Палмарис в моих руках.

Король Эйдриан Будабрас

Залив Мазур-Делавал сейчас охраняет флот графа Де Лурма, которым я заменил герцога Брезерфорда. Молодой, горячий, он слишком озабочен собственными амбициями, чтобы обременять себя проблемами высокой морали. А что еще можно требовать от подчиненного?

Когда придет зима, мы перекроем широкий, чрезвычайно важный в стратегическом отношении залив намертво, и это создаст условия для двух последующих бросков: на юго-восток в Энтел, чтобы окончательно закрепиться в Хонсе-Бире, и на север к Пирет Данкард и потом к Пирет Вангард. К середине лета все королевство станет моим, да и Бехрен тоже.

Первые сообщения из Хасинты оказались весьма многообещающими и заставили умолкнуть тех моих советников, кто опасался, что мы разбрасываем свои силы и вообще действуем слишком поспешно. Аббат Олин сейчас полностью заправляет в главном городе Бехрена, а победы во время сражения ему помогла добиться — кто бы мог подумать! — Бринн Дариель. Жду не дождусь, когда увижусь с ней снова! Мне всегда нравилась Бринн. Уверен, что, заглянув в ее глаза, я испытаю чувство величайшего удовлетворения. Тогайранка не сможет не оценить моего нового положения. Она поймет, что я ничуть не хуже любого рейнджера, далеко обошел родителей и представляю из себя нечто гораздо большее, чем высокомерные тол'алфар могли хотя бы надеяться слепить из меня. Бринн будет гордиться мной; возможно, мы станем править миром вместе.

А если и нет, то я позабочусь, чтобы эта женщина не оказалась забыта в том вихре, который поднялся благодаря мне, Эйдриану Будабрасу.

Когда-то я думал, что Бринн может стать моей королевой. Мы, два рейнджера, правили бы миром на основе тех принципов, которых он доселе не знал. Теперь, однако, я вижу рядом с собой другую. С каждым проходящим днем Садья все более отдаляется от Маркало Де'Уннеро. Совсем скоро она будет петь песни только об Эйдриане, и, по-моему, монах уже начинает понимать это. Я слышу тревогу в его голосе каждый раз, когда он обращается ко мне. И вижу, какие взгляды Де'Уннеро бросает на свою подругу, как непроизвольно сжимаются при этом его кулаки. Однако он отступится, сомнений у меня нет. То, что я предлагаю ему — всю церковь Абеля и способность управлять тигром-оборотнем внутри себя, — для Маркало Де'Уннеро важнее любой женщины.

Он порадуется за нас. А если нет, то будет молчать.

Мне, в сущности, все равно, как поведет себя монах.

Де'Уннеро вряд ли будет единственным, кто не одобрит решение, которое я собираюсь принять. Он подозревает, что у меня есть какая-то, не понятная до сих пор никому цель на западе, и не раз предлагал мне послать туда герцога Каласа с его армией. Когда я сделаю всеобщим достоянием свои намерения, неизбежно появится множество сомневающихся, гораздо больше, чем когда я послал аббата Олина утвердиться в Хасинте. На этот раз выигрыш куда менее очевиден, поскольку многие даже не подозревают о существовании тол'алфар. С какой стати, возникнет вопрос, идти войной на тех, кто редко вмешивается в дела королевства, любого человеческого королевства?

Однако эта идея — уничтожить Эндур'Блоу Иннинес и госпожу Дасслеронд — глубоко затрагивает меня лично.

Когда я одержу победу над проклятыми эльфами, это станет для меня моментом наивысшего триумфа!

Я услышу, как их повелительница произносит слова капитуляции. Услышу ее признание в том, что она совершила непоправимую ошибку. Услышу, как она объявляет Эйдриана достойным звания рейнджера, даже более достойным, чем любой из моих предшественников, включая моего легендарного отца!

А потом я сровняю долину эльфов с землей.

По-настоящему я лишь недавно понял, насколько глубока моя ненависть к Дасслеронд и зловредному маленькому народцу. Я оставлял Эндур'Блоу Иннинес с горечью — и путем борьбы, едва не стоившей мне жизни. Однако на протяжении долгих месяцев после того, как я сумел сбежать, больше всего мне хотелось доказать тол'алфар, что они ошибались, хотелось услышать из уст их высокомерной владычицы искреннее признание в том, что они недооценивали меня. Ирония состоит в том — и это доставляет мне огромное удовольствие, — что я пришел к пониманию себя и своих потенциальных возможностей с помощью Оракула, подаренного мне именно эльфами, причем Дасслеронд сама настояла, чтобы я овладел искусством обращения с ним. Именно благодаря Оракулу я понял эгоизм тол'алфар. Именно благодаря ему мне открылись их самонадеянность и постоянная ложь — по отношению не только ко мне, но вообще ко всем людям. Я узнал, какой мрак царит в душах эльфов, какая жестокость стоит за их показным великодушием. Ради людей они никогда пальцем о палец не ударят, просто притворяются добросердечными, чтобы иметь возможность манипулировать рейнджерами — исключительно к собственной выгоде.

Также благодаря Оракулу я понял, как повернуть двуличные игры тол'алфар против их самих. Вторая тень в зеркале все время подталкивает меня к этому, в то время как первая не устает напоминать, каким удивительным вещам эльфы научили меня и еще способны научить. Что ж, я оказался на высоте, когда они пытались использовать меня, я сам наилучшим образом использовал их, давая возможность научить меня танцу с мечом, обращению с магическими камнями и всему прочему, что необходимо рейнджеру.

Какая ирония судьбы! И как сладко будет осознавать это, когда я уничтожу тол'алфар.

Хотелось бы мне знать, понимает ли Бринн истинную природу этих тиранов. Хотелось бы мне знать, способна ли она, став предводительницей Тогая, выйти за пределы личных интересов и осознать, что все это время была просто орудием госпожи Дасслеронд.

И хотелось бы мне знать, видит ли она в зеркале Оракула тень, схожую с моим наставником.

Если нет, тогда я стану для нее такой тенью.

Надеюсь увидеться с ней летом. Надеюсь рассказать тогайранке во всех подробностях о гибели Дасслеронд и всего племени проклятых тол'алфар. Думаю, она все поймет правильно.

Поскольку я действительно буду рад, если Бринн Дариель, Тогайский Дракон, пойдет дальше моим путем, по доброй воле и от чистого сердца.

Ну а если нет… Что же, так тому и быть. Я проложу дорогу к бессмертию по телам никчемных мужчин и женщин. Я поведу человечество к славе, подарю ему надежду, но это возможно только путем войны.

Оракул открывает передо мной этот путь, и я готов по нему пройти. Оракул не скрывает от меня, что уничтожение зачарованной долины эльфов не является обязательным условием с точки зрения завоевания человеческих королевств, однако абсолютно необходимо для самого короля Эйдриана.

Хотя бы потому, что поражение госпожи Дасслеронд доставит мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

 

ГЛАВА 19

ЗАГРЕБУЩИЕ ПАЛЬЦЫ

В порту Палмариса работа шла полным ходом. Один за другим к причалу подходили боевые корабли Урсала, на пристани вытянулась вереница повозок. Одновременно шли учения королевских солдат, осваивавших приемы быстрой высадки на берег. Несколько кораблей встали в сухие доки на ремонт — заново смолили корпуса, при необходимости меняли обшивку. В преддверии зимних штормов на крупных судах устанавливали дополнительные якоря.

Имелись в виду, конечно, не шторма в заливе Мазур-Делавал. Любой житель прибрежного города, наблюдающий за этими приготовлениями, без труда догадывался, что многие из этих кораблей вскоре отбудут на север, в открытый всем ветрам залив Короны.

И кроме экипажа на их борту будут находиться солдаты.

В маленьком каменном доме неподалеку от доков собрались семеро монахов. Перед братьями сидел король Эйдриан, держа в одной руке гематит, а в другой — графит.

— Этот камень, — он показал всем камень души, — может служить своего рода каналом ко второму камню. Впав с его помощью в состояние транса, легче получить доступ к могуществу, заключенному в графите.

Молодой король поднял оба камня и закрыл глаза. Мгновение — и ударил мощный заряд, ошеломивший монахов; пара из них даже свалились на пол.

Послышались испуганные возгласы, но Эйдриан расхохотался, и довольно быстро все успокоились.

Король продолжил объяснения, после чего неожиданно обрушил на братьев еще один удар; так повторялось несколько раз. Через некоторое время его смеху вторили уже почти все монахи — следует заметить, что с помощью Де'Уннеро были отобраны самые преданные и честолюбивые новообращенные монахи абеликанского ордена. Надежда овладеть могуществом, которое Эйдриан только что продемонстрировал, помогала им набраться мужества для освоения этой сложной премудрости.

Молодой король убеждал их в легкости достижения цели, что, разумеется, не вполне соответствовало действительности, поскольку сам он постиг величайшие секреты обращения с магическими камнями с помощью наставника, являвшегося ему посредством Оракула. Если бы он хоть на мгновение допустил, что кто-либо из братьев достигнет его могущества в этом искусстве, Эйдриан, разумеется, не стал бы делиться с ними мастерством.

Затем король вывел монахов в узкий проулок за домом, перекрытый по его приказу солдатами, чтобы в него не могли проникнуть прохожие. Там братья перешли к практической работе с камнями, в проулке засверкали молнии.

В основном, конечно, это было весьма жалкое зрелище, но Эйдриан заставлял монахов снова и снова повторять магические приемы. Никто из них не проявлял признаков усталости, что доказывало: пускать в ход графит действительно легче, используя технику проникновения в магию этого камня через гематит.

Несколько раз на протяжении урока молодой король сам погружался в глубины гематита, покидая свое смертное тело и приближаясь к кому-нибудь из монахов. Не с целью завладеть его телом, но лишь для того, чтобы, установив с ним связь, направлять его на пути от камня души до графита.

Обучение было в самом разгаре, когда внимание Эйдриана привлекли звуки ссоры неподалеку. Узнав голоса, он не слишком удивился.

Оставив молодых монахов тренироваться, король вернулся в дом и обнаружил там Маркало Де'Уннеро и графа Де Лурма.

— Кому пришла в голову такая глупость? — воскликнул Де'Уннеро. — В это время года делать в заливе нечего! Еще неизвестно, что мы приобретем, а потерять рискуем многое.

— Прежде чем делать подобные заявления, не мешало бы попросить короля поделиться с нами мнением на этот счет, — отозвался Де Лурм, худощавый молодой человек с пронзительным взглядом темных глаз.

Де Лурм, молодой амбициозный офицер Бригады Непобедимых, заменил герцога Брезерфорда на посту командующего флотом. Его рекомендовал герцог Калас, и сейчас, слушая графа, молодой король без труда понимал, что стояло за этим советом Кал аса.

Де Лурм перевел взгляд за спину Де'Уннеро, тот обернулся и увидел стоящего в двери и явно забавляющегося происходящим короля Эйдриана.

— Все идет прекрасно, друг мой, — примирительно сказал тот монаху. — Что тебя, собственно, так беспокоит?

— Залив Короны — тот враг, в противостоянии с которым тратить силы просто бессмысленно. — Де'Уннеро перевел взгляд с Эйдриана на Де Лурма с таким видом, словно хотел попросить молодого короля поставить на место выскочку. — Если корабли покинут Мазур-Делавал, а в это время налетит шторм, мы можем потерять тысячи людей.

— Я верю, что наш друг Де Лурм благополучно доведет корабли до Пирет Данкард и захватит остров, — ответил Эйдриан.

— Мы одолеем их, мой король. — Граф преданно вытянулся по стойке «смирно». — Через две недели Пирет Данкард окажется у меня в руках, и флаг короля Эйдриана будет развеваться на самой высокой башне крепости!

— Ну вот, видишь? — улыбнулся Эйдриан, на что монах ответил угрюмым взглядом.

— Ты отсылаешь лишь треть наших боеспособных кораблей, — сказал Де'Уннеро таким тоном, как если бы этот факт подтверждал, что на самом деле король обеспокоен больше, чем показывает. — Почему бы в таком случае не послать весь флот? Тогда уж мы точно без труда одолеем маленькую крепость.

— Другие корабли нужны, чтобы продолжать патрулировать залив и доставлять солдат на восточный берег.

— У принца Мидалиса тоже есть корабли, — напомнил монах.

— Именно поэтому я и хочу захватить Пирет Данкард до того, как мы двинемся дальше в южную часть страны, — терпеливо объяснил Эйдриан. — Как только остров окажется у нас в руках, корабли Мидалиса, в том числе и те, которые он наверняка будет посылать к нашим берегам с целью разведки, лишатся базы для пополнения припасов. — Король усмехнулся и подкинул обеспокоенному соратнику приманку. — И Санта-Мер-Абель мы тем самым со стороны моря тоже «запечатаем». Ведь это не в наших интересах — чтобы Фио Бурэй и его сообщники договорились с Мидалисом, верно?

— Может, Мидалис уже плывет на юг, — возразил Де'Уннеро. — Если он доберется до Пирет Данкард раньше Де Лурма, тех людей, которых ты посылаешь, не хватит, чтобы одолеть его.

— Нет его там, — с огромной убежденностью заявил Эйдриан и показал монаху камень души.

Тот понял намек, поскольку знал, что король постоянно совершает путешествия в духе и вообще чрезвычайно искусен в обращении с магическими камнями.

— Я тоже времени даром не теряю и ни за что не отослал бы треть флота без предварительной разведки. Корабли принца Мидалиса, как мы и рассчитывали, пришвартованы в гавани Вангарда.

— Вот именно, — не унимался монах. — У Мидалиса много опытных, прекрасно знающих залив моряков. В это время года стоять на якоре — самое разумное решение.

Эйдриан улыбнулся. Его не утомляли возражения Де'Уннеро, хотя ими и сопровождался каждый шаг молодого короля. Он понимал, как натянуты нервы у этого человека, как многое его огорчает, в особенности растущее неприятие Садьей перспективы жизни в Санта-Мер-Абель. Да и в любом случае Эйдриан радовался, когда ему задавали вопросы. Вечно сомневающийся монах вынуждал его тщательно просчитывать все возможные варианты, учитывать все опасности и только потом принимать решение, так что король полагал, что эти дискуссии приносят исключительно пользу.

— Плыть не так уж далеко, — вмешался в разговор граф Де Лурм, глядя ни Эйдриана, но отвечая, в сущности, Де'Уннеро. — Едва захватив остров, я тут же пришвартую корабли в защищенных бухтах, и никакой шторм им будет не страшен. Ты не потеряешь ни одного корабля, мой король, а людей если и лишишься, то совсем немногих!

Эйдриана забавляла усмешка на губах Де'Уннеро, предназначенная выскочке графу. Де Лурм, похоже, тоже заметил выражение лица монаха.

— Брат Де'Уннеро просто опасается отвлекать наши силы от цели, кажущейся ему основной, — пояснил графу король. — По его разумению, она превыше всего. Разве я не прав? — Монах вперил в него сердитый взгляд, но счел за лучшее промолчать. — Санта-Мер-Абель — вот венец его устремлений. И действительно, когда Маркало Де'Уннеро подчинит себе абеликанскую церковь, наше желание вернуть королевству былую славу и даже намного превзойти ее станет более осуществимо… Терпение, друг мой, — продолжал Эйдриан, обращаясь к Де'Уннеро с нотками снисходительности в голосе. — Сначала следует перекрыть залив и изолировать Мидалиса, а уж потом мы займемся аббатством. Как только его братья окажутся отрезаны от всякой поддержки извне, между ними начнутся разногласия. Ты получишь заслуженную награду, станешь отцом-настоятелем абеликанской церкви в Хонсе-Бире, а аббат Олин одновременно займет ту же позицию в бехренской церкви, которая также будет носить имя святого Абеля. И не сомневайся, мой друг, я никогда не забуду, какую бесценную помощь вы с аббатом мне оказываете.

Конечно, это были просто слова, и Эйдриан уже далеко не впервые утихомиривал ими Де'Уннеро. Однако очень важно, что сейчас они были произнесены в присутствии графа Де Лурма, только что поднявшегося на одну из высших ступеней в военной иерархии королевства. Слегка успокоившись, растеряв все аргументы, монах пристально взглянул на короля, поклонился и вышел.

Проводив его насмешливым взглядом, Де Лурм посмотрел на Эйдриана с таким выражением, как будто его забавляла легкость, с которой молодой король отмел все возражения монаха.

Однако у Эйдриана было совсем другое настроение. Репутация Де'Уннеро среди Непобедимых и придворных заметно упала в последнее время, когда стало ясно, что жители покоренных городов, в особенности Палмариса, не испытывают к нему ничего, кроме ненависти и презрения.

— Этот человек — самый выдающийся воин в мире, — сказал Эйдриан, и улыбка сбежала с губ графа Де Лурма. — Не считая меня самого, разумеется. В схватке он за пару минут разделается с тобой или любым другим Непобедимым. Причем, покончив с одним, тут же перейдет к другому, пока все его противники не будут мертвы.

Его собеседник немедленно расправил плечи и ощутимо напрягся.

— Не сочти это за оскорбление, любезный граф. Даже ваш герцог Калас понимает, что дело обстоит именно так. Человек настолько умелый в боевых искусствах, как Маркало Де'Уннеро, — в самом деле редкое сокровище, истинное воплощение воинского духа. Он человек чести и немалой отваги, прошедший через такие испытания, которых ты и вообразить себе не в состоянии. Я призываю тебя относиться к нему с уважением, которого он, несомненно, заслуживает. Поверь, когда Маркало Де'Уннеро возглавит церковь Абеля, она снова станет самым надежным подспорьем дворянскому сословию Хонсе-Бира.

— Да, мой король, — покорно ответил Де Лурм.

— И не забывай ни на мгновение, любезный граф, — продолжал Эйдриан, — что, если ты позволишь себе слишком открыто насмехаться над Де'Уннеро, он, как я уже объяснил, может попросту тебя прикончить.

«Как раз такой пинок по самолюбию Де Лурма, какой требуется», — подумал король.

— Хватит об этом, — тут же добавил он, не желая слишком сильно раздражать нового командующего флотом. — Давай вернемся к проблемам твоей миссии. Свои обязанности ты, как я вижу, понимаешь. Так что готовь корабли и людей. Я посылаю тебя с уверенностью в благополучном исходе похода и нисколько не сомневаюсь, что ты закрепишь крепость за королем Эйдрианом. Как только мы получим этот остров, ключ от залива Короны окажется в наших руках, а число тактических уловок, доступных нашим врагам с севера, существенно сократится. Однако будь все время настороже, поскольку не исключена возможность, что принц Мидалис нападет на тебя до того, как мы пришлем подкрепление. Держись во что бы то ни стало и заставь его дорого заплатить, если это случится.

— Да, мой король, — отчеканил граф Де Лурм; казалось, молодого командующего флотом так и распирает от гордости. — Я не подведу тебя. Когда по окончании зимы ты поплывешь на север, над Пирет Данкард будет развеваться флаг с изображением медведя и тигра, а люди, которым ты доверил выполнение этой важной миссии, будут готовы отплыть вместе с тобой, чтобы завоевать Пирет Вангард!

Эйдриан улыбнулся и мысленно одобрительно похлопал сам себя по плечу за мудрое решение вывести флот королевства из-под командования стареющего, слишком уж осторожного, а главное — не поспешившего вовремя выразить ему преданность герцога Брезерфорда.

— Де'Уннеро просто проявляет осторожность, — вечером того же дня сказала Садья Эйдриану, когда они остались наедине в одном из роскошных помещений Чейзвинд Мэнор. — Он, конечно, убежден, что твой победный марш остановить никто не в состоянии, но предпочитает действовать более медленно и осмотрительно.

Король с улыбкой посмотрел на нее.

— С каких пор Садья заговорила об осмотрительности? Разве не эта женщина бродила по Вайлдерлендсу с шайкой головорезов? Разве не она упала в объятия Маркало Де'Уннеро только потому, что он опасен и это заставляет ее трепетать от восторга?

— Тут было нечто большее, — с некоторым раздражением бросила маленькая певица.

— Да неужели? О да, еще, разумеется, надежда на власть. Именно она более всего разжигает твою чувственность.

Садья пыталась сохранять спокойствие, но было очевидно, что достаточно откровенные высказывания Эйдриана сердят ее все сильнее. Тот придвинулся к ней поближе — может быть, слишком близко! — и женщина отпрянула — надо сказать, совсем чуть-чуть.

— Я понимаю тебя, — продолжал молодой король, понизив голос почти до шепота. — Мы оба осознаем очарование власти и опасности. Мы оба понимаем, что только тот по-настоящему чувствует себя живым, кто подходит вплотную к опасному краю.

Грудь певицы тяжело вздымалась. Эйдриан ощущал на лице ее дыхание, подогреваемое внутренним жаром. Он видел, как темные глаза женщины мерцают все ярче по мере того, как разгоралось, угрожая взорваться всплеском необузданной страсти, ее желание.

Он наклонился еще ближе, стремясь впитать в себя ее запах, ее дыхание, почувствовать притяжение ее прекрасного тела.

Садью тянуло к нему все сильнее, и, казалось, голос здравого смысла в ней вот-вот смолкнет.

— Я должен идти на совет, — внезапно сказал Эйдриан и сделал шаг назад, разрушив наваждение.

Он невероятно сильно хотел Садью. Не вкусив еще любви женщины, он ощущал прелесть, которую обещало обладание ею, судя хотя бы по сиянию в глазах певицы, по жару, исходящему от ее тела.

Но не сейчас, когда до обещанной Де'Уннеро и такой желанной для того награды пока далеко. Придет время, и Эйдриан совершит с монахом сделку — церковь Абеля в обмен на женщину, — на которую он согласится. Кроме того, король понимал, что доводит Садью до безумия, пробуждая в ней вожделение к себе, и ему хотелось продолжить эту игру, разжечь огонь такой страсти, чтобы певица умоляла его овладеть ею.

Бросив на женщину многообещающий взгляд, Эйдриан повернулся и покинул комнату, оглянувшись лишь раз.

Мысли о ней преследовали его на всем пути из Чейзвинд Мэнор до дома у северных ворот Палмариса, где была назначена встреча. Де'Уннеро, Калас и командиры, не занятые в подготовке к походу, возглавляемому графом Де Лурмом, собрались у стола, на котором была разложена карта Хонсе-Бира.

Король, подойдя к столу, встал между Де'Уннеро и герцогом. Он изучал карту, в особенности закрашенные красным области, находящиеся под его контролем. К ним относилось пространство к югу от Кертинеллы на западном берегу залива Мазур-Делавал и все южные земли от провинции Йорки до Энтела. В особенности Эйдриан обратил внимание на флажки, позволяющие судить о направлениях дальнейшего продвижения его армии. Одна стрелка шла от Мазур-Делавала к Пирет Данкарду — этим путем должен был следовать Де Лурм, — а другая начиналась от Палмариса, пересекала водное пространство и по диагонали уходила на юго-восток, в направлении Энтела.

— Продолжайте обсуждение, — сказал король, понимая, что остальные смолкли, давая ему возможность тщательно изучить карту.

Калас сделал знак Де'Уннеро, тот наклонился над столом и перечеркнул устремленную в юго-восточном направлении стрелу, слегка сместив ее к востоку. Теперь наконечник стрелы указывал на Сент-Гвендолин, самое большое аббатство королевства близ побережья Лапы Богомола.

Последовала короткая пауза, после чего заговорил герцог Калас.

— Ты рискуешь оставить очаги сопротивления у нас за спиной. Не все городки и деревни к югу уже наши. Уверяю тебя, у принца Мидалиса там найдется много преданных сторонников.

— Чем дольше мы мешкаем, тем быстрее в этих очагах сопротивления перейдут к открытой борьбе, — возразил монах. — Пройдя севернее деревень, мы отрежем их от остальной части страны, и их жители поймут бессмысленность сопротивления.

— Мешкаем? — переспросил человек с противоположной стороны стола. — Разве не ты призывал нас к осмотрительности и терпению, возражая против отправки графа Де Лурма к Пирет Данкард?

— Брат Де'Уннеро хочет лишь, чтобы были приняты все меры предосторожности, — вмешался в разговор Эйдриан, прежде чем вспыльчивый монах успел огрызнуться. — Что весьма мудро. Есть существенная разница между быстрым маршем и нападением с моря в это время года. Тогайские пони прекрасно скачут в любую погоду, а шторм в заливе может дорого нам обойтись.

Люди за столом, главным образом те, кто поддерживал решение Эйдриана послать Де Лурма на север, начали недоуменно переглядываться.

— Де'Уннеро хочет удостовериться, что возможные потери учтены и оценены — что, по-видимому, заботит сейчас и герцога Каласа, склоняющегося к походу в направлении Энтела. — Король сделал паузу и в знак поддержки улыбнулся монаху. — Думаю, никакая серьезная опасность нам тут не угрожает. — Он показал на стрелку, указывающую в направлении Сент-Гвендолин. — Если у нас за спиной вспыхнет мятеж, мы тут же вернемся и погасим его. Армия, которую мы пошлем к Сент-Гвендолин и к морю, будет гораздо меньше той, которая сопровождала нас до Палмариса. И следовательно, сможет быстрее перемещаться. Мы пройдемся по всему королевству от Мазур-Делавала до Мирианика, а потом развернемся и двинемся в глубь страны, одновременно и со стороны моря, и со стороны залива.

Эйдриан прикоснулся пальцами к указанным стратегическим точкам и начал медленно сближать руки; в итоге они сошлись на Санта-Мер-Абель.

Его не удивило удовлетворенное выражение на лице Маркало Де'Уннеро. Бросив взгляд на Каласа, король увидел, что тот склоняет голову в знак согласия.

— Это будет самый славный поход Бригады Непобедимых и королевской армии на протяжении столетий! — с энтузиазмом воскликнул офицер, который совсем недавно высказывал недовольство позицией Де'Уннеро.

— Десять тысяч солдат, марширующих под знаменем с изображением медведя и тигра, знаменем короля Эйдриана! — поддержал его один из товарищей. — Сама земля содрогнется!

— Армия готова выполнить твой приказ, — заверил короля герцог Калас, и многие командиры закивали.

— Герцог Калас должен выступить из Палмариса как можно быстрее, — заявил Эйдриан. — Зима в глубине страны мягче, чем здесь. Поскольку часть Непобедимых останется в Палмарисе, нужно сформировать из них и разослать во все стороны небольшие разведывательные отряды, от Кертинеллы на север и от Урсала на юг, а также западнее Мазур-Делавала по всему королевству. Также необходимо подготовить карательные отряды на случай возможных мятежей. Если какой-нибудь местный вельможа окажет сопротивление, нужно уничтожить его и заменить верным трону человеком.

Некоторые военные с энтузиазмом закивали, другие, однако, выглядели слегка растерянными.

— Ты возвращаешься в Урсал, мой король? — спросил герцог Калас. — Твои слова звучат так, словно ты не собираешься участвовать в нашем походе.

— Это близко к действительности, — ответил Эйдриан, вызвав новые недоуменные взгляды.

— Неужели ты поплывешь с графом Де Лурмом к Пирет Вангард? — с тревогой воскликнул один из участников совета, выразив сомнения, проступившие на всех лицах — за исключением двух: самого короля и Маркало Де'Уннеро.

Эйдриан бросил взгляд на монаха и убедился, что тому ясны его намерения.

— Герцог Калас утвердит за нами области к западу от Палмариса, — заметил Де'Уннеро, давая возможность королю начать, отталкиваясь от этих слов.

— Не сомневаюсь, что мы одолеем врагов короны, о которых всем известно, — заговорил Эйдриан. — Однако на западе притаился еще один противник. Он может представлять для нас серьезную угрозу, но только в том случае, если мы позволим ему применить свою излюбленную тактику уверток и ударов исподтишка. Если же мы встретимся с этим врагом лицом к лицу в честном поединке, эта угроза будет устранена.

