Психиатрия как интерперсональная теория

Я убежденно считаю, что ни в одной области наукознания специалист, ослепленный предубеждениями, не играет столь деструктивную роль, как в психиатрии. Чтобы не выглядеть голословным, я приведу три определения психиатрии как научной дисциплины. Первое из них, наиболее широкое, звучит следующим образом: психиатрия - это забота психиатров; это совершенно непостижимая смесь понятий и предположений, магии, мистицизма и информации, самонадеянности и капризов, достоверных и ошибочных концепций, а также ничего не значащих вербализмов. Таково самое пространное определение психиатрии, и, насколько мне известно, именно эту науку сегодня весьма успешно изучают множество талантливых студентов.

Теперь мне бы хотелось предложить вашему вниманию второе определение, которое я сформулировал много лет назад, пытаясь разобраться, в своем отношении к психиатрии; у меня получилось изящное определение, характеризующее психиатрию донаучного периода. Это второе определение представляет психиатрию как искусство, именно искусство наблюдения, а возможно, и вмешательства в протекание психических расстройств.

Третье определение психиатрии, вероятно, наиболее уместное для нашего разговора, характеризует психиатрию, рассматривая ее как развивающуюся область научного знания, предметом которого являются явления и процессы; при этом психиатр становится их участником и в то же время остается внимательным наблюдателем. Знание, составляющее научную ценность психиатрии, не является результатом работы психиатра с какими-то особыми данными. Оно приобретается не путем переработки определенной информации, а при помощи характерных действий и операций, в которых психиатр задействован как участник. Действия и операции, из которых черпается психиатрическая информация, представляют собой компоненты интерперсональной сферы, в которую включен психиатр. События, способствующие получению информации, необходимой для развития психиатрии и психиатрической теории, предполагают непременное участие в них психиатра; было бы странно думать, что он узнает столько же, глядя с вершины «башни из слоновой кости».

Из всех действий и операций, в которых психиатр играет непосредственно роль психиатра, непреходящее научное значение имеют те, осуществление которых сопровождается концептуальной схематизацией или наукообразным формулированием, подлежащими дальнейшему распространению. Здесь речь уже идет о сравнительно ясных и определенных действиях и операциях - практически лишенных двусмысленности и многозначности.

С возникновением операционализма, по крайней мере в сфере физики, вполне естественно появился интерес к возможности использования операционального подхода применительно к области психологии. Чрезвычайно интересные материалы симпозиума, посвященного роли операционализма в психологии, были представлены в выпуске журнала Psychological Review за сентябрь 1945 года.» На этом симпозиуме некоторый вклад в решение проблемы внес выдающийся философ и физик П. В. Бриджман (P. W. Bridgman). «Термин, - говорил Бриджман, - можно считать определенным только тогда, когда установлены условия, при которых я имею право оперировать этим термином, и когда на основании использования этого термина моим коллегой я могу сделать вывод о том, что эти условия действительно имеют место быть». Меня несколько позабавило это необычайно меткое замечание. Видите ли, я собираюсь давать определения терминам, но, принимая во внимание точку зрения Бриджмана, мне это вряд ли удастся. Все, что я могу вам предложить, это разъяснение смысла, который я вкладываю в каждый из терминов, но многолетний опыт гласит, что ваше представление об употреблении этого термина может существенно отличаться от моего. Все это лишь наглядно демонстрирует, насколько еще далека психиатрия от подлинно научного подхода. В подавляющем большинстве повествований, которые мне как психиатру доводилось слышать, говорящий не объяснял используемые им слова, хотя я создавал для него условия, позволявшие использовать слова в том смысле, какой в них вкладываю я. Поэтому, когда я употребляю то или иное необычное слово, использование которого требует соответствия целому ряду условий, я надеюсь, что вы, по крайней мере, выслушаете меня и оцените, можете ли вы изменить свое понимание этого термина, приблизив его к моему, с тем чтобы постепенно научиться совершенно точно воспринимать мои идеи. Если же вы не уделите достаточного внимания свойственной мне манере использовать специальную терминологию, с которой я обращаюсь весьма бережно и которую использую в особом смысле, избегая таким образом применения целого словаря значений, мы с вами вскоре окажемся пассажирами «разных лодок, плывущих к разным берегам».

