Глава 5

Советы по расходам от людей, которые много тратят, но не разоряются

Пол Послусзни выглядел так, будто ему не по себе, когда сидел в кресле с высокой спинкой в офисе Нижнего Манхэттена. Оно было слишком узким. Он нервничал. Его массивные руки и тело растягивали пиджак, выворачивающийся вокруг его огромной шеи. Его лицо было молодым и свежим, как у многих молодых людей в возрасте чуть старше двадцати, но его глаза были мужественны. Я не мог перестать думать о том, что если он согнется, то его пиджак разорвется на нем, как одежда Дэвида Бэннера, когда он превращается в Невероятного Халка. «У меня нет машины», – сказал он мне. Он договаривался о товарообмене с местным представительством Nissan, чтобы получить Nissan Armada. Также он жил в скромном таун-хаусе в Баффало. Его девушка была учительницей. Он признался, что боится, что будет тратить слишком много и разорится.

Но у Послусзни не должно было быть никаких проблем. Он был выдающимся игроком Университета штата Пенсильвания перед тем, как «Баффало Биллс» приняли его в команду в 2007 году. По его первому контракту он получил $4,75 миллиона в течение четырех лет, из которых $2,5 миллиона были гарантированы только за то, что он будет появляться на поле. Мы с ним говорили во время массовых отказов футбольных команд от игроков в 2011-м, когда многие игроки беспокоились о том, чтобы получить свою оплату в том случае, если закончится футбольный сезон. Но по всем отчетам, ему предстояло заработать еще многие миллионы по второму контракту. И все же он был непреклонен в своем нежелании стать очередным разорившимся футболистом. «Немногие ребята принимают правильные решения и остаются обеспеченными на всю жизнь. Слишком многие из нас берут кредиты на покупку дорогих домов и машин. И потом вы вылетаете из Национальной футбольной лиги, и у вас больше не остается источника дохода. Игроки могут зарабатывать на этом совсем недолго». Средний срок пребывания в лиге меньше четырех лет – и нужно три года, чтобы претендовать на пенсию и медобслуживание. Он отыграл четыре сезона, так что эти проблемы были уже позади, но он не был достаточно уверен в том, что массовые отказы от продолжения контракта не изменят игру и его возможность проявить свой талант.

В своих расходах Послусзни был «рассеивателем». «Рассеиватель» – это человек, достигающий своего максимума в молодости – спортсмен, предприниматель со случайной удачной идеей, наследник – и у которого нет впоследствии шанса повторить свой успех. Два других типа – это «накопители», которые зарабатывают много денег на том, что представляет для них интеллектуальный интерес, но ждут того отдаленного момента, чтобы потратить их на что-то, к чему они будут испытывать настоящую страсть; и те, кто зарабатывает и тратит, видя, как деньги протекают через их жизнь, пока они двигаются вперед и принимают решения на ходу. Как и с долгами, с расходами все должно быть просто – в том, чтобы быть на верной стороне от тонкой зеленой линии, независимо от того, к какой категории вы относитесь. Помимо базовых нужд вроде еды и медобслуживания, наши траты полностью поддаются нашему контролю, в отличие от инвестиционной прибыли и налогов. И все же почему траты часто спутывают планы людей, чему есть множество свидетельств, несмотря на то что они должны давать передышку? Потому что так мало внимания уделяется тому, чтобы правильно расходовать на то, чего мы хотим и что нам нужно.

ПОЧЕМУ ТРАТЫ ЧАСТО СПУТЫВАЮТ ПЛАНЫ ЛЮДЕЙ? ПОТОМУ ЧТО ТАК МАЛО ВНИМАНИЯ УДЕЛЯЕТСЯ ТОМУ, ЧТОБЫ ПРАВИЛЬНО РАСХОДОВАТЬ НА ТО, ЧЕГО МЫ ХОТИМ И ЧТО НАМ НУЖНО.

Послусзни заработал крупную сумму денег. Он был богат по любым стандартам, но, подобно другим спортсменам, ему предстояло позаботиться о своих деньгах, чтобы быть состоятельным после того, как он перестанет играть в футбол. Профессиональные спортсмены – известные «рассеиватели» – вспомните Майка Тайсона или Ленни Дайкстра. Но они не единственные, кому необходимо с умом распоряжаться своим самым большим состоянием за всю жизнь. Во время интернет-бума работники в быстрорастущих компаниях, проданных за безумные деньги (социальные сети вроде Facebook и Twitter и множество других компаний поменьше, которые не прочь заработать на нашей одержимости постоянно смотреть в свои айфоны и гэлакси), зарабатывали суммы, превышающие их годовые зарплаты в десятки раз, только благодаря тому, что были в нужное время в нужном месте. Они «рассеиватели», но без страхов, которые есть у полузащитника, знающего, что к тридцати годам для него все будет кончено; они «рассеиватели» из сферы технологий, считающие, что смогут повторить свой успех. Они могут активно тратить на свой стиль жизни или инвестировать в надежде, что они найдут верные стартапы, которые принесут им еще больше денег. Самые умные понимают, что им повезло, но также понимают, что этого может не повториться или они даже могут растерять свое богатство. Марк Кертис, финансовый консультант из Morgan Stanley в Пало-Альто, Калифорния, – месте скопления счастливых богачей – сказал мне, что его самые умные клиенты не только понимают, что им вряд ли удастся снова заработать столько денег, но еще и вкладывают свои деньги в безопасные инвестиции, чтобы точно знать, что они выдержат то, что может выпасть на их долю. «В девяностых люди, купившие выгодные акции, думали, что смогут это повторить, – сказал он. – Теперь подход состоит в этом: «Я заработал кучу денег. Теперь нужно постараться их не пустить по ветру». Такое отношение показывает, что людей беспокоят не только инвестиционные риски, но и риски чрезмерных трат, которые могут так же быстро уничтожить ваше состояние».

Рон Карсон, основатель Carson Wealth Management Group в Омахе, штат Небраска, который консультировал Послусзни и некоторых других игроков в футбол, уделяет не меньшее внимание расходам, чем инвестициям. За многие годы он пришел к выводу, что игроки в футбол во многом схожи с врачами: «Они зарабатывают огромные суммы денег, и от них ничего не остается», – сказал он мне. Разница в том, что у врачей куда более длительная карьера. Чтобы помочь своим клиентам понять, что им делать, чтобы найти баланс между расходами и сбережениями, Карсон придумал изящную аббревиатуру, чтобы донести свою мысль: он называет это навыком RICH (RICH – богатство). Ее буквы указывают на отношения (Relationship) между клиентом и консультантом, способность вселять уверенность (Inspire), их стремление составлять финансовый план (Compose) и, возможно, самое главное – обязательство клиентов предоставлять отчеты по своим расходам (Holding accountable). Если клиенты тратят намного больше того, что они запланировали, никакие инвестиции их не спасут. «Если это удача, если она неожиданная и вы к ней не подготовились, то даже если это пара миллионов долларов, люди считают, что это куча денег и что они их никогда не потратят, – сказал мне Карсон. – Они постоянно расширяют свои траты и в итоге остаются банкротами».

Карсон уже несколько лет является одним из лучших консультантов в США по версии журнала Barron’s, разбогатев на стабильных вознаграждениях за управление миллиардами долларов своих клиентов. Он считает, что он может давать правильные советы клиентам по достижению своих целей, но он готов давать людям возможность принимать свои собственные решения, даже если они вредны. (Он старается избегать клиентов, у которых нет надежды независимо от того, что он будет говорить. «Если их первый вопрос: «Вы можете оформить мне ссуду под наш первый контракт?» или если они говорят: «У меня одиннадцать братьев и сестер, и я хочу оказать им финансовую поддержку», то мы чураемся таких клиентов».) Он предпочитает клиентов, готовых к неизвестности. Частично это понимание рисков из-за того, что может навредить вашему стилю жизни – риск растраты денег на вещи, которые требуют постоянных вложений в обслуживание, вроде домов, лодок, членств в клубах. «Эти вещи накапливаются, как снежный ком, – говорил Карсон. – Пока у вас есть постоянный поток денег, все в порядке. Но как только он начинает таять, это становится слишком сложно».

Для футболистов – и технологических предпринимателей, испытавших удачу, – все усложняется тем, насколько они молоды на момент получения своих миллионов. Люди, работавшие всю жизнь, чтобы накопить значительные сбережения, часто не лучше распоряжаются своими расходами, но у них по крайней мере есть примерное понимание того, что они делают. «Вспомните себя в двадцать, – говорил Майкл Конвэй, консультант из Нью-Джерси. – По молодости вы думаете, что все будет отлично, ничего плохого не произойдет. Но потом это происходит». Цель Конвэя в подходе к клиентам – помочь им думать в более отдаленной перспективе. Он советует начинать тратить понемногу, и не только своим клиентам-спортсменам. «Самое важное, с чем нам приходится сталкиваться, – это отложенные последствия наших решений. Это происходит со всеми руководителями, спортсменами – со всеми. Мы покупаемся на агрессивную рекламу, уверяющую нас в том, что нам нужна лучшая машина, большой дом. Если вы сконцентрируетесь на долгосрочных целях, то все встанет на свои места».

Адаму Кэррикеру, еще одному футболисту, этот урок дался большой ценой. Его приняли в «Сент-Луис Рамс» в 2007-м по контракту на пять лет с выплатой в $14,5 миллиона, из которых 9,5 были гарантированы. Он поспешно купил большой дом в Сент-Луисе и собирался жить в нем со своей женой. Он играл в «Рамс» в течение одного года, но пропустил следующий сезон из-за травмы. Затем, во время третьего сезона, в один прекрасный день он пришел на тренировку, и ему сказали, чтобы он увиделся с тренером. В тот же день он полетел через всю страну в Вашингтон, где его продали другой команде. В итоге он продал этот дом с убытком. «Лучшее, что я слышал обо всем этом: «Не живи как король один день, а живи как принц всю жизнь», – сказал он мне. – Если вы однажды станете жить как король, то все пропадет». У большинства из нас нет лишних $9,5 миллиона на то, чтобы совершить подобную ошибку, но в том, чтобы быть принцем, есть свои плюсы. Этот ранний урок, как он сказал, изменил его траты навсегда.

Я не очень хорошо умею тратить. Я боюсь потратить слишком много, и я терпеть не могу потребительские кредиты – кредитные карты, автокредиты. Я мог бы тратить деньги на множество вещей, которые могу себе позволить: более приятные отпуска, более новые машины, новый гардероб, в котором я не стал бы выглядеть как сорокалетний студент колледжа, или хотя бы неободранные ботинки, – но я этого не делаю. То, как я отношусь к расходам, меня не удивляет. Это беспокоит меня всю мою жизнь. В моем детстве было два ужасных примера. Когда я был ребенком, мой отец всегда был хорошо одет, причесан и выбрит. Я не помню, чтобы у него были ободранные рукава или воротник. У него была одежда любых цветов, на любой случай. Когда футболки от Ralph Lauren с характерными лошадью и человеком с клюшкой на груди стали популярны в 1980-х, он начал их покупать. Я не помню, сколько они стоили, но я помню, что они стоили в три раза больше обычной тенниски. Вскоре они вытеснили его небрендовые футболки, несмотря на то что они были в идеальном состоянии. Он скупил столько футболок Ralph Lauren в то время, и у нас было так мало денег, что я начал ненавидеть все, на чем был этот пони. Он жил со своими родителями с тех пор, как он развелся с моей матерью, так что он тратил немного, и возможно, они заставили его думать, что после развода он стал жить лучше. Но я с брезгливостью отношусь к любому человеку, который носит эти тупые футболки-поло.

Позднее, во время учебы в колледже и сразу после его окончания, траты моей матери приводили меня в замешательство. Каждый раз, когда я приходил к ней в квартиру, я замечал все больше вещей по углам и на полках. Маленькие коробки и журнальные столики плодились с большой скоростью, и хотя они были недорогими, они были в той же степени бестолковыми. Я также замечал много новых ювелирных украшений: браслеты, шармы, ожерелья. Они были симпатичные, но не лучше тех, которые у нее уже были. Она работала еще на паре работ с частичной занятостью в дополнение к своей работе преподавателем, что не беспокоило бы меня – у нее были свободны четыре месяца в году, – если бы она не жаловалась из-за дополнительной занятости. Она работала на дополнительных работах, чтобы платить за вещицы, которые хотела, но эта работа делала ее жизнь несчастной. На это было больно смотреть.