Он замолчал, пробегая взглядом по лицам собравшихся, на которых стало заметно недоуменное выражение; в чьих-то глазах можно было прочесть и подозрительность. Молодой король, разумеется, прекрасно их понимал. Его восхождение на престол втянуло королевство в междоусобицу, заставило знать и военных выступить против человека, который, как они до тех пор полагали, будет в случае смерти Дануба их королем. А теперь Эйдриан сообщает им о чем-то вовсе доселе неизвестном — еще одна угроза, еще одна война.

— Я сам займусь этой проблемой и решу ее до наступления весны.

Король встал и теперь возвышался над сидящими.

— Пока граф Де Лурм перекрывает залив, герцог Калас и вы, доблестные господа, завоевываете южные провинции страны, а брат Де'Уннеро продолжает наставлять заблудших овец абеликанской церкви и готовится вдохнуть в нее новую жизнь, я отправлюсь на запад в сопровождении четырех сотен воинов.

— Бригада Непобедимых в твоем распоряжении, мой король, — воскликнул герцог Калас. — А остальных я лично отберу из числа самых надежных солдат королевской армии.

— Ты уже забыл о том, что только что было сказано? — осведомился Эйдриан. — Твои обязанности перед короной касаются южных провинций Хонсе-Бира.

— Но, мой король…

Эйдриан перегнулся через стол, нависнув над герцогом, и, к удивлению остальных присутствующих, привыкших воспринимать герцога Каласа как сильного и гордого человека, тот внезапно съежился и как будто даже стал меньше ростом.

— Мне совсем не по вкусу, когда со мной обращаются как с хрустальной вазой, — ровным тоном произнес молодой король. — Не забывай, это я сделал возможным захват Палмариса, а затем подавил в зародыше бунт в этом городе, и именно я незадолго до того одержал победу на турнире в честь полувекового юбилея короля Дануба.

Едва произнеся последнюю фразу, Эйдриан тут же пожалел об этом. Герцог Калас, который до сих пор не мог избавиться от ужасных воспоминаний о том дне, когда ему было нанесено сокрушительное поражение, заметно напрягся; остальные вельможи тоже моментально ощетинились. Молодой король услышал, как у него за спиной шумно задышал Маркало Де'Уннеро.

— Если у меня хватило мужества принять участие в том же турнире, что и герцог Калас, — нашелся он, — то, конечно, я достаточно умелый воин, чтобы одолеть грозного врага на западе.

Калас слегка расслабился — не полностью, конечно, однако достаточно, чтобы Эйдриан мог надеяться, что целительный бальзам, приложенный к ранам герцога, все же подействовал.

— У кого-нибудь еще есть возражения? — спросил молодой король, выпрямившись и оглядывая присутствующих.

Те в один голос забормотали, что возражений у них не имеется. Глянув влево, Эйдриан увидел, что Де'Уннеро откинулся в кресле, плотно сжав челюсти и скрестив на груди могучие руки.

— Но молю тебя, открой нам наконец, кто этот враг, мой король, — попросил герцог Калас. — Ты опасаешься охотников Вайлдерлендса?

— Я никого не опасаюсь, — ответил Эйдриан. — Ни принца Мидалиса, ни Санта-Мер-Абель, ни народа тол'алфар.

Все присутствующие, без сомнения, испытали чрезвычайное потрясение. Некоторые из них никогда, по сути, не верили в существование эльфов и знали о них лишь из сказок, которые им рассказывали в детстве, да еще из совершенно невероятных слухов, в последнее время наводнивших Урсал, — о том, что короля Эйдриана вырастили и воспитали таинственные тол'алфар.

— О да, господа, они вполне реальны, эти неуловимые создания, — заверил их Эйдриан. — До вас наверняка дошли слухи о моем прошлом — я говорю сейчас не о своих родителях, — и они соответствуют действительности. Я хорошо знаю этого врага. Знаю, где обитают эльфы. И знаю, как можно быстро их уничтожить. Со мной пойдут четыре сотни солдат — и ты, герцог Калас, как и предлагал, сам отберешь их, причем это должны быть люди, способные выдержать натиск зимы, владеющие навыками выживания в суровых условиях Вайлдерлендса и в нагорьях. Лучше всего охотников и тех, кто вырос у северо-западных границ этого края.

— Это просто глупо, — неожиданно раздалось с противоположной стороны стола.

Эйдриан и все остальные перевели взгляды на говорившего — герцога Тречента из Фалидина, самой южной провинции района побережья Лапы Богомола.

— Ты осмеливаешься поставить под сомнение слова короля? — рявкнул Калас, но Эйдриан вскинул руку и попросил герцога Тречента продолжать.

— Я… Я только… — Тречент беспокойно оглянулся по сторонам.

Король медленно двинулся вокруг стола, не сводя с герцога взгляда, внешне спокойного, но душа у того все равно ушла в пятки.

— Ведь ты же не сомневаешься в моей способности уничтожить опасного врага? — подбодрил его Эйдриан.

— Нет, мой король, разумеется нет! — воскликнул герцог.

— Ты опасаешься за королевство: в мое отсутствие может произойти что-либо непредвиденное, — предположил король, и Тречент нервно сглотнул. — Ты не уверен, что народ так уж безоговорочно принимает короля Эйдриана.

Он остановился рядом с герцогом, и тот снова с трудом проглотил ком в горле. Некоторые из сидящих за столом начали обеспокоенно перешептываться.

— Не для этого ли под моей рукой есть такие люди, как брат Де'Уннеро и герцог Калас?

Эйдриан шагнул в сторону и продолжал, обращаясь теперь ко всем собравшимся.

— Вы боитесь. И мне понятны ваши опасения. Да, на всем пути из Урсала мы почти не встретили сопротивления. Только Палмарис посмел взбунтоваться, но и то… — Король махнул рукой и рассмеялся. — А теперь нам предстоит опасное морское путешествие на север и весьма вероятное сражение на юге. И с Мидалисом так или иначе придется сразиться, да и аббатство Санта-Мер-Абель пока еще не признало мою власть. — При этих словах Эйдриан посмотрел на Де'Уннеро. — Величайшая крепость в мире, за стенами которой более семисот братьев, обученных военному искусству и умению обращаться с магическими камнями. Вы все встревожены, что совершенно естественно. И вот я заявляю о новом враге, о существовании которого большинство из вас даже не подозревали. Ваши сомнения закономерны, если не считать того…

Он замолчал и оглянулся, дабы удостовериться: все взгляды обращены на него, все уши жадно ловят каждое его слово.

— Если не считать того, что я ваш король. И этого нового врага понимаю, как никто другой. А также знаю, как уничтожить его, — что и сделаю.

Никаких перешептываний, никаких вопросов или тем более возражений не последовало; даже герцог Калас и Маркало Де'Уннеро молчали.

— Все свободны, — распорядился Эйдриан. — Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей. Зима вот-вот наступит, а до прихода весны, когда предстоят самые серьезные сражения, нужно многое успеть сделать.

Бросая друг на друга взволнованные взгляды, собравшиеся заторопились к выходу.

За исключением одного.

Маркало Де'Уннеро по-прежнему сидел в кресле в той же позе — откинувшись назад и скрестив на груди мускулистые руки. Не спуская взгляда с короля, он медленно развел их и несколько раз демонстративно хлопнул в ладоши.

— Ты справился с ними, словно с малыми детьми, — одобрительно произнес он. — А ведь большинство этих вельмож находились при дворе куда дольше, чем ты живешь на свете. Ну-ка, объясни, мой бывший ученик, откуда в тебе это умение вести политические игры?

Эйдриан пожал плечами.

— Это всего лишь результат непоколебимой уверенности, друг мой.

— Ты настолько уверен, что выше них?

— Абсолютно, — невозмутимо отозвался молодой король. — И ты, как никто другой, прекрасно понимаешь, что так оно и есть. Если я обращаюсь с ними как с детьми, то лишь потому, что рядом со мной они и впрямь ими выглядят.

На лице Де'Уннеро проступило выражение недоверия.

— Поразительно…

— Больше, чем ты в состоянии себе представить.

Монах усмехнулся.

— Ты что, в самом деле собираешься сразиться с госпожой Дасслеронд?

— Я так же страстно жажду этого, как ты — заполучить Санта-Мер-Абель. Но моя задача несравненно легче.

Де'Уннеро теперь выглядел гораздо более серьезным.

— Не стоит недооценивать мелкий народец, — предостерег он. — Это они сумели вырастить такого человека, как твой отец. Эльфы также способствовали падению отца-настоятеля Маркворта и всей церкви Абеля, какой она была при нем. Это не пустяк!

— Я уже говорил — Дасслеронд можно рассматривать как серьезного противника только в том случае, если дать ей возможность действовать исподтишка, — заявил король. — Но я намерен разжечь на подступах к ее долине такое пламя, что не останется тени, где она смогла бы спрятаться. Это не первое наше столкновение. Даже когда я был гораздо моложе и неопытнее, повелительница эльфов ни разу не сумела одержать надо мной верх. Тем более не произойдет этого и сейчас.

— Мне следует отправиться туда с тобой, — сказал Де'Уннеро, но Эйдриан решительно покачал головой еще до того, как прозвучали эти вполне предсказуемые слова.

— Мы еще не полностью завладели умами монахов аббатства Сент-Прешес. Обратить их на путь истины несравненно ценнее, чем просто устранить.

— Тогда подожди до весны или, еще лучше, до следующей зимы, когда все королевство окажется в твоей власти.

— Неужели ты думаешь, что Дасслеронд будет спокойно сидеть и смотреть, как мы захватываем все новые территории? Тебе трудно понять, как яростно она ненавидит и как сильно боится меня. Она знает, что я приду к ней, — как монахи Санта-Мер-Абель знают, что ты не оставишь их в покое, причем приведешь с собой могучую армию, против которой они окажутся бессильны. Чем дольше я буду выжидать, тем сильнее и опаснее будет становиться повелительница тол'алфар.

— Зима в Вайлдерлендсе — на редкость суровое время.

— Именно поэтому я не беру с собой двадцать тысяч человек, — отозвался король. — Я имею полное представление о том, что такое Эндур'Блоу Иннинес, госпожа Дасслеронд и ее пакостный народец. Четырех сотен вполне достаточно. Я вернусь через три месяца, и к тому времени угроза с запада перестанет существовать. Если герцог Калас добьется успеха, как задумано, мы существенно продвинемся в реализации наших замыслов. И сможем полностью сосредоточиться на походе против Мидалиса, а покончив с ним, переключимся на нашу — то есть на твою — главную цель.

— К тому времени аббат Олин окончательно укрепит свое положение в Бехрене, — сказал Де'Уннеро, — а люди, которых мы поставим в Вангарде, — возможно, граф Де Лурм, горячая голова, — начнут разработку планов завоевания Альпинадора. Ну а дальше что, мой бывший ученик? Поплывем к островам Непогоды и разобьем поври?

Эти слова должны были прозвучать саркастически, но, судя по выражению лица Эйдриана, подобная возможность его заинтересовала.

— Однако не стоит забывать и о Бринн Дариель, этом Тогайском Драконе, которая сумела заварить в Бехрене такую кашу.

— Что ты сам думаешь по этому поводу? Молодой король больше не улыбался.

— Не нужно слишком растопыривать пальцы — иначе между ними может что-нибудь проскользнуть, — сказал монах. — Ты уже нажил себе немало врагов, более серьезных, чем тебе кажется.

— Возможно, ты просто недооцениваешь меня, — заявил Эйдриан.

— Ну конечно, у тебя на все один ответ, — проронил Де'Уннеро, и молодой король снова улыбнулся. — А если тебя убьют в Вайлдерлендсе? Что тогда будет с нами?

— Для поддержавших меня знати и Непобедимых обратного пути нет, — ответил Эйдриан. — Они открыто выступили против Мидалиса и, если он станет королем, не сохранят столь желанную для них власть — если при этом, конечно, им удастся сохранить собственную жизнь. Им отступать некуда. Я, конечно же, не погибну, но если предположить, что такое возможно… Что же, Маркало Де'Уннеро от этого только выиграет. Вы и без меня одержите верх, а потом, только представь себе, насколько сильнее станет твоя церковь, если в королевстве не будет истинного лидера.

Монах внимательно слушал Эйдриана и, судя по выражению лица, готов был согласиться с ним.

— Так что наберись мужества, друг мой, и верь в своего, — молодой король ослепительно улыбнулся, — бывшего ученика.

 

ГЛАВА 20

ДУХ БОРЬБЫ

Ночь была хоть глаз выколи. Вроде бы подняв веки, Пони вовсе не была уверена, что сделала это. А может, она их все-таки открыла, но оказалась в таком месте, где, царствует тьма, — в месте, никогда не знавшем, что такое свет.

Холодно, страшно холодно; влажная глина внизу, у лица и под голыми руками; ноги совсем онемели; тупая боль в боку; очень сильная, жгучая боль в животе. Очевидно, она на грани смерти.

Женщина попыталась поднять голову, но не смогла. Попыталась повернуться на бок, чтобы холодная, смешанная с песком глина не лезла в рот, но тоже не смогла сделать этого.

Удивительно, почему она вообще еще шевелится, почему не умерла, не приходя в сознание…

Внезапно что-то толкнуло ее в плечо, причем уже не в первый раз.

С невероятным усилием Пони слегка повернула голову. Сначала она по-прежнему ничего не видела, но потом ей удалось разглядеть какой-то темный силуэт.

Последовал новый толчок.

Конским копытом.

— Дар?.. — пробормотала женщина одними губами, поскольку сил говорить вслух у нее не было.

Силуэт — теперь она могла разобрать, что это действительно был конь, — поднялся на дыбы, забил передними ногами, и она ощутила между ним и собой связь, ставшую возможной благодаря магической бирюзе, которую Эвелин Десбрис когда-то утопил в груди Дара.

— Дар… — На этот раз Пони удалось прошептать его имя.

Конь заржал и яростно забил копытом землю, явно понуждая ее сдвинуться с места. Но у женщины не было сил.

Дар снова толкнул ее, более настойчиво, и даже сумел перевернуть на бок. Волны боли прокатились по этой стороне тела, но с ними пришло ощущение, что она еще жива, что смерть дает ей на время передышку. Хотя она вовсе не была уверена, что хочет этой передышки. Разве не легче просто закрыть глаза и позволить царству смерти поглотить себя? Уйти к Элбрайну… Сбежать от боли в плече, раненном ударом гоблинского копья, и еще горшей муки, которую представлял собой Эйдриан.

Призрак сына парил над ней, парализуя волю и даже сам инстинкт самосохранения. Пони видела, насколько он силен и как черно его сердце. Заглянув в голубые глаза Эйдриана, так похожие на ее собственные, женщина поняла, что ее сын способен натворить и каким ужасным человеком стал. Ей не одолеть его — но и не вынести зрелища его восхождения к вершинам власти.

Для нее конец один — смерть.

Дар снова заржал и затопал копытами. Он фыркал, становился на дыбы и молотил по воздуху передними ногами. Настойчивость коня заставила Пони отвлечься от горестных размышлений, задуматься над тем, какой несокрушимой силой духа и решимостью он обладал.

Осознав это, женщина внезапно поняла, что ужасно глупо валяться тут в грязи и покорно ждать смерти, когда где-то неподалеку должен лежать исцеляющий камень!

Опираясь руками о землю, она попыталась подняться. Увы, наверное, ей следовало сделать это раньше, когда дело еще не зашло так далеко. Она снова рухнула в грязь и прошептала с мольбой:

— Дар…

Конь подошел к ней и наклонил голову, легко покусывая губами ухо и волосы Пони.

— Магический камень… — пробормотала она и, что было гораздо важнее, мысленно передала жеребцу образ гематита.

Точнее, попыталась передать.

Увы, сделать это было невозможно, не имея под руками этого самого камня.

Не желая сдаваться, Пони вспомнила об Оракуле, даре Андаканавара, предназначенном для того, чтобы дать ей возможность связываться с духом Элбрайна. На протяжении последних лет женщина практически не прибегала к помощи Оракула. Потому что в тех случаях, когда она все же сидела перед затемненным зеркалом, никакой связи с Элбрайном не возникало, ею овладевали лишь боль и горечь потери. Однако сейчас на удивление легко удалось уйти за темную завесу, как будто она и впрямь сидела в полутемной комнате, глядя в зеркало. Возникло ощущение чьего-то присутствия — в некотором роде тень в зеркале.

Дар тоже почувствовал это, она знала; теперь он фыркал и бил копытом землю в явном возбуждении.

Пони воззвала к тени, которая, она не сомневалась, была Элбрайном. Мысленно женщина вернулась к сражению с гоблинами, к тому моменту, когда, больше не скрываясь, она пошла через болото, но теперь как бы глядя на себя со стороны. Когда она остановилась посреди болота, камень души еще был у нее, иначе ей не удалось бы завладеть телами гоблинов. А потом она выбралась на берег, навстречу приближающимся врагам, швырнула одеяло в одного гоблина, а когда бросилась под ноги второму…

Спустя мгновение Дар прыгнул и умчался. Тень растаяла, а Пони, совершенно измученная, осталась лежать в грязи с закрытыми глазами. Послышался плеск, а потом фырканье коня начало удаляться вдоль берега.

Холод и темная пустота затягивали женщину в себя…

Через некоторое время она снова почувствовала толчок в плечо, но у нее не было сил на это отреагировать. Толчок повторился, а потом еще и еще раз. Жеребец не отступит, это ясно. Огромным усилием воли Пони открыла глаза и увидела прямо перед собой на земле какой-то камешек. Ощутив внезапный прилив энергии, она протянула руку и накрыла ладонью… камень души!

Прочь, прочь из холода и мрака! Женщина погрузилась в теплый серый водоворот гематита, высвобождая дух из тела, сломленного слабостью и болью. Что-то с силой прижалось к ее руке; да, это была нога Дара. Камень души оказался зажат между холодной, онемевшей ладонью Пони и копытом огромного жеребца.

Внезапно она поняла, чего именно добивается от нее Дар, и ее дух инстинктивно отпрянул. Жеребец, однако, подвинулся еще ближе, издавая громкое, настойчивое ржание. Конь, несомненно, прекрасно понимал, что происходит, и сам стремился поделиться с ней частью своей жизненной силы.

И тогда дух Пони, перестав сопротивляться, слился с его духом, вытягивая из Дара силу, насыщая себя ею.

Почувствовав, что энергии у нее значительно прибавилось, женщина потянулась к ране и пустила в ход исцеляющую силу гематита.

Словно теплая вода, волны исцеляющей магии накатывали на лежащую ничком Пони, согревая ее, унося боль. Вскоре части тела, которые она уже почти перестала ощущать, начало слегка покалывать.

По мере того как все это происходило, непохожий на другие тип исцеляющей магии совершенно неожиданно нашел дорогу к сердцу Пони, поскольку от сердечной боли она страдала едва ли не больше, чем от других ран. Лежа в грязи, продолжая пропускать через себя исцеляющую энергию гематита, она погрузилась в воспоминания о тех событиях, которые привели ее сюда. Тогда, на поле у стен Палмариса, Маркворт победил ее, и она наверняка умерла бы без помощи эльфов.

Тогда она и потеряла Эйдриана, отнятого у нее тол'алфар.

Женщина сумела перевернуться на спину. Она лежала, глядя на звезды, и вдруг увидела…

Гало Короны.

При виде этих чудесных разноцветных колец сердце Пони подпрыгнуло, как будто ее дух потянулся к ним. Припомнился тот день, много лет назад, когда они с Элбрайном были еще детьми и сидели на северном склоне холма неподалеку от Дундалиса. Тогда им тоже довелось увидеть это волшебное зрелище. Именно Гало было источником магических камней, которые Пони воспринимала как дар Божий. Женщину охватило необыкновенное чувство связи между воспоминаниями и настоящим моментом, между нею и теми, кто уже ушел из жизни. Сияние Гало говорило, что любимый все еще с нею, что песнь Полуночника живет не только в ее воспоминаниях, но звучит в деревьях и птицах, во всем, к чему прикасался Элбрайн. Подобно незатейливой мелодии Смотрителя, она плывет с вечерним ветром, никогда не смолкая.

На Пони снизошло чувство удивительной благодати, исцеляющее душу так же глубоко, как магические волны гематита лечат тело. Слезы хлынули из глаз, и женщина не пыталась их сдерживать. Она лежала, любуясь на чудесное разноцветное свечение над головой и чувствуя, что дух ее соприкасается с духом Элбрайна.

Он здесь, с ней — она остро ощущала это! Элбрайн не оставил ее; это он привел к ней Дара.

И любимый пытается что-то сказать ей.

Пони мысленно вернулась в день смерти короля Дануба. Она постаралась не сосредоточиваться на ощущении шока, который испытала при виде призрака Констанции Пемблбери, при виде того, как погибает ее муж, и еще более внезапного, резкого шока от узнавания собственного сына, о существовании которого даже не подозревала. В этот момент, лежа в грязи, глядя на Гало Короны, чувствуя омывающую ее душу любовь Элбрайна, женщина старалась взглянуть на все совсем с другой точки зрения. Она сумела отбросить гнев по отношению к госпоже Дасслеронд и прошептала слова благодарности ей и всем эльфам за то, что они спасли жизнь ей и Эйдриану. Она сумела отрешиться от боли и возмущения, от страха перед чудовищем, которым стал мальчик, воспитанный повелительницей тол'алфар, и посмотреть на Эйдриана другими глазами. Он — ее сын. И он попал в большую беду.

Он страдал, ужасно страдал, и только поэтому превратился в того безжалостного человека, что предстал перед нею. Именно эти страдания пробудили в нем чувство возмущения матерью. Да, это сделали страдания и Маркало Де'Уннеро.

Однако даже это имя не вызвало в душе Пони прежнего всплеска эмоций; сейчас в ней не было места гневу.

К тому же, может, Де'Уннеро — всего, лишь мелкая сошка и тут замешано нечто гораздо большее, подумала женщина, и дрожь пробежала по ее спине. Она снова припомнила все обстоятельства того, как потеряла Эйдриана. Это произошло в разгар ее духовной схватки с отцом-настоятелем Марквортом и другим созданием, чьи возможности намного превышали те, которыми мог располагать весьма преклонных годов монах.

Впервые за долгие годы Пони почувствовала, как в ней возрождается дух борьбы, тот самый огонь, на крыльях которого она летела к горе Аида, чтобы сразиться с демоном-драконом; тот самый огонь, который поддерживал ее, когда она сражалась с Марквортом и потеряла тех, кого любила; тот самый, что помог ей пережить розовую чуму, указал дорогу к месту упокоения Эвелина и открыл чудо его завета, которое спасло тысячи и тысячи страдающих людей.

Она снова задумалась об Эйдриане и еще раз призналась себе самой, что, каким бы чудовищем он ни стал, у нее нет мужества сражаться с собственным сыном.

Зато у нее хватит мужества сразиться с Маркало Де'Уннеро.

Без дальнейших раздумий, исполненная решимости, Пони заставила себя подняться и подошла к терпеливо ждущему Дару. Ласково погладила его морду, поблагодарила за все и прижалась щекой к теплой шее. Прошептала на ухо, чтобы он отвез ее домой, вскарабкалась на могучего жеребца и вцепилась в густую черную гриву.

И он помчался — несравненный конь, способный лететь с такой скоростью, как ни один другой в мире.

Не зная усталости, Дар нес ее через Вересковую Пустошь и потом дальше в лес, где опавшие листья густо покрывали тропы. Он взлетал по склонам холмов и грациозно, бережно спускался вниз. И вот конь уже мчался по полям, заросшим оленьим мхом, и мох взлетал из-под копыт, точно белая пыль. Увидев эти поля, женщина поняла, что она уже почти дома.

Склонившись к Дару, она снова прошептала ему несколько слов, и жеребец понял ее. Он, конечно, не забыл дорогу и спустя несколько дней в сумерках подскакал к небольшой роще.

Пони спрыгнула на землю, только сейчас осознав, что в воздухе плывет песнь Смотрителя, как обычно созвучная звукам природы. Чувствуя вызванный музыкой прилив сил и испытывая ощущение чьего-то присутствия, которое всегда возникало у нее в этом необычном месте, она вошла в рощу и остановилась перед двумя каменными пирамидами.

— Я принесу сюда твой меч, Мазер Виндон, — сказала Пони. — И Крыло Сокола для тебя, любовь моя. Я не допущу, чтобы наш сбившийся с пути сын погубил все, за что мы боролись и чего сумели достичь.

— Твои слова звучат музыкой, с которой не сравнится моя игра на волынке, — послышался у нее за спиной голос Смотрителя. Женщина с улыбкой обернулась. — Ты виделась с повелительницей эльфов?

— Да, но расстаться друзьями нам не удалось, — ответила Пони. — Тем не менее в нынешних обстоятельствах мы союзники, не имеющие другого выбора.

— Ты решила забыть о том, как поступили с тобой тол'алфар?

Она пожала плечами.

— Как я могу? Но я же говорю: другого выхода у нас нет.

Кентавр усмехнулся.

— Ох, нелегкая у тебя жизнь, Пони из Дундалиса! Пони, которая сражалась с демоном сначала в его логове, а потом в теле Маркворта, которым он овладел.

— И которой, возможно, предстоит снова сразиться с Бестесбулзибаром, — мрачно заявила она.

Улыбка сбежала с губ Смотрителя, и он с любопытством воззрился на Пони.

— Принц Мидалис не откажется от моей помощи, — продолжала она, не желая углубляться в тему, имеющую отношение к ее опасениям. — И теперь, когда Дар вернулся ко мне, я найду его.

— Можешь поблагодарить Роджера He-Запрешь — и меня тоже — за то, что мы вызволили этого красавца из конюшни твоего сыночка, — заметил кентавр.

— Дару лишь одна конюшня по душе — бескрайние поля.

— Уж кому, как не мне, не знать этого.

Пони повернулась к пирамиде, под которой покоился ее возлюбленный, и Смотритель умолк. На прекрасном лице женщины возникло чувство огромного облегчения, как будто недавние тяжкие испытания заново открыли для нее ценность жизни и напомнили, что у нее есть долг.

И, как казалось кентавру, она была готова выплатить этот долг.

— Отправишься в Вангард весной?

Пони посмотрела на него, качая головой.

— Никаких отсрочек больше. Сегодня ночью я буду в Дундалисе, а завтра утром — на пути к принцу Мидалису.

— Чем дальше на север, тем сильнее оковы зимы.

— Дару холода нипочем.

— Это верно, — согласился Смотритель. — Ну, и мне теплая постель тоже не слишком нужна. Тем более что и согревать ее некому.

Пони с благодарностью посмотрела на кентавра, поняв, что он намерен сопровождать ее, и зная, что отговорить его не сможет, не стоит и пытаться.

— Но вот только отправиться в путь завтра утром у тебя не получится. Ты должна хотя бы денек провести с Дейнси. Она страшно беспокоится за Роджера и, мне кажется, очень нуждается в твоей помощи.

— За Роджера? — с внезапно вспыхнувшей тревогой спросила Пони.

— Мы с ним вместе отправились в Палмарис вызволять Дара, — ответил Смотритель, и в его голосе не слышалось особой тревоги. — Ему удалось покинуть город, но потом, ни говоря мне ни слова, он снова вернулся туда. Я так думаю, хочет освободить нашего друга Браумина, захваченного Эйдрианом и Де'Уннеро.

Некоторое время Пони обдумывала услышанное, и внезапно чувство тревоги вернулось в десятикратном размере. Она верила в Роджера He-Запрешь — человек он находчивый и умный. И все же не ровня Маркало Де'Уннеро! Как и Браумин Херд.