С вашего позволения, я вернусь к высказыванию Бриджмана: «Термины, используемые в научном контексте, должны являться поводом для проявления научных инициатив. Одной из важнейших инициатив такого рода можно считать возможность проверить и верифицировать корректность каждого утверждения. В зависимости от конкретно поставленной цели могут изменяться операции, направленные на оценку точности определения [и при помощи которых делается вывод о том, что необходимые условия выполняются». Другими словами, очень важно, чтобы возможностью проверки используемых формулировок по критерию валидности располагал не только тот, кто ими оперирует, что, впрочем, само собой разумеется, но и тот, кому они адресованы. Психиатрия, будучи научной дисциплиной, должна состоять из множества постулатов, корректность которых могла бы быть проверена. Но даже тогда она будет еще очень далека от идеала. Многие утверждения, выдвинутые в рамках этой концепции, оставляют желать лучшего, если рассматривать их исходя из точки зрения, сформулированной Бриджманом. Тем не менее, если определения не просто вызывают возражения, неверное понимание и т. д., но и необходимость исследования реального основания, на котором они строятся, то в ходе такого исследования может обнаружится, что, хотя большинство из них не отвечает критериям, заявленным Бриджманом, осуществление простейших операций вплотную приблизит их к описанному им эталону. Другими словами, эти формулировки еще нельзя назвать приемлемыми; но в то же время их нельзя считать и безнадежными; наиболее трудноразрешимая проблема заключается в формулировании определений, в точности соответствующих научным реалиям этой столь специфической сферы. Так произошло практически со всеми формулировками, описывающими, например, скрытые процессы; та же история повторилась с некоторыми тезисами, касающимися самых ранних стадий развития личности. В каждом из этих случаев у вас была возможность заняться оценкой предполагаемой корректности сделанного в утверждении вывода.

История исследований этой области включает два основных течения, на которые я хотел бы сейчас обратить ваше внимание, пытаясь представить в равной степени реалистичное и ясное обоснование своего решения обратиться к интерперсональному подходу. Нет необходимости говорить о том, что начало всем этим аспектам психиатрии положил в своих исследованиях не кто иной, как Зигмунд Фрейд (Sigmund Freud).

Первым из этих течений можно считать психобиологию Адольфа Мейера (Adolf Meyer). И фрейдовские разработки, и формулы Мейера уделяли самое пристальное внимание отдельному человеку, принимая его за основную единицу исследования. Некоторые из вас, вероятно, знакомы с концептуальной основой психиатрии, предложенной Адольфом Мейером, для описания которой он ввел термин психобилогия. Направив научную мысль в это русло, Мейер, как мне кажется, внес большой вклад в познание сути человеческого бытия. До появления теории Мейера основными областями наукознания - уровень достижений которых значительно превышал возможности современной биологии - являлись психология и социология; причем психология считалась наукой о психике, но под этим недвусмысленно подразумевалось, что в основе психики лежат соответствующие физиологические субстраты. Таким образом, психология была исключительно научной дисциплиной, исследовавшей явления и процессы, которые в свою очередь основывалось на чем-то еще.

Психобиология - я буду ориентироваться на определение, или отсутствие такового, данное самим Мейером - это наука, изучающая человека как величайшее воплощение наделенной психикой материи. Иначе говоря, это образование, в той или иной степени обладающее сознанием, и способное оперировать символами и их значениями. Это воплощение наделенной психикой материи обладает особым свойством, дающим ему возможность оценивать себя с некоторой долей объективности. Несмотря на то что некоторые постулаты, на которых строится психобиология, могут показаться несколько неопределенными, Мейер в краткой и четкой форме представил в качестве объекта психобиологии отдельный человеческий организм, который он рассматривал как первичную сущность. Он утверждает, что, хотя он предпочитает обсуждать людей и группы, контакт все же происходит только при участии человека. Индивид вынужден делать выбор на основании имеющейся в его распоряжении интерперсональной материи. Человек - это объект, обладающий возможностями субъекта.

В те дни, когда психобиология на правах важнейшего члена занимала свое почетное место в иерархии научных дисциплин, - как мне кажется, значительно расширив границы психологии, - зарождалась другая отрасль науки, получившая название социальной психологии. Именно она и стала вторым течением, в рамках которого интерперсональный подход нашел свое продолжение. Взяв за основу несколько принципиально новых идей, Чарльз Г. Кули (Charles Н. Cooley), Джордж Герберт Мид (George Herbert Mead) в Чикагском университете разработали доктрину социальной психологии, включавшую концепцию развития Я - во многом аналогичную тому, что я называю «системой самости» - построенную на оценках, полученных от других, и усвоении социальных ролей, которые принимает человек, или «which live one», если несколько перефразировать Георга Гроддека (Georg Groddeck). Социальная психология Мида отличалась не столь категоричной и абсолютной направленностью на изучение одного конкретного человека. В своей теории он аргументированно доказывает, что уникальность каждого конкретного человека обусловлена влиянием на него многих других людей. Этот подход нельзя считать полностью ориентированным на достижение тех целей, которые ставит перед собой психиатрия согласно приведенному здесь определению этой науки, из-за отсутствия источника энергии, необходимой для смены ролей, энергии, направленной на расширение ролевого репертуара, и т. д.

