение, разумеется.

Брат Эвелин не принимал участия в общем веселье, с интересом разглядывая человека, сидящего в дальнем углу, которого Тол с иронией назвал «наш лорд-защитник». Может, он из тех немногих, кому доступно понимание происходящего в мире?

— Думаю, вы все должны быть ему благодарны, — рассеянно пробормотал монах; просто подумал вслух, не обращаясь ни к кому конкретно.

Тол пальцем ткнул его в грудь.

— Мы не нуждаемся ни в какой защите! — искаженное от злости лицо придвинулось вплотную к монаху.

Что это с ним, удивился Эвелин? Оглянувшись через плечо, он увидел, как Белстер с видом покорности судьбе покачивает головой.

Эвелин достал из-под рясы маленькую фляжку.

— Напиток мужества, — шепнул он Бургису Гозену, подмигнул ему и присосался к фляжке.

Удовлетворенно вздохнул, вытер губы, убрал фляжку на место и смело взглянул в лицо Толу. Тот взревел и бросился на него, словно только и дожидался этого момента. Эвелин, похоже, чувствовал, к чему дело клонится.

— Хо, хо, знай наших! — завопил он и одним движением руки свалил здоровяка на пол.

Приятели Тола тут же накинулись на монаха, но тоже отлетели прочь. Спустя несколько мгновений драка была уже в полном разгаре.

Белстер за стойкой снова покачал головой и громко вздохнул, задавшись вопросом, сколько времени ему понадобится, чтобы привести таверну в порядок.

Карающий Брат уже на подходе к «Унылой Шейле» услышал шум драки и злобно усмехнулся; значит, брат Эвелин внутри. Монах сменил свою рясу, которая могла его выдать, на обычную для местных жителей одежду. Интересно, подумал он, узнает ли его в таком виде старый друг Эвелин? Эта мысль заставила его поглубже надвинуть капюшон плаща.

Лучше застать его врасплох.

Элбрайн уже стоял и с любопытством наблюдал за всем происходящим. Он ничего не имел против того, чтобы Тола Юджаника и его приятелей слегка поколотили, важно только, чтобы монах не слишком перегнул палку.

Между тем Тол с трудом, но встал на ноги и снова с ревом бросился на своего противника. Монах в последний момент отступил в сторону, сделал Толу подножку, ухватил его за руку и швырнул через весь зал.

— Хо, хо, знай наших!

Элбрайн стоял, раздумывая, в самом ли деле жителям деревни угрожает опасность и стоит ли ему вмешиваться. На всякий случай, однако, он держал освобожденное от тетивы Крыло Сокола наготове. Впрочем, если ему и придется вмешаться, решил он, то по прямо противоположной причине — ради того, чтобы не допустить смертоубийства, когда монаха одолеют.

Если монаха одолеют, мысленно поправил он себя спустя некоторое время. Удивительно, но этот толстый человек двигался с грацией и точностью хорошо обученного воина. Он увертывался, наносил мощные удары кулаками и коленями — и хохотал, все время хохотал. Кто-то разбил о его спину кресло — Белстер застонал, увидев это, — но монах лишь рассмеялся еще громче и завопил:

— Хо, хо, знай наших!

Элбрайн расслабился и теперь стоял, опираясь на лук. Один из охваченных энтузиазмом дерущихся решил, что сейчас под шумок можно свести счеты с этим странным Полуночником, вызывающим у всех раздражение, и бросился на него с кулаками.

Взмахнув Крылом Сокола, Элбрайн отбил удар. Нападающий застонал и схватился за руку. Элбрайн жестко упер лук ему в грудь и с силой толкнул, свалив на пол. И продолжил свои наблюдения, полагая, что «безумный монах» вот-вот выдохнется. Стоит ему сделать одну-единственную ошибку — и вся свора накинется на него.

Тогда-то и придет время вмешаться.

Улыбка тронула губы Элбрайна — неугомонный Тол Юджаник снова поднялся, снова бросился на монаха и снова отлетел прочь. Однако улыбка Элбрайна тут же увяла, сменившись выражением настороженного любопытства при виде человека, только что вошедшего в зал и теперь пересекающего его, лавируя между дерущимися. Один из них только сделал движение, собираясь врезать ему, — и тут же последовала серия молниеносных, точно выверенных ударов, последний из которых уложил нападающего на пол.

Но даже и без этой маленькой демонстрации приемов рукопашного боя Элбрайн сразу понял, что перед ним не обычный житель здешних мест. Он двигался сквозь толпу с грацией воина и целеустремленностью убийцы — и, точно убийца, скрывал лицо под капюшоном и высоко повязанным шарфом.

Не составляло труда догадаться, на кого он нацелился.

Каких врагов умудрился нажить себе «безумный монах»? Элбрайн тоже начал пробираться сквозь толпу с таким расчетом, чтобы по пути перехватить незнакомца.

Смертельный удар был нацелен Эвелину прямо в горло, но тот, расправляясь с двумя другими дерущимися, даже не заметил этого. Удар незнакомца отбил лук Элбрайна. Но незнакомец, видимо, решил, что это случайная помеха, вполне объяснимая, когда все вокруг лупят друг друга, и тут же снова бросился в атаку.

На этот раз лук хлестанул неизвестного человека по руке.

И только сейчас Карающий Брат обратил свой взор на Элбрайна, круто развернувшись в его сторону. Несомненно, он тут же понял, что на помощь Эвелину пришел тоже не совсем обычный местный житель. В этот момент какой-то человек попытался прыгнуть ему на спину, но Карающий Брат локтем ударил его в грудь, потом в шею и в лицо, и тот рухнул на пол. Вокруг незнакомца сразу же образовалось пустое пространство — никто больше не желал испытать на себе силу его ударов; и никто, кроме, разве что, Тола, все еще валявшегося на полу, даже не помышлял сражаться с Элбрайном. Таким образом, они с Карающим Братом остались предоставлены самим себе — островок спокойствия посреди моря бушующих страстей.

Монах ринулся вперед и сделал обманный выпад, в то время как на самом деле ногой целился в колено Элбрайна. Юноша, казалось, поддался на эту уловку и высоко поднял лук, чтобы блокировать ложный выпад. И тем не менее его противник не достиг своей цели; Элбрайн молниеносно развернулся, и нога, которой предназначался удар, оказалась вне пределов досягаемости.