У женщины даже мелькнула мысль изменить планы и сначала отправиться в Палмарис. Однако на одной чаше весов лежала судьба ее дорогих друзей, а на другой — долг гораздо более весомый, долг по отношению ко всему Хонсе-Биру, ко многим тысячам людей. Тот самый долг, который в свое время подвигнул ее отправиться в Барбакан, чтобы сразиться с демоном. Нет, ее путь лежит на северо-восток, к Мидалису, и она последует этим путем, отложив в сторону все личное и сохраняя веру в друзей.

Дейнси все еще оставалась в жилых комнатах трактира «У доброго друга» с Белстером О'Комели, который после того, как Пони занялась его лечением, чувствовал себя значительно лучше. Щеки старика окрасил бодрый румянец, ноги вновь обрели способность носить его крупное тело. Он стоял за стойкой, обслуживая многочисленных клиентов, и при виде Пони пролил буквально реки слез, сорвавшись с места и заключив ее в объятия, — словно отец, после долгой разлуки встретившийся с любимой дочерью.

Его радость, однако, пошла на убыль, когда она стала расспрашивать о Дейнси.

— Она у себя, совершенно извелась из-за Роджера.

Пони выскользнула из объятий Бел стера, и тот, понимая ситуацию, не стал ее удерживать. Она прошла за стойку и потом по недлинному коридору к комнате Дейнси.

Негромко постучалась и, не получив ответа, мягким нажатием открыла дверь. Дейнси сидела в кресле у окна, глядя в ночь.

Женщина неслышно приблизилась к ней, и Дейнси лишь тогда заметила ее, когда Пони положила ладонь ей на плечо. Ее подруга повернулась и упала в раскинутые для объятия руки Пони.

— Снова очередная заваруха, верно? — спросила она. — Похоже, неприятности находят тебя, даже если их не ищешь.

— Да, Роджер, видимо, угодил в беду, — не стала спорить Пони, постаравшись, чтобы ее голос прозвучал как можно более беззаботно, поскольку голос подруги, мрачный, полный страха, ее просто напугал. — Друзьям Роджера никогда не было нужды просить его о помощи. Помнишь, как вы с ним приходили ко мне в замок в Урсале? И какие высокомерные взгляды бросали на меня придворные, и с каким вызовом в глазах смотрел на них твой Роджер?

— Да уж. И хотя все они сплошь были вельможами и сановниками, и долго учились, как воевать, и доспехи на них весили больше, чем мы с Роджером, вместе взятые, но если бы дошло до драки…

— …этим напыщенным дворянчикам потом долго пришлось бы отлеживаться, — закончила Пони, и Дейнси наконец тоже улыбнулась.

— Он хочет помочь Браумину, потому и задержался.

— Да, Смотритель так мне и сказал, — ответила Пони.

— И тут, наверное, не обошлось без этого подлеца Де'Уннеро.

— Ну, Де'Уннеро в таком случае можно лишь пожалеть.

Пони провела с подругой несколько часов, а потом ушла к себе в комнату. Уснула она много позже, чем намеревалась, и, проснувшись, обнаружила, что Белстер и Дейнси уже ждут ее и перед ними на столе лежат набитые припасами седельные сумки.

— Нынче ночью я разговаривал со Смотрителем, — объяснил Белстер. — Мы знаем, что ты торопишься.

— Нам будет недоставать тебя, — вздохнула Дейнси.

Час спустя Дар уносил Пони из Дундалиса, рядом с ней скакал кентавр.

До Вангарда путь неблизкий, а зима уже разгулялась вовсю.

Однако оба понимали, что этот неприятель — ничто по сравнению с тем, с которым им вскоре предстоит встретиться лицом к лицу, и потому мелкие неудобства пути не пугали спутников.

Что касается Пони, для нее существовали лишь три цели: уничтожение Де'Уннеро, возвращение короны законному владельцу и спасение сына.

 

ГЛАВА 21

ЦЕНА ПРЕДАННОСТИ

— Сезон заканчивается! — надтреснутым голосом возвестил старый торговец рыбой. — Покупайте речную треску и белого окуня! Сезон заканчивается!

Низко наклонившись над тележкой, он с видимым усилием толкал ее по мощенной булыжником улице Палмариса в северо-восточном квартале, неподалеку от аббатства Сент-Прешес.

— Сезон заканчивается! — снова закричал он, поднял руку и пригладил длинную седую бороду — одновременно незаметно поправив, поскольку та съехала набок.

К тележке подошли двое абеликанских монахов в коричневых рясах.

— Говоришь, сезон заканчивается, добрый торговец? — спросил один из них.

— Ну да.

Теперь братья стояли совсем рядом с тележкой.

— Господин Не-Запрешь? — спросил один из них, по имени Хойет; на лице его отразилось искреннее любопытство.

Роджер поднял взгляд, повторил свой призыв и подмигнул монахам.

— Отличная маскировка, — с одобрением заметил второй брат, Тарин Дестау. — Уж сколько лет я прослужил в Чейзвинд Мэнор помощником епископа Браумина, и то, стоя сейчас перед тобой, с трудом тебя признал.

— Так и было задумано, — с невозмутимым видом ответил Роджер.

Монахи посмотрели друг на друга, усмехнувшись.

— Так вам белого окуня, значит? — громко спросил Роджер, завидев пару проходивших мимо жителей Палмариса. Порывшись в тележке, он достал оттуда рыбу, уже явно лежалую. — Прекрасный выбор, любезные! Прекрасный выбор!

Брат Хойет с опаской взял в руки вонючую рыбину.

— Как там епископ Браумин? — опять понизив голос, спросил Роджер. — Я опасался, что если не Де'Уннеро, то Эйдриан убьет его, как только Палмарис окажется в их руках, но, насколько я понимаю, он после этого уже не раз выступал перед народом.

— Да, он несколько раз обращался к людям, заявляя о том, что поддерживает короля Эйдриана, — вздохнул брат Хойет.

— Чтобы успокоить горожан и предотвратить резню, без сомнения?

— Он поддерживал и Маркало Де'Уннеро, — сокрушенно добавил Дестау, и Роджер против воли вздрогнул.

Его опасения оправдывались. Без сомнений, дело здесь было в одержании души бывшего епископа значительно превосходящим его в магическом мастерстве человеком. Потому что никогда, ни из страха перед самой страшной угрозой, ни даже ради блага людей, которым он служил, епископ Браумин Херд по доброй воле и в здравом уме не встал бы рядом с бывшим монахом — разве что если бы они стояли под виселицей и петля была бы уже накинута на шею Де'Уннеро!

— Он обращался к горожанам с просьбой ради славы и благополучия Хонсе-Бира принять короля Эйдриана и изменить несправедливое мнение о брате… я хотел сказать, об аббате Де'Уннеро, признать его в качестве законного главы аббатства Сент-Прешес, а в скором времени и отца-настоятеля церкви Абеля.

— Епископ Браумин никогда не сказал бы такого! — воскликнул Хойет.

— Конечно нет, даже если бы ему к горлу приставили отравленный кинжал, — согласился Роджер. — Когда он все это говорил, где вы были? Близко от него?

— В третьем ряду, — ответил брат Хойет. — Это и вправду был епископ Браумин, не какой-нибудь самозванец.

— А может, самозванец был внутри епископа Браумина? — спросил Роджер.

Монахи, явно придерживающиеся того же мнения, кивнули.

— Де'Уннеро? — осведомился их собеседник.

— Может быть. Ходят слухи, однако, что сын Джилсепони весьма поднаторел в обращении с магическими камнями. Достиг даже большего в этом искусстве, чем она сама, — высказался брат Дестау.

— Судя по его делам, он не сын Джилсепони, даже если физически это так и есть, — вздохнул Роджер. — Вы знаете, где они держат епископа? Как с ним обращаются?

— Думаю, в подземелье аббатства, — ответил Хойет. — С тех пор как тут объявился новый король, темницы прямо-таки забиты пленниками. Нас, конечно, туда и близко не подпускают. Только тех братьев, которые прибыли с новоявленным аббатом.

— Разве можно говорить что-либо о нормальном обращении, если епископа держат в цепях? — добавил брат Дестау. — Только когда он понадобится, его вытаскивают наружу и приводят в себя.

— Значит, ты точно знаешь, что он находится в аббатстве? — спросил Роджер.

Монах пожал плечами.

— Я заметил следы цепей у него на запястьях и еще, что он сильно исхудал. Но, говоря по правде, не видел, как его выводят из темницы аббатства.

Роджер воздел очи горе в совершенном отчаянии. Конечно, он предполагал такой поворот событий. Едва узнав, что Браумин не покинул город и не был убит, а превратился вдруг в приверженца Эйдриана и Де'Уннеро, Роджер заподозрил, что его добрый друг попал в крайне тяжелую и опасную ситуацию и, скорее всего, находится в темнице аббатства или в подвалах Чейзвинд Мэнор.

— Где он выступал?

— Как обычно, на площади перед аббатством, — ответил Дестау.

— И он появлялся на площади вместе с братьями? — продолжал допытываться Роджер. — Шел ли хоть раз перед его выступлениями дождь?

— Было такое.

— А выглядел епископ сильно промокшим?

— Нет, пожалуй, — сказал брат Хойет.

Внезапно лицо молодого монаха просветлело — он наконец-то понял смысл настойчивых расспросов собеседника.

— Де'Уннеро остановился в аббатстве? — задал тот очередной вопрос, и Хойет кивнул. — А король Эйдриан — в Чейзвинд Мэнор?

Последовал новый кивок.

— Хотя как раз сейчас он покидает город, возглавляя поход на запад, — добавил Хойет.

Роджер обдумывал услышанное, покачивая головой. Он хорошо знал темницы Чейзвинд Мэнор. Многих его друзей бросили туда, когда в городе воцарилась власть Маркворта, жестоко борющегося с последователями Эвелина, в числе которых были и Браумин Херд с Джилсепони. И конечно, прожив в поместье последние несколько лет, любопытный Роджер имел возможность облазить его сверху донизу, проникнуть во все подземелья, все темницы и потайные проходы.

— Ты попробуешь пробраться к епископу? — спросил брат Дестау.

— Я его друг, как же я могу оставить Браумина Херда в беде? — удивленно ответил Роджер, и монахи повесили головы, словно это замечание заставило их устыдиться.

Роджер оценил эту реакцию. Он понимал, что, если бы эти двое молодых братьев открыто выступили в защиту Браумина, их тоже бросили бы в темницу. Без сомнения, обоих грызет чувство вины. В молодости Роджер наверняка обвинил бы их в трусости; однако, проведя столько времени рядом с Элбрайном и Джилсепони, теперь он был в состоянии понять их терзания.

— Вы не предали епископа Браумина, — великодушно сказал он. — И вы сильно рисковали, встретившись со мной сегодня. Берегите белого окуня. — Роджер подмигнул им и покатил тележку дальше.

Братья дружно кивнули, и Хойет поднял рыбину в подобии салюта. Спасаясь от холодного ветра, молодые монахи поплотнее закутались в рясы и зашагали в сторону аббатства.

Будь Хойет и Дестау повнимательней, они заметили бы прячущуюся в тени фигуру человека, с напряженным интересом наблюдающего за ними.

Маркало Де'Уннеро стоял у северных городских ворот, провожая взглядом Эйдриана, во главе четырехсот королевских солдат покидающего Палмарис. Молодой король, казалось, не выказал особого огорчения при известии о бегстве своего жеребца. Он восседал на крепком тогайском пони, множество которых сейчас находилось в конюшнях Палмариса, поскольку большая часть Бригады Непобедимых отправилась с графом Де Лурмом к заливу Короны.

Позади отряда грохотали повозки. Прекрасно обученные солдаты безупречно держали строй, и, похоже, половина города собралась тут, наблюдая за их уходом.

Де'Уннеро вскоре переключил внимание с Эйдриана на толпившихся вокруг горожан, некоторые из них, он замечал, поглядывали на него с большой тревогой. Хотя прошло уже почти двадцать лет, многие в Палмарисе хорошо помнили правление епископа Маркало Де'Уннеро, сколь бы недолгим оно ни было.

«На этот раз все будет по-другому», — мысленно сказал себе монах.

Они с Эйдрианом тщательно продумали, что нужно сделать, чтобы жители Палмариса если и не были очарованы молодым королем, то, по крайней мере, относились к нему терпимо. Как и к его ближайшему советнику. Они не будут устраивать никаких публичных казней. Не будет массовых арестов, равно и каких-либо указов, нарушающих права граждан и течение привычной для них повседневной жизни.

Более того, Де'Уннеро пока не будет официально провозглашен ни епископом города, ни даже настоятелем аббатства Сент-Прешес. Пока жители Палмариса не успокоятся, произнося звание аббата, будет для них исполняющим роль доверенного лица Эйдриана при епископе Браумине Херде.

Конечно, на самом деле Маркало Де'Уннеро имел гораздо больший вес. Теперь, когда Эйдриан покинул город, а Калас занимается покорением южной части страны, монах стал фактически единоличным правителем Палмариса. Епископ Браумин — всего лишь прикрытие, ничего более; теперь, в отсутствие Эйдриана, Де'Уннеро вообще не собирался выпускать его из тюремной камеры. Указы от имени епископа Браумина будет оглашать один из новообращенных братьев — но писать эти указы будет не кто иной, как Маркало Де'Уннеро.

Его задача не так уж сложна. Спокойно переждать зиму, удерживая в своих руках власть и накапливая силы для серьезных сражений, ожидающихся с приходом весны.

Он тем не менее добился от Эйдриана одной уступки, касающейся того, что они с отцом-настоятелем Марквортом уже пытались сделать прежде. Тогда все закончилось для Де'Уннеро весьма плачевно. Его политика возвращения церкви магических драгоценных камней резко настроила против него жителей Палмариса. Хотя, когда он впал в немилость, Маркворт, а потом и назначенный вместо него епископом Фрэнсис Деллакорт использовали это обстоятельство для дальнейшего собирания камней и увеличения популярности новой власти. Множество камней, которые тогда Де'Уннеро удалось прибрать к рукам, теперь хранились в церковных сундуках, однако он считал едва ли не важнейшей задачей возвращение всех остальных.

Магические драгоценные камни относятся исключительно к компетенции церкви Абеля, в этом монах был абсолютно уверен. Мысль, что множество камней все еще болтаются где-то, проданные бывшими настоятелями Санта-Мер-Абель и зачастую превращенные в магические предметы доморощенными алхимиками, заставляла его дрожать от ярости.

Хотя на этот раз Де'Уннеро намеревался заняться собиранием магических камней в более дипломатичной манере, примерно так, как действовал Деллакорт. Возвращать их церкви не угрозами и проклятиями, а путем выплаты вознаграждения. Ради этой цели он привез с собой множество мешков с лишенными магических свойств, хотя и достаточно ценными камнями.

Да, теперь Де'Уннеро был настроен «подружиться» с жителями Палмариса, равно как и всех других городов вдоль побережья Мазур-Делавала. Или, по крайней мере, установить дружеские отношения со всеми важными и влиятельными людьми. Драгоценности позволят выкупить множество магических камней — или сведения о том, у кого из торговцев и знати имеются такие камни или другие магические предметы. Выявив каждого укрывателя, Де'Уннеро займется ими лично и перво-наперво предложит вознаграждение.

И только если получит отказ, той же ночью вернется и заберет то, что по праву принадлежит церкви.

Понимая, что множество глаз устремлены сейчас на него, монах заставил себя согнать с лица характерное для него выражение хмурой сосредоточенности и улыбнулся.

Для Маркало Де'Уннеро это было не таким уж легким делом.

Роджер не мог избавиться от чувства вины, кивая в ответ брату Хойету, первому в ряду почти дюжины молодых монахов. Они должны были сопровождать епископа Браумина по темным улицам города к заливу, а потом на другой берег, к поджидающей там карете, которая должна была доставить его в Санта-Мер-Абель. Роджер приободрился, обнаружив, сколь у многих братьев хватило мужества предложить помощь для спасения Браумина, хотя они прекрасно понимали, что тем самым подвергают свою жизнь неслыханному риску. Маркало Де'Уннеро не прощает ничего!

Роджер, несколько раз тайно встретившись с Хойетом и Дестау, поначалу подталкивал их к подобному решению, да что там, просто-напросто подстрекал молодых братьев. Рассказывал о том, как много лет назад начиналась поистине реформаторская деятельность самого Браумина, когда он вместе с Андерсом Кастинагисом, Виссенти Мальборо и другими тайно встречался с магистром Джоджонахом прямо в недрах аббатства Санта-Мер-Абель, впоследствии ставшего цитаделью отца-настоятеля Маркворта, чтобы не дать угаснуть пламени надежды, которое зажег для них Эвелин Десбрис. Тогда братьям тоже угрожало серьезное наказание, но они следовали зову сердец и остались верны своим принципам. Некоторые, как и Джоджонах, который был сожжен по указанию Маркворта на костре, дорого заплатили за отступничество. Но тем не менее все они сознательно шли на риск.

Роджер знал, что те же самые чувства владели сейчас Хойетом, Дестау и девятью другими братьями, которые помогали организовать эту попытку бегства. Они пошли на смертельный риск из любви и уважения к Браумину Херду и доверия к Роджеру.

— Я не допущу, чтобы они погибли, — прошептал он, пробираясь вдоль живой изгороди, окружающей Чейзвинд Мэнор.

Перебраться через стену и спрыгнуть на темный задний двор поместья не составило труда. Невдалеке Роджер, как и обещал ему брат Хойет, разглядел силуэт человека.

«Элбрайн организовал бы все иначе, — сокрушенно подумал Роджер. — Он пришел бы спасать Браумина Херда в одиночку, и его путь можно было бы проследить по трупам врагов, которые он оставил бы у себя за спиной».

Роджер прекрасно понимал, что, прибегая к помощи монахов, ставит их в отчаянное положение. Однако он не видел другого способа осуществить задуманное. Да, он умел сражаться и все же в этом смысле не шел ни в какое сравнение с прекрасно обученными солдатами армии короля, которые к тому же были на пару десятков лет моложе него! И уж конечно, он вряд ли сумел бы оказать достойное сопротивление гвардейцам Бригады Непобедимых.

А между тем поместье буквально кишмя кишело и теми и другими. Спрятавшись в тени позади дома, Роджер слышал, как переговариваются солдаты. И видел стражников у ворот и других, обходящих, несмотря на поздний час, стены поместья по периметру.

— Слушай внимательно — ты пришел сюда утром, — послышался старческий голос, и человек, чей силуэт он заметил ранее, появился перед Роджером. — Прошел, как все наемные работники, через ворота, и тебя дали мне в помощь.

— Илтин? — спросил Роджер и тут же снова отпрянул в тень, услышав шаги проходящих мимо солдат.

— Принимайся за дело, лежебока, — произнес человек, действительно оказавшийся старым Динглем, и швырнул к его ногам лопату. — Мне еще до рассвета нужно выкорчевать дерево, а справиться с этими погаными корнями не под силу человеку даже вдвое моложе меня!

— Что тут еще за гвалт? — прозвучал раздраженный голос, и командир патруля подошел к Роджеру и Илтину, подозрительно вглядываясь в их лица.

— Мой работник не стоит тех денег, которые я ему плачу, — проворчал Илтин. — Может, врежешь ему хорошенько, а, гвардеец? У тебя получится лучше.

Солдат злобно воззрился на Роджера и потянулся к свисающей с пояса дубинке.

— Подождите! Да подождите же! — Роджер умоляюще вскинул руки. — Я не заснул, нет! Я… мне нужно было…

Он беспомощно оглянулся по сторонам и провел рукой по передней части штанов.

— Столько шуму из-за того, что ему понадобилось отлить? — огрызнулся солдат, уставившись уже на старого садовника.

Тот превосходно играл свою роль, сверля Роджера подозрительным взглядом.

— Что-то долго ты возился, в таком случае, — не унимался старик, но показал все же взмахом руки солдату, что инцидент исчерпан. — Ладно, бери лопату, ленивый пес, и если тебе еще раз понадобится отлить, можешь делать это прямо в штаны, не отлынивая от работы! Нужно выкорчевать дерево до рассвета.

Роджер подхватил лопату и торопливо зашагал за Илтином.

Когда патрульные ушли, Илтин Дингль подвел Роджера к старому дереву у заднего крыльца.

— По твоей милости меня едва не избили, — проворчал Роджер.

— Можно подумать, ты предпочел бы болтаться в петле, — хихикнул садовник и движением подбородка показал Роджеру на дерево. — Давай приступай.

— Мы что, в самом деле будем его выкорчевывать?

— Пока стражники не сменятся, по крайней мере, — безмятежно отозвался Илтин. — А это произойдет где-то через час.

Роджер оценил его находчивость. Хотя он не сомневался, что старик сознательно помогает ему в деле спасения епископа Браумина, по словам того догадаться об этом было невозможно. Он вел себя так, будто страшно недоволен подручным. Роджер принялся копать, ворча, когда приходилось отсекать особо толстый корень.

Спустя несколько минут он уже тяжело дышал и куда медленнее ворочал лопатой.

— Ха! — воскликнул Илтин и снова захихикал. — Да ты, как я погляжу, белоручка, господин Не-Запрешь! Конечно, за столько лет привольной жизни в Чейзвинд Мэнор…

Вонзив лопату в землю и опираясь на нее, Роджер сердито посмотрел на старого садовника.

— Это не игра, — сказал он. — Хотя я рад, что тебе удалось немного поразвлечься за мой счет.

Дингль резко оборвал смех и внезапно посерьезнел.

— Поразвлечься? Да ведь теперь ты весь в поту и грязи, а значит, можешь спокойно пройти в умывальню рядом с кухней.

Обдумав сказанное, Роджер одобрительно кивнул. Умывальня и кухня находились неподалеку от лестницы, ведущей в темницы.

— У, проклятье, не получится у нас в темноте свалить поганое дерево, придется ждать рассвета, — внезапно в полный голос произнес Илтин. Роджер даже не сразу понял, что эти слова обращены не к нему, а предназначены для ушей патруля, показавшегося из-за угла здания. — Ладно, приведи себя в порядок и можешь соснуть немного. Но попробуй только мне не подняться с рассветом!

Роджер отдал лопату старику, бросил взгляд на солдат — похоже, никто из них не заинтересовался ни им, ни садовником — и зашагал к дому.

Без всяких происшествий он проник внутрь и пошел по коридору мимо хорошо знакомых ему помещений. В этот поздний час в доме в основном стояла тишина, хотя, судя по звукам, где-то шла игра в кости, а в другом месте горячо обсуждали творящиеся в королевстве события. Справедливости ради надо заметить, что никто здесь не выступал против короля Эйдриана.

Используя навыки, приобретенные в юности в Кертинелле и впоследствии усовершенствованные во время стычек с карликами поври, этими мерзкими приспешниками демона-дракона, Роджер двигался совершенно бесшумно, стараясь никому не попадаться на глаза, и в конце концов добрался до служебных помещений и лестницы, уходящей вниз, к темницам.

Он подошел к слегка приоткрытой двери караульного помещения, из которой падал свет. Приложил к ней ухо, прислушался, а потом решился приоткрыть дверь чуть пошире и заглянуть внутрь.

Разумеется, караулка не была пустой. Там находились два солдата: один сидел и, похоже, дремал — или, по крайней мере, был крайне близок к тому, чтобы уснуть, — а второй стоял, прислонившись к шкафу в правом, дальнем конце помещения.

А выходящая на лестницу дверь была слева.

Может, Роджеру и удалось бы незамеченным прокрасться к ней мимо утомленных тяжелой службой охранников, но как он потом выведет Браумина?

Он оглянулся в поисках решения. Рука скользнула к поясу, с которого свисал маленький кинжал, но Роджер тут же отбросил мысль о нападении на стражников. Без шума провернуть это дельце ему нипочем не удастся. Тогда он внимательно изучил дверной проем и простенький замок. Улыбаясь, низко пригнулся, вернул дверь в прежнее положение, почти закрыв ее, достал маленькую отмычку и поковырялся в механизме замка.

После чего неслышно проскользнул в помещение и присел на корточки, пригнувшись к полу, чтобы на него не падал свет. Внезапно он уловил какое-то движение и замер. Через некоторое время, набравшись мужества и обернувшись, он увидел, что гвардеец у шкафа просто повернулся поудобнее. Только тут до Роджера дошло, что этот стражник тоже спит, хотя каким образом ему удается не падать, оставалось загадкой.

Спустя несколько мгновений Роджер уже стоял у двери в темницу. Убедившись, что стражников по-прежнему ничто не потревожило, он взялся за ручку двери.

Дверь оказалась заперта.

Роджер снова умело и бесшумно заработал отмычкой и вскоре оказался на лестничной площадке, запирая за собой дверь.

Неровные, грубо сколоченные ступени были едва видны, но внизу горели факелы. Держась за стену правой рукой, Роджер начал медленно спускаться, страдальчески морщась каждый раз, когда расшатанная старая ступенька скрипела под его ногами. Лестница привела его к вырубленному в скале туннелю; под ногами то и дело попадались лужи, слышались звуки ударов молотом по металлу и звон цепей.

По всей видимости, король Эйдриан решил возобновить старую практику заставлять узников тяжко трудиться, дабы окупать свой хлеб.

Роджер услышал свист и щелканье кнута, потом жалобный стон и понял, что не только это было вновь призвано к жизни.

Он ускорил шаги, подумав, что и Браумин, его дорогой друг, может находиться среди этих несчастных. Сделав несколько поворотов и пройдя парой боковых коридоров, он увидел тюремщика и заключенных. Последние, скованные цепями, стояли в ряд у помоста каменной кладки, каждый около своей наковальни. Перед ними пылал огромный горн, двое узников в толстых рукавицах подавали стоящим у наковален разогретые в огне металлические прутья.

Надзиратель, огромный, мускулистый детина, расхаживал взад-вперед у помоста, с кнутом в одной руке и коротким мечом в другой. Внезапно он осыпал бранью одного из молотобойцев и хлестнул его кнутом. Бедняга вскрикнул и припал на одно колено.

— Решил отдохнуть, ленивый пес? Вставай, гнусный предатель! — заорал на него надзиратель.

Кнут засвистел снова, заставив несчастного пригнуться еще ниже, что лишь больше разъярило тюремщика.

— Я велел тебе подняться! — завопил он и вскинул кнут для нового удара, но внезапно резко повернулся, почувствовав движение за спиной.

Он не успел парировать удар молота, нанесенный ему неизвестно откуда взявшимся незнакомцем, зашатался, сделал движение назад и, споткнувшись о помост, упал на спину.

— Где ключ? — требовательно спросил Роджер, занося над ним молот.

Испуганно заслоняясь рукой, надзиратель, дыша неровно и хрипло, покачал головой.

— Я сказал: дай мне ключ!

— Нет никакого ключа! — закричал один из заключенных.

— Теперь мы все обречены! — в отчаянии воскликнул другой.

Остальные вторили ему, но тут их крики перекрыл знакомый Роджеру голос.

— Господин He-Запрешь? — неуверенно спросил епископ Браумин Херд. — Неужели это ты, Роджер?

Роджер перевел взгляд на друга, но тут же вынужден был снова переключить внимание на надзирателя, внезапно ухватившего его за ногу. Молот опустился, однако детина ухитрился оттолкнуть молот, да с такой силой, что Роджера потащило за ним, и, чтобы не свалиться на пол, он вынужден был выпустить молот из рук.

Надзиратель мгновенно вскочил на ноги и бросился на обидчика.

Точнее, попытался сделать это, поскольку, получив удар по ногам от епископа Браумина, упал головой вперед, распростершись перед Роджером. Тот, сцепив руки замком, обрушил ему на затылок мощный удар.

Ражий детина уткнулся лицом в пол и затих.