Здесь мне бы хотелось привести очень краткую рецензию на выдающуюся работу Мида, положившую начало социальной психологии:

Несмотря на то что интересы Мида отличались исключительной широтой, что позволило ему плодотворно изучать историю и значение науки, роль религии, основы политики и метафизики, наиболее глубоко и детально он исследовал проблему становления П и природу психического. Мид гораздо серьезнее, чем большинство философов, подошел к решению вопроса, поставленного Дарвином перед теоретиками: проследить исключительно естественно-исторический аспект возникновения психики. Вначале он выдвинул тезис о том, что психическое есть временная характеристика эмпирического взаимодействия организма с окружающей средой, сопровождающая нарушения, возникающие в ходе этого взаимодействия.

Таким образом, он поставил перед собой задачу дать объяснение превращению этой непостоянной характеристики, свойственной непрерывному процессу, в функциональное психическое образование или самость. В основе подобной метаморфозы прежде всего лежит неактивное начало, безусловно присущее человеческому организму. Способность нашего организма играть роли других (по его мнению, необоснованно описываемая как имитация) является основным условием возникновения самости. Исполнение чужих ролей влияет и на наши собственные действия. Когда организм функционирует в соответствии с требованиями собственной роли аналогично действиям в рамках роли другого, он становится самостью. Постепенно из параллельных, успешно исполняемых ролей, складывается образ «обобщенного другого», роль которого также может быть присвоена наряду с уже существующими. Именно реакция организма на эту обобщенную роль и характеризует его личностную самость^

Итак, я наглядно продемонстрировал вам поразительную схожесть идей, нашедших свое отражение в психобиологии Мейера и в социальной психологии Мида, суть которых сводится к концепции эволюции Я.

Существенную роль в развитии этой теории сыграла еще одна область наукознания - культуральная антропология, присоединившаяся к двум описанным выше как еще одно течение, объектом исследования которого является социальное наследие человека. Мне бы хотелось в связи с этим сослаться на теорию Малиновски (Malinowski); его необычайно интересная точка зрения была очень кратко представлена в Encyclopedia of the Social Sciences. Как бы мне ни хотелось широко осветить этот вопрос, я все же ограничусь лишь одной краткой цитатой из работы Малиновский «В ходе каждой организованной деятельности... человеческие существа тесно взаимосвязаны друг с другом совместным сосуществованием в рамках определенной части окружающей среды, общим пристанищем и необходимостью сообща решать те или иные задачи. Согласованность, характеризующая такое поведение, является следствием социальных правил, иными словами - традиций, которые были введены или посредством применения неких санкций, или возникли совершенно самостоятельно». Ко второму типу относятся и так называемые нравственные ценности, «в соответствии с которыми поведение человека направляется в определенное русло под действием внутреннего принуждения», считает Малиновски. Без ощутимой помощи студентов, изучающих культуральную антропологию, оказанной ими в решении таких проблем, как, скажем, вопросы терминологии, по моему глубокому убеждению, переход от психобиологии и социальной психологии к психиатрии был бы невозможен.

И наконец, мне представляется совершенно необходимой конвергенция социальной психологии как науки, изучающей интерперсональное взаимодействие, и психиатрии как науки, также изучающей интерперсональное взаимодействие, - я надеюсь, вы простите мне эту вынужденную тавтологию. Будучи психиатром, я долгие годы шел к осознанию необходимости появления научной дисциплины, цель которой заключалась бы в изучении не отдельно взятого человеческого организма или социального наследия, а ситуаций интерперсонального взаимодействия, в которых находило бы отражение либо психическое здоровье, либо существующие у человека психические нарушения. Рассматривая эту проблему с другой точки зрения, Леонард Коттрелл," благодаря которому, как мне кажется, социальная психология шагнула далеко вперед, пришел к выводу о том, что в основе социально-психологических исследований должно лежать изучение ситуаций интерперсонального взаимодействия.

Пытаясь в общих чертах обрисовать эту сферу исследований, я обнаружил, что, по-видимому, это именно та область, в которой деятельность (действия и операции) психиатра может быть подвергнута концептуальной схематизации, что дает потенциальную возможность обмена опытом, и, следовательно, приобретает гораздо большую научную ценность.

