Глава 7

Вера в исключительность собственных прав: что в действительности ломает детей

В 2011 году мы с женой провели полтора месяца в нашей квартире в Нейплсе, штат Флорида, пока в нашем доме происходил ремонт ванных комнат. Это было сразу после встречи с клубом Tiger 21, и в моей памяти еще были свежи слова Томми Галлахера, банкира с голосом бармена, который снова и снова увещевал меня, что эта светлая просторная квартира нам не нужна. Он был прав, но Нейплс – чудесный город на берегу Мексиканского залива, где так легко позабыть о практичности. Семья моей супруги переехала в этот пляжный городок задолго до того, как он стал местом, куда, выражаясь словами моего стародавнего коллеги, съезжаются доживать остаток дней директора. В доказательство этому у семьи моей жены была история, связанная с недвижимостью: в 1964 году бабушка моей супруги приобрела дом с двумя спальнями в типично мичиганском стиле и однокомнатным гостевым домиком на канале за $45 000; в 2003 году, когда родители жены его продавали, дом стоил $1 475 000; на момент сноса в 2012 году для освобождения участка под строительство гигантского здания дом оценивался уже более чем в $2 000 000. Расставание с этим местом, полным воспоминаний, далось моей жене очень тяжело. Но есть в этом и положительный момент: на фоне нововозведенного строения дом соседа, любившего говорить моему тестю о необходимости ремонта, казался просто карликом. Есть у Нейплса и такая сторона – непрестанное состязание в материальном успехе.

Но вместе с тем Нейплс – еще и место, куда стекаются отошедшие от дел пенсионеры, остатка жизни которых не хватит на то, чтобы истратить все накопления, чтобы всерьез задуматься о будущем своих детей и о том, что они еще могут им дать. С финансовой точки зрения они находятся по правильную сторону от тонкой зеленой линии, но не имеют такой же уверенности относительно своих детей. Может, они и так дали своим детям слишком много? Стоит ли вкладывать деньги в их новый замысел? Были ли они одинаково справедливы по отношению к каждому из своих детей? Как будут самостоятельно справляться дети, когда их не станет?

В тот наш визит в Нейплс в 2011 году мы познакомились с семейной парой, чей дом находился через канал от кондоминиума, где располагалась наша квартира, и чей сын чрезвычайно понравился нашей дочери. Мы начали проводить вместе довольно много времени и вскоре многое узнали об этой паре. У отца молодого человека было приличное состояние, достаточное для того, чтобы в начале 1980-х он смог открыть первый в городе дилерский центр Mercedez-Benz, а затем продать его под завершение «бычьего» рынка в 2007 году. Наш приятель был богат от рождения, и мы вскоре поняли, что и его родители не работали. Казалось, их дела ограничивались сидением на пляже, распитием напитков и периодическими вылазками в один из принадлежащих им клубов, где они любезно оплачивали свои счета, что поначалу вызывало симпатию, но через некоторое время начало казаться по меньшей мере странным. Когда мы упомянули эту семейную пару в разговоре с другими нашими приятелями, всплыла интересная история. Наш новый друг рассказывал, что его брат живет в центральной Флориде. Учитывая благосостояние их семьи, я подумал, что речь идет о стране лошадей в окрестностях Лейкленда. Но, увы, он отбывал срок в тюрьме после того, как уже вторая красотка скончалась от передозировки наркотиками в его постели. (Смерть первой красавицы, обнаруженной рядом с ним, сошла ему с рук; ничего не поделаешь, в богатых прибрежных городках иногда имеют место несчастные случаи.) Несмотря на это открытие, наш новый друг не перестал мне меньше нравиться. В том, что сделал его брат, никакой его вины не было. Эта история лишь напомнила мне о том, почему и благоговение, и откровенное поношение людей, которым повезло унаследовать огромные состояния, неразумно. У его брата были материальные ресурсы, которым позавидовало бы большинство людей, да и в целом обоим братьям было обеспечено финансовое благополучие на целую жизнь. Но их праздный образ жизни, который может привести к неправильным решениям, а иной раз и к смерти, – это как раз то, что вызывает опасения многих богатых родителей в Нейплсе и других подобных местах: может ли избыток денег отбить у ребенка всякую мотивацию что-либо делать? Наш приятель был как раз из тех деток, на долю которых обычно выпадают издевки со стороны менее обеспеченных людей, – молодой богатый иждивенец, проматывающий жизнь в компании симпатичных женщин (оказалось, что они встречались, но ребенок был не от него), быстрых машин и ледяных напитков. Тем не менее подробное изучение вопроса позволило мне убедиться в том, что проблема парня никак не связана с теми деньгами, которые предоставили в его распоряжение родители, зато самым непосредственным образом связана с тем, каким образом они преподнесли идею их финансового благополучия, когда он был ребенком.

То, как дети воспринимают родительский капитал и как они используют его в целях самоопределения, принципиально не отличается в случае, если речь идет о $30 тысячах или же о $30 миллионах. Человек с доступом к тридцати миллионам долларов и обостренным чувством вседозволенности может приобщиться к наркотикам и сомнительному образу жизни, который в результате приводит к парочке мертвых красоток в кровати. Или же, как в случае его брата, – к бунгало за $1,8 миллиона, которое он собирается снести, паре Mercedez-Benz по сотне тысяч долларов каждый и полному отсутствию каких-либо занятий. Для людей с финансовыми ожиданиями около тридцати тысяч долларов было бы ошибкой по молодости завести ребенка с едва знакомым человеком, или, возможно, совершить небольшое преступление, или же просто не делать ничего в расчете на то, что можно худо-бедно существовать на родительские деньги. В каждой из описанных ситуаций налицо убежденность в наличии особых прав. В подобных случаях дети считают принадлежащим им по праву все то, что трудом заработали их родители. Обычно это деньги, но часто это и наработанные родителями связи, которые наследуются детьми по счастливому факту рождения.

В психологии убежденность в обладании особых прав часто расценивается как один из симптомов нарциссического расстройства личности. Его определяют как «безосновательные ожидания особого к себе отношения и соответствия других ожиданиям личности с расстройством нарциссического характера».

Рэнди Крегер, специалист в области расстройств личности, в материале для Psychology Today писала, что человек с таким симптомом «подобен маленькому ребенку, которому невдомек, что он не центр вселенной, и поэтому впадает в истерику каждый раз, когда кто-то не соответствует требованиям его нарциссического характера». Иногда в отношениях родителей и детей нарциссическая убежденность в наличии особых прав может являться естественным следствием воспитания в атмосфере вседозволенности и отсутствия попыток объяснить ребенку, что он является частью большого мира и имеет перед ним определенные обязательства.

Джеймс Грабман, психолог и эксперт в вопросе влияния благосостояния на семью, рассказал мне, что первичные способы предупреждения и предотвращения убежденности в собственной исключительности и обладании особыми правами у ребенка лежат практически на поверхности. Во-первых, родители через слова и действия должны транслировать своим детям идею благодарности и необходимости ценить то, что они имеют в жизни. Во-вторых, они должны объяснять детям, каким образом принимаются решения в семье. В качестве примера Грабман приводит выбор частного самолета в качестве средства передвижения. Ребенок помладше может поинтересоваться, почему семья не летает на тех же самолетах, что и семьи его друзей; подросток может возмутиться нецелесообразностью такой бессмысленной траты денег и топлива. Долг родителей – открыто разговаривать с детьми и, возможно, даже объяснить им, что это их право – тратить заработанные деньги так, как они хотят, в том числе и летая частным самолетом, или что это делается в целях безопасности, или же как одна из возможностей провести время всей семьей вместе. Многие из нас могли бы позавидовать проблеме, заключающейся в том, чтобы объяснить свой выбор в пользу перелета на личном самолете, но, по сути, это ничем не отличается от необходимости объяснить своему ребенку, почему вы покупаете новый автомобиль Toyota, в то время как ваш сосед по-прежнему ездит на гораздо более старой машине. И эти вопросы только на первый взгляд про деньги, на самом же деле они о ценностях. Неправильный ответ на подобные вопросы может губительно сказаться на понимании детьми того, откуда появляются деньги, как их тратят и на что они могут рассчитывать вне зависимости от финансового положения родителей в обществе.

«Питер Баффет рассказывал мне, что его отец, который всегда получал удовольствие от своей работы, стал для него настоящей ролевой моделью, – сказал Грабман. – Своей работой он как бы говорил мне: «Я нашел то, что мне подходит, и тебе следует поступить подобным образом. Я не собираюсь навязывать тебе какой-то определенный вид деятельности, но в нашей семье бездельников нет».