Ни один из моих родителей не был богат, не говоря уже о состоятельности. Один тратил на щегольство, другой тратил без чувства меры, хотя не всегда было понятно, к кому относится то или иное. Они были представителями той многочисленной группы людей, которая тратит все, что зарабатывает. И даже больше. И такие расходы не приводят ни к чему хорошему. Среди пенсионеров, получающих социальное обеспечение за счет налогов, 53 % семейных пар и 74 % неженатых людей рассчитывают на эти деньги как на половину своего дохода, согласно информации Агентства социального обеспечения. Внутри этой группы есть более зависимые категории: более того, доход 23 % семейных пар и приблизительно 46 % одиноких людей на 90 % зависит от пенсионных выплат, в то время как средняя месячная выплата составляет приблизительно $14 400 в год.

Что касается моих собственных трат, я рассматривал действия моих родителей как ориентир. Для меня примером для подражания был мой дед по материнской линии. У него были особые черты характера, он был честным, нравственным и прямым человеком. Он тратил деньги на покупку того, что ему было нужно, а использовал это до тех пор, пока это было возможно. Веяния моды и старость не заставили его что-то поменять в своем подходе. Я не сильно от него отличаюсь. Футболки в моем гардеробе сгруппированы по старости, а не по цветам. Я все еще не выбрасываю несколько пар фланелевых штанов, купленных в магазине Burberry на 57-й улице Манхэттена еще тогда, когда Burberry были известны благодаря своим плащам и устойчивому английскому стилю. Штаны уже кажутся старомодными – неприглядные складки, штанины слишком короткие – и примерно на три дюйма уже, чем моя талия. И все же они все еще висят в моем гардеробе. Я продолжаю их хранить, потому что ничто не может быть получено только для того, чтобы от него избавились: их отсутствие будет означать только то, что вещи моей жены займут больше места в гардеробе. Но на самом деле меня удерживает то, сколько я заплатил за них 20 лет назад. Я не помню, сколько, но я помню, что они стоили для меня настолько много, что это было близко к крайности. Такой образ мышления объясняет, почему каждую пару лет жена заставляет меня выбрасывать мои самые жалкие вещи и покупать им замену. И в этот момент начинается новый период.

Но я бы не назвал себя жадным. Когда я иду пообедать, я заказываю все, что хочу, и дополняю это хорошим вином. Я смотрю на цены, но они не влияют на мое решение, если они, конечно, не возмутительны – выдержанный бифштекс из вырезки с фуа-гра и французским трюфелем, залитый тридцатилетним золотистым портвейном, вызовет у меня подозрения. То же самое касается отпусков: мы не скупимся, мы получаем удовольствие. Когда я играю в гольф, я еду на корт, находящийся в пятнадцати минутах от моего дома, за что плачу $195 каждое воскресное утро, а не вниз по улице – туда, где заплатил бы $30. Я могу играть четыре часа на более дорогом поле, в то время как мог бы в хороший день играть шесть часов на площадке на своей улице, и это было бы не так весело. Я разборчив в своих тратах. Я «накопитель» – тот, кто видит больше удовольствия не в расходах самих по себе, а в оправданных расходах или расходах по необходимости. Наши расходы в большей степени идут на то, чтобы попробовать что-то, или на вещи самого высокого качества, но те, которые нам нужны, в том числе еду и одежду. Я бы не отказался от лишнего костюма, сшитого на заказ, но я бы предпочел потратить эти деньги на путешествие. Вам не нужно много вещей, но у вас никогда не будет слишком много воспоминаний.

Дон Росс, у которого в запасе множество историй, – «накопитель», который теперь тратит деньги со вкусом. Он проводит свои дни, присматривая за своим имуществом, которое находится на холме долины Напа. Он живет в каменном доме, построенном в 1921 году, на 2,5 акра виноградников – по его словам, это самый маленький дом, в котором он жил. Он живет с видом на гору Святой Елены вдалеке, окруженный виноградом, – жизнью, сильно отличающейся от той, которая была у него в Луисвилле, Кентукки, где он продавал двери для душа. Когда мы с ним говорили, Росс жил со своей третьей женой и наконец нашел замечательную собаку, Купера. Он говорил, что счастлив тем, что продал свой бизнес – который сделал ему состояние – за менее прибыльное и более трудоемкое дело по производству вина. «Что такое виноделие? – говорил он. – Мы не зарабатываем на этом деньги. Я делаю это для удовольствия. Я продавал двери для душа для денег. Надо сказать, что мы на уровне безубыточности, не учитывая труды моей жены и меня».

Росс заказывает бутылки, этикетки и пробки. Он хорошо разбирается в агрокультурах и пытается покупать все возможные сорта винограда вроде шардоне и пино нуар, которые производятся парой соседних виноделен, хотя сам больше любит виноград сорта каберне совиньон. Это требует больших усилий, а также удачи. Плохая погода в сезон изменит вино до неузнаваемости, и на это уйдет куча денег. Но он не жалуется: «В бизнесе по продаже дверей для душа мне казалось, что я вообще ничего не делаю». Он финансировал невероятно дорогое хобби деньгами от прибыльного бизнеса, который был для него скучным. Он был достаточно богат, чтобы заниматься чем угодно, но в то же время он помнил, что эта свобода определяется тем, сколько он расходовал на свое хобби.

Росс стал ценителем вина в 1980-х и развивал это увлечение, а особенно любил бургундское. Со временем он накопил 7000 бутылок в своем подвале. Родившись в Калифорнии, он решил купить участок земли в Напе в 2003 году; там рос виноград каберне совиньон, и этот участок стоил ему целого состояния. Он знал, что заплатил за него слишком много, но его манила жизнь винодела. Он хотел быть частью многочисленного сообщества хозяев и производителей, сомелье и консультантов по вину, всех тех людей, которые придают вину столько романтики. «Люди, которые любят вино, кажется, действительно от него без ума, – говорил Росс. – Они умные, приятные люди. Мы выигрываем не в финансовом смысле, а в стиле жизни». На следующий год он основал винный завод Shibumi Knoll, выбрав для названия японское слово, означающее «непринужденная безупречность». Сначала это было каберне. Затем он нашел замечательный старый виноградник, в котором купил виноград шардоне и позже немного пино нуар, чтобы насытить свою страсть к бургундскому. Он делал то, за что взялся, – делал вино и не тратил все деньги, заработанные на бизнесе по продаже дверей для душа.

В этом он был схож со многими обеспеченными людьми, стремящимися к новой жизни с хобби, не приносящим денег, но приносящим большее удовлетворение, чем их карьера. Многие «накопители» приобретают виноградники. Другие покупают породистых скаковых лошадей, вкладывают деньги в фильм, становятся партнером в ресторане или воплощают самую большую детскую мечту – покупают спортивную команду. У Росса было достаточно денег, чтобы воплотить свою мечту. Он говорил о своем уровне богатства как о владении всем, чего он хотел, кроме личного самолета, хотя, как он сказал, у него были друзья с личными самолетами.

Его дорогое хобби неожиданно стало чем-то большим, чем просто пустяковый проект. В 2008 году он принес пару бутылок шардоне Shibumi Knoll на занятия по гольфу. Мастер передал бутылки своему другому ученику, критику вина из Wine Spectator. В закрытой дегустации это вино 2005 года урожая получило рейтинг 97, один из самых высоких рейтингов шардоне за все время. После этого посыпались звонки. «Я никогда не думал, что захочу заниматься винным бизнесом, потому что бизнес должен иметь смысл, – говорил мне Росс. – Я говорил, что прелесть хобби в том, что оно не несет в себе финансового смысла».

Я считаю, что Россу повезло. По специальности он был математиком, работавшим в NASA над программой Apollo 12 – той, которая была после высадки на Луну. Я могу предположить, как это превратилось в душевые двери, но что он мог знать о вине? Но потом я его попробовал. Все три варианта были восхитительны, но шардоне урожая 2010 года, получившее рейтинг 97 от Wine Spectator, – оно было исключительным. Взяв немного сыра, мы с женой выпили целую бутылку в воскресный день, пока наши дети прилегли поспать. Вино было бархатистым и неприлично изысканным, и я сказал своей жене то, что сказал мне Росс в нашем разговоре: «Мои вина среди наиболее часто подаваемых в French Laundry». French Laundry – это самый известный в винном районе Напа и один из лучших ресторанов в стране. То, что я вслух произнес его выражение, звучало глупо: это было похоже на то, как если бы я сказал, что он учил Дерека Джитера, как делать дабл-плей. Так, я написал на электронную почту ресторанному сомелье Дениссу Келли, чтобы узнать, правда ли то, что он сказал. «Несомненно, – ответил мне Келли. – Shibumi Knoll очень популярно как среди нашего персонала, так и среди гостей. Эти вина очень хороши, и у них прекрасная цена».

Я был ошеломлен. Росс не обманывал меня – и мой вкус не был настолько посредственным, как я думал. Он был образцовым «накопителем»: он не только не потратил все свой деньги, заработанные ранее, но еще и добавлял к собственному благосостоянию через виноделие. Его жизнь стала лучше. Его друзья по винному делу были интереснее. И он получил профессиональную оценку от сомелье из French Laundry, о которой другие виноделы могут только мечтать. Хотя отчасти причина в том, что у Росса были миллионы долларов, чтобы поддержать свою активность в виноделии, но в то же время он с женой занимался этим напрямую. Он не просто заключал соглашения с другими людьми, чтобы они занимались работой. Он работал сам в возрасте, в котором многие его ровесники уходят на пенсию. При этом у него было четкое знание того, как тратятся его деньги. Это были не безрассудные траты, а оправданные расходы после целой жизни накопления.

«Тратящий заработанное» – звучит уничижительно. Так и может быть. Но для некоторых состоятельных людей это также может быть способом найти баланс между прибылью и расходами, который поможет достичь цели, – образцовое сочетание поблажек и самоограничения для всех остальных. Стюарт Штернберг как раз один из таких людей. Он живет в Рэй, Нью-Йорк, небедном городе в получасе от Манхэттена. Он владелец «Тампа Бэй Рейс», профессиональной бейсбольной команды, находящейся в 2000 километрах от него самого. Штернберг, мужчина с озорной улыбкой и копной черно-белых волос, сколотил состояние в Spear, Leeds & Kellog, торговой фирме, купленной Goldman Sachs в 2000 году. В то время эта фирма была крупнейшей в стране организацией, занимающейся клирингом акций и опционов. Специальностью Штернберга была торговля опционами, сложной формой ставок на то, что может произойти с инвестициями в будущем, идеальная работа для смышленого парня из Бруклина, который умел неплохо считать. Затем, в 2002-м, с сотнями миллионов долларов в кармане, он отошел от дел. Ему было 43.

То, что он сделал после этого, – мечта многих мальчиков: он попытался купить часть своей любимой бейсбольной команды «Нью-Йорк Метс». Как было известно из газет и мира бейсбола, Нельсон Даблдей хотел продать свою половину, и Штернберг выразил интерес к тому, чтобы купить ее часть. Но Фред Уилпон, другой владелец, выкупил всю долю у Даблдея. Но когда распространились слухи о том, что Штернберг хочет купить команду, ему стало поступать множество предложений. Миноритарные акционеры с долями в $20 миллионов и даже больше – вроде группы владельцев, которую нужно было найти Фреду Уилпону в 2012-м, потерявшему миллионы на пирамиде Берни Мэдоффа, – потратили кучу денег на место среди собственников, дающее какие-то ежегодные выплаты, но не позволяющее участвовать в управлении командой. После того как Штернберг изучил «Метс», он быстро разобрался в расходах на бейсбол. В течение нескольких лет он выкупил почти всю команду, стоившую, если верить Forbes, около $145 миллионов. За эти деньги он получил худшую команду в бейсболе и текущие издержки заодно, включавшие выплаты команде, аренду и содержание стадиона и зарплаты всех людей, которые сидели в офисах.

«Мне нравятся запутанные ситуации», – сказал мне он за кофе в булочной в рабочем городке Порт Честер, Нью-Йорк.

Штернберг фантастически богат, но ему нравится преуменьшать свое богатство. Мне было трудно отличить его среди мужчин, завтракающих в булочной. Он выглядел так же, как любой другой провинциальный отец, с седеющей головой, одетый в обычную рубашку, застегивающуюся на пуговицы. Если бы я увидел его BMW 7-й серии, это бы мне нисколько не помогло: в этой части страны все ездят на BMW, и ни на одной из них не было наклейки «Рейс». Он был женат, у него было четверо детей, и он закатывал глаза, когда я шутил, что у него должен быть особый номерной знак, говорящий о том, что он владелец бейсбольной команды. Но он купил ее не для этого. Он был больше заинтересован в том, чтобы решать проблемы команды, которая поначалу проявила себя так же, как опционы в его предыдущей карьере. «Если просто подождать, и ничего больше, эти сложности, по большей части возникшие из-за плохих контрактов, со временем сойдут на нет, – сказал он мне. – Со временем, подобно опционам, подходящим к экспирации, они исчезнут».