Мне кажется, что совершенно прав был Бриджман, когда говорил: «...у меня есть два способа действия... способ действия, который я демонстрирую на людях... и мой личный способ действия, [который] дает мне ощущение неприкосновенности, защищающее меня от окружающих...»". Психиатрия, как я себе это представляю, изучает, публичный способ деятельности, а также ту часть личного способа деятельности, на которой не лежит печать неприкосновенности. С вашего позволения я замечу, что ваш интерес к своей неповторимой индивидуальности в отличие от активности, проявляемой в ситуации интерперсонального взаимодействия, которую можете наблюдать вы или кто-то еще, является критерием того, насколько вам действительно интересен личный способ действия, присущий лично вам, - до которого мне нет никакого дела. Дело в том, что, проводя научное исследование в области психиатрии, мы не можем внедряться в сферу личной неприкосновенности. Развитие психиатрии через изучение интерперсональных взаимоотношений, несомненно, необходимо в том случае, если мы рассматриваем ее как самостоятельную научную дисциплину; более того, используя простой прием, заимствованный из исследуемой нами области, мы отделяем серьезные психиатрические проблемы от бесконечного множества псевдопроблем, которые, будучи надуманными и искусственно созданными, не могут быть решены, - все попытки их разрешения превращаются лишь в способ приятного времяпровождения. Повторяю: психиатрия как наука не может внедряться в сферу, неизменно остающуюся глубоко личной; она должна рассматривать только те стороны человеческого бытия, которые составляют его публичную деятельность или, возможно, каким-то образом в нее вовлечены.

Таким образом, тогда как в психобиологии предпринимаются попытки изучать отдельно взятое человеческое существо, а в культуральной антропологии - мощном притоке, питающем социальную психологию, пытаются исследовать социальное наследие, которое мы можем видеть на примере согласованного поведения людей, образующих группу, психиатрия в свою очередь (а также ее конвергент - социальная психология) стремится изучать биологически и культурально обусловленные, но в то же время sui generis (своеобразные - лат.) интерперсональные процессы, протекающие в интерперсональных ситуациях, в которых и действует психиатр, играющий роль активного наблюдателя.

 

Звероподобное существо и человеческий опыт

« Человек рождается зверем. Звероподобное существо известно нам как новорожденный ребенок. Процессы, символизирующие превращение звероподобного существа в нечто принципиально иное, запускаются вскоре после его рождения. Смело можно предположить, что, останься звероподобное существо животным, в биологическом мире оно считалось бы чрезвычайно одаренной особью, особенно сильно эволюционировавшей в развитии центрального интегративного аппарата, обеспечивающего формирование уникальных способностей, которые можно разделить на три вида:

1) взаимосогласованность зрения и хватательной способности руки - величайшая по важности способность, не задействующая область рта;

2) взаимосогласованность способности слышать и голосового аппарата, которая достигает уровня, обеспечивающего такое фантастическое эволюционное образование как речь;

3) взаимосогласованность этих и всех остальных систем типа «рецептор-эффектор» в сложную систему переднего мозга (forebrain), позволяющую оперировать множеством абстрактных единиц опыта.

Совершенно очевидно, что человеческое существо после рождения долго еще не может самостоятельно поддерживать собственную жизнедеятельность и что его отличительные особенности последовательно формируются в течение не менее чем десяти - двенадцати лет. Человеческое существо в момент рождения находится в полной зависимости, и на протяжении пяти - шести последующих лет его зависимость от заботливой поддержки со стороны ближайшего окружения хотя и становится чуть меньше, но все же носит определяющий характер. Более того, характерной чертой человеческого существа является весьма длительный период, в течение которого поочередно созревают различные биологические функции.

Столь же уверенно можно утверждать, что врожденные потенциалы, которые, как мы видим, развиваются в течение нескольких лет, весьма лабильны, в случае если характеристики приобретаемого опыта носят достаточно долговременный характер и по сути своей прямо противоположны сравнительно устойчивым структурам, определяемым биологическим понятием инстинкт. Представление о «человеческих инстинктах» как о строго фиксированных поведенческих моделях, совершенно лишенных какой бы то ни было динамики, совершенно абсурдно. А потому все разговоры о «человеческих инстинктах» будут погрязать в заблуждениях, препятствуя тем самым развитию прогрессивной мысли, пока смысл термина инстинкт, дополненного определением человеческий, не будет расширен настолько, чтобы необходимость специального его употребления отпала сама собой.

Если исключить нарушения, возникшие в ходе развития или являющиеся наследственными, применительно к которым вполне уместен термин идиотия, индивидуальные различия в уровне врожденных способностей человеческих существ относительно невелики по сравнению с различиями, разделяющими человека и другие животные виды, - тем не менее существенные различия между людьми, как может показаться, противоречат основанным историческим принципам, действующим в определенных культурах. Проблема человеческих различий лежит в основе обманчивого интереса к личности и ее уникальности; поскольку постижение этого вопроса сколь проблематично, столь и захватывающе даже для самых способных студентов, изучающих так называемую человеческую природу, мне хотелось бы очень подробно остановиться на том, что же такое индивидуальные различия. В то же время я хочу предупредить вас, что для психиатрии, которая является наукой, изучающей интерперсональные взаимоотношения, все эти индивидуальные различия имеют гораздо меньшее значение, чем недостаточность различий, скажем повторяемость в искусствах, параллели в человеческой жизни, какие бы формы они ни принимали.