Оставив его, Роджер прошел мимо испуганных, ничего не понимающих узников и попал в объятия Браумина Херда.

— Как ты оказался здесь? — спросил тот. — Ведь нам не выбраться отсюда!

Игнорируя слова друга, Роджер присел на корточки и занялся тяжелыми кандалами на его ногах. Тут запор был посложнее, чем на дверях, но во всем Хонсе-Бире лучше Роджера He-Запрешь никто не умел открывать какие угодно замки!

Спустя всего несколько мгновений щиколотки епископа были освобождены от оков.

— А как же мы? — спросил стоящий рядом узник.

Херд умоляюще посмотрел на Роджера, но тот покачал головой.

— Наверху полным-полно стражников, — объяснил он. — Я не уверен, что мне удастся вывести даже тебя одного, что уж говорить об остальных!

— Но здесь находятся не преступники, а люди, преданные мне и нашему делу, — возразил Браумин. — Не проси меня просто бросить их здесь!

— Я и не собираюсь просить, — отозвался Роджер. — Я вынужден просто пропустить твои слова мимо ушей.

Стоящие вокруг люди что-то возмущенно забормотали.

— И если эти достойные граждане действительно преданы тебе, они меня поймут. Тебя совершенно необходимо вывести отсюда, а потом как можно скорее и из города.

Епископ, потемнев лицом, не отрываясь смотрел на Роджера.

— Здесь, в Палмарисе, ты вел, насколько я наслышан, весьма странные речи. Но я знаю, что епископ Браумин Херд никогда не сделал бы это по доброй воле.

Последние слова буквально подкосили епископа. Он покачнулся, и плечи его внезапно затряслись от рыданий. Роджер обнял Браумина, ободряюще похлопав его по спине. В конце концов тот взял себя в руки и смог взглянуть в глаза другу.

— Он завладевал моим телом, — прошептал Браумин. — Эйдриан, наш король. А у меня не хватало сил воспротивиться его вторжению. Он обладает невероятной мощью, Роджер, просто невероятной!

— Поэтому-то ты и должен следовать за мной. — Роджер He-Запрешь решительно обвел взглядом остальных узников. — Я должен вывести его отсюда, чтобы он смог рассказать правду о короле Эйдриане, чтобы наш новый король больше не использовал его ради своей выгоды! Я прошу вас о великой жертве — остаться в этой темнице и сделать это во благо королевства.

Роджер не стал ждать ответа. Он перевел взгляд на Херда — тот, похоже, больше не был настроен спорить, — схватил его за руку и потащил за собой, не обращая внимания ни на протесты узников, ни на укоры собственной совести.

На самом деле Роджеру ужасно не хотелось бросать здесь этих несчастных, но он не видел способа вывести их из Чейзвинд Мэнор. Мелькнула мысль освободить их от кандалов, но он отбросил и ее. Чего он добьется таким образом? Им это не поможет, без сомнения. Разве что в тщетной попытке вырваться на свободу они отвлекут на себя внимание стражников и тем самым немного помогут ему…

Нет. Он не станет приносить их в жертву.

Роджер повел епископа вверх по лестнице. Попросив его подождать, сам он прошмыгнул в караульное помещение. После чего широко распахнул дверь и жестом велел епископу следовать за собой. Тот, однако, буквально замер на месте, с ужасом глядя на солдата, который корчился на полу, тщетно пытаясь вдохнуть перерезанным горлом воздух.

— Роджер, что ты натворил? — с трудом выдавил из себя Браумин Херд, но тот шикнул на него, указывая на второго стражника, сладко спящего за столом, уронив голову на руки.

— He заставляй меня убивать и этого, — прошептал Роджер, и в голосе его слышались нотки искреннего сожаления.

Они, соблюдая крайнюю осторожность, двинулись темными коридорами Чейзвинд Мэнор. Друзья почти выбрались наружу, когда позади них поднялась суматоха. Сначала послышались истошные крики надзирателя, затем кто-то завопил:

— Держи их!

— Бежим! — Роджер потащил епископа в темноту ночи.

Сзади раздавались крики преследователей. Друзья бросились к стене.

— Залезай!

Браумин, обладая явными излишками веса, с трудом подтягивал свое тело вверх. Роджер изо всех сил подталкивал его снизу.

— Брат Хойет ожидает тебя, — сказал он. — Беги к нему!

Последнее усилие, и епископ оказался на стене. Он, однако, замешкался и даже протянул Роджеру руку.

Тот покачал головой.

— Торопись! — умоляюще сказал он и рванул прочь.

Не успев добраться до середины двора, Роджер понял, что его заметили.

Он продолжал бежать, стараясь увести преследователей как можно дальше от того места, где оставил Херда. Завернув за угол огромного здания, он изменил направление, едва не наткнувшись еще на одну группу стражников.

Роджер попытался вернуться, но дорогу ему преградили стражники, широкой цепью бегущие сзади.

— Стойте! — закричал он, резко остановившись и вскинув руки. — Я все объясню!

Не обращая на его слова никакого внимания, первый подбежавший к нему стражник взмахнул коротким мечом, и Роджер почувствовал, что голова у него словно раскалывается на части.

А потом все исчезло.

Когда известие о побеге достигло аббатства Сент-Прешес, Маркало Де'Уннеро оно не слишком удивило. Он знал, что затевается нечто подобное. Его шпионы давно следили за Дестау и Хойетом как уличенными в неблагонадежности и быстро засекли тех братьев, которые могли стать пособниками этих предателей. Новоявленного аббата удивило другое — бесстыдная наглость их действий. Вытащить епископа Браумина из самой надежной тюрьмы города! Он-то думал, что Хойет и Дестау сами собираются сбежать из Палмариса.

Спустя несколько мгновений Де'Уннеро покинул аббатство. Поскольку его люди следили за монахами все предыдущие дни, он знал, где их искать.

К этому времени город уже ожил. Солдаты носились по улицам, оглашая воздух яростными воплями.

Не обращая внимания на суматоху, Де'Уннеро свернул в темный проулок. Он почувствовал, как внутри поднимает голову зверь, и не стал останавливать его.

Вскоре из переулка выскочил огромный тигр, который понесся к берегу залива, где за две ночи до этого были замечены братья Хойет и Дестау. Де'Уннеро понимал, что они попытаются как можно быстрее переправить Браумина на другую сторону Мазур-Делавала, чтобы отправить его дальше, в Санта-Мер-Абель.

Прячась в тени, полосатый зверь заметил приближение лодки. Возникло острое желание прыгнуть в воду, перевернуть утлое суденышко и разорвать на части тех, кто там находится. Однако в нем еще оставалось что-то от мыслящего существа, и Де'Уннеро сдержал порыв. И был вознагражден за это несколько минут спустя, когда заметил на берегу три фигуры: два человека вели под руки третьего.

Они вошли в воду и направились к лодке, но при виде огромного хищника, неожиданно ринувшегося на них, без малейших колебаний Хойет и Дестау оттолкнули епископа Браумина и, выхватив оружие, кинулись навстречу нападавшему.

— Епископ! Беги! — отчаянно закричал Хойет.

Херд заметил приближавшуюся к нему лодку, но заколебался, оглядываясь на молодых монахов, которые самоотверженно заступили дорогу оборотню.

— Не делай нашу смерть бессмысленной! — воскликнул Дестау; последнее слово прозвучало почти неразборчиво, потому что огромный полосатый хищник вонзил когти в его грудь.

В ужасе Браумин, скользя и спотыкаясь о невидимые под водой камни, поспешил вперед, и вскоре какой-то человек, протянув епископу руку, помог ему взобраться на борт.

Браумин Херд оглянулся и увидел, как Хойет отступает перед тигром, отчаянно размахивая коротким мечом.

Через некоторое время монах упал, сраженный ударом когтистой лапы. Полосатый зверь, мощно загребая лапами, поплыл к лодке. Но теперь у него не осталось надежды догнать ее: течение уже подхватило суденышко, быстро унося его прочь.

Браумин был вне пределов досягаемости оборотня.

Однако он испытывал ужасающие муки, когда вглядывался в очертания берега и представлял себе воду, окрашенную кровью Хойета и Дестау, и разорванные тела преданных ему молодых монахов. Тягостно ему было думать и о Роджере, которому, как он полагал, вряд ли удалось сбежать из Чейзвинд Мэнор.

Так много людей отдали этой ночью ради него свои жизни!

Браумина Херда охватило непреодолимое желание соскользнуть в воду и позволить волнам залива поглотить себя.

Однако он прекрасно понимал, что таким образом он обесценил бы самоотверженность спасших его людей. Они отдали жизни за его освобождение, зная, что, оставаясь в плену у короля Эйдриана, он, Браумин Херд, пусть и против воли, будет способствовать победе неправого дела. Находящийся в неволе епископ был глашатаем объявившего себя королем самозванца. На свободе же он мог выступать против узурпатора, помогая сплочению людей вокруг принца Мидалиса.

Умом Браумин понимал все это и отчаянно надеялся, что, если ему суждено оказаться в похожей ситуации, это понимание поможет ему действовать так же храбро и самоотверженно, как действовали Роджер, Хойет, Дестау и остальные его сподвижники нынешней ночью.

Однако никакие рассуждения не облегчали страшную боль потерь, и бывший епископ Палмариса, опустив голову, затрясся в горьких рыданиях.

 

ГЛАВА 22

ВАЖНОЕ ОТКРЫТИЕ

— Ятол Ваадан! Неслыханная удача, что в этот трудный час именно ты возглавляешь Хасинту! — воскликнул ятол Де Хамман, хлопая в ладоши и стремительно пересекая огромный зал для аудиенций в Чом Дейру.

На другом конце зала Маду Ваадан с унылым видом сидел на троне, предназначавшемся для верховного правителя Бехрена Чезру. Старик ссутулился, обхватив голову руками, и немигающим взглядом смотрел в пол, а отнюдь не на приближающегося к нему возбужденно подпрыгивающего человека.

Ятол Де Хамман, взбудораженный известием о капитуляции ятола Перидана и разгромом его сил, даже не замечал, в каком состоянии находится ятол Ваадан.

— Могу предложить на место Перидана чрезвычайно многообещающего человека. После того, разумеется, как мы казним гнусного предателя, — продолжал Де Хамман, слегка замедляя шаги по мере приближения к помосту, на котором высился трон.

Только теперь он заметил стоящего рядом с троном аббата Олина из Энтела и солдат Хонсе-Бира у него за спиной. Аббата, казалось, забавляло это зрелище, а также радостное выражение лица Де Хаммана вкупе с убитым видом ятола Хасинты.

— Пусть тебя не заботит, ятол, кем следует заменить Перидана, — заявил аббат Олин на превосходном бехренском языке.

Сложив на животе руки, утопающие в широких рукавах коричневой рясы, он шагнул навстречу приближающемуся ятолу.

— Но ведь нельзя же позволить ему и дальше править Косинидой! — воскликнул Де Хамман, недоуменно глядя на ятола Ваадана. — Он совершил…

— Разумеется, ятол Перидан будет должным образом наказан, — заявил аббат. — И разумеется, ничем управлять он больше не будет. Если ему сохранят жизнь, он проведет остаток своих дней в изгнании, благословляя милосердие ятола Хасинты.

Де Хамман чувствовал себя совершенно сбитым с толку не столько тем, что услышал, сколько личностью говорящего. Почему планы относительно дальнейшей судьбы изменника исходят из уст священника абеликанской церкви, в особенности если учесть, что ятол Ваадан находится тут же, однако не произнес до сих пор ни слова?

— Мы уже приняли решение о том, кем заменить ятола Перидана, — продолжал аббат Олин. — Это человек в высшей степени надежный и пользующийся нашим доверием.

— Мы? — недоуменно повторил ятол Де Хамман, переводя взгляд с Олина на Маду Ваадана и обратно. — Какое участие во всем этом принимает аббат церкви Абеля?

— Возможно, ты не заметил, что солдаты, сражающиеся с объединенным войском ятола Перидана и ятола Бардоха, были в форме Хонсе-Бира, — сказал аббат Олин. — Возможно, ты также упустил из виду, что солдаты, вытеснившие Перидана из его владений, были облачены в ту же форму и действовали при поддержке боевых кораблей, над которыми развевался флаг не Бехрена, а его северного соседа.

— И следовательно, вы заслуживаете нашей искренней благодарности, — рассудительно заметил Де Хамман. — Хотелось бы, однако, услышать от…

— Все, что я говорил, сказано с благословения ятола Ваадана, — перебил его Олин.

Церковник из Энтела и Де Хамман вперили друг в друга долгие, внимательные взгляды.

— Невозможно переоценить дружбу и помощь аббата Олина, предложенные во времена, когда мы столь глубоко в них нуждались, — с явным напряжением в голосе заговорил наконец Маду Ваадан, и внимание Де Хаммана снова сосредоточилось на ятоле Хасинты. — И в его поддержке мы будем нуждаться и дальше, друг мой, если хотим, чтобы Бехрен снова стал единым и сильным государством.

— Государством? — не удержался Де Хамман; правда, произнес он эти слова негромко. — Или провинцией нашего северного соседа?

Аббат Олин расхохотался.

— Мы не враги вам, ятол Де Хамман, — воскликнул он. — Неужели ты этого не понимаешь? Король Эйдриан серьезно рисковал, посылая сюда столь значительные военные силы сейчас, когда в его собственном королевстве неспокойно. Однако он понимал, что навести порядок в Бехрене необходимо не только для вас, но и для Энтела и всех других городов Хонсе-Бира, являющихся постоянными торговыми партнерами Хасинты.

— И ваша помощь будет высоко оценена, — с некоторым облегчением сказал Де Хамман, снова переводя взгляд на ятола Ваадана.

— В самом деле, цену за это придется заплатить немалую, — кивнул аббат Олин. — Вот ты, ятол, ведешь себя сейчас так, словно совершенно ошеломлен происходящим. Неужели ты действительно не понимаешь, что, уйди я сегодня со всеми солдатами и флотом, ятол Ваадан вряд ли сумеет удержать Бехрен от продолжения междоусобиц и последующего распада?

— Но ведь Перидан разбит, и Бардох тоже…

— И Авру Иза в руках людей, преданных Хасинте? И Прада? И вся Косинида, прежние владения Перидана?

Каждый новый вопрос заставлял ятола Де Хаммана вздрагивать.

— Солдаты Хонсе-Бира остаются здесь, и цена этому — необходимость считаться с советами старика, отдавшего жизнь служению церкви Абеля, — продолжал аббат Олин. — Маду Ваадан согласен прислушиваться к моим советам, и ты поступишь мудро, последовав его примеру.

Де Хамман ощетинился, но не осмелился открыто проявить недовольство.

— Кто станет новым ятолом Косиниды, провинции к югу от моих земель? — только и спросил он.

— Пароуд, мой доверенный советник, — ответил ятол Ваадан. — Его преданность не подлежит сомнению. С таким соседом, несущим ответственность перед Хасинтой, твоя провинция будет в большей безопасности, чем когда бы то ни было.

— В особенности если учесть, что военные корабли Хонсе-Бира будут продолжать патрулировать твое побережье, — добавил аббат. — При поддержке кораблей пиратов. Прежде они были на стороне Перидана, однако теперь убедились, что намного выгоднее для них служить ятолу Хасинты.

За плечами у ятола Де Хаммана был немалый жизненный опыт, и он мог понять, когда идет по-настоящему большая игра. У него не возникло ни тени сомнения, что цена помощи Хонсе-Бира гораздо выше, чем просто согласие принять аббата Олина в качестве советника Маду Ваадана. Одновременно он отчетливо понимал, что повлиять на происходящее никак не может. Ятол Ваадан был чрезвычайно близок к тому, чтобы потерять власть над Бехреном, и, окажись страна в руках ятола Бардоха, Де Хамману уж точно не сносить бы головы! И аббат Олин прав: только при помощи его людей можно восстановить целостность раздираемого на части государства. Ятол Хасинты согласился заплатить назначенную аббатом из Энтела цену по той простой причине, что у него не было выбора.

Что можно возразить против этого?

— Вы в окружении, — начал аббат Олин, обращаясь к ятолу Де Хамману, чье радостное возбуждение рассеялось как дым под влиянием столь неожиданного поворота событий. Он напрягся, спрашивая себя, содержат ли эти слова вызов, и тут Олин завершил фразу: — Друзей.

Де Хамман не знал, что и сказать. Конечно, для него обстоятельства складывались бы лучше, если бы Олин с солдатами убрался из Бехрена. Сложившаяся ситуация глубоко задевала ятола. Чезру Эаким Дуан нанес невосполнимый урон ордену жрецов-ятолов да и попросту подорвал сами основы исповедуемой в Бехрене религии, долгие годы тайно используя магический драгоценный камень, что считалось непростительным святотатством. И нанесенный Дуаном вред лишь усугублялся тем, в каких целях он этот камень использовал — чтобы захватывать в утробе матери тела еще не рожденных младенцев, на протяжении столетий снова и снова возрождаясь в качестве Гласа Бога. Сейчас насущной задачей было сохранить целостность государства, и в этом, безусловно, помощь аббата Олина представлялась неоценимой.

Однако ятол Де Хамман понимал — а вот Маду Ваадан, по-видимому, нет, — что вслед за проблемой сохранения, так сказать, «тела» Бехрена возникнет другая — сохранение его, «души». И конечно, возврат к истинной вере возможен лишь на основе древних догматов религии, что совершенно не согласуется с присутствием здесь в явно доминирующей роли священника абеликанской церкви.

Де Хамман напомнил себе, что он по-прежнему хозяин в Медине и что угрозы со стороны Перидана и Бардоха более не существует.

Теперь можно снова двигаться вперед, куда бы этот путь ни привел. У него забот выше головы: в частности, нужно как можно быстрее возродить собственное войско, собрав его из разбросанных по всей провинции отрядов.

Ятол Медины отвесил глубокий поклон Маду Ваадану, кивнул аббату Олину и покинул зал для аудиенций.

Стоя в глубине зала для аудиенций, Печтер Дан Тарк с возрастающим беспокойством наблюдал за происходящим. На первый взгляд казалось удивительным, что столь часто проявляющий вздорный характер Де Хамман с такой готовностью смирился с присутствием здесь священнослужителя абеликанской церкви. Однако, обдумав ситуацию, Дан Тарк понял — как и сам Де Хамман, — что в данный момент нет практически никакой возможности изменить ситуацию. Без аббата Олина и солдат Хонсе-Бира власть ятола Ваадана, так или иначе, будет висеть на волоске.

Потом Де Хамман покинул зал, а Печтер Дан Тарк потихоньку приблизился к помосту, на котором стоял трон, и навострил уши. Ятол Ваадан и аббат Олин, как он догадывался, не воспринимали его всерьез и, следовательно, считали возможным в присутствии Дан Тарка свободно обсуждать только что состоявшийся разговор с ятолом Медины.

— Ты был чересчур резок с ним, — заметил Маду Ваадан.

— Он меня страшно раздражает, — признался аббат. — Де Хамману пришел бы конец, если бы не я. Можно было бы выказать хоть немного благодарности.

— А немного уважения, проявленного с твоей стороны, существенно помогло бы нам в дальнейшем, — сказал ятол Ваадан. — Де Хамман нам нужен.

Аббат Олин при этих словах презрительно фыркнул.

— Твои солдаты и корабли господствуют в прибрежном регионе, аббат. Во времена наших войн с Хонсе-Биром это всегда создавало проблемы.

— Сейчас мы не воюем друг с другом.

— И именно поэтому твои надежды на дальнейшее развитие отношений между нашими странами, на распространение твоего влияния на весь Бехрен могут осуществиться.

Глаза у Печтера Дан Тарка прямо-таки полезли на лоб, дыхание участилось. Пришлось приложить немалые усилия, чтобы жгучий интерес, который он проявлял к разговору, не был замечен.

— Как твои воины будут чувствовать себя вдали от прохладных ветров побережья? Солнце здесь такое горячее, что они могут просто изжариться в тяжелых доспехах, — продолжал ятол Ваадан с почти умоляющими нотками в голосе, явно стремясь добиться от аббата Олина понимания того, что бехренцам лучше бы самим управлять в своей стране!

— От ситуации на побережье зависит торговля, — возразил тот. — Успешность торговли определяет благосостояние духовенства. С чем бы вы остались, если бы не торговля с Хонсе-Биром и между вашими крупными городами, если бы Хасинта вообще не имела выхода вовне?

— Ятол Де Хамман знает, как вести войну. Он один в состоянии собрать силы, способные нанести удар по Авру Изе, — сказал Маду Ваадан.

— Город Бардоха фактически беззащитен. Нам осталось только протянуть руку и сорвать этот плод.

— И сделать это должны бехренские солдаты, — настаивал старый ятол, и в этот момент он действительно показался Печтеру Дан Тарку ужасно дряхлым и изможденным.

Не вызывало сомнений, что последнее слово останется за аббатом Олином; от понимания этого холодная дрожь пробежала по спине Дан Тарка. Мимо его внимания не прошло, как построил фразу аббат Олин: Авру Изу должен взять не ятол Ваадан, а «мы», вот что он сказал.

Дискуссия продолжалась еще некоторое время, и касалась она множества проблем. Говорили о границах, торговле, о том, какова истинная цена преданности предводителя пиратов Майши Дару, о будущей торговой политике между Энтелом и Хасинтой, о расквартировании солдат, бехренских и Хонсе-Бира, внутри Чом Дейру и в городе.

Прислушиваясь к этому разговору, Печтер Дан Тарк отчетливо и окончательно осознал, что решающими каждый раз оказывались не суждения ятола Ваадана, а аббата Олина. Когда затрагивалась очередная проблема и священнослужитель из Энтела высказывал по поводу нее свое мнение, Маду Ваадан, как правило, задавал вопросы или выражал обеспокоенность. На некоторые вопросы он получал ответ, а другие его оппонент просто отметал взмахом руки или презрительным фырканьем. Как больно было Дан Тарку видеть, что какой-то исповедующий еретическую религию церковник унижает его господина!

И в первый раз Печтер Дан Тарк спросил себя, не ошибся ли он, обратившись за помощью к Бринн Дариель, благодаря вмешательству которой удалось нанести поражение ятолу Бардоху. В первый раз он задался вопросом: а может, это не к добру, что Хасинта одержала победу? Он никогда не был приверженцем ятола Бардоха — хотя, разумеется, предпочел бы видеть на месте верховного правителя Бехрена ятола Перидана, а не этого вечно ноющего ятола Де Хаммана…

Бехренец вынужден был прервать невеселые раздумья, поскольку с ужасом осознал, что аббат Олин и ятол Ваадан пристально смотрят на него. В первый момент Дан Тарк подумал, что они каким-то образом догадались, какие предательские мысли его обуревают.

— Известно, сколько воинов ятола Де Хаммана уцелело в сражении в южном квартале города? — осведомился Маду Ваадан, причем, судя по его раздраженному тону, уже не в первый раз.

Печтер Дан Тарк испустил вздох облегчения, расправил плечи и покачал головой.

— Нет, но я могу быстро выяснить это.

— Действуй, — приказал аббат Олин. — Да не слишком мешкай!

Небрежным взмахом руки он отпустил Дан Тарка и вновь обратился к ятолу Ваадану.

— Нужно как можно быстрее отослать Де Хаммана на запад. А все южные провинции необходимо взять под наш контроль.

Последние слова аббата, коснувшиеся ушей Печтера Дан Тарка, в особенности поразили его:

— Возможно, имеет смысл склонить Тогайского Дракона вступить в войну с любым недоумком, сопротивляющимся переменам, которые, как нам понятно, жизненно необходимы Бехрену.

В покоях для гостей Чом Дейру этой ночью стояла тишина, в противовес шумному веселью в расположенных на первом этаже залах, где жрецы-ятолы и командиры чежу-леев праздновали победу. Предполагалось, что Печтер Дан Тарк среди веселящихся, но уж никак не здесь!

Бехренец спешил. Сняв сандалии, он нес их в руке, чтобы производить как можно меньше шума. По счастью, стражников тут было мало; еще больше ему повезло в том, что по приказу ятола Ваадана дубликаты ключей от всех комнат находились в помещении, куда Печтер Дан Тарк имел доступ.

Беспокойно оглядываясь, он остановился перед покоями, отведенными аббату Олину, взглянул в один конец темного коридора, в другой и сделал глубокий вдох, заклиная Бога, чтобы проклятый еретик не установил с помощью магических камней ловушку в дверном проеме. Потом медленно повернул ключ и вошел в темную комнату. Вытащив из кармана свечу, кремень и огниво, он зажег свечу и направился к стоящему напротив двери письменному столу, свободной рукой заслоняя огонь.

Ему понадобилось всего несколько мгновений, чтобы найти незапечатанное послание, адресованное королю Эйдриану. Дан Тарк медленно расправил пергамент на столе. Он владел языком Хонсе-Бира, вот разве что каракули Олина поначалу было разобрать трудно.

По мере того как он осознавал содержание письма, Печтера Дан Тарка охватывала все более сильная дрожь: худшие его опасения подтверждались. Аббат Олин писал вовсе не о помощи ятолу Ваадану в частности и всему Бехрену в целом; он явственно давал понять, что религия, исповедуемая здесь, вполне созрела для того, чтобы принять догматы абеликанской церкви!

Давал понять, что жрецы-ятолы готовы отказаться от своих заветов в пользу заповедей церкви Абеля!

Дрожа, Печтер Дан Тарк снова перечитал послание, пытаясь вникнуть в его смысл, надеясь поначалу, что просто запутался в витиеватых оборотах чужого языка. Увы, тщетно — он с первого раза все понял правильно.

Аббат Олин прибыл сюда с честолюбивыми, далеко идущими намерениями, а вовсе не в качестве друга.

По-прежнему дрожа, бехренец задумался, что ему делать дальше. Он мог рассказать о своем открытии ятолу Ваадану, вывести коварного предателя на чистую воду…

Однако он почти сразу же отбросил эту мысль.

Потому что в сердце своем Печтер Дан Тарк уже знал истину.

Маду Ваадан не удивится. Потому что ятол Хасинты сам является участником этого заговора.

Дан Тарк покинул комнату в таком смятении, что забыл на столе свечу и даже не запер за собой дверь. Он не вернулся туда, где шло пиршество и где его ожидали, а вышел из Чом Дейру и зашагал по улицам, на которых праздничные гулянья продолжались еще со времени победы над ятолом Бардохом.

«Победы ли?» — спрашивал себя Печтер Дан Тарк. Правильно ли называть победой вторжение в Бехрен церкви Абеля на копьях армии Хонсе-Бира?

Вскоре он, раздобыв повозку и припасы в дорогу, покинул Хасинту. И направился на запад, мимо оазиса Дадах, в город Дариан-Дариалл. Хотя и не мог сказать точно, какова была цель его путешествия.

Бехренец знал одно: нужно покинуть место, которое он больше не ощущал своим домом.

 

ГЛАВА 23

ЖАЖДА СЛАВЫ

Брата Стимсона из часовни Оберд Маркало Де'Уннеро выбрал среди множества других и самолично присвоил ему звание магистра не только за умение искусно обращаться с магическими камнями. Стимсон, которому едва перевалило за тридцать, принадлежал к числу немногих людей своего возраста, открыто отвергавших учение Эвелина Десбриса. Его ровесники пришли к власти в абеликанской церкви во время нашествия розовой чумы и явленного на горе Аида чуда завета Эвелина. Брат Стимсон сам был участником тех событий и не мог отрицать, что Бог использовал Эвелина для избавления мира от чумы, однако был уверен, что магические драгоценные камни — дар Божий, предназначенный исключительно для монахов церкви Абеля, и считал абсолютно неприемлемым использование камней для оказания помощи простолюдинам. Не удивительно, что Стимсон выделился во время коренного перелома, которому подвергалась ныне церковь Абеля, когда Де'Уннеро и Олин преобразовывали аббатства по образу и подобию тех, что были в ордене до Эвелина. По разумению Стимсона, превыше всего являлись интересы абеликанского ордена и кардинальные перемены в нем были бы невозможны, не взойди Эйдриан на трон. Потому, несмотря на былую преданность королю Данубу, он не осуждал нарушение порядка престолонаследия и стал приверженцем политики нового короля.

