Я оплакивал смерть Карающего Брата.

Элбрайн Полуночник

Разумеется, его по-настоящему звали не так. Его звали Квинтал. Не знаю, было ли это именем, фамилией и было ли у него какое-то другое имя. Квинтал — и все.

Дядя Мазер, не думаю, чтобы я убил его. По крайней мере, не тогда, когда он находился в человеческом облике. Мне кажется, смерть его тела была вызвана неким диковинным медальоном, который он носил при себе. Эвелин обнаружил, что этот медальон являлся магическим связующим звеном со злейшим из демонов.

Но все равно я скорбел об этом человеке и оплакивал его смерть, в которой я сыграл столь значительную роль. Я защищал Эвелина, Пони и себя самого. Окажись я вновь в подобной ситуации, я действовал бы аналогичным образом и сражался с Карающим Братом без малейших угрызений совести.

И все же я скорблю об этом человеке, обо всех его возможностях и способностях, растраченных понапрасну и обращенных на службу зла. Когда я думаю об этом сейчас, то испытываю неподдельную печаль, чувство утраты, ибо в каждом из нас горит свеча надежды, свет единства и самопожертвования; в каждом из нас скрыта возможность творить великие дела на благо всего мира. В каждом из нас, будь то мужчина или женщина, таится возможность достичь величия.

Сколь ужасающими были деяния высших лиц из монастыря Эвелина, совершенные по отношению к Квинталу, если им удалось превратить этого человека в чудовище, названное ими Карающим Братом.

После смерти Квинтала у меня впервые возникло чувство, будто мои руки запятнаны кровью. До него мне приходилось сражаться с людьми лишь один раз. То были трое бродяг, которых я пощадил, и мое милосердие было щедро вознаграждено! Но в отношении Квинтала о милосердии не могло быть и речи. Даже если бы он уцелел после пущенной мною стрелы и последующего падения, даже если бы демон-дракон через магический медальон не похитил бы душу из его тела, милосердие было невозможно. Только смерть могла помешать Карающему Брату исполнить свою миссию и убить Эвелина. Эта цель захватила все его существо, вплавилась в каждую его мысль вследствие тех долгих и жутких приготовлений, которые искореняли и ломали свободную волю человека до тех пор, пока не убили в Квинтале совесть и не обратили к мраку его сердце.

Наверное, потому-то демон-дракон и нашел этого человека и, что называется, поработил его целиком.

Как жаль, дядя Мазер, что так случилось. Сколько возможностей погибло вместе с Квинталом!

За все годы, что я прожил, будучи Защитником, и даже прежде, в сражении за Дундалис, мне пришлось убить множество врагов — гоблинов, поври, великанов. Однако я никогда не уронил по ним ни единой слезы. Я долго и напряженно думал об этом в связи с моими чувствами по поводу гибели Квинтала. Были ли эти чувства ощущением превосходства человеческой расы над всеми остальными? Если так, то не являлись ли они наихудшим проявлением высокомерия?

Однако могу с уверенностью сказать, что в равной степени оплакивал бы гибель кого-либо из народа тол'алфар, если бы жестокая судьба заставила меня обнажить меч против эльфа. Я считал бы его смерть столь же трагичной, как смерть человека.

Так в чем же тогда состоит различие?

Наверное, все дело в совести. Мне думается, эльфы, как и люди (а может, даже в большей степени), наделены склонностью выбирать пути добра. Этого не скажешь о гоблинах и уж тем более — о злобных поври. Не могу безоговорочно отнести сюда и великанов. Возможно, они слишком тупы, чтобы даже отдаленно понять, сколько страданий причиняют своими воинственными выходками. Но в любом случае, я не проливал слез и не чувствовал угрызений совести, когда эти твари падали под ударами Урагана или гибли от стрел Крыла Сокола. Злодеяниями они заслужили эту смерть. Эти прихвостни дракона — воплощенного зла — убивали людей, а нередко и друг друга просто потому, что само убийство доставляло им удовольствие.

Я много говорил об этом с Пони, и она высказала интересную мысль. Если взять детеныша гоблина и воспитывать его среди людей или среди эльфов, в окружении красоты и величия Эндур'Блоу Иннинес, вырастет ли он столь же злобным, как и его соплеменники? Является ли их злодейство врожденным и неистребимым, или же оно проистекает от воспитания?

Услышав такой вопрос, твой и мой друг Белли'мар Джуравилъ рассказал, как давным-давно эльфы взяли детеныша гоблина в свою зачарованную страну и воспитывали так, как воспитывают маленьких эльфов. Но когда этот гоблин вырос, он оказался столь же злобным, исполненным ненависти и опасным, как и его сверстники, росшие в мрачных норах далеких гор. Изумленные эльфы попробовали взять на воспитание детеныша поври, однако результаты были еще печальнее.

Поэтому, дядя Мазер, я не собираюсь оплакивать гоблинов, поври и великанов. У меня нет слез для прихвостней дракона. Однако я оплакиваю Квинтала, павшего жертвой злодеяний. Я оплакиваю возможности, погибшие в этом человеке, и тот ужасный выбор, толкнувший его во мрак.

И мне кажется, дядя Мазер, что, оплакивая Квинтала или любого другого человека или эльфа, которого мне вдруг пришлось бы убить по велению безжалостной судьбы, я тем самым сохраняю человечность.

А этот боевой шрам, боюсь, навсегда останется незаживающим.

 

ГЛАВА 18

ВРАГИ ЦЕРКВИ

У них было лишь два самоцвета: гранат, улавливающий действие магических камней, и солнечный камень, обладающий противомагическими свойствами. На самом деле никто из них двоих не был особо сведущ в использовании самоцветов. Те немногие годы, что они провели в Санта-Мир-Абель, в основном были посвящены разнообразным телесным упражнениям и особому подавлению умственных способностей. То и другое было необходимо, чтобы они смогли по праву называться Карающими Братьями.

Утром караван покатил дальше на восток, а двое монахов, сменив сутаны на одежду простых крестьян, поспешили на юг, к переправе. На рассвете следующего дня они сели на первый из трех паромов, постоянно курсирующих через Мазур-Делавал, и днем уже были в Палмарисе. Не теряя времени, монахи отправились к северной окраине города, но, не доходя ворот, перелезли через городскую стену. Когда солнце начало клониться к западу, Юсеф и Данделион заприметили свою первую цель — троих поври и гоблина. Менее чем в десяти милях от Палмариса, среди валунов, эти твари устроили свой лагерь. Монахи сразу догадались, что гоблин был рабом, ибо он выполнял большую часть работы. За всякое промедление кто-то из поври тут же награждал гоблина шлепком по затылку, заставляя пошевеливаться. Что еще важнее, гоблин был привязан веревкой за ногу.

Юсеф повернулся к Данделиону и кивнул. Они сумеют этим воспользоваться.

Когда солнце садилось, гоблин вышел из лагеря в сопровождении поври, державшего в руках другой конец веревки. Придя в лес, гоблин принялся собирать хворост для костра. Поври стоял поблизости и следил за ним. Тихо, словно тени, которые становились все длиннее в последних лучах солнца, Юсеф и Данделион подкрались ближе. Проворный Юсеф забрался на дерево, а плотный Данделион, прячась за стволами, стал подбираться к поври.

— Эй, шевелись-ка, дурак поганый! — выругался тот, ударяя башмаком по земле. — Мои дружки сожрут всего кролика, а мне останется только кости глодать!

Измученный гоблин быстро оглянулся и подхватил новую порцию хвороста.

— Господин, пощади, — заскулил он. — У меня и так руки полные и спина болявит.

— Пасть заткни! — зарычал на него поври. — Разве этого хватит на костер? Или ты хочешь, чтобы я всю ночь таскался с тобой за дровами? Шевелись, а не то спущу твою красную шкуру, скотина!

Юсеф спрыгнул с дерева и приземлился рядом с изумленным поври, тут же накинув ему на голову плотный мешок. Подоспевший Данделион ударил карлика сзади, потом, сдавив его тело в своих медвежьих объятиях, подбежал к дереву и с размаху ударил свою жертву лицом о ствол.

Коренастый поври пытался сопротивляться и даже ударил локтем Данделиона в глотку. Рослый монах почти не ощутил его удара. Он еще сильнее придавил поври к дереву. Заметив подошедшего Юсефа, он задрал вверх руку поври, обнажив его ребра.

Юсеф метко ударил жертву кинжалом. Лезвие скользнуло между двух ребер и воткнулось упрямому карлику в сердце. Данделион, удерживая бьющегося в конвульсиях поври, ухитрился высвободить одну руку и перевязать рану, чтобы не пролилась кровь.

Кровь им понадобится в другом месте.

Тем временем Юсеф повернулся к гоблину.

— Свободен, — прошептал он, показывая рукой в глубь леса.

Гоблин, готовый вскрикнуть, изумленно взглянул на странного человека, затем на хворост, который все еще держал в руках. Дрожа от волнения, он швырнул охапку на землю, выдернул ногу из веревочной петли и опрометью бросился прочь в сумерки леса.

— Мертв? — спросил Юсеф, видя, как Данделион опускает обмякшее тело поври на землю.

Рослый монах кивнул и покрепче стянул рану. Это было исключительно важно, ибо ни капли крови не должно пролиться, когда они вернутся в Палмарис и в особенности — когда окажутся в стенах Сент-Прешес. Юсеф взял оружие поври — угрожающего вида кривой кинжал, лезвие которого было в зазубринах, а Данделион запихнул мертвеца в плотный мешок с подкладкой. Оглядевшись и удостоверившись, что оставшиеся поври не устроили им засаду, монахи вышли на дорогу и бегом пустились обратно в Палмарис. Крепкий и выносливый Данделион почти не ощущал тяжести мешка.

— Может, надо было взять гоблина? Сгодился бы для Коннора Билдебороха, — сказал Данделион, когда впереди показалась северная стена Палмариса и они замедлили шаг.

Юсеф изо всех сил постарался не рассмеяться: прошло более часа, как они отпустили гоблина в лес, а этот дурковатый медведь только сейчас вспомнил про него!

— Нам хватит и одного, — убедил его Юсеф.

Отец-настоятель с предельной ясностью рассказал Юсефу, что от них требуется. Что бы ни случилось с Добринионом, это должно выглядеть либо как обыкновенный несчастный случай, либо как нечто, никак не связанное с Марквортом. Если выявится хоть какая-то причастность Санта-Мир-Абель к этому делу, последствия для отца-настоятеля могут быть самыми трагическими. Поэтому любые подозрения нужно отвести как можно дальше от него.

Что касается Коннора Билдебороха, с ним будет меньше возни и осложнений. Даже если его дядя и заподозрит церковь в убийстве племянника, он, не зная о вражде монастырей, скорее всего, обвинит Сент-Прешес. А уж если он вздумает обвинить в этом Санта-Мир-Абель, рукам барона не дотянуться до залива Всех Святых.

Монахам-убийцам не составило труда вновь перебраться через городскую стену и пройти мимо изнывавшей от скуки городской стражи. Линия фронта была теперь далеко, и хотя вокруг города рыскали отдельные шайки, вроде той, что повстречалась Юсефу и Данделиону, они не представляли особой угрозы для палмарисского гарнизона, усиленного недавно полком королевских пехотинцев из Урсала.

Оказавшись в городе, Карающие Братья вновь облачились в монашеское одеяние и, смиренно склонив головы, неспешно побрели по улицам. Никто не обратил на них внимания, за исключением какого-то уличного попрошайки. Тот увязался за ними следом, клянча серебряную монету. Нищий настолько обнаглел, что даже стал им угрожать. Тогда брат Данделион спокойно схватил его и ударил о стену.

В Сент-Прешес давно прошло время вечерней молитвы, и обитель была темна и тиха. Но монахи знали: это только внешне, ибо люди их ордена были намного бдительнее горластых стражников. Правда, и здесь отец-настоятель все предусмотрел.

Южная сторона главного монастырского здания являлась как бы продолжением общей стены вокруг Сент-Прешес, а потому не имела ни окон, ни дверей. На первый взгляд так оно и было. И все же здесь существовала одна потайная дверь, через которую монастырские повара выносили помои и объедки, остававшиеся после трапез. Брат Юсеф воспользовался гранатом и нашел эту дверь, которая была не только магическим образом спрятана от глаз, но и магическим образом закрыта от проникновения извне.

Дверь запиралась также и на обычный засов. По крайней мере, должна была бы запираться. Однако перед отъездом из Сент-Прешес брат Юсеф навестил кухню под предлогом взять провиант, а на самом деле — чтобы сломать замок. Теперь этот Карающий Брат мог лишь поражаться предусмотрительности отца-настоятеля: оказывается, Маркворт еще тогда знал, что им понадобится незаметно проникнуть в монастырь.

С помощью солнечного камня Юсеф снял слабенькую магическую защиту и осторожно распахнул дверь. В монастырской кухне находилась лишь молодая женщина, которая, напевая, терла кастрюлю, склонившись над лоханью с горячей водой.

Юсеф мгновенно оказался за спиной кухарки. Он подождал, слушая беззаботное пение и наслаждаясь злой ситуацией момента.

Внезапно женщина умолкла, почувствовав, что в кухне кто-то есть.

Ее испуг доставил Юсефу истинное удовольствие, однако время торопило. Поэтому он схватил кухарку за волосы и запихнул ее голову в лохань. Женщина отбивалась, только где ей было справиться с обученным убийцей! Когда ее тело безжизненно соскользнуло на пол, Юсеф улыбнулся. В монастыре из него готовили бесчувственного убийцу, послушное орудие для выполнения воли отца-настоятеля. Но Юсеф обнаружил, что ему нравится убивать. Он наслаждался страхом жертвы и своей абсолютной властью. Глядя на мертвую кухарку, он жалел, что у них времени в обрез; а то бы он мог вдоволь наиграться в удивительную игру, когда объятая ужасом жертва стала бы умолять о смерти.

По сравнению с предсмертными муками сама смерть была слишком легким и даже мягким действом.

В монастыре царила полная тишина, словно обитель отдыхала после всего, что учинил в ней отец-настоятель и его подручные. Юсеф и Данделион — Карающие Братья — неслышно крались по коридорам. Дюжий Данделион тащил на плече мешок с мертвым поври. На всем пути к покоям настоятеля Добриниона они увидели лишь одного монаха, но тот их не заметил.

Возле двери Юсеф припал на колено и достал небольшой ножик. Он мог бы легко выбить простенький замок, однако монах изрезал и исцарапал дерево вокруг замка, а сам замок выломал. Теперь все выглядело так, словно в дверь ломились.

Они вошли в переднюю и через другую дверь, обыкновенную и даже незапертую, попали в спальню Добриниона.

Настоятель мгновенно проснулся. Он закричал и вдруг умолк, увидев вошедших и щербатое лезвие кинжала, подрагивающее в нескольких дюймах от его лица. Металл блестел в мягком лунном свете, лившемся из единственного окна спальни.

— Ты ведь знал, что мы явимся за тобой, — издевательски произнес Юсеф.

Добринион покачал головой.

— Я могу поговорить с отцом-настоятелем. Здесь какое-то недоразумение, — умоляющим тоном сказал он.

Юсеф, злорадно улыбаясь, поднес к губам палец, но настоятель не унимался.

— Семейство Чиличанк — преступники, это очевидно, — запинаясь, лепетал Добринион.

Он ненавидел слова, которые произносил, и ненавидел себя за трусость. Сейчас в нем происходила ожесточенная битва между совестью и инстинктом самосохранения.

Карающие Братья созерцали его мучения, и Юсефу это зрелище явно нравилось.

Потом Добринион затих и в упор взглянул на Юсефа. С лица настоятеля вдруг исчез страх.

— Ваш Маркворт — злодей, — сказал Добринион. — Он никогда не был истинным отцом-настоятелем Абеликанского ордена. И сейчас я призываю вас во имя торжественного обета нашего ордена, во имя благочестия, достоинства — свернуть с пути злодеяний, чтобы вновь обрести свет…

Последние слова потонули в булькающих звуках. Юсеф, из которого давным-давно выбили способность выслушивать подобные взывания к совести, полоснул кривым кинжалом по горлу настоятеля.

Теперь настал через заняться поври. Данделион развязал мешок. В это время Юсеф осматривал спальню. Наконец ему на глаза попался ножичек, которым Добринион срезал печати с писем. Лезвие было узким, зато идеально входило в смертельную рану поври.

— Стащи его с кровати, — велел Юсеф Данделиону.

Тот поволок тело Добриниона к столу. Юсеф пошел рядом, нанося мертвому настоятелю несколько ран поменьше. Создавалось впечатление, что настоятель отчаянно боролся за свою жизнь.

Дело было сделано. Две тени выплыли из спящего Сент-Прешес и растворились во мраке ночи.

Утром весть об убийстве настоятеля Добриниона разлетелась по городу. Укрепленные стены сотрясались от отчаянных криков. Солдаты с заплаканными глазами винили себя за то, что позволили поври пробраться в город. Палмарис наполнился зловещими слухами. Они расползались по улицам и перекресткам, проникали в таверны и трактиры. Их многократно повторяли, и каждый прибавлял что-то от себя.

Коннор Билдеборох провел эту ночь в Бэтлброу — палмарисском борделе, пользующемся дурной славой. Когда слухи достигли его ушей, речь уже шла о целой армии поври, подступивших к окраинам Палмариса и готовых ворваться в город, чтобы убивать всех без разбора.

Коннор полуодетым выскочил на улицу, остановил первую попавшуюся на глаза повозку и велел везти его прямо в Чейзвинд Мэнор.

Ворота были закрыты. Более десятка солдат с оружием наготове окружили повозку. Лошадь остановилась как вкопанная, и Коннор вместе с перепуганным кучером повалились на землю.

Узнав Коннора, стражники успокоились и помогли молодому аристократу встать, а кучеру недвусмысленно велели побыстрее убираться отсюда.

— Как мой дядя? — встревоженно спросил Коннор, входя в ворота.

— Сильно расстроился, господин Коннор, — ответил один из стражников. — Подумать только: поври сумел миновать все наши посты и убить настоятеля Добриниона! И все это — когда в монастыре еще не успели очухаться от недавних напастей! Ну и мрачные времена выпали на нашу долю!

Коннор не ответил, а лишь внимательно вслушивался в слова солдата, ощущая за ними невысказанные и даже неосознанные пока последствия. Он быстро прошел комнаты и залы, полные охраны, и очутился в дядином кабинете.

Возле письменного стола барона Рошфора Билдебороха стоял тот самый бравый солдат, что явился за Коннором в монастырь. Плотная повязка закрывала его лицо и в особенности — нос, сильно покалеченный ударом магической энергии, нанесенным не кем иным, как самим отцом-настоятелем Далебертом Марквортом.

— Дядя знает о моем появлении? — спросил Коннор.

— Он сейчас придет, — ответил стражник.

Голос его звучал глухо и невнятно, ибо рот солдата также пострадал от удара магнетита.

Не успел солдат договорить, как в кабинет из боковой двери вошел дядя Коннора. При виде племянника его лицо просветлело.

— Слава богу, ты цел и невредим, — радостно произнес барон.

Коннор всегда был его любимым племянником, и поскольку своих детей у барона не было, в Палмарисе считали, что баронский титул по наследству перейдет к Коннору.

— А что мне сделается? — как всегда небрежно, спросил племянник.

— Ты же знаешь, убили настоятеля Добриниона, ответил Рошфор, усаживаясь напротив Коннора.

От молодого Билдебороха не ускользнуло, с каким трудом его дядя садился в кресло. Рошфор был грузен и страдал от сильных болей в суставах. Вплоть до прошлогоднего лета он при любой погоде ежедневно садился на коня и ездил верхом. В этом году он покидал дворец всего пару раз. Глаза Рошфора также говорили о том, что барон быстро стареет. Их серый цвет потускнел и подернулся пеленой.

Коннор мечтал о баронском титуле с тех пор, как подрос и начал понимать славу и величие, которые он давал. Но сейчас, чувствуя, как приближается это время, молодой Билдеборох вдруг понял, что готов ждать еще многие годы. Коннор был счастлив оставаться в своем нынешнем положении, только бы его любимый дядя, заменивший ему родного отца, был жив и здоров.

— Подумай, с какой стати этим тварям за мной охотиться? — спокойно ответил Коннор. — Настоятель, понятное дело, был заметной целью для врагов. Но я-то?

— Помимо настоятеля, барон — тоже заметная цель, — напомнил Рошфор.

— Я очень рад, что ты принял все меры предосторожности, — тут же сказал Коннор. — Ты еще можешь являться целью для врагов, но вовсе не я. В их понимании я не более чем обыкновенный трактирный гуляка.

Рошфор кивнул, судя по всему успокоенный словами племянника. Однако он как заботливый отец боялся не столько за себя, сколько за Коннора.

Самому же Коннору его рассуждения отнюдь не казались убедительными. Поври, сумевший пробраться в монастырь в столь напряженное время, причем буквально сразу после отъезда этого жуткого Маркворта и его своры — такое для Коннора было слишком простым объяснением. Глядя на покалеченное лицо главного дядиного защитника, молодой аристократ ощущал все большее беспокойство.

— Я хочу, чтобы ты оставался в Чейзвинд Мэнор, — сказал Рошфор.

Коннор покачал головой.

— Не могу, дядя. У меня дела в городе. К тому же я провел немало месяцев в сражениях с поври. Не бойся за меня.

С этими словами он дотронулся до ножен, в которых находился его верный Защитник.

Рошфор пристально и долго глядел на молодого Билдебороха. Уверенность и храбрость — эти качества он больше всего ценил в своем племяннике. В молодости он сам был очень похож на Коннора: сиживал в тавернах, захаживал в бордели и сполна наслаждался каждым мгновением жизни, не исключая опасных ее сторон. Какая ирония судьбы, думал он, что теперь, постарев и утратив былой интерес к радостям жизни, он вынужден больше заботиться о собственной безопасности. А его племянник, которому есть что терять, почти не думает о возможной угрозе, считая себя неуязвимым и бессмертным.

Барон засмеялся и отказался от мысли удержать Коннора при себе; ведь в таком случае Коннор лишился бы тех качеств, которые он так ценил в племяннике.

— Возьми хотя бы одного из моих солдат, — предложил он в качестве компромисса.

Коннор снова решительно покачал головой.

— Вот тогда меня действительно будет легче выследить, — возразил он. — Пойми, дядя, я хорошо знаю город. Знаю, где добыть сведения и где спрятаться.

— Сдаюсь! Сдаюсь! — со смехом воскликнул барон. — Но знай, на тебе лежит ответственность не только за свою жизнь.

Рошфор Билдеборох поднялся с большей легкостью, нежели садился, и, обойдя вокруг стола, несколько раз сильно потрепал Коннора по плечу. Затем своей могучей рукой он обнял племянника за шею.

— Ты живешь в моем сердце, мальчик, — с чувством произнес барон. — Если тебя постигнет участь Добриниона, знай, что это разобьет его, и я умру.

Коннор верил в искренность каждого дядиного слова. Он крепко обнял барона, потрепал по плечу, затем решительным шагом вышел из кабинета.

— Вскоре он будет вашим бароном, — сказал Рошфор солдату.

Тот вытянулся по стойке смирно и кивнул, явно одобряя выбор.

— Открой крышку.

— Но, господин Коннор, я не вижу причины нарушать покой усопшей, — ответил монах. — Брат Талюмус, старший по званию в нашем монастыре, благословил гроб…

— Открой крышку, — повторил Коннор, сверля молодого монаха неотступным взглядом.

Тот продолжал колебаться.

— Может, привести сюда моего дядю?

Монах закусил губу, но угроза подействовала, и он склонился, чтобы снять деревянную крышку. Еще раз оглянувшись на решительно настроенного Коннора, монах сдвинул крышку. В гробу лежала женщина. Синева покрывала ее мертвое лицо.

К ужасу монаха, Коннор взял покойницу под мышки, поднял и перевернул труп. Он внимательно разглядывал женщину, безразличный к тяжелому запаху.

— Ее ранили? — спросил он.

— Захлебнулась, — объяснил монах. — В лохани, да еще и вода была горячей. Поначалу у нее все лицо было красным, но сейчас лицо стало бескровным и безжизненным.

Коннор осторожно перевернул покойницу на спину и отошел, кивком показав монаху, чтобы закрыл гроб. Потом он поднес руку ко рту и стал водить ногтем большого пальца между зубов, пытаясь разобраться, в чем дело. Монахи Сент-Прешес очень обрадовались, когда он появился у монастырских ворот. Он знал, что они ошеломлены и испуганы убийством их настоятеля и присутствие столь важного представителя барона Билдебороха помогло им хоть как-то прийти в себя.

Осмотр спальни Добриниона почти не дал Коннору никаких подсказок. Оба трупа по-прежнему находились здесь: тело настоятеля монахи тщательно обмыли и уложили на постель, а мертвого поври оставили лежать там, где его обнаружили. Вопреки стараниям отмыть спальню в ней по-прежнему осталось немало следов крови. Превозмогая душевные муки, монахи подробно описали Коннору сцену борьбы, которая, как они представляли, произошла между настоятелем и поври. По их словам, настоятель, скорее всего, был застигнут врасплох во время сна. Вначале поври несколько раз ранил его. Горловая рана оказалась смертельной, но все равно храбрый Добринион сумел добраться до стола и схватить свой ножик.

Как горды были монахи, что их настоятель сумел отомстить убийце!

Однако Коннору, имевшему опыт сражения с поври, показалось странным, как это настоятелю удалось одним ударом хлипкого ножичка уложить эту тварь наповал. Не менее странным было и то, что Добринион с перерезанным горлом каким-то образом сумел подобраться к столу. Понимая, что в предсмертной схватке может быть всякое, Коннор оставил свои мысли при себе. Он просто кивнул и кратко высказал свое восхищение мужеством Добриниона.

Спросив о том, как поври удалось проникнуть в монастырь, Коннор узнал о второй жертве — несчастной кухарке, на которую поври напал в кухне. Для монахов все же оставалось загадкой, каким образом нападавший оказался в кухне. Дверь, через которую он проник, имела магическую защиту от доступа извне и практически сливалась с кирпичной стеной здания. Либо глупая кухарка вошла в сговор с поври, либо, что более вероятно, тот ее одурачил, и она впустила карлика в кухню. Других объяснений у монахов не было.

Такое тоже было вполне допустимо, хотя и с определенной натяжкой. Однако после того, как Коннор осмотрел покойницу и не обнаружил никаких телесных повреждений, его подозрения значительно усилились. Но и здесь он промолчал; лишившиеся настоятеля монахи мало чем могли ему помочь.

— Несчастная, — только и пробормотал Коннор, поднимаясь вместе с монахом из подвала.

Ниже располагалось то самое подземелье, где держали семью Чиличанк, о чем Коннор постоянно себе напоминал.

— Ваш дядя поможет нам защитить монастырь от угрозы новых вторжений? — спросил монах, ожидавший их в часовне.

Коннор спросил пергамент и перо и быстро написал прошение о помощи.

— Отнесите это в Чейзвинд Мэнор, — велел он монахам. — Можете не сомневаться: семейство Билдеборох сделает все, что в его силах, для обеспечения безопасности Сент-Прешес.

Он простился с монахами и пошел по палмарисским улицам, вслушиваясь в разговоры людей. Возможно, здесь, в средоточии слухов и домыслов, он отыщет истину.

Вопросы, теснившиеся в сознании Коннора, не давали ему покоя весь день. Зачем поври понадобилось нападать на Добриниона, который почти не имел отношения к войне? Правда, горстка монахов Сент-Прешес участвовала в битвах на севере, но они не задавали тон ни в одном из боев. Монахи занимались преимущественно врачеванием раненых, и потому маловероятно, чтобы какие-либо действия Добриниона могли толкнуть поври на столь дерзкое нападение.

Единственным объяснением, которое удалось построить Коннору, было следующее: по слухам, монашеский караван прибыл в Палмарис с севера, где им пришлось сражаться с поври и уничтожить немало этих тварей. Сами того не желая, монахи сделали Добриниона предметом для отмщения.

Однако, пообщавшись с Марквортом, Коннор не верил в подобное развитие событий. Всякий раз, когда он воскрешал в памяти детали увиденного или пытался делать выводы, внутри у него эхом отдавалось: «слишком уж гладко».

Вечером Коннор направился в таверну «У доброго друга». Накануне он убедил Дейнси вновь открыть заведение. Когда хозяева вернутся, объяснил он, им не понравится, что дела пришли в упадок. Правда, сам он не верил, что семья Чиличанк когда-нибудь вернется в Палмарис… Трактир бурлил; только и разговоров было о том, что случилось с настоятелем Добринионом и кухаркой Келли Ли. Коннор хранил молчание, предпочитая слушать. Он пытался выудить в этом море слухов хоть какие-то мало-мальски достоверные и важные сведения, но не мог. Коннор изо всех сил стремился не привлекать к себе внимания, однако завсегдатаи часто его узнавали и приставали с расспросами. Им казалось, будто он, человек благородного происхождения, непременно знает больше, чем они.

На все расспросы Коннор лишь улыбался и качал головой:

— Я знаю ровно столько, сколько услышал, придя сюда.

Бесцельно тянулся вечер. Раздосадованный Коннор прислонился к стене и прикрыл глаза. Дрема его продолжалась до тех пор, пока кто-то из сидящих рядом не произнес слово «новички». Значит, в трактире появились люди, которых прежде здесь не видели.

Коннор встрепенулся и повернул голову. У входа он увидел двоих: одного крепкого и рослого, другого невысокого и тощего. Походка и манеры обоих выдавали в них хорошо обученных воинов. У Коннора округлились глаза. Он узнал этих людей и увидел, насколько нелепо сидит на них крестьянская одежда.

Куда же они дели свои сутаны?

От одного взгляда на Юсефа Коннор ощутил боль в почках. Вспомнив свою недавнюю встречу с этими монахами, племянник барона посчитал благоразумным скрыться в толпе. Но вначале он махнул Дейнси, стоявшей за стойкой, подзывая ее к себе.

— Узнай, что им надобно, — велел он, указывая на переодетых монахов. — И скажи им, что уже целая неделя, как я не показывался в трактире.

Дейнси кивнула и вернулась на свое место, а Коннор стал пробираться к боковой стене. Как он и предполагал, монахи направились к стойке. Коннор хотел услышать, о чем они будут говорить с Дейнси, но их слова тонули в гуле голосов.

И вдруг Дейнси (ну что за прелесть!) повысила голос и почти крикнула:

— Откуда я знаю, он уже целую неделю не показывался здесь!

Подозрения Коннора оправдались: монахи разыскивали его, и нетрудно было догадаться зачем. Теперь он понял, почему на теле Келли Ли не было ранений. Насколько Коннор знал, ни один поври не упустит случая окунуть свою шапку в человеческую кровь, но у этих «поври» не было шапок.

Он решился бросить мимолетный взгляд на Дейнси. В ответ девушка посмотрела на него краешком глаза, а затем «ненароком» задела рукой воротник кофты. Кофта распахнулась, и все, кто был поблизости (включая и монахов), обернулись в сторону Дейнси.

Молодец девчонка, — подумал Коннор и, воспользовавшись замешательством, начал пробираться к выходу. Но одолеть двадцать футов пространства, битком набитого посетителями, было не так-то легко. Прошло не менее минуты, прежде чем ноздри Коннора ощутили солоноватый запах палмарисской ночи, а глаза увидели ясное ночное небо.