Отбросив примеры однояйцевых близнецов, мы можем говорить о том, что каждый человек в чем-то отличается от любого другого как живое существо, обладающее собственной внутренней организацией и проявляющее некую функциональную активность по отношению к неотъемлемым биологическим компонентам окружающей среды. Едва ли я должен вам напоминать о существовании таких различий, как цвет и структура волос, а также их распространение по поверхности тела; цвет радужной оболочки глаза; пигментация кожи; группа крови и резус-фактор; размер и форма, скажем, пальцев, носа и ушей. Я мог бы до бесконечности перечислять различия - от самых очевидных до достаточно трудно регистрируемых - между биологическими организмами, относящимися к одному и тому же виду.

Вероятно, еще большее впечатление на студентов, изучающих интерперсональные взаимоотношения, производят феномен наследственности или по крайней мере врожденные различия в функционировании

1) зрительного рецептора при фиксации световых частот;

2) слухового рецептора при фиксации звуковых частот;

3) анатомические различия, находящие отражение в тех или иных способностях, в том числе в речи;

4) различия, характеризующие комплексы факторов, определяющих те проявления активности, которые измеряются «интеллектуальными тестами», аналогичными тесту Бинэ.

Среди людей, мало сведущих в этой области, широко распространено ошибочное мнение о том, что человеку свойственна типичная реакция на волны низких частот, относящихся к так называемому зрительному спектру. Хотя статистика подтверждает, что, действительно, с помощью кривой, описывающей остроту зрения или цветовую чувствительность одной тысячи человек, можно охарактеризовать выраженность данных показателей у другой тысячи человек, было обнаружено, что цветовая чувствительность сетчатки глаза каждого конкретного человека, отмеченная точкой на координатной плоскости, далеко не всегда принадлежит статистической кривой. В выраженности данной характеристики существуют различия, и, насколько мне известно, эти различия бывают весьма значительными, примером тому может служить население Китая. Я не знаю, влияет ли на зрение присутствие дополнительного изгиба в затылочной области, но полагаю, что именно так оно и есть. Скорее всего, это не является фактором, определяющим такой показатель, как цветовая чувствительность, хотя может оказаться, что это так, - мне трудно об этом судить.

Кроме этого, существенные индивидуальные различия характеризуют такой показатель, как реакция на стимул низкой интенсивности, например временной период, в течение которого палочки сетчатки глаза адаптируются к слабой освещенности; важной особенностью этих различий является их вариативность в зависимости от состояния здоровья, питания и других условий жизни человека; вариативность такого рода может быть весьма значительной в особых обстоятельствах, когда под угрозой оказывается выживание человека, например в условиях ночного полета или даже на ночной дороге за рулем автомобиля.

Такие расхождения в периоде реакции рецептора на свет можно считать незначительными по сравнению с различиями в реакциях рецептора на звуковые волны. Здесь, как и в предыдущем случае, мы имеем символическую кривую чувствительности, полученную при помощи статистического аппарата, которая может быть применена к массиву данных, характеризующих особенности слуха каждого человека. Индивидуальные отклонения от статистической кривой в данном случае значительно более выражены, чем в области цветовосприятия. Основная причина заключается в том, что между слухом и возрастом существует жесткая прямая зависимость; у подавляющего большинства людей эта кривая незначительно возрастает до достижения определенного возраста, после чего с течением времени происходит более или менее равномерное снижение остроты слуха. Различия такого рода мы без труда можем наблюдать, зная, что одно и то же слово по-разному звучит для каждого человека.

Кроме того, гораздо чаще, чем в случае со зрительным рецептором, здесь встречаются патологические отклонения, обусловленные перенесенными в детском возрасте заболеваниями и травмами, влияние которых на восприятие окружающего мира может оказаться значительно более непредсказуемым. Широко известны также различия в выраженности определенных способностей у разных людей; все мы осознаем, скажем, насколько важно иметь длинные пальцы, чтобы быть пианистом, или каким препятствием будет волчья пасть для того, кто хотел бы быть оратором.

Но все эти различия, столь интенсивно, порой с величайшим энтузиазмом обсуждавшиеся на протяжении двух последних десятилетий, в действительности представляют собой широкий ряд интеллектуальных факторов, интеллектуальных способностей и т. д., которые, как вам хорошо известно, варьируются от последней стадии имбецильности до гениальности, если, конечно, рассматривать гениальность как функцию интеллекта; гениальными я считаю людей, обладающих поистине выдающейся способностью постигать взаимосвязь между явлениями, поскольку эта способность кажется мне признаком максимальной выраженности интеллектуальных факторов. Все мы прекрасно знаем, что объяснить что-либо одному человеку бывает значительно проще, чем другому; в этой связи каждый из нас волен по собственному усмотрению делить людей на сообразительных и глупых, умных и тупых. Поскольку почти четверть века назад возникла необходимость подтверждения уникальности животной природы человеческого существа, за прошедший период было изучено достаточное количество врожденных факторов. Кроме того, мы уже располагаем определенной информацией о долговременных последствиях нарушений взаимного обмена с оптимальной физико-химической средой, как, например, в случае авитаминоза.