Даже когда родителям кажется, что они предусмотрели и предупредили все, что могло бы поссорить их детей, эта предусмотрительность в большинстве случаев распространяется только на финансовые вопросы, такие как, например, передача активов или уплата налогов. Однажды летом, еще до ремонта в нашем доме, мы проводили отпуск в Чатеме – симпатичном городке в Кейп-Код, штат Массачусетс. Как-то утром мы отправились позавтракать в город. Нашей дочери тогда не было и года, и одна из посетительниц ресторана, пожилая женщина, чьи дети уже выросли и покинули родительский дом, завязала разговор с моей женой. Женщина с ностальгией вспоминала времена, когда ее дети были в том же возрасте, что и наша дочь. Она дала нам несколько советов о том, что важно не упустить. Возможно, из-за того, что я читал субботний выпуск New York Times, в котором я веду колонку, моя жена поведала ей о том, чем я занимаюсь, и женщина сказала, что как раз утром читала мой текст. Также она припомнила еще одну колонку, которую и другие люди часто вспоминают. В ней я рассказывал о конфликте двух состоятельных людей в Вестпорте в штате Коннектикут на почве того, где будет возведена каменная стена. Этот текст, пожалуй, является одной из лучших моих иллюстраций того, как деньги могут стать причиной глупого конфликта. Воспоминание об этой колонке, видимо, подтолкнуло женщину к тому, чтобы поделиться с нами планами в отношении дома на пляже, в котором выросло уже два поколения ее семьи. Она намеревалась отдать его в равноправное пользование двум своим сыновьям, чтобы они всегда могли приехать в него. Показалось ли мне это отличной идеей? Обычно я уклоняюсь от подобных разговоров, но то ли из-за морского воздуха, то ли от повышенного содержания сахара в крови благодаря сладкой глазури на моем сконе, я честно сказал ей, что, на мой взгляд, это ужасная идея. Дама сильно растерялась.

Я попытался объяснить свою позицию. Чем занимаются ее дети? Один из них учитель, другой работает на Уолл-стрит. Женаты ли они? Тот, который учитель, женат на учителе и имеет одного или двух детей. Второй сын буквально недавно женился в третий раз. Ладят ли они между собой? Разумеется. А их супруги? Ну, как сказать… Кто будет оплачивать содержание дома? На этот вопрос дама отреагировала быстро (что свидетельствовало о том, что она и сама думала об этом), сказав, что братья разделят расходы пополам. И как долго это будет по силам учителю? Что, если его брат в какой-то момент захочет покрыть крышу гонтом из кедра или оснастить кухню дорогостоящей техникой и изделиями из красного дерева? Попросит ли он своего брата оплатить половину издержек, которая бы составила размер годовой зарплаты учителя? Она не смогла дать ответы на эти вопросы, но она в этом не одинока. Большинство людей не задумываются о подобных моментах. Они цепляются за красоту дома и свои воспоминания, связанные с ним. Быть может, ей удастся оставить какую-то сумму и на содержание дома? Откровенно говоря, у нее нет таких денег. Дом – это самый ценный ее актив. Я высказал мысль, она могла бы продать его, а деньги разделить поровну между сыновьями. Но такой вариант для нее неприемлем. Она не хотела, чтобы этот дом покинул семью, и не могла допустить мысли, что, если она раздаст детям деньги и брат-финансист станет приглашать брата-учителя в свой личный дом на пляже, это благоприятно скажется на отношениях между ними после ее смерти. Могут ли братья как-нибудь самостоятельно уладить потенциальный конфликт? Всякое бывает, но шансы явно не на их стороне. В течение какого-то времени все будет нормально. Затем не будет. Переход будет плавным. Сначала каждый из братьев захочет приехать в дом со своей семьей в День независимости, но только один из них сможет это сделать. Тот из братьев, кто оплачивал большую часть расходов на поддержание дома, через какое-то время будет считать, что имеет больше прав на этот дом. Брат, который никогда бы не смог в одиночку содержать дом, будет думать о том, что сценарий, по которому все развивается, совсем не такой, которого бы хотела их мать. Затем, когда супруги оценят размеры инвестиций в дом и то, чего хотела мать, начнут возникать проблемы.

Спросите любого финансового советника, и он скажет вам, что подобные истории происходят сплошь и рядом. В стоимости ли дома дело? Или, может, в его расположении на побережье? Вовсе нет. Проблема только в том, у кого больше прав на пользование домом. Но большинство людей все равно видят причину раздора в деньгах. Это неверно. Если бы дом продали и деньги разделили поровну между братьями, это не развело бы их в разные стороны: у каждого была бы половина суммы, которой он мог бы распоряжаться по своему разумению. Их мать полагала, что дом, в отличие от денег, сможет удержать их вместе. Ход мыслей женщины понятен, но не верен. Родители хотят обеспечивать своих детей в равной степени. Детям, которые взрослеют, проводя лето в Чатеме с его атмосферой благополучия, богатства и щедрых на траты туристов, открыто множество возможностей, которые предоставляет мир. Для сына, избравшего путь учителя, не должно было стать сюрпризом то, что награды за работу в сфере образования разнообразны и многочисленны, но высокая зарплата в них не входит. Впрочем, и второй брат не должен удивляться тому, что долгие часы работы, перелеты и заряд адреналина, который обеспечивает деятельность в финансовой сфере, не всегда совместимы со стабильностью в браке. «Родители допускают ошибку, желая обеспечить детей деньгами, – говорит Грабман. – Все начинается еще с детства и денег на карманные расходы. Если ребенок хочет отправиться в Гватемалу или еще куда-то, им непременно нужно финансово вложиться в эту поездку. Многие состоятельные родители совершают эту ошибку субсидирования детей». Ситуация с домом на побережье, по сути, ничем не отличается: мать хотела субсидировать долю участия в доме одного из сыновей за счет другого. Результат будет совсем не тем, на который она рассчитывала.

Что же можно сделать, чтобы не допустить проблем с ребенком или конфликтов между детьми? В первую очередь родители должны понимать, что их великодушие может породить три типа наследников: фланеров, тепличных и вдохновленных. На первый взгляд может показаться, что только третья группа наследников имеет право на существование, ведь мы все хотим, чтобы наши дети двигались вперед в том, что они делают, преисполненные вдохновением, но это не так-то просто. Ребенок может оказаться на неправильной стороне тонкой зеленой линии, относясь к любому из обозначенных трех типов. Разумеется, вполне может быть и так, что сами родители никогда не бывали на правильной стороне, поэтому сложно ожидать другого и от их детей.

Сидя в элегантном ресторане в Новом Орлеане, ожидая, когда принесут меню, Рэнди Фертел буквально через несколько минут после нашей встречи признался мне в том, что убежден, что деньги разрушили его семью. «Я наблюдал, сколько вреда они принесли», – сказал он. Его мать, Рут Фертел, основатель Ruth’s Chris Steak House, сумела построить компанию стоимостью в сотни миллионов долларов, начав с первого ресторана в Новом Орлеане. Деньги, которые были у семьи, позволили Фертелу и его брату делать все, что они только могли пожелать. В городе к ним относились чуть ли не как к королевским особам, хотя за его пределами они оставались почти неизвестными. Фертел, пухлый весельчак и бывший профессор литературы, считает, что он выжал максимум из тех возможностей, которые были ему предоставлены, тем не менее, по его оценке, жизнь не была такой уж легкой.

Фертел принадлежит к разряду фланеров. Он типичный представитель того типа наследников, которые живут исключительно приятной, комфортной жизнью, которая со стороны вызывает зависть, но имеет свои трудности. И основная из них заключается в том, что на их фоне у большинства людей значительно меньше свободы и гораздо больше финансовых проблем, но богатые наследники и помыслить не могут о том, что жизнь могла бы и не быть к ним такой благосклонной. Фертел получил доступ к десяткам миллионов долларов, не сделав ничего, кроме как родившись в семье основателя национальной сети стейк-хаусов. В дополнение к преподаванию литературы на курсах в колледже за скромную зарплату помощника профессора он использовал унаследованное состояние, чтобы всячески потакать своим слабостям. Когда я обратил внимание на его часы, он сказал, что это Patek Philippe – элегантное изделие стоимостью $20 000 или больше. Я поинтересовался, подарил ли ему кто-то эти часы или это покупка в память о каком-то важном этапе в его жизни. «Нет, – ответил он, – просто здесь неподалеку есть потрясающий магазин часов. Еще я коллекционирую пишущие ручки». По идее деньги должны были предоставить Фертелу свободу, но у него они ассоциируются с проблемами, с которыми столкнулась его семья, особенно его трудное детство. Для многих фланеров изобилие возможностей означает невозможность сконцентрироваться ни на одной из них. Да и те, кому это удается, как в случае увлечения Фертела литературой, страдают от отсутствия запала, который движет большинством успешных людей, как, например, в ситуации его матери. Если вас защищает такая надежная финансовая подушка, то что же будет двигать вас вперед? Если не деньги, то, быть может, признание, но если его не удается достичь, запасной план фланера в любом случае лучше, чем цели в жизни большинства людей.