Он оглянулся на трактир: судя по возгласам и движениям в толпе, кто-то пробирался к выходу. Коннор и так знал, кто это. Если монахи уловили ответный взгляд Дейнси, они поняли, куда им двигаться дальше. Коннор забежал за угол трактира и оглянулся на дверь.

Так оно и есть: Юсеф и Данделион выбрались из заведения на улицу.

Коннор бросился бежать по переулку. В мозгу лихорадочно крутились мысли. Не теряя времени, он выбрался из канавы, влез на крышу и замер, распластавшись на животе. От удивления он даже замотал головой: монахи уже заворачивали за угол. Тогда он тихо отполз от края крыши.

Отсюда небо казалось совсем близким. Внизу блестели огоньки Палмариса. На какое-то мгновение Коннор словно выпал из времени. Когда-то это место было любимым местом Джилл, где она пряталась от всего мира. Она часто приходила сюда посидеть наедине со своими мыслями и разобраться в событиях, которые были чересчур сложны и тяжелы для ее юного неокрепшего ума.

Лязг металла отвлек его от мыслей о Джилл. Один из монахов, по-видимому Юсеф, полез на крышу.

Коннор метнулся к дальнему концу крыши и перескочил на крышу соседнего дома. Там он полез по скату вверх, перебрался на другую сторону и соскользнул к самому краю. Ухватившись за выступ крыши, Коннор спрыгнул на землю. Теперь он побежал со всех ног, подгоняемый страхом. Он бежал и думал о Джилл и о том безумии, что неожиданно вторглось в его привычный мир.

Настоятель Добринион убит. Убит! И поври здесь ни при чем.

Нет, его убили эти двое — прихвостни Далеберта Маркворта, главы всей Абеликанской церкви. Маркворт приказал убить Добриниона, потому что тот оказал ему сопротивление. Теперь убийцы настоятеля шли по следу Коннора.

Чудовищность происходящего наконец-то со всей силой обрушилась на Коннора, и от рассуждений, неожиданно выстроившихся в одну четкую линию, он едва не споткнулся на бегу. Куда теперь? Под защиту стен дворца?

Коннор отбросил эту мысль, опасаясь навлечь беду на дядю. Если Маркворт сумел разделаться с Добринионом, может ли теперь кто-нибудь, включая барона, чувствовать себя в безопасности? Коннор понимал: монахи — могущественные враги. Даже если бы все полки королевской армии вдруг обратились против него, они и то были бы менее опасны, чем монахи Абеликанской церкви. Да, отец-настоятель во многом обладает большей властью, чем сам король, и не последнюю роль в этом играют таинственные магические способности, о которых Коннор почти не имел представления.

Это немыслимо: Маркворт приказал (приказал!) убить Добриниона. Тяжесть случившегося глубоко задела все чувства молодого Билдебороха, заставляя его лихорадочно искать выход.

Коннор понимал: прятаться в городе бесполезно. Эти двое (а может, их больше?) — профессиональные убийцы. Они все равно найдут и убьют его.

Коннор отчаянно нуждался в ответах, и ему вдруг показалось, что он знает, где сможет их получить. К тому же не только он находился в опасности и являлся живой мишенью для гнева Маркворта.

Коннор повернул к Чейзвинд Мэнор, миновал ворота и оказался во дворе, но во дворец не пошел, а свернул к конюшне. Там он быстро оседлал Грейстоуна — свою любимую пегую охотничью лошадь с длинной белой гривой, сильную и выносливую. Еще до полуночи Коннор покинул Палмарис, выехав из города через северные ворота.

 

ГЛАВА 19

САМОВОЛЬНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

Путешествие было легким или, по крайней мере, должно было бы быть таковым, ибо дорога, тянущаяся по западному берегу Мазур-Делавала, являлась лучшей мощеной дорогой в мире. Джоджонаху удалось присоединиться к каравану, шедшему безостановочно день и ночь. Так он пропутешествовал два дня. Однако это не доставляло магистру никакого удовольствия. Его старые кости нещадно ломило, и, не успев отъехать и двухсот миль от Палмариса, Джоджонах почувствовал, что заболел всерьез. Его одолевали колики, приступы тошноты, а также начинающаяся лихорадка, заставлявшая магистра без конца потеть.

Дурная пища, предположил Джоджонах, и искренне понадеялся, что болезнь и путешествие не сведут его в могилу. Ему еще надо многое успеть в жизни. В любом случае Джоджонаху не улыбалась перспектива умереть одному, где-то на полпути между Палмарисом и Урсалом — городами, к которым он никогда не питал особых симпатий. И потому престарелый магистр с обычным своим стоицизмом продолжал ковылять дальше. Он шел медленно, тяжело опираясь на крепкую палку и кляня себя за то, что позволил себе разболеться.

— Благочестие, достоинство, бедность, — с сарказмом повторял Джоджонах.

Он вряд ли мог назвать свою жизнь особо достойной, а что касалось обета бедности — здесь он, наоборот, зашел слишком далеко. С благочестием было еще сложнее… Джоджонаху думалось, что это слово потеряло для него всякий смысл. Что значит быть благочестивым? Слепо следовать за отцом-настоятелем Марквортом? Или следовать велению своего сердца и быть верным тем понятиям, какие в это вкладывал Эвелин?

Последнее, решил Джоджонах, но, по сути, это мало что меняло. Магистр не знал наверняка, какой курс он должен избрать, чтобы в мире действительно что-то поменялось. Скорее всего, дело кончится тем, что его понизят в звании, возможно, даже выгонят из ордена, а то и сожгут как еретика. Церковь имела давнюю традицию набрасываться, словно хищный зверь, на тех, кого объявляла еретиками, забивая их до смерти. У Джоджонаха по спине поползли мурашки, и эта мысль показалась ему неким мрачным предзнаменованием. Да, Маркворт в последнее время пребывал в скверном настроении, которое портилось еще сильнее, если кто-либо упоминал имя Эвелина Десбриса! Магистр почувствовал, что на долгом пути в Урсал у него появился новый враг — уныние. И тем не менее он упорно продолжал шагать вперед.

Проснувшись на шестой день, он обнаружил, что небо затянуто густыми облаками. Ближе к полудню пошел холодный дождь. Поначалу Джоджонах даже обрадовался прохладе, потому что вчера солнце немилосердно палило весь день. Но когда пошел дождь, пробиравший его до костей, Джоджонаху стало совсем плохо, и он даже подумал, не вернуться ли в селение, где ночевал вчера.

Однако магистр не поворотил назад, а продолжал плестись дальше, обходя многочисленные лужи. Его внимание было обращено в прошлое; он размышлял об Эвелине и Маркворте, о пути церкви и о том, что он сам мог бы сделать для избрания правильного пути. Так прошел час, потом второй. Магистр настолько глубоко погрузился в свои мысли, что даже не услышал, как сзади приближается повозка.

— С дороги! — крикнул возница, туго натягивая поводья и резко сворачивая в сторону.

Повозка качнулась вбок, едва не задев Джоджонаха и окатив его целым фонтаном брызг. От испуга и удивления магистр упал на раскисшую землю.

Съехав с дороги, повозка увязла в грязи, и только это уберегло ее от падения, пока возница отчаянно пытался совладать с лошадьми. Наконец те остановились, и колеса повозки окончательно увязли в придорожной жиже. Возница спрыгнул с козел, лишь мельком взглянув на застрявшую повозку, затем поспешил туда, где сидел Джоджонах.

— Прошу прощения, — пробормотал магистр, увидев перед собой стройного парня лет двадцати. — Из-за дождя я не расслышал, что ты едешь сзади.

— Не надо извинений, — дружелюбно ответил возница, помогая Джоджонаху встать и пытаясь хоть как-то очистить от грязи его насквозь промокшую сутану. — Этого дождя я опасался с тех самых пор, как выехал из Палмариса.

— Палмарис, — повторил Джоджонах. — Я тоже пустился в путь из этого великолепного города.

Монах заметил, что парень сморщился при слове «великолепный», и потому умолк, посчитав более благоразумным не говорить, а слушать.

— Просто я ехал быстрее, — ответил парень и бросил безнадежный взгляд на свою повозку. — До сих пор, — тоскливо добавил он.

— Боюсь, нам не удастся вытащить твою повозку, — согласился Джоджонах.

Возница кивнул.

— В трех милях отсюда есть селение. Пойду туда за подмогой.

— Люди в здешних местах отзывчивые, — ободряюще сказал Джоджонах. — Наверное, я пойду вместе с тобой. Как-никак монаху они скорее помогут. Я ночевал там вчера, и они по-доброму отнеслись ко мне. И когда мы вытащим твою повозку, я надеюсь, ты возьмешь меня с собой. Мне надо в Урсал, а до него еще очень далеко. Да и тело мое, боюсь, не выдержит пешего перехода.

— Я тоже еду в Урсал, — объявил возница. — Может, вы мне поможете с моим поручением. Оно касается вашей церкви.

Джоджонах навострил уши и поднял брови.

— И какое же у тебя поручение? — спросил он.

— Дожили мы до печального дня, — продолжал парень. — Куда уж печальнее: убили настоятеля Добриниона.

У Джоджонаха округлились глаза. Он зашатался и, чтобы не упасть, схватился за рукав возницы.

— Добриниона? Как?

— Поври, — ответил возница. — Гнусная двуногая крыса. Пролез в церковь и убил настоятеля.

Джоджонах не верил своим ушам. В мозгу вихрем понеслись мысли, однако магистр был слишком слаб и сломлен болезнью. Он вновь опустился на мокрую и грязную дорогу, закрыл лицо руками и зарыдал. Джоджонах не знал, кого он оплакивает: настоятеля Добриниона, себя или свой возлюбленный орден.

Возница положил магистру руку на плечо, желая его утешить. Они вместе отправились в селение. Парень пообещал, что, даже если и удастся вытащить повозку, они все равно не двинутся в путь раньше завтрашнего дня.

— Я довезу вас до Урсала, — обнадеживающе улыбнулся возница. — Мы раздобудем покрывало, чтобы вам было тепло, святой отец, и запасемся провизией на дорогу.

В одном из домов, куда их взяли на ночлег, Джоджонаха уложили в теплую постель. Но уснуть ему не удавалось, поскольку в дом набилось полно народа. Всем хотелось услышать рассказ возницы о гибели настоятеля Добриниона. Джоджонах тихо лежал, прислушиваясь к разговорам. Наконец, продолжая все так же дрожать и потеть, он провалился в сон.

Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном.

Магистр Джоджонах мгновенно проснулся. В доме было тихо и темно — совсем темно. Джоджонах прищурился, оглядываясь по сторонам.

— Кто здесь? — спросил он.

Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном! — вновь услышал он, теперь уже громче и настойчивее.

Впрочем, нет, не услышал. Джоджонах сообразил, что никаких внешних звуков, за исключением стука крупных капель дождя по крыше, он не слышал. Эти слова он ощутил где-то в глубине разума и узнал человека, произносившего их.

— Брат Браумин? — спросил Джоджонах.

Я опасаюсь, что отец-настоятель отправил их за вами, звучало в его мыслях. Мой друг и наставник, берегитесь! Возвращайтесь в Палмарис, если вы еще не успели отойти далеко, под защиту настоятеля Добриниона, и скажите, чтобы Юсефа и Данделиона ни в коем случае не допускали в Сент-Прешес.

Контакт был слабым. Джоджонах знал, что Браумин не слишком искусен в обращении с гематитом. Да и условия для передачи, вероятно, были не самыми благоприятными.

— Где ты? — телепатически спросил Джоджонах. — В Санта-Мир-Абель?

Магистр Джоджонах, умоляю вас! Вы должны меня слышать! Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном!

Контакт становился все слабее. Джоджонах понимал: Браумин устает. Затем связь резко оборвалась, и он испугался, что, должно быть, Маркворт или Фрэнсис каким-то образом подслушали сообщение Браумина.

Если это действительно был Браумин, — напомнил себе Джоджонах. Может, все это — бред, вызванный его лихорадкой?

— Они еще не знают, — прошептал затем магистр, ибо только сейчас до него дошло, что в сообщении Браумина ничего не говорилось о Добринионе. Кряхтя, Джоджонах выбрался из постели и, стараясь ступать тихо, побрел в общую комнату. В темноте он чуть не споткнулся о хозяйку. Уступив магистру свою кровать, та спала на полу в общей комнате, подстелив несколько одеял. Магистру не хотелось будить добрую женщину, но одну вещь он должен был выяснить прямо сейчас.

— Где возница? — спросил он. — Он ночует здесь или где-нибудь в другом доме?

— Здесь, где же еще, — ответила женщина, стараясь говорить как можно любезнее. — Спит вместе с моими мальчишками. В тесноте, да не в обиде, как у нас говорят.

— Пойди и разбуди его, — велел магистр Джоджонах.

— Как скажете, святой отец, — ответила хозяйка.

Она вылезла из-под одеял и ощупью куда-то побрела.

Вскоре женщина вернулась вместе с заспанным возницей.

— Вам бы спать да спать, — зевая, проговорил парень. — Час-то совсем поздний. Еще простынете.

— Я забыл у тебя кое-что спросить, — махнув рукой, объяснил ему Джоджонах. — Когда убили настоятеля Добриниона, где находился караван из Санта-Мир-Абель?

Парень удивленно вскинул голову.

— Ты ведь наверняка знаешь, что монахи из моего монастыря находились у вас в Сент-Прешес, — не унимался Джоджонах.

— Находились — это еще мягко сказано, — презрительно усмехнулся возница. — Столько бед понатворили.

— Это верно, — согласился Джоджонах. — Но где они были, когда поври убил настоятеля Добриниона?

— Уехали.

— Из города?

— Выехали через северные ворота, хотя я слыхал, что они пересекли пролив, и совсем даже не на пароме, — ответил возница. — Настоятеля убили дня через полтора после их отъезда.

Магистр Джоджонах отпрянул назад, ущипнув себя за подбородок. Кучер стал говорить что-то еще, но Джоджонах лишь махнул рукой.

— Ложитесь, — сказал он парню и хозяйке. — И я пойду лягу.

После этого магистр долго лежал с открытыми глазами не в состоянии уснуть. Теперь он не сомневался, что контакт с Браумином не привиделся ему в горячечном сне. Магистру было о чем подумать. В отличие от Браумина, он не боялся, что Юсеф и Данделион посланы для расправы с ним. Маркворт был слишком близок к своей цели (по крайней мере, этому одержимому старику так могло казаться), чтобы заставлять убийц делать крюк. Нет, убив Добриниона, те отправились прямо на север, на поиски камней. В Палмарисе эти двое задержались лишь ненадолго — ровно настолько, чтобы устранить одну небольшую помеху на пути Маркворта.

Магистр Джоджонах подбежал к одному из окон комнаты, отодвинул ставни и раскрыл створки окна. Его вытошнило прямо на траву, росшую под окном. Тошнотворной была сама мысль, что отец-настоятель приказал уничтожить другого настоятеля!

Уму непостижимо! Но каждая мелочь, встававшая в памяти Джоджонаха, подтверждала, что все действия Маркворта вели именно к этому. И все-таки, может, своими суждениями он сгущает краски? — задавался вопросом Джоджонах. Но ведь Браумин не лгал: Юсеф и Данделион не вернулись вместе с караваном!

Браумин еще не знает, что настоятель Добринион встретил свой безвременный конец.

Магистру Джоджонаху искренне хотелось надеяться, что он все же ошибается, что у него разыгралось бредовое, горячечное воображение. Он хотел надеяться, что глава Абеликанского ордена не мог решиться на подобное. И в этом водовороте мыслей ясным для Джоджонаха было только одно: ему теперь незачем ехать в Урсал. Надо возвращаться в Санта-Мир-Абель.

Наконец все двести беженцев двинулись в путь, обойдя стороной Ландсдаун и Кертинеллу. Элбрайн постоянно отправлял вперед разведчиков и держал наготове отряд из сорока лучших бойцов. Из общего числа беженцев лишь меньше половины были способны в случае чего взяться за оружие. Остальные были слишком стары, малы или немощны, чтобы сражаться. Правда, стараниями Пони и при помощи ее драгоценного камня никто особо сильно не хворал.

Засевшие в двух городах поври даже не пытались напасть на караван беженцев. К вечеру пятого дня люди одолели почти половину расстояния до Палмариса.

— Всего в миле отсюда — крестьянский дом с амбаром, — сообщил Элбрайну вернувшийся из разведки Роджер. — Все строения целы, и я даже слышал кудахтанье кур.

От одной мысли о свежих яйцах беженцы, слышавшие эти слова, вздохнули и зачмокали губами.

— А самих кур ты видел? — недоверчиво спросил Элбрайн.

— Во дворе — нет, — ответил парень, несколько сконфуженный собственной недогадливостью; ведь мог же он разузнать все поподробнее. — Но я там не задерживался, — поспешно добавил он. — Если бы я там замешкался, ты бы все равно туда отправился и мог бы оказаться под прицелом тварей, если они скрываются внутри.

Элбрайн с улыбкой кивнул.

— Ты правильно поступил, — сказал он. — Теперь оставайся здесь и наблюдай за обстановкой, а мы с Пони съездим туда и разузнаем, что к чему.

Роджер кивнул и помог Пони усесться на коня позади Элбрайна.

— Поставьте дозорных по границам лагеря, особенно с северной стороны, — велел парню Элбрайн. — Разыщи Джуравиля и скажи ему, где нас искать.

Роджер молча выслушал приказания, кивнул в ответ и легонько шлепнул Дара по крупу. Конь поскакал к постройкам, а Роджер отправился готовить лагерь к обороне.

Разыскать постройки не составило труда. Теперь настал черед Пони. Воспользовавшись камнем, она вышла из тела и осмотрела вначале амбар, а затем и сам дом.

— В доме хозяйничают поври, — объявила она, проведя разведку. — Трое. Один из них спит в задней комнате. В амбаре — гоблины, но все какие-то вялые и ленивые.

Элбрайн прикрыл глаза, погружаясь в состояние глубокого спокойствия и почти зримо переходя в свое второе «я» — воина, воспитанного и обученного эльфами. Слева от амбара он заметил несколько деревьев. Элбрайн спрыгнул с коня и помог слезть Пони. Оставив Дара здесь, они осторожно двинулись под тень деревьев. Дальнейший путь Элбрайн проделал один. Прячась за пнями, потом за корытом с водой, он приблизился к дому. Вскоре он достиг стены, оказавшись рядом с окном. В руке он держал лук. Осмотревшись и затем взглянув туда, где осталась Пони, он кивнул ей и приладил стрелу.

Элбрайн резко повернулся и пустил стрелу прямо в окно, прицелившись в затылок поври, который беспечно что-то стряпал на плите. Тот потерял равновесие и угодил лицом прямо в шипящий жир на сковороде.

— Очумел, что ли? — заорал второй поври, бросившись к плите.

Увидев торчащее древко стрелы, он замер, а обернувшись, столкнулся с Полуночником, поджидавшим его с мечом в руке.

Поври потянулся за своим оружием, но взмах могучего меча опередил его, и левая рука карлика повисла как плеть. Однако упрямый поври двинулся прямо на Элбрайна.

Удар Урагана пришелся ему прямо в сердце. Меч вошел в тело по самую рукоятку. Отчаянно дернувшись несколько раз, поври замертво упал на пол.

— Чего шумите? И так меня разбудили! — рявкнул из задней комнаты третий поври.

Полуночник улыбнулся, затем, немного обождав, неслышно пробрался к двери. Там он выждал еще некоторое время и, убедившись, что поври повернулся на другой бок, медленно открыл дверь.

На кровати, спиной к нему, лежал третий поври.

Вскоре Элбрайн покинул дом и помахал Пони. Взяв в руки Крыло Сокола, он стал осторожно огибать амбар. Вверху находился сеновал. Дверь туда была приоткрыта, и из нее свешивалась веревка.

Элбрайн быстро оглянулся и заметил, что Пони передвинулась на другое место, позволявшее ей одновременно следить за воротами амбара и сеновалом. Как здорово, что у него такая опытная и смышленая помощница, подумал Элбрайн. Ведь если он попадет в беду, Пони всегда придет на выручку.

Они оба знали, что делать дальше. Разумеется, Пони могла бы нанести удар по амбару и с помощью серпентина и взрывной силы рубина сжечь его дотла. Однако дым от такого пожара лишь выдал бы их присутствие. Вместо этого Пони избрала магнетит и графит, чтобы поддержать действия Элбрайна.

Полуночник понимал, какой силы воли и самодисциплины это стоит Пони. Каждое утро они продолжали совершать танец меча, и движения Пони становились все совершеннее. Ей хотелось сражаться бок о бок с Элбрайном. Но Пони была терпеливой и послушной. Элбрайн пообещал ей, что скоро у нее появится возможность испробовать полученные навыки. Оба знали, что она почти готова.

Но не сейчас.

Полуночник проверил крепость веревки, затем тихо и осторожно начал подниматься на сеновал. Почти у самой двери он задержался, прислушался и поднял вверх палец, чтобы видела Пони.

Элбрайн добрался до двери, осторожно поставил ногу в небольшую выемку, не отпуская при этом веревки. Судя по всему, двигаться придется быстро, и вряд ли он сумеет воспользоваться оружием.

Он вновь сделал глубокий вдох, сосредоточиваясь и достигая внутреннего покоя. Затем он зацепился ногой за нижнюю часть двери и резко распахнул ее. Элбрайн буквально влетел на сеновал и оказался прямо перед гоблином, беззаботно стоящим на дозоре.

Гоблин закричал, но его крик мгновенно захлебнулся, ибо Элбрайн своей сильной рукой зажал гоблину рот, а другой — сдавил его правую руку. Еще несколько быстрых движений — и гоблин оказался на коленях.

Раздавшийся снизу крик подсказал Элбрайну, что времени мало.

Полуночник рывком поставил гоблина на ноги, потом согнул пополам и швырнул с высоты десяти футов вниз. Гоблин ударился оземь и застонал, затем попытался подняться и позвать на помощь. Тут он заметил Пони, спокойно стоявшую с вытянутой рукой.

Удар магнетита пришелся прямо по металлическому амулету, висевшему на шее гоблина. В свое время он наверняка сорвал это украшение с какой-нибудь женщины, напрасно умолявшей сохранить ей жизнь.

Стоя на сеновале, Полуночник сбивал стрелами гоблинов, лезущих по лестнице наверх. Неожиданно он обнаружил, что вместе с его стрелами во врагов летят маленькие стрелы Джуравиля.

— Роджер рассказал мне о ваших замыслах, — пояснил эльф. — Хорошее начало! — сказал он, пуская стрелу в очередного гоблина, который по дурости тоже полез наверх.

Убедившись, что на лестнице их поджидает смерть, остальные гоблины широко раскрыли ворота и попытались выбежать из амбара.

Удар рукотворной молнии швырнул почти всех их на землю.

Эльф, расположившись у двери сеновала, стрелял по тем, кто еще шевелился.

Элбрайн соскользнул по лестнице вниз, перекувырнулся, избежав удара копьем, пущенным одним из гоблинов, и схватился за лук. Стрела ударила вражину прямо в лицо, другая остановила еще одного, побежавшего к двери.

Внутри амбара воцарилась тишина, однако Полуночник чувствовал, что он не один. Он положил лук на пол, взял меч и медленно двинулся к копне сена, ступая неслышно. Крики за стенами амбара почти смолкли. Элбрайн подошел к самой копне, приник к ней и прислушался.

Он уловил чье-то дыхание.

Элбрайн метнулся вдоль, желая удостовериться, что за копной прячется гоблин, а не какой-нибудь несчастный пленник. Одним ударом меч отсек голову последней твари. Элбрайн вышел из амбара и увидел, что Пони и Джуравиль идут ему навстречу, ведя Дара. Сражение окончилось.

Элбрайн и эльф остались охранять новое место стоянки, а Пони поспешила к беженцам, чтобы привести их сюда.

— Нет, не могу я вернуться назад, — ответил возница, когда на следующее утро Джоджонах объявил ему о своих планах. — Я бы рад вам помочь. Но у меня же поручение…

— И важное поручение, — договорил за него Джоджонах.

— Лучше всего вам будет вернуться на корабле, — продолжал парень. — Летом они плывут на север и дальше, в открытое море. Я бы и сам был не прочь сесть на какой-нибудь корабль, но на юг в это время они идут редко.

Магистр Джоджонах поскреб свой покрывшийся щетиной подбородок. Денег у него не было, но, возможно, он что-нибудь придумает.

— Тогда довези меня до ближайшего порта, — попросил он возницу.

— Это на юго-востоке. Бристоль, так он называется. Там лишь чинят корабли да нагружают их припасами, и больше ничего нет. Отсюда не так и далеко.

— Ты меня этим очень обяжешь, — сказал Джоджонах.

После обильного завтрака, которого хватило бы на троих, они выехали из селения. Только теперь, когда повозка загрохотала по дороге, магистр Джоджонах понял, насколько лучше он себя чувствует. Дорожная тряска не помешала его желудку в полной мере переварить завтрак. Вчерашние новости и возможные последствия, которые оказывались мрачнее, чем он представлял, словно вновь наполнили силой его дряхлое тело. Сейчас он просто не мог позволить себе быть слабым.

Бристоль оказался совсем крошечным портом и довольно странным по своему расположению. По берегу тянулись длинные причалы, способные принять до десятка крупных судов. Домов же было совсем немного, включая два небольших складских помещения. Только когда повозка въехала в самый центр Бристоля, Джоджонах начал понимать особенность этого порта.

Корабли, идущие в обоих направлениях, не пополняли здесь своих запасов, ибо путь от Урсала до Палмариса не был таким уж длинным. Но матросы были не прочь сделать краткую передышку, и потому корабли причаливали сюда для пополнения запасов иного рода.

Из семи зданий, стоявших почти впритык, в двух находились таверны, а в двух других — бордели.

Магистр Джоджонах прочитал краткую молитву, однако это его не особенно заботило. Он был терпимым человеком, всегда готовым простить слабости плоти. Что бы там ни было, главное — это сила духа.

Он простился с возницей, искренне сожалея, что не в состоянии заплатить этому доброму человеку ничем, кроме слов благодарности. Затем Джоджонах отправился на поиски судна, которое доставило бы его в Палмарис. У причала стояло три корабля, четвертый приближался к Бристолю с юга. Монах спустился на берег, и его сандалии громко застучали по длинному дощатому настилу.

— Мир вам, добрые люди, — сказал он, подойдя к ближайшему кораблю и увидев двоих матросов, склонившихся за гакабортом.

Матросы, вооружившись молотками, возились с какой-то неисправностью, но гакаборт мешал разглядеть, с какой именно. Поскольку их корабль стоял в ряду первым, Джоджонах посчитал, что вскоре они отплывут.

— Мир вам, добрые люди! — уже громче крикнул Джоджонах, размахивая руками.

Стук прекратился, и один из старых морских волков, человек с бронзовым морщинистым лицом и беззубым ртом, поднял голову.

— И вам тоже, святой отец, — сказал он.

— Куда держите путь? — поинтересовался Джоджонах. — Случайно не в Палмарис?

— В Палмарис и дальше, в открытое море, — ответил матрос. — Но мы еще не скоро отчалим. Якорная цепь стала совсем негодной, вот и латаем.

Теперь Джоджонаху стало ясно, почему корабль был так странно повернут по отношению к причалу. Магистр оглянулся на складские помещения. Неужели там не найдется новой якорной цепи? Даже в гавани Санта-Мир-Абель, которая не шла ни в какое сравнение с этой, имелся запас таких необходимых вещей, как якоря и цепи. Однако Бристоль предназначался не для починки кораблей, а, так сказать, для «починки» команды.

— Сюда из Урсала должен прийти еще один корабль, — продолжал старый моряк. — Где-то через пару дней будет здесь. А вам надо в Палмарис?

— Да, но я не могу ждать так долго.

— Ну что ж, мы довезем вас за пять золотых королевских монет, — пообещал матрос. — Божеская цена, святой отец.

— И в самом деле божеская, только, увы, мне нечем платить, — ответил Джоджонах. — И ждать я не могу!

— Два дня не подождать? — удивился морской волк.

— Никак не могу, — ответил Джоджонах.

— Прошу прощения, святой отец, — послышался голос с соседнего корабля — широкой и ладной каравеллы. — Мы сегодня отплываем на север.

Магистр Джоджонах махнул двоим матросам и подошел к каравелле. Человек, окликнувший его, был высоким, худощавым и темнокожим. Но кожа его потемнела не под солнцем, а была такой от рождения. Он был бехренцем, и, судя по цвету лица, уроженцем южного Бехрена, находившегося далеко на юге, за двойной горной грядой, которая называлась Пояс-и-Пряжка.

— Мне нечем будет вам заплатить, — признался ему Джоджонах.

Темнокожий человек улыбнулся, обнажив белые зубы.

— Зачем же, святой отец, вам непременно платить золотом?

— Тогда я могу отработать свой проезд, — предложил магистр.

— Думаю, всем на моем корабле не повредит хорошая молитва, — ответил бехренец. — И в особенности после нашей краткой стоянки в Бристоле. Мы не собирались сниматься с якоря раньше вечера, но у меня на берегу лишь один матрос, да и того можно легко разыскать. Если вы торопитесь, и мы тоже поторопимся!

— Щедрое предложение, любезный господин…

— Альюмет, — представился бехренец. — Альюмет, капитан превосходного корабля «Сауди Хасинта».

Джоджонах вскинул голову, удивленный диковинным названием.

— В переводе на ваш язык — «Жемчужина пустыни», — пояснил Альюмет. — Так я немного подшутил над отцом, который хотел, чтобы я странствовал не по волнам, а по песчаным барханам.

— И мой отец хотел, чтобы я разносил пиво, а не возносил молитвы, — смеясь ответил Джоджонах.

Магистра немало удивило, что темнокожий бехренец являлся капитаном урсальского парусника. Но еще более его удивило, что этот капитан с таким почтением отнесся к монаху Абеликанского ордена. В южном царстве, откуда был родом Альюмет, церковь Джоджонаха не пользовалась влиянием. Миссионеров, посылаемых в те края, нередко убивали за попытки навязать свои представления о Боге тамошним горячим и нетерпимым священникам, по-бехренски — ятолам.

Капитан Альюмет помог Джоджонаху подняться по сходням, а затем отправил двоих матросов на берег за их товарищем.

— Где вы оставили свои вещи? — спросил он магистра.

— Это все, что у меня есть, — ответил Джоджонах.

— В какое же место на севере вам надобно?

— В Палмарис, — ответил Джоджонах. — На самом деле мне надо на другой берег, но туда я переправлюсь на пароме. Мне необходимо вернуться в Санта-Мир-Абель по очень важному делу.

— Мы будем проходить через залив Всех Святых, — сказал капитан Альюмет. — Но это займет у вас никак не меньше недели.

— Тогда мне достаточно добраться до Палмариса, — сказал магистр.

— А мы как раз туда и направляемся, — ответил капитан Альюмет и, не переставая улыбаться, указал на дверь каюты, расположенной на полуюте, под кормовой палубой.

— У меня две каюты, — пояснил он. — И я с удовольствием на пару дней пути отдам вам одну из них.

— Ты абеликанец?

Улыбка Альюмета стала еще шире.

— Уже три года, — ответил он. — Я обрел вашего Бога в монастыре Святого Гвендолина Морского, и это самый удачный улов, какой выпал на долю Альюмета.

— И еще одно огорчение для твоего отца, — заключил Джоджонах.

Альюмет приложил к губам палец.