Карающий Брат тут же попытался нанести ему удар в спину, воспользовавшись тем, что Элбрайн еще не завершил круг. Юноша, однако, остановился в середине движения, резко повернулся обратно, мощным ударом лука отбросил противника назад и обрушил на него целый шквал ударов — колющих и хлещущих из стороны в сторону.

Отбиваясь от них, Карающий Брат замахал руками так энергично, что они слились в неясное пятно. Он пытался найти хоть крошечную брешь, через которую можно было бы прорваться и напасть на юношу. Однако из этого ничего не получилось — удары следовали один за другим с молниеносной быстротой.

Тем не менее монах отражал их, поэтому спустя некоторое время Элбрайн сменил тактику. Выставив лук горизонтально перед собой, он не давал противнику приблизиться, и теперь тот кидался на него, как будто задавшись целью сломать лук пополам.

В какой-то момент Элбрайн притянул лук к груди — монах тоже вслед за ним нырнул вперед, — слегка повернул его, неожиданно с силой распрямил руки и нанес незнакомцу мощный удар под подбородок, заставивший его развернуться. Однако монах успел выкинуть вперед руку и в свою очередь ударил юношу.

На мгновение оба замерли, приходя в себя, — Элбрайн восстанавливал дыхание, монах пытался вновь обрести ориентацию. А вокруг них продолжала бушевать схватка — мелькали кулаки, по всему залу летали кресла.

— Хо, хо, знай наших! — ревел Эвелин, явно получая удовольствие от всего происходящего.

Не столько услышав, сколько почувствовав движение за спиной, Элбрайн развернулся и луком наотмашь ударил по лицу подбирающегося к нему Тола Юджаника. Тот зашатался, получил еще один удар кулаком под подбородок и в очередной раз рухнул на пол. Мгновенно развернувшись обратно, Элбрайн нашел взглядом незнакомца, этого опытного воина, этого убийцу.

Пока юноша разделывался с Толом, монах отскочил в сторону, достал из пояса маленькую булавку и солнечный камень и теперь держал их в руке, плотно прижав друг к другу. Солнечный камень обладал способностью защищать не только от магии, но и от различных ядов.

Как монах и предполагал, Элбрайн вернулся к Эвелину. Карающий Брат медленно приближался, стараясь укрываться за дерущимися. Элбрайн был уже наготове. В последний момент, однако, незнакомец бросился не на него, а на Эвелина, который стоял, обеими руками раскручивая над головой беднягу Бургиса Гозена.

Элбрайн молниеносно рванулся вперед, чтобы помешать убийце, обратив внимание на проблеск серебра в его руке: явно какое-то оружие. Схватил незнакомца за запястье, но тот нанес ему удар свободной рукой, настолько сильный, что Элбрайн пошатнулся и упал на одно колено, выпустив запястье незнакомца и каждое мгновение ожидая нового удара.

Его, однако, не последовало. Элбрайн на мгновенье отвлекся, совершенно непроизвольно — как раз в этот момент Бургис Гозен наконец пролетел над головами дерущихся, — а потом уж незнакомец исчез, точно сквозь пол провалился.

Только теперь Элбрайн заметил, что та рука, которой он схватил противника, в крови — по запястью протянулась тонкая красная полоска. Пустяковая рана, но ее почему-то жгло как огнем. Юноша решил не обращать на нее внимания и снова протиснулся к Эвелину.

Тот подумал, что это нападение, и замахал кулаками. Элбрайн, однако, не собирался впустую тратить время.

— Я не враг! — заявил он.

Эвелин или не расслышал, или не понял. С криком «Хо, хо, знай наших!» он бросился на юношу. Тот опустился на одно колено, луком подцепил монаха за ногу, и Эвелин грохнулся на пол.

Элбрайн мгновенно навалился на него, не столько опасаясь новых ударов, сколько защищая от разъяренной толпы.

— Я не враг! — повторил он, схватил монаха за руку, помог ему подняться и потащил из таверны.

Схватка за их спинами продолжалась. Эвелин был всего лишь предлогом для того, чтобы она началась; на самом деле жители деревни и зашедшие на огонек трапперы просто «выпускали пар».

Эвелин упирался и протестовал, но Элбрайн не слушал его, продолжая тащить прочь и шаря взглядом по сторонам в опасении, что в любой момент может появиться убийца. В конце концов они остановились у задней стены какого-то дома.

— Ну что, хочешь получить урок лично? — в запале спросил Эвелин, явно рассчитывая на то, что сейчас они продолжат схватку один на один.

Однако все эти мысли тут же выскочили у него из головы, стоило ему бросить один-единственный взгляд на лицо Элбрайна. По лицу юноши стекал пот, дыхание было хриплое, тяжелое. Словно объясняя причину своего состояния, он протянул монаху раненую руку.

Эвелин схватил ее и поднял вверх, чтобы на рану падал лунный свет. С виду она казалась несерьезной — крошечный порез, слишком маленький, чтобы его можно было нанести, к примеру, кинжалом. Монах забеспокоился. Если столь незначительная рана причиняет столь сильную боль, это может означать одно…

Эвелин полез в карман за гематитом. Судя по всему, это яд, и чем дольше он будет оставаться в крови юноши, тем глубже должно быть спасительное слияние их духов и тяжелее страдания, которые испытают они оба.

Едва начав, Эвелин понял, что дело обстоит не совсем так, как он предполагал. Молодой человек был отравлен, без сомнения, но не в обычном смысле этого слова, не с помощью какой-то субстанции, приготовленной на основе трав или животного яда. Остро чувствовалось, что у этого яда магическая основа. С другой стороны, с такой отравой Эвелину удалось справиться легче. Очень скоро дыхание юноши восстановилось, жгучая боль исчезла.

— Значит, не враг? — спросил Эвелин, поняв, что с Элбрайном все в порядке.

— Не враг, — ответил тот. — Однако не удивляйся, друг мой, если ты наживешь себе врагов, с подобными разговорами и…

— Ты же понимаешь, я не просто так, — перебил его Эвелин. — Я хочу, чтобы они были готовы… — он беспомощно пожал плечами. — Ладно. Не волнуйся, рана больше не будет беспокоить тебя.