История Фертела, хоть и уникальна как, в общем-то, все, что происходит в Новом Орлеане, должна послужить назиданием любому родителю, состоятельному, богатому или совсем нет. Фертел был младшим из двух сыновей, родившихся у Рудни и Рут Фертел. Рудни получил деньги от своего отца, который однажды поставил на кон свой ломбард на Рэмпант-cтрит и вложил деньги в недвижимость и другие предприятия. Часть этих денег он отдал отцу Рэнди, когда тому был двадцать один год, и он понял, что отныне ему не надо работать, чего он и не делал. «Он хотел быть тренером, – рассказал мне Фертел, чьи волнистые волосы и плотное телосложение делали из него хрестоматийного гедониста из Нового Орлеана. – Он никогда ничем не занимался. Он не стал тренером, хотя в этом он был бы очень хорош. Вместо этого он стал учить жизни людей, которые в этом не нуждались. И он всегда фонтанировал какими-то дикими идеями». Из всех диких идей Рудни наибольшую известность приобрело обещание, которое он дал, когда баллотировался на пост мэра Нового Орлеана в 1969 году: в случае победы он приобретет гориллу для местного зоопарка. Выборы он проиграл, но тем не менее подарил зоопарку двух горилл, Молли и Скотти. Мать Фертела, наоборот, была прагматичной. Она увидела объявление о продаже стейк-хауса рядом с ипподромом и купила его за $18 000 в 1965 году. $22 000 на приобретение стейк-хауса она получила, заложив дом, который достался ей в результате развода после десяти лет брака с отцом Фертела. По совету сотрудника банка она взяла бо?льшую сумму, чтобы у нее остались оборотные средства. («Она неоднократно отдавала должное его вкладу в ее успех, – говорил Фертел. – Она вообще гораздо чаще была признательна тем, кто на расстоянии, чем тем, кто был рядом с ней».) Рут оказалась сообразительной. Она попросила предыдущего владельца заведения, парня по имени Крис, остаться еще на месяц, чтобы обучить ее тонкостям бизнеса, но вскоре поняла, что он ставит ей палки в колеса, намеренно покупая дешевое мясо, пережаривая его и используя не те приправы. Она уволила его. Рут взяла этот ресторан и превратила его в четыре совершенно других в Новом Орлеане, дав им всем одно и то же громоздкое имя Ruth’s Chris Steak House. Спустя десять лет после запуска собственного бизнеса она начала расширять его посредством продажи франшиз. К моменту ее смерти в 2002 году в возрасте семидесяти пяти лет сеть разрослась уже до восьмидесяти двух стейк-хаусов. Рут вышла из бизнеса в 1999 году, когда продала его частной компании, – решение, которое сделало ее и ее сыновей баснословно богатыми.

Если абстрагироваться от благосостояния, жизнь Фертела представляла собой вполне нормальную череду удач и невезений. Он не был лучшим студентом в университете, потому что всегда с удовольствием пользовался возможностью поработать в ресторане матери вместо того, чтобы делать домашние задания, но тем не менее он закончил Американский университет Вашингтона, а затем Гарвард, где он получил степень кандидата наук по литературе. В период между колледжем и аспирантурой он жил и учился в Париже. В 1975 году он женился, и через несколько лет у него появился первый ребенок. Он работал преподавателем в различных небольших колледжах – работа, которая оплачивается весьма скромно. Но уровень зарплаты его сильно и не волновал, поскольку мать его прекрасно обеспечивала. Отношения с отцом были непростые и имели периодический характер, что, справедливости ради надо сказать, не так уж отличается от того, что было у меня в семье и в семьях многих других. В общем, надо постараться, чтобы разглядеть страдания среди всевозможных благ, которые были ему доступны.

Один из самых серьезных скандалов с отцом произошел, когда Фертел учился в Париже и его отец пригласил его на Майорку провести каникулы вместе с братом, который только что вернулся из Вьетнама. «Как можно отказаться от Майорки? Я поехал туда, и сразу же начались ссоры с отцом».

У Фертела искаженное восприятие денег. В одном запоминающемся эпизоде его книги воспоминаний о своих родителях «Человек-горилла и императрица стейков» он рассказывает о том, как в возрасте тридцати четырех лет в 1984 году он полетел в Цюрих на встречу с отцом. «За три года преподавания моя зарплата в колледже Le Moyne в городе Сиракузы возросла с $15 000 до $21 000. Имея двух детей и притязательные вкусы, мы никак не справлялись». На встречу с отцом он отправился не ради примирения, а ради спасения. «Я чувствовал себя загнанным в тупик. Я отчаянно хотел остаться в профессии, которую действительно любил, но не мог позволить себе этого, оставаясь в браке. Несмотря на то что с отцом я не виделся уже шесть лет, я оказался в Цюрихе в отчаянной надежде получить небольшую сумму денег, которая позволила бы мне поддерживать привычный уровень жизни. У отца были для этого все возможности. Проявит ли он щедрость?» Никаких денег отец ему не дал, но оплатил курс омоложения с помощью инъекций стволовых клеток ягнят. В результате Фертел вернулся в Новый Орлеан, чтобы работать на свою мать вплоть до 1989 года, когда она поручила другому своему сотруднику уволить его. Через год его жена подала на развод, как раз в тот период, когда он восстанавливался после операции по удалению опухоли мозга. Его мать также перестала с ним общаться.

Первые сорок лет его жизни были не самыми удачными, но у него было то, чего не было у большинства людей с тяжелым детством, историями карьерного роста, браками и проблемами со здоровьем: деньги. После серии неудачных инвестиций в недвижимость Ruth’s Chris Steak House стал частью трастовой компании, восемьдесят процентов которой принадлежали Фертелу и его брату. Это означало, что он может продолжать работать на ставке помощника профессора в Новом Орлеане и Нью-Йорке, уже ничуть не беспокоясь о деньгах на жизнь. Когда компанию продали, он сказал о своей матери: «Она сделала меня богатым, можно сказать, случайно». И он действительно был богат.

Единственным положительным моментом, который он видел в непростых отношениях с родителями, было то, что это сподвигло его уехать подальше от них, при этом они всегда его поддерживали. «Моя страсть к литературе произрастает из взросления в такой дефективной семье, – говорит Фертел. – Меня никак не воспитывали, поэтому я обращался за воспитанием и, возможно, мудростью к книгам. И в некотором роде именно благодаря этому у меня возникла такая огромная страсть к литературе, писательству и преподаванию». Он уехал, и его увлеченность литературой стала центром его вселенной. Но именно благодаря деньгам своих родителей он мог продолжать заниматься литературой, не заботясь о зарабатывании денег на существование. Из разговора с ним у меня не сложилось впечатление, что, лишись родители своих капиталов, они бы стали лучше в исполнении именно родительских функций. Кажется, они были слишком эгоистичны для этого. Деньги не делают людей хорошими или плохими родителями. Это определяется участием в жизни ребенка. Деньги лишь позволяют покупать вещи, которые ребенок хочет или в которых нуждается. Да и не деньги превращают детей во фланеров. Это делают равнодушные родители, которые с помощью денег компенсируют недостаток своего участия. В отсутствие родительского участия на деньги как минимум можно купить внешние атрибуты семейной жизни, такие как часы наследнику, купленные им самим на его же собственные деньги.

Все, что происходит с детьми, происходит не за один день. Рэнди Крегер отметила, что одним из симптомов убежденности в наличии особых прав является чувство, что «мои потребности стоят в приоритете, а если кому-то это не нравится, они просто не понимают моего превосходства». На каком-то уровне Фертел понимает, что, будь он бедным ребенком из Нового Орлеана, он бы не учился в Париже и не получал бы степень в Гарварде. Тем не менее в своей повседневной жизни он свято верит в то, что деньги доставили ему много проблем, хотя на самом деле они обеспечили ему гораздо более комфортную жизнь, чем та, которая у него могла бы быть, не имей он денег. Деньги служили ему опорой тогда, когда этого не делали его родители, но он не смотрит на ситуацию под таким углом. Он, как и многие дети успешных финансистов и бизнесменов, которые любят разглагольствовать о том, какое зло творят деньги, не замечал, что эти же самые деньги позволили ему вырасти в благополучном районе и учиться в хороших школах. На самом деле они жалуются на отсутствие родителей, которые работают сутки напролет, чтобы заработать деньги, которые, по их мнению, необходимы детям.