Штернберг может показаться «накопителем»: он заработал деньги, а теперь их тратил. Но управление бизнесом вроде команды высшей бейсбольной лиги от этого отличается. Оно требует тонкого чувства того, как зарабатывать и тратить деньги; иначе его состояние, оцениваемое в $200 миллионов, полученное от продажи Spear, Leeds, исчезло бы через несколько лет. Он распоряжался деньгами иначе. В 2005-м он считал, что может перепродать команду и вернуться к «Тампа Бэй». Он решил вкладывать деньги в молодых игроков, а не гнаться за более дорогостоящими и взрослыми игроками. Его решение было основано не на интуитивном опыте в бейсболе. Он просто был парнем, который ходил на игры «Метс» еще до того, как стал их владельцем. Поскольку у него раньше никогда не было собственной команды, это предположение привело к еще одной неудаче надменного бывшего управляющего Goldman Sachs. Но Штернберг решил, что проблему – больше поражений, чем побед – можно решить, используя знания в финансах.

Чтобы привести свой план в действие, он не стал пытаться нанять какого-нибудь главного управляющего, бывшую правую руку Тео Эпштейна, самородка, который привел команду «Бостон Ред Сокс» к первой победе в первенстве по бейсболу в свои 84 года. Он скооперировался с молодым банкиром из Goldman с экономическим образованием в Гарварде без каких-то выдающихся способностей в бейсболе. Этот человек, Мэтт Сильверман, посоветовал Штернбергу купить команду, и теперь они вместе разбирались в путанице, оставшейся после предыдущих владельцев. Вскоре Сильверман заработал репутацию человека, умеющего тратить с умом. Он знал, что у команды нет ни такого количества денег, как у «Нью-Йорк Янкиз», скупающих лучших игроков на рынке, ни безумных фанатов, заполняющих «Парк Фенвей» и спонсирующих приобретения «Ред Сокс». Стадион «Тропикана-филд», где «Рейс» играли домашние матчи, был последним в высшей лиге по посещаемости. Штернберг решил, что он сможет это изменить, если заработает несколько побед. Поначалу это стоило ему каких-то денег, но он утешался тем, что у него одна из всего 30 бейсбольных команд, и при отсутствии большого предложения это почти гарантировало то, что он вернет потраченное на команду.

В 2008 году, спустя всего три года после того, как он обрел команду, «Рейс» победили «Ред Сокс», защищавших титул чемпионов в первенстве по бейсболу. Они добились этого с менеджером Джо Мэдденом и множеством молодых игроков. Штернберг с умом тратил и помог своей команде добиться того, чего она не добивалась никогда раньше. Но он не получил той отдачи, которую ожидал. Посещаемость – которая является одним из важнейших факторов прибыли для владельца – повысилась, но она была далеко не такой, какой могла быть для такой сильной команды. Ему нужно было это увеличение в посещаемости, чтобы стратегия заработка и расходов работала как надо.

«Все в то время утешали меня: «Стю, ты выигрываешь игры, так что ты еще добьешься успеха», – сказал он мне. – Мы верили в это. Но вот вторая часть никак не происходила. Это было удивительно».

Несмотря на то что команда однажды прошла в чемпионат за первенство и в плей-офф трижды за период с 2008 по 2012 год, по уровню посещаемости стадион находился на 23-м месте из 30. Это было лучше, чем быть на последней или второй с конца строчке. Но это не то, чего ожидает владелец сильной бейсбольной команды. Это несоответствие между успехом команды и вниманием фанатов ставило в тупик здравую идею Штернберга разумно тратить, чтобы улучшить команду. «Мы не станем упрекать людей за то, что они не приходят на стадион, – сказал он. – Это было бы легко, но это бессмысленно. Правильнее для нас было бы сфокусироваться на собственном успехе».

Это если неправдоподобное, то по крайней мере приятное высказывание. Штернберг все еще был очень богат и становился богаче по мере того, как росла стоимость команды – на момент нашего разговора она утроилась по сравнению с тем, что он за нее заплатил. Но он продолжал думать о том, как он расходует. В 2012-м он поднял выплаты до $65 миллионов, что не так уж много по бейсбольным стандартам, но $25 миллионов пошло из его собственного кармана. «Мы решили наплевать, – сказал он, когда я спросил о выплатах. – Мы подписались на то, чтобы потерять либо много, либо очень много. Все ради того, чтобы победить в этом году, но это будет мерой того, чего мы вообще можем добиться. Мы могли бы потратить еще больше, но только ценой нескольких лет». (Увеличенные расходы не помогли ему выиграть в тот год.)

Учитывая его прошлое, он сказал, что всегда уделял внимание доходам и старался рассчитывать траты так, чтобы команда была рентабельна от сезона к сезону. То, чего он не заработал на посещаемости, он сможет вернуть в любой момент, как только продаст команду. Как он сказал, существует всего 30 профессиональных бейсбольных команд, так что и стоимость будет расти. Возможно, он потратил кучу денег, но он также повышал свое благосостояние своей долгосрочной инвестицией в команду, стоимость которой росла. Штернберг нашел способ находить баланс между прибылью и расходами на то, чему он только учился, пока двигался вперед. Это то, к чему нужно стремиться всем тем, кто хочет быть на верной стороне тонкой зеленой линии всю жизнь.

О расходах часто говорят в негативном контексте как об импульсе либо купить что-то ненужное, либо вложить деньги во что-то столь же бесполезное. Тим Нунен старается это изменить. Нунен отвечает за аналитику рынков капитала в Russel Investments, но название этой должности мало говорит о том, чем он в действительности занимается. Его работа состоит в том, чтобы помогать финансовым консультантам лучше работать с их клиентами. Интерес фирмы вроде Russel, создателя рыночных индексов и паевых инвестиционных фондов, состоит в том, чтобы эти консультанты пользовались услугами Russel для своих клиентов. Это ненавязчивая реклама. Но Нунен имеет более широкие взгляды. Рожденный в Детройте, Нунен выглядит как гладковыбритая, лучше одетая и каштановая версия Роберта Райха, секретаря президента Билла Клинтона. Он отвечает на вопросы с повторяющимися отступлениями, прерывая речь жаргоном. Но с момента Великой рецессии он работал над тем, чтобы заставить людей грамотнее тратить свои деньги, когда они выходят на пенсию. Он называет это «безопасным сокращением». «Многие ошибочно считают, что деньги – это самое важное, но что, если на самом деле самое важное – это время? – спросил он меня во время своего визита из Сиэтла. – Сколько времени мне нужно что-то делать для того, чтобы получить уровень финансовой обеспеченности и исполнить свои обещания». Обычный совет для тех, кто перестал работать, – тратить по 4 % своих сбережений в год. Но это сработает только у тех, кто обладает многомиллионными сбережениями, и тех, кто старше. «Это неверно, – говорил он. – Если вы рассмотрите увеличение налоговой ставки и банковские проценты, то здесь будет зависимость от вашего возраста. Если вам 40, у вас $10 миллионов и вы считаете, что вам довольно, вы можете сказать: «Я хочу тратить по $400 000 в год». Но вы слишком молоды, чтобы это сделать. Но если вам 80, то вы можете брать по 9 % в год». Это основано на практичном мышлении и на исторических прецедентах: большинство людей не может представить свою жизнь больше чем на 10 лет вперед, но сорокалетний переживет еще много рыночных циклов, которые повлияют на его благосостояние и возможность тратить так же, как восьмидесятилетний. Нунен хочет, чтобы люди больше думали о своем «состоянии финансирования», что означает, что им следует задуматься о том, могут ли они тратить столько, сколько хотят, сейчас, и когда им можно выходить на пенсию. Конечно, это потребует от них определенных сбережений, но это также зависит от их способности придерживаться плана – или бюджета – и корректировать его по мере надобности. Эти деньги оплатят то, что он называет обещаниями, а я называю состоятельностью. Эти обещания могут быть лесными прогулками с вашей собакой, оплатой вещей, необходимых вашим детям и друзьям, или путешествиями по миру. Он считает, что большинство людей должно иметь коэффициент финансирования в 125–135 % и часто пересматривать свою оценку, чтобы убедиться в том, что их план все еще верен.

«Лучшая стратегия – быть более сдержанным в молодости, чтобы позже получить больше возможностей, – говорил Нунен. – Я стараюсь найти баланс между тем, сколько мне осталось работать и сколько у меня осталось времени. Чем вы ближе к смерти, тем больше вы берете денег из своих сбережений».

Но большинство людей не хотят взглянуть на свое положение со стороны и поговорить об этом в середине своей жизни, не говоря уже о ее конце. Они пытаются решить, как им управляться со своим потреблением, пока они в режиме заработков и трат, а не когда они просто растрачивают или просто копят деньги. Люди, способные на это, вроде Послусзни, достаточно редко встречаются среди состоятельных молодых людей вообще, а не только среди футболистов. Нунен считает, что говорить нужно о балансе между потреблением того, что вам нужно сейчас, и фондом того, что вам понадобится в будущем. Первое требует контроля над своими порывами; другое требует представления об отдаленном будущем, которого не имеет большинство людей.

Это обращает меня к другому типу футболистов, тех, которые играли в период низких вознаграждений в 1970-х. Например, все игроки 1970-х знали, что им придется работать после того, как они закончат футбольную карьеру, независимо от того, потратят ли они все деньги или нет. Они наслаждались потоком денег точно так же, как многие люди продолжают делать в период своей карьеры. Но они знали, что это однажды закончится. Они интуитивно знали то, что Марк Рэнк узнает на своем опыте десятилетия спустя: их доходы упадут и, возможно, не вырастут снова. Так что они расходовали соответственно.

Сегодня люди вроде Эдди Маринаро были бы при деньгах, которые бы начали тратить сразу после того, как закончили колледж. Когда он завершил свою карьеру в 1972-м, он не думал, что он будет обеспечен на всю жизнь. «Тогда никто не говорил о том, сколько они зарабатывают, – сказал он. – Мы все знали, что нам придется найти работу, когда наша карьера окончится. Многие ребята работали над тем, чтобы обзавестись связями для этого момента, в отличие от нынешних ребят. Мы знали, что, когда уйдем из футбола, нашими двумя главными активами будут немного дополнительных денег и наша репутация, которую мы пронесем через всю свою жизнь». В свое время Маринаро был великим спортсменом. «Я побил рекорд Корнелла по количеству ярдов, которые пробежал во время бросков, уже на своей второй игре, – сказал он мне. – Я побил рекорд Лиги Плюща в своей четвертой игре. Я побил сезонный рекорд Корнелла на своей шестой игре». Он был первым фулбеком, пробежавшим больше 1000 ярдов, и он побил больше дюжины рекордов NCAA. Он был вторым призером Хайсман Трофи в последний год своей карьеры, и это привело к тому, что он записан во второй раунд команды «Миннесота Викингс». Он подписал трехгодичный контракт на $100 000 с поощрительной премией в $25 000. Он сразу же взял оттуда $10 000 и потратил их на сиреневый Porshe – цвет «Викингов». («Потребовалось мужество, чтобы въехать на тренировочный лагерь новичком на машине, хотя я еще даже не был в команде, – сказал он. – Все остальные водили универсалы».) Он играл за «Викингов» четыре года, последовательно появляясь на Суперкубках, прежде чем вступил в «Нью-Йорк Джетс», где Джо Нэмат был квотербеком. Он закончил свою карьеру длительностью шесть лет с «Сиэтл Сихокс». Такая карьера для выдающихся людей в колледже не является редкостью в профессиональном футболе, где звезды пытаются добиться успеха. Но это произошло после головокружительного взлета. «Я пришел из безвестности в Sports Illustrated, – сказал он мне. – Что надо делать, чтобы быть готовым к такой славе? Она была ошеломляющей». К счастью, он был вполне обеспечен – у его отца был бизнес по продаже вывесок, – и это давало ему понимание того, сколько он будет зарабатывать и тратить.