С этими словами он зашагал обратно к таверне, где звуки сражения стали понемногу стихать. Провожая его взглядом, Элбрайн успокоился хотя бы на том, что монах не вернулся в общий зал, а вошел в таверну через задний ход; судя по всему, направился к себе в комнату. Однако юноша понимал, что на этом неприятности монаха явно не закончились; тот человек с отравленной иглой был кем угодно, только не разбуянившимся драчуном. Это, конечно, личное дело монаха, и вряд ли Элбрайн имел право вмешиваться, но его почему-то не покидало ощущение, что они еще встретятся. И не только друг с другом, но, скорее всего, и с неизвестным убийцей тоже.

 

ГЛАВА 34

СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Вернувшись к себе в комнату и не обнаружив там Джилл, брат Эвелин поначалу не слишком обеспокоился. Она говорила, что хочет побродить по северному склону за деревней; к тому же он не сомневался, что девушка в состоянии позаботиться о себе. Если быть честным, во время их путешествия не столько он защищал ее, сколько она приглядывала за ним.

Утомленный дракой и исцелением отравленного ядом незнакомого молодого человека, с тяжелой после обильной выпивки головой, Эвелин рухнул на постель и вскоре уже громко храпел.

Проснувшись поздно на следующее утро, он обнаружил, что в комнате по-прежнему никого нет. И снова это не взволновало его. Скорее всего, рассудил он, Джилл пришла, когда он спал, и сейчас, наверно, уже встала и завтракает в общей комнате.

— Или обедает, — пробормотал монах со смешком, внутренне осуждая себя за то, что так заспался. — Хо, хо, знай наших!

Однако и в общей комнате Джилл не оказалось. Более того, по словам Белстера О’Комели, он со вчерашнего дня не видел ее.

— Может, она нашла себе компанию получше, — пробормотал хозяин таверны.

Яростно работая веником, он уничтожал следы вчерашней потасовки.

— Лучше бы ей и в самом деле держаться подальше от такого идиота, как я, — ответил монах, морщась при каждом слове, поскольку голова у него жутко болела с похмелья.

Он уже давно и с огорчением выяснил, что, несмотря на всю его мощь, с этим злом гематиту не справиться.

Эвелин слегка перекусил, выскочил за дверь, и его тут же вывернуло наизнанку. После этого он почувствовал себя лучше. День был прохладный и серый, с неба сеялся легкий снег.

— Ох, где ты, моя девочка? — пробормотал он.

Отсутствие Джилл огорчало, но все еще не пугало его. Оставалось одно — ждать; он вернулся к себе в комнату и снова улегся в постель.

И проснулся лишь наутро следующего дня. Джилл по-прежнему нигде не появлялась. Вот теперь его охватил все нарастающий страх; никогда еще она не исчезала так надолго, не предупредив или не найдя способа передать весточку. А ведь где-то поблизости ходит убийца, и не какой-нибудь, а владеющий магией, вспомнил Эвелин — и заволновался по-настоящему. Может быть, происшествие с отравленным во время драки юношей вовсе не было случайностью. Может быть, аббатство вышло на след его, Эвелина. Неужели им удалось найти его тут, в этом всеми забытом уголке Хонсе-Бира? И неужели теперь Джилл расплачивается за его преступления?

Белстер тоже не смог сказать ему о Джилл ничего утешительного. Тогда Эвелин спросил, как ему найти того человека, который во время драки увел его из гостиницы.

— Защитника? — с оттенком подозрительности спросил Белстер; судя по тону, этот вопрос удивил его.

— Ну да, если так его зовут.

— Зови его Элбрайном, — пояснил Белстер. — В разговоре со мной, по крайней мере, хотя остальные знают его под другим именем. И он из тех, кого называют Защитниками, не сомневайся. Одни говорят, что их обучают этому эльфы, — добавил он, заметив недоуменный взгляд Эвелина. — Другие думают, что эти люди просто не находят себе места в обычной жизни. Дескать, они не такие, как все, и даже лучше остальных. Бродят повсюду, защищают землю и всех, кто живет на ней… Хотя на самом деле, конечно, никто не нуждается в их защите.

— Конечно, — из чистой вежливости повторил Эвелин, хотя с каждым словом Белстера неизвестный молодой человек нравился ему все больше и больше. — Так где я могу найти его?

Хозяин гостиницы пожал плечами.

— Да где угодно. Он ходит по лесам отсюда до деревни На-Краю-Земли.

Лицо Эвелина вытянулось от огорчения.

— А того, второго незнакомца, ты не заметил? Который так хорошо дрался?

Белстер состроил гримасу.

— Разве всех упомнишь? Через Дундалис в этом сезоне много незнакомцев проходило. И поверь мне, все они хорошо дерутся.

— Невысокий такой, быстрый человек, — Эвелин изо всех сил напрягал память, пытаясь восстановить события той ночи. — Он еще с яростью набросился на Элбрайна.

— А, да, — на этот раз Белстер кивнул. — Он и прошлой ночью был здесь, но не дрался.

Эвелин выругал себя за то, что проспал все на свете, а ведь очень может быть, что ключ к разгадке исчезновения Джилл находится прямо тут же, этажом ниже.

— Пожалуйста, помоги мне, — попросил он хозяина гостиницы. — Подскажи самое вероятное направление, в котором можно найти Элбрайна.

И снова Белстер сначала пожал плечами, но потом вспомнил, что всякий раз Элбрайн приходил в Дундалис с севера.

— Там есть тропинка, — посоветовал он. — Вверх по склону, через долину и дальше.

Эвелин поблагодарил Белстера. Может, ему и впрямь удастся найти там Элбрайна? Да и Джилл, его дорогая девочка, хотела побродить именно по этому, северному, склону. Может, она оставила какие-то следы?

Он наскоро перекусил и вскоре уже, пыхтя и отдуваясь, карабкался вверх по склону. Оказавшись наверху, он взглянул вниз, на застывшие в неподвижности сосны и белый мох под ними, и начал спускаться в долину.

Никаких следов Джилл он не нашел — об этом позаботился Карающий Брат — и всего на расстоянии тридцати футов прошел мимо входа в пещеру, которая стала для нее тюрьмой.

Все было не так уж скверно… до тех пор, пока прошлой ночью не вернулся Карающий Брат, в заметно скверном настроении и с синяками. Увидев, что она почти освободилась от пут, он сильно избил ее и связал так крепко, что сейчас ее руки и ноги почти совсем онемели.