— Ему незачем об этом знать, святой отец, — лукаво сказал он. — Но на просторах Мирианского океана, когда бушуют ураганы и накатывают волны, что в два раза выше человеческого роста, я молюсь своему Богу, — подмигнув, добавил он. — И потом, знаете, Бог моей земли и вашей — они не слишком-то различаются. Перемените одеяние — и священник станет ятолом.

— Стало быть, ты обратился в нашу веру по соображениям удобства, — с некоторой укоризной произнес Джоджонах.

Альюмет пожал плечами.

— Я молюсь своему Богу.

Джоджонах кивнул и ответил широкой улыбкой, затем стал пробираться в капитанскую каюту.

— Мой юнга вам все покажет, — крикнул ему вслед капитан.

Когда магистр открыл дверь каюты, юнга сидел на полу и играл сам с собой в кости. Увидев незнакомца, мальчишка, которому было не более десяти лет, засуетился и с виноватом видом собрал кости. Еще бы, его застали отлынивающим от своих обязанностей.

— Мэтью, помоги нашему другу устроиться, — послышался голос Альюмета, — И позаботься о нем.

Джоджонах и Мэтью долго и неспешно разглядывали друг друга. Одежда мальчика была поношенной, как почти у всех матросов на кораблях. Однако все сидело на нем очень ладно, лучше, чем на большинстве матросов, которых доводилось встречать магистру. И, в отличие от большинства юнг, этот мальчик был чище. Его выбеленные солнцем волосы были аккуратно подстрижены. Кожу юнги покрывал золотистый загар. Единственным, что сразу бросалось в глаза, была черная нашлепка на его предплечье.

Джоджонах представил себе величину раны и подумал: ох и больно же тогда было мальчишке. Нашлепка появилась в результате применения одной из «медицинских» жидкостей, имевшихся на каждому корабле, — смолы. Таких жидкостей насчитывалось три: ром, смола и моча. Ром помогал убивать червей, неизбежно заводившихся в провизии, а также коротать длинные и праздные часы плавания. Мочу использовали для мытья тела, головы и стирки. Но какой бы отвратительной ни была эта жидкость, ее запах отступал перед мучениями, связанными с жидкой смолой. Смолой заливали раны и порезы. Вот и Мэтью где-то поранил предплечье, и матросы, не имея других снадобий, залили его рану смолой.

— Можно мне посмотреть твою рану? — ласково спросил Джоджонах.

Мэтью помешкал, но не осмелился перечить и осторожно поднял вверх руку.

Искусная работа, отметил про себя магистр. Смола была залита вровень с кожей, и нашлепка скорее представляла собой аккуратную черную заплатку.

— Болит? — спросил Джоджонах.

Мальчик решительно затряс головой.

— Он не разговаривает, — объяснил недоумевающему Джоджонаху появившийся Альюмет.

— Твоя работа? — спросил Джоджонах, указывая на черный круг.

— Нет, это Коуди Беллауэй, — ответил Альюмет. — Когда мы в море, он у нас за лекаря.

Магистр Джоджонах кивнул и больше не стал задавать вопросов. Но черная нашлепка на предплечье Мэтью не давала ему покоя. Сколько гематитов лежит мертвым грузом в Санта-Мир-Абель? Пятьсот? Тысяча? Во всяком случае, число их значительно, и Джоджонах это знал. В свои молодые годы он занимался подсчетом этих камней — самых распространенных среди самоцветов, привезенных за все годы экспедиций на Пиманиникуит. Большинство мелких магических камней обладали гораздо меньшей силой, чем те, которые караван брал с собой, отправившись в Барбакан. Но сколько добра они способны были бы принести, если бы их раздать по кораблям и обучить одного-двух человек из команды использовать их целительные силы. Будь у него гематит, Джоджонах с легкостью мог бы исцелить рану Мэтью с помощью магии, а не смолы. Незначительное усилие, а сколько страданий и боли мог бы избежать этот мальчишка.

Размышления увели Джоджонаха еще дальше. Почему бы в каждом селении не иметь по гематиту? Если не в каждом, то хотя бы в одном на округу. И почему бы не найти среди местных жителей тех, кто способен к целительству, и не научить их пользоваться силой камней?

Джоджонах никогда не говорил об этом с Эвелином. Но почему-то он знал: если бы выбор принадлежал Эвелину Десбрису, тот распорядился бы раздать мелкие гематиты по городам и селениям и открыл бы некоторые секреты магии для простых людей. Во всяком случае, он согласился бы отдать камни, слишком слабые для разного рода дьявольских нужд, например таких, как одержание. Словом, те камни, которые годились для добрых дел и были слишком слабы для злодеяний.

Джоджонах знал: будь у Эвелина такая возможность, он сделал бы это, однако Маркворт никогда не дал бы ему подобной возможности!

Магистр провел рукой по белобрысой голове мальчика и попросил, чтобы тот проводил его в каюту. Альюмет покинул их и пошел готовиться к отплытию.

Вскоре «Сауди Хасинта» вышла из Бристоля. Ветер быстро надул паруса каравеллы и погнал ее против сильного течения пролива. Альюмет заверил Джоджонаха, что плавание будет удачным: ветры дуют с юга, ничем не предвещая шторм, и чем дальше, тем Мазур-Делавал становится шире, а сила течения ослабевает.

Большую часть дня магистр провел в своей каюте. Он спал, набираясь сил, которые, как чувствовал Джоджонах, скоро ему понадобятся. Потом он ненадолго проснулся и дружеским жестом предложил Мэтью сыграть в кости, убедив мальчика, что капитан не станет возражать, если юнга немного передохнет от тягот службы.

Жаль, что мальчик не говорил и даже не смеялся, играя с ним в кости. Джоджонаха интересовало, откуда он и как в столь нежном возрасте оказался на корабле.

Впрочем, магистр и так знал ответ. Скорее всего, родители-бедняки продали мальчишку. Джоджонах даже вздрогнул от этой мысли. Но ведь именно так и появлялись юнги на многих кораблях. Джоджонах лишь надеялся, что Альюмет не купил мальчика. Капитан называл себя верующим, а верующий человек не позволит себе подобного.

Ночью пошел мелкий дождь, но ничто не мешало бегу «Сауди Хасинты». Команда была опытной и знала каждый изгиб пролива. Корабль плавно скользил по воде. Нос разрезал волны, и пенные брызги светились в лунном сиянии. И в эту ночь, когда прекратился дождь, магистр Джоджонах, стоя у палубного ограждения, в полной мере принял истины, рождавшиеся у него в сердце. Он стоял один, во тьме. В лицо ударяли долетавшие на палубу брызги. Где-то на берегу раздавались крики ночных зверей. В парусах шелестел ветер. И вдруг Джоджонах почувствовал, что его жизненное плавание становится яснее.

Словно сам Эвелин находился с ним сейчас, паря над ним и напоминая слова обета — не те, привычно произносимые три слова, но стоящий за ними смысл, направлявший всю жизнь Абеликанского ордена.

Джоджонах провел на палубе всю ночь и отправился спать уже на рассвете, предварительно уговорив заспанного Мэтью принести ему поесть.

Он проснулся лишь к обеду, который и разделил с капитаном Альюметом. Тот сообщил, что ранним утром они подойдут к Палмарису.

— Наверное, вам не захочется опять простоять на палубе всю ночь, — с улыбкой сказал капитан. — Утром вы сойдете на берег, и если не выспитесь, какой же из вас путешественник?

Однако вечером капитан Альюмет снова застал Джоджонаха на том же месте. Глаза магистра смотрели в темноту, а внутренний взор был обращен в сердце.

— А вы — мыслящий человек, — сказал капитан, подходя к нему. — Мне это нравится.

— Ты говоришь так только потому, что я стою здесь один? — спросил Джоджонах. — Я ведь могу просто стоять и ни о чем не думать.

— Только не возле этого ограждения, — возразил капитан, вставая рядом с магистром. — Мне знакомо возвышенное состояние, которое появляется, когда здесь стоишь.

— Откуда у тебя Мэтью? — вдруг спросил Джоджонах, произнеся слова раньше, чем подумал о них.

Удивленный Альюмет искоса поглядел на него. Потом перевел взгляд на белую пену разлетающихся брызг и улыбнулся.

— Вам очень не по душе мысль, что я, человек, принадлежащий к вашей церкви, мог купить мальчика у родителей, — сказал проницательный капитан. — Однако именно так и обстояло дело, — добавил он, выпрямляясь и пристально глядя на магистра.

Джоджонах отвел глаза.

— Этот мальчишка — из семьи нищих, что жили возле Сент-Гвендолин и кормились объедками со стола ваших абеликанских братьев, — продолжал капитан, и тон его голоса становился все мрачнее и суровее.

Теперь уже Джоджонах сердито взглянул на Альюмета.

— Между прочим, это та самая церковь, в которую пришел и ты, — сказал он.

— Но это не значит, что я соглашаюсь со всеми теми, кто нынче распространяет ее учение, — спокойно ответил Альюмет. — А кто касается Мэтью, да, я купил его, причем за хорошую цену, потому что он мне — как сын. Мальчишка постоянно крутился в порту, точнее, всякий раз, когда ему удавалось сбежать от своего злобного папаши. Мэтью не было еще и семи лет, а его спина хорошо знала, что такое отцовские побои. Этот мерзавец лупил его без всякого повода. Вот я и купил мальчишку, взял на корабль и стал учить достойному ремеслу.

— Тяжкая у него жизнь, — заметил Джоджонах, но в его голосе уже не звучало ни упрека, ни враждебности.

— Это верно, — согласился бехренец. — Одним жизнь моряка по нраву, другие ее ненавидят. Когда Мэтью подрастет и начнет разбираться, что к чему, пусть сам решает. Если к тому времени он, как и я, полюбит море, что ж, тогда лучшего выбора, чем остаться на корабле, и не придумаешь. Я надеюсь, что он останется со мной. «Сауди Хасинта» явно переживет меня. Я буду только счастлив, если Мэтью продолжит мое дело.

Альюмет повернулся к магистру и замолчал, дожидаясь, пока Джоджонах взглянет ему в глаза.

— А если окажется, что запах моря и шторма ему не по душе, пусть идет своей дорогой, — искренне сказал капитан. — И какой бы путь в жизни он ни выбрал, я позабочусь, чтобы Мэтью начал его по-доброму. Даю вам честное слово, магистр Джоджонах.

Джоджонах поверил словам этого человека и чистосердечно улыбнулся в ответ. Капитан Альюмет разительно отличался от большинства грубых и не всегда честных своих собратьев по ремеслу.

Некоторое время оба молчали, глядя на брызги за бортом и слушая шум ветра.

— Я знал настоятеля Добриниона, — нарушил молчание Альюмет. — Хороший был человек.

Джоджонах удивленно посмотрел на него.

— Парень, который привез вас в Бристоль, успел нам рассказать, пока вы ходили и искали корабль, — пояснил капитан.

— Да, Добринион и в самом деле был хорошим человеком, — ответил Джоджонах. — Какая потеря для церкви.

— Огромная потеря для всего мира, — добавил Альюмет.

— А откуда ты его знаешь?

— Я знаю многих отцов церкви. При моей профессии это неудивительно. Я провел немало времени в разных храмах и часовнях. Бывал я и в Сент-Прешес.

— А в Санта-Мир-Абель тебе приходилось бывать? — спросил Джоджонах.

Сам он, однако, сомневался в этом, иначе он запомнил бы бехренца.

— Однажды мы проходили вблизи от вас, — ответил капитан. — Но погода менялась, и я не решился зайти в вашу гавань. К тому же было не так уж и далеко до Сент-Гвендолин.

Джоджонах улыбнулся.

— А вот с вашим отцом-настоятелем я встречался, — продолжал капитан. — Правда, один раз. Было это не то в восемьсот девятнадцатом году, не то в восемьсот двадцатом. Годы мелькают так быстро, что и не упомнишь. Отец-настоятель Маркворт искал корабль для плавания в открытое море. Я ведь привык плавать по морю, а не по таким лужам. Просто в прошлом году нас долбанули поври со своей «бочки». Проходу не стало от этих поганых тварей. Вот и простояли в порту дольше обычного.

— Так значит, ты предложил отцу-настоятелю свой корабль, — догадался Джоджонах.

— Да, только он выбрал другой, — коротко и как бы нехотя ответил Альюмет. — Наверное, причина была в цвете моей кожи. Думаю, ваш отец-настоятель не доверял бехренцу, который к тому же еще не был тогда членом вашей церкви.

Джоджонах утвердительно кивнул: уж Маркворт явно не доверил бы плавание на Пиманиникуит человеку, принадлежащему к религии дальних южных земель. По странной иронии судьбы это уберегло Альюмета и его корабль от предрешенного трагического конца.

— Оказалось, что вашему Маркворту лучше подходил капитан Аджонас и его «Бегущий по волнам», — признался Альюмет. — И то сказать: он плавал по Мирианскому океану уже тогда, когда я зеленым мальчишкой только сел на весла.

— И ты знаешь, что случилось с капитаном Аджонасом дальше? — спросил Джоджонах. — Ты слышал о гибели «Бегущего по волнам»?

— Любой матрос с Извилистого Берега знает об этой утрате, — ответил капитан Альюмет. — Рассказывают, что они потонули на самом выходе из залива Всех Святых. Точнее, их накрыло волной, хотя меня это удивляет: Аджонас был настоящим морским волком, и чтобы потонуть на мелководье…

В ответ Джоджонах только кивнул. Он не мог решиться поведать Альюмету страшную правду, что Аджонас и его матросы были попросту убиты монахами той самой церкви, в которую бехренец пришел по доброй воле. Оглядываясь назад, магистр Джоджонах с трудом мог поверить, что и он когда-то соглашался с этой жестокой и бесчеловечной традицией. Неужели, как утверждала церковь, так было всегда?

— Замечательный был корабль, и команда тоже, — почтительно произнес Альюмет.

Джоджонах кивнул, хотя, по правде говоря, он не знал матросов с погибшего корабля. Он встречался лишь с капитаном Аджонасом и его помощником Бункусом Смили, но тот ему совсем не понравился.

— Вам бы лучше поспать, святой отец, — сказал капитан Альюмет. — Завтра вам предстоит нелегкая дорога.

Джоджонах тоже решил, что сейчас — самое время закончить беседу. Альюмет, даже не подозревая об этом, дал магистру немало тем для размышлений. С его помощью былые воспоминания предстали перед Джоджонахом в новом свете. «Но это не значит, что я соглашаюсь со всеми теми, кто нынче распространяет учение церкви». Так сказал ему Альюмет, и слова капитана звучали поистине пророчески для разочарованного магистра.

Спал Джоджонах хорошо, лучше, чем когда-либо с тех пор, как караван прибыл в Палмарис и мир вокруг покатился неведомо куда. На заре его разбудил крик матроса, увидевшего огонь портового маяка. Магистр собрал свои нехитрые пожитки и поспешил на палубу, надеясь увидеть палмарисский причал.

Однако его взору предстала лишь серая пелена густого тумана. Все матросы сгрудились на палубе. Большинство из них стояли возле ограждения и размахивали фонарями, всматриваясь в рассветный сумрак. Наверное, боятся налететь на скалы или столкнуться с другим кораблем, подумал Джоджонах, и у него по спине пробежали мурашки. Правда, присутствие капитана Альюмета успокоило его. Высокий бехренец держался спокойно, словно все шло так, как и должно быть. Джоджонах подошел к нему.

— Я слышал, что кто-то из матросов увидел маяк, — объяснил магистр. — Хотя сомнительно, чтобы в таком тумане можно было бы что-то разглядеть.

— Мы действительно его видели, — с улыбкой успокоил его капитан. — Мы совсем близко, и с каждой секундой подходим все ближе к берегу.

Джоджонах устремил взгляд туда, куда смотрел капитан, — в пелену тумана. Он чувствовал: что-то здесь не так, словно произошел какой-то сбой во внутренних ощущениях. Он простоял довольно долго, пытаясь разобраться и сориентироваться по солнцу, едва просвечивавшему впереди.

— Мы подходим к восточному берегу, — наконец объявил магистр, поворачиваясь к Альюмету. — Но ведь Палмарис лежит на западном.

— Я решил сберечь вам несколько часов и избавить от утомительного плавания на переполненном пароме, — пояснил Альюмет. — Хотя сомневаюсь, чтобы какой-нибудь паром решился плыть в таком мраке.

— Капитан, но ведь не стоило из-за меня…

— Пустяки, друг мой, — ответил Альюмет. — Нам все равно не разрешат зайти в палмарисский порт, пока не рассеется туман. Поэтому, вместо того чтобы встать на якорь, мы решили завернуть в Эмвой. Пусть там причал поменьше, зато правила помягче.

— Вижу землю! — раздался крик с мачты.

— Подходим к эмвойскому причалу! — подхватил другой.

Джоджонах взглянул на Альюмета, который лишь улыбнулся и подмигнул магистру.

Вскоре «Сауди Хасинта» плавно причалила к берегу, и проворные матросы быстро выбросили канат и привязали корабль к причальной тумбе.

— Желаю вам доброго пути, магистр Джоджонах, — сказал на прощание Альюмет, помогая ему спуститься по сходням на берег. — Пусть утрата досточтимого Добриниона укрепит всех нас.

С этими словами капитан крепко пожал Джоджонаху руку, и магистр повернулся, готовый ступить на пристань.

На последней ступеньке он вдруг задержался. Внутри его происходила отчаянная борьба совести с благоразумием.

— Капитан Альюмет, — наконец позвал он, поворачиваясь назад.

Джоджонах заметил, что матросы тоже подняли головы. Он понимал: они услышат каждое его слово, но это не остановило магистра.

— В грядущие месяцы ты, скорее всего, услышишь о человеке по имени Эвелин Десбрис. Брат Эвелин был монахом в Санта-Мир-Абель.

— Такое имя мне неизвестно, — ответил капитан Альюмет.

— Ты о нем обязательно услышишь, — с убеждением сказал Джоджонах. — И услышишь отвратительные истории об этом человеке. Будут говорить, что он — вор, убийца и еретик. Ты услышишь, как неоднократно его имя будут предавать проклятию.

Капитан Альюмет молчал. Джоджонах тоже приумолк; слова давались ему с трудом.

— Но говорю тебе со всей откровенностью, — продолжал магистр, понимая, что сейчас он переступает очень тонкую грань. Он опять замолчал, с трудом проглатывая слюну, — Эти истории — ложь. Либо их станут рассказывать так, чтобы опорочить брата Эвелина. Уверяю тебя, все поступки этого человека были продиктованы совестью, а совесть его всегда вдохновлялась свыше. Не побоюсь сказать, что она вдохновлялась Богом.

Матросы пожали плечами, посчитав, что к ним эти слова не имеют никакого отношения. Но капитан Альюмет почувствовал, как тяжело дается Джоджонаху каждое слово, и понял, что для магистра настал поворотный момент в его жизни. Бехренец был достаточно проницательным, чтобы понять: истории об этом не известном ему монахе действительно могут иметь какое-то отношение к нему самому и ко всем, кто связан с Абеликанской церковью. Капитан кивнул в ответ.

— Никогда еще в недрах Абеликанской церкви не появлялось столь честного и достойного человека, как Эвелин Десбрис, — твердо произнес Джоджонах и сошел с трапа «Сауди Хасинты».

Он понимал, чем рискует. Может случиться, что однажды корабль зайдет в Санта-Мир-Абель, и капитан Альюмет, а скорее — кто-нибудь из матросов, слышавших слова Джоджонаха, заведет разговор с монахами или даже с самим отцом-настоятелем Марквортом. Глупо было бы теперь пытаться как-то смягчить сказанное или, хуже того, отказаться от своих слов. Он сказал об Эвелине во всеуслышание. Значит, так тому и быть.

Слова, произнесенные Джоджонахом, продолжали звучать в его ушах, когда он шагал по Эмвою. Душу магистра переполняли сомнения. Джоджонаху удалось найти повозку, направлявшуюся на восток. Возница оказался членом церкви и, подобно капитану Альюмету, человеком дружелюбным и щедрым. И все же, когда через три дня они расстались в нескольких милях от ворот Санта-Мир-Абель, Джоджонах не решился рассказать ему правду об Эвелине.

Сомнения магистра рассеялись лишь тогда, когда впереди выросла громада монастыря. Санта-Мир-Абель был внушительным и впечатляющим местом с его древними крепкими стенами, являвшимися как бы продолжением прибрежных гор. Всякий раз, когда Джоджонах глядел на монастырь издали, он вспоминал о долгой истории церкви, о традициях, сложившихся задолго до Маркворта и доброго десятка отцов-настоятелей, правивших до него. И вновь у Джоджонаха появилось ощущение, словно над ним парит ясно осязаемый дух Эвелина. Сомнения сменились желанием проникнуть как можно глубже в прошлое ордена и узнать, как все происходило многие века назад. Магистр Джоджонах не верил, что церковь в ее нынешнем состоянии могла бы сделать свое учение господствующим. Сегодня люди приходили в церковь по привычке, становились «верующими», поскольку таковыми были их отцы, деды, прадеды и так далее. Таких, как Альюмет, обратившихся к вере по велению сердца, а не по привычке, были единицы.

Но не могло же быть так в те давние, изначальные времена, — рассуждал Джоджонах. И если бы горстка людей сегодня приняла сердцем вероучение современной церкви, им бы ни за что не удалось построить громадное и впечатляющее здание Санта-Мир-Абель.

Воодушевленный своим новым пониманием, магистр Джоджонах подошел к массивным воротам монастыря. Здесь он провел две трети своей жизни. Но сейчас это место казалось ему лишь красивой декорацией. Он пока еще не нащупал истину, однако с помощью духа Эвелина, направлявшего его действия, намеревался ее отыскать.

 

ГЛАВА 20

ПО СЛЕДУ

Оставив позади знакомую и до недавнего времени вполне безопасную жизнь в Палмарисе, Коннор Билдеборох не испытывал ни малейшего волнения. Он часто бывал в глуши северных земель и потому не сомневался, что сумеет избежать любых неожиданностей, связанных с враждебными тварями. А их в этих местах хватало. Но великанов со смертоносными булыжниками почти не осталось; что же касается гоблинов и поври — лошадей у них отродясь не было, и потому им просто не угнаться за быстроногим Грейстоуном.

Когда Коннор, отдалившись от Палмариса миль на тридцать, остановился на ночлег, он и тогда особо не тревожился. Прятаться он умел, а летом можно обойтись и без костра. Он устроился под густыми ветвями какого-то кустарника. Рядом пасся Грейстоун, изредка нарушая тишину негромким ржанием.

Следующий день и ночь также прошли без треволнений. Коннор избегал ехать прямо по дороге, но с пути не сбивался и двигался достаточно быстро.

Настал третий день путешествия. Когда расстояние, отделявшее Коннора от Палмариса, перевалило за сотню миль, ему попались развалины крестьянского дома и амбара. Для опытного следопыта не составило труда понять, что в минувшие дни здесь побывало не менее двух десятков гоблинов. Однако куда они направились, сказать было сложно. Эта неопределенность, а также низкие тучи, предвещавшие дождь, заставили молодого аристократа не мешкая продолжить путь. Он избрал легкую дорогу и где-то под вечер догнал отряд гоблинов. К этому времени пошел легкий дождь. Хорошо хоть, что отряд состоял из одних гоблинов. Но в своих предположениях Коннор ошибся: гоблинов было в два раза больше — вооруженных и обладающих неким подобием боевой дисциплины. Они двигались на северо-запад, и Коннор счел благоразумным поехать вслед за ними. Если слухи верны, тогда, глядишь, эти придурковатые твари выведут его к отряду, действующему на севере, и к тому человеку, который владеет силой магических камней.

Коннор остановился на ночлег в полумиле от лагеря гоблинов. Когда совсем стемнело, он отважился приблизиться к самой границе лагеря. И вновь его поразила выучка этих обычно расхлябанных тварей. Коннору удалось подойти настолько близко, что слышались обрывки разговоров. В основном это были жалобы и сетования, но ему удалось подслушать и кое-что поинтереснее. Коннор узнал, что большинство великанов убралось восвояси, а поври слишком озабочены собственными проблемами и судьба гоблинов их не волнует.

Двое гоблинов заспорили о том, куда идти дальше. Коннор сообразил, что один из них намерен отправиться в сторону занятых врагами городов — в Кертинеллу и Ландсдаун.

— А-аа! — завопил другой. — Ты чё, не слыхивал про Коз-козио? Мейер Дек спалил его в костре, а потом и того порешили! Да там никого, окромя Полуночника и его головорезов! Дурняк ты, крышка ихним городам. Валяй туда, ежели хотишь огненным шаром схлопотать!

Коннор широко улыбнулся. Он вернулся к месту своего ночлега и даже сумел на несколько часов вздремнуть, но уже до рассвета вновь был на ногах. Он опять двинулся вслед за отрядом гоблинов, намереваясь вместе с ними дать широкий крюк на запад, а затем вернуться и обследовать местность близ Кертинеллы и Ландсдауна.

Снова пошел дождь, и сильнее, чем вчера, но Коннора это заботило мало.

Беженцы славно отдохнули на отвоеванной у врагов крестьянской усадьбе. В колодце была чистая вода. Удалось полакомиться не только свежими яйцами, но даже свежим молоком. В амбаре они обнаружили повозку и пару волов, а также точильные камни и вилы. Томас подумал, что вилы окажутся подходящим оружием, если придется сражаться с каким-нибудь великаном. Роджер, обшаривший все закутки амбара, наткнулся на тонкую, но прочную веревку и небольшой подъемный механизм с колесиком. Парень не очень представлял себе, где может пригодиться эта находка. Может, если придется вытаскивать повозку из грязи. Но на всякий случай он взял подъемный механизм с собой.

Ближе к ночи беженцы покинули усадьбу, чувствуя себя отдохнувшими и готовыми к последнему этапу их перехода в Палмарис.

Роджер с Джуравилем, как всегда, отправились на разведку. Эльф путешествовал по нижним ветвям деревьев, а неутомимый Роджер двигался по мху и хвое, чуткий к малейшим признакам опасности.

— Хорошо у тебя сегодня получилось, — вдруг сказал Джуравиль, и его слова застали Роджера врасплох.

Парень с удивлением уставился на эльфа. С того момента, как Джуравиль задал ему взбучку, их разговоры ограничивались лишь обсуждением планов совместной разведки.

— Обнаружив усадьбу, ты безоговорочно принял ту роль, которую отвел тебе Полуночник, — пояснил Джуравиль.

— А что еще мне оставалось делать?

— Ты мог бы увязнуть в спорах, — ответил эльф. — Роджер, которого я встретил вначале, отнесся бы к распоряжению охранять караван как к пренебрежению его истинными способностями. Тот Роджер начал бы ворчать и спорить или все равно отправился бы туда. По сути, прежний Роджер даже не стал бы сообщать такую новость ни Полуночнику, ни другим, пока не попытался бы расправиться с гоблинами и поври самостоятельно.

Роджер призадумался и понял, что возразить ему нечем. Когда он наткнулся на крестьянскую усадьбу, что-то внутри подталкивало его провести более тщательную разведку, а если удастся, то и слегка поразвлечься. Но какой-то другой голос кричал, предупреждая об опасности, и не столько для самого Роджера, сколько для беженцев. Даже если бы его не поймали (а парень считал наиболее вероятным именно такой исход), ему пришлось бы затаиться где-нибудь и сидеть не шевелясь. Никто не предупредил бы беженцев, и никто не знает, сколько крови пролилось бы напрасно.

— Теперь ты понимаешь, — продолжал эльф.

— Я знаю, как я действовал, — коротко ответил Роджер.

— И знаешь, что действовал правильно, — сказал Джуравиль и с лукавой улыбкой добавил: — Ты быстро учишься.

Глаза парня сузились, и он бросил на эльфа сердитый взгляд. Ему явно не требовалось напоминаний об «уроке».

Джуравиль все так же продолжал улыбаться, и его улыбка победила гордость Роджера. Парень понимал, что им с эльфом придется научиться взаимопониманию. Да, он усвоил тот урок. Поведи он себя как прежде, за провал пришлось бы заплатить не только собственной жизнью, но гораздо дороже. Поэтому он должен был принять распоряжение тех, кто опытнее его. Роджер погасил свой недовольный взгляд, заставив себя кивнуть и кое-как улыбнуться.

Вдруг Джуравиль навострил уши.

— Кто-то приближается, — произнес он и с этими словами почти мгновенно скрылся в листве.

Роджер тоже поспешил укрыться. Вскоре он догадался, кто это, и с облегчением вздохнул. То была одна из их разведчиц. Когда парень внезапно выскочил из-за дерева, она не на шутку перепугалась и едва не ударила его кинжалом в грудь.

— Мне кажется, ты уже была чем-то напугана, — понимающе сказал он.

— Враги, — ответила женщина. — К югу от нас, движутся в западном направлении.

— И сколько их?

— Порядочно. Наверное, четыре десятка наберется.

— А кто они? — прозвучало сверху.

Женщина вскинула голову, хотя прекрасно знала, что все равно не увидит неуловимого эльфа, друга Полуночника. Лишь немногие из разведчиков видели его, однако мелодичный голос Джуравиля время от времени слышали многие.

— Гоблины, — ответила женщина. — Всего лишь гоблины.

— Возвращайся на свое место, — велел ей эльф. — Найди следующего в цепи разведчиков, пусть он найдет следующего и так далее, чтобы можно было побыстрее передать вести.

Разведчица кивнула и исчезла.

— Можно было бы и пропустить их, — предложил Роджер, когда Джуравиль вновь оказался на нижней ветке.

Эльф глядел не на него, а куда-то вдаль.

— Иди и скажи Полуночнику, чтобы подготовил сюрприз, — сказал он Роджеру.

— Полуночник сам же говорил, что нам не обязательно ввязываться в сражение, — возразил Роджер.

— Всего лишь гоблины, — ответил Джуравиль. — Если они — лишь часть более крупного отряда, тогда они смогут окружить нас, а потому их надо уничтожить, и побыстрее. Скажи Полуночнику, что я настаиваю на сражении.

Роджер смерил эльфа пристальным взглядом, и на мгновение Джуравилю подумалось, что парень откажется выподнять приказ. Но Роджер совладал с собой, кивнул и собрался бежать к Элбрайну.

— Постой, Роджер! — позвал его Джуравиль.

Парень, не успевший сделать и пяти шагов, остановился и обернулся.

— Скажи Полуночнику, что это был твой план, — объявил Джуравиль, — и что я полностью его одобрил. Скажи, что, по твоему мнению, мы должны нанести по гоблинам сокрушительный удар. Не стесняйся, это твой план.

— Но это ложь, — возразил Роджер.

— Неужели? — удивился эльф. — А когда ты услышал про гоблинов, разве ты не подумал о нападении? И не было ли твое повиновение Элбрайну единственным, что помешало тебе высказать свое мнение?

Парень выпятил губы, задумавшись над справедливостью этих слов.

— В твоем несогласии нет ничего дурного, — уверил его Джуравиль. — Ты неоднократно доказал весомость своего мнения в подобных делах. Полуночник это понимает. И Пони. И я тоже.

Роджер вновь повернулся и бросился в лагерь, но в этот раз — куда быстрее.

— Мой малютка! — закричала женщина. — Нет, не трогайте его, умоляю!

— Чё? — спросил предводитель гоблинов.

От неожиданности он запустил руку в волосы и поскреб голову. Эти гоблины пришли из Вересковых Пустошей и плохо знали здешний язык. Правда, пообщавшись с поври и набравшись от них достаточно слов, общий смысл они кое-как понимали.