Маркало Де'Уннеро полагал, что только с помощью таких, как брат Стимсон, можно было достигнуть цели, которую они с Эйдрианом поставили перед собой: превратить королевство в стадо покорных овец. В качестве вознаграждения за преданность он поручил новоиспеченному магистру ответственную задачу: возглавить группу из семерых монахов, направленных вместе с эскадрой под командованием графа Де Лурма к островной крепости Пирет Данкард. Погода благоприятствовала этому походу — все пятнадцать кораблей, несшие на борту отряд гвардейцев Бригады Непобедимых, без потерь вышли к намеченной точке.

Едва услышав крик сигнальщика, магистр Стимсон одним из первых оказался на баке «Атакующего тигра» — флагманского корабля эскадры, названного Эйдрианом в честь Маркало Де'Уннеро. Мачтовая команда уже успела убрать кливера, и при виде выступавшей на горизонте Пирет Данкард магистр крепко сжал поручень. За его спиной сгрудились остальные монахи.

— Камни у нас уже наготове, — возбужденно сказал Стимсону брат Мипауз, протянув вперед руку с графитом и гематитом, которые получил от Де'Уннеро.

Магистр был настроен более сдержанно: пройдет еще несколько часов, пока дело дойдет до использования магических камней.

К тому же в глубине души Стимсон надеялся, что ни камни, ни какие-либо другие боевые средства вообще не понадобятся. Вполне вероятно, что гарнизон крепости вообще не будет ничего предпринимать против эскадры графа Де Лурма. Так было бы лучше всего, думал новоиспеченный магистр. Чем меньше Эйдриану придется сражаться, наводя порядок в королевстве, тем больше сил он сможет уделить охваченной раздорами абеликанской церкви.

— Только медведь! — послышался с фока крик впередсмотрящего, и Стимсон заскрежетал зубами.

Над центральной крепостной башней развевался флаг Урсала, а не новый флаг Хонсе-Бира с изображением ели, символизирующей абеликанскую церковь, и стоящих над ней на задних лапах медведя и тигра.

— Без боя не обойдется! — взволнованно воскликнул за спиной магистра один из молодых монахов. — Они поддерживают принца Мидалиса!

Окинув взглядом окружавших его братьев, Стимсон не стал приводить доводы о том, что, возможно, иного флага в Пирет Данкард просто не имеется.

— Все вы знаете, в чем состоит ваш долг, — сказал он собратьям. — Граф Де Лурм счел необходимым собрать нас на флагмане эскадры, чтобы мы действовали более эффективно и согласованно. Если гарнизон крепости окажет сопротивление, мы должны как можно быстрее подавить его, не дав возможности нанести существенный урон кораблям и находящимся на них гвардейцам. Понятно?

Ответом ему были полные воодушевления возгласы. Слишком уж радостные, подумал Стимсон, ставший свидетелем серьезного бунта в дни чумы и яростного сражения, разыгравшегося на площади маленького городка к северу от Урсала, где находилась его часовня. В те времена ему довелось слышать предсмертные крики множества людей, и, несмотря на веру в Де'Уннеро и Олина и понимание того, что навести порядок в церкви и королевстве не удастся без боя, он не испытывал особого желания услышать эти вопли вновь.

— Идите и подкрепитесь, если вы еще этого не сделали, и обратитесь к Богу. Пройдет еще несколько часов, прежде чем вам придется занять свои позиции, братья, — промолвил магистр.

С этими словами он направился в каюту графа Де Лурма, где обсуждали будущие действия командиры.

— Четыре корабля во главе со «Смелым» обойдут остров слева. Им предстоит запереть выход из южной бухты. «Дерзкий» выдвинется вперед и высадит на пристань штурмовую группу. Остальные будут обстреливать крепость, — говорил Де Лурм.

— Я бы посоветовал четверке проследовать мимо Данкарда, — сказал Джулио Джаннет из Бригады Непобедимых. — На случай, если кому-то захочется сбежать — если, конечно, островитяне не ударились в бегство, как только заметили нас.

Де Лурм кивнул в знак согласия.

— Прости, что я позволяю себе высказаться, но не много ли мы берем на себя, граф? — вмешался в разговор магистр Стимсон. — Мы даже не знаем определенно, кто нас встретит в Данкарде, друзья или враги.

— Над ними развевается флаг Урсала, а не короля Эйдриана, — возразил один из командиров.

— А может, у них просто нет флага с медведем и тигром? — парировал монах. — Может, они еще до конца не поняли, кто такой король Эйдриан? Что ни говори, гарнизон крепости — это береговая охрана. Может, их убедит то, что среди нас находятся гвардейцы Бригады Непобедимых?

— И когда же мы все это выясним? — осведомился граф Де Лурм. — Когда окажемся в пределах досягаемости их катапульт?

— Я всего лишь имею в виду…

— Их флаг — достаточно веский довод, — заявил Джаннет. — Если бы нас встретило полотнище с медведем и тигром, тогда мы вели бы себя иначе.

Стимсон прекрасно понимал, что происходит, и, по правде говоря, ничего другого не ожидал. Если Данкард перейдет на сторону Эйдриана, это будет весьма для него на руку; но если враждебно настроенный гарнизон силой будет приведен под знамена нового короля, это окажется весьма удачным для карьеры честолюбивых Де Лурма и Джаннета. Именно поэтому амбициозно настроенный граф столь страстно желал сражения.

Вернувшись на палубу, Стимсон увидел, что на «Дерзком» взвился служивший Хонсе-Биру на протяжении более ста лет флаг с изображением медведя, стоящего на задних лапах.

— Что это означает, магистр? — спросил его один из монахов, с интересом наблюдавших за происходящим.

Стимсон хотел ответить, что Де Лурм собирается навязать гарнизону Данкарда бой независимо от того, хотят того островитяне или нет, но вместо этого лишь пожал плечами. Маркало Де'Уннеро не без причины выбрал именно его, напомнил себе новоиспеченный магистр. И пусть он, Стимсон, не согласен с методами графа Де Лурма, зато его более чем устраивала политика Эйдриана, в особенности в том, что касалось абеликанской церкви, в самом деле потерявшей, как он искренне считал, верные ориентиры.

Корабли эскадры перестроились в боевой порядок и двумя группами двинулись к острову. Вскоре уже стало возможно явственно различить пристань, центральную крепостную башню, возвышающуюся на скалистом утесе, а развевающийся над ней флаг был виден даже без подзорной трубы. Растительность на берегу практически отсутствовала, лишь кое-где виднелись низкорослые деревья. В правой части острова, на склоне, ютилось маленькое поселение из каменных домов, и там были заметны высыпавшие на улицу жители, не сводившие тревожных взглядов с приближающихся кораблей.

На расстоянии около тысячи ярдов от острова «Дерзкий» под флагом Урсала отделился от основной группы кораблей и двинулся к пристани. Остальные, развернувшись, убрали до минимума парусную оснастку и легли на боевой курс, готовясь поддержать атаку лидера корабельными катапультами.

— Будь начеку, магистр Стимсон, — послышался сзади голос графа Де Лурма. — Я рассчитываю, что ты и остальные братья окажетесь на высоте.

Взглянув на него и стоящего рядом Джулио Джаннета, Стимсон увидел на их лицах все то же нескрываемое страстное желание.

В свои пятьдесят с лишним лет Константин Прессо был одним из старейших и опытнейших командиров береговой охраны. Ему приходилось служить почти на всех сторожевых заставах от Пирет Талме до Пирет Вангард. Игры, в которые часто играли жаждущие быстрого пути к продвижению по службе горячие молодые люди, были ему не внове. Высокий, стройный мужчина с коротко остриженной бородкой, он всегда держался безупречно прямо, отводя назад широкие плечи, и ни при каких обстоятельствах не опускал взгляда темных глаз.

Как только эскадра показалась на горизонте, командир гарнизона поднялся на центральную крепостную башню.

— Впереди корабль под флагом Урсала! — закричал сигнальщик.

Да, так оно и было: над приближающимся к острову кораблем развевался не этот странный флаг, наличие которого на других судах подтверждало слухи о смене власти в Хонсе-Бире, а флаг короля Дануба и его предшественников. Однако, заметил командир, на грот-мачте корабля был поднят и второй — белый флаг перемирия.

Прессо прошелся по смотровой площадке башни, окидывая взглядом позиции, на которых уже разместились боевые расчеты береговой охраны. Крепость Пирет Данкард предназначалась не для того, чтобы держать длительную оборону; она была всего лишь сторожевым постом для части материка на юге и Вангарда на севере.

— Какому королю они служат? — в недоумении спросил командир ближайшего расчета.

В этот момент на идущем впереди корабле, расстояние до которого было менее пяти сотен ярдов, сменили флаги. Теперь на гроте развевались два новых — один такой же, как и на остальных судах эскадры, а другой с символом, означающим требование капитуляции.

Прессо заметил, что корабельная катапульта была готова к выстрелу. Не веря собственным глазам, он наблюдал за тем, как на палубу высыпал отряд лучников в форме королевской армии.

— Не стрелять! — приказал он, но было уже поздно.

К несчастью для него самого и Пирет Данкард, почти никто в гарнизоне крепости не имел опыта настоящих сражений. Командир гарнизона понимал, что маневры на корабле — провокация, однако его подчиненные поддались на эту уловку противника.

Первый горящий смоляной шар, выпущенный катапультой крепости, просвистел в воздухе и упал в воду рядом с корпусом «Дерзкого». Второй попал в цель. С палубы судна ответили выстрелами — пылающие стрелы вонзились в пристань, раскаленный снаряд корабельной катапульты ударил в основание крепостной стены.

Поврежденное судно накренилось, и его начало разворачивать прибрежным течением. Константин Прессо перевел взгляд на другие корабли развернувшейся фронтом эскадры и увидел залп десяти корабельных катапульт; небо прочертили полосы черного дыма от горящей смолы.

Магистр Стимсон тоже наблюдал за этим залпом, заметив, что из десяти снарядов только шесть были нацелены в сторону крепости, остальные же — на поселок с мирными жителями.

Монах закрыл глаза, и до его ушей вновь донеслись крики отчаяния, точно так же как это происходило во время бунтов его юности. Это не были боевые вопли сражающихся; это были крики ужаса, испускаемые ошеломленными, ни в чем не повинными людьми, оказавшимися в самой гуще сражения, сути которого они не понимали. И среди них отчетливо слышались голоса женщин и детей.

Новоиспеченный магистр абеликанской церкви оглянулся на графа Де Лурма и убедился, что того ничуть не обеспокоили эти на первый взгляд случайно отклонившиеся снаряды. Стимсон понял: Де Лурм втягивает Пирет Данкард в кровопролитное сражение, не желая оставлять ни малейшего простора для компромисса. Крепость внезапно оказалась поставленной в условия, когда должна была сражаться за само существование. Солдаты гарнизона вынуждены защищать не только ее, но и свои семьи. На острове постоянно проживают около четырехсот человек, всего лишь четверть из которых — военные, а остальные — мирное население.

Стимсон перевел взгляд на пристань как раз в тот момент, когда накренившийся и пылающий корпус «Дерзкого» врезался в причал, почти наполовину разрушив его. Тем не менее лучники продолжали посылать стрелы в защитников пристани и находящихся на крепостных стенах солдат береговой охраны. Им отвечали тем же.

Резкий звук заставил магистра поднять взгляд к башне. Он увидел, как из стоящей на ней баллисты вырвался снаряд, полетевший в сторону кораблей основной группы эскадры. Он едва не задел «Атакующего тигра», но, проскользнув перед самым его носом, упал в воду, не причинив никакого вреда.

На флагмане подняли паруса, и судно устремилось к крепостной пристани. С остальных кораблей на воду спустили шлюпки, которые должны были доставить на берег гвардейцев Бригады Непобедимых.

— Магистр Стимсон! — окликнул монаха граф Де Лурм.

— Братья, наша цель — катапульта слева от центральной башни, — сказал Стимсон товарищам.

Потирая лицо, Константин Прессо наблюдал за разворачивающимся сражением. Ему с первой минуты стало ясно, что удержать остров, борясь со столь мощным натиском, дело безнадежное. Он надеялся лишь нанести урон вражеским силам, с тем чтобы замедлить их продвижение, после чего начать переговоры.

Не исключено, что с помощью катапульт можно будет вывести из строя еще пару кораблей и лучники гарнизона сумеют удержать подходы к крепости, поскольку к пристани могли причалить одновременно только два крупных корабля. Если бы Прессо удалось задуманное, он вынудил бы противника высаживаться на берег исключительно со шлюпок, что гораздо труднее и требует больше времени. Поврежденный корабль противника затруднял высадку десанта на пристань, и командующий гарнизоном верил, что прицельные выстрелы его катапульт смогут полностью заблокировать гавань.

Однако произошло то, от чего у потрясенного Прессо перехватило дыхание и глаза едва не вылезли из орбит: с приближающегося к пристани корабля вырвались семь молний, нацеленных на катапульту справа от него. Грозное боевое орудие вмиг лишилось опор и стало заваливаться набок. Его расчет словно разметало; никто из солдат не подавал признаков жизни.

— Монахи-абеликанцы! — вскрикнул офицер, стоящий рядом с Прессо.

— Гвардейцы Бригады Непобедимых! — закричал другой, показывая на застрявший корабль и солдат, высаживающихся на пристань.

С «Атакующего тигра» ударил следующий залп молний, перевернувший вторую катапульту.

Константин Прессо знал, что во всем мире боевой магией всерьез владели лишь монахи церкви Абеля, которые служили королю Хонсе-Бира. Пирет Данкард не имела никакой защиты против них.

— Прекратить сопротивление! — закричал он.

Последние слова были адресованы лучникам на крепостной стене. Командир гарнизона посмотрел на стоящего рядом ошеломленного офицера и приказал тому поднять белый флаг.

— Мы должны доверять Непобедимым и монахам церкви Абеля, — сказал он, обращаясь к тем, кто находился на смотровой площадке башни. — Они — сердце и душа Хонсе-Бира. Нам остается лишь просить их о милосердии.

— Они служат узурпатору! — воскликнул офицер, памятуя о том, что рассказывали экипаж и пассажиры «Сауди Хасинты», которая останавливалась в Пирет Данкард несколько недель назад на пути к Вангарду. — Законный наследник короля Дануба — принц Мидалис!

— Я вполне с тобой согласен, но сейчас мы ничего не в силах сделать. — Прессо зашагал к лестнице, чтобы спуститься вниз. — Без катапульт нам не удержать их на расстоянии. И, по моим оценкам, численно они превосходят нас впятеро.

— Мы можем продержаться долго! — возразил офицер, имея в виду сооруженную на острове целую сеть разветвляющихся туннелей, где было множество узких, проходов и всяческих ловушек.

— Против кого? Против своих? — осведомился Константин Прессо. — Против вооруженных магическими камнями монахов абеликанской церкви? Наши туннели построены как последнее, отчаянное средство защиты от поври или другого врага, от которого не приходится ждать пощады. Что же, по-твоему, наши соотечественники будут обращаться с нами так же?

Офицер стиснул зубы и ничего ему не ответил.

В грохоте сражения одинокий голос готового капитулировать командира гарнизона услышан не был, и множество людей, как нападающих, так и защитников, были убиты или ранены на пристани и крепостной стене. Корабли эскадры продолжали поливать остров градом пылающих стрел. Вперед пошли Непобедимые, прикрываемые огнем лучников и разящими молниями магических камней. К тому времени, когда Константин Прессо добрался до ворот и широко распахнул их, сражение докатилось до крепости и десант уже успел высадиться на берег.

Командир гарнизона, схватив белое полотнище, кинулся туда, где шла ожесточенная схватка. Его попытку прервал заряд молний… Упав на спину, Прессо внезапно понял, что не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Прежде чем потерять связь с миром, он заметил, что какой-то солдат подхватил выпавший из его руки белый флаг.

— Удачный сегодня день, — сказал граф Де Лурм, обращаясь к магистру Стимсону и Джулио Джаннету.

Они шли вдоль южной части защитных сооружений Пирет Данкард. В воздухе повис тяжелый запах пожарищ. Среди защитников крепости в живых остались не более десятка, сколько было убитых из числа обитателей поселка, никто не считал.

— Командир гарнизона Прессо пришел в себя, — сообщил графу Стимсон.

Он сам вернул этого человека к жизни при помощи гематита, а остальные шесть монахов сейчас занимались исцелением раненых островитян.

— Только ради того, чтобы болтаться в петле, — отозвался Де Лурм и злорадно рассмеялся.

— Стоит ли проявлять такую жестокость? — спросил магистр. — Прессо честно служил Хонсе-Биру много лет, солдаты и простой народ уважают его и любят.

— И что же, я должен закрыть глаза на факт измены? — с притворным возмущением осведомился граф Де Лурм, поскольку все прекрасно понимали, что действия командира гарнизона, продиктованные стремлением к самозащите, изменой можно было назвать с большой натяжкой. — Любезный магистр, нам в армии не нужны изменники, настроенные против короля Эйдриана.

— Ты уверен, что этот человек хотя бы знает имя нового короля?

— Узнает, — отрезал Де Лурм. — Непосредственно перед тем, как петля затянется у него на шее.

Магистр Стимсон отвернулся, обдумывая то, чем предстояло заняться ему самому. В Пирет Данкард был один монах церкви Абеля, магистр Коюсад. Достойный церковнослужитель, он в свое время, когда Фио Бурэй был избран отцом-настоятелем абеликанской церкви, даже удостоился чести выступить на Коллегии аббатов. По происхождению этот человек был из бехренцев, хотя предки Коюсада более столетия назад переселились в Энтел и за это время так часто вступали в смешанные браки, что цветом кожи магистр ничуть не отличался от остальных жителей Хонсе-Бира. На Коллегии он голосовал за Фио Бурэя, а не за аббата Олина, поскольку большую часть жизни Коюсад прослужил в аббатстве Сент-Ротельмор, соперничавшем с энтельским монастырем Сент-Бондабрис, где властвовал Олин.

Правда, вспомнил Стимсон, на Коллегии он долго колебался, прежде чем проголосовать, и едва не перешел на сторону аббата Олина. Возможно, в новой церкви Абеля найдется место и для старого магистра.

В этот момент его внимание привлек отчаянный женский вопль. Какая-то женщина на бегу с плачем выкрикивала имя мужа. Она почти добежала до площадки у основания крепостной стены, где были свалены тела убитых, когда путь ей преградили гвардейцы Бригады Непобедимых. Один из них грубо оттолкнул женщину и приказал убираться.

Магистр прекрасно понимал, что уговорить Коюсада присоединиться к ним будет значительно труднее, если то, что творилось сейчас на острове, войдет в обычную практику. Он взглянул на Де Лурма, ожидая, что тот одернет солдата. Однако граф лишь рассмеялся, и ему вторил Джулио Джаннет.

 

ГЛАВА 24

ЭЙДРИАН СТАНОВИТСЯ МУЖЧИНОЙ

Неприветливым снежным зимним днем, когда члены семей на дальнем западе, в Вайлдерлендсе, обычно собираются у камина, чтобы насладиться его теплом, обитатели Фестертула высыпали наружу, выстроившись вдоль главной улицы этой небольшой деревни. Они махали шляпами и платками и возбужденно подпрыгивали, с особенным жаром приветствуя молодого короля Хонсе-Бира — ведь человек этот, Эйдриан, жил когда-то в их деревне и был известен по всей округе под именем Тай'маквиллок, рейнджер из Фестертула.

Садья скакала рядом с Эйдрианом в окружении гвардейцев Бригады Непобедимых, эскортирующих их от самого Палмариса, не обращая особого внимания на ликующий народ. Чтобы убедиться, что Эйдриану ничто не угрожает, еще до начала парада в деревню вошли два десятка королевских солдат. Остальные, общей численностью более трехсот человек, маршировали позади короля и его ближайшего окружения под барабанный бой, гулко разносившийся в холодном зимнем воздухе.

Эйдриан наслаждался всем происходящим. Таким сияющим женщина еще никогда его не видела. Они, конечно, уже успели пройти через несколько деревень и небольших городков с такой же помпой, как сейчас, но здесь все было иначе, поняла певица. В этой деревне Эйдриан приобрел первый опыт общения с людьми после того, как сбежал от тол'алфар и изучил язык Хонсе-Бира. Именно здесь за очень короткое время из своенравного мальчишки он превратился в героя, защитника окрестных деревень; и вот теперь вернулся сюда как герой, завоевавший все королевство.

В этот момент он казался Садье прекрасным — с раскрасневшимся от холода и гордости лицом и яркими алыми губами, подчеркивающими очарование выразительных голубых глаз. Он ехал без шлема, откинув капюшон тяжелого плаща, и великолепные золотистые волосы короля развевались над его головой. Женщине он казался как никогда полным жизни и энергии. Поистине, Эйдриан был король во всех значениях этого слова, и лишь оттого, что она просто находилась рядом с ним, по ее спине пробегала дрожь.

Певица все еще не сводила с него взгляда, когда они добрались до конца улицы, и Эйдриан спешился, чтобы встретить старейшин деревни. Он обвел их взглядом, и по блеску его глаз Садья поняла, что некоторые были ему знакомы.

— Эй, парень, я гляжу, ты неплохо использовал меч старого Румпара! — воскликнул какой-то старик, и все остальные засмеялись.

Но тут же смолкли под холодным взглядом Эйдриана.

Медленно, очень медленно он вытащил из ножен Ураган и вскинул его высоко в воздух. От одного вида меча стоящие рядом люди, а за ними и все остальные пораскрывали рты, а уж когда сверкающий клинок охватило пламя, восторгу собравшихся не было предела.

— Добрые жители Фестертула! — начал Эйдриан, повернувшись к толпе. — Вы знали меня как человека, защищающего вас от разбойников и чудовищ. А теперь я вернулся к вам как король.

В толпе раздались приветственные крики, разносясь во все стороны и с каждым мгновением становясь все громче. Без сомнения, их подхлестывали стоящие тут и там солдаты, но, как казалось Садье, люди вовсе не нуждались в поощрении. Их радость была искренней и объяснимой; действительно, жители дальней, всеми забытой деревеньки сейчас в двух шагах от себя видели живое воплощение славы мира. Интересно, мелькнула у женщины мысль, встретила ли, став королевой, такой же прием у жителей Дундалиса Джилсепони?

В этот момент Эйдриан перевел взгляд на нее. В его глазах сияла гордость и что-то еще, какая-то напряженность, заставшая певицу врасплох.

Она инстинктивно крепко обхватила плечи руками, как бы пытаясь — впрочем, тщетно — сдержать внезапно охватившее ее горячее чувство.

Во время трапезы они сидели вдвоем, и прислуживавшие за столом слуги ловили каждое их желание. И хотя еда была довольно незамысловатой, Садья оценила немалые усилия, приложенные Эйдрианом, чтобы сделать этот вечер запоминающимся.

Она заметила также, как король поглядывал на нее через стол, и поняла, что голодный взгляд его голубых глаз никак не связан с отсутствием пищи.

На этот раз, однако, он ее врасплох не застал. Она не отвела взгляда, напротив, подняла стакан с вином — один из немногих деликатесов, которые армия везла из самого Палмариса, — и ответила Эйдриану дразнящей, многообещающей улыбкой.

Король отпустил слуг еще до окончания трапезы. А потом, не дав ему обогнуть стол и подойти к ней, Садья поднялась первой и направилась к окну. Отодвинув занавеску, она оглядела тихую деревушку и мерцающие вокруг нее огни лагерных костров.

— Герой возвращается домой, — заметила певица, когда Эйдриан встал рядом с ней.

Глядел он не в окно, а на нее, пристально, неотрывно, как бы пытаясь запечатлеть в памяти тонкие черты ее лица.

Похоже, прошло какое-то время, прежде чем до него дошел смысл слов женщины.

— Домой? — спросил он. — Сюда? Ты смеешься!

— Разве это не твой дом? Где же он, в таком случае?

Эти вопросы словно ударили молодого короля, заставив его отпрянуть; он удивленно заморгал, как бы стряхивая с себя опьянение очарованием Садьи.

— Может, твой дом в месте, которое ты называешь Эндур'Блоу Иннинес? — продолжала допытываться женщина.

Эйдриан покачал головой.

— Я не желаю говорить об этом.

— Неужели мои вопросы так глубоко задевают тебя?

— Нет, я просто не хочу говорить об этом! — решительно повторил король и отвернулся. — Не здесь. Не сейчас.

Он снова повернулся к ней и придвинулся еще ближе.

— Время неподходящее, — произнес юноша чуть мягче, но с прежней настойчивостью, положив руки ей на плечи и тем самым лишая возможности отодвинуться. — Не сейчас.

И наклонился, чтобы поцеловать певицу.

Ловко изогнувшись, Садья нырнула под удерживающие ее руки и отошла на середину комнаты.

Эйдриан резко повернулся и посмотрел на нее, широко распахнув глаза. На его лице возникло странное выражение, являвшее собой нечто среднее между удивлением и гневом.

— Ты отвергаешь меня?

Певица почувствовала неподдельное смятение в голосе юноши и, как и ожидала, отсутствие уверенности, скрывающееся за внешне величественным фасадом. Она не стала отвечать на его вопрос, не желая, чтобы это смятение и эти сомнения выплыли наружу, вместо чего просто лукаво улыбнулась.

Эйдриан шагнул к ней, однако грациозная женщина снова выскользнула из его объятий.

— Что за игру ты ведешь? — спросил явно озадаченный король.

— Игру?

Юноша неожиданно метнулся вперед — недаром ему не было равных как фехтовальщику, — столь резко сократив между ними расстояние, что Садья не успела уклониться.

Она не стала вырываться, однако взгляд певицы изменился, став ледяным.

Эйдриан остановился и покачал головой.

— Ты всегда берешь все, что пожелаешь? — спросила она.

Юноша едва не ответил утвердительно, однако выражение лица Садьи заставило его остановиться, прежде чем он совершил эту ошибку.

— Я король, — заявил он. — И я могу иметь все, что пожелаю.

— Нет, — коротко ответила певица.

— Я могу иметь любую женщину королевства!

— Любую, кроме одной.

Эйдриан с силой стиснул кулаки, и Садья подумала, что сейчас он топнет ногой. Хотелось рассмеяться, глядя на него, но она сдержалась.

— Мое слово — закон, — возразил юноша и повторил: — Я получу все, что пожелаю.

Он двинулся к ней, но женщина, не шевелясь, оттолкнула его одним взглядом.

— Более всего, — сказала она, — ты желаешь того, что не дается просто так тебе в руки.

Похоже, эти слова слегка охладили пыл юноши. Он отступил на шаг, с любопытством глядя на певицу.

— Ты, конечно, мог бы взять меня силой. И я не смогла бы помешать тебе ни словами, ни делом, поскольку ты и в самом деле король.

Эйдриан задумался над ее словами. Садья поняла, что ей еще предстоит немало потрудиться над неискушенным в подобных делах молодым человеком.

— Однако оно того не стоит, — продолжала она. — Ты не получишь ничего, кроме физического облегчения, и если это твоя цель, лучше найди кого-нибудь, кто тебе безразличен или кто сам…

— Довольно!

— Но мной ты таким образом не овладеешь, Эйдриан. — Женщина прищурила глаза. — Я смогу отстраниться от всего, что произойдет. Ты не причинишь мне боли и не покоришь меня, потому что получишь только мое тело.