Он стал расспрашивать ее о каком-то незнакомце со странным посохом, появившемся в гостинице, и, когда она не смогла ничего ответить ему — просто не знала, — он снова избил девушку, и теперь один глаз у нее распух и не открывался.

Весь следующий день Карающий Брат провел с ней, в основном обсуждая сам с собой, как сообщить Эвелину, что он захватил ее. Потом убийца ушел; Джилл понимала, что у него пока еще нет четкого плана действий. Настало утро, потом день, но Карающий Брат так и не вернулся.

Джилл надеялась, что Эвелин убил его. И еще она от всей души надеялась, что перед этим он заставил убийцу рассказать, где тот спрятал ее; иначе как она выберется отсюда?

Большая часть жизни Эвелина прошла в густонаселенной местности центрального региона Хонсе-Бира. Потом он путешествовал в основном по хорошо проложенным дорогам, с бросающимися в глаза межевыми знаками и четко написанными названиями населенных пунктов. Поэтому поначалу он наивно полагал, что найдет Элбрайна без труда. Однако в долине его начали одолевать сомнения. Здесь поле обзора было очень невелико, межевые знаки зачастую терялись во мху и траве; до Эвелина начало доходить, какая нелегкая ему предстоит задача. От Юманефа до Санта-Мир-Абель было триста миль, от Дундалиса до На-Краю-Земли — всего двадцать, но дорога… или, точнее говоря, извивающаяся тропа, местами вообще пропадающая… Да, пожалуй, легче было бы найти Элбрайна на пространстве между родной деревней Эвелина и аббатством.

Он бродил кругами, не сообразив сориентироваться по солнцу и надеясь найти хоть какой-то след… Пустое. Элбрайн, если его и впрямь обучали эльфы, умел не оставлять за собой никаких следов. С каждым часом Эвелина все сильнее охватывало разочарование. Ведь он даже не был уверен в том, что Элбрайн действительно ушел в эту сторону.

В конце концов, где-то уже в середине дня, он почувствовал, что готов отказаться от своего намерения. Он вернется в Дундалис — а вдруг Джилл уже там, дожидается его? — и пойдет по другой дороге, получше обустроенной, через Сорный Луг. В этом лесу, ясное дело, ему Элбрайна не найти.

Ясное дело, Эвелин здесь был чужаком, да и вообще не умел ориентироваться в лесу; зато Элбрайну найти его не составило труда.

Эвелин уже вернулся к подножью холма, когда до его ушей донесся стук копыт. Он спрятался за куст, но тут же понял, что это вряд ли спасет его, и полез за своими магическими камнями.

Спустя мгновение напряжение прошло: он увидел, как мимо проскакал мощный черный жеребец.

— Просто конь, — пробормотал он.

— Но хорош, правда? — раздался голос откуда-то справа и сверху. — Ты согласен?

Эвелин замер, не в силах даже проглотить ком в горле. Медленно повернулся и увидел юношу, сидящего на корточках на склоне холма, всего в нескольких футах у него за спиной.

— К-к-ак ты… — от неожиданности Эвелин даже начал заикаться. — Я имею в виду, ты все время был здесь?

Элбрайн с улыбкой покачал головой.

Монах обернулся и увидел, что конь стоит в стороне и бьет копытом; и глаза у него были слишком умные для простого жеребца.

— Его зовут Дар, — сказал Элбрайн.

— Я плохо разбираюсь в конях, но в этом, похоже, есть что-то необычное.

Элбрайн издал легкий щелкающий звук, Дар поднял уши, заржал, еще раз ударил копытом по земле и исчез в лесной чаще.

— Тебе будет нелегко снова поймать его, — выпалил Эвелин, пытаясь скрыть неловкость. Элбрайн, прищурившись, молча смотрел на него, и глуповатая усмешка исчезла с лица Эвелина. — Ну да. Ты хотел бы знать, что я здесь делаю. Конечно, конечно. — Элбрайн продолжал сидеть в той же позе — руки на согнутых коленях, пальцы сомкнуты, — не сводя с монаха пристального взгляда. — Ну… Я искал тебя, да, да. — Элбрайн еле заметно кивнул, подбадривая Эвелина. — В общем, все дело в этой драке, конечно, или, точнее говоря, в том человеке, который хотел отравить меня, но отравил тебя.

Элбрайн кивнул; его не очень удивило появление Эвелина. Он еще во время драки заподозрил, что целью убийцы был «безумный монах». И, судя по всему, незнакомец пока не преуспел в ее достижении. А раз так, вполне резонно, что Эвелину понадобилась помощь.

— Он снова напал на тебя? — спросил юноша.

— Нет… нет… Ну, да, да, в каком-то смысле. Или может быть. Я не уверен.

Элбрайн тяжело вздохнул.

— На самом деле, речь идет о моей спутнице, — нервно продолжал монах. — Прекрасная молодая женщина и отличный боец. Она исчезла, нигде ее нет, и я боюсь…

— И правильно боишься, — ответил Элбрайн. — Этот человек не обычный скандалист.

— Магический яд.

— И еще то, как он двигался. Это воин, истинный воин, которого долгое время обучали искусству рукопашного боя. — Эвелин истово закивал. Слова Элбрайна лишь усилили его опасения, что это человек, которого церковь Абеля послала найти его. — Расскажи мне о нем все, что тебе известно.

— Но я не знаю ничего, — раздраженно ответил Эвелин.

— Тогда расскажи обо всех своих подозрениях, — настаивал Элбрайн. — Если он захватил твою подругу, тебе и впрямь понадобится моя помощь. И я могу оказать ее, но только если ты будешь откровенен со мной.

Эвелин обрадованно кивнул. Элбрайн поднялся и пошел по тропе, монах следом за ним.

— Я даже не знаю, как тебя зовут, — заметил он, хотя помнил, как Белстер назвал юношу.

— Я — Эл… — машинально начал было Элбрайн, но осекся и пристально посмотрел на монаха — первого человека, который сам обратился к нему за помощью. — Я — Полуночник.