Но кое-что было куда полезнее. Когда он присоединился к «Джетс», он поехал в Лос-Анджелес с Нэматом во время переходного периода между играми, и его попросили прийти на пробы, чтобы заменить Ли Мэйджорса в многосерийном фильме «Человек на шесть миллионов долларов». Оплата составляла $10 000 за серию, или $220 000 за весь сезон. Его последний контракт с «Викингами» после четырех сезонов и двух Суперкубков составлял $25 200. Он не получил эту роль, но все это заставило его задуматься. Это было куда больше денег, чем он мог заработать на футболе или с дипломом колледжа Корнелла. В 28, когда его карьера футболиста была окончена, он поехал в Голливуд, чтобы попытаться стать актером. Он дал себе два года, для которых у него было достаточно сбережений, и он решил, что если это не сработает, он пойдет в гостиничный бизнес. Он немедленно начал получать роли, и еще до того, как его срок в два года истек, он получил сквозную роль в комедии «Лаверна и Ширли». На следующий год он стал сниматься в сериале «Блюз Хилл-стрит», полицейской драме, определившей настроение того времени, длившейся семь сезонов. Хотя его карьера актера иссякла к концу 1990-х, все же она была достаточно внушительна.

Но что касается расходов, ни профессиональный футбол, ни Голливуд не изменили его подхода. Маринаро почти не планировал, но большую часть времени он не тратил большие суммы денег – на случай, если его состояние истощится. «Кроме меня, было еще 138 парней, которые хотели попасть в команду по футболу, – сказал он мне. – Я помню, как сказал, что хочу попасть в профессиональную команду. Я всегда планировал достаточно далеко, так что никогда не зацикливался на одном». Он сохранил это качество и тогда, когда попал в профессиональный футбол. «После того как я отыграл первый год в профессиональном футболе, я уже не говорил, что всегда смогу получить работу в гостиничном бизнесе. Я позволил себе не так сильно беспокоиться. Я просто решил проблему сразу». Но в большей степени он контролировал другую сторону своих финансов – расходы. Его заработки всегда имели нестабильный характер, так что он рано научился сберегать и тратить только на ограниченное количество вещей. Или, как он это говорил, он знал, что для него важно, а что нет. Машины и одежда его не волновали – он водил тот же GMC Yukon примерно двадцать лет, – но рыбалка, поездки для игры в гольф, хорошая еда и вино имели значение. Помимо этого он искал советов и прислушивался к ним. Он положился на выпускника Корнелла, работавшего инвестиционным менеджером. Маринаро сказал, что всегда помнил одну вещь, которая сослужила ему хорошую службу: «Я был известен, но я не был богат, и я всегда это знал». Хотя сиреневый Porshe может показаться чрезмерно роскошной тратой его денег с контракта, его арендная плата за квартиру составляла $180 в месяц, и он сам покупал себе еду после тренировок. Пока мы говорили, я стал забывать, что говорю с человеком, который когда-то был знаменитым: он казался обычным мужчиной за шестьдесят, который обнаруживает, что он смертен, и беспокоится о своих расходах.

Роджер Штаубах, квотербек, выигравший «Хейсман Трофи», и звезда «Даллас Каубойз», ограничивал себя в расходах по другим причинам. Он играл за Военно-морское училище в период, схожий со временем Маринаро в Корнелле: Штаубах был выдающимся футболистом тогда, когда в том, чтобы быть выдающимся футболистом в училище – или учебном заведении Лиги Плюща, – не было ничего странного. В 1963 году, будучи квотербеком Navy, он выиграл «Хейсман Трофи» как юниор, что означало, что для него открыт путь к славе и богатству. Но когда он завершил обучение на следующий год, он присоединился к другим кадетам, чтобы отслужить четыре года во флоте, включая службу во Вьетнаме. Когда он исполнил это обязательство, он присоединился к «Даллас Каубойз», которые записали его всего десятым в команде. Он не мог начать три года. Но в 1971-м он вступил в игру и на следующий год привел «Ковбоев» к победе в Суперкубке VI. Он играл еще в трех Суперкубках, закончив карьеру после победы в Суперкубке XII в 1979-м. Он также играл в шести Кубках профессионалов и был вписан в Зал славы NFL через пять лет после окончания своей карьеры. За время своей выдающейся карьеры он вошел в историю футбола как величайший квотербек 1970-х.

Но за пределами поля, как мне сказал Штаубах, у него была другая жизнь, в которой богатство не было гарантированным и расходы были умеренны. Во время службы во флоте он женился и завел троих детей; вместе с женой они заведут еще двоих, пока он будет играть в футбол. Он был призером «Хейсман Трофи» и членом команды Америки, как называли «Даллас Каубойз», но в начале своей профессиональной карьеры он был отцом троих детей, которому нужно было платить за счета. «Раньше квотербеки не зарабатывали столько, сколько зарабатывают сегодня, – говорил мне Штаубах глубоким, звонким голосом. – Это было проблемой». Штаубах, имевший образование инженера, находил работу в переходный период между играми, чтобы платить по счетам. После того как он прошел собеседование в нескольких компаниях, он получил работу в Henry Miller Group, фирме, занимающейся страхованием и недвижимостью в Далласе. Он должен был продавать страхование ключевых лиц – страховку, которую приобретают компании, чтобы защититься на тот случай, если важный сотрудник больше не сможет участвовать в бизнесе. Это было идеально для того, кто сам является ключевым игроком. «Моя жизнь изменилась с тех пор, как я начал работать на мистера Миллера, – говорил Штаубах. – Все началось с того, что я беспокоился о жене и детях».

Продажа страховки была поворотным моментом в жизни призера «Хейсман Трофи» и одного из самых успешных и знаменитых квотербеков в 1970-х, и сегодня это кажется странным. Но он знал, что ему понадобится карьера, когда футбол для него закончится. «Во время переходного периода я тренировался и работал на компанию, – сказал он. – Я решил, что я хочу продолжить и создать компанию, которая будет вести операции с недвижимостью». Он это сделал, и по прошествии 30 лет он продал компанию более чем за $600 миллионов. Хотя у него были связи благодаря его головокружительной футбольной карьере, у большинства игроков были те же возможности, но из этого мало что вышло. Штаубах был более усердным. «Помимо футбола и совместного времени с семьей, – говорил он, – мне больше нечем было заниматься, кроме работы».

Но у него было природное чувство того, как тратить заработанные деньги. Когда он основал свою собственную фирму, он понял, что требуется слишком много денег на то, чтобы содержать различные офисы, и он уделял особое внимание тому, на что уходят деньги. «Я смотрел на эти финансовые отчеты, и они были настоящими, – сказал он о Staubach Company в период 1980-х. – Было очень тревожно иметь все эти финансовые обязательства. У нас было шесть или семь офисов на тот момент». Так что он проверял расходы в бизнесе так же, как регулировал свои личные расходы.

Пока мы говорили, он вспомнил один из стишков, зазубренных во время обучения в военно-морском училище. Эти абсурдные стишки трудно запомнить, но они составляют важную часть коллективных знаний каждого курсанта. «Что с коровой? Сэр, она гуляет, говорит, в ней много кальция. Млечный сок, извлекаемый из самок бычьих видов, благотворно влияет на… и в этот момент вы должны назвать количество стаканов на столе, – сказал он мне, повторяя это наизусть через пятьдесят лет, будто он был курсантом. – Вы должны запомнить все эти глупые вещи, но в этом дисциплина. Я не думал, что это было очень важно. Но я думал, что делаю важные вещи. Мне потребовалось время, но я их вызубрил».

Сначала, когда он начал их декламировать, я подумал, что наша беседа его утомила. Но я понял, что значительной части успеха он добился благодаря дисциплине, которая заставляла его выучивать такие странные вещи. В этой дисциплине обнаруживается наиболее явная разница между богатыми и состоятельными. «Это был настоящий баланс между тем, что ты получаешь от жизни, и тем, что отдаешь», – сказал мне Штаубах. Нахождение этого баланса важно для каждого.

Примерно через год после моего разговора с Послусзни я позвонил ему, чтобы узнать, как у него дела. Он жил в Джексонвилле, Флорида, где его продали «Джексонвилл Ягуарс». Его невеста, с которой он встречался еще с колледжа, недавно получила степень магистра по педагогике. Она искала работу преподавателя. Они планировали устроить скромную свадьбу в Батлере, Пенсильвания, – его родном городе. Ближе к концу телефонного разговора беседа снова зашла о машинах. Я спросил его, на чем он теперь ездит. Он засмеялся и сказал, что ему пришлось отказаться от Nissan Armada, когда он покинул Баффало, и не нашел другого рекламного мероприятия, на котором можно получить автомобиль. Так что он купил Chevrolet Tahoe. Тогда он рассмеялся и вспомнил кое-что, о чем мы говорили. «Я собирался купить BMW, – сказал он. – Когда настало время принимать окончательное решение, я занервничал. Машина стоимостью в $80 000 – это слишком. Так что я отказался». Что же он сделал в итоге? «Я купил Audi. Это тоже хороший немецкий автомобиль, но он был немного дешевле».

Экономия в $10 000 на немецком автомобиле класса люкс не слишком-то обогащает. Но это показало внимание Послусзни к расходам. Это еще более примечательно на фоне того, что по новому контракту с «Ягуарами» он получал $42 миллиона, из которых $15 миллионов были гарантированы. Он подписал его в июле 2011 года, через три месяца после своего 27-го дня рождения, и все же он был обеспокоен своими расходами. Если учесть его первый контракт – $4,75 миллиона с гарантированными $2,5 миллиона, – он заработал не меньше $17,5 миллиона, но на самом деле точно что-то между $17,5 миллиона и приблизительно $47 миллионами, сложенных из максимальных сумм по контрактам. (Суммы по контрактам NFL учитывают поощрительные премии, некоторые из которых получить легко, а некоторые из которых абсурдны. Эта гарантия имеет большое значение.) Скажем, он заработал минимум $20 миллионов. По меньшей мере $2 миллиона ушло его агенту, а еще $8 миллионов, для упрощения, мы спишем на налоги. Это означает, что он имеет как минимум $10 миллионов на своем счету, зарабатывая по 5 %, или по $500 000 в год. По подсчетам Нунена, этого недостаточно для того, чтобы он брал по $500 000 в год с возраста 32 лет и далее, хотя из моих разговоров с Послусзни ясно, что его обещания себе и другим, очевидно, скромные. Его жена, в конце концов, работала преподавателем, несмотря на то что ее муж – известный игрок NFL. Финансовый психолог вроде Брэда Клонтца мог бы сказать, что то, что Послусзни купил более дешевую Audi, а не BMW, которую хотел, было примером несовершенного учета денег: ни один из автомобилей не повлиял бы на его стиль жизни, так что ему следовало купить тот, который он хотел. В самом деле, кто в такой ситуации откажется от покупки BMW стоимостью $80 000 из-за того, что она стоит слишком много?

Послусзни – отменный нападающий форвард NFL и состоятельный молодой человек. У него исключительное отношение к расходам. Его отец был автомехаником, а мать – преподавателем; он пошел в Пенсильванский университет, чтобы играть в футбол. Хотя он имел хорошую успеваемость, очевидно, что без футбола он зарабатывал гораздо меньше. Он знал, что огромное количество денег, которое он зарабатывает, будет значительной частью его заработков за всю его жизнь. Он начнет растрачивать свое состояние сразу, как только закончит играть, возможно, сразу после тридцати, что заставляет его размышлять о расходах так, как не думают люди в свои шестьдесят. Он был консервативным – более консервативным, чем люди, зарабатывающие подобные суммы за многие десятилетия работы, потому что ему нужно было сохранить деньги до определенной поры. Немногие люди думают о расходовании денег, полученных неожиданно или в виде стабильной зарплаты, так, как Пол Послусзни, что означает, что с доходами и BMW, и Audi, и всех их конкурентов все будет в порядке и большинство людей будет тратить достаточно много, чтобы оказаться на неверной стороне тонкой зеленой линии.