Гоблин увидел, как его воинство заволновалось. Все жаждали крови, хотя никто не был настроен сражаться по-настоящему. А тут легкая добыча словно сама шла им в руки: чик — и готово.

В это время сквозь тучи проглянула луна и залила ночной лес ярким светом.

— Прошу вас, — умолял невидимый женский голос. — Они же совсем дети!

Дальше гоблинам было уже не сдержаться. Не успел их вожак вымолвить и слова, как гоблины со всех ног бросились в лес. Каждый стремился первым добраться до жертвы и убить ее.

Из темноты раздался новый крик, но ничуть не ближе, чем предыдущий. Гоблины продолжали наносить удары вслепую, продираясь сквозь кусты и спотыкаясь о жилистые корни деревьев. Однако упрямые твари подымались и бежали дальше. Наконец все они добрались до опушки. На противоположном конце ее громоздились валуны. Слева опушку окаймляли сосны, а справа — раскидистые дубы и клены.

Откуда-то из-за сосен вновь послышался женский голос, но то был не неистовый крик отчаяния или боли, а дерзкая песенка:

— Чё? — снова спросил у вожака кто-то.

Песенку подхватил мелодичный и звонкий голос эльфа, раздавшийся откуда-то с дуба:

Зазвучали и другие голоса. Когда слышались особо оскорбительные для гоблинов слова, раздавался дружный смех. Наконец зазвучал глубокий и сильный голос. Слова лились спокойно и неотвратимо, и лес замер, вслушиваясь в них:

Закончив, певец выехал из-за валунов на своем жеребце, черная кожа которого блестела в лунном свете. Гоблины оцепенело взирали на всадника.

— Полуночник, — зашептались гоблины, и каждый из них понял, что они обречены.

Коннор Билдеборох с неослабевающим интересом следил за разворачивающимся действом. Он находился неподалеку, на вершине холма. Его буквально заворожил женский голос, такой знакомый. Голос, который он когда-то слушал в течение многих удивительных месяцев.

— Я мог бы позволить вам сдаться, — объявил гоблинам Элбрайн. — Только боюсь, мне некуда вас отправить, да и повадки смердящих гоблинов мне не по нраву.

Предводитель гоблинов, сжимая оружие, храбро выступил вперед.

— Ты — главарь этой шайки? — спросил Элбрайн.

Ответа не было.

— Вот тебе за неповиновение! — вскричал Полуночник, указывая пальцем на шлем гоблина. — Умри! — повелел он.

Оскорбленные гоблины повскакали на ноги, и тут их взору открылось удивительное зрелище. Голова вожака резко дернулась в сторону, и этот крепкий, сильный гоблин упал замертво!

— А кто у вас теперь за главаря? — угрожающим тоном спросил Элбрайн.

Гоблинов охватила паника. Они толкались и налетали друг на друга. Большинство попытались ретироваться тем же путем, каким явились сюда. Однако отряд Элбрайна не терял времени даром. Пока звучали куплеты песенки, лучники сумели зайти к гоблинам в тыл. Едва устремившись к деревьям, твари попали под град разящих стрел. Они попытались отступить в другом направлении, но из-за сосен ударила молния, ослепив многих из них, а нескольких уложив замертво.

Полуночник и его воины устремились в атаку на ошеломленных и утративших всякий боевой порядок врагов.

В атаку устремился и Коннор Билдеборох со сверкающим Защитником в руке. Он понял: время песен и зрелищ кончилось, теперь и для него настал черед действовать. На полном скаку он бросился в гущу врагов, и имя Джилли звучало у него на устах.

Казалось, что Полуночник появлялся везде, где наиболее требовалась его помощь. Едва только гоблины хоть где-то начинали одерживать верх, Элбрайн тут же спешил на подмогу.

Расположившись на дубе, меткий Белли'мар Джуравиль пускал во врагов свои маленькие стрелы. Ему даже удалось ранить некоторых из тех, кто подошел достаточно близко.

По другую сторону опушки находилась Пони с ее магическими камнями. Она берегла силу, думая, что, возможно, ей придется применять камень для исцеления раненых.

К тому времени, когда Коннор оказался вблизи опушки, он был искренне восхищен увиденным. Нечего сказать — разношерстный отряд! Удары молний, стрелы, точно рассчитанная засада. Оставалось лишь сожалеть, что королевские солдаты уступают этим воинам в выучке. Будь они столь же искусными, эта война давным-давно бы окончилась!

Коннор надеялся отыскать Джилли, но на опушке ее не было, а у него не оставалось времени на поиски — людям требовалась его помощь. Пустив Грейстоуна вскачь, Коннор ударом плашмя уложил одного гоблина и раздавил конскими копытами другого, свалившего одного из бойцов.

Лошадь поскользнулась, молодой аристократ упал и больно ударился о землю. Пустяки, подумал Коннор, ссадины и царапины не в счет. Он тут же вскочил на ноги и приготовился сражаться дальше.

Однако удача в эту ночь явно обходила Коннора стороной, ибо несколько гоблинов решили прорваться в лес именно здесь, и племянник барона оказался у них на пути. Коннор поднял меч и храбро занял оборонительную позицию, направив свои мысли в рукоятку меча, чтобы пробудить в магнетитах силу притяжения.

В воздухе мелькнул меч гоблина, но на его пути оказался Защитник, и оба лезвия со звоном ударились друг о друга. Когда гоблин попытался вырвать свой меч, то обнаружил, что лезвие словно приросло к мечу его противника.

Искусный взмах, дуга, описанная Защитником, сила магнетитов его рукоятки — и меч гоблина вылетел из его рук.

Но самому Коннору приходилось туго: на него напирали другие гоблины, у которых вместо металлического оружия были толстые деревянные палицы.

Откуда-то сзади вылетела небольшая стрела и ударила одного из гоблинов в глаз. Коннор даже не успел обернуться, чтобы узнать, кто же этот стрелок, как рядом с ним появился всадник на могучем жеребце. От меча в руке всадника исходило магическое сияние.

Гоблины заметались, отчаянно вопя: «Полуночник!» и «Нам конец!» Им было все равно, куда бежать, только бы скрыться от двоих воинов с их разящими без промаха мечами.

Через считанные минуты сражение окончилось. Раненых оказалось мало, и всего один или два человека пострадали серьезно. Их быстро унесли под полог сосен.

Коннор направился к своему коню, внимательно оглядел его ноги и с глубоким облегчением вздохнул, убедившись, что Грейстоун не пострадал.

— Кто ты? — спросил Коннора подъехавший на черном жеребце человек. В голосе его не звучало ни угроз, ни подозрительности.

Коннор увидел, что окружен воинами, смотревшими на него с явным любопытством.

— Прости нас, но в здешних пустынных местах нам нечасто встречаются союзники, — спокойно добавил Элбрайн.

— Я тоже не отсюда. Я — ваш друг из Палмариса, — ответил Коннор. — Приехал поохотиться на гоблинов.

— Один?

— Путешествие в одиночку имеет свои преимущества.

— Что ж, тогда рады от всей души приветствовать тебя, — сказал Элбрайн, спрыгивая с Дара и становясь рядом с Коннором.

Он крепко пожал руку молодого аристократа.

— У нас найдется еда и питье, но долго задерживаться здесь мы не будем. Наш путь лежит в Палмарис, и мы рассчитываем уже ночью отправиться в путь.

— Вам решать, — довольно сухо ответил Коннор, глядя на валяющихся мертвых гоблинов.

— Добро пожаловать в наш лагерь, — сказал Элбрайн. — Почтем за честь разделить трапезу с человеком, оказавшим нам такую услугу.

— Признаться честно, в этом бою толку от меня было мало, — признался Коннор. — Никакого сравнения с тем, кого называют Полуночником, — с улыбкой добавил он.

Элбрайн в ответ тоже улыбнулся и повел Коннора за собой. Дойдя до убитого предводителя гоблинов, он наклонился и отбросил в сторону покореженный и пробитый шлем.

— Далеко ли до города? — спросил другой боец, невысокий и довольно тщедушный парень.

— Три дня пути, — ответил Коннор. — Четыре, если среди вас есть те, из-за кого приходится двигаться медленнее.

— Значит, четыре, — сказал парень.

Коннор вовремя перевел взгляд с этого парня на Элбрайна, поскольку тот извлекал из размозженной головы гоблина какой-то самоцвет.

— Так это ты владеешь силами магических камней? — спросил он.

— Нет, не я, — ответил Элбрайн. — Я умею пользоваться силой лишь нескольких камней, да и то совсем немного. Я не иду ни в какое сравнение с…

— Женщиной? — почти шепотом перебил его Коннор.

Элбрайн повернулся и встал во весь рост, глядя прямо на Коннора. Молодой аристократ понял, что его вопрос затронул какую-то чувствительную струну и Элбрайн наверняка уловил в нем угрозу. При всем своем нетерпении у Коннора хватило разума не расспрашивать дальше. В глазах церкви эти люди, по крайней мере женщина, владевшая силой камней, являлись преступниками. Скорее всего, они об этом знали и с немалым подозрением относились ко всякому, кто задавал слишком много опасных вопросов.

— Просто я слышал песню, которую пела женщина, — продолжал Коннор, скрывая свое истинное намерение. — Мне доводилось видеть магические действия, но таких удивительных, как сегодня, я еще не видел.

Элбрайн не ответил, однако его взгляд несколько смягчился. Он огляделся по сторонам, желая убедиться, что его воины прекратили страдания всех раненых гоблинов. Затем распорядился, чтобы взяли все ценное и нужное, что обнаружат у мертвых врагов.

— Пойдем, — сказал он незнакомцу. — Нужно подготовить людей к дальнейшему переходу.

Он повел Коннора, вслед за которым шел и Роджер, в лес — туда, где подлесок был не таким густым. Там горело несколько костров, чтобы не собираться в путь впотьмах, и возле одного из них Коннор увидел ее.

Джилли исцеляла раненых. Его Джилли, столь же прекрасная… нет, даже более прекрасная, чем когда-то была в Палмарисе. Теперь ее светлые волосы ниспадали до самых плеч. Даже при тусклом пламени костра ее глаза сияли глубокой синевой.

Тонкое лицо Коннора побледнело, и он, не обращая внимания на Элбрайна, словно во сне побрел к ней.

Элбрайн тут же подскочил к нему и схватил за руку.

— Ты ранен? — спросил он.

— Я знаю ее, — выдохнул Коннор. — Я знаю ее.

— Пони?

— Джилли.

Элбрайн вновь удержал его на месте, на этот раз крепче, чем прежде. Он развернул Коннора лицом к себе и пристально, в упор, поглядел на него. Элбрайн знал про недолгий брак Пони с каким-то палмарисским аристократом, а также про ужасные последствия этого брака.

— Как тебя зовут, господин? — требовательно спросил он.

Незнакомец распрямился и громко произнес:

— Коннор Билдеборох из Чейзвинд Мэнор.

Элбрайн не знал, как ему себя вести. Он хотел ударить этого человека по лицу и сбить с ног… Но за что? За то, что тот когда-то причинил зло Пони? Нет, причина не в этом. Признаваться было трудно, даже себе самому: он хотел ударить Коннора из ревности, только потому, что когда-то этот человек завладел сердцем Пони. Возможно, она не любила Коннора так, как сейчас любит его, Элбрайна. Они ведь даже не были близки. И все равно, когда-то она дарила Коннору Билдебороху свою нежность и даже согласилась выйти за него замуж!

Элбрайн ненадолго прикрыл глаза, стараясь взять себя в руки. Понравится ли Пони, если он сейчас отколошматит Коннора? А что будет с нею при встрече с этим человеком?

— Лучше обождать, пока она не закончит помогать раненым, — спокойно объяснил Элбрайн.

— Я должен увидеть ее и поговорить с ней, — стуча зубами, произнес Коннор.

— И помешать тем, кто получил раны в бою с гоблинами и кому она сейчас помогает, — твердо ответил Элбрайн. — Ты лишь отвлечешь ее внимание, досточтимый Билдеборох, а работа с камнями требует абсолютной сосредоточенности.

Коннор вновь глянул в сторону Пони и даже сделал шаг в ее сторону, однако Элбрайн ухватил его и потащил назад с такой силой, что племянник барона даже испугался. Он повернулся лицом к Элбрайну и понял: к Джилли его сейчас не допустят, и, если понадобится, этот человек применит силу.

— Где-то через час она закончит, — сказал Коннору Элбрайн. — Тогда ты и повидаешь ее.

Коннор изучающе поглядел на Элбрайна и только сейчас понял, что между ним и женщиной, бывшей когда-то его женой, существует нечто большее, нежели дружба. Сделав такое открытие, он сравнил себя с Элбрайном на случай, если у них дойдет до рукопашной.

Сравнение было явно не в пользу Коннора.

И потому он последовал за Элбрайном, занятым подготовкой к дальнейшему переходу. Коннор часто оглядывался на Джилли, равно как и Полуночник. Они оба не сомневались, что и мысли у них одинаковые. Наконец Коннор отошел от Элбрайна и направился в дальний конец лагеря беженцев, чтобы быть как можно дальше от Джилли. Один вид этой женщины, осознание того, что она вновь совсем близко, заставили молодого аристократа вспомнить ужасы их брачной ночи, когда он чуть было не изнасиловал свою строптивую невесту. А затем он заплатил за признание его брака недействительным и обвинил Джилл в отказе выполнять супружеские обязанности. Благодаря его обвинениям Джилл разлучили с приемными родителями и отправили служить в королевскую армию. Что почувствует она теперь, увидев его снова? Это волновало и тревожило Коннора, ибо он не верил, что в ответ на его тоскливую улыбку она улыбнется радостно.

Прошло не менее получаса с тех пор, как караван беженцев снялся с места. Только теперь у Коннора хватило мужества приблизиться к Джилл, ехавшей на Даре. Элбрайн шагал рядом с нею.

Юноша первым заметил его приближение.

— Я здесь, чтобы поддержать тебя, — сказал он девушке. — Любым способом — даже если ты захочешь, чтобы я оставил тебя в покое.

Пони изумленно посмотрела на него, затем услышала цокот конских копыт. Она знала, что в битве участвовал какой-то незнакомец, аристократ из Палмариса. Но Палмарис — большой город, и она никак не предполагала, что этим незнакомцем окажется…

Коннор.

При виде этого человека Пони чуть не свалилась с коня. У нее обмякли руки и ноги, у нее перехватило дыхание. Над нею захлопали черные крылья воспоминаний и боли, угрожая полностью накрыть ее своим ужасным покровом. Пони не хотелось вспоминать этот отрезок своей жизни, который она мечтала навсегда забыть. Она преодолела боль и не хотела переживать все это заново, особенно сейчас, когда будущее столь неопределенно и полно неожиданностей.

И все же ей было не отделаться от видений той ночи… Ее подмяли, словно животное. С нее содрали одежду и больно прижали к постели руки и ноги. А затем, когда этот человек, поклявшийся любить ее, так и не смог овладеть ею, ее, отвергнутую, буквально выволокли из спальни. Но и этого ему оказалось мало. И тогда Коннор… да, тот самый любезный Коннор, который так удивительно выглядел, восседая на своей ухоженной и упитанной скаковой лошади, с драгоценными камнями, сверкавшими в рукоятке меча, в одежде, сшитой из лучшей ткани… он приказал обеим горничным вернуться к нему ради его услад, тем самым жестоко уколов ее прямо в сердце.

И теперь он снова был рядом, снова восседал на лошади, и на его несомненно красивом лице играла улыбка.

— Джилли, — охваченный волнением, пробормотал он.

 

ГЛАВА 21

В НЕДРАХ САНТА-МИР-АБЕЛЬ

— И ты позволишь, чтобы из-за какой-то девчонки-преступницы, которую ты называешь приемной дочерью, замучили твоего любимого муженька? — спросил Петтибву отец-настоятель Маркворт.

Вид у Петтибвы Чиличанк был самый плачевный. Под глазами чернели круги. Она похолодела. Еще бы, ведь за многие дни бывшая трактирщица не проспала и нескольких часов, особенно с тех пор, как в пути умер ее Греди. Петтибва многие годы была полной, но двигалась с изяществом, а при ходьбе слегка пританцовывала. Все это изменилось. Сейчас, сломленная и истерзанная, она страдала от ночных кошмаров и от своих тюремщиков, которые по жестокости превосходили любые сны.

— Вначале мы отрежем ему нос, — продолжал Маркворт, — и смотри, до каких пор.

Палец настоятеля прочертил по лицу линию.

— Сама понимаешь, каким жутким сделается его лицо. Не сомневаюсь, что после этого бедняга Грейвис станет отверженным.

— Вы творите зверства и еще называете себя «божьим человеком»? Почему? — закричала Петтибва.

Она знала, что этот старик не лжет; он непременно исполнит свои угрозы. Всего лишь несколько минут назад он побывал в застенке у Грейвиса. Их двоих, а также Смотрителя держали в самом дальнем углу южной части монастырского подземелья. Прежде здесь располагались склады, но помещения срочно переделали под тюрьму. Первым Маркворт наведался к Грейвису, и сквозь глинобитные стены до Петтибвы долетали душераздирающие крики ее мужа.

Теперь несчастная женщина стонала и постоянно осеняла себя знаком еловой ветки — символом Абеликанского ордена.

Маркворт оставался бесстрастным и неумолимым. Вдруг он подался вперед, и его хитрое, злобное лицо почти вплотную придвинулось к лицу Петтибвы.

— Ты спрашиваешь почему? — прорычал он. — Из-за твоей дочки, дура! Из-за того, что твоя дражайшая Джилл, действуя заодно с опасным еретиком Эвелином, могла погубить весь мир!

— Джилли — честная девушка! — крикнула ему в ответ Петтибва. — Она никогда не сделала…

— Сделала! — перебил ее Маркворт и продолжал, с завыванием произнося каждое слово: — Она украла самоцветы. Жаль, конечно, Грейвиса, но я сделаю все необходимое, чтобы вернуть их. Тогда пусть Петтибва полюбуется на своего безносого муженька и будет помнить, что своим упрямством покалечила его, как прежде своим же упрямством погубила собственного сына!

— Это вы убили его! — закричала Петтибва, и из ее глаз хлынули слезы. — Вы убили моего сына!

Лицо Маркворта по-прежнему оставалось холодным и непроницаемо каменным, и от этого бывшая трактирщица словно примерзла к месту, пойманная взглядом отца-настоятеля.

— Уверяю тебя, — ровно и суховато произнес Маркворт, — что вскоре твой муж, а за ним и ты позавидуете вашему Греди.

Женщина застонала и повалилась назад. Она непременно упала бы, если бы ее не подхватил брат Фрэнсис.

— Что вам надо от бедной Петтибвы? — заплакала она. — Я скажу! Я все скажу!

По лицу отца-настоятеля пробежала злорадная улыбка. И все же ему очень хотелось лишить носа этого дуралея Грейвиса.

Санта-Мир-Абель словно загородился от внешнего мира внушительной охраной. Каждый участок стены стерегли молодые монахи с арбалетами. Им помогали братья постарше, готовые обрушить на врага мощь графитов или рубинов. Тем не менее магистру Джоджонаху, которого все знали и многие любили, удалось без труда проникнуть в монастырь.

Весть о возвращении магистра опережала его самого, и потому неудивительно, что в главном зале, едва Джоджонах успел туда войти, его встретил раздосадованный брат Фрэнсис. В зале хватало и других монахов, которым не терпелось узнать о причине возвращения Джоджонаха.

— Отец-настоятель еще будет говорить с вами об этом, — сухо бросил Фрэнсис, отводя взгляд.

Слова его предназначались не столько магистру, сколько собравшимся монахам и должны были показать, что именно Фрэнсис, а отнюдь не Джоджонах пользуется благосклонностью Маркворта.

— Ты, кажется, позабыл об уважении к тем, кто старше тебя, — ответил магистр Джоджонах, не отступая ни на шаг.

Фрэнсис усмехнулся и приготовился что-то сказать, но Джоджонах не дал ему и рта раскрыть.

— Должен предупредить тебя, брат Фрэнсис, — сурово произнес он. — Во-первых, я болен, а во-вторых — достаточно попутешествовал и немало лет прожил на свете. Я знаю: ты корчишь из себя приемного сына Маркворта. Но если ты и дальше будешь так относиться к тем, кто занимает более высокую ступень, нежели ты, и кто по своим познаниям и просто по возрасту заслуживает твоего уважения, я заставлю тебя отвечать перед Коллегией Аббатов. Возможно, отец-настоятель попытается защитить тебя, но в конце концов узнает такое, что придет в полное замешательство и обрушит на тебя весь свой гнев.

В зале установилась мертвая тишина. Магистр Джоджонах прошел мимо оцепеневшего брата Фрэнсиса и вышел. До покоев Маркворта он мог дойти и сам, без сопровождения.

Брат Фрэнсис молчаливо озирался по сторонам, ловя на себе взгляды монахов, в которых вдруг появились насмешка и презрение. В ответ Фрэнсис угрожающе сверкал глазами, однако на этот раз магистр Джоджонах вышел явным победителем. Фрэнсис поспешно удалился, чувствуя, как молодые монахи смотрят ему в спину.

Магистр Джоджонах негромко постучал и, не став дожидаться ответа отца-настоятеля, с шумом открыл дверь и направился прямо к столу, за которым восседал Маркворт.

Старик отодвинул в сторону листы пергамента и откинулся в кресле, вопросительно глядя на магистра.

— Я посылал вас по важному делу, — заявил отец-настоятель. — Ваше возвращение свидетельствует лишь о том, что миссию в Урсале вы не выполнили.

— Я не добрался до Урсала, — признался магистр Джоджонах, — поскольку в пути меня одолела болезнь.

— По вашему виду не сказал бы, что вы больны, — не слишком-то дружелюбным тоном заметил Маркворт.

— На пути я повстречал человека, везшего известие о трагедии, которая случилась в Палмарисе.

Произнося эти слова, Джоджонах не отрывал глаз от Маркворта: вдруг отец-настоятель, сам того не желая, выдаст своим поведением, что гибель настоятеля Добриниона не является для него неожиданностью.

Увы, старик был слишком умен и хитер.

— Не такая уж это и трагедия, — ответил Маркворт. — Все решилось с бароном полюбовно, и племянник вернулся к нему.

Магистр Джоджонах понимающе усмехнулся.

— Я говорю не об этом, а об убийстве настоятеля Добриниона.

У Маркворта округлились глаза, и он подался вперед.

— Добриниона? — повторил он.

— Значит, эта весть еще не достигла стен Санта-Мир-Абель, — заключил Джоджонах, прекрасно понимая, что Маркворт его обманывает. — Хорошо, что я вернулся.

В комнату ворвался брат Фрэнсис.

— Да, отец-настоятель, — продолжал Джоджонах, не обращая внимания на Фрэнсиса. — Поври. Трудно сказать, сколько их было. Им удалось пробраться в Сент-Прешес и убить настоятеля Добриниона.

За спиной Джоджонаха сопел брат Фрэнсис, и магистру показалось, что новость явилась полной неожиданностью для ретивого брата.

— Едва услышав об этом, я поспешил вернуться в Сан-та-Мир-Абель, — сказал Джоджонах. — Не хватало только, чтобы нас застали врасплох. Судя по всему, наши враги наметили себе жертвы, и если одной из них был настоятель Добринион, несложно догадаться, что отец-настоятель Абеликанского ордена…

— Хватит, — перебил его Маркворт, обхватывая руками голову.

Старик понял, что сейчас произошло. Джоджонах — далеко не дурак и на ложь Маркворта ответил собственной, безусловно оправдав самовольное возвращение в Санта-Мир-Абель.

— Да, хорошо, что вы вернулись, — произнес наконец отец-настоятель, поднимая глаза на Джоджонаха. — Столь безвременная кончина настоятеля Добриниона — это, конечно же, трагедия. Но здесь для вас дел нет, так что снова готовьтесь в путь.

— Здоровье не позволяет мне отправиться в Урсал, — возразил Джоджонах.

Маркворт недоверчиво взглянул на него.

— К тому же вряд ли разумно ехать туда теперь, после гибели главного радетеля за канонизацию брата Аллабарнета. Без поддержки Добриниона это дело рискует растянуться на годы.

— Если я прикажу вам отправиться в Сент-Хонс, значит, вы туда поедете, — ответил Маркворт, едва сдерживая раздражение, первые признаки которого уже появились на его лице.

Однако магистр Джоджонах не собирался сдаваться.

— Разумеется, отец-настоятель, — ответил он. — И если в уставе Абеликанского ордена вы найдете статьи, оправдывающие ваше решение послать больного магистра за тридевять земель, я охотно поеду. Но сейчас надобность в поездке отпала, и вам нечем ее оправдать. Скажите спасибо, что мне удалось вовремя вернуться и предупредить вас об угрозе, исходящей от поври.

Самодовольно улыбаясь, Джоджонах резко обернулся и встретился глазами с братом Фрэнсисом.

— Посторонись-ка, брат, — угрожающе произнес он.

Фрэнсис глядел мимо него, прямо на отца-настоятеля.

— Этот молодой монах стремительно движется к опасной черте, за которой его ждет разбирательство в Коллегии Аббатов, — спокойно сказал Джоджонах.

Маркворт незаметно для магистра подал Фрэнсису знак отойти. После того как Джоджонах ушел, отец-настоятель велел взбешенному брату закрыть дверь.

— Вам следовало бы немедленно снова отправить его в путь, — тут же выпалил брат Фрэнсис.

— Ради твоего спокойствия? — язвительно спросил Маркворт. — Я ведь являюсь в Абеликанском ордене не своевольным диктатором, а управителем, которого назначили и который обязан действовать в пределах допустимого. Я не могу взять и приказать магистру отправиться в путь, особенно если этот магистр болен.

— Но однажды вы уже сделали это, — не сдавался осмелевший Фрэнсис.

— Тому было оправдание, — объяснил Маркворт, поднимаясь и выходя из-за стола. — Тогда канонизация представлялась вполне осуществимой. Однако магистр Джоджонах справедливо подметил, что главным радетелем являлся настоятель Добринион.

— Так это правда, что настоятеля Добриниона убили?

Маркворт поморщился.

— Похоже, что так, — ответил он. — А потому магистр Джоджонах был прав, вернувшись в Санта-Мир-Абель, и прав в своем нежелании отправляться в новое путешествие.

— По виду магистра не скажешь, что он слишком уж болен, — заметил брат Фрэнсис.

Маркворт почти не слушал сетования молодого брата. События разворачивались не совсем так, как он рассчитывал. Он надеялся, что Джоджонах доберется до Урсала раньше, чем известие о гибели Добриниона достигнет ушей магистра. Тогда можно было бы направить послание настоятелю Джеховиту и попросить его использовать магистра по своему усмотрению. Скажем, дать ему какое-нибудь временное задание, которое, по разумению Маркворта, грузный магистр выполнял бы до самой своей смерти. Впрочем, изменившиеся обстоятельства тоже не грозили ему особыми неприятностями. Конечно, Джоджонах был для него занозой в теле, которая с каждым днем саднила все сильнее. Зато здесь, по крайней мере, он сможет следить за магистром.

Выходило, что особых причин для беспокойства нет. Юсеф и Данделион исполнили часть порученного им. В Палмарисе это было их самым опасным заданием. По словам того же Джоджонаха, в убийстве был повинен поври. Итак, один опасный враг перестал существовать, а другой не имел доказательств причастности Маркворта. Сейчас оставалось лишь вернуть украденные камни, и тогда ничто больше не будет угрожать положению отца-настоятеля. Затем он доберется и до Джоджонаха и, если понадобится, раздавит магистра.

— Я попытаюсь войти в контакт с Карающими Братьями, — объявил брат Фрэнсис. — Надо узнать, как обстоят у них дела.

— Нет! — вдруг резко ответил Маркворт. — Тот, у кого находятся похищенные камни, может перехватить ваш разговор.

Маркворт солгал, чтобы как-то успокоить удивленного Фрэнсиса. На самом деле он собирался сам воспользоваться камнем для общения с Юсефом и Данделионом. Отец-настоятель не хотел, чтобы кто-либо еще, включая и Фрэнсиса, входил в контакт с Карающими Братьями. Вдруг кто-то случайно узнает правду об их деяниях в Палмарисе!

— Ты должен постоянно следить за магистром Джоджонахом и знать, о чем он ведет разговоры, — велел брату Фрэнсису Маркворт. — То же относится и к твоему одногодке Браумину Херду. Я хочу знать, с кем они ведут беседы в часы досуга. Мне нужен полный список.

Брат Фрэнсис не сразу ответил утвердительным кивком на слова своего наставника. Он вдруг осознал, что вокруг происходит много такого, о чем он почти ничего не знает. Но одновременно Фрэнсис (а это было неотъемлемой чертой его характера) увидел новую возможность произвести впечатление на отца-настоятеля, новую возможность продвинуться. И это придало ему уверенности в успехе порученного дела.

Итак, Коннору Билдебороху удалось уйти. Он словно сквозь землю провалился. Возможно, прячется где-нибудь на городском дне. А может, отправился на север. Брат Юсеф опасался, что это известие огорчит отца-настоятеля, но тот отнесся к исчезновению племянника барона достаточно спокойно.

Отправляйтесь за камнями — такое телепатическое распоряжение получил брат Юсеф от Маркворта. Отец-настоятель передал ему четкий образ женщины, известной под именами Джилл, Джилли, Пони и Бродячей Киски. Петтибва хорошо помогла им в то утро. Забудьте про племянника барона.

Получив от Юсефа подтверждение, утомленный отец-настоятель тут же разорвал контакт, позволив духу вернуться в тело.

Но Маркворта не покидало странное ощущение…

Он чувствовал, что здесь присутствует еще некто. Старый монах испугался, подумав, что, солгав Фрэнсису насчет подопечной Эвелина, способной распознать магию камня, он был не так уж далек от истины.

Однако Маркворт достаточно быстро успокоился, почувствовав, что «некто» — всего-навсего часть его собственного подсознания. Монахи традиционно пользовались магическими камнями для достижения глубочайших состояний сосредоточения и внутреннего видения. Правда, сейчас об этом как-то стали забывать. Маркворту показалось, что он непроизвольно вернулся к старой традиции.

Отец-настоятель решил воспользоваться этим, рассчитывая прояснить собственные потаенные чувства и, возможно, достичь столь необходимых ему мгновений истины.

Перед его мысленным взором появился магистр Джоджонах и более молодой монах по имени Браумин Херд. Они готовили заговор против отца-настоятеля. Это ничуть не удивило Маркворта; разве случайно он приказал брату Фрэнсису следить за ними?

Потом возникла новая картина: магистр Джоджонах, сжимая в руке камни, идет к двери… к его, Маркворта, двери. И теперь у него в руке… графит.

Джоджонах ударом ноги распахнул дверь и высвободил чудовищный заряд энергии, направив его прямо на сидевшего в кресле Маркворта. Отец-настоятель увидел вспышку, ощутил, как его обожгло, затем ударило. Бешено заколотилось сердце в теле, из которого стала вытекать жизнь…

Маркворту понадобилось некоторое время, чтобы отделить плод воображения от реальности и осознать, что перед ним была лишь мысленная картина, а не действительное событие. Но до этой всщышки просветления он никогда не представлял, насколько опасен Джоджонах и сколь коварны сподвижники грузного магистра!

Ничего, он будет следить за ними самым пристальным образом и, если потребуется, пойдет на самые жестокие и решительные действия.