В завершение нашего обеда Фертел со словами: «Позволь мне дать тебе это» – протянул мне лист бумаги. Это было письмо, которое он написал двум своим сыновьям, когда учреждал для них целевой фонд размером в семь миллионов долларов. На протяжении обеда Фертел был осторожен и словоохотлив во всем, что касалось его детей. Я уверил его, что не стал бы использовать содержимое письма, но мне вовсе не стоило переживать. Фертел рассказал мне сам о том, что было в письме.

«Фонд стал причиной серьезных противоречий и мучений в моей жизни. Создать его для них было довольно трудно, но важно и необходимо. Поэтому я написал об этом. Несколько человек из финансовой среды читали этот текст и сказали: «Рэнди, да это лучшее высказывание на тему проблем благосостояния!», поэтому я им действительно горжусь».

Сыновья же отнеслись к письму не так восторженно. «Когда я вручил им его, их ответ был: «Это так назидательно». Это худшая реакция, которая только могла быть. Я искренне полагал, что письмо окажется полезным».

Фертел был сбит с толку тем, что его дети не видят возможности фонда так, как видит их он – как отличный трамплин в жизни, как ресурс, который позволит им делать все, что они пожелают. «Я хотел донести до них мысль, что одних этих денег вам будет недостаточно, – сказал он без малейшего намека на иронию в контексте того, что речь идет о семи миллионах долларов. – Им понадобится работать. Они не смогут жить только за счет этих денег. Вот только они услышали что-то абсолютно противоположное». Меня же искренне изумило то, что, согласно его логике, семь миллионов долларов, к тому же с перспективой увеличения этой цифры в ближайшие пятьдесят лет, – недостаточно для того, чтобы вырастить детей. Даже если у детей Фертела нет никаких навыков зарабатывания денег, фонд размером в семь миллионов долларов, увеличивающийся на пять процентов ежегодно, позволит им обналичивать $371 753 каждый год вплоть до восьмидесятилетия, и деньги еще останутся. Или же, если они более осведомлены об инфляции, они могут снимать со счета по $175 000 в год и сохранять такую же покупательскую способность в течение пятидесяти лет благодаря 2,5 %, компенсирующим инфляцию, – через пятьдесят лет на таких условиях они бы уже сняли $618 000. Проблема заключалась в неспособности жить в рамках имеющихся средств. В результате разговора у меня сложилось впечатление, что он намерен взрастить еще одно поколение фланеров, какими бы ни были их устремления.

Когда я позднее прочитал письмо, оно показалось мне скорее красноречивым, нежели убедительным. Фертел изучал великих авторов и любил литературу. Но в стремлении напичкать текст письма о фонде литературными аллюзиями он не сумел ясно донести свое сообщение. И то, что детям оно показалось назидательным, было результатом того, что они прочитали в этом письме, а не того, что в нем было написано. По его ощущениям, люди, у которых в жизни есть какая-то страсть, гораздо счастливее, и он хотел, чтобы сыновья использовали десятилетие до того, как им исполнится тридцать, чтобы найти эту страсть в жизни и подготовиться к получению доступа к деньгам. В целом письмо выглядело так, как если бы Фертел писал его более молодой версии самого себя. Опираясь на личный опыт, он хотел уберечь своих сыновей от страданий, на которые обрекали его отец и мать, использовавшие деньги как инструмент контроля и компенсацию за отсутствие внимания. Фонд, по его ожиданиям, позволил бы сыновьям миновать особенно трудный этап в жизни – период зарабатывания средств на реализацию своих стремлений – и перейти к более приятной и, как он надеялся, наполненной смыслом ступени – к воплощению своих идей. Оба сына хотели писать сценарии для телевидения и кино.

«Я чувствую какую-то безысходность, – сказал он мне. – Они оба пытаются написать себе дорогу в Голливуд. Они оба очень умны и очень талантливы. Возможно, это и произойдет».

Он добавил: «И у них обоих прослеживается убежденность в собственной исключительности. Это основной момент, который нужно предупредить и преодолеть».

Мне было приятно провести время в компании Фертела, его откровенность и вдумчивость подкупали. Но я покидал ресторан, размышляя о том, что, по сути, его дети воспроизводят модель его поведения. Один из тестов, который предлагает Джеймс Грабман родителям, которые хотят избавить своих детей от убежденности в обладании особыми правами, заключается в том, что он спрашивает их, учили ли они своих детей оставлять чаевые. В основном все уклоняются от ответа. Но, конечно, они научили. Затем он просит их продемонстрировать, как они сами оставляют чаевые. «Существует разница между «вот ваши чаевые» и «большое вам спасибо, сэр». Дети прекрасно понимают, что оставить чаевые можно очень по-разному. Тонкость в том, чтобы проявить уважение». Я не знаю, как сам Фертел оставил бы чаевые. Я оплатил обед, поскольку он не потянулся за счетом.

Прогуливаясь после обеда по Новому Орлеану, я вспомнил разговор, который у меня состоялся в начале двухтысячных с писателем Куртом Воннегутом. Я заметил его, лохматого ворчливого старика, на станции Спрингфилд Амтрак. Пока поезд ехал в Нью-Йорк, я пошел в конец поезда в надежде собраться с храбростью, чтобы заговорить с ним. К моему удивлению, он случайно оказался поблизости. Мы начали болтать. Он рассказал, что провел какое-то время в соседнем Нортхэмптоне, приходя в себя после пожара в его городском доме в Нью-Йорке. На тот момент ему было уже семьдесят семь лет, и больше всего его тревожило то, что люди становятся неинтересными.

«Весь восторг жизни в становлении, – сказал он мне. – Становление – это процесс, при котором человек становится человеком, а художник – художником».

Получить фору в несколько километров звучит привлекательно, но если не донести до ребенка мысль о том, как много работы было проделано для этого, такое преимущественное положение может оказать медвежью услугу. Деньги, которые достаются без малейших усилий, могут лишить человека восторга от процесса становления. Родители, которые не лишают своих детей возможности стать теми, кем они хотят стать, вносят свой вклад в различение состоятельных и богатых. Когда речь идет о передаче наследства, на родителях лежит еще большая ответственность. Использовать свое преимущественное положение, чтобы дать детям хорошее образование, – достойно, но использовать его, чтобы дети не облажались, – прямая дорога к провалу в будущем.

Случай Наоми Собель совсем другой. У нее были все преимущества в образовании и любые возможности, которые только может пожелать родитель для своего ребенка. Она училась в элитной школе Спенс на Манхэттене, затем в Чикагском и Колумбийском университетах. Теперь, будучи миниатюрной молодой женщиной с большими карими глазами и непринужденной улыбкой, она живет в пригороде Бостона Сомервиле в штате Массачусетс. Она начинала в издательской сфере, а теперь работает в некоммерческой организации, для которой она изначально жертвовала деньги. То, чем она занимается, с точки зрения заработка не имеет смысла. «За любую оплачиваемую работу я берусь по собственной воле, – сказала она мне. – У меня достаточно денег для того, чтобы не работать вовсе». После периода жизни в Нью-Йорке она перебралась в район Бостона, потому что девушка, с которой она встречалась, училась в Массачусетском технологическом институте. Она никогда не думает о деньгах как о чем-то, что необходимо для того, чтобы существовать. Она думает о них в контексте того, что с их помощью можно изменить. При этом до своего первого года в колледже она даже не осознавала того, что она состоятельна. В этом смысле она представляет собой тепличного наследника – хорошо образованного, умного, но совершенно оторванного от реалий, в которых живет большинство людей. Это не редкость. В своем желании сохранить у ребенка целеустремленность родители всеми возможными способами ограждают его от богатства. Но часто происходит так, что ребенок узнает о своих материальных возможностях в кризисный момент и абсолютно не понимает, что с ними делать. Примерно так же поступают родители в семьях среднего класса, которые не заводят со своими детьми разговор о деньгах, и те вынуждены догадываться о возможностях в семье, в то время как в реальности эти возможности могут оказаться гораздо скромнее. И хотя с финансовой точки зрения Собель и подобные ей находятся на правильной стороне относительно тонкой зеленой линии, эмоционально она и другие подобные ей восстают против богатства, которое не могут осознать.

«Оказывается, что единственным человеком, который не был в курсе моего богатства, была я сама, – призналась мне Наоми. – Я росла среди многих вещей, которые не расценивала как маркеры классовой принадлежности». Как, например, городской дом ее матери, оснащенный лифтом.