 

Глава 6

Образовательная гонка: на что тратят деньги богатые, и почему это важно

Пока я ехал по Миддлбери, Коннектикут, в поисках Вестоверской школы, меня захватили воспоминания о времени, которое я провел в частной средней школе в Уилбрахаме, Массачусетс. Два города были чем-то похожи – маленькие, чудные, но потрепанные, со школами, похожими на драгоценность, сохранившуюся из другой эпохи. В Миддлбери, например, была столетняя школа для девочек, в которой учились Рокфеллеры и Асторы. Элис Талли, наследница состояния Corning Glass и человек, чьим именем назвали концертный зал в школе Джуллиард, тоже училась здесь и в итоге стала прообразом Дейзи Бьюкенен из «Великого Гэтсби» Скотта Фитцджеральда. Когда я завернул за угол и заехал на маленький холмик, я увидел очень узнаваемые строения и территорию классической школы-интерната. Вестовер, основанный в 1909-м, с дороги выглядел таким, как я его всегда себе представлял. Все здания были выкрашены в тот оттенок желтого, который я бы назвал дижонской горчицей, но который на самом деле Бенджамин Мур создал специально для этой школы. Ставни были зелеными, темно-зелеными, хотя можно было бы и дать этому цвету более мелодичное название. Главное здание, построенное около уютной, тихой площадки, было спроектировано Теодатой Поп Риддл, одной из первых женщин-архитекторов в Америке. Тропинки здесь были сделаны как раз для прогулок, затейливые, но не тесные. Один из экскурсоводов даже показал мне маленькую часовенку, которая точно была поводом для гордости.

Сегодня Вестовер больше стремится к тому, чтобы готовить девочек к поступлению в лучшие колледжи, чем к тому, чтобы быть конечным образовательным звеном для богатых юных леди. Директор школы, Анн Поллина, раньше была учителем математики, которая к моменту нашего знакомства управляла школой вот уже 15 лет. Она была настоящим реформатором, который хотел модернизировать дух старого заведения. Я пришел посмотреть на один из факультативов. Его спонсором была благотворительная организация под названием Invest in Girls, и тут должны были обучать навыкам обращения с финансами. В отличие от похожих программ, на которых учат обращению с деньгами, здесь готовили к тому, чтобы девочки потом работали с финансами. Программы, подобные этой – целевые, специфические, уникальные, очень важная рекламная часть частных школ. Они служат тому, чего жаждут родители – дать детям дополнительные преимущества в жизни, которые не были бы настолько же нечестными, как использование своего влияния, чтобы дать им место в колледже или работу. «Мы хотим помочь понять, что женщины делают в бизнесе, – сказала мне Поллина. – Мы хотим помочь им увидеть то, что женщины делают на самом деле». Она одинаково гордилась и другими нововведениями в школе, например, программой «Женщины – ученые и инженеры», и другой программой, позволяющей школам делиться разными академическими специальностями. Дети и взрослые, участвующие в гонке за колледж, ценят подобные преимущества и чувствуют, что частные школы могут помочь больше, чем даже самые лучшие государственные школы. Хоть ни одна из школ и не гарантирует поступления в лучший колледж, а тем более в учебное заведение Лиги Плюща, людей все равно привлекает то, что кто-то из выпускников смог этого добиться.

В аудитории Вестовера меня поразили любознательность девочек и готовность задавать любые вопросы. Никто не стеснялся и не боялся того, что их вызовут к доске, по крайней мере в классе. Они пришли сюда, чтобы выучить то, что, как им казалось, было нужно, или то, что им не смогли объяснить родители. «Моя мама всегда хотела научить меня обращению с финансами, – сказала мне после окончания урока Кейли Тэллон, у которой с восьми лет есть счет в банке и которая хочет стать врачом. – Когда эта программа только появилась, я очень сильно захотела к ней присоединиться. Не хочу, чтобы после окончания колледжа получилось так, что я не знаю, как управлять деньгами». Гэбби ДеБартоломео дала мне более детский ответ: «Я решила записаться сюда, потому что моя мама работает в маркетинге, а папа продает всякие штуки Verizon. Я никогда не понимала, чем они занимаются». И все же она понимала, что интернатура в сочетании с программой может расширить ее представление о карьерных возможностях. «Я думаю, что хочу стать врачом, но я не хочу в двадцать лет оглядываться и думать, что лучше бы я стала адвокатом или занялась бизнесом». Такие ответы, искренние, неприкрашенные, какие бывают только у 16–17-летних, давались на вопросы о программе. Но я увидел также взрослых, любопытных студентов, которые учатся тому, что и взрослые не всегда понимают. Много ли школьников уже волнуются о том, как они будут себя чувствовать, когда будут в три раза старше? Для других такие предложения могут многое сказать об огромных преимуществах, предлагаемых частными школами, – например, о том, что дети учатся смотреть на жизнь иначе. Подобные возможности могут быть самым важным в частной школе или быть важным показателем разницы между богатыми и бедными, ведь такая мудрость не бывает бесплатной. Вестовер стоит 47 000 долларов в год за обучение, комнату и проживание – больше, чем многие колледжи второй волны. Готовность платить за частное обучение такую значительную сумму денег показательна, однако мы не можем определить склад ума этих людей, а потому не можем и сказать, кто из них находится на верной стороне тонкой зеленой линии. На самом деле это не так просто, как сказать, что разница в том, что кто-то платит за школу, а кто-то нет, даже при наличии такой возможности.

Моя любовь к частному образованию достаточно предвзята. Я чувствую, что очень многому в своей жизни обязан четырем годам в академии Уилбрахам и Монсон, хорошей, но не лучшей частной школе. Учителя этой школы не только создавали некий дух школы и ее среду, но направили меня в такую жизнь, о которой я не мог и подумать. До поступления в академию я жил во временами опасном районе с низким доходом. Я много весил, у меня было мало друзей, да и тех я бы сегодня не стал искать. Но академия показала мне что-то лучшее. Это было несложно. Учителя моей средней школы в Лудлоу, Массачусетс, были похожи на персонажей кампании против учительских профсоюзов. Я никогда не забуду мой первый урок по обществознанию в седьмом классе с учителем, который хотел, чтобы его называли мистер Ти-Жирный. Большую часть урока он объяснял нам, как открыть учебник, чтобы не сломать корешок. Я не могу припомнить ни одного из множества фильмов, которые он нам показывал, однако я все еще вижу, как он храпит и трясется за своим столом. В Уилбрахам и Монсон моя ученическая жизнь эволюционировала от «Полицейской академии» до «Общества мертвых поэтов». Я всегда буду благодарен консультантам по финансовой помощи, которые помогли мне быть наравне и в итоге превзойти гораздо более богатых студентов.

Я сам не буду ждать, пока мои дочери доучатся до девятого класса, чтобы показать им тот мир, который для меня открыл Уилбрахам и Монсон. Моя старшая дочь пошла в школу Монтессори, когда ей было два, по полдня пять дней в неделю. Сначала я думал, что эта идея моей жены была глупой, особенно учитывая траты в размере $24 000 в год. Но потом я увидел то, что ей это дало – как она чувствует себя уютнее в новой обстановке, как она умеет управлять энергией и при этом становится более терпеливой и уже может посидеть 30 минут спокойно. Это похоже на мелочи, но для двухлетки это вполне себе достижения. Мы ушли из этой школы через два года, потому что то хорошее, чему они учили, не перевешивало периодические сборы денег и прочие недостатки. Социально-экономическая иерархия варьировалась от людей выше среднего класса до богатых, что нам казалось не самой реалистичной средой. Но в итоге мы нашли для нее другую школу, как и для младшей. Новая школа больше отвечала нашим ценностям. Я был убежден, что все эти ужасные, нудные родители, которые пытались запихнуть детей в лучшие младшие школы, хотели для детей хорошего. Опять же исследования важности раннего образования поддерживают таких родителей. Тем не менее даже среди богатых основной упор идет на старшую школу и колледж, которые гораздо дороже. Здесь родители, которые находятся на правильной стороне тонкой зеленой линии, – это те, кто понимает, что нужно тратить на образование детей в как можно более раннем возрасте, потому что это будет иметь большее влияние на их жизнь. Давайте посмотрим на то, что, как кажется, является тремя типами мышления о деньгах и образовании: скептики, привилегированные и адепты детсада. Социальное распределение – не единственный фактор, определяющий жизнь детей. Ребенок скептика может стать очень успешным предпринимателем, а ребенок богатого может иметь невероятное образование, но никаких амбиций. Те, кому важен детский сад, могут осознать, что их ребенка полностью устраивает его положение (будем надеяться, что это хотя бы класс выше среднего).

Сьюзан Бечам – скептик. Она не считает трату денег на подготовку детей к колледжу абсолютно бессмысленной, но верит в более важную возможность: научить детей, как самим зарабатывать деньги. Она стала так считать (и так же учит своих дочерей) после того, как сама выросла в небогатой семье. Она росла среди ирландских рабочих в Чикаго в 60–70-х и не то чтобы была лучшим студентом. Она даже не думала о колледже до тех пор, пока не села в автобус почти сразу после окончания старшей школы и не встретила там учителя из шестого класса. Бечам вспоминает, как та спросила ее, почему она не в колледже, и Бечам ответила, что собирается работать. Учительница убедила ее в том, что надо продолжить учиться, при этом ее родители не заставляли ее идти в колледж. Ее папа был менеджером по продажам в Sears Roebuck, мама – домохозяйкой, а сестра уже вышла замуж. Они были рабочими, и, в общем, их жизнь была неплохой. Но Бечам решила пойти в колледж выходного дня – пятница, суббота, воскресенье. «Я ходила туда три года, – сказала она мне. – Ничто не вдохновляет так же сильно, как оплата собственных счетов». Когда она выпустилась, то стала работать в банке. Она хотела работать в Continental Illinois Bank – тогда это был самый престижный банк в городе, и лишь потом он прогорел. Они не взяли ее, так что она пошла в Northern Trust, где ей предложили работу в филиале. Она на это согласилась, хоть эта возможность была и не столь привлекательна. Ее будущий муж работал парой этажей выше, в трастовом отделе, потому что жил в более престижном районе, по крайней мере она так думала.

Через несколько лет Бечам ушла, решив, что хочет пойти на юридический факультет. Но не могла туда попасть. Семейная легенда гласит, что ее отец позвонил папе римскому, чтобы ее приняли в адвокатскую школу Лойолы, но это странно. С чего бы понтифику отвечать на звонки ее отца? Скорее всего, он поговорил с местным священником, который связался с другом-иезуитом. Сьюзан говорит, что папа настаивал на поступлении туда, потому что он платил за католическую школу всю ее жизнь, и потому католическая школа адвокатов обязательно бы ее приняла. Но все оказалось не так. Консультанты по финансовой помощи правильно ей отказали. Она выпустилась и получила работу в местной адвокатской конторе, когда ей заведовал Ричард М. Дэйли. Но после того как она провалила юридический экзамен в третий раз, Дейли позвал ее к себе и спросил, не собирается ли она побить его рекорд – сам он пытался сдать экзамен три раза. Сьюзан рекорд побила – провалилась семь раз, и только после этого ей предложили перестать пытаться. Она приняла совет, вернулась к банковскому делу, и это оказалось правильной идеей. «Я вернулась в Northern Trust, встретила там своего мужа и вышла замуж».

После работы на Западном побережье в банке Wells Fargo, где она работала с действительно состоятельными семьями вроде Гетти, она вернулась в Чикаго, где она с мужем поселилась в зажиточном пригороде, где они собирались растить двух своих дочерей. Но она устала от банковского дела. В 1999-м она работала в Bank of America и получила отступные, когда его выкупил Nations Bank. Она основала компанию, которая обучала детей управляться с деньгами. В центре внимания программы – свинья. И не какая-нибудь, а свинка-копилка, у которой отдельные щели для расходов, сбережений, благотворительности и инвестиций. Эта неглупая идея была вдохновлена тем, что она видела вдов и разведенных женщин, приходящих в Wells Fargo и Bank of America, у которых не было ни малейшего представления, как распоряжаться деньгами. Она говорила, что они были такими же несведущими в деньгах, как дети. «Я подумала, раз моя дочь изучает латынь, как она может не знать о четырех предназначениях денег? – говорила Бечам. – Я решила, что моим детям лучше узнать о деньгах до того, как наступит кризис». Копилка была гениальной идеей, которая помогла ей выделиться среди толп людей, которые пытаются учить детей обращаться с деньгами. Это сделало ее довольно успешной – возможно, в большей степени, чем если бы она все же прошла экзамен для того, чтобы заниматься юридической практикой.

Однако же она говорила своим детям с самого начала, что она ограничит расходы на их образование – такие слова сродни богохульству в богатейших городах Америки. Ее дети ходили в государственные школы в Лейк-Блафф, и у них были точно такие же учителя, как у всех других детей. Но она не собиралась выписывать пустой чек на образование в колледже. «Каждая получает по $40 000 в год в течение уже четырех лет, – сказала она. – Мы говорили об этом еще с их первого года в старших классах. Мои дети это поняли. Они просвещенные дети». Она выбрала это число, потому что столько стоило обучение в альма-матер ее мужа, Университете Денисон.