Но они станут сильнее, — твердил ему внутренний голос. Когда закончится война со всеми этими тварями, о малоизвестных пока событиях на Аиде начнут вначале перешептываться, а потом заговорят открыто, и тогда стараниями Джоджонаха Эвелин Десбрис может превратиться в героя. Подобное было для Маркворта просто невыносимо. Нет, нужно действовать быстро против самой памяти об этом воре и убийце Эвелине. Нужно нарисовать черный и отталкивающий портрет этого еретика, вступившего в сговор с демоном-драконом. И тогда пусть шепчутся — но теперь уже о междоусобице на Аиде, благополучно уничтожившей обоих злодеев.

Да, он должен до конца развенчать Эвелина, чтобы этот еретик занял свое истинное место и в людских умах, и в анналах истории церкви.

Маркворт разом вышел из транса и только сейчас обнаружил, с какой силой его пальцы сжимают камень — высохшая кожа на костяшках даже побелела от напряжения.

Отец-настоятель улыбнулся, подумав, что поступил мудро, войдя в состояние предельной сосредоточенности, затем убрал камень в потайной ящик стола. Ему стало намного лучше, и его совсем уже не заботил внезапно исчезнувший Коннор. Сейчас этот человек не в состоянии причинить ему никакого вреда. Добринион — вот тот действительно представлял для него в Палмарисе угрозу, но о настоятеле «позаботились» Карающие Братья. Истинная природа Джоджонаха и его приспешников теперь ему ясна. Когда Карающие Братья вернут похищенные камни, положение отца-настоятеля вновь станет прочным и надежным. И тогда он легко сможет справиться с любыми кознями Джоджонаха. И все же, решил отец-настоятель, он не станет терять времени и вскоре нанесет по магистру упреждающий удар. Он переговорит с Джеховитом, своим давнишним другом, который предан делу сохранения ордена не менее его самого. А там, думал Маркворт, через посредничество настоятеля Сент-Хонс он сможет рассчитывать на помощь короля.

Бестесбулзибар, дух демона-дракона, находившийся на другом конце прерванного контакта, был вполне доволен. Сейчас этот так называемый предводитель рода человеческого находился у него в когтях и принимал все мысли и представления Бестесбулзибара за свои собственные.

Демон до сих пор переживал поражение на Аиде и утрату своего телесного облика. Он пока не решил, как и каким образом восстановить этот облик. Возможность управлять, словно марионеткой, отцом-настоятелем Абеликанской церкви, всегда являвшейся злейшим врагом демона, стала для Бестесбулзибара весьма приятным развлечением, которое позволяло забыть о поражении.

Точнее, почти забыть.

— Зачем мы пришли сюда? — спросил брат Браумин, беспокойно оглядываясь на колеблющиеся тени, порожденные неровным светом факела.

Со всех сторон их окружали ряды полок, забитых пыльными древними фолиантами. Сверху давил массивный низкий потолок.

— Здесь я рассчитываю найти ответы, — спокойно ответил магистр Джоджонах, совершенно равнодушный к огромным скалам, нависшим у них над головой.

Оба монаха стояли в подземном хранилище рукописей — старейшей части монастыря. Она находилась ниже всех более поздних этажей, почти на уровне вод залива Всех Святых. В давние времена отсюда существовал выход прямо на скалистый берег — туннель, соединяющийся с коридором и подъемными дверями, возле которых магистр Де'Уннеро отражал нападение поври. Потом монастырь стал расти вверх, появились новые этажи, и туннель заделали наглухо.

— Теперь, когда настоятель Добринион мертв, а канонизация, в лучшем случае, отложена, у отца-настоятеля нет оснований отсылать меня из Санта-Мир-Абель, — объяснил Джоджонах. — Но он конечно же придумает для меня какое-нибудь занятие, чтобы у меня было как можно меньше свободного времени, а брат Фрэнсис или кто-нибудь еще будет непременно таскаться за мной по пятам.

— Но брат Фрэнсис не так-то скоро здесь появится, — предположил брат Браумин.

— Еще как скоро, — возразил магистр Джоджонах. — Ведь он совсем недавно уже бывал здесь. В этом хранилище старины Фрэнсис нашел карты и описания, которыми мы пользовались в нашем путешествии к Аиде. И некоторые карты, друг мой, были вычерчены самим братом Аллабарнетом из Сент-Прешес.

Брат Браумин вскинул голову, не совсем понимая, как это связано с их нынешним приходом в хранилище.

— Я возьму на себя роль главного радетеля в приготовлениях к канонизации брата Аллабарнета, — пояснил магистр Джоджонах. — Так у меня появится возможность освободиться от вмешательства отца-настоятеля. Уж можешь быть уверен: он собирается загрузить меня работой настолько, чтобы ни на какие, образно говоря, шалости времени у меня не оставалось. Когда я во всеуслышание объявлю, что берусь продолжать дело канонизации Аллабарнета, отец-настоятель не захочет осложнять отношения с Сент-Прешес и будет вынужден предоставить мне время для занятий. Ему даже придется освободить меня от повседневных обязанностей.

— Чтобы вы проводили целые дни в этой духоте? — недоверчиво спросил брат Браумин.

Ну что можно здесь найти? Едва они сюда пришли, Браумину захотелось сразу же покинуть это место и выбежать на яркий дневной свет или хотя бы подняться в верхние, более светлые и приятные помещения монастыря. По представлениям Браумина, хранилище рукописей напоминало склеп. Впрочем, здесь действительно располагался склеп — совсем рядом, в нескольких соседних помещениях! Хуже того, в дальнем углу хранилища находился шкаф с древнейшими рукописями по колдовству и демонической магии, запрещенные церковью. Эти рукописи специально сохранялись для того, чтобы лучше распознавать действия врагов. Все остальные экземпляры безжалостно сожгли. Браумин сожалел, что и эти манускрипты не попали в огонь; от одного их наличия у него по спине ползли мурашки, и он ощущал, как рядом витает холодное, словно лед, зло.

— Здесь мне и место, — проговорил Джоджонах.

Изумленный Браумин развел руками.

— Да что вы собираетесь здесь искать? — спросил он, инстинктивно оглядываясь на шкаф с дьявольскими писаниями.

— Честно сказать, не знаю, — ответил Джоджонах.

Он заметил испуганный взгляд брата Браумина, но не придал ему значения, ибо демонические рукописи в намерения магистра не входили. Завладев вниманием собрата, Джоджонах подошел к ближайшей полке и с почтением приподнял внушительный фолиант, чей переплет был едва скреплен толстой веревкой.

— Вот здесь, в истории церкви, я найду ответы, — добавил магистр.

— Ответы?

— Я посмотрю на историю так же, как Эвелин, — попробовал объяснить Джоджонах. — Воззрения и принципы, какие я наблюдаю сегодня среди, казалось бы, святых людей, разительно отличаются от воззрений и взглядов основателей нашего ордена. Кто пошел бы сейчас за Марквортом, если бы не традиции, которым более тысячи лет? Кто стал бы придерживаться учений нынешних отцов Абеликанского ордена, если бы вдруг духовно прозрел и увидел в них просто людей, безуспешно пытающихся уничтожить высший порядок, установленный Богом?

— Смело сказано, магистр, — тихо заметил брат Браумин.

— Возможно, настало время, когда кто-то должен произнести эти смелые слова, — ответил Джоджонах. — Столь же смелые, как деяния Эвелина.

— Деяния брата Эвелина навлекли на него обвинения в воровстве и убийстве, — напомнил молодой монах.

— Но мы-то знаем, что это ложь, — быстро возразил магистр.

Он вновь поглядел на старинный фолиант и смахнул пыль с истрепанного переплета.

— И я верю, они тоже посчитали бы это ложью. Я говорю об основателях ордена — тех мужчинах и женщинах, которым впервые воссиял Божий свет. Непременно посчитали бы.

Джоджонах умолк, а брат Браумин долго обдумывал услышанное. Он понимал, что место Джоджонаха — действительно здесь. Однако, допуская возможность самых ужасающих результатов поисков, он не мог не спросить:

— А если ваши поиски обнаружат, что церковь всегда была такой, какая есть сейчас?

При этих словах брат Браумин заметил, как ссутулились широкие плечи его наставника.

— Тогда придется признать, что я напрасно прожил жизнь, — сказал Джоджонах. — И в заблуждении своем следовал не священным, а мирским законам.

— Подобные слова обычно произносили еретики, — предостерег брат Браумин.

Магистр повернулся и остановил на нем свой пристальный взгляд, полный неистовой решимости. Браумин никогда бы не подумал, что этот грузный и обычно веселый человек способен так глядеть.

— Нам остается лишь надеяться, что еретики ошибались, — мрачно проговорил он.

Магистр вновь повернулся к фолиантам, а Браумин молчал, словно желая, чтобы услышанное улеглось в его сознании. Дальнейшие расспросы будут ни к чему: магистр избрал путь, откуда нет возврата. И этот путь приведет его либо к озарению и подтверждению собственных воззрений, либо к отчаянию.

— С тех пор как мы вернулись из Сент-Прешес, брат Делман задает много вопросов, — сказал Браумин, пытаясь направить разговор в другое русло.

Наконец-то лицо Джоджонаха осветилось улыбкой.

— Он спрашивает о действиях отца-настоятеля по отношению к нашим пленникам, считая эти действия недопустимыми и несовместимыми с нашими принципами, — продолжал брат Браумин.

— Пленниками? — перебил его Джоджонах. — Маркворт привез их сюда?

— Семью Чиличанк и кентавра. Но мы не знаем, где они содержатся.

Магистр Джоджонах умолк. Этого следовало ожидать. Просто весть об убийстве Добриниона заставила его почти забыть о несчастных пленниках.

— И в Сент-Прешес не воспротивились насильственному увозу палмарисских граждан? — спросил он.

— По слухам, настоятеля Добриниона это буквально взбесило, — ответил Браумин. — Говорят, у Маркворта возникла стычка с солдатами барона Билдебороха, явившимися освобождать его племянника. Этот племянник был якобы женат на женщине, которая сопровождала брата Эвелина. Многие считают, что Добринион состоял с бароном Билдеборохом в заговоре против отца-настоятеля.

Джоджонах беспомощно усмехнулся. Разумеется, слухи эти были вовсе не беспочвенны, и сейчас он был еще более уверен, что никакой поври не убивал настоятеля Добриниона. Магистр едва не сказал об этом брату Браумину, но благоразумно удержался. Подобные вещи могли бы сломать безупречного или толкнуть на безрассудные поступки.

— Говоришь, брат Делман внимательно относится к происходящему? — спросил Джоджонах.

— Он задавал множество вопросов, — повторил брат Браумин. — Некоторые граничили с открытой критикой отца-настоятеля. И, разумеется, мы все озабочены, что двое братьев не вернулись в Санта-Мир-Абель. Не секрет, что они пользовались огромной благосклонностью отца-настоятеля, и их поведение всегда обсуждалось молодыми монахами.

— Нам надо зорко следить за ищейками Маркворта, — серьезно сказал Джоджонах. — Не доверяйте ни Юсефу, ни Данделиону. А теперь возвращайся к своим обязанностям. Со мной будешь видеться только в самых крайних случаях, когда узнаешь что-нибудь предельно важное и безотлагательное. Появится возможность — я сам тебя найду. Мне будет интересно узнать об успехах брата Делмана. Попроси брата Виссенти, пусть подружится с ним. Виссенти достаточно далек от меня, и его беседы с братом Делманом будут незаметны для отца-настоятеля. И прошу тебя, брат Браумин, разузнай о пленниках: где их содержат и как с ними обращаются.

Брат Браумин поклонился и уже готовился уйти, как магистр остановил его.

— И не забывай, друг мой, — предостерег Джоджонах, — что брат Фрэнсис и иные, не столь заметные ищейки Маркворта всегда где-то поблизости.

Браумин ушел. Магистр Джоджонах остался один в окружении старинных фолиантов Абеликанского ордена — книг и пергаментных свитков. Многих из них столетиями не касалась ничья рука. У Джоджонаха было такое ощущение, словно души его собратьев по церкви до сих пор витают в темных помещениях склепа. Магистр остался наедине с историей, наедине с тем, чему он посвятил жизнь и принимал как божественное водительство.

Он молился о том, чтобы эта история не обманула его чаяний.

 

ГЛАВА 22

ДЖИЛЛИ

— Джилли, — как можно нежнее и ласковее повторил Коннор.

На лице Пони были написаны удивление и ужас. Такое выражение бывает у ребенка, когда он сталкивается с чем-то немыслимым и страшным.

Элбрайн, не спускавший с любимой глаз, однажды уже видел ее лицо таким, но лишь однажды. Тогда их первый поцелуй на холме близ Дундалиса был прерван звуками погибающего города.

Увидев, что Пони потеряла равновесие и вот-вот упадет с коня, Элбрайн подхватил ее. Но ее замешательство продолжалось недолго. Пони отбросила прочь нахлынувшие чувства и вновь обрела ту внутреннюю решимость, которая многие годы помогала ей проходить через превратности жизни.

— Джилсепони, — поправила она Коннора. — Меня зовут Джилсепони, Джилсепони Альт.

Она бросила взгляд на Элбрайна, черпая силу в его неизменной любви.

— Точнее, Джилсепони Виндон, — добавила она.

— А когда-то — Джилсепони Билдеборох, — тихо сказал Коннор.

— Этого не было, — поспешно и с неожиданной для себя резкостью возразила Пони. — Ты уничтожил это сочетание, провозгласив перед законом и перед Богом, что подобного никогда не было. Или благородному Коннору теперь вдруг понадобилось заявить права на то, от чего он в свое время поспешил избавиться?

Элбрайн снова дотронулся до нее, пытаясь успокоить.

Слова Пони больно обожгли Коннора, но он принял их как нечто заслуженное.

— Я был молод и глуп, — ответил он. — Наша брачная ночь… твое поведение… все это оскорбило меня, Джилли… Джилсепони, — быстро поправился Коннор, увидев гримасу на ее лице. — Я…

Пони махнула рукой, требуя, чтобы он замолчал, потом взглянула на Элбрайна. Насколько же мучителен для него этот разговор, только сейчас сообразила она. Зачем ему страдать от воспоминаний о ее несостоявшейся брачной ночи с другим человеком?

Однако Элбрайн оставался спокойным, и в его светлых глазах не было ничего, кроме симпатии к женщине, которую он так горячо любил. Он не позволил, чтобы в них вспыхнули огоньки гнева и ревности, ибо это было бы оскорбительным для Пони.

— Вам есть о чем поговорить, — сказал он. — А мне надо следить за караваном.

Он вновь дотронулся до Пони, но на этот раз мягко, почти игриво, желая показать, что уверен в их любви. Затем, чтобы разрядить напряжение, он столь же игриво подмигнул ей и отошел.

Пони с нежностью следила, как он удаляется. Оглянувшись и убедившись, что поблизости нет чужих любопытных глаз и ушей, она пустила Дара шагом. Коннор поехал рядом.

— Поверь, я ничего не затевал против тебя, — попытался объяснить Коннор, когда они остались одни. — Я не намеревался причинить тебе зло.

— Я отказываюсь говорить о той ночи, — твердо и бесповоротно сказала она.

Пони прекрасно знала, что Коннор намеревался причинить ей зло, и знала причину: гордость, уязвленная ее отказом в интимной близости.

— И ты можешь с такой легкостью выбросить из памяти все? — спросил Коннор.

— Иначе мне пришлось бы без конца возвращаться к тому, что не нуждается в объяснениях и способно принести лишь боль, — ответила Пони. — Будущее важнее прошлого.

— Ты отказываешься от прошлого. Хорошо. Но позволь мне рассчитывать на прощение, — сказал Коннор.

Пони пристально посмотрела на него, заглянув в серые глаза молодого аристократа. Она конечно же помнила все, что предшествовало той жуткой брачной ночи. До этого они были близкими друзьями.

— Ты помнишь, когда мы впервые встретились? — спросил Коннор, уловив ее мысли. — Помнишь, когда я бросился в тот закоулок, чтобы спасти тебя, и меня окружила целая шайка каких-то подонков?

Пони через силу улыбнулась. Да, были и хорошие воспоминания, причем немало, но конец все равно оставался тяжким и мучительным.

— Но это не было любовью, Коннор, — честно призналась она.

Племянник барона посмотрел на Пони так, словно она огрела его мокрым полотенцем.

— Я не знала, что такое любовь, пока вновь не встретилась с Элбрайном, — добавила Пони.

— Но мы же были близки, — возразил Коннор.

— Мы были друзьями, — ответила Пони. — И я буду ценить нашу дружбу, продолжавшуюся до тех пор, пока мы не попытались превратить ее в нечто большее. Обещаю тебе.

— Значит, мы ио-прежнему можем оставаться друзьями, — заключил Коннор.

— Нет.

Ответ прозвучал раньше, чем Пони подумала о своих словах.

— Ты дружил с другим человеком — с неуверенной девчонкой, не знавшей, откуда она пришла и куда идти дальше. Я давно уже стала другой. Джилли больше нет, как, по правде говоря, нет и Джилсепони. Есть Пони, спутница, возлюбленная и жена Элбрайна Виндона. Мое сердце принадлежит ему и только ему.

— И в этом сердце не найдется места для твоего друга Коннора? — осторожно спросил молодой аристократ.

Пони вновь улыбнулась, но теперь уже спокойнее.

— Ты ведь даже не знаешь меня, — ответила она.

— Знаю, — возразил Коннор. — Даже когда ты была, как ты только что сказала, неуверенной девчонкой, в тебе и тогда был огонь. При всей твоей растерянности и незащищенности, в твоих прекрасных глазах ощущалась сила, какая встречается лишь у немногих.

Пони понимала, что сейчас испытывает Коннор. Их отношения оборвались на горькой ноте, и это заслоняло прекрасные месяцы, проведенные вместе. И теперь его простые слова несли ощущение завершенности и успокоения.

— Зачем ты оказался здесь? — спросила она.

— Я далеко не впервые в этих краях, — ответил Коннор с оттенком бравады, чувствуя, как его голос обретает прежнюю уверенность. — Воевал с гоблинами, с поври. Могу похвастаться: даже уложил нескольких великанов!

— Зачем ты сюда приехал? — не отставала проницательная женщина.

Она прочла по лицу, что их встреча — отнюдь не такая неожиданность для Коннора, как для нее самой. Странно, если учесть, что они давно потеряли друг друга из виду.

— Ты что-то знал обо мне, да?

— Догадывался, — признался Коннор. — До меня доходили слухи, что в здешних краях кто-то сражается с врагами, применяя магию, и что ты имеешь отношение к магическим самоцветам.

Пони не знала, что сказать.

— Позови своего… мужа, — попросил Коннор. — Ты сказала, что готова забыть о прошлом и обратиться к будущему. Действительно, у меня была причина отправиться сюда, Джилл… Пони. И не только ради того, чтобы вновь тебя увидеть, хотя и для этого я бы мог проехать Хонсе-Бир вдоль и поперек.

Услышав последние слова, Пони удивилась: почему же Коннор не сделал этого за все годы, что она находилась в армии? Ладно, незачем теперь ворошить прошлое и бередить старые раны.

Вскоре появился Элбрайн. Дальнейший разговор происходил под деревом, в листве которого удобно устроился Джуравиль.

— Ты помнишь настоятеля Добриниона Калисласа? — начал Коннор.

До этого он долго и беспокойно расхаживал взад-вперед, не зная с чего начать.

— Конечно, — кивнула Пони. — Это настоятель монастыря Сент-Прешес.

— Бывший, — коротко ответил Коннор. — Его убили несколько дней назад, ночью, в собственной спальне.

Молодой аристократ умолк, наблюдая за тем, какое впечатление произвели на собравшихся его слова. Похоже, что новость не особо встревожила этих людей. Неудивительно, ведь они ничего не знали о Добринионе и о его щедром сердце, а также о его далеко не полюбовных отношениях с церковью.

— Утверждают, что это сделали поври, — продолжал Коннор.

— Воистину мрачные наступили времена, если какая-то тварь сумела проникнуть в здание, которое должно было бы являться самым неприступным во всем городе, — заметил Элбрайн.

— Я думаю, что настоятель был убит церковью, которой служил, — пристально глядя на Элбрайна, напрямую заявил Коннор.

Теперь уже Элбрайн подался вперед, удивленный такими словами.

— В Палмарисе останавливались монахи из Санта-Мир-Абель, — пояснил молодой аристократ. — Более двух десятков, во главе с самим отцом-настоятелем. По слухам, отец-настоятель встречал в Палмарисе монашеский караван, вернувшийся издалека, чуть ли не из Барбакана.

Собравшиеся внимательно слушали Коннора.

— Помните, Роджер рассказывал про какой-то караван, пронесшийся мимо Кертинеллы и Ландсдауна? — подсказала Пони.

— Они ищут тебя, — без обиняков сказал Коннор, указав на Пони. — И все из-за самоцветов, которые, как утверждают церковники, были украдены из Санта-Мир-Абель.

У Пони округлились глаза. Некоторое время она бормотала какие-то бессвязные слова, затем повернулась к Элбрайну, ища у него поддержки.

— Именно этого мы и боялись, — признался Элбрайн. — Потому мы и хотели переправить беженцев в Палмарис, где им ничего не угрожало бы. Нам с Пони нельзя оставаться с ними — риск слишком велик. Поэтому мы лишь доведем их до безопасного места, а дальше двинемся своим путем.

— Риск больше, чем вам кажется, — возразил Коннор. — Отец-настоятель и большинство монахов отбыли восвояси, а двое остались. Может, их и больше, но двое — это точно. Двое хорошо натасканных убийц. Я считаю, что именно они убили настоятеля Добриниона. Они охотились и за мной, ибо знали, что я имею отношение к Пони. Но мне удалось скрыться. Теперь они будут охотиться за Пони.

— Карающий Брат, — произнес Элбрайн, вздрогнув при мысли, что вновь придется иметь дело с человеком, подобным Квинталу. И в этот раз — с двумя.

— Зачем они убили Добриниона? — спросила Пони. — И зачем им понадобился ты, да еще в такой связи?

— Потому что мы противились методам отца-настоятеля, — ответил Коннор. — Потому что…

Он умолк и бросил на Пони полный сочувствия взгляд. Ей явно не понравится эта новость, но она должна знать.

— Потому что мы не одобрили его обращение с семьей Чиличанк. Отец-настоятель собирался проделать то же самое и со мной, пока не вмешался мой дядя.

— Обращение? — переспросила Пони, вскакивая на ноги. — Какое обращение? О чем ты говоришь?

— Отец-настоятель похитил их, Пони, — рассказал Коннор. — Повез в цепях в Санта-Мир-Абель вместе с кентавром по имени Смотритель.

Теперь уже на ноги вскочил изумленный Элбрайн. Он был настолько взволнован, что даже не мог говорить.

— Смотритель мертв, — прозвучал сверху голос Джуравиля.

Коннор обернулся, но никого не увидел.

— Он погиб во время взрыва на Аиде, — добавил эльф. — Тогда же, когда был уничтожен демон-дракон.

— Он не погиб, — стоял на своем Коннор. — Если кентавр и был мертв, значит, монахи нашли способ его оживить. Я видел его собственными глазами. Жалкий, измученный, но вполне живой.

— И я тоже его видел, — заявил Роджер Не-Запрешь, который вышел из-за деревьев и присоединился к собравшимся.

Парень подошел к Элбрайну и положил руку на его могучее плечо.

— Я же рассказывал, как он скакал в конце каравана.

Элбрайн кивнул, припомнив рассказ Роджера и чувства, которые возникли у него, когда он услышал про монашеский караван, проехавший мимо двух городов. Он повернулся к Пони, пристально глядевшей на него, и увидел огоньки, ярко блиставшие в ее синих глазах.

— Мы должны добраться до них, — сказала она.

Элбрайн кивнул; их дальнейший путь вдруг стал предельно ясным.

— До монахов? — спросил непонимающий Роджер.

— Давно пора, — вмешался Коннор. — Я отправлюсь вместе с вами.

— Это тебя не касается, — вдруг сказал Элбрайн.

Ему тут же захотелось взять эти слова обратно, ибо они были продиктованы желанием держать Пони как можно дальше от Коннора.

— Настоятель Добринион был моим другом, — возразил молодой аристократ. — И семья Чиличанк — тоже, все трое. Ты знаешь об этом.

Последние слова были обращены к Пони. Коннор рассчитывал на ее поддержку и обрадовался, когда женщина кивнула.

— Но вначале мы должны обезопасить убийц. Не относитесь к ним легковесно. Они сумели проникнуть к Добриниону и обставили его убийство как нападение поври, заметая собственные следы. Они хитры и смертельно опасны.

— Мертвыми они уже не будут опасны. А мертвыми им быть, и довольно скоро, — произнес Элбрайн с такой решимостью, что никто не осмелился усомниться в его словах.

На следующее утро пришло время прощаться с беженцами.

— Мы еще встретимся, — заверил Элбрайн Белстера О'Комели, крепко пожимая ему руку.

Элбрайн знал, что Белстер едва сдерживает слезы. Видно, предчувствует, что больше они не увидятся.

— Когда война закончится и ты вновь откроешь в Дундалисе свой трактир, знай, Полуночник обязательно явится туда, чтобы попить твоей водички и попугать твоих посетителей.

Белстер тепло улыбнулся, хотя и не верил, что вернется в Дундалис, даже если в ближайшее время со всеми этими тварями будет покончено. Он был немолод, и боль воспоминаний сильно давила на него. Он ведь покинул Палмарис исключительно из-за долгов. Других причин не было. Но теперь ему казалось, что все это происходило многие века назад. Он был вполне уверен, что сумеет открыть в Палмарисе новое заведение и не бояться напоминаний о прошлом. Правда, незачем сейчас рассказывать о его замыслах Элбрайну. Еще рано. Поэтому он лишь продолжал улыбаться.

— Будь им хорошим предводителем, Томас, — сказал Элбрайн человеку, стоявшему рядом с Белстером. — По всем расчетам, ничто не должно мешать вашему переходу до Палмариса. Но если вдруг попадете в беду, не сомневайтесь, я приду на помощь.

Томас Джинджерворт мрачно кивнул и ударил по земле черенком вил — своего нового оружия.

— Мы в долгу перед тобой, Полуночник, — сказал он. — А также в долгу перед Пони и перед вашим маленьким невидимым другом.

— Роджера не забудь, — быстро добавил Элбрайн. — Он для жителей Кертинеллы и Ландсдауна, пожалуй, сделал больше всех.

— Роджер не позволит нам забыть о нем! — вмешался Белстер, и его радостный голос чем-то напомнил Элбрайну голос Эвелина.

Все засмеялись, и это было наилучшим завершением прощания. Они пожали друг другу руки и расстались друзьями. Томас побежал к началу каравана, чтобы дать сигнал к отправлению.

Вскоре к Элбрайну подошли Пони, Коннор и Джуравиль, чтобы поглядеть, как уходит караван. Однако вскоре из толпы идущих отделилась ловкая фигурка и бросилась назад.

— Роджер He-Запрешь, — без особого удивления сказала Пони.

Караван меж тем двинулся дальше.

— Тебе же предстояло быть главным проводником у Томаса, — сказал Элбрайн, когда Роджер вновь оказался с ними.

— У него найдутся и другие, которые неплохо справятся с этой ролью, — ответил парень.

Взгляд Элбрайна был суровым и непреклонным.

— А почему он остается здесь? — возразил Роджер, указывая на Коннора. — И почему вы оба не отправились в Палмарис, когда до города только три дня пути? Разве в эти тяжкие времена Элбрайн и Пони не оказались бы ценной находкой для палмарисского гарнизона?

— Есть другие причины, которых тебе не понять.

— И они касаются его? — спросил Роджер, вновь указывая на Коннора.

Молодой аристократ с трудом сдерживался, чтобы не отвесить дерзкому мальчишке хорошую оплеуху.

Элбрайн нахмурился.

— Лучше бы ты отправился вместе с беженцами, Роджер, — по-дружески сказал он. — Нам туда идти нельзя, ибо существует причина и ее нужно устранить, прежде чем мы сможем показаться в городе. Но поверь мне: тебе здесь оставаться опасно, и эта опасность гораздо серьезнее, чем мы можем себе представить. Так что беги догонять Томаса и Белстера.

Роджер решительно замотал головой.

— Нет, — ответил он. — Если вы должны остаться здесь, чтобы сражаться дальше, то и я останусь.

— Тебе больше не нужно ничего завоевывать, — сказала Пони. — Твое имя и так известно, а положение — прочно.

— Имя? — сморщился Роджер. — В Палмарисе я довольно скоро вновь сделаюсь Роджером Биллингсбери. Просто Роджером Биллингсбери: сиротой, бродягой, отщепенцем.

— Мой дядя — барон, и он сумеет оценить твои способности, — предложил Коннор.

— Вот когда ты сам вернешься к дяде и расскажешь обо мне, я отправлюсь с тобой, — быстро и насмешливо ответил парень.

Но вдруг его беспечность испарилась, и он очень серьезно взглянул на Элбрайна.

— Не заставляй меня возвращаться к беженцам, — попросил Роджер. — Возвращаться, чтобы опять стать Роджером Биллингсбери? Здесь, сражаясь с гоблинами и поври, я открыл в себе нечто такое, о чем даже не подозревал. Какую-то иную часть себя. Мне понравилась эта часть, и я боюсь потерять ее в сонной жизни благополучного города.

— Не такого уж благополучного, — чуть слышно произнес Коннор.

— Ты не утратишь ее, — серьезно и убедительно сказал Элбрайн. — И никогда уже не будешь тем мальчишкой, каким был, пока враги не вторглись в твой родной город. Ты даже не представляешь, насколько хорошо мне это известно. Скажу тебе честно: в Палмарисе ты останешься Роджером He-Запрешь, героем сражений на севере.

Элбрайн взглянул на Пони, мысленно взвесил всю тяжесть ответственности, вспомнил об обете целомудрия, который они с любимой были вынуждены принять под давлением обстоятельств, и добавил:

— Лавры героя, Роджер, не столь уж восхитительны, как ты думаешь.

Парень расправил плечи и заставил себя кивнуть, но общее выражение его лица не изменилось. Чувствовалось, что Роджер хочет остаться, и окончательное решение ложилось на плечи Элбрайна.

Элбрайн взглянул на Пони. Та кивнула.

— За нами с Пони охотятся два человека, — начал Элбрайн. — И за Коннором тоже. Они уже пытались убить его в Палмарисе, и потому ему пришлось покинуть город и отправиться на поиски нас.

— Он вас знает? — спросил Роджер, указав на Коннора. — Вы были знакомы раньше?

— Он знает меня, — пояснила Пони.

— Коннор искал того, кто владеет магией камней, хотя и не знал, кто это, — объяснил парню Элбрайн. — Мы с Пони оба находимся вне закона; мы — изгои. Ты помнишь, мы говорили об этом с Джуравилем вскоре после того, как монашеский караван проехал мимо городов. Церковь хочет вернуть магические камни, но клянусь могилой нашего друга Эвелина, мы их не отдадим. Теперь церковь послала по нашему следу обученных убийц. Боюсь, они уже неподалеку.

Но при всей мрачности этих слов на лице Элбрайна мелькнула ободряющая улыбка.

— И, если Роджер He-Запрешь решит присоединиться к нам, наша задача окажется намного легче.

Роджер улыбнулся во все лицо.

— Но помни, что тогда и ты в глазах церкви станешь изгоем, — предупредила его Пони.

— Когда все кончится, мой дядя исправит это положение, — быстро добавил Коннор.