Богатство семьи Собель сформировалось благодаря компании, специализировавшейся на добыче и продаже натуральных ресурсов, которую ее дедушка продал General Electric. Размер доходов матери, по оценкам Наоми, был комфортным, пока компанию не продали. После этого состояние взлетело до небес. Отец Собель происходит из среднего класса. Сначала он работал в сфере рекламы, затем учителем. Он счел необходимым завести разговор о деньгах, когда она была еще девочкой. «Он старался объяснить мне, как встроиться в мир, – рассказывала Наоми. – Моя мать чувствовала себя неуютно в разговорах о деньгах». Он брал ее с собой в общеобразовательную школу в Нью-Йорке, в которой сам преподавал, а на лето отправлял в лагерь, в котором отдыхали дети из самых разных социальных слоев. Когда она поступила в колледж, родители усадили ее и спросили, сколько, по ее ощущению, ей нужно денег. Они хотели, чтобы у нее был определенный бюджет – вещь, о которой они никогда прежде не говорили. Она озвучила какую-то цифру, совершенно не представляя, слишком ли это много или в самый раз. Потом умер ее дедушка, и мать отправилась повидаться с ней. На тот момент родители уже были в разводе, поэтому в этот раз разговор завела мать. «Она назвала какую-то очень серьезную цифру, а я совсем не понимала, что мне делать с этой информацией. Я не понимала, достаточно ли этих денег для того, чтобы купить дом. Как оказалось, их бы хватило, чтобы купить очень много отличных домов». Но надо отдать должное ее родителям: она, как и раньше, продолжила заниматься всем тем, чем занималась в колледже до новостей о своем богатстве, – учиться, встречаться и подрабатывать на летних каникулах.

Ее растерянность в денежных вопросах усугубилась после окончания учебы. Она выпустилась с отличными результатами и подавала резюме на разные вакансии, когда вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления ни о том, какой уровень зарплаты запрашивать, ни о том, сколько зарабатывают люди. Все это кажется невероятным почти для любого, кто не рос в подобном информационном вакууме, но просто подумайте о том, как много вещей мы воспринимаем как должное по мере того, как становимся старше и наш мир сужается: разве может каждый знать, сколько стоит почтовая марка? «Никто никогда не говорил об этом. Я не знала, сколько получал мой отец за работу учителем или моя мать благодаря своим инвестициям. Я не знала, сколько зарабатывают мои друзья, и стеснялась спросить их об этом. Я не понимала, могу ли я тратить свои деньги и нужно ли это делать. Я не знала, сколько трачу. У меня не было никакого бюджета. Я была в растерянности». У нее отложилось в голове, что кто-то однажды сказал ей, что издержки на содержание дома должны составлять примерно от четверти до трети дохода. Когда она выполнила математические вычисления, она ужаснулась и вернулась в родительский дом к своей матери. Теперь она уже со смехом вспоминает эту историю, а также свою первую работу: «Я начала заниматься привлечением средств, что довольно забавно, потому что я ничего не смыслила в деньгах и боялась их». Но благодаря этому опыту Наоми научилась осознавать потенциал своего состояния. С помощью денег можно провоцировать социальные изменения, а денег у нее было много.

Когда началась серия протестов «Захвати Уолл-стрит», она участвовала в них, открыто объявив, что она является представителем Одного Процента. Она выступала на стороне протестующих с требованием увеличить налог для таких, как она и члены ее семьи. Она говорила, что ее очень беспокоило то, что зарплата облагается большим налогом, чем ее инвестиции, к которым она не приложила никакого труда. Такое решение не было для нее легким. Она переживала гораздо сильнее, чем обычно переживают другие бунтари ее возраста. «Я написала каждому члену своей семьи письмо о своем намерении сделать это. В данной ситуации положительным моментом было то, что у нас всех разные фамилии. Единственными представителями семьи Собель с огромными деньгами была моя мать и я». Так, решения, которые она принимала, омрачались тяжестью богатства, которое ей досталось благодаря труду ее деда. Привыкнув жить в защищенности, она спрашивала разрешения для того, чтобы бунтовать. Это не ограничивалось кругом ее семьи. Ее друзья, которые были в курсе или догадывались о ее происхождении, спрашивали ее, что она делает. «С некоторыми друзьями у меня состоялись очень важные разговоры, некоторые задавали мне много вопросов, – сказала она. – Они не спрашивали меня о моем состоянии. Они интересовались политическими вопросами». Тем не менее именно материальные преимущества, которые она так старательно оспаривала, принесли ей священные привилегии. В 2011 году протесты в Бостоне пришлись на Йом-Киппур – один из главных праздников в иудейской культуре. Бостонская синагога доверила ей на время свиток Торы, чтобы протестанты-иудеи могли приобщиться к празднику на площади Дьюи (площадь в Бостоне, на которой разбили лагерь участники движения «Оккупируй Бостон!» во время протестов в 2011 году. – Прим. пер.) Надо понимать, что Тора – дорогостоящий артефакт, поскольку каждый новый экземпляр переписывается с признанного кошерным экземпляра вручную; малейшая допущенная ошибка означает, что переписчик должен начать всю работу заново.

Помогая нуждающимся друзьям и инициируя обсуждение проблем классовых привилегий, Собель почувствовала себя более комфортно. «Один из признаков привилегированного положения проявляется в том, что вам не обязательно знать, что сколько стоит. Когда у меня появился первый сотовый телефон, его цена не упоминалась, речь шла исключительно о моей ответственности и определенном для меня комендантском часе», – вспоминает Наоми. И все же, казалось, она была обеспокоена тем, что еще не нашла правильный путь. Но много ли таких, кто уже в двадцать восемь лет все для себя прояснил? Если бы не десятки миллионов долларов, которые лежат на ее банковском счете, ей бы не пришлось так напряженно искать ответы. Собственного жилья в городе типа Сомервиля, подружки и работы было бы вполне достаточно. И то, что она сменила несколько мест работы после окончания учебы в университете, не играло бы никакой роли. Я, например, за полтора года после окончания университета успел поработать в трех местах, хотя друзья и потешались надо мной. Разница лишь в том, что у меня не было финансовой опоры, разве что дедушка время от времени высылал мне сотню долларов. У меня не было возможности притормозить и взять время на раздумья о том, чем бы я хотел заниматься. Но про молодых наследников, подобных Наоми Собель, обычно думают, что их путь определен с самого юного возраста просто благодаря благосостоянию и преимуществам. Такие ожидания довольно суровы. Наличие денег еще не делает человека зрелым в финансовых вопросах (скорее, зрелость наступит в менее обеспеченной семье, где детям чаще приходится слушать, как родители обсуждают финансовые проблемы), впрочем, как и не дает людям ответы, которые можно получить только спустя годы жизненного опыта.

На Собель лежит другое бремя: потребность направить унаследованное состояние на что-то значимое. «Мне невероятно повезло, что та часть состояния, которую я уже унаследовала, появилась у меня еще при жизни родителей, и я имею возможность обсуждать его с ними, – сказала мне она. – Я много думаю о наследии, лояльности, а также о необходимости не допустить бездарного использования своих возможностей». (Слушая ее рассуждения, невольно задумаешься о том, так ли это здорово – унаследовать огромную сумму денег.) Учитывая ее интеллект и энтузиазм, не похоже, чтобы она превратилась в такого же бездельника, как наш знакомец из Нейплса. Но, будучи тепличным наследником, она подвержена другим рискам: наивность в вопросе денег, страх перед собственной состоятельностью, неуверенность в том, что она достойна этого состояния. Как и многие состоятельные люди, с которыми мне довелось общаться в последние годы, она была заложником установки многих богатых людей: «От того, кому много дано, и ждут многого».

Спустя восемь лет после того, как ей открыли глаза на ее богатство, Собель смогла принять этот факт, за что благодарит группу поддержки для молодых наследников, которая называется «Поколение ресурсов» (все верно, существуют группы поддержки и для людей, которые молоды, богаты и пытаются увязать эти характеристики друг с другом). С помощью группы она смогла примириться со своим богатством – тема, которую раньше она не могла обсуждать с кем-то, кто не был так же состоятелен, как и она. Едва ли бы ее проблема была понята. Она напомнила мне Ле Квика, сына основателя компании Quick&Reilly, который рассказывал о том, почему он вступил в клуб инвесторов-миллионеров Tiger 21, когда понял, что его деньги не иссякают: «Мне было необходимо личное время, одиннадцать раз в год, клуб мне это дал». Ситуация Собель была идентичной: будучи взрослой она может шутить на тему того, что ей не казалось странным то, что ее взросление проходило в Гринвич-Виллидж в городском доме с лифтом, потому что ее друзья жили в огромных квартирах на Парк-авеню.