Сорок тысяч долларов в год – это немало, но это меньше, чем стоит обучение в школе-интернате вроде Вестовера и большинстве лучших университетов (что возмутительно, поскольку плата за обучение в среднем колледже выглядит как привлекательное предложение при стоимости в $35 000 в год). Она была частным банкиром, а ее муж зарабатывал в той же мере хорошие деньги, работая консультантом, так что я предполагал, что они будут любой ценой выступать в защиту образования. Но либо из-за реалистичного представления о ценности денег, либо из-за длительного неустойчивого положения в процессе получения собственного образования, Бечам твердо стояла на своем – даже когда одна из дочерей попросила отправить ее в университет ее мечты, Нью-Йоркский университет. Бечам сказала ей, что она может поступить в Университет Южной Каролины, который дешевле на $20 000 в год. Она также не позволила своей дочери занять дополнительные $20 000 в год. Ее логическое обоснование состояло в том, что в таком случае дочь пойдет на работу в государственном аппарате и не будет зарабатывать достаточно, чтобы вернуть ей долг. То, что она могла бы больше узнать, решить учиться чему-то еще или завести полезные связи в более престижной школе, не влияло на решение Бечам.

«Они трудолюбивые, и они это понимают, – говорила она. – Наш мир не ограничивается тем, в какую школу мы поступаем. Важнее общество. И я не соглашусь с мнением, что повсюду есть люди, которые могут для вас сопоставить факты».

По результатам исследования, опубликованного в 2012 году в Journal of Political Economy, успех ребенка не столько зависит от дохода отца, сколько от его интеллекта. В этой работе, названной «Богатый папа, умный папа: анализ наследования прибыли», – авторы писали, что прибыль отца и успех ребенка были связаны, но без доказательств того, как эту зависимость просчитали. Их исследование показывало, что механизм, как они это называли, передачи успеха от отца к ребенку состоит не в деньгах, а в уровне образования. То, кто стал богат благодаря удаче, а не навыкам, имеет меньше шансов передать успешность детям. Иначе обстоит дело у отцов, чей успех основан на их интеллекте: в нем их состоятельность. Если вы бывали в частных школах Америки, вас не удивит это открытие: родители с наибольшим количеством денег могут быть мудрыми и серьезными людьми, чье состояние – это следствие высоких лидерских навыков, которые и сделали их успешными, или это могут быть жуткие клоуны, чьи богатства были просто удачей, сроднившись с ними, и они могут предложить немногим больше, чем пара пристроек к школе. (В первой школе моей старшей дочери было крыло, названное в честь богатой семьи в городе, известной на всю страну из-за убийства, совершенного одним из ее отпрысков.) В любом случае не их деньги определяли способность детей зарабатывать в течение жизни.

И все же я считал взгляды Бечам нестройными. Мне было трудно не увидеть в этом неприязнь, имеющую корни в ее прошлом. Она определенно была в невыгодном положении в мире частного банковского обслуживания, в котором рекомендательные письма играют значительную роль. Но я знал, что моя реакция говорит обо мне столько же, сколько ее – о ней. Возможно, у нее был более рациональный, реалистичный взгляд на колледж, чем у меня и у большинства людей, которых я знаю, хотя множество предпринимателей заканчивали малоизвестные колледжи и впоследствии добивались успеха. Она выражает мнение людей, чьи дети не могут поступать в лучшие учебные заведения, или тех, кто не скопил достаточно средств для того, чтобы отправить их туда, куда они хотели поступить. Это измененная форма выражения «С чего бы мне этого хотеть?» по отношению к тому, чего вы действительно хотите. И все же я отношусь к тем людям, которые считают, что траты на образование моих детей – это стоящее дело, которое даст им больше шансов заниматься в жизни тем, чем они захотят, когда они будут конкурировать с другими детьми по всему миру, а не только в собственном районе. Мое мнение связано с моей верой в то, что образование избавило меня от нищеты и дало мне куда лучшую жизнь, чем я мог бы себе представить, если бы у меня его не было. Для Бечам важность образования была не столь очевидна. Ее успех был скорее результатом ее врожденного мужества и настойчивости. Ее отец никогда не брал лишние выходные на работе и приходил на нее вовремя даже после сокрушительных чикагских метелей. Ее бабушка, которая жила вместе с ними, говорила с ней о цене вещей, разъезжая по району и показывая на цены различных домов. Бечам говорила, что это были активные, трудолюбивые семейные люди, сидящие на своих верандах и сплетничающие друг о друге и все же первыми приходившие на помощь человеку, которого только что очерняли. Она хотела, чтобы ее дочери были успешными, но она также хотела, чтобы они работали для этого так же, как она.

«Состоятельные люди считают, что тяжкий физический труд вроде рытья тоннелей где-нибудь в Бразилии будет хорошо смотреться в анкете при поступлении в колледж и разовьет характер их детей соответствующим образом, – говорила Бечам. – Эти семьи не учат своих детей работать. Они думают, что существует что-то более важное, чем нам нужно заниматься. Нам нужно учить этих детей накапливать рабочие навыки в своем арсенале».

Но вместо этого люди заполняют драгоценное время репетиторами – вдобавок к спорту, общественным работам и различным внеклассным занятиям. На следующий год после того, как началась Великая рецессия, исполнительный директор Education Industry Association сказал мне, что расходы на образование увеличились на 5 %, что на 3–5 % меньше, чем в период бума. То, что они продолжали расти, показывало, насколько важным становится образование. Даже если их дети не отстают, родители готовы тратить деньги на преподавателей, чтобы дети обгоняли своих сверстников. Сэнди Басс, редактор и издатель Private School Insider, интернет-рассылки новостей, предназначенный для беспокойных людей Манхэттена, говорила, что у большинства родителей нереалистичные представления об обучении детей. «У вас не получится взлететь с 550 до 800 баллов по SAT (Standart Aptitude Test, тест на проверку академических способностей. – Прим. пер.), но вы можете рассчитывать на увеличение на 100 баллов, – говорила она мне. – Во многом это происходит благодаря тому, что ребенок учится проходить этот тест». При изначальных 550 баллах это будет 20 %-е увеличение количества баллов ребенка, чем не стоит пренебрегать. Однако меня беспокоят родители, которые не думают о расходах помимо трат на обучение, а именно – о том, как влияет постоянная концентрация на определенных оценках на дальнейшую жизнь учащихся. «Это не только ставит под удар обучаемость детей, – говорил Ллойд Такер, бывший руководитель приемной комиссии и исполнительный директор Education Conservancy. – Но кроме того, тот, кто ищет за вас ваш путь и подгоняет вас под какие-то рамки в процессе, ставит под удар вашу способность быть собой». Но большинство людей – бедные, богатые или состоятельные – не могут сойти со своего пути.

НАМ НУЖНО УЧИТЬ ПРАКТИЧЕСКИЕ НАВЫКИ НО ВМЕСТО ЭТОГО ДРАГОЦЕННОЕ ВРЕМЯ К СПОРТУ, И РАЗЛИЧНЫМ ДЕТЕЙ НАКАПЛИВАТЬ В СВОЕМ АРСЕНАЛЕ. ЛЮДИ ЗАПОЛНЯЮТ РЕПЕТИТОРАМИ – ВДОБАВОК ОБЩЕСТВЕННЫМ РАБОТАМ ВНЕКЛАССНЫМ ЗАНЯТИЯМ.

Образ мыслей Шамуса Хана в отношении расходов на образование можно охарактеризовать как подход привилегированных. Свою карьеру он построил вокруг критического изучения и исследования мотиваций элитарных слоев. Его отец был успешным хирургом в Бостоне, благодаря чему Хан получил доступ к образованию в одной из лучших средних школ в Америке – он провел четыре года в стенах чрезвычайно престижной школы Святого Павла в Нью-Гемпшире. Такой опыт во многом стал определяющим. Все выпускники школы Святого Павла, с которыми я сталкивался, имеют более прочную связь со своими друзьями по подготовительной школе, чем с кем бы то ни было до и после этого. Хан обращался к личному опыту в качестве ученика и преподавателя в школе, когда писал свою книгу «Привилегия: как в стенах школы Святого Павла подростки становятся элитой» – «культурное исследование неравенства», как он сам ее называет. Мне она показалась своеобразной антропологической экспедицией в край загадочных и привилегированных мальчиков и девочек, чью культуру будет трудно понять непосвященному наблюдателю. Хан был из такой же состоятельной семьи, как и большинство его одноклассников, но он отличался смуглой кожей. Когда он прибыл в кампус школы в 1993 году, его поселили в общежитие вместе с местными студентами, принадлежащими к различным меньшинствам, получавшими финансовую помощь на обучение и не имеющими с Ханом ничего общего, кроме того, что и они, и он не были обладателями белой кожи. Родители Хана были иммигрантами: отец из Пакистана, а мать из Ирландии. Они оба искренне радовались тому, что у них есть возможность дать Хану и его брату возможность учиться в частных школах, но Хану претила та легкость, с которой учащиеся школы Святого Павла попадали в лучшие колледжи страны. Школа отправляла прямиком в колледжи Лиги Плюща не одного-двух детей раз в год или два, а каждый год и в больших количествах. Хан рассказал, что в свой первый год в школе он побывал в Гарвардском университете и, проведя некоторое время с другом из школы, все друзья которого, казалось, были учащимися исключительно престижных школ-интернатов, принял решение искать такое место, до которого не добрались учащиеся школы Святого Павла. Он отдал предпочтение небольшому гуманитарному колледжу Хаверфорд в Пенсильвании (тем не менее сейчас Хан преподает в Колумбийском университете). Большинство родителей и студентов сочтут такой выбор глупым: как можно отказаться от учебы в Гарварде, если у тебя есть возможность там оказаться? Хан объясняет, что им руководило желание вырваться из этого замкнутого мира привилегий, приобретаемых за деньги, к которому он привык.

Сегодня в области особых научных интересов Хана как социолога лежат не бедные, а богатые. Он может рассказать много интересного о том, каким образом неравенство и снижение уровня экономической мобильности коррелируют с расходами родителей на образование детей. Один из аспектов, который он исследует, – это то, насколько богатые и состоятельные родители готовы тратить огромные суммы денег на своих детей. «Представьте, что ваш ребенок – это ваш проект. Чем больше вы в него вкладываетесь, тем большую отдачу ожидаете получить в итоге», – сказал мне Хан. Инвестиции могут быть не только академического характера. Сюда также входят и затраты на занятия спортом, который полезен не только для гармоничного физического развития ребенка, но и учит его работать в команде и достойно принимать как победу, так и поражение. Кроме того, спортивные достижения часто открывают двери в колледжи более высокого ранга. Еще одна статья расходов – это расходы на культурное развитие, включающие посещение театральных и танцевальных постановок, мюзиклов, оперы, музеев и поездки в другие страны. Хан соглашается с тем, что подобный опыт, несомненно, обогащает детей и вместе с тем предоставляет возможность переживать моменты, которые не доступны менее привилегированным детям.

«Размеры инвестиций, которые делают представители высокого среднего класса в развитие своих детей, ошеломляют, – говорит он. – Меня изумляет то, как дорого обходятся ожидания родителей от детей. И, что самое интересное, нет никаких гарантий. Когда вы осмысляете все издержки, уровень отдачи кажется весьма несерьезным».

Его рассуждения вдохновили меня на проведение собственных подсчетов того, во сколько мне обойдется учеба одной из дочерей в частной школе в Фэрфилде, а затем четыре года ее учебы в университете. Результат меня потряс. Пятнадцать лет школьного образования (включая два года по системе Монтессори и один год дошкольного образования) обойдутся в $ 508 000, если считать по сегодняшним ценам. Четыре года в моем университете будут стоить $ 230 000. Выходит, что для того, чтобы дать полноценное образование одному ребенку, нужно почти три четверти миллиона долларов, и это после вычета подоходного налога и не считая инфляцию. А ведь у меня двое детей. Когда я озвучил Хану получившуюся у меня цифру, он сделал вывод, что я ее занизил. Он напомнил мне о том, что я не учитывал ежегодные поборы со стороны отдела по развитию, которые неизбежны в каждой из таких школ, а также расходы на репетиторов и тренеров, которые могут потребоваться.

В то время как мы с женой можем осилить чек с четырехзначным числом на оплату школ наших дочерей, более состоятельные семьи должны мыслить в категориях пяти– и шестизначных сумм, а то и чисел, длиной в крыло здания. И даже несмотря на капиталовложения таких размеров, по подсчетам Хана, у ребенка есть лишь 75 % шансов остаться на том же экономическом уровне, что и его родители.