— Может быть, мне этого достаточно!

Садья издала сдавленный смешок.

— Если ты и вправду так думаешь, ты просто глуп.

Отвернувшись от него, она замолчала. Ей требовалось время, действительно требовалась некоторая отстраненность, чтобы преподать ему урок. Отойдя на несколько шагов, певица громко рассмеялась, не насмешливо, но просто чтобы дать Эйдриану понять: она знает нечто такое, чего не знает он.

— Ты подчинил своей воле Дара, не так ли?

Явно сбитый с толку, юноша пристально посмотрел на нее, а потом еле заметно кивнул.

— И тем не менее конь не стал твоим. Дар сбежал от тебя при первой же возможности.

— Животное всегда остается…

— Тем не менее я слышала, что к Элбрайну и Джилсепони он пришел по доброй воле. Тебе не приходило в голову, что за его непокорностью стояло нечто такое, чего ты так и не понял в Даре?

Лицо юноши исказилось.

— При чем тут конь? Какое отношение он имеет…

— Ты можешь взять все, что пожелаешь, король Эйдриан Будабрас, — сказала певица. — Однако не все можно взять; кое-что можно лишь дать.

— Все дело в Де'Уннеро, не так ли?

Садья не снизошла до ответа. Отвернувшись от него, она вышла из комнаты, даже не оглянувшись. Услышала шаги — это юноша бросился вдогонку, — но лишь улыбнулась, когда они внезапно смолкли. Певица понимала: ее слова Эйдриану воздвигли перед ним глухую стену, и у него не было опыта, который бы мог подсказать, каким образом преодолеть ее. И никакое оружие тут было не властно. Ей удалось остановить его.

Это был первый урок, который она дала королю.

Садья вернулась в отведенный ей дом, потратила несколько часов на приготовления и только после этого послала одного из телохранителей за юношей. Жаль, что нельзя было отложить на день-два следующий, едва ли не самый важный урок, но утром отряд двинется дальше, а это был не тот урок, который хорошо усваивается в палатке посреди дикой местности.

Эйдриан с хмурым видом шагал по деревне. Он с трудом верил, что и впрямь откликнулся на призыв Садьи; первым побуждением было ответить ее посланцу резким отказом. Ничего другого не заслуживала женщина, посмевшая отвергнуть его. И все же по причине, которая была выше его понимания, молодой король Хонсе-Бира покинул свой дом и шел сейчас по улице, плотно завернувшись в плащ, чтобы защититься от холодного ночного ветра.

Он постучал в дверь, но потом, не дожидаясь ответа, резко ее распахнул.

Мгновенно все его чувства обострились. Слева от двери в камине пылал огонь, по всей комнате горели свечи, которые временами затенялись плывущими в воздухе слоями ароматного дыма. Эйдриан сделал глубокий судорожный вдох и почувствовал, как по его телу разлилось странное тепло.

Он закрыл за собой дверь и пошел туда, где в центре комнаты лежали подушки и одеяла, а над ними слегка покачивались свисающие откуда-то сверху полосы тонкой ткани. И тут юноша услышал музыку. Лютня Садьи, понял он. Мелодия текла медленно и плавно, один звук незаметно сменялся другим.

Внезапно послышалось шипение. Эйдриан обернулся и едва разглядел певицу в окутывающих ее облаках пара; вылив на раскаленные камни воду из кувшина, она вернулась к лютне.

Ее одежда представляла собой полосы той же похожей на паутину тонкой материи, полотнища которой свисали с потолка; затейливо обернутая вокруг ее гибкого тела, ткань едва его прикрывала. Играя на лютне, женщина пританцовывала среди плывущих в воздухе слоев пара и дыма. На ее изящных плечах и волосах дразняще блестели капельки воды.

— Что это? — спросил Эйдриан, но его слова заглушили звуки лютни. — Что ты затеяла?

Он стянул с плеч тяжелый плащ и отбросил его. Садья с улыбкой последовала его примеру, сняв обмотанную вокруг талии полоску ткани.

Взгляд юноши приковал к себе ее прекрасный обнаженный живот, странным образом казавшийся и мягким, и крепким, и изящные завитки волос в нижней его части, которые исчезали под куском ткани, обернутым вокруг бедер.

От этого зрелища все в нем встрепенулось. Эйдриан криво улыбнулся, снял и отшвырнул рубашку, обнажившись до пояса.

Продолжая вращаться и пританцовывать, Садья снова сделала то же самое. Потом она двинулась в сторону Эйдриана, лишь едва прикрываясь руками и не спуская с него такого пристального, напряженного взгляда, что у юноши едва не подогнулись колени. Тяжело дыша, он сорвал с себя всю оставшуюся одежду и рванулся к женщине.

Однако она грациозно ускользнула, а когда он метнулся за ней в надежде схватить, повернулась и вперила в него ледяной, отталкивающий взгляд.

— Садья? — умоляюще произнес он.

Певица приложила палец к губами, призывая его к молчанию. Только тут до него дошло, что теперь она полностью обнажена.

— Ты опять продолжаешь свои игры? — спросил Эйдриан нетерпеливо.

Садья двинулась в обход лежащей на полу груды подушек, то и дело пропадая за свисающими с потолка кусками ткани. И тут юноша внезапно бросился ей наперерез. Он сделал этот столь стремительно, что в один миг оказался рядом, и теперь их разделяла лишь полоска тонкой ткани. Эйдриан вскинул руки и грубо обхватил певицу за плечи.

Музыка смолкла, хмурая тень легла на прекрасное лицо Садьи. Она тут же вырвалась из его рук.

— Я уже предостерегала тебя, — сказала женщина. — Ты получишь меня, но все будет так, как я этого хочу. А теперь вернись туда, где лежат подушки.

Эйдриан отпустил Садью и теперь стоял, сердито глядя на нее.

— Я король.

Певица скользнула к нему, слегка задев его телом и едва не прикоснувшись к его лицу губами. Стон сорвался с губ юноши, он наклонился вперед, но Садья уже отступила. Так и продолжалось — он делал шаг вперед, она назад, в точности повторяя его движения, так что их тела все время находились почти вплотную друг к другу.

Наконец он остановился, тяжело дыша, и теперь уже женщина шагнула к нему. Вначале она взмахнула невесть откуда взявшейся в ее руке горящей, источающей запах лаванды веткой, затем бросила ее в огонь и неожиданно с силой прижалась всем телом к Эйдриану и страстно поцеловала его.

Он стиснул ее в объятиях, желая лишь одного: слиться с певицей, стать с нею единым целым. Волны страсти сотрясали тело юноши, голова шла кругом. С трудом, хрипло дыша, он жаждал соединения, жаждал, чтобы невыносимое напряжение наконец разрядилось.

Однако Садья со смехом снова ускользнула, взяла лютню и закружилась среди свисающих полотнищ.

Эйдриан погнался за ней, но вдруг остановился, глядя на Садью и беззвучно шевеля губами, словно желая сказать что-то, но не находя слов. Руки его были сжаты в кулаки, все тело напряжено, а выглядел он так, словно вот-вот взорвется.

— Ты чем-то недоволен, король Эйдриан? — поддразнивающим тоном спросила его Садья.

— Что ты делаешь со мной? — воскликнул он. — Какое колдовство…

— Я учу тебя, — ответила женщина. — И если тебя что-то не устраивает, на этом я и закончу.

— Я возьму тебя! — произнес король сквозь стиснутые зубы.

— И получишь несравненно меньше того, что я могу дать. — Певица снова рассмеялась. — Бедный Эйдриан! Всегда должен чувствовать себя хозяином положения.

Он покачал головой, сделал шаг к ней, но женщина, продолжая смеяться, снова увернулась.

— Не понимаешь? Ты жаждешь, чтобы все происходило в точности так, как ты приказал. Все, даже Маркало Де'Уннеро, превратились в твоих марионеток. И ты, молодой самодержец, держишь в руках все ниточки.

— Видимо, не все…

— А за это скажи спасибо Садье, — промурлыкала певица. — Нет, ты не подчинишь меня себе. Ты так силен, что, конечно, в состоянии взять меня силой, но, поверь, в этом случае ты получишь гораздо меньше удовольствия. Ты можешь просто зарубить меня на месте, и никто не посмеет задать тебе ни единого вопроса, но, даже умирая, я буду смеяться над тобой, и ты знаешь это.

— Уже была одна такая, которая воображала, что заставит меня плясать под свою дудку. — В голосе короля внезапно послышались угрожающие нотки. — Я сейчас как раз к ней и направляюсь — чтобы прикончить ее за это.

— Ах, но Дасслеронд командовала тобой ради своих целей и своей выгоды. — Садью, похоже, ничуть не устрашило предостережение Эйдриана. — Я же делаю это исключительно ради… твоей же пользы, глупый!

Она сделала жест в сторону подушек, и на этот раз, несмотря на то что все внутри его взбунтовалось против необходимости подчиниться, он улегся на них.

Некоторое время певица продолжала танцевать вокруг Эйдриана. В воздухе плыла музыка, будоражащие ароматы, слоистый дым; все тело женщины блестело от пота.

Постепенно, очень медленно, она приблизилась к Эйдриану. То ложилась рядом с ним, то вдруг становилась на колени, скользящими прикосновениями доводя его едва ли не до безумия.

В конце концов она накрыла тело юноши своим и прошептала, покусывая ему мочку уха:

— Теперь ты заслужил меня.

Слегка отодвинувшись, она посмотрела на него и внезапно страстно прижалась к нему всем телом.

Комната начала вращаться вокруг Эйдриана; возникло ощущение, будто он поднимается в воздух. Дышать он не мог, но это его не заботило. Бедра так свело, что мелькнула мысль: а вдруг мышцы просто разорвет на части?

Чуть позже Эйдриан лежал на спине, совершенно опустошенный, утопая в сладких воспоминаниях. Рядом сидела Садья; прислонившись к груде подушек и положив на колени лютню, певица рассеянно перебирала струны.

— Я никогда даже не представлял себе… — пробормотал юноша; каждое слово давалось ему с трудом.

— Потому что ты все время стремишься подчинить себе все, даже тигра-оборотня внутри Маркало, — ответила Садья.

— Я король. И буду править всем миром.

— Почти всем. — Скрестив ноги, певица лукаво улыбнулась. — Только не мной. Ты никогда не подчинишь меня себе. Пойми это.

Лицо Эйдриана напряглось от гнева.

— Ты так и останешься мальчиком, Эйдриан, если будешь и дальше стремиться управлять всем вокруг. Я же могу научить тебя, как стать мужчиной.

— Что за глупость…

— Потому что, лишь отказавшись от политики «железного кулака», лишь позволив эмоциям вырваться из-под контроля воли, ты сможешь полностью понять, что это значит — быть человеком, — очень серьезно продолжала женщина. — Только когда в тебе проснется эта вторая твоя сторона, когда ты поймешь, что существуют такие вещи, как взрыв чувств, свобода действий, опасность неизвестного, — только тогда ты станешь в полной мере человеком, а лишь став в полной мере человеком, ты станешь мужчиной.

На лице короля возникло удивленное выражение, но он промолчал.

— Маркало во многом был похож на тебя, — снова заговорила Садья, и Эйдриан вздрогнул при упоминании имени другого ее любовника.

— И что же собирается делать Садья? — спросил Эйдриан. Она непонимающе посмотрела на него. — Если ты вернешься к нему, я…

— Убьешь меня? — прервала его Садья. — Убьешь его? Кого еще ты захочешь убить?

— Не советую играть со мной!

— Ты во многих отношениях нравишься мне, Эйдриан, — лукаво ответила певица. — Продолжай в том же духе, и тебе нечего будет бояться.

Король закрыл глаза; сейчас все это было слишком сложно для него, наслаждающегося утратой невинности.

Садья снова принялась перебирать струны лютни и негромко запела; ее нежный голос стал чудесным завершением чудесной ночи.

Эйдриан медленно уплывал в сон.

Женщина еще долго сидела рядом, глядя на прекрасного молодого короля, прекрасного юного человека. Едва ли не самого могущественного человека в мире.

Только не тогда, когда он был с ней.

 

ГЛАВА 25

ДРУЗЬЯ ИЛИ ЗАВОЕВАТЕЛИ?

Бринн стояла на восточной стене Дариан-Дариалла, снова и снова прокручивая в сознании события двух последних недель. Она никак не могла выбросить из памяти образ аббата Олина в Чом Дейру и выражение его лица — такое самодовольное и самоуверенное.

И такое угрожающее.

Все полученные тогайранкой известия лишь усиливали это тяжелое впечатление. Воодушевленная победой над главным противником, армия бехренцев выступила из Хасинты. Некоторые провинции и города уже оказались под властью ятола Маду Ваадана, на что, собственно говоря, Бринн и ее друзья рассчитывали с самого начала. Однако бехренские войска сопровождало множество священнослужителей — причем не только ятолов, но и монахов-абеликанцев! А в одном полученном Бринн отчете из оазиса Дадах утверждалось, что во главе многих воинских подразделений Хасинты стояли люди с севера.

— У тебя такой вид, словно ты в любой момент ждешь нападения, — прервал размышления тогайранки знакомый голос.

Повернув голову, она увидела подошедшего к ней Астамира.

— Меня мучают опасения, что мы сражались не за Хасинту и Маду Ваадана, а за аббата Олина из Хонсе-Бира, — сказала Бринн.

— Да, такие слухи имеют место.

— Что же мы сделали на самом-то деле? — спросила она.

— Остановили Гайсана Бардоха, что во всех случаях на руку для Тогая, — ответил мистик. — Если бы твой старый враг захватил Хасинту, тогда на этой стене стояло бы гораздо больше народу. И они бы взирали на приближающееся войско Гайсана Бардоха.

— Этот негодяй никогда не смирился бы с тем, что Дариан-Дариалл находится под властью тогайру, — согласилась Бринн.

— Значит, мы все же поступили правильно?

Тот факт, что Астамир высказал не утверждение, а вопрос, заставил тогайранку догадаться: тот хочет, чтобы она поглубже заглянула в себя и разобралась наконец в своих чувствах. Именно поэтому мистик был для нее больше чем близким другом. Спокойствие и здравомыслие составляли саму суть его существа, а приверженность моральным принципам Джеста Ту позволяла рассматривать все проблемы, как большие, так и малые, исключительно в свете рационализма, внимательно рассматривать со всех сторон с целью оценить скрытый в них баланс добра и зла. Даже когда воины чежу-лей, явившиеся в Огненные горы, навязали монахам жестокий бой, мистики, возглавлявшие Обитель Облаков, в числе которых был и Астамир, не поддались эмоциям, действуя хладнокровно и взвешенно.

Глядя на безмятежного, как всегда, Астамира, Бринн подумала, что Джеста Ту — истинно совершенные человеческие существа. В ее друге ощущалась глубокая внутренняя гармония, что вызывало у тогайранки зависть и стремление достичь подобного состояния души.

— Я опасаюсь, что аббат Олин взял верх над ятолом Маду Вааданом, — спустя некоторое время снова заговорила Бринн. — На покрывале Хасинты, наброшенном на страну, все более проступает узор абеликанской церкви. По крайней мере, такие слухи доходят из капитулирующих перед наступающей армией городов. Бехрен, без сомнения, вскоре снова обретет единство, с севера до юга, с запада до востока, но это будет не та страна, какой она была до падения Чезру Эакима Дуана.

— А как она может остаться такой же? — спросил мистик. — Падение Дуана вскрыло столь ужасные факты, что это нанесло удар в самое сердце религии ятолов. Вера поколеблена, а может быть, и разрушена до основания. Если церкви Бехрена и удастся подняться из пепла, она неизбежно будет отличаться от прежней.

— А не будет ли она сильно смахивать на церковь Абеля? — спросила тогайранка. — Очень может быть, что аббат Олин ради этого тут и объявился. Это вполне понятно, но вот ятол Ваадан, как я посмотрю, ничего не имеет против.

— Если и так, кто знает, к добру сие или нет? Абеликанская церковь не так давно тоже прошла через тяжелые испытания. Когда-нибудь я расскажу тебе о падении отца-настоятеля Маркворта и усилении влияния последователей Эвелина Десбриса.

Бринн с любопытством посмотрела на мистика. Ей уже приходилось кое-что слышать об этом, сначала от тол'алфар и позже, когда она возглавила свой народ и узнала, что Эйдриан, ее юный товарищ по обучению у эльфов, захватил трон северного королевства.

— То, что Эйдриан стал королем, видимо, как-то связано с этими событиями, поскольку его родители были преданными сторонниками Эвелина.

— И теперь Хонсе-Бир пришел на помощь южному соседу в трудный для него момент, — продолжал Астамир. — Возможно, аббат Олин неплохо разбирается в такого рода проблемах и поделится опытом с отчаявшимися правителями Бехрена.

Тогайранка устремила на него пристальный взгляд, зная, что, высказывая то или иное предположение, мистик хочет не столько убедить ее в его правильности, сколько заставить рассмотреть все альтернативы.

— А возможно, аббат Олин пришел сюда, увидев, какие открываются возможности, когда страна охвачена междоусобицей, а народ раздроблен, сбит с толку, — сказала она.

Судя по выражению лица Астамира, тот не исключал подобного варианта.

— Вполне возможно, что аббат Олин и впрямь стремится расширить сферу влияния Эйдриана, — заметил он.

Бринн перевела взгляд на восток и пожала плечами.

— Чем это обернется для тебя и твоих людей? Если король Хонсе-Бира хочет подчинить себе южного соседа, разве в этом случае угроза Тогаю со стороны Бехрена не уменьшится? Ведь Эйдриан твой друг, если не ошибаюсь?

— Может, и уменьшится.

— Тогда почему тебя так тревожит, что мы оказали ятолу Ваадану помощь во время битвы за Хасинту, даже если помощь наша, возможно, способствовала интересам аббата Олина? — спросил мистик. — Ты отодвинула угрозу войны от своих границ. Разве не в этом долг любого предводителя?

Это, конечно, имело смысл, но не вызвало отклика в душе тогайранки, поскольку существовало еще одно соображение.

— А как же Бехрен? — спросила она.

— Разве твой друг Эйдриан не заслуживает доверия? Ты считаешь его таким страшным тираном?

— Он не бехренец, — ответила Бринн. — И не уверена, что монахи церкви Абеля достаточно разбираются в концепции веры жрецов-ятолов.

— Веры, основы которой подорваны, а не исключено, что и разрушены до основания.

— Да, у людей внезапно возникло ощущение, что их молитвы, возможно, некому услышать. Неужели лучший выход для них — чужеземное завоевание?

Тогайранка взволнованно взглянула в лицо Астамира и поняла, что он сознательно подвел ее к этому выводу.

— Выходит, я способствовала тому, что народ Бехрена оказался под пятой чужеземной армии и церкви, как в свое время мои соотечественники оказались под пятой самих бехренцев?

— Разве это делается, по утверждениям тех, кто взял здесь верх, не ради благополучия самих бехренцев?

— Нет, — без малейших колебаний ответила женщина. — Когда-то тогайру тоже пытались убедить, что бехренцы покажут им дорогу к лучшей жизни. А между тем они учили нас приспосабливать природу к своим нуждам, а не жить в согласии с ней.

— И твоих соотечественников подобный подход не устроил?

— Нет, потому что тогда мы утратили бы самобытность, — сказала Бринн. — Наше издревле возникшее мировоззрение не просто традиция; это сама суть народа тогайру. И нас хотели лишить его, не оставив выбора…

По выражению лица мистика было ясно, что он рассчитывал именно на такой ответ.

— Нет, я не могу оставаться спокойной, если Хонсе-Бир и вправду покушается на независимость Бехрена. И боюсь, я еще не раз пожалею, что сыграла «медведям» на руку. Бехрен должен принадлежать бехренцам, как тогайские степи — тогайру. Если Хонсе-Бир и абеликанские монахи готовы помочь этой стране в тяжелый час испытаний, даже если они хотят распространить свое влияние на бехренцев, чья собственная вера пошатнулась, это, возможно, не так уж и плохо. Но использовать такой кризис для завоевания… Этого быть не должно.

— Может, вскоре ты встретишься со старым другом Эйдрианом и он поделится с тобой своей версией происходящего.

— Я как раз сказала Аграделеусу, что вскоре мне понадобится его помощь.

— Это весьма кстати. Дракон понадобится нам если не для военных действий, то хотя бы для того, чтобы иметь возможность быстро перемещаться.

— Нам? — В голосе Бринн вспыхнула надежда.

Она опасалась, что в ближайшее время Астамир отправится на юг, в монастырь в Огненных горах.

— Обитель Облаков существует не одно столетие, — сказал мистик. — Она дождется меня и через год, и через два.

— Меня радует, что ты видишь свое место рядом со мной.

Астамир ласково обнял подругу за внешне хрупкие, но на самом деле такие сильные плечи. Они долго стояли под темным небом, глядя на восток.

— Они не тратят времени даром, — заметила Бринн.

Один из ее лазутчиков только что сообщил, что армия под знаменами Хасинты, предводительствуемая ятолом Де Хамманом, приготовилась к штурму Авру Изы. Этим городом правил Гайсан Бардох, и сейчас, когда Дариан-Дариалл перешел под управление тогайру, Авру Иза стала одним из самых значимых бехренских городов в западной части страны.

Тогайранка перевела взгляд на Астамира.

— Я должна отправиться туда.

К удивлению Бринн, ее друг возражать не стал. Он сидел, глядя прямо перед собой и задумчиво поглаживая подбородок.

— Я могу слетать туда на Аграделеусе, все разузнать и быстро вернуться, — предложил он.

— Я хочу сама все увидеть, — возразила тогайранка. — То, как Хасинта обойдется с жителями Авру Изы, подскажет, чего можно ждать от сформировавшегося в Бехрене странного союза.

Не прошло и часа, как Бринн и мистик в сопровождении двухсот всадников покинули Дариан-Дариалл. Дракон Аграделеус, в обычном для него облике огромного крылатого змея, кружил над головами, выступая со своим острым зрением в качестве дозорного, и был готов в любой момент откликнуться на призыв тогайранки.

На протяжении двух последующих дней, пока они скакали на юг, направляясь к огромному плато, разделяющему Бехрен и тогайские степи, Бринн несколько раз использовала необыкновенную силу и скорость дракона. Летая над местностью, по которой они передвигались, она пополняла отряд за счет живущих здесь тогайру. В результате к тому времени, когда они приблизились к Авру Изе — неделю спустя после выхода из Дариан-Дариалла, — их численность увеличилась до пятисот человек.

Аграделеус, облетев окрестности, сообщил, что Авру Иза уже сдалась Де Хамману. Бринн подвела воинов к городу, чтобы их увидели с западной стены, и вместе с Астамиром и еще дюжиной солдат, один из которых держал белый флаг перемирия, поскакала к воротам.

Тогайский Дракон, захватывавшая город всего несколько месяцев назад, понимала, что вряд ли ее встретят здесь с распростертыми объятиями, если, конечно, у ворот по-прежнему стояли стражники Авру Изы. Однако стражники, приветствующие тогайранцев со сторожевых башен на западной стене, оказались из Хасинты.

И, как заметили Бринн и Астамир, среди них попадались светлолицые солдаты в доспехах Хонсе-Бира.

Небольшой отряд тогайру впустили в город без всяких препятствий. Бринн это не слишком удивило. Разве не она со своими людьми изменила ход сражения за Хасинту? Одержи Бардох победу, сколько бы из этих людей ныне уцелело?

— Мне надо переговорить с ятолом Де Хамманом, — заявила тогайранка офицеру охраны.

Тот подозвал двух солдат и велел отвести ее в храм, где временно разместился их предводитель.

Еще даже не успев войти в пострадавшее от боев, но по-прежнему величественное здание, Бринн получила ответ на многие вопросы.

Потому что на площади перед храмом во множестве лежали раненые солдаты, все в бело-красных тюрбанах, которые носили люди Бардоха. Эти несчастные сейчас находились в ужасных условиях. За окружающим их кольцом солдат из Хасинты стояли зеваки, но мало кто из них осмеливался хотя бы попытаться подойти к раненым. Женщины умоляли облегчить участь своих мужей, дети плакали, однако стражники не обращали на все это никакого внимания, грубо отпихивая тех, кто все же предпринимал попытку прорваться сквозь их строй.

Более того, и это говорило о многом, — среди раненых ходили монахи церкви Абеля и жрецы-ятолы, наклоняясь к лежащим и разговаривая с ними.

Тогайранка оставила пегого пони по кличке Крепыш чуть в стороне и, подойдя поближе, прислушалась к одному из таких разговоров.

— Боли больше не будет, — говорил ятол тяжелораненому, измученному солдату. — Мы приведем сюда твою жену и дочь. Они будут держать тебя за руки, когда магистр Маккеронт откроет тебе истину догматов святого Абеля. Ты познаешь гармонию нашей общей веры, друг мой.

Раненый, с презрительным выражением на лице, угрюмо смотрел в сторону. Поддаваться на посулы он явно не желал. Жрец выпрямился, сплюнул в сердцах и перешел к следующему.

Или, точнее, только вознамерился сделать это, потому что Бринн остановила его.

— Сколько времени лежат здесь эти люди?

Все повернулись к ней, а на лице абеликанца, в котором она узнала магистра Маккеронта, вспыхнула широкая улыбка.

— Рад видеть тебя… — начал он, но суровый взгляд и вскинутая рука тогайранки заставили монаха умолкнуть.

— Сколько времени они лежат здесь? — повторила она.

— Три дня, — отозвался ятол. — Их было гораздо больше, конечно, но многие уже скончались от ран.

Его лицо неожиданно просветлело.

— Но еще больше тех, кому открылся свет истины. Сейчас они покоятся с миром!

— Вы притащили сюда их семьи и держите здесь, даже не оказывая раненым никакой помощи? — холодно спросила Бринн. — Это так церковь Абеля распространяет слово Божье?

— Мы предоставляем им возможность, которой все эти годы тирании были лишены несчастные бехренцы, — ответил Маккеронт, и женщина почувствовала, насколько привычно ему произносить эти слова. — Пусть проявят хотя бы сожаление о том, что долгие годы прожили в слепоте и неведении. Последователи религии Абеля добры и великодушны, но мы не можем тратить дарованную Богом магию на еретиков.

Тогайранка в бешенстве стиснула зубы. Понимая, что толку сейчас от ее возмущения не будет никакого, она, бросив последний взгляд на жуткое зрелище на площади, вернулась к спутникам и с угрюмой решимостью зашагала в сторону дворца.

Оказавшись перед ятолом Де Хамманом, она не стала тратить время на формальные приветствия.

— Как ты мог допустить такое? — спросила она.

Ятол сделал вид, будто не понимает, о чем речь, однако Бринн не поверила ему ни на миг.

— Ты силой заставляешь бехренцев переходить в абеликанскую веру. На тебе одеяние ятола, но ты предал все заповеди своей религии.

За спиной тогайранки и ее спутников возникла суматоха. Обернувшись, она увидела, что на носилках в комнату вносят того самого человека, который недавно лежал у ног магистра Маккеронта. Рядом шли женщина и девочка, по-видимому жена и дочь раненого, держа его за руки и горько плача. Маккеронт был тут же; приложив одну руку к своей груди, другую он прижимал к боку раненого.

— Неужели твое двуличие не имеет границ? — спросила разозленная Бринн Де Хаммана.

— Двуличие? — с иронией переспросил ятол. — И в чем же оно состоит? В признании того, что Чезру Дуан обманывал народ? В том, что бехренцы приняли помощь друзей с севера?

— Эти «друзья» — монахи церкви Абеля, — напомнила ему тогайранка. — Они поклоняются другому богу и вряд ли станут радеть за интересы Бехрена в ущерб своим собственным.