Другая сфера проявления индивидуальных различий, пожалуй представляющая для психиатра еще больший интерес, - это различия в скорости формирования тех или иных способностей, носящие, по-видимому, врожденный характер. Помимо этого существуют различия, в основе которых лежат факторы состояния здоровья; повреждений, полученных в результате несчастного случая, и нарушений, уже упоминавшихся, когда речь шла о слухе, но, я полагаю, нет необходимости говорить о том, что все это относится к другим областям.

Все эти различия, столь подробно мною описанные, по сути, являются различиями в заложенных от рождения потенциалах и в ходе индивидуального развития человеческих существ как предшественников человека.

А теперь мне бы хотелось обратить внимание на различия в негенетических факторах, элементах, условиях или воздействиях, определяющих развитие человека с точки зрения удовлетворения или фрустрации потребностей, повышения или понижения самооценки. Одним из этих факторов, несомненно, является язык. И поскольку я не собираюсь здесь рассматривать язык в качестве одного из различий, определяющих развитие человека, мне следует предоставить вам некоторую информацию - как основу, на которой будет строиться дальнейшее обсуждение этого вопроса, приведя цитату из книги Эдварда Сэпира (Edward Sapir) Language: * «[Язык - это] специфически человеческий и не носящий инстинктивного характера способ передачи мыслей, эмоций и желаний при помощи сознательно выработанных символов... [которые] в первую очередь воспринимаются на слух... а возникают посредством так называемого "речевого аппарата"... суть языка заключается в обозначении различных элементов опыта общепринятыми, сознательно произносимыми звуками или их эквивалентами... Языковые элементы, символы, характеризующие существующий опыт, должны... быть в большей степени связаны с целыми группами, определенными классами единиц опыта, чем с переживаниями какого-то конкретного человека. Коммуникация возможна только при соблюдении всех этих условий, поскольку опыт отдельного человека оседает в его собственном сознании и, строго говоря, не может быть передан кому бы то ни было. Для того чтобы получить возможность передать кому-либо тот или иной опыт, необходимо, чтобы он был причислен к классу, идентифицируемому обществом...

[В эту область языка входит намного больше, чем только лишь основополагающий] речевой цикл, [который], раз уж мы его рассматриваем как чисто внешний инструмент, ограничивается исключительно областью звуков... естественный ход этого процесса может претерпевать бесконечное число изменений или превращений в эквивалентные системы, не утрачивая при этом существенных формальных признаков.

Самое важное из происходящих изменений состоит в аббревиации речевого процесса, входящего в структуру мышления. Несомненно, это изменение приобретает одну из множества различных форм... широко известно, что основная функция, которую выполняет способность глухонемых "читать по губам", заключается в обеспечении их дополнительной возможностью понимать речь. Самым важным из всех символизмов письменной речи, разумеется, является символизм написанного или печатного слова... [в котором] каждый элемент (буква или слово) системы соответствует отдельному элементу (звуку, сочетанию звуков или произнесенному слову) первичной системы».

И все же существуют еще более сложные модификации, чем те, о которых упоминает Сэпир, - телеграфная азбука Морзе и разнообразные языки жестов, такие как, например, «разработанный для глухонемых, для монахов троппистского ордена, дававших пожизненный обет молчания, или для связанных друг с другом отрядов, находящихся в зоне видимости друг друга, но зато вне зоны слышимости», примером чего может служить язык флажков, использовавшийся для сообщений с судами. Далее Сэпир пишет:

«Трудно более выразительно охарактеризовать язык как психическое явление, чем при помощи термина универсальность... не существует ни одного известного нам народа, который не располагал бы в полной мере развитым языком...

Фундаментальной функцией языка является развитие строгой фонетической системы, взаимосогласование элементов речи с понятиями и выработка формализованной системы отражения любых взаимосвязей - все это мы можем обнаружить в законченном и систематизированном виде в структуре каждого известного нам языка...

Едва ли менее впечатляющим, чем универсальность языка, представляется колоссальное и почти непостижимое его разнообразие... [Такая универсальность и разнообразие языка заставляют нас] поверить, что язык представляет собой древнейшее наследие человеческой расы... Весьма сомнительно, чтобы какое-либо другое достижение человека, будь то искусство получать огонь трением или обрабатывать камень, могло претендовать на звание старейшего. Я склонен думать, что появление языка предшествовало даже самым ранним этапам развития материальной культуры, поскольку это развитие практически не могло произойти до того, как язык, будучи важнейшим механизмом выражения мыслей, эмоций и т. д., сам не обрел некоторую завершенность».