Хан затрагивает серьезную проблему. Шон Ф. Рирдон, социолог из Стэндфордского университета, в результате своего исследования выявил, что разрыв в показателях успеваемости у детей из богатых и бедных семей, рожденных в 2001 году, увеличился на 30–40 % по сравнению с показателями тех детей, которые родились в 1976 году. Он также обнаружил, что разрыв в доходах и успеваемости между детьми из семей, представляющих десятый и девяностый процент или вдвое больше разрыва в расовой принадлежности и успеваемости между черными и белыми учащимися. «Пятьдесят лет назад, наоборот, разрыв между черными и белыми был в полтора раза больше, чем разрыв в уровне доходов», – пишет он. Это обнадеживает во многих смыслах. Такая статистика демонстрирует, что черные дети из состоятельных семей показывают примерно такие же результаты в учебе, как и белые дети из состоятельных семей. Но она также и удручает тем, что развенчивает миф об Америке как о стране, в которой ребенок может подняться из бедности до уровня состоятельности или, по крайней мере, добиться более высокого положения в обществе, нежели его родители. Рирдон пишет, что разница кроется не в чем-то присущем благосостоянию родителей, а в их способности тратить деньги на образование своих детей. На вершине американского общества может оказаться более разнообразный с точки зрения расовой и этнической принадлежности пласт людей, но если тенденция, обнаруженная Рирдоном, продолжится, мы окажемся в ситуации меньшего экономического многообразия. Мультикультурная плутократия не перестанет быть плутократией по своей сути.

Хан считает, что школы, подобные школе Святого Павла, упрочивают и даже усугубляют неравенство в Америке, но в то же время он прекрасно понимает, почему родители готовы тратить огромные суммы денег, чтобы дать своему ребенку шанс. «По мере того как увеличивается неравенство, падение с одной десятой одного процента до одного процента является очень ощутимым, поскольку состоятельные люди стали еще более состоятельными, – говорит Хан. – Если вы находитесь в сорок пятом процентиле в структуре распределения доходов и по каким-то причинам опуститесь до сорокового, ощутимой разницы не произойдет. Если вы входите в одну десятую одного процента, а ваши дети скатываются в верхние пять процентов, это уже свободное падение. И это практически невообразимая ситуация. – Он также добавляет: – Если вы оступаетесь и падаете, будучи представителем высшего класса, вас ждет долгий полет вниз. Исчезло большое количество приличных профессий, в которых был занят средний класс, поэтому на вашем пути будет не так много ветвей, за которые можно было бы ухватиться». Хан обратил внимание на то, что легко и приятно говорить о возможностях для социальной и экономической мобильности в Америке, но состоятельным родителям трудно смириться с мыслью, что для того, чтобы обеспечить чьему-то ребенку потенциал для подъема из нижних двадцати пяти процентов до топовых десяти, у их собственного ребенка должны быть ровно те же шансы скатиться так глубоко вниз. Именно этот страх падения до более низкого уровня является ключевым мотиватором для родителей. Я не уверен, что мы с женой когда-либо думали об этом страхе так буквально. Но мы действительно хотим дать нашим дочерям самое лучшее образование, какое только сможем потянуть, и что это, если не закодированное в подсознании желание дать им возможность жить жизнью не хуже, а то и лучше нашей и не упасть ниже того уровня, на котором они находятся?

Многие люди наверняка могут сослаться на успешных людей, которые в свое время не закончили университет, – от Билла Гейтса и Марка Цукерберга до Скутера Брауна, продюсера Джастина Бибера. Но все они выросли в очень обеспеченных семьях с хорошо образованными и успешными родителями. У них были все предпосылки для личного успеха. И к тому же все они вылетели из топовых университетов. В связи с этим Питер Тиль предлагает довольно рискованную инициативу – предоставлять гранты молодым предпринимателям на том условии, что они готовы бросить колледж ради работы над своей идеей. Сам Тиль, который может похвастаться сразу двумя дипломами Стэндфордского университета и который вел курс там же в 2013 году, стал миллиардером, основав платежную систему PayPal и став первым внешним инвестором в проект Facebook. Суть его идеи в том, чтобы платить студентам за то, что они не будут поступать в колледж или бросят учебу там и вместо этого начнут свой бизнес. Это противоречивая идея. Некоторые энтузиасты преуспеют, но большинство, впрочем, как и их предпринимательские начинания, прогорят вместе с теми $100 000, выделенными в качестве стипендии на два года, не имея ничего, на что можно было бы опереться. Все студенты могли бы с тем же успехом продолжить учебу в колледже и параллельно опробовать собственные идеи, как и многие поколения людей делали до них. С другой стороны, те студенты, которые подают заявку на грант, обычно являются одними из самых инициативных и замотивированных в мире, при том что родители основательно профинансировали их учебу. Один из стипендиатов Тиля, например, занимался исследованиями в Массачусетском технологическом институте с тринадцати лет, за четыре года до того, как он подал заявку на стипендию. Хан расценивает подобную возможность как одно из преимуществ, которыми обладают дети из богатых семей по сравнению со своими сверстниками из менее состоятельных семей. «Для того чтобы увидеть возможность, вы должны стоять на таком месте, откуда будет открыт обзор на эту самую возможность», – замечает он. Иначе говоря, идея создания сети Facebook с большей вероятностью могла прийти к Цукербергу в стенах общежития Гарварда, нежели в съемной трехкомнатной квартирке где-нибудь в Роксбери.

Означает ли это, что дети из не очень обеспеченных семей, в которых родители не могут позволить себе оплачивать такого рода обучение, обречены оставаться в самом низу? Не обязательно. Но им придется быть более осторожными и, надо признать, обладать везением. «Если вы бедный, единичный случай неудачи может вас раздавить, – говорит Хан. – Если по итогам учебного года ваши результаты плачевны, но ваша семья принадлежит к верхнему среднему классу, родители просто нанимают вам репетитора, и вы благополучно подтягиваете знания. Если же вы ребенок из бедной семьи, плохо закончили год и за вами закрепили ярлык идиота, это может отвратить вас от учебы».

Озабоченность Хана основывается на том, что значит быть американцем, расти на мифе о том, что человек может сделать себя сам и за одно лишь поколение стать состоятельным. Именно это сделал его отец. Но, по мнению Хана, такие истории становятся все более редкими. Он часто видит людей из верхнего среднего класса, которые благодаря превосходному образованию смогли стать по-настоящему богатыми. Но такие истории впечатляют не так сильно, как история мальчика смешанной расы, который воспитывался одной только матерью, но в итоге стал президентом США. «Если мы лишимся этого характерного для Америки сюжета, по которому ты можешь стать кем угодно, если будешь упорно трудиться, мы утратить саму суть, которая делает Америку Америкой», – сказал Хан.

Бечам и Хан совершенно по-разному смотрят на расходы на образование, но их взгляды основываются на двух основных образах мыслей состоятельных людей об образовании. Один поддерживает систему государственных школ, усиленную репетиторством, второй ратует за преимущества и трудности учебы в престижных частных школах. Но что, если оба они не правы, а секрет академической успеваемости определяется на гораздо более ранних этапах? Что, если вы начнете самообучение гораздо раньше и сконцентрируетесь на обретении и оттачивании навыков, которые не имеют ничего общего с тем, что вам необходимо уметь для того, чтобы успешно справляться с тестами и учиться в колледже? Что, если воспитанницы Вестовера, которые не покидают учебные классы с детского сада, оказываются достойными финансовыми директорами без всевозможных дополнительных курсов вроде «Инвестиций в девушек» (Invest in Girls)? И что, если такой подход к образованию определяет то, кто в итоге окажется на правильной стороне тонкой зеленой линии? Если вы спросите нобелевского лауреата Джеймса Хекмана, он подтвердит, что все именно так и есть. И у него имеются данные в защиту такого мнения.

Когда Хекман учился в школе в пятидесятые годы прошлого века, его опыт разительно отличался от того, с чем сегодня сталкивается обычный умный ребенок из среднего класса. Он мог сколько угодно ковыряться со своими устройствами, а родители были только рады позволить ему изучать то, что ему интересно. «В средней школе я не сильно усердствовал, – рассказал мне Хекман. – Я рос в Денвере, поэтому я много времени проводил на улице». Его родителей нельзя обвинить в невнимательности, в то время, по словам Хекмана, лишь немногие родители усиленно следили за детьми. Более того, сам Хекман считает, что ему очень повезло, что родители не подавляли его чрезмерным контролем, а учителя всячески поддерживали его увлечения. Они не требовали от него высоких показателей на тестах, но вместо этого позволяли ему мыслить. Из всех учителей особенно отличался землевладелец из юго-западной части Колорадо, который пришел преподавать физику и вдохновил Хекмана на то, чтобы он учился мыслить по-другому. Франк Оппенгеймер, брат того самого Роберта Оппенгеймера, который руководил Манхэттенским проектом, в рамках которого была создана атомная бомба, потерял работу в Университете Миннесоты из-за своих коммунистических воззрений и вернулся в родные владения в Колорадо. «Нам несказанно повезло, что директор моего школьного округа упросил его вести всего один курс для учащихся, – рассказал Хекман. – Оппенгеймер отличался глубочайшей любовью к экспериментальной физике. Он открыл мне глаза на то, насколько интересен наш мир. Для меня это был совершенно новый и уникальный опыт».

Его курс был посвящен не одной только физике в чистом виде и совершенно точно не той физике, которую необходимо освоить, чтобы сдать экзамен по углубленному курсу предмета. Его смысл был в том, чтобы экспериментировать во всех возможных формах. Хекман вспоминает, что впервые услышал Бетховена в исполнении струнного квартета именно на занятии Оппенгеймера. «Он был богат и прекрасно образован, но в первую очередь его отличал интерес абсолютно ко всему. Он мог обсуждать Ницше, культуру, физику и последние космические разработки. С ним можно было обсуждать любые вопросы, для него не существовало запретных, сакральных тем», – рассказывает Хекман.

Хекман был умен, но, кроме того, он был сильно мотивированным человеком. Он прочитал «Математику для практичного человека» Джорджа Хау и самостоятельно выучился алгебре, когда ему было тринадцать. Живя в Лексингтоне, штат Кентукки, он прошел тест ITBS и продемонстрировал результаты человека, заканчивающего двенадцатый, но никак не седьмой класс, в котором он тогда учился. «Все было совсем иначе, – сказал он. – Никому не было дела. По сути, у меня был уровень выпускника школы. Поэтому они перевели меня на один класс старше». Он уверен, что позднее, когда он сдавал вступительные экзамены, родители даже не были в курсе его результатов. («Они не были тупыми, – объясняет он. – Они закончили школу, но принадлежали к совершенно другому поколению людей»). Впрочем, ничего бы не изменилось, если бы они и были в курсе результатов. Хекман получил стипендию на обучение в колледже Колорадо. И хотя это было прекрасное учебное заведение, оно ни в то время, ни сейчас не входило в число элитных колледжей Америки, во всяком случае, оно точно не из тех учебных заведений, в которые советовали бы стремиться репетиторы и члены приемной комиссии.

Несмотря на это, Хекман невероятно преуспел в жизни. В свои шестьдесят с лишним, когда мы с ним впервые встретились, он был в прекрасной форме и имел статус одного из самых влиятельных экономистов своего поколения, одного из тех, кто смог преобразовать свой успех на академическом поприще во влияние и благосостояние за пределами института. В 2000 году он получил Нобелевскую премию по экономике за свою работу над усовершенствованием методов анализа селективной выборки, то есть ситуаций, когда неслучайная информация подвергается статистическому учету и искажает его. В качестве примера часто приводят связь между образованием и зарплатами: если вы будете рассматривать только тех людей, у которых есть работа, и вычислять взаимозависимость продолжительности обучения и уровня заработка, вы упустите из рассмотрения целый пласт населения, например, безработных и тех, кто провел за учебой больше или меньше времени, чем те, у которых работа есть. Метод коррекции Хекмана, известный так же как двухшаговый метод, позволяет по-другому подходить к рассмотрению данных.