Эвелин удивленно вскинул бровь, но никаких вопросов задавать не стал. Раз этот человек хочет, чтобы его называли таким странным прозвищем, он имеет на это право. По дороге в Дундалис монах рассказал о своих подозрениях относительно того, что церковь Абеля может преследовать его. И услышал естественный вопрос — почему Санта-Мир-Абель хочет найти его? У Эвелина не было ни времени, ни желания пускаться во все подробности событий, которые заставили его покинуть аббатство. В конце концов, он совершил убийство и кражу; как к этому отнесется Элбрайн? Тот, однако, не стал вдаваться в детали, удовлетворившись самым общим ответом. Так или иначе, на данный момент важнее всего было исчезновение женщины, которую, скорее всего, захватил человек, и без объяснений монаха показавшийся Элбрайну опасным.

Поиски начались сразу же. Элбрайн пытался отыскать хоть какой-то след молодой женщины, а Эвелин расспрашивал Белстера и его клиентов, не видел ли кто-нибудь из них незнакомца сегодня.

Уже в сумерках, вернувшись в свою комнату, Эвелин обнаружил пришпиленную к постели записку. Очень короткую, но подтверждающую его худшие опасения. Если Эвелин хочет спасти свою подругу, он должен в одиночку отправиться на холм над долиной и ждать в указанном месте.

Он показал записку Элбрайну в общей комнате «Унылой Шейлы», где они сидели, не обращая внимания на насмешливые замечания в свой адрес.

— Ну так пошли, — тут же заявил Элбрайн.

— И ты со мной? — спросил монах. Юноша кивнул. — Но там сказано, что я должен быть один.

— Для нашего врага ты и будешь один, — успокоил его Элбрайн.

Эвелин вспомнил, как он блуждал по лесу, а юноша, оказывается, сидел у него за спиной, на расстоянии всего нескольких футов, — и поверил ему.

Они вышли из гостиницы.

Весь день монах таскал с собой сумку с камнями, но сейчас, по какому-то наитию, прихватил с собой лишь графит, гематит и малахит, а остальные спрятал в потайное место у корней дерева. Если он возьмет с собой всё и таинственному незнакомцу удастся завладеть камнями, у Эвелина не будет возможности торговаться, спасая себя и, главное, его дорогую Джилл!

Эвелин остановился в указанном месте — в футах двадцати ниже гребня холма, на почти голом пятачке, где росла лишь одинокая раскидистая сосна. Долго ждать ему не пришлось.

— Вижу, ты решил последовать моим указаниям, — прозвучал из темноты голос, который Эвелин не мог не узнать. — Отлично.

Квинтал! Это Квинтал, без сомнения! Возникло ощущение, будто сейчас под Эвелином разверзнется земля и поглотит его — и он почти хотел этого. Орден преследует его, и в мире нет такого потаенного уголка и такой густой тени, где бы он мог укрыться.

— А я было подумал, что у вора и убийцы не достанет чести прийти, чтобы вызволить свою подругу, — продолжал голос. Нервничая, Эвелин оглянулся по сторонам, недоумевая, где Элбрайн. Слышал ли он эти слова? И что теперь думает о человеке, которому собирается помочь? — Она у меня. Пошли.

Напоминание о Джилл подогрело мужество Эвелина. Может, церковь Абеля и расправится с ним, но они не должны причинить вреда Джилл. Сжимая пальцами графит, он двинулся в направлении голоса и вскоре увидел темный провал пещеры и смутно различимую человеческую фигуру внутри. Когда Эвелин вошел, она отступила в глубину и исчезла, будто растаяла. На первый взгляд пещера состояла из одного помещения — хотя, скорее всего, это было не так — по размерам больше, чем его комната в «Унылой Шейле».

Стоя в дальнем конце тускло освещенной пещеры, Квинтал с помощью кремня и огнива разжигал укрепленный на стене факел. Как только свет вспыхнул и упал на лицо человека, которого Эвелин знал на протяжении стольких лет, с которым вместе проделал долгое путешествие на Пиманиникуит и обратно, сердце беглого монаха сжалось. Воспоминания нахлынули на него — о том славном времени, когда он имел дом, товарищей и, главное, веру; когда занимался с магистром Джоджонахом, изучая камни, составляя карты, постигая таинства магии.

Но тут же пришли и другие воспоминания: гибель Таграйна, мальчика, имевшего глупость поплыть к острову Пиманиникуит, экипажа «Бегущего», Дансалли и Сигертона.

— Квинтал… — пробормотал Эвелин.

— Больше не Квинтал, — ответил монах.

— Что тебе нужно?

У Эвелина мелькнула шальная мысль, что Квинтал тоже сбежал из аббатства.

— Я — Карающий Брат, — резко ответил тот. — Меня послали вернуть украденное, — Квинтал усмехнулся. — Я едва узнал тебя, толстяк. Ты всегда пренебрегал физическими упражнениями.

Что правда, то правда. Эвелин приобрел массу дурных привычек — пил слишком много, ел слишком много; а что касается физических упражнений, то к числу их можно было отнести лишь драки, которые он время от времени затевал.

— Неужели ты надеялся, что все сойдет тебе с рук? — продолжал Карающий Брат. — Что можно убить магистра Санта-Мир-Абель, украсть целое сокровище, а потом свободно разгуливать до конца своих дней?

— Но ведь произошло многое такое…

— Ничего больше не произошло! — рявкнул Квинтал. — Ничего, кроме твоего падения, мой бывший брат. Тебя ждет преисподняя. Мне поручено забрать у тебя камни…

— И мою жизнь, — добавил Эвелин.

— И твою жизнь, — холодно согласился Карающий Брат. — Ты подписал себе смертный приговор, сбросив со стены магистра Сигертона.

— Я подписал себе смертный приговор, отказавшись принять то, во что превратился Орден!

— Молчать! — приказал Карающий Брат. — Ты обречен, и никакие объяснения этого не изменят. Если вернешь камни и примешь свою судьбу без сопротивления, я отпущу женщину. Даю слово.

Эвелин усмехнулся.

— Твое слово стоит не больше, чем слово господ, которым ты служишь. Помнишь, как вы усыпили бдительность моряков, подсунув им иллюзию золота, а затем уничтожили корабль?

Выражение лица Квинтала — человека, устремленного к единой цели и на этом пути не знающего ни колебаний, ни сомнений — подсказало Эвелину, что все эти рассуждения и впрямь не имеют никакого смысла. У него оставалось два выхода: поверить Квинталу или сражаться.

Нет, он не мог ему поверить! Получив камни, Квинтал, без сомнения, убьет его; а потом убьет и Джилл, чтобы не оставлять свидетеля. Он вынул из кармана руку с зажатым в ней графитом и вытянул ее в сторону Квинтала.