Заметив, что при этих словах Де Хамман вздрогнул, она подумала, что, может быть, ятол не так глубоко погряз во всем этом бесстыдстве, как хочет показать.

— Освободись от ненависти в душе, Бринн Дариель, — посоветовал ей между тем собеседник. — Мы живем в просвещенные времена. И поверь, мы поступаем так, учитывая в первую очередь благополучие Бехрена.

— Ты готов растоптать саму душу своей страны! — запальчиво воскликнула женщина и тут же почувствовала, что Астамир успокаивающим жестом положил ей на плечо руку.

— А разве ты не водишь дружбу с мистиками Джеста Ту? — возразил Де Хамман.

Бринн не стала продолжать спор и усилием воли заставила себя успокоиться. Она понимала, конечно, что эта аналогия неверна — в конце концов, мистики Джеста Ту не пытались обратить в свою веру тогайранцев, — и понимание этого позволило ей оставить замечание ятола без ответа.

— Кто правит Бехреном, ятол Де Хамман? — без обиняков спросила она. — Ятол Маду Ваадан? Или аббат Олин из Хонсе-Бира, прикрываясь завесой так называемой «просвещенности»?

Это замечание, похоже, по-настоящему задело ятола, но он сумел взять себя в руки и вернулся к прежней жесткой позиции.

— Сейчас я был бы уже мертвецом, — сказал он. — Без помощи аббата Олина, предложенной Хасинте в час нужды, я был бы уже мертвецом, как и множество других последователей нашей религии.

Этот нехитрый довод слегка остудил пыл тогайранки.

— И на каких небесах я оказался бы после смерти? На тех, что были обещаны Чезру Дуаном? На тех самых, которых он так стремился избежать на протяжении всех этих столетий, когда завладевал телами еще не рожденных младенцев, чтобы снова и снова продлевать свое подлое существование?

Бринн задумалась над последним замечанием ятола. Ужасный обман Эакима Дуана стал причиной раскола в Бехрене и вдребезги разбил основу исповедуемой его жителями религии. Де Хамман вряд ли так уж сильно отличался от них; тяготы войны и междоусобицы многих могли отвратить от древних традиций. Придя к этому выводу, тогайранка бросила взгляд в сторону занавески, за которой скрылись раненый и те, кто его сопровождал. Криков боли больше слышно не было.

— Это дружеский жест? — спросила она, пристально глядя в глаза собеседника. — Или завоевание?

Ответ ятола поразил Бринн в самое сердце и убедил в том, что огромное восточное королевство ожидают в самом ближайшем будущем крайне серьезные неприятности.

— Какая разница? — уронил Де Хамман.

 

ГЛАВА 26

СБОР СВЕДЕНИЙ

— Наконец-то у нас есть король, который понимает, что священными магическими камнями, этим даром Божьим, должны распоряжаться исключительно монахи, представляющие Бога на земле, — как-то утром заявил Маркало Де'Уннеро внимательно слушающим его братьям, которых он собрал в аббатстве Сент-Прешес. — С благословения короля Эйдриана, мы можем снова заняться возвращением магических камней церкви Абеля.

Многие закивали в знак согласия, а некоторые даже разразились одобрительными возгласами, хотя братья, конечно, понимали, что Де'Уннеро и монахи, которых он привел с собой из аббатства Сент-Хонс, именно этим и занимались на всем пути из Урсала.

Один пожилой магистр аббатства, много лет прослуживший в Палмарисе, особого энтузиазма не проявлял, что и было замечено как окружающими, так и Де'Уннеро, зорко приглядывающим за «вверенными его заботе» братьями.

— Магистр Де Наур? — вопросительно произнес он.

Старик — хотя он прожил на свете и не намного дольше, чем Де'Уннеро, но выглядел гораздо старше неестественно молодо выглядящего тигра-оборотня — поднял на него взгляд подслеповатых серых глаз.

— Разве ты уже не занимался этим прежде, аббат? — спросил он. — Разве не это входило в обязанности епископа Де'Уннеро, когда он явился в Палмарис в качестве представителя отца-настоятеля Маркворта?

Маркало Де'Уннеро вперил в старого магистра пристальный взгляд, пытаясь вспомнить его. Был ли этот человек среди братьев-отступников, окружавших Браумина Херда? Может, он последователь Джоджонаха и Эвелина? Стоило монаху лишь подумать об этом, как испытующее выражение на его лице сменилось злобным, а внутри зашевелился дикий зверь. Де'Уннеро постарался утихомирить его, на время по крайней мере. Напомнил себе, что они с Эйдрианом с осторожностью отбирали братьев захваченного аббатства и что со времени завоевания Палмариса только приверженцам Эйдриана и нового образа церкви Абеля дозволено видеть дневной свет. И Де'Уннеро знал, что способности юного короля позволяют ему выйти далеко за рамки обычной человеческой интуиции. Прибегая к магическим камням, Эйдриан мог проникать в самые сокровенные мысли монахов и без труда выяснял, кто из них настолько поддался лживым словам Браумина Херда, что стал непригоден для использования Де'Уннеро и той церковью, которую он пытался выстроить.

— По-твоему, все, что делал отец-настоятель Маркворт, было неправильно? — спросил Де'Уннеро, прищурив темные глаза.

Магистр Де Наур откинулся в кресле и даже глазом не моргнул, встретившись с его угрожающим взглядом.

— Дело в том, брат, что и я, и король Эйдриан придерживаемся вот какого мнения: последователи Эвелина Десбриса, полные энтузиазма в связи с победой над розовой чумой и впавшие в излишнюю самоуверенность после падения отца-настоятеля Маркворта, существенно перегнули палку в том, что касается великодушия абеликанской церкви. Они, вероятно, полагали, что должны раскрыть сундуки всех аббатств и отдать магические камни каждому крестьянину, который этого пожелает. Может, они даже собирались обучить крестьян использовать камни! — Произнося эти слова, Де'Уннеро расхаживал перед братьями, трагически взмахивая руками. — Однако мнение брата Эвелина, что церковь ничем не отличается от простого люда, которым мы служим, было в корне неверным!

— Никогда не слышал, чтобы святому Эвелину приписывались подобные высказывания, — осмелился сказать старый магистр.

Де'Уннеро чуть не подскочил, когда старик назвал Эвелина святым.

— Святой Эвелин? — с иронией повторил он.

— Санта-Мер-Абель осталось лишь сделать официальное заявление по этому поводу, — ответил Де Наур. — Процесс канонизации был успешно завершен, ты ведь знаешь об этом?

— Заявления Санта-Мер-Абель сейчас не имеют никакого веса, дорогой брат, — уронил Де'Уннеро. — По крайней мере пока — или если — тамошние братья не признают Эйдриана королем.

— А вслед за тем и Маркало Де'Уннеро отцом-настоятелем?

Этот вопрос породил волну ярости, пробежавшую по всему телу Де'Уннеро и пробудившую в нем дикое, первобытное желание. Ему необходимо присутствие рядом Эйдриана, понял он. Или Садьи! В общем, кого-то, кто способен обуздать поднимающего внутри его голову оборотня. Монах изо всех сил пытался удержаться от непоправимого; ведь если сейчас зверь вырвется на волю, уговаривал он себя, и растерзает этого надоедливого старикашку, как он, Де'Уннеро, сможет и дальше держать в кулаке всю остальную братию? Смертоносная лапа тигра в клочья разорвет и всякое доверие к нему!

Устав сражаться с самим собой, он сосредоточился на том, чему его учил Эйдриан. Закрыв глаза, впал в кратковременный транс и приложил все усилия, чтобы погасить яростное желание обернуться зверем. Он успел сунуть правую руку в широкий рукав рясы и сделал это вовремя, поскольку чувствовал, что под коричневой тканью уже не человеческая рука, а смертоносная лапа огромного полосатого хищника.

Однако, благодаря преподанным Эйдрианом методам, разум, управляющий этой лапой, не стал примитивным, основанным на инстинктах разумом тигра.

Де'Уннеро открыл глаза и посмотрел на упрямого магистра.

— Когда король Эйдриан захватил Палмарис, каждому брату был задан прямой вопрос, готов ли он присягнуть на верность ему, — напомнил он.

— Я признал Эйдриана королем, — отозвался Де Наур.

— Ну, ну… — с нетерпением подтолкнул его Де'Уннеро.

— И то, что церковь Абеля отклонилась с верного пути, — признал магистр. — В свое время мантию отца-настоятеля следовало отдать не Фио Бурэю, а аббату Олину Жантилю.

— Аббат Олин и в нынешнем качестве очень много делает для церкви! — с воодушевлением воскликнул Де'Уннеро. — Благодаря ему абеликанская церковь распространяет свое влияние так далеко, как никогда со времен шестого столетия.

Монах расхаживал туда и обратно перед внимавшими ему братьями, наслаждаясь блеском обращенных на него, полных восхищения глаз.

— Но! — Он внезапно остановился и многозначительно поднял палец. — Чрезвычайно важные обязанности аббата Олина не позволят ему вернуться к нам еще много месяцев, а может быть, и лет. Учитывая это, мудрый король Эйдриан имеет другие намерения в отношении церкви Абеля, и нам стоит с ними посчитаться.

— Отец-настоятель Де'Уннеро! — с энтузиазмом воскликнул какой-то молодой монах, и множество голосов радостно присоединились к нему.

Поглядывая на Де Наура, Де'Уннеро заметил, что хотя тот не проявляет подобного воодушевления, но и открытого несогласия тоже высказать не решается.

— Брат Де Наур, — сказал Де'Уннеро, когда восторженные возгласы смолкли, — выскажись, если ты не согласен с этими планами.

— Если бы я был не согласен, меня бы здесь не было, брат, — отозвался старый магистр, и от Де'Уннеро не укрылся двойной смысл его слов. — Но хотя я не являюсь фанатичным приверженцем Эвелина Десбриса, однако верю, что он был благочестивым человеком, благодаря чуду завета которого страна была спасена от розовой чумы, и достоин называться святым. А твое решение касательно магических камней я ставлю под сомнение не от недостатка уважения к тебе, а потому, что мне не дают покоя мучительные воспоминания. Как отнесется к этому Палмарис, если братья снова постучатся в двери зажиточных людей, требуя вернуть драгоценные камни? Камни, как правило, купленные у нашей церкви, причем за немалые деньги?

Выслушав старика, Де'Уннеро понимающе кивнул.

— Сначала нужно найти и опознать каждый камень, а потом мы в частном порядке вступим в контакт с их владельцами. Мы не станем отбирать камни, как поступал некогда отец-настоятель Маркворт, а предложим за них приличный выкуп. Король Эйдриан понимает, насколько взрывоопасной может оказаться подобная акция, и потому оставил нам значительные средства, позволяющие вернуть камни, которые церкви никогда не следовало выпускать из своих рук.

Он умолк на миг, дабы перевести дыхание.

— Мы откроем новую главу в истории нашей веры, братья, — возбужденно продолжал Де'Уннеро. — Церковь Абеля больше не будет отделена от светского общества Хонсе-Бира. Теперь мы едины, церковь и государство. Король Эйдриан наш союзник.

Предвидя возражения, он неожиданно резко повернулся к Де Науру.

— И не так, как якобы была нашим союзником королева Джилсепони, — воскликнул он, не дав старику открыть рот. — Потому что король Эйдриан понимает саму суть нашей веры. Его наставником был не Эвелин Десбрис — да, не спорю, благочестивый, весьма достойный во многих отношениях человек, но ведь во многом же и заблуждавшийся! Король Эйдриан понимает как брата Эвелина, так и отца-настоятеля Маркворта. Он знает, в чем каждый из них был прав, а в чем отошел от истины. Нам оставлено огромное состояние, братья. И у нас за спиной могущество трона. Так давайте призовем на помощь всю свою мудрость и достойно реформируем абеликанскую церковь!

Снова зазвучал хор восторженных голосов, и Маркало Де'Уннеро с трудом сдержал усмешку. Ему, конечно, было крайне неприятно произносить даже одно-единственное доброе слово об Эвелине, но ведь надо же, надо подсластить свои распоряжения хоть малой толикой великодушия. Эти молодые братья знали Эвелина лишь со слов его восторженных последователей вроде Браумина Херда и тех, кто пережил розовую чуму, что, как верили эти люди, явилось следствием чуда завета Эвелина. Де'Уннеро был достаточно умен, чтобы не оспаривать открыто эти убеждения. Нет, он лучше будет опираться на них, исподволь, ненавязчиво подталкивая братьев в желательном для себя направлении.

В тот же день братья аббатства Сент-Прешес, вооружившись магическими камнями, способными обнаруживать присутствие магии, и составленными еще во времена епископов Деллакорта и Де'Уннеро списками богатеев, владеющих волшебными камнями, вышли на улицы Палмариса. Провожая их взглядом, Маркало Де'Уннеро уже в который раз поблагодарил удачу, сведшую его с Эйдрианом. Произойди сегодняшнее собрание монахов несколько лет назад, магистр Де Наур сейчас был бы уже мертв, разорванный когтями тигра-оборотня. К старикашке-то он, разумеется, жалости никакой не испытывает; но это принесло бы ему вред, поскольку привело бы к тому, что братья аббатства Сент-Прешес в страхе отвернулись бы от Де'Уннеро.

Но теперь…

Теперь впереди замаячила надежда. Эйдриан научил его держать себя в узде, и теперь присутствие тигра-оборотня внутри не помешает ему приобрести должное влияние в церкви.

Стоя у окна в аббатстве Сент-Прешес, Де'Уннеро устремил взгляд на восток, по ту сторону лениво катившего свои воды залива. Перед его внутренним взором возникли величественные каменные стены Санта-Мер-Абель, самого древнего, пользующегося наибольшей славой аббатства. Он знал, что рано или поздно будет править оттуда церковью.

Или с помощью короля Эйдриана сровняет эти стены с землей.

Прошло несколько дней после возвращения тогайранки из Авру Изы, и как-то после полудня она услышала крик дозорного:

— Дракон!

Оказавшись снова в Дариан-Дариалле, она послала своих командиров на Аграделеусе поднимать воинов тогайру. Происходящее в Бехрене ее тревожило; беспокойство, овладевшее Бринн в Авру Изе, не ослабевало. Похоже, Хонсе-Бир решительно наступал и ее друг Эйдриан явно имел захватнические намерения.

И тогайранка отдавала себе отчет в том, что отчасти эта тревога объяснялась воспоминаниями об Эйдриане того времени, когда они обучались у тол'алфар. Он, единственный человек, бывший на протяжении нескольких лет товарищем Бринн, всегда нравился ей, но даже тогда она отчетливо ощущала таящуюся в нем опасность. Она не раз слышала, что ни один рейнджер не доставлял столько хлопот госпоже Дасслеронд. И причиной тому был пылавший в Эйдриане внутренний огонь, не идущий ни в какое сравнение даже со страстным желанием самой Бринн видеть Тогай свободным от бехренского ига. В Эйдриане ощущалось что-то такое… Он даже в детстве был слишком амбициозен и нетерпелив.

Из предосторожности и учитывая, что у ее степного народа охотничий сезон сейчас заканчивался, Бринн собрала воинов вдоль плато, отделяющего тогайские степи от Бехрена, и еще больший отряд перевела в Дариан-Дариалл с целью как можно более усилить охрану города и иметь возможность рассылать разведчиков в горы, на плато и в пустыню. Неоценимую пользу приносил ей в этом Аграделеус. Благодаря его зорким глазам и небывалой скорости тогайранка могла следить за перемещением по пескам пустыни любого воинского подразделения.

Так что она знала: пока Де Хамман не выдвигал войска за пределы Авру Изы.

Когда дракон подлетел поближе, Бринн разглядела, что на спине у него находится всадник. Сердце женщины радостно забилось. Было не так уж много людей, которым Аграделеус сделал бы такое одолжение, а если учесть, что он летел с юга…

Дракон спланировал к своему обычному «насесту» — плоской крыше главной сторожевой башни Дариан-Дариалла. Ожидания тогайранки оправдались: на спине Аграделеуса восседал Астамир. Спустя несколько минут он уже выходил из сторожевой башни, у подножия которой и встретил подругу.

— Как я рада, что ты вернулся! — С этими словами Бринн заключила мистика в крепкие объятия.

После того как тогайранка покинула город, Астамир остался в Авру Изе с целью присмотреться получше к столь неожиданно возникшей дружбе между жрецами-ятолами и абеликанскими монахами. Бринн, конечно, предпочла бы, чтобы ее главный советник находился рядом во время подготовки Тогая к возможному нападению с востока, и все же она не возражала, когда тот предложил ей это.

— Я боялась за тебя, — призналась ему подруга. — И ятолы, и церковники из Хонсе-Бира не слишком-то жалуют Джеста Ту.

— И это после того, как благодаря мне был раскрыт обман Чезру Дуана! — с деланным сокрушением вздохнул Астамир.

— Как раз поэтому. Что ни говори, именно это нарушило привычный порядок в Бехрене.

— Внешне все вели себя со мной уважительно, хотя и держали на расстоянии, — сказал мистик. — Впрочем, подозреваю, эта вежливость объясняется не столько моим участием в деле свержения Эакима Дуана, сколько тем, что я выступал там в качестве твоего советника.

— На расстоянии? — переспросила Бринн. — От тебя пытались что-то скрыть?

— Пытались, — подтвердил Астамир. — Я, однако, многое вынес из одних только официальных воззваний Де Хаммана. Согласно им, именно лживая политика Эакима Дуана была основной причиной разрушительного и ненужного разлада между церковью Абеля и жрецами-ятолами. Не вызывает сомнений, что нынешнее руководство бехренской церкви на всех уровнях принимает абеликанских монахов как друзей и союзников. Эти новости заставили тогайранку вздрогнуть.

— Ятол Де Хамман зашел даже так далеко, что заявил, будто на самом деле обе церкви поклоняются одному богу, хотя и под разными именами, и имеют одинаковые представления о вечной жизни на небесах, общие для праведников обоих народов.

— Значит, ничего удивительного в их союзе нет. Церковники ничем не отличаются друг от друга по сути, — заметила Бринн.

— Для нашего ордена подобное никогда не было тайной, — сказал мистик.

Бринн усмехнулась и лукаво посмотрела на него.

— Это относится и к самим Джеста Ту?

— Возможно, — ответил он. — Однако тот факт, что нам известно об этом, делает моих собратьев терпимее к тем, кто идет своим, отличным от нас путем.

— Как думаешь, внедрение абеликанских догматов действительно сделает народ Бехрена более просвещенным? — спросила тогайранка. — Или ввергнет их страну в еще больший мрак?

— Так просто на этот вопрос не ответишь.

— Признаться, меня это сильно тревожит. И я боюсь Эйдриана.

— Да, теперь можно без сомнений сказать: солдаты и священники Хонсе-Бира двинулись на юг решительно, быстро и целеустремленно, — согласился Астамир. — И они пришли в Бехрен отнюдь не с целью выручить из беды передравшихся между собой ятолов.

— Это может привести к тому, что они растекутся по пескам до самых наших ног.

— Ну и какой ты сделаешь вывод?

Вопрос мистика застал Бринн врасплох.

— Не знаю, — призналась она. — Мы готовы отразить нападение, если «медведи» на нас нападут, но сама я не склонна развязывать войну в защиту бехренцев против вторжения с севера. В особенности если учесть, что многие в Бехрене ничего не имеют против монахов-абеликанцев.

— Тут есть еще один момент, который вызывает тревогу, — заметил Астамир. — Если дело дойдет до нападения на Тогай, на этот раз враг будет лучше вооружен — в особенности против нашего главного «оружия».

— Дракон боится магии камней.

Тогайранка перевела взгляд на площадку сторожевой башни, с которой свисал хвост Аграделеуса; тот слегка помахивал им из стороны в сторону.

Судя по выражению лица мистика, он не только знал о том, как дракон относится к магии камней, но и считал, что у него есть все основания ее бояться.

Когда стражник развязывал веревки на запястьях Роджера, лицо того исказила гримаса; тем не менее он не отвел взгляда от человека, который вызвал его к себе.

Роджер находился в одном из потайных помещений аббатства Сент-Прешес. Он хорошо знал его, поскольку провел здесь немало часов с аббатом Браумином и магистром Виссенти в те времена, когда они вместе управляли Палмарисом. Ему всегда нравилось бывать в этой уютной комнате с великолепными гобеленами на стенах и огромным камином, перед которым лежал толстый шерстяной ковер и стояли три в высшей степени удобных кресла.

Сейчас, однако, она казалась холодной и неуютной. Трудно сказать почему — то ли из-за присутствия того, кто составлял компанию Роджеру, то ли из-за отсутствия огня в камине.

— Можете идти, — приказал Де'Уннеро стражникам, и те молниеносно испарились.

Роджер остался стоять у двери, потирая нывшие запястья.

Конечно, распухшие запястья были не самой серьезной проблемой. Солдаты, схватившие его, отвели душу, основательно помяв ему бока. Несколько глубоких царапин на груди и животе Роджера без лечения и даже без возможности промыть раны от грязи заживали плохо.

— Я страшно устал от тебя, господин He-Запрешь, — произнес Де'Уннеро, прерывая молчание.

Роджер глянул в сторону, на лежащий на маленьком столике штопор, который аббат Браумин держал здесь на случай встреч с Роджером и Виссенти. Мельком взглянув на монаха, Роджер увидел, что тот отошел к окну и выглянул наружу, не обращая на него внимания.

Роджер сделал незаметный шажок в сторону столика.

— Долго еще мы будем враждовать? — Де'Уннеро оглянулся на Роджера, тут же замершего на месте. — Сколько десятилетий это длится?

— Мне казалось, вражда между нами закончилась много лет назад, — ответил тот. — Когда свергли Маркворта. Но я ошибся.

Монах издал короткий смешок и снова отвернулся к окну.

— Потому что затем ты привел в этот город братьев Покаяния, чем обесчестил себя и заслужил вечное проклятие. — Роджер продвинулся еще немного и схватил наконец штопор. — Не забыл, как Джилсепони с позором выгнала тебя из Палмариса?

Де'Уннеро с окаменевшим лицом медленно повернулся к нему.

— Мы думали, ты сдох, Де'Уннеро. — В голосе Роджера прозвучал откровенный вызов. — Мы надеялись, что ты сдох. Все беды, которые ты принес…

— Беды? — не сулящим ничего доброго тоном прервал его монах. — Это ты и твои жалкие друзья способствовали разложению величайшего в истории человечества ордена. И ведь ты до сих пор даже не понимаешь, какой вред вы причинили! Не понимаешь, что вы лишили людей Хонсе-Бира всякого чувства духовности и понятия хоть о какой-то справедливости!

— А я вот думаю, что именно ты в этом виновен.

— Я говорю истину! — яростно воскликнул Де'Уннеро. — Ты и твои гнусные друзья, начиная с этого идиота Эвелина, способствовали падению церкви Абеля. Когда-то они… — монах взмахнул рукой в сторону окна и улиц Палмариса за ним, — воспринимали нас как посланцев Божьих. Отец-настоятель абеликанской церкви был могущественнее короля во всем, что касалось людских душ. Вы в оголтелом эгоизме разрушили все это. Сначала Эвелин, чтобы покрыть собственное преступление — убийство. Потом его приспешники — Джоджонах, Элбрайн, Джилсепони. А дальше совсем жалкие ничтожества, околдованные уже ими.

— У меня нет ни малейшего желания обсуждать с тобой ход течения войны с демоном-драконом, Де'Уннеро. Как и окончание нашествия розовой чумы — ты ведь наверняка помнишь это незначительное событие? Если веру людей и поколебало падение Маркворта — я-то считаю, что в этом не было ничего удивительного, — то потом она вернулась и стала вдесятеро крепче. И это произошло благодаря тем, кто отправился на гору Аида, где человек, которого ты назвал идиотом, спас смертные тела людей!

Роджер думал, что от этих слов монах разъярится и набросится на него. И незаметно сжал покрепче штопор, надеясь, что у него появится шанс вонзить его в грудь Де'Уннеро.

— Ты неисправим, и потому тебя ждет тот же конец, — фыркнул, однако, тот. — Все они мертвы теперь, тебе это известно? Эвелин, Джоджонах… О да, мне доставило особое удовольствие складывать бревна для костра, на котором сожгли этого еретика. И Элбрайн. Я горжусь, что он погиб именно от моей руки.

Де'Уннеро вперил злобный взгляд в Роджера.

— И Браумин Херд, чтобы ты знал. Он тоже погиб от моей руки.

— Лжешь… — внезапно охрипшим голосом еле слышно произнес тот.

— Думаю, рыбы уже успели до костей обглодать его плоть. — Видно было, что монах чрезвычайно доволен собой.

— Лжешь! — уже громче воскликнул Роджер, чувствуя, как внутри закипает гнев.

Он старался подавить этот гнев, понимая, что Де'Уннеро нарочно подстрекает его — точно так же, как он сам недавно подстрекал этого человека в расчете на его вспыльчивость. Судя по самодовольной улыбке монаха, его намерения не вызывали сомнений.

— Все они мертвы, — повторил он. — А помнишь, кстати, брата Кастинагиса? Который был назначен служить в часовне Эвелина близ Кертинеллы? Этого я убил тоже, и часовню поджег я. В то время я был там вместе с молодым Эйдрианом, заявившим права на меч и лук отца, принадлежащие ему по праву.

Дыхание у Роджера вырывалось из груди с хрипом, колени подгибались. И все же он упрямо старался держать себя в руках, не желая доставлять Де'Уннеро ожидаемого удовольствия.

— Но трое все-таки остались, — задумчиво продолжал монах. — Ты здесь живой исключительно потому, что мне так взбрело в голову. Надоедливый коротышка Виссенти, конечно, прячется в Санта-Мер-Абель и очень скоро встретит там заслуженный конец. По правде говоря, мне наплевать как на него, так и на тебя. Я без огорчения дал ему сбежать, как могу позволить тебе выйти отсюда свободным человеком.

Роджер, услышав эти слова, сплюнул ему под ноги.

— Потому что, Роджер He-Запрешь, из трех оставшихся меня волнует только один человек. И ты знаешь, о ком я говорю.

Де'Уннеро зловеще расхохотался.

— Ты, она и твоя жена удрали, словно трюмные крысы, незадолго до того, как король Эйдриан ворвался в Палмарис, — продолжал он. — Думаешь, в этом городе все настолько преданы тебе и твоей приятельнице Джилсепони, что я ничего не смогу узнать? Воображаешь, все братья здесь, в аббатстве Сент-Прешес, настолько отравлены ложью Браумина Херда, что одобряют любые, даже самые нелепые перемены в церкви Абеля?

— Ты жаждешь узнать о ней? Спроси лучше об этом своего хозяина, демона-дракона! — закричал Роджер.

— Где она? — с убийственным спокойствием спросил монах.

— Не знаю!

— Врешь, скотина!

Де'Уннеро шагнул к нему — и Роджер, выбросив вперед руку, направил штопор прямо ему в грудь.

И тут же ощущение радостного предвкушения того, что ему наконец вот-вот удастся сразить самого ненавистного врага, сменилось взрывом дикой боли. Несравненный воин, Де'Уннеро среагировал молниеносно. Схватив протянутую к нему руку за запястье, он дернул ее вперед и вверх, заставив Роджера упасть на одно колено.

— Где она? — повторил монах, продолжая выворачивать ему руку.

Послышал хруст локтевого сустава, и Роджера накрыла волна боли. Он свалился бы на пол, если бы Де'Уннеро не схватил его за волосы, резко вздернув вверх. Бедняга потянулся к сломанной руке, но монах с силой ударил его по лицу, и Роджер, свалив столик, грохнулся на пол у стены.

Снова обретя способность видеть, он различил склонившегося над ним Де'Уннеро. И попытался ударить его ногой, но тот с силой прижал ее к полу.