Неэкономисты знают Хекмана по его работам в области образования, в особенности изучения тем социального взаимодействия и мотивации, позволяющих детям демонстрировать хорошие результаты. Он рассматривал эти вопросы не с позиции педагога, социолога или психолога, а как экономист, который хочет выявить наиболее дееспособную программу, которая позволит формировать граждан, эффективно работающих и приносящих пользу. Он проводил разноплановые исследования. По итогам одного из них он выявил, что результаты вступительных экзаменов практически никак не влияют на то, насколько человек преуспеет в будущем. Более высокие оценки, по его выводам, свидетельствуют преимущественно о способности учащегося упорно трудиться на протяжении долгого периода времени и выучивать определенные вещи. Другой его исследовательский проект демонстрировал, почему работодатель неохотно берет на работу человека, сдавшего тесты GED (аналог свидетельства о среднем образовании, которое может получить ребенок, не проходивший обучение в государственной школе, так как в Америке довольно распространена система домашнего образования. – Прим. пер.). Результаты его исследования очень меня удивили. Мне казалось, что человек, который по каким-то причинам вылетел из средней школы, но затем потрудился и самостоятельно выучился до эквивалентного уровня, должен быть сильно замотивированной личностью. Оказывается, это не так. «Способность справиться с тестами GED говорит лишь о том, что человек столь же сообразителен, как и любой выпускник средней школы, но она не гарантирует многих базовых вещей, – сказал Хекман. – Мы выявили, что тесты GED не применимы к целому ряду областей жизни. Они не применимы в браке. Они не применимы на рабочем месте. Они не применимы на службе в армии. Они не применимы ни к чему, с чем приходится иметь дело человеку в реальной жизни».

В связи с этим возникает серьезный вопрос: как повысить шансы на успех тем, кто не закончил среднюю школу? Сажать их за школьную скамью – пустая трата времени и денег. Специальные стажировки дают лучшие результаты, поскольку заставляют проявлять старание, приходить на работу, работать, получать за это деньги и на следующий день приходить снова. Конечно, это совсем не так внешне привлекательно, как программы, которые превращают бывших учеников в поэтов, но зато стажировки на поверку оказываются более эффективными. «Если бы мы задались целью повысить уровень IQ у великовозрастных детей двадцати лет, это было бы крайне непросто, – говорит Хекман. – Детей и молодых людей в первую очередь необходимо обучать социальным навыкам, которые обретаются только с практическим опытом и очень высоко ценятся. Сюда входит умение фокусироваться на задаче, приходить вовремя, носить галстук и осознавать важность хорошо составленного резюме».

Все из вышеперечисленного относится к тому, что сам Хекман называет поведенческой пластичностью. Она серьезно сказывается на образовании. Оттачивание социальных навыков может дать серьезное преимущество на рабочем месте даже человеку, который не закончил школу, но все зависит от того, в какую сторону меняется поведение. «Клубы анонимных алкоголиков или клубы желающих похудеть крайне неэффективны, – говорит Хекман. – Измениться с помощью таких практик невозможно. Зато возможно, будучи «обращенным в религию». Вспомните Джорджа Буша. И вокруг много людей, подобных ему. Христианство задает систему ценностей и мотиваций».

Что, если бы вас с раннего детства учили социальным навыкам? Что, если бы вы занимались с пока еще податливыми детьми подобно тому, как занимаются с оступившимися взрослыми в курсе программ профессиональной подготовки? Отразилось ли бы это на их успешности и, как результат, благосостоянии? Если заниматься с ребенком в его раннем возрасте и делать это эффективно, это в значительной мере увеличило бы шансы этого ребенка на успех в жизни.

В учреждении дошкольного образования Perry Preschool в Ипсиланте, штат Мичиган, в рамках экспериментальной программы принимали трех– и четырехлетних афроамериканских детей с IQ ниже 85 и работали над их социальными навыками, предлагая им выполнять специальные задания. В возрасте пяти лет дети перешли в общеобразовательную школу и подверглись повторному измерению IQ. Оказалось, что его уровень не улучшился, но зато улучшились социальные навыки и их следствия. Эти учащиеся могли дольше оставаться сосредоточенными и продемонстрировали более развитые когнитивные способности по сравнению со своими ровесниками, которые не участвовали в этой экспериментальной программе. Значимость проекта дошкольного образования Perry еще и в том, что в его курсе категорически исключалось сравнение несравнимых вещей. В процессе программы ребенок из неблагополучной среды не противопоставлялся тем, в чьих семьях было больше образовательных и финансовых возможностей. Неблагополучный ребенок рассматривался в одной категории с другими неблагополучными детьми, и спустя время можно было увидеть, как развитие социальных навыков помогало ему демонстрировать более высокие результаты в разных сферах жизни. Согласно Хекману и его коллеге Тиму Котсу, эти дети были менее склонны к «отсутствию на занятиях и прогулам», «обману и хитрости», «воровству» и «использованию нецензурной лексики» в отличие от других, которые не обучались по программе. Все это может казаться незначительным, но участвовавшие в эксперименте дети показывали более высокие результаты тестов, с большей вероятностью заканчивали школу и в дальнейшем имели стабильную работу.

«Успех в жизни зависит от личностных качеств, которые сложно оценить методами, применяемыми к оценке когнитивных навыков, – пишут Хекман и Котс о проекте Perry в своей совместной работе «Неопровержимые факты о социальных навыках». – Важную роль играют добросовестность, упорство, общительность и любознательность. Экономисты по большей степени игнорируют эти человеческие качества, в то время как психологи, изучающие личность человека, исследуют их на протяжении последнего столетия».

В кафе при школе государственной политики Harris Хекман сам задал вопрос: «В чем же суть проекта Perry? – Он сделал паузу. – Этот знаковый проект не повысил IQ учеников. Но то, что он в действительности сделал, так это зачал и развил социальные навыки у этих детей. Каждый день по несколько часов на протяжении трех лет до начальной школы с детьми занимались по этой программе. Каждый день они получали задания. Им говорили: “Вот у тебя есть проект. Ты должен его проработать. Ты должен его выполнить. А затем разобрать его вместе со своими одногруппниками”. Это не было проектом “Юный Эйнштейн”. Они пытались применить строгую учебную программу, и это не сработало».

Это исследование заставило меня задуматься о родителях из верхнего среднего класса в Америке, которые стремятся к тому, чтобы их дети учились в топовых колледжах, хотя сами они не закончили более или менее приличного университета. Если бы они оценили свою жизнь по критериям Perry, они бы могли иначе посмотреть на ситуацию. Они бы могли оценить тот уровень когнитивных навыков, которые они, мать и отец, передали своему ребенку, и сформировать адекватные ожидания без оглядки на ребенка, чьими родителями является высококлассный нью-йоркский спинальный хирург и судья федерального суда. Что, если бы родители в первую очередь стремились развивать в своих детях навыки упорства и решительности, то есть те качества, которые позволят их детям вырваться вперед по сравнению с другими детьми благодаря трудоспособности? Что, если бы они сравнивали результаты своих детей с теми результатами, которых сумели достичь сами, и ориентировать их на то, чтобы немного превзойти родителей вне зависимости от того, какими результатами могут похвастаться дети соседа? Исследование Хекмана предполагает, что в таком случае родители смогут вырастить детей, которые самостоятельно найдут путь в жизни, а не будут сидеть на диване дома в возрасте двадцати пяти лет. Дети, воспитанные в таком ключе, будут способы мыслить, а не только лишь воспроизводить заученную до автоматизма информацию для ответа на вопросы теста.

Как человек, у родителей которого не было возможности нанимать репетиторов для подготовки к экзаменам, я демонстрировал достойные результаты и всегда стремился обогнать всех остальных в учебе, а затем и в работе. У меня никогда не было и мысли о том, чтобы перестать пытаться делать-что, иными словами – сдаться. Но, надо признать, мне повезло, как должно везти детям из бедных семей по версии Хана: моя мать училась в государственном педагогическом колледже, отец никогда даже не пытался поступить в институт, мои соседи в Ладлоу думали о том, как прожить, а не как поступить в колледж, а я каким-то образом умудрился не допустить фатальных ошибок, которые пустили бы меня по наклонной. Я не только был вынужден учиться самостоятельно, мне никто не задавал высоких планок. Зато мне серьезно повезло с бабушкой и дедушкой, которые присматривали за мной после школы. С самого раннего моего возраста они активно участвовали в моем всестороннем развитии, начиная с воспитания привычки к здоровой пище и заканчивая продолжительными, регулярными разговорами. По результатам исследования Хекмана, в котором он на протяжении сорока лет наблюдал сотню детей из бедных семей из Северной Каролины, это важные аспекты, которые сказываются на дальнейшей жизни ребенка. Некоторые из этих ста детей возрастом от нуля до пяти лет были произвольно приписаны к группам, с которыми больше занимались и которым предоставлялось более качественное питание. В результате эти дети демонстрировали более высокую успеваемость, росли более здоровыми и крепкими. По сути, я был таким же ребенком, по случаю приписанным к родителям моей матери, и именно они повлияли на мою жизнь.

КАК ГОВОРЯТ ИЕЗУИТЫ: «ДАЙТЕ МНЕ РЕБЕНКА ДО СЕМИ ЛЕТ, И Я СДЕЛАЮ ИЗ НЕГО ЧЕЛОВЕКА».

Поскольку у самого Хекмана двое детей, я посчитал справедливым вызвать его на разговор о том, как, по его собственной оценке, обстоят дела с ними. В конце концов и Жан-Жак Руссо, французский философ девятнадцатого века, красноречиво писал о воспитании и образовании детей, но своих собственных отправил в приюты. Хекман рассказал о том, что его сын и дочь учились в Лабораторной школе при Чикагском университете, элитном заведении в Гайд-парке, куда чета Обама определила своих дочерей, когда они жили там. Хекман не был в восторге от этой школы: «Мне кажется, там нездоровая атмосфера. Слишком высокое давление оказывается на учеников». Удивительно слышать такой комментарий от профессора одного из самых строгих в плане дисциплины университетов мира, хотя, казалось бы, кому как не ему желать строгости по отношению к своим детям. Его огорчает то, что расписание и режим в Лабораторной школе настолько строги, что у его детей совершенно не было времени на то, чтобы просто побыть в одиночестве. Тем не менее его дети показывают довольно хорошие результаты. Они оба закончили лучшие университеты. Сын получил ученую степень по физике в Гарвардском университете, а его дочь на последнем курсе выиграла один из грантов Фуллбрайта. «И сын, и дочь прекрасно влились в учебную жизнь. Они полностью в нее погрузились, – сказал Хекман. Он не производит впечатление человека, который в чем-то оказывал давление на детей. Более того, он сильно преуменьшает роль, которую сыграл в их учебном успехе. – Мы с женой старались привить детям систему ценностей, причем не религиозных, а, скорее, этических. А потом мы просто постарались расслабиться. Я не платил за то, чтобы у них были высокие баллы. Я не отвешивал им оплеух, если они их не получали. Если они вели себя как испорченные маленькие дети, мы прямо говорили им об этом. – Он добавил: – Мы старались подавать им пример».

Такого не встретишь в богатых семьях, где конечная цель – устроить ребенка в элитный колледж. Я спросил Хекмана, почему, по его мнению, сегодняшние дети буквально перегорают в школе. «Это происходит потому, что они зажаты там в очень жесткие рамки, – ответил он. – Они не экспериментируют. Не сталкиваются с неудачами. А жизнь – это череда попыток и ошибок. Многие из этих детей попросту боятся экспериментов. В учебных программах почти всегда недостает баланса, обычно повышенное внимание уделяется результатам тестов. Вы должны усвоить, что вы можете экспериментировать и можете потерпеть неудачу. Чаще всего наиболее эффективными оказываются те учебные программы раннего развития, которые поощряют экспериментирование. Эксперименты увлекают детей и побуждают их доводить дело до конца, а также решать неожиданные проблемы».

Возникает проблема: слишком много родителей готовы тратить баснословные суммы, если в качестве награды получат доступ в лучшую частную школу, а затем в престижный колледж для своего ребенка. С таким подходом они имеют все шансы потратить впустую свои деньги и испортить ребенку его лучшие годы юности. Те родители, которые стремятся отдать своего трехлетнего малыша в лучший детский сад, дают ему шанс научиться упорству и достижению целей, даже если сами родители преследуют какие-то иные цели. Именно в ранние годы жизни дети начинают осваивать социальные навыки, которые потом помогут им в учебе и жизни. Родители могут навредить детям, оказывая на них постоянное давление, требуя от них успешности любой ценой. Но они хотя бы предоставляют своим детям образовательную базу, которая позволит вести состоятельную жизнь. Как говорят иезуиты: «Дайте мне ребенка до семи лет, и я сделаю из него человека». Это высказывание актуально и в том случае, если вы хотите дать своему ребенку возможность жить на состоятельной стороне тонкой зеленой линии.