Сейчас мы с вами говорим о сфере, не обусловленной биологическими факторами, и являющейся не результатом вмешательства в биологические механизмы, а человеческой трансмиссией. Трансмиссия - это передача информации от других людей, которая не определяется биологогенетическими процессами или нарушением физико-химического обмена, лежащего в основе основных процессов жизнедеятельности. Эта область, по словам Сэпира, практически бесконечно разнообразна, и выполняет функцию символического причисления к одному из классов, на которые подразделяется приобретаемый опыт, и включения в систему взаимосвязей, в которые человек под влиянием различных обстоятельств оказывается вовлечен.

Кроме того, существуют различия, в целом относящиеся к сфере культуры и в большей или меньшей степени выходящие за пределы непосредственно языка, который, вероятно, является важнейшей, но никоим образом не исключительной ее областью. Я уже упоминал о выдающейся работе Малиновски. А теперь мне хотелось бы обратиться также к исследованию Рут Бенедикт (Ruth Benedict), посвященному природе культуры и ее месту в нашей жизни:

«...Внутренняя работа нашего мозга, как нам кажется, представляет уникальную ценность для исследования, в то время как традиция, как мы привыкли считать, это поведение в самом общем смысле этого слова. Дело в том, что это две стороны одной медали. Традиция, распространенная во всем мире, состоит из множества поведенческих проявлений, впечатляющих значительно больше, чем даже самые сложные действия, которые способен осуществлять человек, вне зависимости оттого, насколько отклоняется его поведение от общепринятой нормы. Однако это совершенно несущественный аспект данной проблемы. Первостепенную значимость приобретает вопрос о ведущей роли традиции в формировании опыта и убеждений и о бесконечном разнообразии ее возможных проявлений.

Человек никогда не смотрел на мир беспристрастным взглядом. Каждый из нас видит его через призму целого ряда традиций, социальных институтов и стереотипов мышления... Джон Дьюи (John Dewey) со всей серьезностью утверждал, что роль, которую играет традиция в ограничении поведения человека, и общее число возможных способов следования традиции соизмеримо с соответствием общего словарного состава его родного языка и объема слов, которые произносит его собственный ребенок, расширяя тем самым внутренний лексикон семьи... История жизни человека - это в первую очередь процесс аккомодации передаваемых из поколения в поколение моделей и стандартов общества, в котором он живет. С самого рождения традиции, присущие данному обществу, накладывают ограничения на его дальнейшее поведение и приобретаемый опыт. К моменту овладения речью он уже становится продуктом своей культуры, а когда вырастает настолько, чтобы иметь возможность участвовать в происходящих в рамках этой культуры событиях, ее традиции становятся его традициями, ее убеждения - его убеждениями, ее запреты - его запретами. Каждому ребенку, рожденному в его социальной группе, суждено разделить с ним все эти атрибуты общественной жизни, и в то же время никто из детей, появившихся на свет на другом конце Земли, никогда не удостоится и тысячной их доли. Среди социальных проблем для нас нет более ответственной задачи, чем осознать роль традиции в жизни общества. До тех пор пока нашему разуму будут доступны лишь ее законы и разнообразие, самые загадочные стороны человеческой жизни останутся непознанными»/

После прочтения моих рассуждений о различных факторах, обусловливающих различия между людьми, вам могло показаться, что эти различия, должно быть, и являются предметом нашего исследования. На самом же деле мы будем пытаться изучать сходство между людьми. При этом мы собираемся исследовать не людей как таковых, а то, что они делают; кроме того, нам бы хотелось сформулировать обоснованные гипотезы о причинах, заставляющих их поступать именно так.

Один из самых всеобъемлющих биологических и психобиологических терминов, с которым мы уже несколько раз сталкивались, это переживание. Для его определения я предлагаю следующую формулировку.

Переживание - это нечто прожитое, испытанное и т. п. Переживание - это внутренний компонент явлений, в которые вовлечен живой организм как таковой, иными словами - как живая материя. Ограниченность характеристик переживания зависит от вида, к которому принадлежит организм, равно как и от сути переживаемого явления.

Нельзя ставить знак равенства между явлением, в которое вовлечен организм, и его переживанием; когда я смотрю на лягушку, мое переживание лягушки, мое восприятие ее, отнюдь не то же самое, что сама лягушка. Лягушка, если она «настоящая», - что совсем не обязательно, - отражает определенные световые волны; мои глаза улавливают эти волны; далее происходит множество разнообразных «внутренних изменений», в том числе идентификация «внутреннего» представления с понятием лягушка.