— Ты ушел на север со своей женой, — сказал монах. — За Кертинеллу. Значит, в Дундалис. Когда я разыщу твою драгоценную женушку, может, мне удастся вытянуть из нее, где сейчас Джилсепони.

Упоминание о Дейнси придало сил Роджеру, и он попытался нанести удар свободной ногой, целясь в колено противника.

Однако Де'Уннеро успел отскочить и, не дав Роджеру возможности отвести ногу для нового удара, сам ударил его в лицо.

В глазах у того потемнело.

— В твоих силах облегчить участь жены, как и свою собственную, Роджер He-Запрешь, — как бы издалека донеслось до него.

Почувствовав, что его поднимают в воздух и ставят на ноги, он заставил себя открыть глаза и постарался сфокусировать взгляд.

Но все, что ему удалось увидеть, так это кулак Де'Уннеро, нацеленный в его челюсть.

Кулак метнулся вперед, и Роджер с размаху стукнулся затылком о стену.

Де'Уннеро с яростными криками набросился на него, осыпая ударами.

Очнулся Роджер некоторое время спустя на грязном полу камеры, в луже собственной крови. Почувствовал, что он тут не один, и с трудом приподнял голову.

В дверном проеме он различил темный силуэт Де'Уннеро.

— Мы продолжим наш разговор, когда ты будешь в состоянии чувствовать боль, — заявил он. — И понимать, чем твой отказ грозит твоей разлюбезной Дейнси.

С этими словами монах ушел.

Роджер без сил опустился на грязный пол. Ясно, что он провалялся без чувств несколько часов, и все же монах стоял здесь, дожидаясь, пока сможет отпустить это последнее замечание.

Головокружение. Боль. Однако навязчивее всего перед внутренним взором Роджера маячил внушительный темный силуэт, вызывающий у него неизведанное доселе, острое чувство беспомощности.

 

ГЛАВА 27

КРОВАВЫЙ СМЕРЧ

Погода на удивление благоприятствовала походу, а с помощью магических камней Эйдриан мог без труда заставить гореть даже самое сырое дерево. Камни помогали и в другом: всякий раз, когда на пути возникало какое-либо препятствие, молодой король, используя малахит, переносил через него по воздуху даже самые большие повозки.

Не удивительно, что отряд быстро и без происшествий пересек Вересковую Пустошь и уже начал подниматься в горы. Ни у кого не вызывало сомнений, что они находятся уже достаточно близко к странному противнику, тол'алфар: каждую ночь в лагере звучали негромкие мелодичные голоса, призывающие их «уйти», «вернуться домой», что заставляло солдат испуганно перешептываться.

Но если его люди и испытывали страх, об Эйдриане этого сказать было нельзя. Полный воодушевления, он расхаживая по лагерю и объяснял солдатам, что наличие этих голосов означает лишь близость цели.

— Они пытаются отпугнуть нас, — заявил он, — потому что знают: в честном бою им нас не победить. Когда мы найдем Эндур'Блоу Иннинес, а это непременно вскоре произойдет, тол'алфар останется лишь бежать от нас в страхе или умереть!

Подбодренные его словами и более всего — звучащей в них непробиваемой уверенностью, солдаты, услышав тихие голоса, начали потрясать в ярости кулаками и выкрикивать угрозы.

Убедившись, что его людьми вновь обретен боевой дух, молодой король вернулся в палатку, охраняемую двумя стражниками у входа. Оказавшись внутри, он не стал зажигать свечу, а, усевшись в темноте, сжал в руке камень души. Эльфы были совсем рядом!

Его дух покинул тело и понесся над лагерем, ориентируясь на летящие по ветру голоса. Вскоре он обнаружил группу тол'алфар среди деревьев, в лесистой лощине всего в нескольких сотнях ярдов к северу. Одни поодиночке, другие парами, они прятались в листве — и шептали, шептали, шептали.

Эйдриан хорошо знал этот трюк: с помощью магии эльфы могли посылать голоса вдаль, могли, изменяя их тембр, как сплести сеть звуков, так и полностью заглушить их.

Королю ничего не стоило, подойдя сюда с частью отряда, отогнать тол'алфар. Он, собственно, так и решил сделать, но, уже собираясь вернуться, заметил среди листвы знакомое лицо единственного эльфа, о котором он мог вспомнить как о друге.

Белли'мар Джуравиль.

Эйдриан не видел Джуравиля с того времени, когда тот вместе с Бринн Дариель отправился на юг. Надо полагать, поставив Бринн во главе Тогая, эльф вернулся домой.

Жаль. Среди всех тол'алфар только к нему он испытывал теплые чувства и не хотел убивать Джуравиля вместе с остальными его соплеменниками, которых искренне ненавидел.

Однако, похоже, ничего другого не остается.

Его дух вернулся в лагерь, скользнул в оставленное на время тело, и Эйдриан вышел из палатки.

— Сообщите офицеру Непобедимых, — сказал он стражникам у входа, — что мне нужна сотня его лучших людей! Выступаем немедленно.

Молодой король устремил взгляд на север, и на его точеном волевом лице заиграла удовлетворенная улыбка.

— Первая встреча, — прошептал он. — Которая, без сомнения, увенчается победой.

— Они прекрасно обучены и дисциплинированны, — сказал Джуравиль Каззире, сидя рядом с ней на низкой ветке. — Ничего другого от солдат Эйдриана я и не ожидал.

— Зачем он пришел? — уже не в первый раз спросила у него подруга. — Если люди заслуживают доверия, как ты с самого начала убеждал мой народ, почему юный Эйдриан обманул доверие Тилвин Тол?

Белли'мар Джуравиль с мрачным видом пожал плечами. Дасслеронд рассказала ему о последнем столкновении с Эйдрианом, о магической схватке между ними, в которой повелительница тол'алфар едва не погибла. Она знала, что юный упрямец, ставший королем Хонсе-Бира, непременно попытается найти путь в зачарованную долину эльфов, так что его появление ни для кого из них не стало неожиданностью.

Джуравиль вывел из Эндур'Блоу Иннинес большую группу тол'алфар. Рассеявшись вокруг приближающегося отряда, они песнями пытались убедить солдат отступить.

Результата их действия не принесли.

— Блайн Сенаннил видит их! — послышался голос снизу. — По твоему приказу ее лучники начнут предупредительный обстрел.

Ох как трудно было Джуравилю отдать подобный приказ! В этом вопросе, однако, госпожа Дасслеронд не шла ни на какой компромисс: если людей не удастся отогнать с помощью магического пения, Джуравиль должен вселить ужас в их сердца, поражая их в темноте, убивая во сне.

Его колебания рассеялись, как только он вспомнил выражение лица повелительницы тол'алфар, когда она давала ему последние напутствия; она — да теперь и сам Джуравиль — не сомневалась, что в намерения короля входит уничтожить эльфийскую долину.

— Пусть Блайн сама принимает решение, — отозвался Джуравиль, и обратившийся к нему эльф растворился в темноте.

— Может, когда-нибудь ты найдешь в своем сердце ответ на мой вопрос, — заметила Каззира, когда Джуравиль снова посмотрел на нее.

Ее тон и выражение лица причинили ему боль.

— Может, когда-нибудь я пойму, почему юный Эйдриан так отличается от родителей. — Джуравиль нежно сжал тонкие пальцы подруги. — Полуночник был великий человек, и Джилсепони доказала, что достойна его.

— Ты всегда отзывался о них обоих только с самым искренним восхищением. Но как же Эйдриан? Ведь он вырос среди вас. Как получилось, что в его душе поселилась тьма?

— Может, все дело именно в этом, — ответил Джуравиль. — Я всегда считал, что той ночью на поле близ Палмариса мы поступили неправильно, забрав у Джилсепони новорожденного Эйдриана. Ребенка должна была воспитать его мать.

— Возможно, именно в этом все корни дальнейшего зла, — согласилась Каззира. — Теперь не только Эйдриан, но и Джилсепони испытывает к вам ненависть. Они очень серьезные враги.

— Джилсепони страдает и чувствует себя обманутой, но она нам не враг, — задумчиво произнес эльф.

— Ты в этом уверен? А Эйдриан?

— Мальчик в ярости, он заблуждается — настолько, что я никогда ничего подобного даже и представить себе не мог, — ответил Джуравиль.

— Чары наши на людей не действуют. Нам придется сражаться с ними.

Джуравиль и сам понимал это. Внезапно Каззира вздрогнула и недоуменно оглянулась, широко распахнув глаза.

— Что случилось? — насторожился эльф.

— Я почувствовала холодное дуновение, — ответила она. — Странно. Как будто что-то пронеслось мимо. Похожее ощущение возникало, когда мы бросали людей в болото и их дух покидал тело.

Джуравиль, доверявший чуткости подруги, не совсем понял, о чем она говорит. Спустя мгновение их взгляды встретились.

— Очень странно, — повторила Каззира.

Молодой король шагал во главе отряда, Садья рядом с ним игрой на лютне поднимала дух солдат.

— Тол'алфар! — закричал Эйдриан. — Я желаю видеть вашу повелительницу!

Не получив ответа, он вскинул руку в сторону маленькой рощицы. С его пальцев сорвалась ослепительная молния. Деревья вспыхнули.

Эйдриан подал знак, и солдаты разделились, окружая рощу.

— И немедленно! — крикнул король. — Иначе я в клочья разнесу всю вашу драгоценную долину!

Из-за деревьев со свистом вылетело множество маленьких стрел, устремившихся в его сторону. Король, не моргнув глазом, схватил Садью за руку и прикрыл ее телом. Дотронувшись до одного из магических камней, вправленных в нагрудник доспехов, он окружил себя мерцающей волной энергии, как щитом заслонившись ею от града стрел.

Король простер руку с зажатым в ней графитом; и вновь засверкали разрушительные молнии, срезавшие деревья, словно косой. Эйдриан подал команду, и солдаты, обнажив мечи, бросились к маленькой роще.

Некоторые из них падали, сраженные короткими стрелами, выпущенными с фланга. Заметив, откуда летят стрелы, король послал молнию в том направлении, и на землю упало обуглившееся тело эльфийки.

— Ох… — прошептала Садья, прижав к губам ладонь. — Эйдриан… Это же…

Не слушая ее, он рванулся вперед, удерживая невидимый магический щит, защищающий его от стрел.

На бегу он услышал голос Джуравиля, отдающего тол'алфар приказ отступить.

Спустя несколько мгновений король был уже подле деревьев и воззвал к магии рубина, вправленного в эфес Урагана, своего чудесного меча. Огненный шар обрушился на отступающих эльфов.

Эйдриан стал свидетелем, как один из закованных в доспехи гвардейцев столкнулся с эльфом, который нанес удар, не имевший никаких шансов достигнуть цели. Нападавший молниеносно отпрянул, но тут же снова ринулся вперед и вонзил тонкий меч между пластинами доспехов гвардейца.

Тот упал, и его место с улыбкой занял Эйдриан.

— Ну, вот мы и встретились, предатель, — сказал эльф, в котором король узнал Тес'тен Давия. — Не думал, что мне выпадет шанс прикончить заблудшего сына Элбрайна-Полуночника!

С этими словами эльф ринулся вперед.

Молодой король не захотел тратить время на поединок по правилам. Направив меч в сторону противника, он послал волну энергии через вправленный в эфес графит. Ослепительная молния оторвала нападавшего от земли и с силой швырнула о ствол дерева; при этом и упавшего эльфа, и само дерево охватило пламя.

— Вот чем обернулся твой шанс, — насмешливо заметил Эйдриан, хоть эльф его, конечно, не слышал. — Удовлетворен? — С усмешкой, больше напоминающей гримасу, молодой король отвернулся.

— Джуравиль! — закричал он. — Я знаю, ты здесь! Выходи, встретимся лицом к лицу!

Тот, однако, не появился. Сражение, так быстро завязавшееся, столь же быстро и закончилось.

— Они отступили на запад! — сообщил один из гвардейцев.

— Будем преследовать, мой господин? — спросил у Эйдриана другой.

Король улыбнулся и покачал головой.

— Пусть отступают… дальше своей долины все равно убежать не смогут. Они от меня нигде не скроются.

Вскоре отряд Эйдриана вернулся на исходную позицию, потеряв в схватке шестерых и получив около двух десятков раненых, некоторые из них находились в тяжелом состоянии. На поле боя остались лежать семь эльфов; все они, за исключением одного, погибли от магических ударов короля.

— Убивайте любого, кого увидите, — приказал король командирам и в сопровождении потрясенной Садьи удалился в палатку.

— Эти мелкие пакостники воображают, будто могут выдержать мой натиск, — сказал он ей. — Все еще не понимают, кто такой Эйдриан Будабрас!

— Как же глубоко ты ненавидишь их, — заметила певица. — Там, в этой роще…

— Они много лет держали меня в рабстве, издеваясь надо мной, так что теперь только получают по заслугам, — прервал ее Эйдриан и знаком предложил сесть рядом.

Потом он показал Садье камень души, закрыл глаза и снова предпринял путешествие в духе.

Скользя между деревьями, он довольно скоро увидел двух эльфийских лучников.

И не колебался ни мгновения. Эльфийку ему удалось застать врасплох; король мгновенно проник в ее тело. Конечно, он понимал, что долго там не продержится — воля тол'алфар была гораздо сильнее человеческой, — но много времени ему и не требовалось. Находясь в его власти и побуждаемая его волей, эльфийка выскочила из-под сени деревьев, взмахнув рукой.

Да, она почти сразу же сумела вытолкнуть наружу завладевший ее телом дух, но лишь для того, чтобы увидеть летящий в ее сторону град стрел. В цель попали не многие, но этого оказалось достаточно.

Второй эльф, все еще находящийся в укрытии, отчаянно звал назад безрассудную, как он полагал, подругу, когда дух Эйдриана напал и на него.

Однако эльф был настороже — возможно, потому, что стал свидетелем гибели подруги. Он сражался более яростно и, предостерегая друзей, громко выкрикнул: «Демон!» Он даже успел произнести слово «одержание».

Солдаты снова выпустили лавину стрел. На этот раз цели достигли лишь несколько, но эльф, сраженный ими, упал замертво, как и его подруга.

Путешествие в духе требовало огромного напряжения, и Эйдриан почувствовал усталость. Тем не менее он не сдавался и пролетел вдоль всего периметра лагеря.

Однако других тол'алфар поблизости не обнаружил.

Вернувшись в свое тело, Эйдриан объяснил солдатам, где нужно искать. И те вскоре принесли в лагерь тяжелораненую эльфийку.

— Свяжите ее и не спускайте с нее глаз, — приказал король. — С первым лучом солнца она выведет нас к Эндур'Блоу Иннинес.

Белли'мар Джуравиль и госпожа Дасслеронд стояли на высоком гребне горы над затянутой туманом долиной, своим родным домом, Эндур'Блоу Иннинес. Воздух был свежий, холодный, ослепительно сияло солнце. Время, казалось, замерло, все вокруг дышало миром и покоем.

Однако оба эльфа прекрасно понимали, насколько обманчиво это впечатление. Оба они знали, что Эйдриан и его отряд быстро приближаются.

— Он безошибочно движется в нашем направлении, — произнесла хозяйка Кер'алфара.

Она стояла с закрытыми глазами, держа на раскрытой ладони зеленый магический камень. Джуравиль и без ее слов знал об этом. Вернувшиеся этим утром лазутчики в очередной раз сообщили, что Эйдриан быстро приближается к Эндур'Блоу Иннинес.

— Я приказал лучникам держаться подальше от людей, — сказал эльф.

— Обычно тол'алфар всегда нападают на врагов из укрытия, — заметила госпожа Дасслеронд. — Не только чтобы поразить их стрелами, но чтобы сломить их мужество и заставить отказаться от своих намерений.

— В данном случае это невыполнимо, — вздохнул Джуравиль, хотя и понимал, что повелительница эльфов не нуждается в его объяснениях. — Со времени сражения в роще мы постоянно предпринимали попытки напасть на людей. Все они закончились неудачей: Эйдриан находил наших стрелков и сообщал солдатам, где они прячутся, или же сам нападал на них, используя магию драгоценных камней. Более двух десятков тол'алфар пропали, моя госпожа, и, боюсь, большинство из них мертвы или находятся в плену у людей.

Дасслеронд закрыла глаза; эти слова каленым железом жгли ей сердце. В мире, где властвовали люди, тол'алфар были малочисленным народом, и потеря двадцати из них была почти невосполнимой.

— Ты считаешь, что нам следует спрятаться в долине под прикрытием тумана, создаваемого магией изумруда, — прошептала она.

— Именно так, моя госпожа.

— Он захватил в плен Блайн Сенаннил, — сообщила Дасслеронд. — Это показывает изумруд. С помощью камня души Эйдриан овладел ее сознанием. Вопреки собственному желанию она выводит его на нас.

— Ты можешь укрыть Эндур'Блоу Иннинес и от Блайн, — посоветовал Джуравиль. — Ею придется пожертвовать.

Госпожа Дасслеронд одарила его ледяным взглядом золотистых глаз. У Джуравиля возникло ощущение, будто она стала выше ростом и от нее повеяло холодом. Однако спустя мгновение хозяйка Кер'алфара уже выглядела как прежде.

— Не могу… — сказала она.

Джуравиль удивленно посмотрел на повелительницу эльфов.

— Она сама потребовала бы, чтобы ты поступила именно так!

— Я готова предоставить Блайн своей судьбе, хотя это разрывает мне душу, — ответила Дасслеронд. — Но это не поможет мне укрыть долину от Эйдриана.

Джуравиль молча выслушал это ошеломляющее признание.

— Он ищет меня с помощью магии — и здесь он сильнее меня. Какую бы защиту я ни воздвигла, он ее преодолеет.

— В таком случае мы обречены, — сказал Джуравиль. — И Эндур'Блоу Иннинес тоже. Сражаться с этим человеком бессмысленно.

— Не все еще потеряно, — сказала госпожа Дасслеронд. — Протяни руку.

Мгновение поколебавшись, эльф подчинился.

Хозяйка Кер'алфара опустила правую руку к бедру, выхватила из ножен маленький кинжал и полоснула им Джуравиля по ладони. Тот сжал зубы, но не отстранился.

Открыв левую ладонь, госпожа Дасслеронд прикоснулась к лежащему на ней изумруду. Потом, не дрогнув, сделала разрез на собственной ладони и принялась перекатывать по ней камень. После чего накрыла рукой ладонь Джуравиля.

— Пестил пе'инфор тесту, — нараспев произнесла повелительница эльфов.

Джуравиль широко распахнул глаза. Эти слова означали: «Даю тебе мое знание». Начало песни передачи силы тол'алфар — песни, которую, если уж она была заведена, следовало непременно допеть до конца.

Голос госпожи Дасслеронд глубоко проникал в сознание Джуравиля, а тайны изумруда открывались сознанию, многократно повышая его восприимчивость.

Эльф закрыл глаза, погрузившись в глубь своей души. Время, казалось, остановилось или, может быть, текло сейчас с другой скоростью. Перед его внутренним взором возникали места, где он когда-то бывал. Он увидел гору Аида и воздетую над застывшей лавой руку Эвелина — причем не как воспоминание, а въяве! Он увидел Дундалис и Тимвивенн, родину народа Каззиры далеко на юге. И ему стало ясно, что с помощью невероятного могущества изумруда он может попасть в эти места, может свернуть само пространство и время.

Внезапно все эти ощущения исчезли, вокруг был только мрак. Джуравиль не сразу смог открыть глаза, а когда все же с усилием распахнул их, то увидел, что рядом с ним и Дасслеронд стоит Каззира.

И еще он почувствовал усталость, неимоверную усталость…

— Владычица, что ты задумала? — прошептал он.

Дасслеронд убрала руку, оставив изумруд у него на ладони. Каззира подошла к возлюбленному и обняла за плечи, поддерживая и ободряя.

На губах Дасслеронд заиграла теплая улыбка. Джуравиль подумал, что повелительница эльфов выглядит так, словно избавилась от непосильной ноши.

— Эйдриан идет к долине эльфов, чтобы дать нам бой. — Голос Дасслеронд звучал почти безмятежно. — Я разочарую его, показав, как можно спастись, когда, казалось бы, все уже потеряно. А ты собери всех тол'алфар, живущих в Эндур'Блоу Иннинес, Белли'мар Джуравиль, и вместе с Каззирой и нашим дорогим гостем, королем док'алфар, перенесись подальше от этого места. Камень теперь твой. И ты знаешь, как это сделать.

— Повелительница, ты не можешь…

— Не сомневайся во мне, Белли'мар Джуравиль. Я знаю, как опасен Эйдриан. И эту опасность навлекла на наш народ я. Теперь для меня настало время расплатиться за ошибки. Поторопись, пока изумруд еще не утратил связи с моей душой и телом.

Джуравиль смахнул с ресниц выступившие слезы.

— Моя госпожа… — только и смог прошептать он.

Владычица эльфов со спокойной улыбкой перевела взгляд на его подругу.

— Моя жизнь была долгой и богатой событиями. Жаль, конечно, что я не увижу своими глазами воссоединение наших народов. Храбрая Каззира, ты должна достойно воспитать детей Белли'мара Джуравиля. Именно они со временем будут править тол'алфар. И я надеюсь, что король Элтирааз будет милостив к собратьям, которые так нуждаются в его помощи в эти мрачные времена.

— Так и будет, повелительница, — горячо ответила эльфийка.

Дасслеронд подняла над головой окровавленную руку, сжала ее в кулак и в последний раз перевела на Джуравиля и Каззиру взгляд золотистых глаз.

Потом откинула голову назад и… исчезла.

Каззира вопросительно посмотрела на друга. Тот стоял с пульсирующим изумрудом на ладони, остро чувствуя, как камень отдает ему часть силы владычицы, с которой был связан на протяжении столетий. Ощущение было невероятно сильным, жизненные энергии Джуравиля и Дасслеронд словно слились через камень воедино.

Эльф сделал глубокий вдох, стараясь взять себя в руки, не давая завладеть душой нахлынувшему на него чувству сожаления и скорби.

— Мы все должны как можно быстрее покинуть это место.

— А что будет с Эндур'Блоу Иннинес?

Джуравиль поднял взгляд на горы и не произнес ни слова, лишь задумчиво покачав головой.

Владычица Кер'алфара внезапно возникла перед людьми, словно появившись из воздуха. В отряде тут же воцарилась необычайная суматоха. Одни солдаты испуганно попятились, другие бросились вперед.

Однако Дасслеронд вскинула окровавленную руку, на расстоянии вытягивая из изумруда силы. Земля перед ней осела и покатилась, точно волна, сметая тех, кто рванулся вперед.

Кое-кто из солдат вскинул лук и выстрелил, но их стрелы не достигли повелительницы эльфов, защищенной магией изумруда.

Но когда вперед вышел человек, на чьих губах играла кривая улыбка, госпожа Дасслеронд даже не попыталась обрушить на него магию.

— Долго же мне пришлось ждать этого момента, — небрежно уронил Эйдриан. — Занимаясь моим обучением, ты допустила серьезную ошибку, Дасслеронд. Сделала меня слишком сильным.

— Моя главная ошибка в том, что я не позволила тебе умереть на поле у стен Палмариса, — ответила повелительница тол'алфар. — Я совершила страшную глупость, и все потому, что считала твоим отцом Элбрайна-Полуночника. В то время как им воистину был сам Бестесбулзибар!

Эйдриан расхохотался.

— Ты так говоришь, потому что я отвергаю тебя и твой гнусный народец? Потому что я стал слишком могуч, чтобы тол'алфар могли по-прежнему управлять мной? Ты боишься меня, потому что понимаешь: тебе меня не одолеть!

— Я уже сделала это, — спокойно ответила владычица эльфов.

Произнеся нараспев несколько слов, она подняла руку и взмахнула ею, окутывая себя кровавым туманом.

Эйдриан, яростно взревев, вскинул Ураган. С клинка сорвалась сверкающая молния и ударила в маленькую стройную фигурку.

Однако кровавый туман рассеял молнию, и Дасслеронд она не принесла никакого вреда. По-прежнему держа руку над головой, она начала медленно кружиться на месте.

— Истекай, моя кровь, истекай, моя душа, — пела хозяйка Кер'алфара. — Кружись вихрем, моя кровь, кружись вихрем, мой дом.

— Что за чушь ты несешь? — прошипел молодой король.

— Пусть мое сердце кровью истекает, пусть кровавый туман мою долину укроет…

Эйдриан начал осознавать смысл происходящего. Глаза у него расширились, лицо исказила злобная гримаса.

— Нет! — закричал он и махнул рукой, приказывая схватить повелительницу эльфов.

С его меча сорвалась еще одна молния, самая мощная, самая яркая, на какую только он был способен.

Но Дасслеронд словно и не заметила этого, продолжая кружиться внутри полупрозрачной красноватой сферы, в которую оказалась замкнута.

Первый ряд наступающих замер, едва их оружие соприкоснулось с туманом, окружавшим владычицу эльфов; спустя мгновение их тела оказались охваченными алым пламенем. Несчастные с воплями отскочили назад.

— Что за колдовство ты творишь, Дасслеронд? — вопросил король, вплотную подойдя к красноватому кокону.

— Никто не найдет это зачарованное место. — Хозяйка Кер'алфара в упор взглянула на взбешенного Эйдриана. — Не будет к нему ни пути, ни следа. Не выведет туда ни птичий щебет, ни ветра нескончаемая песнь. Ни друг, ни враг мой дом не обнаружат. И способ есть один — чтоб кровь врага с моей смешалась кровью.

Она замолчала, испустив удовлетворенный вздох, словно выполнила все, что намеревалась, по-прежнему глядя прямо в лицо короля.

— Да, я потерпела поражение, Эйдриан, — заговорила госпожа Дасслеронд.

Голос ее становился все тише, а тело словно таяло, становясь прозрачным, в то время как сфера вокруг нее наливалась алым цветом и увеличивалась в размерах.

— Но до Эндур'Блоу Иннинес тебе не добраться.

— Я найду твою драгоценную долину! — прорычал король.

Повелительница эльфов лишь улыбнулась и растаяла, оставив после себя пульсирующий алый смерч. Все быстрее и быстрее вращался созданный Дасслеронд вихрь, а потом, сорвавшись с места, унесся в сторону запада.

Мысленно потянувшись к вправленному в нагрудную пластину камню души, молодой король освободил свой дух. Тот полетел за смерчем и даже обогнал его, когда впереди показалась Эндур'Блоу Иннинес. Спустя мгновение дух Эйдриана пересек границу зачарованной долины эльфов — места, где он вырос.

Однако ему тут же пришлось спасаться бегством, и он едва не угодил в ловушку, когда кровавый вихрь, в который обратилась владычица эльфов, вторгся в долину и раздался вширь, покрывая все, что находилось в Эндур'Блоу Иннинес, втягивая в себя каждое дерево, каждую травинку, каждую пядь земли.

А потом волшебный вихрь неожиданно исчез, и нечто непреодолимое отшвырнуло дух Эйдриана назад, вернув его в тело.

Возвращение было таким неожиданным и резким, что молодой король с трудом устоял на ногах — он наверняка бы упал, если бы Садья не поддержала его. Лишь сейчас осознав, что же именно только что сотворила Дасслеронд, он едва не взвыл от ярости.

— Будь ты проклята! — закричал вне себя Эйдриан, и его слова унес ветер. — Будь ты проклята, Дасслеронд!

Она погибла, растворившись в кровавом вихре, вложив всю себя в магическое действо невероятной силы. Молодой король понял, что его победа теперь ничего не стоит, поскольку, покидая этот мир, повелительница эльфов унесла с собой всякую надежду на покорение Эндур'Блоу Иннинес.

Эльфийская долина была для госпожи Дасслеронд намного дороже собственной жизни.