— Ты готов подписать смертный приговор и своей подруге? — усмехнулся Карающий Брат.

— Я сохраню тебе жизнь в обмен на жизнь этой женщины, — ответил Эвелин.

Теперь Квинтал расхохотался. Странно. Он лучше любого другого знал, насколько Эвелин искусен в обращении с магическими камнями, и наверняка понимал, что удар молнии из графита испепелит его прямо на месте. И тем не менее Квинтал — или Карающий Брат, как он себя называл, этот посланец из Санта-Мир-Абель — не боялся!

В тот же миг Эвелин ощутил пульсацию магии, взглянул на камень в своей руке, почувствовал, что его мощь слабеет, — и все понял.

— Солнечный камень, — подтвердил его догадку Квинтал, довольный произведенным впечатлением. — В этой пещере придется обойтись без магии.

Когда-то, еще в Санта-Мир-Абель, Эвелин уже видел такое. Пытаясь разгадать тайну кристалла аметиста, магистр Сигертон создал магическую мертвую зону, внутри которой могли функционировать только самые сильные камни, но даже их мощь заметно ослабевала.

Квинтал протянул руку.

— Камни. В обмен на жизнь женщины.

— Женщина не имеет ко всему этому никакого отношения, — произнес Элбрайн, входя в пещеру и становясь рядом с Эвелином. — Мне не известно, какие преступления совершил брат Эвелин, но женщине ты ничего не сделаешь.

Тень набежала на лицо Квинтала.

— Опять предательство! — бросил он Эвелину. — Я должен был догадаться, что ты именно так и поступишь.

— Нет, не предательство, — покачал головой Элбрайн. — Это называется по-другому — справедливость.

— Что ты знаешь об этом «безумном монахе», который свалился вам на голову неизвестно откуда, а теперь умоляет о помощи? — спросил его Квинтал. — Он рассказал тебе, что совершил убийство?

— И женщина тоже убийца?

— Нет, — ответил Эвелин, заметив мгновенное колебание Квинтала.

— Ну, тогда воровка? — спросил Элбрайн.

— Нет! — воскликнул Эвелин. — Она не совершила ничего противозаконного! Что касается моих преступлений, то я готов рассказать о них открыто и честно, и пусть нас рассудит человек, не имеющий отношения к Санта-Мир-Абель.

Прищурившись, Карающий Брат смотрел на своего бывшего товарища. Ясное дело, он не собирался допускать такого поворота событий. Аббат уполномочил его быть в этом деле и судьей, и палачом.

— Ты совершил глупость, придя сюда вслед за Эвелином, — сказал он, обращаясь к Элбрайну. — Теперь ты обречен — как и они оба.

— Вот как ты понимаешь справедливость… — начал было Элбрайн, но смолк, когда Карающий Брат резким движением отвел в сторону ветки ползучего растения, прикрывающие вход в другое помещение пещеры.

Его рука метнула нечто крошечное, серебристое; из глубины пещеры послышался хриплый стон.

— Уноси ее! — крикнул Элбрайн Эвелину и прыгнул на Квинтала, выставив перед собой Крыло Сокола.

— Ну, это вряд ли, — усмехнулся Карающий Брат и пригнулся, готовясь отразить удар.

Он попытался держаться около входа во вторую пещеру, чтобы помешать Эвелину добраться до женщины, но атака Элбрайна оказалась слишком яростной, слишком неудержимой. Он медленно, но верно оттеснял Квинтала. Внезапно тот остановился и замер, высоко вскинув руки, — ни дать ни взять змея, готовящаяся нанести удар.

Это оказался кинжал, маленький, но острый. Брошенный очень метко, он угодил связанной, с заткнутым ртом Джилл точно в горло, под челюстную кость, и повредил крупную артерию. Кровь с силой забила из раны, вокруг обмякшей женщины тут же начала образовываться алая лужа.

— Джилл, Джилл! Ох, моя Джилл! — горестно воскликнул Эвелин и бросился к ней.

Вытащил из раны кинжал и ладонью попытался остановить пульсирующий поток крови. Жизнь уходила из тела девушки, кожа уже начала охладевать.

Эвелин вытащил свой гематит, но тут же вспомнил, что здесь магия не действует. Если вынести ее отсюда… Нет, она умрет прежде!

Обеими руками он прижал гематит к ране, молясь от всей души, чтобы камень помог. Если есть на небе Бог, если эти камни — в самом деле его священный подарок, тогда гематит должен сработать, несмотря ни на что!

Квинтал в самом деле был замечательным воином. Быстрые текучие движения, умелые ложные выпады, сильное тренированное тело — вот смертоносный арсенал, которым он располагал.

Однако, как ни хорош он был, все же не лучше Тантан, или Джуравиля, или любого другого эльфа, занимавшегося обучением Элбрайна. Покончив с женщиной — так ему казалось, — не меняя той же змееподобной позы, Квинтал бросился на Элбрайна, рассчитывая вцепиться ему в горло, в два счета расправиться с ним и потом заняться Эвелином. Не тут-то было. Рука Квинтала нащупала только воздух, а сам он получил чувствительный удар по локтю. Проявив невероятную — и в самом деле почти змеиную — гибкость, он извернулся и нанес Элбрайну мощный удар кулаком, а лотом неожиданно и с такой силой врезал ему ногой по колену, что тот едва не потерял равновесия. Тут же отскочил и начал обходить его по кругу. Элбрайн наступал на него, размахивая луком слева направо и обратно.

— Я готов дать тебе шанс выйти отсюда живым, — пробормотал монах, но это вызвало лишь улыбку на лице его противника.

В Квинтале взыграла гордость, и это придало ему сил. Он остановился прямо перед Элбрайном и вложил всю свою мощь в очередной удар. Однако Элбрайн молниеносно блокировал его Крылом Сокола, подошел совсем близко к монаху и своей правой ногой обхватил его левую, лишая маневренности. Чудовищно изогнув руку, монах протянул ее поверх лука и попытался ударить Элбрайна, но юноша, не убирая посоха, придвинулся к нему еще ближе и лбом с силой ударил его в лицо.

Карающий Брат обеими руками вцепился в посох, не столько, чтобы помешать противнику, сколько стараясь сохранить равновесие, потому что в голове у него зазвенело. Элбрайн оторвал левую руку от лука и нанес несколько новых ударов по лицу монаха.