— Вы собираетесь скрыться от них или сражаться с ними на своих условиях? — решительно спросил Роджер.

— Я не собираюсь прятаться от гнусных убийц, — ответил Элбрайн таким тоном, что у Коннора похолодела спина. — Пусть они прячутся от меня.

Дух Пони летел по густому лесу. Она увидела, как Белли'мар Джуравиль перебирается с ветки на ветку, и пронеслась прямо над ним. Восприимчивый эльф навострил уши, и хотя дух Пони был невидим и двигался бесшумно, Джуравиль все же что-то почувствовал.

Затем Пони опустилась ниже и полетела, легкая, как ветер. Она увидела Коннора на его рыжей лошади, объезжавшего границы их небольшого лагеря. Она увидела даже собственное тело, сидевшее поодаль. А еще дальше рос громадный раскидистый вяз, у подножья которого чернел вход в небольшую пещеру. Там сейчас находился Элбрайн, разговаривавший с Оракулом, и Пони не осмелилась нарушить его покой.

Мысли ее вновь вернулись к Коннору, и Пони попыталась разобраться в произошедшем. Ей было спокойнее оттого, что он сейчас оберегал их лагерь. Ее действительно тронуло, что молодой аристократ отправился сюда с намерением разыскать и предупредить ее. Значит, он давно знал о том, что она владеет силами магических камней, или, по крайней мере, догадывался об этом. Понимая, что церкви прежде всего нужны эти камни, Коннор мог бы скрыться от убийц не здесь, а в южных, более населенных землях. Или мог бы просто спокойно жить в Палмарисе — ведь церковь не считала его своим врагом. Но Коннор поступил по-иному: он поехал на север, дабы предостеречь ее. А до этого он вступился за семью Чиличанк.

Пони не питала ненависти к Коннору даже тогда, на следующее утро после их ужасной свадьбы. Да, он поступил отвратительно, и в этом Пони не сомневалась. Но его действия были продиктованы неподдельным отчаянием, и Пони сознавала, что сама повинна в этом. Если возвращаться к событиям той ночи, она знала: Коннор не посмел бы силой овладеть ею. Он слишком много заботился о Пони, чтобы поступить так.

Пони уже давно простила Коннора, с самых первых дней своей службы в королевской армии.

Но что она испытывала сейчас, глядя на человека, бывшего когда-то ее мужем?

Между ними не было любви. Теперь Пони это понимала, ибо знала, какие чувства просыпаются в ней, когда она смотрит на Элбрайна. Это нечто особое и совсем другое. А о Конноре она просто по-дружески заботилась. Он стал ей другом, когда она остро нуждалась в дружбе. Он был нежен, ухаживая за ней, и Пони начала избавляться от кошмаров своих воспоминаний. Коннор помог ее чувствам исцелиться. Если бы их брачная ночь кончилась иначе, она осталась бы его женой, родила бы ему детей и…

Цепь размышлений Пони внезапно оборвалась, когда она сообразила, что больше не жалеет о тех событиях. В первый раз она вдруг осознала позитивный смысл того, что привыкла считать ужасным моментом в своей жизни. Та ночь помогла Пони стать тем, кем она была сейчас. В армии, куда попала девушка, она получила отличную выучку и развила свои природные бойцовские качества. Дальнейшие обстоятельства жизни свели ее с Эвелином, благодаря которому она узнала иные, более значительные и глубокие истины, повлиявшие на ее духовный рост. В конце концов, события, произошедшие в Палмарисе, помогли ей вновь встретиться с Элбрайном. И только сейчас, сопоставив свои чувства к Элбрайну с тем, что она когда-то испытывала к другому человеку, Пони осознала, насколько удивительна и необычна их любовь.

За месяцы сражений им с Элбрайном пришлось потерять многих дорогих друзей. Теперь явная опасность грозила ее приемным родителям и еще одному другу. Лишь сейчас Пони вдруг осознала, кто она и каково ее место в жизни. Нередко ее жизненные уроки бывали горькими, но без этих необходимых кирпичиков она не смогла бы построить нынешнюю Пони.

У нее потеплело на душе при виде Коннора Билдебороха, самоотверженно охранявшего ее и Элбрайна. И Пони отпустила мысли о прошлом.

Но времени на благодушное созерцание у нее не было. Пони вновь устремила свой дух в глубь леса. Она отыскала Роджера, потом скрывавшегося в ветвях Джуравиля и двинулась дальше.

Дядя Мазер, я боюсь могущества церкви, — признался Элбрайн.

Он сидел в крохотной пещере, прислонившись к камню и глядя в глубины едва различимого зеркала. Сколько еще убийц она пошлет по нашему следу?

Элбрайн откинулся назад и вздохнул. Церковь не откажется от своих замыслов — в этом он не сомневался. И тогда однажды, в каком-нибудь пустынном месте, их с Пони настигнет смерть. А может, они погибнут в стенах Санта-Мир-Абель, куда непременно должны отправиться ради спасения Смотрителя и семьи, удочерившей Пони.

Но я должен продолжать битву, — сказал он духу своего дяди. Мы должны продолжать сражаться во имя памяти Эвелина, во имя истины, обнаруженной им в лабиринтах своего ордена. И вскоре нам предстоит сражение в самом паучьем логове.

Однако сперва… ах, дядя Мазер, один Карающий Брат уже чуть не погубил меня, Пони и Эвелина. Как нам распознать замыслы и уловки двоих опытных убийц?

Элбрайн потер глаза и вгляделся в зеркало. Перед ним пронеслась картина его первого сражения с церковью, когда Квинтал, ровесник Эвелина, с которым они когда-то вместе начинали обучение и который стал Карающим Братом, устроил им битву в пещере. Вначале этот головорез покрыл пещеру завесой, препятствующей магическому воздействию. Квинтал воспользовался солнечным камнем. Точно такой же камень был вделан в рукоятку меча Элбрайна.

Чтобы найти Эвелина, Квинтал применил силу граната.

Гранат…

Лицо Элбрайна озарила улыбка. Вот он, ответ. Элбрайн рывком поднялся со складного стула и выбрался из пещеры. Добежав до Пони, он принялся изо всех сил трясти ее, чтобы вывести из транса.

Дух Пони, почувствовав это, вернулся назад, и через несколько мгновений она заморгала и открыла глаза.

Возле нее стоял Элбрайн. Спешившийся Коннор тоже подошел, желая узнать, что происходит.

— Нам больше нельзя пользоваться магическим камнем, — рассказал о своем открытии Элбрайн.

— Двигаясь в духе, я могу разведать гораздо больше, чем другие, — возразила Пони.

— Но если наши враги применят гранат, они уловят твои магические вибрации, — объяснил Элбрайн.

Пони кивнула; они уже как-то говорили об этом.

— У нас ведь тоже есть гранат, — сказал Элбрайн. — Тот, что мы забрали у Квинтала. Представляешь, насколько успешнее будут поиски, когда ты применишь этот камень? Ведь он расширяет видение.

— Но лишь в том случае, если враги используют магию, — заметила Пони.

— А как же еще они рассчитывают найти нас на этих просторах? — не сдавался Элбрайн.

Пони замолчала и изучающе взглянула на него. На ее лице появилось любопытство.

— Ты вдруг стал очень уж уверенным в себе, — сказала она.

Улыбка Элбрайна сделалась еще шире.

— Квинтал был исключительно опасным врагом, — напомнила ему Пони. — Он едва не одолел нас.

— И лишь потому, что подготовил поле битвы так, как это требовалось ему, — ответил Элбрайн. — Он действовал в расчете на неожиданность, да еще в том месте, которое сам выбрал и приготовил. Несомненно, эти двое убийц — сильные и опасные противники во время битвы. Однако если мы сделаем ставку на неожиданность и сами выберем место сражения, не сомневаюсь, битва с ними закончится быстро.

Доводы Элбрайна вовсе не убедили Пони.

— В расчетах Квинтала была одна прореха — его высокомерие, — пояснил Элбрайн. — Он слишком рано раскрыл карты, ибо чувствовал, что в боевой выучке ему нет равных.

— Здесь он был недалек от истины, — сказала Пони.

— Однако выучка Квинтала и наших нынешних врагов значительно отличается от той, которую прошел я у эльфов. Она отличается от выучки, полученной тобой от меня и от Эвелина, а также от нашего совместного опыта, приобретенного за месяцы сражений. Вдобавок у нас есть могущественные союзники. Нет, мой страх предстоящей встречи с этими убийцами значительно уменьшился. Если нам удастся с помощью граната напасть на их след, мы заманим их туда, куда нам надо, и дадим им бой, к которому они не готовы.

Теперь слова Элбрайна убедили Пони, и она поверила, что действительно сможет навести убийц на нужный след, применяя описанную им тактику. Магию можно обнаружить только с помощью магии. Монахи наверняка сделают это и тем самым выдадут свое присутствие.

— Как только мы обнаружим их, естественно, они сразу же обнаружат нас, — продолжал Элбрайн. — Мы-то будем знать, куда они движутся, но им будет невдомек, куда мы их ведем.

— Итак, время и место мы выберем сами.

С этими словами Пони немедленно принялась за работу и вскоре установила, что кто-то поблизости применяет магию. Скорее всего, монахи воспользовались гранатом. Но магическое присутствие было недолгим. По-видимому, решила Пони, эти двое засекли ее магию и поменяли направление.

Открыв глаза, она увидела, что рядом стоит Джуравиль.

— Думаю, они постараются устроить защитный покров с помощью солнечного камня, — объяснила она, обращаясь к эльфу.

— Но разве это не магия? — удивился тот. — Разве ты не сможешь обнаружить и этот маневр?

Рассуждения эльфа при всей их простоте были неверными.

— Здесь все происходит несколько по-другому, — попыталась объяснить Пони. — Солнечный камень имеет противомагические свойства. Я могла бы воспользоваться солнечным камнем, что вделан в рукоятку Урагана, и тогда гранат наших врагов окажется беспомощной игрушкой.

Джуравиль недоверчиво покачал своей изящной головкой, не поверив ни единому ее слову.

— Эльфы считают, что все в мире имеет магические свойства. Каждое растение, каждое животное наделены магической энергией.

Пони пожала плечами. Спорить она не собиралась.

— Если солнечный камень одолеет всю остальную магию, в пространстве возникнет дыра, — продолжал свои объяснения Джуравиль. — Пустое место. Разрыв в магическом покрывале, окутывающем весь мир.

— Мне не понять… — возразила было Пони.

— Потому что ты не училась видеть мир глазами эльфов, — перебил ее Джуравиль. — Соединись со мной духом, как ты соединялась с Эвелином. Тогда мы сможем искать вместе. Мы найдем эту дыру, а значит — и наших врагов.

Пони задумалась. Когда она объединялась с Эвелином через гематит, это делало ее чрезвычайно уязвимой. Правда, объединение с эльфом не несло в себе никакой угрозы. Она сомневалась, что Джуравиль прав; просто он на все смотрел по-другому. Однако Пони все же достала гематит, а затем они вместе с эльфом устремились на поиски, воспользовавшись гранатом.

Внезапно изменившийся мир привел женщину в искреннее изумление. От каждого растения и животного исходило магическое сияние. И очень скоро Пони обнаружила дыру, о которой говорил Джуравиль, и засекла местонахождение монахов с такой легкостью, словно у них в руках был не солнечный камень, а гранат.

— Веди меня, — прозвучали в ее мозгу слова Джуравиля.

Пони ощутила, что он вернулся в свое тело и двинулся навстречу врагам.

Когда спустя три часа эльф появился в лагере, его рассказ о монахах превзошел все ожидания Элбрайна. Джуравиль обнаружил их и хорошенько рассмотрел, спрятавшись в ветвях. Особое внимание он обратил на их оружие, но оно было самым обыкновенным: один или два небольших кинжала да магические камни. Джуравилю даже удалось подслушать обрывки их разговоров, откуда он заключил, что монахи намеревались захватить Пони живой и доставить к отцу-настоятелю Маркворту.

Элбрайн улыбнулся. Имея луки и магические самоцветы, нанести ответный удар не составит труда. Разговоры о взятии в плен показывали, что монахи просто не понимали, с какой силой им придется иметь дело.

— Веди их к нам, — сказал он Пони. — А мы как следует подготовимся.

Они нашли идеальное место для устройства лагеря: небольшое плато на каменистом холме, имеющее только один подход, да и тот крутой и достаточно опасный на вид. Горевший костер с трех сторон окружали скалы, а с четвертой — небольшая роща.

Брат Юсеф злорадно ухмыльнулся: его гранат показывал, что именно там, наверху, находится та, за которой они охотились. Он убрал камень в мешочек, что висел на веревочном поясе его сутаны. Покинув город, они с братом Данделионом вновь облачились в монашеские одеяния. Затем Юсеф достал солнечный камень и велел Данделиону дать ему руку, чтобы они смогли объединить усилия и создать более мощный противомагический покров.

— Они попытаются применить против нас магию, — пояснил Юсеф туповатому спутнику. — Несомненно, это у них главное оружие. Но если мы сможем отразить их удар, обычное оружие окажется пустяком в сравнении с тем, чему нас учили.

Данделион, сильный и обученный зверюга, улыбнулся, предвкушая, что наконец-то удастся поразвлечься в настоящей рукопашной схватке.

— Вначале мы убьем спутников этой девчонки, — продолжал объяснять ему Юсеф. — Затем уже займемся ею. Если придется убить и ее, что ж, так тому и быть. Если нам повезет, захватим ее живой, заберем камни и пустимся в обратный путь.

— Сперва в Палмарис? — спросил Данделион, которому не терпелось устроить новый круг охоты на Коннора Билдебороха.

Юсеф, понимая всю важность возложенной на них миссии, покачал головой.

— Через город пройдем незаметно и прямиком в Санта-Мир-Абель.

Он положил свою вторую руку поверх руки Данделиона.

— Сосредоточивайся, — приказал Юсеф.

Вскоре защитный покров был выстроен, и монахи с легкостью начали двигаться вверх по каменистому склону, уверенно и бесшумно.

Оказавшись вблизи плато, оба довольно заулыбались: рядом с этой Джилл, Пони, или как ее еще там, сидел сам Коннор Билдеборох. Все яйца в одной корзине!

Согласовав свои движения, монахи быстро перемахнули через уступ и почти бесшумно приземлились, немедленно заняв оборонительную позицию.

— Добро пожаловать! — насмешливо крикнул им Коннор, ошеломив монахов. — Помните меня?

Юсеф перемигнулся с Данделионом и резко метнулся вперед, преодолев едва ли не треть расстояния, отделявшего его от Коннора, который даже не пошевелился. Неожиданно монах пошатнулся, почувствовав, как сзади в икру ноги попала маленькая стрела, угодив прямо в сухожилие.

— Мои друзья не позволяют вам приблизиться, — весело произнес Коннор.

— Вы даже не понимаете, в каком безнадежном положении оказались, — добавил Роджер, появляясь из-за камней, что находились позади Пони и Коннора. — Кстати, не доводилось ли вам встречаться с тем, кого называют Полуночником?

Слова Роджера были условным сигналом, и теперь из рощицы выехал на Даре Элбрайн с луком в руке.

— Что будем делать? — шепнул собрату Данделион.

Юсеф метнул полный злобы взгляд на Коннора.

— Ты опозорил и обесчестил своего дядю и весь ваш род, — прорычал он. — Теперь ты — такой же преступник, как и эти оборванцы, которых ты называешь друзьями.

— Для человека в твоем положении сказано смело, — небрежно бросил ему Коннор.

— Ты так думаешь? — спросил внезапно успокоившийся Юсеф.

Рукой, которой он зажимал рану, монах незаметно подал знак Данделиону.

Коннор поднялся и вытащил свой меч. В это мгновение Данделион бросился на молодого аристократа, не ожидавшего такого нападения. Ударив плашмя, этот медведь в сутане выбил из руки Коннора меч, а затем сбил его с ног подлым ударом плеча по горлу. После этого он метнулся дальше, вынудив Роджера спрятаться за камнями.

Прыгая на здоровой ноге, Юсеф мигом оказался позади Данделиона, намереваясь вцепиться в Пони мертвой хваткой и обеспечить себе отход. Но Юсеф вновь недооценил тех, кто противостоял ему. Он не представлял, насколько искусно Пони умеет пользоваться силой магических камней. Покров, сооруженный монахами, был по-прежнему силен, хотя и не в прежней степени, поскольку монахи утратили согласованность действий. Но даже если бы они сейчас усердно сосредоточились на своем солнечном камне, им все равно было бы не сокрушить силы Пони.

Юсеф почувствовал, как земля уходит из-под ног, но вместо падения он взмыл в воздух. Сила инерции понесла его прямо на Пони, но когда он оказался совсем рядом, то упал головой вперед и наполовину перекувырнулся. Что-то резко обожгло его спину — это Пони ударила монаха обеими ногами, отправив его в обратном направлении. Юсеф перелетел через скалу и беспомощно повис в воздухе.

Загнанный нападением Данделиона за камни, Роджер не смог прийти на помощь Коннору, а в это время монах вторично ударил молодого аристократа, который попытался встать на ноги. Затем Данделион навалился на Коннора и пригвоздил его к земле. Монах поднял ручищу и сложил пальцы. Он метил прямо в шею беззащитного Коннора.

Коннор захрипел, пытаясь закричать. Одновременно он пытался выскользнуть из-под монашеской туши. Потом он на какое-то мгновение закрыл глаза.

Удара не последовало. Коннор вновь открыл глаза и увидел, что Данделион очумел от того, что кто-то смог с такой силой сжать его руку.

Полуночник мертвой хваткой держал монаха за запястье.

Данделион с удивительным проворством повернулся, подобрал под себя ноги и дернул плечом, чтобы сбить Элбрайна с ног. Но и тот тоже повернулся. Он пронырнул под рукой Данделиона и резким движением вывихнул ему руку в локте.

Заревев от боли, Данделион обернулся и нанес яростный удар, который не достиг цели, ибо Полуночник отскочил в сторону. После этого на лицо и грудь монаха обрушился целый шквал ударов.

Медведь в сутане, рыча и снося удары, упрямо лез вперед, рассчитывая обхватить Элбрайна и задушить его в своих смертельных объятиях.

Одной рукой Элбрайн схватил Данделиона за подбородок, другой — за волосы, чтобы отшвырнуть в сторону. Но остановился, увидев, как у того из груди что-то торчит. Поначалу Элбрайн подумал, что монах обманул его и подстроил какую-то ловушку с кинжалом, но когда он оглянулся назад и увидел рядом с собой Коннора Билдебороха, он понял.

Меч Коннора пронзил Данделиона насквозь, и монах обмяк в руках Элбрайна.

— Ублюдок, — пробормотал Коннор, вынимая меч, отчего мертвый Данделион скатился на землю.

Полуночник отошел от рухнувшего тела, вскочил на Дара, схватил лук, приладил стрелу и устремил все свое внимание на Юсефа. Элбрайн прицелился и натянул тетиву.

Однако угроза миновала. Монахи проиграли эту битву, и Элбрайн не мог себе позволить просто так убить человека.

— Не надо, — сказала Пони, полностью разделяя намерение мужа.

Элбрайн убрал стрелу.

— Я прикончу его, — мрачно произнес Коннор, которому наконец удалось вытащить меч из массивного тела мертвого Данделиона.

— Когда он беспомощно висит в воздухе? — недоверчиво спросила Пони.

Коннор ударил ногой по земле.

— Так брось его прямо на камни, — сказал он, но уже без прежнего запала.

Коннору, как и Элбрайну, было не по душе убивать безоружного монаха.

Пони это обрадовало.

— Мы намерены разыскать наших друзей, — сказал Юсефу Элбрайн. — Тех, кого твой отец-настоятель незаконно взял в плен.

Юсеф презрительно хмыкнул; утверждение Элбрайна показалось ему неимоверной глупостью.

— И ты поведешь нас туда, прямо в монастырь, — закончил Элбрайн.

— В Санта-Мир-Абель? — недоверчиво переспросил Юсеф. — Глупец. Ты даже представить себе не можешь силу этой крепости.

— Как и вы оба не представляли, какая сила ожидала здесь вас, — спокойно ответил Элбрайн.

Эти слова больно задели Юсефа. Он зло сощурил глаза.

— Сколько вы еще намерены держать меня здесь? — спросил он ровным и на удивление спокойным голосом. — Убейте меня сейчас, идиоты, иначе я вам отомщу.

Спокойствие разом покинуло Юсефа, когда чья-то маленькая фигурка устремилась к нему и закружила его в воздухе. Монах размахивал руками, пытаясь отогнать это непонятное существо, и вдруг обнаружил, что лишился солнечного камня. Выпрямившись, он увидел крылатого эльфа, который мягко опустился на кромку скалы рядом с остальными.

— Как ты и предполагал, Полуночник, — солнечный камень, — сказал Джуравиль, показывая похищенный у монаха самоцвет. — Скорее всего, гранат находится у него в поясном мешочке, если только не остался у мертвеца.

Слушая Джуравиля, Элбрайн внимательно следил за Юсефом и увидел, что слова эльфа раздражают монаха.

— Возможно, у него есть другой камень, — вмешалась Пони. — Ему же надо каким-то образом поддерживать связь со своим главарем.

— Его связям настал конец, — с усмешкой произнес Коннор. — Но я не согласен с твоим решением, — сказал он, обращаясь к Элбрайну. — Он поведет нас не в Санта-Мир-Абель, а вернется в Сент-Прешес, где будет отвечать за убийство настоятеля Добриниона. Я сам доставлю его в Палмарис. Роджер мне поможет. И пусть церковь узнает правду о своем отце-настоятеле!

Элбрайн пристально глядел на Коннора, думая о том, что спас жизнь этому человеку. Если бы он чуть замешкался, то Коннор, принесший столько горя Пони, был бы сейчас тоже мертв.

Элбрайн мысленно отругал себя за подобные мысли.

Он знал: если бы потребовалось, он не раздумывая подставил бы себя под смертельный удар монаха, только бы спасти Коннора или любого из своих спутников.

Элбрайн вновь посмотрел на Юсефа и понял справедливость слов Коннора. Он вспомнил неистовство первого Карающего Брата. Нет, Юсеф не будет покорным проводником, чем бы это ему ни грозило. Если поступить так, как предлагает Коннор, то они, во всяком случае, не будут одиноки в борьбе за освобождение друзей. Неужели церковь ради спасения репутации отца-настоятеля возьмет на себя вину за совершенные преступления? Едва ли.

Предложение Коннора было здравым.

— Давайте его сюда, — велел Элбрайн, указывая на монаха.

Джуравиль поднялся в воздух, подлетел к болтавшемуся Юсефу и, действуя своим луком, словно палкой, начал подгонять монаха к уступу скалы. Поначалу Юсеф не оказывал сопротивления, но когда он приблизился к сидящим и увидел, что до земли не так уж и далеко, монах внезапно повернулся и попытался схватить эльфа. Схватить ему удалось только маленький лук, который Джуравиль предусмотрительно отпустил. Юсефу не удалось преодолеть силу инерции, и он продолжал кружиться в воздухе.

На краю уступа его поджидал Элбрайн с поднятым кулаком.

Удар перекувырнул монаха, отбросив его от края, и здесь сознание покинуло его.

Джуравиль со смехом вытащил свой лук и вновь стал подгонять теперь уже безвольного монаха к краю уступа.

 

ГЛАВА 23

ДРУГОЙ БРАТ ФРЭНСИС

Из всех работ, какими приходилось заниматься молодым монахам Сайта-Мир-Абель, эта была для брата Делмана самой тяжкой. Вместе с двумя другими братьями он упирался в рукоятки громадного колеса подъемного механизма. Согнув спины, кряхтя и охая, молодые монахи вращали эту громадину, врезаясь в землю по самые щиколотки и поминутно рискуя споткнуться под тяжестью ее веса.

Где-то внизу, на большой глубине, покачивалась на тяжелых цепях, весивших более тысячи фунтов, каменная глыба. Отличный строительный камень, надежный и прочный, добытый в подземных каменоломнях, расположенных прямо под двором в южной оконечности Санта-Мир-Абель. Каменоломни соединялись с туннелями нижнего яруса монастыря, с которого он когда-то и начинался. Магистр Джоджонах, уединившийся в подземном книгохранилище, временами слышал удары, которые производили монахи, добывающие камни. Поскольку камни требовались для верхних стен, их поднимали наверх кратчайшим путем, используя подъемный механизм.

Многие магистры и отец-настоятель считали физическое напряжение и боль в мышцах полезными для воспитания молодых монахов.

В другое время брат Делман, возможно, согласился бы с этим. Телесное истощение благотворно влияло на душу. Но не сейчас, когда он совсем недавно вернулся из длительного и тяжелого путешествия. Сейчас он жаждал лишь одного: свернуться калачиком на койке в своей крошечной, не более восьми квадратных футов келье.

— Давай-ка поживей, брат Делман, — резким голосом прикрикнул на него магистр Де'Уннеро. — Уж не собираешься ли ты заставить Каллана и Сеймо делать за тебя работу?

— Нет, магистр Де'Уннеро, — пробурчал брат Делман.

Он изо всех сил уперся в рукоятку и попытался заставить упрямое колесо повернуться. Напряжение болью отозвалось в мышцах спины и ног. Он закрыл глаза и тихо застонал.

Кажется, колесо стало еще тяжелее, а его рукоятки вдруг начали медленно ползти в обратную сторону. Глаза Делмана широко раскрылись.

— Держи его, брат! — услышал Делман крик Каллана.

Затем он увидел, что Каллан лежит на земле, а Сеймо, потеряв равновесие, стремительно падает в сторону.

— Поставьте стопор! — закричал магистр Де'Уннеро, призывая неведомо кого загнать в колесо массивный деревянный клин, чтобы остановить вращение.

Несчастный Делман сопротивлялся как мог, изо всех сил упираясь в рукоятку. Но его ноги неумолимо скользили по изборожденной земле. Почему Каллан не возвращается к колесу? И почему Сеймо никак не может встать? Почему оба брата еле шевелятся?

Делман подумал, не отскочить ли и ему от колеса, однако он знал, что это невозможно. Предоставленное самому себе, колесо быстро начнет вращаться в обратную сторону и просто раздавит его своими рукоятками.

— Стопор! — вновь услышал он крик Де'Уннеро.

Но почему братья едва двигаются?

Колесо поползло назад. Мышцы Делмана напряглись, готовые лопнуть.

Затем его потащило в обратную сторону, перекрутило и будто вывернуло наизнанку все суставы. Послышался хруст, словно где-то переломился прут, и одна нога Делмана буквально взорвалась от боли. Он повалился на спину. Одна рука несчастного брата, согнувшись, зацепилась за колесо, и Делмана пошло крутить, как на дьявольской карусели. Наконец колесо отшвырнуло его в сторону, и он с размаху ударился о корыто с водой, повредив бок и раздробив плечо.

Брат Делман лежал, промокший насквозь, перепачканный землей и кровью, и сознание едва теплилось в нем.

— Отнесите его ко мне, — послышался чей-то голос.

Кажется, это был Де'Уннеро.

Затем он увидел, как магистр склонился над ним, и лицо Де'Уннеро выражало искреннюю тревогу.

— Не бойся, брат Делман, — сказал Де'Уннеро.

Как ни пытался он успокоить раненого, в голосе у него проскальзывали прежние злобные нотки.

— Со мною Бог, и сила Его поможет мне исцелить твое покалеченное тело.

Неожиданно боль усилилась — это Каллан и Сеймо подхватили его под мышки и подняли. По телу несчастного Делмана покатились волны нестерпимой боли. Каждая мышца в теле пылала обжигающим огнем. Затем он начал проваливаться в непроницаемую темноту.

Магистр Джоджонах перестал замечать, как проходят дни, ибо для него они слились воедино. Сейчас время не имело для него никакого значения. Подземное хранилище он покидал лишь тогда, когда тело напоминало о своих неизбежных потребностях, и магистр торопился как можно быстрее сюда вернуться. Пока среди груд рукописных книг и пергаментных свитков Джоджонах не обнаружил ничего стоящего, однако он чувствовал, что близок к цели. Он ощущал это душой и сердцем.

Магистр часто оглядывался на шкаф с запрещенными книгами. Неужели во всех — только ритуалы и заклинания, способные принести зло? А если среди них находятся те, что содержат правду, чрезвычайно опасную для нынешних правителей Абеликанского ордена? Магистр Джоджонах не раз думал об этом, порываясь подойти к этому шкафу. Однажды он даже встал и направился туда. И вдруг остановился, громко рассмеявшись над собственной навязчивой идеей. Он же знал, что это за книги, поскольку давным-давно, еще не достигнув уровня безупречного, занимался составлением их описи. Там не было никакой сокрытой правды. Только зло: ритуалы демонической земной магии, способы применить силу священных камней для различных злодеяний вроде вызывания демонов и оживления трупов. Обратив эту силу во зло, можно было напустить чуму или погубить урожай. Последнее считалось одним из самых тяжких злодеяний, недопустимых даже во время войны. Между тем как-то на встрече в узком кругу магистров Джоджонах узнал, что однажды церковь прибегла-таки к массовому уничтожению посевов. Это произошло в Год Господень шестьдесят седьмой по счету, когда Бехрен и Хонсе-Бир увязли в затяжной войне за контроль над переходами через двойную горную цепь, имеющую странное название Пояс-и-Пряжка. Голод повернул ход событий в нужную для церкви сторону, но ценой этому стало немалое количество невинно загубленных жизней и непрекращающаяся с тех пор враждебность южного соседа. Теперь, по прошествии веков, было ясно, что королевство потеряло гораздо больше, чем приобрело.

Нет, в книгах, собранных в дальнем углу подземного хранилища, не было той правды, что искал Джоджонах. Точнее, там была правда об ужасающих ошибках прошлого, из которых надлежало извлекать уроки.

Магистру приходилось весьма часто напоминать себе об этом, видя, как день за днем проходит в безуспешных поисках. Кроткий Джоджонах сознавал и другое, и такое осознание все сильнее будоражило его чувства, отвлекая от цели. Участь пленников Маркворта. Они ведь платили неимоверную цену за это копание в книгах и свитках. А может, уже расплатились сполна? Совесть Джоджонаха буквально кричала, требуя, чтобы он разузнал, в каком состоянии они сейчас.

Но нет, Джоджонах не мог позволить себе бросить поиски. Пусть его тревога и беспокойство за судьбу узников обретут иное направление. Возможно, его поиски среди пыльных свитков позволят спасти людей и кентавра или, по крайней мере, заставят церковь в будущем отказаться от подобных зверств.

Наконец магистр стал хотя бы понимать, где надо искать. Подземная библиотека отнюдь не была хаотичным нагромождением книг, как он поначалу думал. Она имела свои разделы, подчинявшиеся пусть несовершенному, но все же хронологическому порядку, начиная от самых ранних дней церкви до материалов полуторавековой давности. К тому времени уже построили новую библиотеку, а здешние помещения превратили в своеобразный архив. Джоджонаху повезло: здесь хранилось большинство материалов, имеющих отношение к брату Аллабарнету. По крайней мере, все то, что попало в Санта-Мир-Абель извне.

Разобравшись в общем принципе устройства хранилища, магистр Джоджонах обратился к древнейшим рукописям. Они были написаны еще до Первого Года Господня — времени Великого Крещения, времени Обновления, разделившего церковь и отделившего Старый Канон от Нового. Джоджонаху представлялось, что ответы следует искать именно там — в эпохе, предшествующей Обновлению, когда церковь в ее нынешнем виде только зарождалась. Ведь именно тогда жил основатель церкви, чьим именем назван и этот монастырь.