И все же ей пришлось столкнуться с тем, что психолог Барри Шварц называет парадоксом выбора. «По идее это здорово – иметь неограниченное количество опций. Вместо того, чтобы выбирать между двумя или даже тремя-четырьмя, в вашем распоряжении сотни возможностей, и каждая из них хороша, – пишет в своей книге «Парадокс выбора» Шварц, – мы как общество только выиграем благодаря дополнительным опциям. Те, кому дополнительные опции нужны, останутся в выигрыше, те, кому они не нужны, могут их проигнорировать. С точки зрения логики такая позиция кажется убедительной; но на уровне чувств это не так». Он упомянул известный эксперимент с выбором джема в супермаркете. Когда людям был предоставлен ассортимент из двадцати четырех сортов, только 3 % заинтересовавшихся в итоге совершили покупку; когда выбор ограничивался шестью разновидностями, покупку совершили 30 % заинтересовавшихся. В обоих случаях люди могли попробовать все представленные вкусы, но при столкновении с огромным выбором они впадали в ступор. «Одна из основных функций нашего сознания – фильтровать информацию, поступающую извне, – пишет Шварц. – Если бы все, что доступно восприятию нашими органами чувств, постоянно требовало к себе внимания, мы бы не пережили и дня». То же правило распространяется и на наследницу, у которой достаточно денег и образования, чтобы заниматься всем, чем бы ей ни захотелось. Она вполне бы могла оценить каждую из возможностей и в результате выбрать безделье. Или же она могла остановиться на чем-то одном, но затем пересмотреть свой выбор и, учитывая свое благосостояние и родословную, усомниться, а не утратила ли она таким образом часть своей привилегированности. Даже если она окажется успешной по всем показателям, непременно найдутся критики, по чьим оценкам она будет все равно не так успешна, какой могла бы быть, учитывая преимущества, которыми она располагала. Поэтому решение Наоми Собель не участвовать в экономической гонке, а посвятить себя работе в некоммерческой организации стало для нее самым стоящим и подходящим вариантом, хоть и любые другие возможности были для нее открыты.

МНОГИЕ ЛЮДИ ДУМАЮТ, ЧТО ИХ ЖИЗНЬ СТАЛА БЫ ЗНАЧИТЕЛЬНО ЛУЧШЕ И ПРОЩЕ, ЕСЛИ БЫ У НИХ ПОЯВИЛАСЬ КАКАЯ-ТО ОПРЕДЕЛЕННАЯ СУММА ДЕНЕГ. НО ОНИ НЕ ДУМАЮТ О ТОМ, ЧТО НАЛИЧИЕ ДЕНЕГ ПРИ ОТСУТСТВИИ ЦЕЛИ В ЖИЗНИ ИССУШАЕТ ДУШУ.

Легко отказывать в праве на существование проблемам людей, унаследовавших большие деньги. Собель могла бы заняться филантропией, потому что ей никогда не приходилось беспокоиться о выплате арендной платы, не говоря уже об отчислениях в пенсионный фонд. А если Фертел и сыновья спустят все деньги, которые заработала их мать, кому до этого есть дело? Существует демократическая версия царственности: помазание богатством благодаря удачному рождению в «правильной» семье. Последнее, что хочет услышать любой из нас, так это чьи-то жалобы на то, какими скупыми были родители или, наоборот, насколько невероятно огромная цифра значится в его брокерском счете. При подобном образе мыслей деньги превращаются в то, чем они не являются и никогда не должны стать – в нечто большее, чем средство обмена. Такое мышление связывает деньги с гораздо менее осязаемыми понятиями, такими как счастье и реализация. Все, что отличает людей с деньгами, будь они заработанные, унаследованные или даже украденные, от менее состоятельных, так это большая финансовая свобода. Но финансовая свобода, даже если она позволяет вам оказаться на нужной стороне относительно тонкой зеленой линии, – это не то же, что и счастье, удовлетворенность, великодушие или сама свобода. Многие люди думают, что их жизнь стала бы значительно лучше и проще, если бы у них появилась какая-то определенная сумма денег, они могли бы путешествовать и быть более счастливыми во всех отношениях людьми. Но они не думают о том, что наличие денег при отсутствии цели в жизни иссушает душу. Рут Фертел стала такой богатой, потому что она любила ресторанный бизнес. Как рассказывал мне ее сын, она была азартна, а деньги были удобным инструментом вести счет. Она проверяла суммы по каждому чеку и в уме проводила вычисления по счетам, достигающим тысячи долларов. Она интуитивно знала, как и на чем она зарабатывает. Большинство наследников страдают от недостаточного понимания того, как им досталось состояние. Они просто видят, что с его помощью могли купить родители и какие покупательские возможности оно откроет им. В худшем случае они начинают считать, что обладают какими-то особыми правами, в лучшем – испытывают чувство вины за то, что им так повезло с рождения и что они не должны беспокоиться о вещах, которые заставляют двигаться вперед большинство людей, – о необходимости зарабатывать деньги на необходимые и желаемые вещи.

Когда я думаю о проблемах, связанных с наследством, я не свожу их к одним лишь деньгам и не ассоциирую исключительно с богатыми, состоятельными людьми. Проблема заключается в пресловутой убежденности в том, что у вас есть какие-то особые права, из-за чего вы начинаете мыслить себя центром вселенной, будь вы отпетый гедонист и гуляка или выдающийся, но мучимый совестью филантроп. О каком бы размере наследства ни шла речь, оно может лишить вас мотивации. Так почему наследство вызывает так много беспокойства у одной стороны и зависти – у другой? Большинство из нас не возмущаются по поводу огромных гонораров профессиональных спортсменов, покуда они не проиграют или не допустят ошибку на поле. Мы привыкли к баснословным суммам по контрактам. Но мы моментально осудим звезд спорта, не имеющих должного образования в финансовой сфере, если они вдруг потеряют все свои деньги. В этом есть противоречие. Они привыкли к своему статусу выдающихся спортсменов и ко всеобщему восхищению. Деньги дают таким людям ощущение того, что можно расслабиться и тратить бездумно, будто сумма на банковском счете, как и восхищение их талантом, неизменна. Потом деньги в какой-то момент кончаются, и мир перестает вращаться вокруг них – факт, который сложно принять спустя многие годы привычки. В этом суть убежденности в наличии особых прав. Вместо того чтобы испытывать благодарность за то, что у вас есть, вы считаете, что мироздание должно позаботиться о том, чтобы ваше привилегированное положение было таковым, несмотря ни на что.

Рой О. Уилльямс, бывший игрок футбольной команды «Сан-Франциско Фо?рти Найнерс», чьи сын и внук играли в Национальной футбольной лиге, теперь декан по работе с проблемными семьями. Сильно разросшийся в районе талии, но не утративший импозантности даже в свои семьдесят, Уилльямс сумел вычленить суть родительских беспокойств о наследстве и убежденности в собственной избранности у детей: «Как мне сделать так, чтобы деньги принесли детям пользу, но не оказали на них дурного влияния?» Его бизнес построен на том, чтобы помогать родителям находить ответ на этот вопрос. В процессе нашего общения он упомянул то, что я считаю самой острой проблемой: насколько эти родители были избалованы в своем детстве. Он заставляет родителей задаваться вопросом о том, какой они видят долгосрочную цель своего благосостояния, и исправляет любого, кто начинает говорить, как бухгалтер. «Если вы рассуждаете не в категориях денег и вещей, а в категориях человеческих ценностей и уверенности в будущем ваших детей, такой подход откроет вам огромные возможности, – сказал Уилльямс своим мягким, тихим голосом. – Важны не сами деньги. Деньги никогда не могут стоять на первом месте. Важна любовь семьи и сплоченность ее членов. Представьте, что если бы вы могли заручиться любовью семьи и сплоченностью на многие-многие поколения?» Для многих людей это бы и было свободой: деньги бы никуда не делись, но помимо них была бы поддержка родных, на которую не приходится рассчитывать людям, страдающим от веры в собственную исключительность и наличие особых прав или чувствующим себя неуютно из-за собственных привилегий.

Исследования показывают, что тому, кто самостоятельно не зарабатывает деньги, крайне сложно ими распоряжаться. Джей Загорски из Центра социологических исследований при Университете Огайо проанализировал результаты анализа трат людей в возрасте от 20 до 30, 30 до 40 и 40 до 50 лет и обнаружил, что деньги пропадают у 35 % тех из них, кто унаследовал состояние. На что бы они ни тратили деньги, их благосостояние не увеличивалось. По его словам, для тех, кто сохраняет хотя бы часть наследства, прирост должен составлять как минимум $100 000. «Мое исследование показывает, что среднестатистический человек спускает половину своего наследства», – сказал он. То, что деньги исчезают на глазах, не удивит никого, кто наблюдал за людьми, которые получили наследство. В своей книге «Воспитывая наследников: пять шагов к успешной передаче семейного состояния и ценностей» Уилльямс привел ряд устойчивых выражений в разных языках, которые выражают скорость, с которой деньги бездарно растрачиваются между поколениями семьи, – все примерно синонимичны выражению «с чем деды начинали, тем внуки и кончили».