Потом он снова схватился за лук обеими руками, с силой дернул его на себя и лбом нанес еще один удар по лицу Квинтала. Тот все еще плохо соображал, и Элбрайн воспользовался этим. Продолжая тянуть лук на себя, он неожиданно упал на пол. Монах оказался прямо над ним, и тогда юноша с силой ударил его согнутыми ногами в живот. Квинтал пролетел через всю пещеру и рухнул на пол у самой стены.

Клокоча от ярости, он быстро откатился в сторону и вскочил на ноги. Но — недостаточно быстро. Крыло Сокола снова обрушилось на него, выбросив через отверстие пещеры наружу.

Элбрайн тут же кинулся следом. Монах, однако, сумел опередить его на несколько шагов и теперь со всей возможной скоростью бежал вниз по склону. Дорога была каждая секунда, и юноша, продолжая догонять монаха, мгновенно надел на лук съемный наконечник с тетивой.

Деревья мешали как следует разглядеть Карающего Брата, но все же на одно краткое мгновение его фигура мелькнула между ними. Стрела угодила ему в икру ноги, чуть пониже колена. С криком боли он упал, покатился по склону и замер на груде валунов.

Элбрайн подошел поближе. Одна нога у монаха была подогнута, одна рука, неестественно вывернутая и, по всей видимости, сломанная, лежала на груди, другая была откинута в сторону. Хватая ртом воздух, он нащупал этой рукой в складках своей рясы и вытащил оттуда предмет, неразличимый с того расстояния, на котором находился Эл-брайн.

Внезапно юноша замер, от удивления открыв рот, — тело монаха замерцало, словно охваченное темным пламенем, и начало странным образом изгибаться, а потом даже как будто раздвоилось. Его «второе» тело неестественно вытянулось и выскользнуло из первого — как будто дух покидал окровавленную плоть.

Последовала ослепительная вспышка — и на груде валунов осталось лишь безжизненное тело, которое продолжали лизать угасающие языки пламени.

— Полуночник! — послышался крик со стороны пещеры, и Элбрайн, все еще под впечатлением только что увиденного, побежал обратно.

Он снова летел над лесами, над озерами, над равнинами, которые уже покрывал глубокий снег; однако летел слишком быстро для человеческого восприятия и почти ничего не видел. Боль ушла — вот все, что не вызывало у него сомнений. Потом он оказался над горами, над их остроконечными пиками и перевалами, понесся дальше, к плато, протянувшемуся между двумя черными дымящимися горными хребтами. Его снова потащило по узким извилистым туннелям — влево, вправо, вверх, вниз — прямо к каменной стене, к единственной расселине в ней и сквозь эту расселину, настолько узкую, что его сознание взвыло от ужаса, когда стены почти сомкнулись над ним.

И потом Квинтал оказался в зале, между двумя рядами колонн, перед обсидиановым троном; полупрозрачный, как будто принадлежащий сразу двум мирам — физическому и духовному.

Это был конец — конец надежде и конец притворному благочестию. Это была сияющая темным пламенем истина — единственное достойное окончание того пути, по которому его направила церковь Абеля. Это был демон дактиль, Бестесбулзибар — теперь он знал его имя! — во всей своей ужасающей красоте, во всем своем величии.

Квинтал, Карающий Брат, рухнул перед демоном на свои призрачные колени, склонил голову и произнес:

— Мой господин.

Прежде чем откинуть в сторону ползучие растения и войти во внутреннюю пещеру, Элбрайн снял со стены факел. Эвелин сидел на полу, обнимая женщину. Ее рана закрылась, и кровь перестала течь. Женщина была, без сомнения, жива, хотя и крайне измучена, как и сам Эвелин. Спасая ее жизнь, он полностью погрузился в магию гематита и одной только силой воли и веры сумел преодолеть барьер солнечного камня.

Монах задал вопрос о Квинтале, но Элбрайн не слышал его. Эвелин положил женщину на пол, попытался встать и едва не рухнул от усилий, но Элбрайн не заметил и этого. Он смотрел на женщину и видел только ее — густая копна золотистых волос, сияющие, несмотря на изнеможение, голубые глаза и губы, удивительные, полные, мягкие губы.

Дыхание у него перехватило, ноги едва не подкосились, и вся его сила, вся энергия выплеснулись в одном слове, которое он и не надеялся произнести когда-нибудь вновь:

— Пони.

 

ГЛАВА 35

СПАСЕНИЕ

Пони.

Это имя, произнесенное с такой знакомой интонацией, прозвучало в ее ушах, точно удар грома. Словно загипнотизированная, она смотрела, как этот сильный молодой человек опустился рядом с ней на колени, а его зеленые глаза подернулись влагой.

— Пони, — повторил Элбрайн. — Моя Пони, я думал…

Закрыв глаза, он попытался справиться с волнением. На это ушло немало времени. Потом он снова открыл их и убедился, что оживший образ его далекого прошлого никуда не исчез. Однако девушка явно была смущена и сбита с толку.

— Ты не помнишь меня? — спросил он, и уже сам этот вопрос или, точнее, необходимость его задать, казалось, причиняла ему ужасную боль.

Она не знала что сказать. Она помнила этого человека — воспоминание о нем притаилось где-то в уголке ее сознания и рвалось наружу. То, как он произнес ее имя — нет, прозвище, внезапно поняла она, а звали ее Джилсепони! — было так знакомо; без сомнения, он уже не раз называл ее этим именем.

— Дай ей время, Элбрайн, — сказал брат Эвелин.

Вот оно. Элбрайн. Это имя обожгло ее, подхватило и понесло обратно, сквозь долгие, долгие годы.

— Ты убежала от меня по склону в горящий Дундалис, и я думал, что потерял тебя навсегда, — заговорил Элбрайн, вдохновленный внезапно вспыхнувшим огоньком узнавания в голубых глазах девушки. — Моя Пони. Как я искал тебя! Нашел своих родителей, твоих и многих наших друзей. Карли дан Обри умер у меня на руках. И я тоже погиб бы — на меня напала целая свора гоблинов и великан, — если бы не… — он замолчал, поняв по лицу девушки, что она ошеломлена всем услышанным, что он, возможно, и впрямь слишком торопится.

Но это и в самом деле была его Пони. Он наклонился к ней, едва не касаясь ее лицом.