Однако Джоджонах не нашел там ответов. Сохранившихся материалов было совсем немного и еще меньше таких, где удавалось что-то прочитать. В основном магистру попались обрывки песнопений, восхваляющих славу Бога. Некоторые были написаны на столь ветхом пергаменте, что Джоджонах не решился к ним притронуться. Иные были высечены на каменных скрижалях. То, что написал сам святой Абель, давно хранилось на почетном месте в верхней библиотеке. Джоджонах знал эти писания наизусть и сейчас, перебирая их в памяти, не находил там каких-либо ключей к своим поискам. Собрание мудрых изречений, касающихся общих вопросов нравственности и дающих простор для различных истолкований. Тем не менее, магистр пообещал себе вновь обратиться к ним, когда представится время, дабы прочесть их в новом свете, с новым пониманием. Вдруг там отыщется какой-то намек на истинные принципы его церкви.

Больше всего Джоджонаху хотелось бы разыскать здесь Кодекс Аббата, составленный в судьбоносный год Великого Крещения, но желание было невыполнимым. Магистр знал, что стараниями Абеликанского ордена первоначальный Кодекс Аббата еще несколько веков назад был «утерян».

Джоджонах продолжал искать среди доступных ему материалов, перейдя к временам, непосредственно следовавшим за созданием Нового Канона. Ничего. Снова ничего.

Окажись на месте магистра кто-то менее решительный, он давно бы оставил эти изматывающие поиски, однако такая мысль даже не приходила Джоджонаху в голову. Он продолжал поиски и среди записок древних отцов-настоятелей нашел кое-что любопытное. Ему попались фразы, которые невозможно было бы представить в устах Маркворта.

Затем Джоджонах наткнулся на самое интересное из того, что встречалось ему до сих пор. То была небольшая книжечка в красном матерчатом переплете, собственноручно написанная молодым монахом братом Фрэнсисом Гульяром в 130 году — через год после первого плавания на Пиманиникуит с момента Великого Крещения.

Дрожащими от волнения руками Джоджонах осторожно листал страницы. Брат Фрэнсис (сколь ироничным показалось магистру это совпадение!) был одним из Собирателей. И он, вернувшись, описал свое путешествие!

Это обстоятельство глубоко задело Джоджонаха. Сегодня монахам, возвратившимся с Пиманиникуита, не то что не позволяли, им навсегда строжайше запрещали рассказывать о том острове. Смерть брата Пеллимара, не пожелавшего держать язык за зубами, была вовсе не случайной. Но в прошлом, во времена Фрэнсиса Гульяра, Собирателей священных камней, если верить его словам, чуть ли не заставляли подробно рассказывать о путешествии!

В сумрачном хранилище было прохладно, однако у Джоджонаха весь лоб покрылся капельками пота, и магистр постоянно следил, чтобы ни одна из них не упала на хрупкие листы. Слова были написаны по правилам старинной орфографии и выглядели довольно странно. Пальцы Джоджонаха продолжали трястись. Он с осторожностью перевернул страницу и прочел дальше:

…отыщи же наименьшие среди камней цвета серого и красного, дабы сумел ты надлежащим образом приготовить их к дарованию Божьего исцеления всему миру.

Магистр Джоджонах откинулся назад и сделал глубокий вдох, чтобы успокоить волнение. Теперь он понял, почему в монастыре скопилось такое огромное количество мелких гематитов — «камней цвета серого и красного»! Дальнейшие строки, в которых брат Фрэнсис Гульяр писал о своих спутниках, и вовсе потрясли магистра:

Тридцать три брата, мужей молодых и сильных, облеченных доверием и весьма искусных в ремесле своем, составили команду судна «Абель-мореплаватель», дабы доставить нас, двоих Собирателей, на остров Пиманиникуит и обратно.

Впоследствии все они в количестве тридцати одного человека (двое братьев умерли во время наших странствий) присоединились к нам в трудах описания камней и их приготовления.

— Братья, — пробормотал себе под нос Джоджонах. — На судне «Абель-мореплаватель». Значит, в те времена команда судна состояла из монахов…

У магистра перехватило дыхание, к горлу подкатил комок. При воспоминании о судьбе «Бегущего по волнам» и несчастной команды корабля Джоджонаха захлестнул поток слез. Ведь «Бегущим по волнам» управляли не монахи, а простые матросы, среди которых была и одна женщина. Магистру понадобилось немало времени, чтобы успокоиться и продолжить чтение. Брат Гульяр писал тяжеловесным стилем; многие слова Джоджонах просто не понимал. К тому же молодой монах описывал события не в строго хронологическом порядке, а писал о том, что в данный момент вставало в его сознании. После событий на острове он вдруг вернулся к моменту отплытия из Санта-Мир-Абель и стал описывать начало путешествия.

Джоджонах узнал о напутственной речи отца-настоятеля Бенуто Конкаррона, благословляющей команду и корабль. В этой же речи отец-настоятель требовал, чтобы Абеликанский орден, наряду со словом Божьим, распространял в мире и другой Божий дар — самоцветы.

Благочестие, достоинство, бедность.

Джоджонах не стеснялся своих слез: вот она, церковь, в которую он может верить. Церковь, оставшаяся в людях, чистых сердцем, таких как Эвелин Десбрис. Так что же произошло потом? Что заставило церковь изменить свой путь? Почему же камни цвета серого и красного остались в хранилище Санта-Мир-Абель? Куда исчезло милосердие?

— И где оно ныне, милосердие? — вслух произнес магистр, вспомнив о судьбе несчастных пленников.

Куда исчезла церковь времен брата Фрэнсиса Гульяра и отца-настоятеля Бенуто Конкаррона?

— Будь ты проклят, Маркворт, — прошептал магистр Джоджонах, вложив в эти слова все свои чувства.

Он спрятал книжку под просторной сутаной и покинул хранилище, направившись прямо к себе. Джоджонах подумал, не зайти ли к брату Браумину, но потом решил, что их встреча подождет. У магистра было другое дело, неотступное и неотложное, которое уже несколько дней не давало ему покоя.

Вскоре Джоджонах вновь спустился в нижний ярус монастыря, но теперь он находился в другом конце величественного строения и держал путь к помещениям, которые отец-настоятель Маркворт превратил в застенки. Его не удивило, когда навстречу ему выступил совсем молодой монах и загородил дорогу.

— Я не стану тратить время на препирательства с тобою, юный брат, — загремел Джоджонах, стараясь говорить как можно более властным тоном. — Сколько лет миновало с тех пор, как ты прошел через Строй Добровольного Страдания?

В глазах испуганного юнца грузный магистр и в самом деле выглядел внушительным и властным.

— Один год, магистр, — чуть слышно пробормотал он. — И четыре месяца.

— Один год? — грозно переспросил магистр. — И ты еще осмеливаешься преграждать мне путь? Я стал магистром раньше, чем ты появился на свет, а ты имеешь дерзость путаться у меня под ногами со своими запретами!

— Отец-настоятель…

С магистра Джоджонаха было довольно. Он отпихнул монаха и прошел мимо него, грозно сверкнув на мальчишку глазами, словно подзадоривая: попробуй-ка еще раз остановить меня.

Юный монах пробормотал что-то невнятное, затем топнул ногой от досады и отчаяния, а Джоджонах продолжил свой путь вниз по ступеням. Когда он спустился, двое других молодых монахов попытались остановить его. Однако Джоджонах так решительно прошел мимо, что монахи не осмелились до него дотронуться. Один увязался следом, на каждом шагу выкрикивая запреты, а второй бросился доносить о случившемся Маркворту.

Джоджонах понимал: он вступает на опасную тропу. Терпение отца-настоятеля не беспредельно. Но найденная в хранилище книга лишь подхлестывала готовность магистра выступить против чинимых Марквортом беззаконий. Джоджонах поклялся себе: он не отступит, не свернет назад, каким бы наказанием это ни грозило. Он проведает несчастных узников, поскольку должен собственными глазами убедиться, что они живы и не подвергаются истязаниям. Магистр изрядно рисковал. Рассуждая логически, он мог бы доказать себе, что во имя большего блага ему следовало бы оставаться в тени и продолжать свои занятия. Однако его занятия ничем не помогут ни бедным Чиличанкам, ни героическому кентавру. Большее благо! Излюбленный довод людей, подобных Маркворту, которым они часто пользуются для оправдания своих нечестивых и трусливых делишек.

Джоджонаха ничуть не волновало, что своими действиями он может не на шутку разгневать Маркворта. Он продолжал путь: прошел через очередную дверь, миновал очередного испуганного юнца и стал спускаться еще по одной лестнице. Внезапно Джоджонах остановился. Перед ним стоял брат Фрэнсис.

— Вам сюда нельзя, — бросил ему Фрэнсис.

— Кто это еще выдумал?

— Отец-настоятель Маркворт, — спокойно ответил Фрэнсис. — Помимо отца-настоятеля право спускаться вниз имеют лишь магистр Де'Уннеро и я.

— Достойная компания, — язвительно произнес магистр Джоджонах. — А с чего такой приказ, брат Фрэнсис? Чтобы мучить невинных пленников, так сказать, в узком кругу?

Эти слова Джоджонах произнес громко. Ему доставило некоторое удовольствие слышать, как беспокойно заерзал на месте стоявший неподалеку молодой монах.

— Невинных? — недоверчиво переспросил Фрэнсис.

— Вы что же, так стыдитесь своих деяний, что предпочитаете заниматься ими в подземелье, подальше от любопытных глаз? — говорил Джоджонах, делая еще один шаг. — Мне известно, что произошло с Греди Чиличанком.

— Несчастный случай в пути, — возразил Фрэнсис.

— Как ни скрывай своих грехов, брат Фрэнсис, они все равно останутся грехами!

Фрэнсис пренебрежительно усмехнулся.

— Вам не понять значимость войны, которую нам приходится вести, — заявил он. — Вы жалеете преступников, а невинным жертвам приходится дорого платить за преступления этой шайки против Бога и человечества!

Ответ магистра был краток: он с силой ударил брата Фрэнсиса левой рукой. Однако для ретивого брата такой выпад не явился полной неожиданностью. Фрэнсису удалось увернуться, и кулак Джоджонаха лишь оцарапал ему лицо. Промашка стоила магистру потери равновесия. Фрэнсис немедленно оказался у него за спиной, сцепил руки в замок, лишая Джоджонаха воздуха, и резко дернул на себя.

Магистр Джоджонах начал вырываться, но его сопротивление продолжалось недолго. Кровь перестала поступать в его мозг, и грузный монах потерял сознание.

— Брат Фрэнсис! — завопил молоденький дозорный.

Изрядно перепугавшись, мальчишка бросился вперед, пытаясь разнять старших братьев. Фрэнсис охотно отпустил Джоджонаха, и магистр с шумом плюхнулся на пол.

Он услышал шаги, мерные удары ног по деревянному полу. Раз-два, раз-два. Джоджонах подчинился ритму этих шагов, и их звук постепенно возвращал его к жизни. После стольких дней, проведенных в темноте подземелья, свет сильно резал ему глаза. Как только они стали различать очертания окружающих предметов, Джоджонах сразу понял, где находится. Он сидел на стуле в покоях Маркворта.

Маркворт и брат Фрэнсис стояли рядом, и вид у каждого был далеко не дружелюбный.

— Вы позволили себе напасть на своего собрата, — резко начал отец-настоятель.

— Нельзя прощать молодым их дерзость и наглость, — ответил Джоджонах, протирая затуманенные глаза. — Этот брат буквально напрашивался на хорошую взбучку.

Маркворт взглянул на самодовольного брата Фрэнсиса.

— Возможно, — согласился он, но лишь затем, чтобы немного остудить пыл Фрэнсиса. — Однако, — продолжал Маркворт, вновь поворачиваясь к Джоджонаху, — он выполнял мои распоряжения.

Джоджонах едва сдерживался. Ему отчаянно хотелось отбросить свою привычную осмотрительность и высказать Маркворту, этому злобному старику, все, что он думает о нем и о его церкви, зашедшей неведомо куда. Магистр совладал с собой и лишь закусил губу, слушая, что будет дальше говорить Маркворт.

— Вы позабыли о порученном вам деле — вы же сами вызвались поддержать и продолжить подготовку канонизации брата Аллабарнета, — горячился Маркворт. — Достойное занятие, как мне казалось, особенно если принять во внимание судьбу несчастного Добриниона. В эти мрачные времена монахи Сент-Прешес особенно нуждаются в моральной поддержке. Но вы злоупотребили предоставленной вам свободой и оказались совсем на другом конце монастыря, попытавшись вмешаться в дела, которые вас не касаются.

— Меня не касается то, что мы держим невинных пленников в застенках, подвешивая их на цепях? — твердым и сильным голосом спросил Джоджонах. — Меня не должно касаться, что люди, за которыми не числится никаких грехов и преступлений, а также кентавр, который вполне может оказаться героем, в стенах святой обители подвергаются пыткам?

— Пыткам? — взвился отец-настоятель. — Откуда вам это известно?

— Поэтому я и хотел все увидеть своими глазами, — парировал Джоджонах. — Но вы отказываете мне в этом, ибо посторонние глаза вам мешают.

Маркворт вновь почти закричал:

— Я не собираюсь выставлять обезумевших от страха Чиличанков и этого Смотрителя, от которого неизвестно, чего ожидать, на обозрение любопытствующих собратьев. Они — это моя ответственность.

— Ваши пленники, — поправил его Джоджонах.

Маркворт умолк и глубоко вздохнул.

— Пленники, — повторил он. — Да, пленники. По вашим словам, за ними — никаких грехов, однако они находятся в сговоре с ворами, завладевшими украденными самоцветами. Никаких преступлений, утверждаете вы, хотя у нас есть все основания считать кентавра действовавшим заодно с демоном-драконом. И лишь случайное разрушение Аиды помешало ему в числе прочих двинуться в истребительный поход против всех благочестивых людей!

— Надо же, случайное разрушение, — с сарказмом произнес Джоджонах.

— Таковы выводы моего расследования! — вдруг закричал Маркворт.

Он почти вплотную подошел к сидящему магистру, и Джоджонаху на мгновение показалось, что отец-настоятель сейчас ударит его.

— Вы же предпочли избрать для себя другую дорогу, — докончил Маркворт.

Дорогу истины, — мысленно ответил Джоджонах. Как хорошо, что он успел спрятать старинную книжку прежде, чем решил отправиться к пленникам.

— Однако даже по этой дороге вам почему-то не идется! — продолжал Маркворт. — И пока вы преспокойно сидели, зарывшись в старинные манускрипты, от которых в нынешние опасные времена никакого толку, один из наших молодых братьев едва не погиб!

Джоджонах навострил уши.

— Это случилось во дворе, — сообщил Маркворт. — Во время работы, за которой обычно присматривал магистр Джоджонах, а в этот раз был вынужден присматривать магистр Де'Уннеро, кому и так хватает хлопот. Именно поэтому он не смог вовремя прийти на помощь, когда троим молодым братьям не удалось удержать колесо подъемного механизма. Двоих отшвырнуло в сторону, а третьего, несчастного Делмана, громада колеса едва не сломала пополам.

— Делмана! — воскликнул Джоджонах, почти вскакивая со стула, что заставило Маркворта отпрянуть.

Первым, о ком в панике подумал магистр, был брат Браумин, с которым они не виделись несколько дней. Значит, снова «несчастный случай»? Сколько же их еще будет?

Джоджонах моментально сообразил: его взволнованность по поводу Делмана лишь указала Маркворту на еще одного потенциального противника. Магистр постарался взять себя в руки. Он сел и уже более спокойным голосом спросил:

— Это тот самый брат Делман, который ездил вместе с нами в Барбакан?

— У нас есть лишь один брат Делман, — резко ответил Маркворт, которому стала понятна уловка Джоджонаха.

— Как жаль, — заметил Джоджонах. — Но он хоть остался жив?

— Чудом, да и то вряд ли протянет долго, — ответил отец-настоятель и вновь зашагал взад-вперед.

— Я навещу его.

— Только вас там не хватало! — огрызнулся Маркворт. — О Делмане заботится магистр Де'Уннеро. А вам я запрещаю даже разговаривать с несчастным братом. Он не нуждается в ваших извинениях, магистр Джоджонах. Пусть вина за ваше отсутствие ляжет на вашу совесть. Возможно, происшедшее вернет вас к вашим повседневным обязанностям.

Сама мысль об ответственности Джоджонаха была, разумеется, предельно нелепой, однако магистр понял скрытый за ней тонкий намек. Маркворт воспользовался ранением Делмана как предлогом, чтобы держать Джоджонаха подальше от молодого монаха, а того — от влияния магистра. Зато теперь Делман оказался во власти Де'Уннеро, который весьма искусно поработал над умами братьев, посланных по следу Эвелина и его союзников.

— Ты — мой свидетель, брат Фрэнсис, — сказал Маркворт. — Предупреждаю вас, магистр Джоджонах: если я только услышу, что вас видели вместе с братом Делманом, последствия будут самыми тяжкими и для вас, и для него.

Джоджонаха удивило, что Маркворт вдруг решил открыто угрожать ему. События и так разворачиваются в угодном отцу-настоятелю направлении. Зачем же делать такой серьезный выпад? Этого Джоджонах не понимал.

Магистр не сказал более ни слова. Он молча кивнул и ушел, не имея намерения в ближайшее время переступать проведенную Марквортом черту. Для брата Делмана будет даже лучше, если Джоджонах на какой-то период прервет с ним все контакты. К тому же магистр только начал по-настоящему свою работу. Джоджонах наскоро перекусил, зашел к себе и с немалым облегчением вздохнул, обнаружив, что принесенная им книжка на месте. Затем он вновь направился в подземное хранилище, надеясь обнаружить новые фрагменты, которые помогут ему разгадать эту волнующую загадку.

Двери хранилища были опечатаны и забиты толстыми досками. На посту стоял молодой монах, лицо которого Джоджонаху было незнакомо.

— Что это значит? — спросил магистр.

— Доступ в хранилище в настоящее время закрыт, — заученно пробубнил монах. — По приказу…

Не дослушав, магистр Джоджонах поспешил наверх, поднимаясь через две ступеньки. Его не удивило, что Маркворт поджидал его, теперь уже один.

— Вы ничего не сказали об окончании моей работы, — начал магистр Джоджонах.

Возможно, сейчас ему предстоит решающее сражение, но бросаться в бой очертя голову не стоит.

— Сейчас не то время, чтобы беспокоиться о причислении брата Аллабарнета к лику святых, — спокойно ответил отец-настоятель. — Я не могу допустить, чтобы один из моих магистров понапрасну растрачивал в подземелье драгоценное время.

— Странный подбор слов, — ответил ему Джоджонах, — учитывая, что немалое число самых доверенных ваших братьев понапрасну тратят время в подземельях иного рода.

В глазах старика вспыхнули гневные огоньки, но Маркворт быстро овладел собой.

— Канонизация подождет до конца войны, — сказал он.

— Судя по всему, война может вскоре окончиться, — быстро возразил ему Джоджонах.

— И до тех пор, пока не исчезнет угроза для нашего ордена, — добавил Маркворт. — Если какой-то поври сумел проникнуть в спальню настоятеля Добриниона, никто из нас не может чувствовать себя в безопасности. Наши враги пришли в отчаяние. Они понимают, что проигрывают войну. Разумно предположить, что они могут начать волну зверских убийств наиболее влиятельных лиц.

Джоджонаху стоило громадных усилий сдержаться и не назвать Маркворта единственным виновником убийства Добриниона. Магистр более не заботился о своем благополучии. Он готов открыто и во всеуслышание заклеймить Маркворта. Он готов начать борьбу, которая, скорее всего, будет стоить ему жизни. Но он не один. Эту фразу Джоджонах мысленно повторил несколько раз. А что будет с другими — с Делманом, Браумином Хердом, Мальборо Виссенти и несчастными пленниками? Если не ради себя, то ради них магистр не мог сейчас себе позволить сражаться с Марквортом в открытую.

— Канонизация Аллабарнета подождет, пока не будут возвращены похищенные камни, — продолжал Маркворт.

— Выходит, мне придется праздно сидеть на верхних этажах монастыря и терять время зря, — осмелился подытожить Джоджонах.

— Зачем же, у меня на вас другие виды, — ответил Маркворт. — Дело для вас есть. Раз вы позволили себе напасть на другого монаха, значит, вы вновь вполне здоровы. Так что готовьтесь в путь.

— Но вы только что сказали, что канонизация может подождать, — возразил Джоджонах.

— Верно, — согласился Маркворт. — Но в Сент-Хонс вы теперь не поедете. Вы отправитесь в Палмарис, дабы присутствовать при назначении нового настоятеля.

Джоджонаху не удалось скрыть своего удивления. В Сент-Прешес не было монаха надлежащего уровня, готового сделаться настоятелем. Насколько ему было известно, вопрос преемственности даже не обсуждался. Это предстояло решить очередной Коллегии Аббатов, которая соберется в конце года.

— Им станет магистр Де'Уннеро, — ответил на незаданный вопрос Маркворт.

— Де'Уннеро? — не поверил своим ушам Джоджонах. — Самый младший из всех магистров Санта-Мир-Абель, преждевременно возведенный в эту степень в связи со смертью магистра Сигертона?

— С убийством магистра Сигертона, совершенным Эвелином Десбрисом, — поспешно напомнил Маркворт.

— И он примет на себя управление Сент-Прешес? — продолжал Джоджонах, даже не ощущая боли от последнего словесного шипа, который вонзил в него Маркворт. — Ведь это очень ответственная должность, учитывая, что Палмарис все еще близок к арене сражений.

— Потому я и выбрал Де'Уннеро, — спокойно ответил Маркворт.

— Вы выбрали? — повторил Джоджонах.

Подобный выбор едва ли имел прецеденты в истории. Назначение нового настоятеля, даже если он был из того же монастыря, являлось значительным событием и решалось на Коллегии Аббатов.

— Созвать Коллегию раньше срока невозможно, — пояснил Маркворт. — В равной степени мы не может ждать до середины калембра, когда соберется Коллегия. Поэтому, вынужденный действовать в условиях, которые я считаю чрезвычайными, я назначил на место Добриниона магистра Де'Уннеро.

— Временно, надо понимать, — сказал Джоджонах.

— Постоянно, — последовал суровый ответ. — А вы, магистр Джоджонах, будете его сопровождать.

— Я совсем недавно возвратился из многонедельного путешествия, — начал возражать Джоджонах.

Он знал, что проиграл, и понял свою ошибку. Незачем ему было отправляться к узникам и пытаться загнать Маркворта в угол. Теперь ему придется расплачиваться. Маркворт имел полное право приостановить подготовку к канонизации, а вопрос о том, подходит Де'Уннеро на роль настоятеля или нет, будет решаться на Коллегии Аббатов, и никак не раньше. И никакие оправдания и увертки Джоджонаха сейчас не помогут.

— Вы останетесь в Сент-Прешес в помощь магистру… аббату Де'Уннеро и будете его помощником, — продолжал Маркворт. — Если он сочтет нужным, вам будет позволено приехать вместе с ним в Санта-Мир-Абель для участия в Коллегии.

— Но я же старше его.

— По возрасту — да, а по званию — уже нет, — ответил Маркворт.

— Я… Коллегия этого не примет! — возразил Джоджонах.

— Это будет решаться в середине калембра, — ответил Маркворт. — Если другие настоятели и их помощники, имеющие право выбирать, посчитают целесообразным отменить мое решение, тогда, возможно, настоятелем Сент-Прешес будет избран Джоджонах.

Магистр знал: к этому времени Маркворт, скорее всего, получит назад долгожданные камни, а все те, кто принадлежал к «кружку» Джоджонаха или хотя бы симпатизировал его взглядам, будут, словно сорная трава, вырваны из Санта-Мир-Абель, став жертвами очередных «несчастных случаев» вроде того, что произошел сегодня с братом Делманом. Либо, действуя с помощью лжи и угроз, их заставят думать в угодном Маркворту направлении. Особо стойких и убежденных отец-настоятель спровадит с миссией куда-нибудь в дальние и опасные края.

До сегодняшнего дня магистр Джоджонах не вполне понимал, каким коварным и опасным врагом окажется Маркворт.

— Возможно, мы еще встретимся, — произнес отец-настоятель, жестом показывая, что разговор окончен. — Однако ради спокойствия нас обоих надеюсь, что этого не произойдет.

Вот и конец, — подумал Джоджонах.

 

ГЛАВА 24

РАЗВЯЗКА

Вдали виднелись домики, в основном крестьянские усадьбы, и отсюда было не так уж далеко до северных окраин Палмариса. Зрелище было отрадным: значит, люди покидают укрепленный город и возвращаются к родным очагам.

— Жизнь входит в привычное русло, — сказал Коннор.

Он ехал рядом с Пони, которая вместе с Джуравилем восседала на Даре. Элбрайн и Роджер шли впереди, ведя брата Юсефа, руки которого были плотно связаны за спиной.

— Скоро, скоро наступят мирные времена, — пообещал Коннор, выражая чувства, которые владели всеми.

И в самом деле, на пути сюда им не встретилось ни одной враждебной твари.

— Похоже, что Кертинелла и Ландсдаун остались последним оплотом врагов, — подвел итог Элбрайн. — Вряд ли это будет представлять серьезную угрозу для палмарисского гарнизона.

Элбрайн умолк и, взяв Дара под уздцы, остановил коня. Он взглянул на друзей, и Пони с эльфом поняли его без слов.

— Мы не рискнем появляться в городе, — сказал Коннору Элбрайн. — И попадаться на глаза здешним крестьянам тоже не стоит.

Он посмотрел на брата Юсефа и договорил:

— Кто знает, может, даже знакомство с нами навлечет опасность на этих людей.

— Еще бы! Вы прекрасно сознаете, что являетесь преступниками, — резко бросил брат Юсеф. — Вы надеетесь, что церковь оставит вас в покое?

Он злорадно рассмеялся, давая понять, что вовсе не ощущает себя пленником.

— Может статься, что у церкви появятся более неотложные дела, когда она узнает, какие гнусности вы оба натворили в Сент-Прешес, — вмешался Коннор, вклиниваясь на лошади между монахом и Элбрайном.

— И у тебя есть доказательства этих нелепых обвинений? — спросил ничуть не смутившийся брат Юсеф.

— Мы их найдем, — ответил Коннор и продолжал, обращаясь к Элбрайну, Пони и эльфу: — Мы с Роджером отведем его к моему дяде. А прежде чем пытаться выяснять, насколько церковь заодно с этим псом и его хозяевами, мы воспользуемся светскими каналами власти.

— Это чревато небольшой войной, — сказала Пони.

Все знали, что церковь обладает не меньшей властью, чем государство, а те, кому довелось видеть магические действия монахов Санта-Мир-Абель, считали церковь более могущественной.

— Если подобной войне суждено начаться, то ее зачинщиками будем не мы с дядей, а те, кто убил настоятеля Добриниона, — убежденно заявил Коннор. — Я лишь должным образом отвечаю на это злодейство и защищаю свою жизнь.

— Мы будем ждать вестей, — вмешался Элбрайн, не желавший углубляться в разговор на эту тему.

— Мы с Роджером сразу же вернемся к вам, — пообещал Коннор. — Я же знаю, что время подгоняет.

Здесь молодой аристократ вовремя прикусил язык. Незачем знать этой гадине, что Элбрайн с друзьями собираются двинуться прямо в Санта-Мир-Абель. После того как он собственными глазами видел, насколько монахи искусны в магии, Коннор считал, что Элбрайн поступил опрометчиво, объявив Юсефу о своих намерениях освободить пленников. Чем меньше знает этот опасный человек, тем лучше для всех.

Коннор махнул рукой Элбрайну, и Элбрайн, отделившись от остальных, подъехал к нему.

— Если мне не суждено будет вернуться к вам, тогда прощай, Полуночник, — со всей искренностью произнес молодой аристократ.

Элбрайн заметил, что Коннор пристально глядит на Пони.

— Я был бы лжецом, если бы стал утверждать, что не завидую тебе, — продолжал Коннор. — Я ведь тоже любил ее. Да и кто останется равнодушным, увидев, как она красива?

Элбрайн не знал, что ответить, а потому промолчал.

— Но не надо быть особо проницательным, чтобы понять, кому принадлежит сердце Джилли… сердце Пони, — произнес после долгого и напряженного молчания Коннор, — Оно отдано тебе, — сказал он, глядя Элбрайну в глаза.

Теперь Элбрайн понял смысл его слов.

— Тебе не хочется возвращаться к нам? Выбор за тобой. Доставишь монаха, а потом можешь остаться в Палмарисе.

Коннор неопределенно пожал плечами.

— Мне больно видеть ее, — сознался он. — Больно и сладостно одновременно. И я пока не разобрался, какое из этих чувств сильнее.

— Прощай, — сказал Элбрайн.

— И ты прощай, — сказал Коннор.

Он вновь глянул в сторону Пони.

— Могу я попрощаться с нею наедине? — спросил Коннор.

Элбрайн лишь улыбнулся, показывая, что не ему решать. Если Пони захочет поговорить с Коннором наедине, она все равно это сделает, и он здесь ни при чем. Понимая чувства Коннора и испытывая к нему искреннюю симпатию, Элбрайн решил ему помочь. Он подошел к Пони и передал ей просьбу молодого аристократа. Пони подождала, пока Джуравиль слезет с коня, затем подъехала к Коннору.

— Возможно, я не вернусь, — сказал ей Коннор.

Пони кивнула. Она до сих пор не могла понять, что именно заставило Коннора разыскать их.

— Я должен был увидеть тебя снова, — продолжал он, уловив молчаливый вопрос. — Должен был убедиться, что с тобою все в порядке. Я хотел…

Он умолк и глубоко вздохнул.

— Что теперь тебе понадобилось от меня? — резко спросила Пони. — Разве мы не все сказали друг другу?

— Я прошу меня простить, — вырвалось у Коннора.

Он отчаянно пытался объяснить, чего же ему надо сейчас от Пони. — Я был задет… вернее, моя гордость. Я не хотел отсылать тебя из Палмариса. Но это было невыносимо: видеть тебя, зная, что ты меня не любишь…

Улыбка Пони заставила его замолчать.

— Я ни в чем не винила тебя, поэтому мне нечего прощать, — тихо ответила она. — Я поняла, что случившееся было трагедией для нас обоих. У нас была удивительная дружба, и я навсегда сохраню память о ней.

— Но то, что я сделал с тобой… тогда, ночью… — не унимался Коннор.

— Как раз то, чего ты не сделал, и позволило мне не обвинять тебя, — сказала Пони. — Ты мог бы силой овладеть мной, и тогда я ни за что не простила бы тебя. Ведь я могла с помощью магии запросто лишить тебя жизни еще там, на поле, едва увидев!

Пони понимала, что говорит неправду. Чувства чувствами, но она не решилась бы использовать силу камней — этих священных Божьих даров — для отмщения.

— Мне жаль, — искренне признался Коннор.

— Мне тоже, — ответила Пони.

Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Прощай, Коннор Билдеборох, — сказала она. — Теперь ты знаешь, кто твои враги. Будь храбр в бою.

С этими словами она повернула коня и поскакала к Элбрайну.