Беспокойство о том, как деньги могут повлиять на детей, только на первый взгляд кажется проблемой, затрагивающей исключительно состоятельные семьи. В действительности это не так. Все то, что составляет благосостояние, относительно, особенно если его задача – принести чувство защищенности, а не исключительности собственных прав. Франко Ломбардо, еще один семейный консультант, взял на вооружение одну из стратегий, применяющуюся на уровне менеджмента в компании Toyota, которая заключается в том, чтобы зафиксировать на одном листе бумаги все проблемы семьи. На одной стороне листа записываются факты нынешней реальности, на обратной стороне – желаемой. Суть его работы сводится к тому, чтобы устранить между ними конфликт. Но многолетний опыт работы в этом бизнесе привел его к пониманию, что все проблемы семьи, связанные с деньгами, можно обобщить в десять основных категорий: чувство вины по поводу наличия денег; боязнь ответственности; убежденность в исключительности собственных прав; ощущение вседозволенности по отношению к закону и обществу в целом; обремененность деньгами и стыд по поводу обладания ими; оторванность от реальности; чувство изолированности и одиночества; использование денег для контроля и манипуляции другими людьми; боязнь лишить человека энтузиазма, решая его проблемы своими деньгами; затаенный страх того, что другие захотят вами пользоваться. Так выглядит перечень основных финансовых страхов. Но индивидуальные страхи гораздо меньше связаны с актуальным количеством долларов и гораздо больше – с восприятием благосостояния. Не попасть в ловушку иллюзорного представления об исключительности своих прав одновременно сложнее и проще, чем большинство людей привыкли думать.

Вдохновленные наследники – это дети, чей энтузиазм и запал не утихают несмотря на благосостояние их семьи. У них нет острой необходимости работать с полной отдачей, и тем не менее они работают. Дуг Айдекер является отцом двух таких детей. Задолго до того, как у него появилось много денег, он знал, что должен стать примером для своих детей. Айдекер, лысый, с мощной грудью мужчина открыл свою компанию стройматериалов вместе с братом своей жены и занимался этим восемнадцать лет, в результате расширив бизнес до четырех точек по всему штату Колорадо. «У нас у обоих были сыновья, но я всегда призывал своих детей не продолжать семейный бизнес, а искать свой собственный профессиональный путь», – рассказывал он мне. Помимо этого, когда они достаточно подросли, Айдекер в ультимативном порядке велел им работать летом. Они могли найти подработку самостоятельно или же работать грузчиками с 6.30 утра и отчитываться своему супервайзеру. «Им явно не понравилась идея про 6.30 утра, но я должен сказать, что, учась в средней школе и колледже, они неоднократно работали на меня в самое разное время суток. Они говорят, что это был хороший опыт. Я дал окружающим понять, что они работают не на меня. У них был супервайзер, и я никогда не вмешивался. Они должны были научиться ответственности за то, что делают на работе». Айдекер делал это не только для того, чтобы закалить характер сыновей, но и для того, чтобы поддерживать мораль в компании: он знал, что если будет делать своим сыновьям поблажки, в долгосрочной перспективе это причинит вред не только им, но и его бизнесу, если остальные сотрудники будут недовольны положением вещей.

После многочасового упорного труда и серьезных заработков на протяжении десятилетий Айдекер и брат его супруги продали свою компанию в 2003 году. «Мы никогда специально не планировали продавать бизнес, мы намеревались вести его самостоятельно», – говорит Айдекер. Это было предложение, от которого они не могли отказаться, к тому же поступившее очень своевременно – их клиентами были строительные подрядчики, и кто знает, что бы произошло с их бизнесом в период обвала рынка недвижимости в 2007 году. Продажа бизнеса принесла Айдекеру столько денег, что ему необязательно было работать. Он был состоятелен. Но ему еще не было пятидесяти, и это его беспокоило. «До сделки сыновья видели, что мы владеем успешным бизнесом, но они также видели и то, сколько часов мне приходилось работать, они наблюдали, что мне приходилось жертвовать временем, которое я мог бы уделить семье, ради дела, – рассказывает он. – Внезапно все прекратилось, зато появилась куча денег, а я наконец-то сбавил обороты. Они вполне могли подумать: “Ха, а это здорово!”, но, к их чести надо сказать, они никогда не думали в подобном ключе».

Его беспокойства усугублялись тем, что одному сыну тогда было двадцать лет, а второму – двадцать четыре, один еще учился в колледже, второй еще не жил самостоятельно. Вместо того чтобы что-то скрывать, Айдекер и его супруга избрали путь абсолютной откровенности. Они рассказали детям без утайки о размерах состояния. Также они сказали им, что огромную сумму денег они направят на благотворительность. Та сумма, которая останется сыновьям, может быть использована на оплату учебы в колледже и институте, но с условием, что они не намерены стать «профессиональными студентами», как выразился Айдекер. Он хотел, чтобы у них были цели в жизни. Неважно какие, но он хотел, чтобы эти цели приносили экономическую выгоду. «Они должны были стать ответственными гражданами». Чтобы получить квалифицированную поддержку своего стремления, Айдекер прибег к помощи консультанта компании «Частное благосостояние», специализирующейся на инвестиционном менеджменте.

«Люди часто говорят о ценностях, связанных с деньгами, – говорил Джефф Ладусер, один из консультантов. – Они хотят, чтобы их дети думали о других людях, но при этом они хотят, чтобы дети были предпринимателями. Тут есть, о чем поговорить. Чем больше я говорю, тем хуже дети воспринимают то, что я говорю. Если я привожу пример действиями, кажется, они усваивают все значительно быстрее». Айдекер много работал, но и учителя, садовники, рабочие на заводе тоже много работают, но не становятся при этом богатыми. Он был одержим идеей делать что-то, что было бы важно для кого-то еще.

И хотя функционирование финансовой фирмы невозможно без формальных аспектов благосостояния, таких как фонды, налоговое планирование, отчисления на благотворительность, успех Айдекера лежит в стороне от этого загадочного мира. Он смог воспитать двух парней, которые страстно хотели делать что-то свое, даже если родители оставят им достаточно денег, чтобы не работать. Как ему это удалось? Во-первых, Айдекер вдохновлял личным примером. Во-вторых, он был религиозным человеком с системой ценностей, которые ему удалось передать своим сыновьям. В-третьих, он и его жена поддерживали свое сообщество. Они показали своим детям, что значит быть состоятельным, еще когда у них не было того количества денег, при котором они могли не работать. Он хотел, чтобы его дети стали продуктивными и самодостаточными, но именно он и его жена показывали образец, усиленный их ценностями, это привело ребят к работе, которая позволяет зарабатывать деньги и взращивать чувство собственной значимости. Несмотря на то что у детей была надежная подушка безопасности, они усвоили главное – взаимозависимость труда и образа жизни.

На момент нашего разговора оба его сына работали в сфере недвижимости. Помимо этого каждый из них занимался благотворительностью в разных областях. Старший участвовал в финансировании программы жилья для несовершеннолетних матерей и баскетбольных лагерей для трудных детей. Младший учреждал свою собственную программу благотворительности, направленную на оплату кредитов на образование людям, которые хотят уйти в духовенство или посвятить себя работе в другой некоммерческой организации. Айдекер признался, что он и его жена неоднократно анализировали свое родительское поведение и до, и после той удачной сделки, но суть их воспитания можно было свести к одной фразе: предоставляй возможности, но не командуй. «Мы никогда не пытались им ничего навязать, – сказал мне Айдекер. – Все, что мы пытались делать, – это создавать для них условия для развития в правильном ключе. – Он добавил: – Другая важная часть работы – это анализировать, анализировать, анализировать. Когда в нашей жизни или в жизни наших детей происходит новое существенное событие, мы садимся все вместе, обсуждаем его и стараемся ответить на вопрос, что именно произошло, почему так произошло и как это на нас повлияло. Мы делаем это все вместе, как семья, и нам это не надоедает». Именно такая открытая и честная коммуникация, как доказывают результаты исследований Ломбардо, является ключом к успеху. Это также позволяет детям оказаться на правильной стороне относительно тонкой зеленой линии, потому что они учатся видеть положительные возможности, которые дают деньги, но при этом не перестают ценить труд, с которым они зарабатываются и сохраняются.

 

Глава 8

Почему стало сложно расставаться с деньгами?