— Элбрайн… — Она подняла руку и погладила его по лицу.

Словно кусочки головоломки, все прежде разрозненные образы соединились в ее сознании. Она вспомнила его — как будто никогда и не забывала; вспомнила их разговоры и прогулки, вспомнила их дружбу… Нет, это было больше чем дружба. Она вспомнила, как он наклонился совсем близко и поцеловал ее.

Но потом эту картину заслонил собой образ Коннора, бедняги Коннора; вот она хватает пылающий уголек и тычет им прямо ему в лицо… Она покачала головой, прогоняя это воспоминание. Элбрайн отодвинулся и вопросительно посмотрел на Эвелина.

— Нам нужно многое обсудить, — сказал монах.

Элбрайн кивнул и снова посмотрел на нее, такую прекрасную, гораздо более прекрасную, чем ему помнилось.

— Что с Квинталом? — спросил Эвелин. — Орден послал его, чтобы убить меня.

— Он мертв.

— Отведи меня к нему.

— Почему он преследовал тебя? — спросил Элбрайн.

Монах ожидал и боялся этого вопроса; теперь, без сомнения, ему придется ответить на него без утайки. Он перевел взгляд на Пони и снова на Элбрайна.

— В его словах есть доля истины, — признался он. — Я расскажу все, когда мы выберемся отсюда, и готов полностью положиться на твое суждение. На ваше суждение. Вам решать, были ли у Квинтала основания стать Карающим Братом и преступник ли брат Эвелин, «безумный монах».

— Я не судья, — возразил Элбрайн.

— Тогда я обречен, потому что те, кто считает себя судьями, уже приняли свое решение, основанное на жадности и страхе и попрании справедливости.

Элбрайн задумался, не спуская с него пристального взгляда, и в конце концов кивнул в знак согласия. Потом он помог обоим подняться на ноги и повел вон из пещеры, туда, где лежал Карающий Брат.

От тела монаха осталось совсем немного — что-то обугленное, слабо тлеющее.

— Как такое могло произойти? — спросил Элбрайн, внимательно оглядев труп, но так и не обнаружив источника огня.

— Вот в чем дело, — Эвелин ткнул пальцем в сгоревшую до костей руку трупа, рядом с которой на земле лежала развалившаяся на части булавка.

Ее центральная, гематитовая, часть расплавилась и потеряла форму, превратившись в удлиненное черное яйцо. Вокруг валялись маленькие кристаллы кварца, тоже почерневшие, на некоторых еще сохранились остатки золотой оправы.

Эвелин внимательно изучил находку.

— Вся сила из нее ушла, — заявил он в конце концов, — как только Квинтал погиб.

Может, эта штука предназначалась как раз на случай непредвиденных обстоятельств, недоумевал он? То, что совсем недавно рядом с телом высвободилось значительное количество магической энергии, не вызывало у него сомнений. Может, при уничтожении этих камней магистры Санта-Мир-Абель получили сигнал, что Квинтал мертв, а его миссия провалилась? Или сочетание гематита и кристаллов кварца способно даже на большее? К примеру, переместить куда-то душу Квинтала…

Холодок пробежал у него по спине при одной мысли о такой возможности.

Элбрайн продолжал исследовать труп и вскоре нашел два неповрежденных камня: солнечный — это открытие не удивило Эвелина — и карбункул.

— Вот как он выследил меня, — Эвелин указал на карбункул. — Этот камень «чувствует» магию.

— Значит, у тебя с собой было что-то магическое?

— И очень много, — признался Эвелин. — Может, ни у кого больше в мире в личном владении нет такого количества магических камней.

— Украденных в Санта-Мир-Абель.

— Отобранных у тех, кто не заслуживает права владеть священными камнями, используя их во зло, — возразил Эвелин. — У тебя ведь есть где-то тут лагерь, друг мой? Отведи нас туда, и я расскажу вам мою историю, во всех подробностях и без утайки. А вы уж сами решайте, кто прав, кто виноват.

Так они и сделали. Когда все уселись у костра, Эвелин выполнил свое обещание. Рассказал о плавании к Пиманиникуиту, гибели «Бегущего», смерти Дансалли, своем бегстве и смерти магистра Сигертона. Это был первый раз, когда он от начала до конца поведал кому-то свою историю, хотя многие намеки проскальзывали в разговорах с Джилл во время их путешествия. Это был первый раз, когда он открыл кому-то свою душу, прямо и честно признал, что совершил преступления — если это действительно были преступления. Закончив, он имел жалкий, удрученный вид: крупная фигура поникла, глаза были полны слез.

Пони подошла, села рядом. Она испытывала чувство, словно теперь этот человек стал еще больше дорог ей; ну и, конечно, девушке было жаль его. Жаль, что жизнь вынудила его стать вором и убийцей, жаль, что этот бесконечно мягкий человек — а он именно такой, несмотря на свою страсть к шумным ссорам, в этом она не сомневалась — был поставлен перед необходимостью сделать столь жесткий, не соответствующий его характеру выбор.

Оба посмотрели на Элбрайна, со страхом ожидая его приговора, но на красивом лице юноши было лишь выражение сочувствия.

— Не завидую тому, кому пришлось пройти через все это, — сказал он. — И преступником я тебя не считаю. Ты похитил камни, полагая, что это оскорбление — так использовать их.

Эвелин кивнул, радуясь, что его поняли.

— Тогда мне нужно как можно скорее отправляться в путь, — неожиданно заявил он. — Джилл… Пони, похоже, нашла свой дом, — внезапно зардевшись, он погладил девушку по щеке. — Она больше не нуждается во мне.

— А брат Эвелин не нуждается в ней? — спросил Элбрайн.

Эвелин пожал плечами.

— Санта-Мир-Абель не бросит попыток найти меня. Значит, единственный выход — беспрестанно переходить с места на место. Я не могу ставить под удар своих друзей.

Элбрайн с Пони переглянулись и рассмеялись, как будто он сморозил какую-то глупость.

— Ты остаешься, — решительно заявил Элбрайн. — Пони дома, это верно, но ее дом — это твой дом, если я правильно понимаю.

— Да, ты все понимаешь правильно, — сказала она.

На лес начал падать легкий снег, но холод, казалось, обходил стороной лагерь Элбрайна, жар костра, тепло вновь обретенного Эвелином дома.