Вскоре Пони, Элбрайн и Джуравиль уже ехали в обратном направлении. Они были исполнены надежд. Но предстоящее путешествие, о котором они говорили, было отнюдь не радужным, и они это знали. Их грядущий поход к стенам Санта-Мир-Абель рисовался им столь же тяжелым, как и поход к Аиде. Все трое надеялись, что миссия Коннора окажется быстрой и плодотворной и что король, а также все благочестивые и порядочные члены Абеликанского ордена (если таковые остались) восстанут против коварного отца-настоятеля, незаконно захватившего в плен семью Чиличанк и Смотрителя. Кто знает, может, освобождение пленников наступит раньше, еще до их появления в Санта-Мир-Абель.

Однако житейский опыт подсказывал обратное: когда подобные дела становятся предметом политики, их решение может растянуться на месяцы, а то и на годы. Пленники не могут ждать и не заслуживают такой участи. Поэтому все трое рассчитывали немедленно отправиться к заливу Всех Святых, как только Роджер и, быть может, Коннор вернутся обратно.

Такая же решимость владела Роджером и Коннором, ведущими пленного брата Юсефа в Палмарис. Коннор возлагал большие надежды на своего дядю Рошфора. Он с детства знал, что дядя слов на ветер не бросает. Барон во многом определял ход жизни в городе. И сколько бы раз Коннор ни оказывался в беде, дядя своими спокойными и решительными действиями приходил ему на помощь.

Брат Юсеф внимательно следил за самоуверенным Коннором. Он слушал, как молодой аристократ с бравадой говорил о том, что предпримет его дядя; видел, как горделиво восседает Коннор в седле.

— Стоило бы подумать, господин Билдеборох, чем тебе грозит сговор с предателями, — язвительно произнес монах.

— Если не заткнешься сам, я вгоню тебе в рот кляп, — пообещал ему Коннор.

— Представляю, в какое замешательство придет твой почтенный дядюшка! — не унимался Юсеф. — То-то будет весело, когда король узнает, что племянник барона Билдебороха спутался с преступниками.

— Я ведь не шучу, — сказал Коннор, глянув на него сверху. — Заткнись.

Брат Юсеф ничуть не испугался.

— Твои обвинения, конечно же, смехотворны, — продолжал он. — Твой дядя быстро убедится в этом. Ему еще придется чуть ли не на коленях просить прощения у церкви. Может, церковь и примет его искреннее раскаяние и не станет отлучать его.

Коннор презрительно усмехнулся. Слова коварного монаха не произвели на него никакого впечатления. Он не собирался верить во все эти бредни. Однако в следующее мгновение где-то внутри, в мыслях, у Коннора шевельнулся страх за себя и за дядю. Он попытался загородиться своей верой в могущество барона Билдебороха, но одновременно твердил себе, что нельзя недооценивать могущество церкви.

— Возможно, вас двоих могли бы даже простить, — елейным голосом продолжал Юсеф.

— Простить за то, что мы себя защищали? — усмехнулся Роджер.

— Вы оба непричастны, — ответил Юсеф. — Виновны лишь девчонка да ее дружок. Возможно, и их спутник-эльф. Мы не подозревали о том, что эльфы действительно существуют. Во всяком случае, его судьбу еще предстоит решить.

Коннор вновь усмехнулся. Этот монах выслеживал его в трактире, намереваясь схватить и убить, и теперь он болтает о его, Коннора, непричастности! Что за чушь!

— Ах да, я забыл про девчонку, — продолжал брат Юсеф.

Он переменил тон и краешком глаза поглядывал на Коннора, прикидывая, как поведет себя молодой аристократ.

— Это будет сладостная добыча, — похотливо произнес монах. — Прежде чем передать ее моим начальникам, я сумею вдоволь поразвлечься с нею.

Юсеф намеренно вызывал Коннора на удар и даже не подумал уклоняться. Он позволил Коннору ударить себя по затылку. Удар был не слишком сильным, но для монаха он пришелся как нельзя кстати. Юсеф заранее рассчитал свое падение и упал прямо на левое плечо. Он услышал, как что-то щелкнуло. Его обдало болью, и он вскрикнул. На самом деле Юсеф еще плотнее свел руки, чтобы ослабить стягивающую их веревку.

— Мы почти уже в городе! — укоризненно сказал Роджер. — Зачем ты его ударил?

— А разве тебе не захотелось бы сделать то же самое? — вопросом ответил Коннор.

Роджер не знал, что сказать. Он подошел к лежащему Юсефу, а вслед за ним к монаху подошел и спешившийся Коннор.

Руки монаха были связаны таким образом, чтобы лишить его всякой возможности пошевелить ими. Теперь положение изменилось. В считанные секунды Юсеф высвободил левую руку, однако пока продолжал держать ее на прежнем месте, не обращая внимания на отупляющую боль в левом плече.

Роджер наклонился первым, чтобы помочь Юсефу подняться.

Юсеф выжидал — парень не представлял для него особой опасности.

Затем подошел Коннор и стал помогать Роджеру поднять монаха.

Они и представить не могли, что Юсеф мгновенно вскочит на ноги. Веревка, еще недавно стягивавшая ему руки, развязалась. Правая рука качнулась, пальцы согнулись и застыли. Юсеф вцепился Коннору в горло, заставив молодого аристократа застыть на месте, разорвал кожу и устремился дальше, прямо к трахее.

Монах бросил на Коннора безучастный немигающий взгляд и разорвал ему горло.

Коннор Билдеборох упал, ухватившись руками за горло, безуспешно хватая ртом воздух и столь же безуспешно пытаясь остановить кровь, которая темно-красным потоком хлынула наружу, а затем через разорванную трахею устремилась в легкие.

Юсеф обернулся и ударил ошеломленного Роджера. Парень упал.

Роджер быстро сообразил, что Коннору теперь не поможешь, а с изощренным монахом ему не справиться. Едва оказавшись на земле, он начал отползать в сторону, и пока Юсеф глумился над умирающим Коннором, Роджеру удалось добраться до лошади.

— Думаю, что следующим, кого я убью, будет твой дядюшка, — со злорадной усмешкой процедил Юсеф.

Коннор слышал эти слова, но они доносились уже издалека. Он куда-то падал. Ему было холодно и одиноко. Звуки исчезли. Окружающий мир сузился, превратившись в отдельные вспышки света.

И вдруг ему стало светло и тепло.

Он обрел место великого покоя, единственное место надежды. Он наконец-то помирился с Джилл.

Все остальное ушло, остались только свет и тепло. И дух Коннора устремился им навстречу.

Роджер крепко ухватился за стремя испуганной лошади Коннора, которая потащила его вперед. Позади слышались шаги приближавшегося монаха. Расправившись с Коннором, Юсеф не собирался упускать вторую жертву.

Буквально рыча от боли, Роджер подбежал к лошади. Он ухватился за седло, затем потянулся и сильно ударил Грейстоуна, заставив пуститься вскачь. Кое-как Роджер сумел обернуться назад и увидел догоняющего их Юсефа. Тот бежал быстро, и расстояние между ними сокращалось.

Роджер из последних сил старался взобраться на лошадь. Когда его ноги перестали волочиться по земле, лошадь почувствовала облегчение и поскакала быстрее, оставляя монаха позади.

Он даже не попытался как следует сесть в седло, а так и остался сидеть поперек, свесив голову и морщась от каждой выбоины на дороге, доставлявшей ему болезненную встряску.

Вскоре Грейстоун оторвался от брата Юсефа.

Раздосадованный брат Юсеф со всей силой ударил каблуком по земле. Он глядел то в одном, то в другом направлении, не зная, куда ему направиться. Можно вернуться в Палмарис. Теперь, когда Коннор мертв, некому обвинить его в убийстве Добриниона. А показания каких-то бродяг никто не сочтет веским обвинением против монаха Абеликанского ордена.

Юсеф не боялся ни барона Билдебороха, ни монахов Сент-Прешес. Однако при мысли о том, что придется сообщить о случившемся отцу-настоятелю Маркворту, у него встали дыбом волосы. Коннор Билдеборох, доставивший им столько хлопот, наконец-то мертв. Но ведь и Данделион тоже мертв. И приказ вернуть камни все еще не выполнен.

Юсеф посмотрел на север, куда ускакал Роджер. Нет, надо опередить мальчишку и не дать ему встретиться со своими сообщниками. Теперь уже он застигнет их врасплох, когда выскочит из засады и набросится на эту Джилли, или Пони. Он должен расправиться с ними. В первый раз он потерпел поражение лишь потому, что эти оборванцы все разнюхали заранее, но зато сейчас…

Вот тогда он сможет отчитаться перед отцом-настоятелем.

Брат Юсеф бросился бежать. Его сильные ноги двигались без устали, покрывая милю за милей.

Роджер не особо гнал лошадь. Он знал, что монах не откажется от погони и сделает все, чтобы помешать ему добраться до Элбрайна и Пони. Впрочем, парень не слишком тревожился, ибо на лошади он все равно доберется быстрее.

Увы! Въехав на холм и оглянувшись назад, Роджер увидел вдалеке монаха. Хотя расстояние между ними было значительным, Юсеф упрямо продолжал бежать!

— Невероятно, — пробормотал Роджер.

По его подсчетам, он проехал более пяти миль. А монах бежал с такой скоростью, словно только что пустился в погоню!

Роджер вновь забрался в седло и пришпорил Грейстоуна. Между тем лошадь устала. Рыжий круп был весь в капельках пота, однако Роджер не мог позволить Грейстоуну двигаться медленнее. Все его надежды и мольбы были об одном: только бы опередить монаха. Роджер скакал прямо по дороге, даже не думая, что Юсеф может его увидеть. Быстрее, еще быстрее. Какими бы дьявольскими способностями ни обладал этот монах, за лошадью ему не угнаться.

Посчитав, что теперь он оставил своего преследователя далеко позади, Роджер сбавил скорость. Он обдумывал, как лучше добраться до своих друзей, с которыми условился встретиться в заброшенном крестьянском доме. До цели оставалось не более десяти миль, когда лошадь неожиданно споткнулась.

Роджер оглянулся: на обочине дороги что-то блестело. Грейстоун потерял подкову и теперь еле плелся прихрамывая.

Парень соскочил вниз, быстро схватил подкову и вернулся, чтобы узнать, с какой ноги она свалилась. Ответ был очевиден и так: Грейстоун прихрамывал на левую заднюю ногу. Роджер осторожно согнул ее и осмотрел копыто. Он мало разбирался в лошадях, но все же понял, что без подковы нечего и думать продолжать путь верхом. А как поставить подкову на место, он не знал.

— Поври тебе в бок, — выругался Роджер.

Он то и дело оглядывался в сторону дороги. Собрав в кулак всю силу воли, Роджер отогнал нараставший страх и заставил себя думать спокойно и последовательно. Продолжить путь бегом? Эту мысль он отбросил сразу же. Монах догонит и поймает его раньше, чем ему удастся добраться до места встречи. Может, люди вновь вернулись в эти края и в каком-нибудь доме ему помогут подковать лошадь? Тоже не выйдет: времени у него в обрез.

— Остается одно — сражаться, — не сводя глаз с дороги, вслух произнес Роджер.

Ему обязательно нужно было произнести эти слова и услышать их.

Затем он заглянул в седельный мешок, надеясь отыскать среди вещей, которые они с Коннором прихватили в дорогу, хоть что-то, способное помочь ему сейчас… Веревки, трезубый крючок, лопатка, кое-что из посуды, кое-что из одежды. Один предмет все же привлек внимание Роджера. Во время последней стоянки каравана, в том самом крестьянском доме, где они теперь условились встретиться, он позаимствовал небольшой подъемный механизм с колесиком и рукояткой — что-то вроде маленькой лебедки. С помощью этого нехитрого устройства крестьяне подымали тюки с сеном и втаскивали в загон упрямых быков.

Роджер повертел механизм в руках, пытаясь сообразить, не поможет ли ему сейчас эта штучка. У него мелькнуло несколько догадок, и одна из них показалась ему наиболее верной. Это как раз по его части. Нечего было и думать взять монаха силой. А хитростью?

К тому времени, когда брат Юсеф добрался до этого места, ни Роджера, ни лошади на дороге не было. Зато прямо посередине блестела конская подкова. Монах остановился, нагнулся за подковой, потом с удивлением стал оглядываться по сторонам. Какой же глупец этот мальчишка! Что ж, спасибо за подсказку.

Юсеф осмотрел дорогу и увидел, что где-то через десять футов следы обрываются. Здесь парень и его кляча свернули в сторону. Так оно и есть: вон они, следы лошади, прихрамывающей на одну ногу. Он заметил пятнышко крови, а рядом — цепочку следов Роджера. Все ясно. Лошадь потеряла подкову, а затем сбросила мальчишку. Довольно улыбаясь, монах сошел с откоса и направился к роще, в которой, как он предполагал, укрылась вторая его жертва.

Спрятавшись на дереве и прихватив с собой наверх веревки, крюк и подъемный механизм, Роджер следил за уверенными шагами монаха. Подойдя к деревьям, Юсеф пошел тише. Здесь он держался более осторожно, постоянно прячась в листве.

Войдя в рощу, монах пропал из виду. Роджера поразило, что Юсеф вынырнул совсем в другом месте, едва ли не в самом центре. Значит, коварный монах сумел пробраться так, что ни один кустик не шевельнулся. Роджер оглядел свое снаряжение, потом посмотрел на палец, который нарочно расцарапал, чтобы оставить цепочку кровавых капель. Удастся ли его замысел?

Но менять что-либо было слишком поздно. Монах уже добрался до подножья дерева и заметил последнюю капельку крови.

Брат Юсеф медленно поднял голову, вглядываясь в крону дерева, и наконец обнаружил фигурку Роджера, темневшую среди ветвей. Парень сидел, крепко обхватив ствол.

— Эй, — крикнул монах. — Если ты спустишься, я сохраню тебе жизнь.

В этом Роджер очень сомневался.

— Если же мне придется лезть и стаскивать тебя вниз, тебя ждет самая отвратительная смерть, — пригрозил Юсеф.

— Я ничего не сделал против вашей церкви! — ответил Роджер, разыгрывая из себя испуганного ребенка, хотя, по правде говоря, он был не так уж далек от этого образа.

— Потому я тебя и не трону, — повторил Юсеф. — А теперь слезай.

— Отойди, — крикнул ему Роджер.

— Спускайся! — заорал Юсеф. — Даю тебе последнюю возможность.

Роджер не ответил, а лишь довольно громко всхлипнул, так, чтобы монах услышал.

Юсеф молча полез на дерево. Роджер внимательно следил за ним. Парень, наверное, в сотый раз дергал веревки, проверяя их прочность. Одну из них он привязал к стволу, а другой ее конец прикрепил с подъемному механизму. Туда же, но с другой стороны была прикреплена вторая веревка, оканчивающаяся трезубым крючком.

Роджер постоянно твердил себе, что узлы прочные, а длина веревок выбрана правильно. Но успех его замысла зависел не только от этого. Необходимо было точно выбрать время, и самое главное — ему очень нужна была удача. Только сейчас он понял, какую игру затеял, и едва не грохнулся в обморок.

Юсеф уже одолел более половины расстояния, поднявшись по стволу футов на двадцать.

— Еще одна ветка, — пробормотал Роджер.

И действительно, монах оказался на последнем прочном суку в этой части ствола. Роджер знал: теперь Юсефу придется сделать остановку и подумать, как лезть дальше. В этом месте крона редела и ветвей практически не было.

Как только Юсеф замер, Роджер крепко зажал в руке веревку и прыгнул. Он проскользнул между ветвями, и те больно оцарапали его. Теперь, отдалившись на несколько футов от ствола, Роджер, верный своему замыслу, оттолкнулся от ветки и обогнул ствол, сделав круг. Парень без конца дергался и ударялся о дерево, но продолжал спускаться кругами, пролетая совсем рядом с изумленным монахом.

Опустившись ниже, Роджер вздохнул с облегчением: брат Юсеф был слишком ошеломлен, чтобы прыгнуть на него.

— Ну, погоди у меня! — крикнул монах.

Вначале Юсеф подумал, что Роджер решил таким образом спуститься с дерева раньше, чем он. Но затем, когда веревка опоясала его и прижала к дереву, а парень продолжал кругами опускаться вниз, монах вдруг понял, в чем дело.

На последнем витке Роджер, держа веревку в одной руке, другой подхватил вторую веревку и метнул крючок прямо в соседнюю белоствольную березу. Надеясь, что тот прочно застрял в березе, Роджер обошел вокруг ствола, с которого только что спустился. К этому времени первая веревка полностью размоталась. Парень уперся ногами в ствол и изо всех сил потянул за ее конец, стараясь как можно прочнее привязать Юсефа к дереву.

Роджер знал, что это ненадолго. Натянуть веревку еще крепче мешали попадавшиеся на ее пути ветки, и потому удержать сильного и проворного монаха в этой западне вряд ли удастся.

Пока вряд ли удастся, — напомнил себе Роджер.

Роджер дернул за вторую веревку, прикрепленную к березе, другой рукой ухватился за рукоятку подъемного механизма и позволил себе передохнуть. Почувствовав, как трезубый крюк заскользил по стволу, парень даже застонал. Но наконец, зубцы прочно вошли в дерево.

Роджер слышал смех Юсефа. Монах старался выпутаться. Ему удалось передвинуть веревку выше локтей.

Еще немного — и он высвободится совсем.

Роджер в последний раз натянул конец первой веревки и, чувствуя, что передышка окончилась, бросился к подъемному механизму, прикрепил веревку к колесику и изо всех сил обеими руками завертел рукоятку.

Юсеф уже начал сбрасывать веревку, как вдруг она с хрустом натянулась и вновь придавила его к стволу.

— Это еще что? — удивленно пробормотал монах.

Он понимал, что тщедушный мальчишка не в состоянии натянуть веревку с такой силой. Монах глянул вниз — не мог же этот паршивец привести лошадь. Лошади внизу не было. Юсеф с прежним упрямством принялся выпутываться.

Он услышал, как под ним треснула переломившаяся ветка. Натяжение чуть ослабло, но веревка тут же снова врезалась ему в тело и вдавила в ствол. Левая рука Юсефа была свободна и находилась ниже веревки. Однако проклятая веревка перепоясала его тело крест-накрест на уровне плеч, захватив и правую руку. Юсеф не оставлял усилий, чувствуя, как веревка затягивается все туже.

Не поднимая головы, Роджер остервенело, из последних сил крутил рукоятку. Теперь веревка даже не тряслась.

Она натянулась до предела и замерла. Роджер застопорил механизм, опасаясь, как бы не вывернуть с корнем березу.

Роджер отошел от дерева, поднял голову и увидел, как наверху корчится, безнадежно пытаясь высвободиться, брат Юсеф. Парень улыбнулся и с полным облегчением вздохнул.

— Я еще вернусь, — пообещал он. — Вместе с моими друзьями. А тебе, похоже, придется отвечать за два убийства!

С этими словами он повернулся и побежал.

Юсеф почти не обратил внимания на угрозы Роджера. Он все так же упрямо пытался высвободиться из крепких пут веревки. Монах извивался и дергался, рассчитывая передвинуть веревку повыше…

Он мгновенно понял, что совершил непростительную глупость, но было поздно. Петля чуть скользнула вверх и обхватила его шею.

Белли'мар Джуравиль первым добрался до рощи, опередив Элбрайна, Пони и Роджера. Солнце почти село. Едва Роджер добрался до места их встречи, все сразу же тронулись в путь, чтобы еще засветло захватить и надежно пленить коварного монаха.

Элбрайн внимательно следил за Пони. Всю дорогу до рощи она молчала; гибель Коннора стала для нее тяжким ударом.

Как ни странно, скорбные чувства Пони совсем не пробудили у Элбрайна ревности. Только сострадание. Теперь он понимал, какие отношения существовали между Пони и убитым аристократом. Со смертью Коннора Пони потеряла какую-то часть себя самой, утратила то, что когда-то исцеляло ее душевные раны. Элбрайн поклялся себе ничем не проявлять своих неприязненных чувств к погибшему и думать только о том, как помочь любимой.

Пони, прямая, словно струна, сидела на коне. Ее фигура, освещенная последними лучами солнца, представляла величественное зрелище. Она справится с этой трагедией, как когда-то справилась с ужасами первой бойни в Дундалисе, с войной и потерями друзей, и прежде всего — Эвелина. Элбрайна вновь поразили сила и мужество Пони.

И за это он любил ее еще крепче.

— Он мертв, — послышалось из высокой травы.

Джуравиль подошел к ждущим его друзьям. Эльф быстро глянул в сторону Роджера, и чуткий Элбрайн перехватил этот взгляд.

— Ты здорово его перевязал, — похвалил Роджера Джуравиль. — Но когда я там появился, этот монах почти сумел выпутаться. Мне ничего не оставалось, как прекратить его попытки. Пришлось выпустить несколько стрел.

— Ты уверен, что он мертв? — беспокойно спросил Роджер, которому очень не хотелось вновь оказаться лицом к лицу с Юсефом.

— Уверен, — подтвердил Джуравиль. — Я думаю, что твоя лошадь, то есть лошадь Коннора, пасется где-то там, — добавил эльф, показав на другую сторону дороги.

— Она потеряла подкову, — напомнил Роджер.

— Подкову легко можно поставить на место, — ответил эльф. — Сходи за Грейстоуном.

Роджер кивнул и пошел. Элбрайн кивнул Пони, и та поехала следом.

— Твой колчан полон, — заметил Элбрайн, когда они с эльфом остались одни.

— Я вытащил стрелы, — ответил Джуравиль.

— У эльфов не принято вытаскивать стрелы, которые попали в цель, — сказал Элбрайн. — Только при самых безнадежных обстоятельствах. Теперь, когда оба монаха мертвы, обстоятельства отнюдь не безнадежны.

— Твое мнение? — сухо спросил Джуравиль.

— Когда ты добрался до Юсефа, монах уже был мертв, — заключил Элбрайн.

Джуравиль утвердительно кивнул.

— Он явно старался выпутаться и сам себя задушил, — пояснил эльф. — Наш Роджер — молодец. Веревки были завязаны на совесть. Умный парень. Сообразил, что монаха можно одолеть только хитростью. Возможно, даже слишком умный.

— Мне уже довелось сражаться с одним Карающим Братом, — сказал Элбрайн. — Ты видел, с каким фанатизмом бились они, когда мы устроили им засаду. Разве ты сомневался, что с гибелью одного монаха другой откажется от того, ради чего их послали?

— Лучше, если бы он погиб не от рук юного Роджера, — ответил Джуравиль. — Я не уверен, что парень готов узнать правду.

Элбрайн взглянул на дорогу и увидел, что Роджер и Пони идут пешком, ведя за собой Дара и прихрамывающую лошадь Коннора.

— Он должен знать правду, — решил Элбрайн и взглянул на Джуравиля в ожидании возражений.

— Эта правда достанется ему тяжело, — предостерег эльф, но возражать не стал.

Никто не сомневался, что впереди у них — тяжелая и опасная дорога, и потому Роджеру лучше пережить это событие здесь и сейчас.

Когда Пони и Роджер подвели лошадей, Джуравиль взял Грейстоуна, осмотрел покалеченное копыто и отошел вместе с лошадью в сторону, жестом приглашая Пони присоединиться к нему.

— Джуравиль не убивал монаха, — сказал Роджеру Элбрайн.

В широко распахнутых глазах парня появился неподдельный ужас. Он стал озираться по сторонам, словно боялся, что в любую секунду из-за кустов может выпрыгнуть Карающий Брат. Монах напугал Роджера сильнее любых его прежних врагов, включая Коз-козио.

— Его убил ты, — сообщил Элбрайн.

— Я только что слышал, что я заманил его в западню, — поправил его Роджер. — А Джуравилю ничего не оставалось, как прикончить его, только и всего.

— Я тебе говорю, что монаха убил ты, — твердо произнес Элбрайн. — Ты до предела натянул веревку. Неизвестно, каким образом петля передвинулась к шее и задушила его.

У Роджера вновь округлились глаза.

— Но ведь Джуравиль говорил… — попытался возразить он.

— Джуравиль опасался за то, как ты это воспримешь, — без обиняков объяснил ему Элбрайн. — Он не был уверен, справишься ли ты с этой горькой правдой, и не решился открыть ее тебе.

Роджер открыл рот, но не произнес ни слова. Правда тяжким грузом навались на его плечи. Элбрайн это понимал. Он видел, что парня буквально зашатало.

— Я должен был сказать тебе об этом, — теперь уже негромко произнес он. — Ты достоин того, чтобы знать правду, и должен справиться с нею, если собираешься, как взрослый, нести ответственность, которая отныне ложится на твои юные плечи.

Роджер почти не слушал. Его шатало все сильнее, и Элбрайн подумал, что парень того и гляди рухнет на землю.

— Мы поговорим позже, — сказал ему Элбрайн, подойдя и положив ему на плечо руку.

Затем Элбрайн направился к Пони и Джуравилю, оставив Роджера наедине с его мыслями.

И с болью — тоже. Никогда еще Роджер Биллингсбери (как сейчас он жаждал называться этим именем, а не быть по-глупому самоуверенным Роджером Не-Запрешь) не получал от жизни такого удара. За свою недолгую жизнь он хлебнул немало горя, отведал немало боли, но до сих пор все было по-другому. Та боль позволяла Роджеру оставаться на пьедестале и продолжать взирать на себя как на центр мироздания, считая себя лучше всех остальных. И какие бы невзгоды ни выпадали на его долю, глупая уверенность, будто он — центр всего, сохранялась и помогала ему жить.

И вдруг у него из-под ног выбили пьедестал. Он убил человека.

Он убил человека!

Роджер оцепенело сидел на траве. Внутри него разум вел отчаянную битву с совестью. Да, он убил человека, но разве тот человек дал ему хоть какой-то выбор? Монах был убийцей, законченным и беспощадным убийцей. Он прямо на глазах у Роджера жестоко и подло убил Коннора. А еще раньше он убил настоятеля Добриниона!

Но даже эти доводы не могли заглушить в Роджере острое чувство вины. Какими бы ни были обстоятельства, невзирая на то что он не собирался убивать Карающего Брата, человек этот был сейчас мертв, а руки Роджера — запятнаны кровью.

Роджер опустил голову, с трудом хватая ртом воздух. Он страстно жаждал того, чего лишился столь рано: семейного тепла и мудрых, успокаивающих слов взрослых, к которым можно было бы прийти со своими бедами. Он оглянулся на своих друзей, на Элбрайна, который столь жестоко обрушил на него правду об этом преступлении, а затем бросил одного.

На какое-то мгновение Роджер возненавидел Элбрайна. Но ненависть вскоре угасла, и ее место заняло понимание. Элбрайн сказал правду, потому что уважал его и доверял ему. И по той же причине Элбрайн оставил его одного. Взрослый человек (а он теперь был взрослым) должен уметь сам справляться со своей болью. Если не со всей, то хотя бы с ее частью.

Вскоре к Роджеру подошла Пони. Она не произнесла ни слова о смерти монаха, а лишь сказала, что сейчас они заберут мертвого Юсефа и отправятся на юг, чтобы отыскать тело Коннора.

Роджер молча присоединился к остальным, тщательно избегая глядеть на мертвого Карающего Брата, которого взвалили на спину Грейстоуна. Джуравиль сумел поставить на место подкову, однако лошадь Коннора все равно чуть прихрамывала.

Наступила ночь, но друзья продолжали путь, намереваясь оказаться возле тела Коннора раньше, чем оно может стать добычей хищников.

Наконец они добрались до места, где молодой аристократ встретил свою смерть. Разыскать тело Коннора в кромешной тьме было не так-то просто.

Пони первой подошла к нему и осторожно закрыла Коннору глаза. Затем она повернулась и пошла, стараясь отойти как можно дальше.

— Иди к ней, — шепнул Элбрайну Джуравиль.

— Ты знаешь, что с ним делать, — ответил Элбрайн, и эльф кивнул.

— Будь сильным и уверенным, — сказал Элбрайн, обращаясь к Роджеру. — Возможно, эта задача сейчас — самая важная.

Сказав это, Элбрайн ушел, оставив парня растерянно взирать на Джуравиля в ожидании объяснений.

— Тебе предстоит отправиться в Палмарис и доставить туда тела Коннора и монаха, — сказал эльф.

Роджер невольно оглянулся на мертвого монаха и содрогнулся.

— Пойдешь не в монастырь, а прямо к барону, — продолжал эльф. — Расскажешь ему о том, как все случилось. Скажи ему, что, по мнению Коннора, Добриниона убил не поври, а эти монахи, и что они же пустились за Коннором в погоню, ибо его племянник, сам того не желая, стал врагом коварных церковников.

— А что со мною будет дальше? — спросил парень.

Ему вдруг показалось, что он в последний раз видит своих друзей.

Джуравиль оглянулся.

— Если ты намерен ехать с нами, мы могли бы найти другую лошадь, и даже две.

— Так я ему нужен? — спросил Роджер, кивнув туда, где скрылся Элбрайн.

— Как ты думаешь: если бы ты ему не был нужен, стал бы он говорить тебе правду? — вопросом ответил Джуравиль.

— А как же ты? — тут же спросил Роджер. — Почему ты мне солгал? Ты считаешь меня глупым мальчишкой, не способным взять на себя ответственность?

— Я считаю, что за прошедшие недели ты здорово повзрослел, — искренне ответил эльф. — Я не сказал тебе правды по одной причине. Думаю, ты не сомневаешься в том, что Полуночник является нашим предводителем. Так вот, я не знал до конца, каковы его планы относительно тебя. Если бы было решено оставить тебя в Палмарисе, под дружеским присмотром Томаса и Белстера; если бы мы решили, что ты выполнил свою роль и эта битва была для тебя последней… стоило бы тебе знать, что на твоих руках — кровь убитого человека?

— А разве правда не одна? — спросил Роджер. — Ты что же, вообразил себя Господом Богом?

— Если в какой-то момент правда способна причинить только вред, она может обождать до лучших времен, — ответил Джуравиль. — Но поскольку ты сам определяешь свой жизненный путь, тебе необходимо было узнать об этом сейчас. Тот путь, который нам предстоит, мой юный друг, будет тяжким. Я не сомневаюсь, что на этом пути нам встретятся другие Карающие Братья. Возможно, в ближайшие годы эта опасность будет преследовать нас.

— И каждое новое убийство будет доставаться все легче? — язвительно спросил Роджер.

— Молись, чтобы этого не произошло, — строго произнес Джуравиль, немигающими глазами глядя на Роджера.

От этих слов Роджер вновь зашатался.

— Полуночник считал, что ты достаточно силен духом, чтобы знать правду, — добавил эльф. — Можешь считать это похвалой.

Джуравиль повернулся, собираясь уйти.

— Не знаю, был ли он прав, — вдруг признался Роджер.

Эльф вновь повернулся к нему и увидел, что голова у парня опущена, а плечи сотрясаются от рыданий. Джуравиль подошел и положил ему на спину свою маленькую руку.

— За всю свою жизнь Полуночник убил лишь двоих человек, и вторым из них был Данделион. В этот раз Элбрайн не плакал, потому что все свои слезы он выплакал после убийства первого. Тот тоже был Карающим Братом.

Сильный и мужественный Элбрайн… значит, и ему было тяжело? Слова эльфа потрясли и буквально перевернули все внутри Роджера. Он вытер слезы, расправил плечи и, глядя на Джуравиля, угрюмо кивнул.

Роджер был слишком взбудоражен, чтобы дожидаться утра, и потому он не мешкая отправился в Палмарис. Идти приходилось медленно: прихрамывающий Грейстоун нес на себе два тела. Однако Роджер был исполнен решимости еще до полудня встретиться с бароном Билдеборохом.