Другими словами, существует определенный относительно «внешний» объект, вызывающий в человеке то, что, как мы бы сказали, «заставляет нас взаимодействовать с ним»; а также существует очень сложный, относительно индивидуальный или «внутренний» набор изменений состояния - я мог бы охарактеризовать их как акт восприятия, в результате которого возникает перцепт. На нынешний момент наше знакомство с окружающим миром не дает возможности проследить строгое соотношение между воспринимаемыми характеристиками хода событий или объекта (в данном случае - лягушки) и основными «настоящими» характеристиками этого объекта.

Если не принимать во внимание интерполированный перцептивный акт, то это неизбежно приведет к возникновению множества разнообразных псевдофактов и псевдопроблем, доказательством чему может служить то обстоятельство, что даже выдающийся философ, - кажется, это был Чарльз Моррис (Charles Morris), - выдвигая теорию знаков, обращал внимание на тот факт, что, прежде чем приблизиться к объекту, «бьющему» по роговой оболочке глаза, мы мигаем и закрываем глаза.

Это совершенно типично для широкого ряда приближений, присущих общепринятой речи, - а она, как утверждают, одновременно является и научной, - что в конце концов неизбежно заводит в тупик. На самом же деле, разумеется, приглушенное освещение, воздействующее на роговую оболочку глаза, некоторым образом интерпретируется на основании прошлого опыта.

Чарльз Спирман для обозначения первичных данных, опираясь на которые мы в результате получаем определенную информацию, использовал слово чувствительность.^ В связи с этим мне хотелось бы предложить вашему вниманию теорию чувствительности, включающую и другие основополагающие характеристики опыта, в том числе и феноменологию памяти, в качестве совокупности важнейших состояний организма, определяющих включенность в происходящее.

В примере с лягушкой я попытался сделать акцент на роли перцептивного акта, интерполирующегося между существующей объективной реальностью и актуальным состоянием нашей психики. В основе нашей психики лежит переживание, а переживание в свою очередь, согласно нашей теории, может быть представлено в трех различных формах, каждую из которых я подробно рассмотрю. Одна из них, как правило, хотя и не всегда, является специфически человеческой формой переживаний.

Вот эти формы: прототаксис, паратаксис и синтаксист Я возьму на себя смелость утверждать, что все они в первую очередь являются формами «внутренней» переработки событий внешнего мира. Наиболее легкая для обсуждения форма носит относительно необычный характер - это синтаксический вид переживаний; значительно более сложный для обсуждения вид, некоторую информацию о котором мы тем не менее можем получить, - это паратаксические переживания; и, наконец, вид, практически не поддающийся определению, что, следовательно, исключает возможность какой бы то ни было дискуссии, - это переживания, которые можно охарактеризовать как прототаксические, или простейшие. Различия между этими видами лежат в степени и характере переработки того, что было почерпнуто из участия человека в каких-то событиях или взаимодействия с теми или иными явлениями.

Прототаксические переживания, которые, судя по всему, составляют первичную основу памяти, это примитивнейшая и, я должен заметить, простейшая, возникающая раньше других и, возможно, самая распространенная форма переживаний. Чувствительность, будучи одним из каналов приобретения опыта, по-видимому, связана со многим из того, что я включаю в понятие прототаксических переживаний. Прототаксис, по крайней мере на протяжении самых первых месяцев жизни, может рассматриваться как разрозненный ряд кратковременных состояний чувствующего организма, определенным образом связанных с зонами взаимодействия с окружающей средой. Цель, которую я преследую, используя термин «чувствующий», заключается в том, чтобы для вас это понятие включало все существующие каналы познания важных явлений и событий - начиная с органов, обеспечивающих возникновение тактильных ощущений у меня, скажем, в ягодицах и таким образом предупреждающих меня о том, что вот это - стул и что я сижу на нем уже довольно давно, и заканчивая всеми видами опосредованной чувствительности, которые сформировались у меня в соответствии с актуализацией моих потребностей в процессе жизнедеятельности. Представьте себе, что все чувствующее и центрально репрезентированное - это совершенно безграничная светящаяся приборная доска; а комбинации лампочек, которые могут загораться на ней, обозначая любое дискретное переживание, - это и есть прототаксис, если можно так метафорически выразить мою идею.

Столь образное описание может натолкнуть вас на мысль о том, что, по моему мнению, на протяжении всей жизни мы испытываем бесконечное множество дискретных кратковременных состояний организма, что предполагает не только взаимодействие с другими организмами, но и непосредственное влияние характеристик и внутренней динамики других организмов на изменение каждого из этих состояний.

Смысл этих и многих других терминов нельзя постичь до конца, не изучив предварительно целый ряд этапов, которые предстоит пройти новорожденному младенцу, прежде чем стать зрелой личностью. Вот почему я кратко прослежу историю развития личности, по сути, как вы сможете убедиться, отражающую ход развития перспектив интерперсонального взаимодействия.