Однажды в конце весны в один пасмурный, но в остальном идеальный день я входил в клуб «Стэнвич» – лучший загородный клуб в Гринвиче, штат Коннектикут, с одними из лучших полей для гольфа во всей Америке. Есть частные клубы и есть частные клубы, этот был из последних. На едва заметном входе в «Стэнвич» по-прежнему значилось имя бывшего владельца места. Я аккуратно подъехал по длинной, узкой дорожке к надежно укрытому от солнечного света клубному домику. Когда мне дали сигнал остановиться, группка кедди, все афроамериканского происхождения, извлекли из машины мой инвентарь для гольфа и проверили мое имя по списку. Затем выдали мне ярко-зеленую футболку с клубным логотипом – ведьмой, летящей на флажке с поля для гольфа, – призванную показать мою принадлежность к клубу, и инструкции о том, где подают обед и где я могу попинать мячики, чтобы размяться берет турниром. Когда я направлялся во внутренний двор, я изумился тому, насколько красива территория и постройки. Если вы думаете, что гольф – это элитарный вид спорта для богатых людей, то «Стэнвич» всецело подтвердит ваши убеждения. Но если вы любите именно играть в гольф, поля «Стэнвича» немедленно заставят вас выдумывать способы получить новое приглашение в это место. Я относился ко второму лагерю.

Я оказался там по случаю второго ежегодного турнира по гольфу, организованного Джонас-центром развития сестринского дела – благотворительного мероприятия, которое в том году привлекло около семидесяти игроков в гольф. Среди участников были ветераны с ранениями, медсестры, получившие гранты от Джонас-центра, ряд аналитиков из хедж-фондов и директора компаний. Там был генерал в отставке, которому подчинялись все медсестры армии, а также известный профессионал из мира гольфа, у которого своя программа на канале Golf (Golf Channel). Идейное ядро мероприятия составляли три человека: Дональд и Барбара Джонас, которые на следующий день отмечали шестидесятую годовщину со дня своей свадьбы, и Джордж Фокс, благодаря которому мероприятие проходило именно в этом месте. Фокс был загорелый, подтянутый, по-мужски привлекательный южанин. Он сделал себе состояние, создав компанию, которая представляла собой фонд хедж-фондов и объединяла в общий фонд деньги клиентов, чтобы затем распределять и инвестировать их в определенный хедж-фонд, к которому клиенты не могли бы получить доступ никаким другим способом, даже несмотря на свое богатство. Фокс был настолько же пронырливым, насколько уравновешенной была чета Джонас. Мистер Джонас был высоким лысым мужчиной с небольшим животиком, характерным почти для всех мужчин в возрасте восьмидесяти лет, его рукопожатие было быстрым и крепким. Он выглядел, как добрый дедушка, но при этом сохранил твердость человека, который сделал себя сам. Свое состояние он заработал благодаря сети магазинов товаров для кухни Lechters. Его жена в широких овальных очках и с уложенными светлыми волосами выглядела гламурно, как звезда раннего голливудского кино. Дело было весной 2013 года, и они встречали меня как старого друга. С момента нашей первой встречи в их квартире на Пятой авеню на тот момент прошло уже пять лет. Мне они понравились. Но я также не мог не заметить, каких усилий им стоило расстаться со своими сорока миллионами долларов.

Благотворительность, как ее видят состоятельные люди, имеет мало общего с отчислением денег тем, кто об этом просит. Большинство людей выписывают чек в ответ на прошение или просто по инерции, потому что они уже много лет делают отчисления в какую-то благотворительную организацию. Источник такой благотворительности – чувство долга и принадлежности к сообществу. По результатам ежегодного обзора, проводимого организацией Giving USA, наибольшая часть пожертвований от людей с очень высоким уровнем дохода приходится на долю религиозных и образовательных организаций. В 2012 году они в сумме получили 45 % от размера всех пожертвований. На долю здравоохранительных и гуманитарных служб выпал 21 %, что тоже довольно неплохо. Люди поддерживают свои конфессии и выражают благодарность заведениям, в которых они учились, они также благодарны больницам и осознают, что стихийные бедствия от наводнений до цунами в отдаленных уголках мира показывают, как хрупка человеческая жизнь. Количество долларов у богатых людей значительно больше, но вместе с тем гораздо больше и давление: отчислить такую сумму, которая сможет действительно что-то поменять. Определение тонкой зеленой линии в сфере благотворительности скорее связано не с ответом на вопрос, какой способ отчислять деньги правильный, а с поиском эффективной стратегии и личной удовлетворенности. Весьма вероятно, что им понадобится план. Согласно опросу, проведенному Credit Suisse, из 150 самых состоятельных филантропов в мире почти 40 % пользуются услугами финансового консультанта, 30 % советуются со своим бухгалтером, прежде чем сделать пожертвование, и только 23 % из них отчисляют деньги в благотворительные фонды и организации, не прибегая к сторонней помощи в принятии решения. Из них 70 % сказали, что их пожертвование определяется сугубо их личным видением. При этом они задумываются о том, чтобы придать этому процессу упорядоченный характер: 59 % из них учреждают семейные фонды. Две трети опрошенных рассказали, что пользуются компьютерными системами отслеживания, которые позволяют оценивать влияние их пожертвования. Есть и такие, для кого благотворительность – разновидность бизнеса с таким же уровнем стресса: для трети респондентов становилось сложно оставаться вовлеченными в филантропию вопреки расхожему представлению о том, что это увлекательно, дарит моральное удовлетворение и, таким образом, продолжает интересовать донора.

В аналогичном обзоре Credit Suisse выявилось, что 18 % респондентов с активами на сумму от $1 миллиона до $5 миллионов существовали благодаря семейному наследству, 50 % респондентов с размером активов, превышающим $50 миллионов уже думали о том наследстве, которые оставят сами. Сложнее было выявить глубинные мотивы, которые руководят людьми. Некоторые из тех, кто не родился с огромным состояние, осознают свои сегодняшние возможности и хотят дать другим шанс, который однажды выпал им самим. Другие, с менее альтруистичными мыслями, имеют свои подспудные мотивы, которые, впрочем, не так плохи в контексте благотворительности, как могли бы быть в других сферах, – это, например, откровенное восхождение по социальной лестнице или искупление грехов прошлого. По крайней мере, деньги уходят на хорошее дело. Когда дело доходит до крупных пожертвований, имеет смысл рассматривать тех, кто стоит по ту, состоятельную, сторону тонкой зеленой линии, как на представителей одного из лагерей: традиционалисты, квонты и члены клуба чистой радости.

Супруги Джонас относятся к филантропам-традиционалистам. Они являют собой хрестоматийную американскую историю людей, сделавших себя из ничего, заработавших состояние на собственном бизнесе и отчисляющих его часть на благотворительные проекты, которые, по их ожиданиям, действительно помогают менять мир к лучшему. Впервые, когда я с ними встретился, мне пришлось освободить путь сотрудникам Музея Гуггенхайма. Они переносили с места на место через гостиную в квартире Джонасов рядом с Центральным парком картину Пабло Пикассо. Они одолжили Музею Гуггенхайма авторскую репродукцию Джексона Поллока, которая понадобилась для выставки, а музей прислал такую замену. Это один из приятных бонусов, которыми можно наслаждаться, являясь обладателем коллекции искусства, которую вожделеют даже музеи.

Когда Джонасы продали пятнадцать арт-объектов на аукционе «Кристис» в 2005 году, это послужило основой для серьезного занятия филантропией. Среди этих пятнадцати объектов были работы величайших представителей искусства середины XX века, таких как Аршил Горки, Виллем де Кунинг и Марк Ротко. Пять лотов, выставленных Джонасами на аукционе, установили рекорд, и общая сумма от продаж составила $44,2 миллиона. Они использовали эти деньги, чтобы пополнить фонд своей благотворительной организации. «Мы подумали и решили, что искусство, которое мы коллекционировали на протяжении тридцати лет, настолько возросло в цене, что мы можем использовать его, чтобы помогать людям», – коротко рассказал мне после аукциона мистер Джонас. Они регулярно и щедро делали отчисления на различные благотворительные проекты, но после продажи предметов искусства их цель изменилась: теперь они хотели помочь гораздо большему числу людей – обязательная цель всех серьезных филантропов. Они не захотели выписывать тысячи чеков на миллионы долларов каждый год, они хотели сфокусироваться на чем-то одном и сделать так, чтобы это приносило пользу.

Джонасам предстояло определиться с областью, на которой они могли бы сконцентрировать свою щедрость. Оба супруга росли в бедности и на протяжении своей жизни периодически помогали еврейскому сообществу. Они преуспели в бизнесе. Их не мучило классическое чувство вины и неуверенности, от которого некоторые избавляются отчислениями на благотворительность. Они хотели делать что-то важное. Хоть они и были состоятельны, для того чтобы хотя бы отчасти побороть бедность или помочь евреям, необходимы даже не десятки миллионов долларов – миллиарды. К тому же свое состояние они зарабатывали постепенно, в отличие от большинства предпринимателей из области технологий, которые при определенном везении богатеют в мгновение ока, познали периоды взлетов и падений и не были чересчур уверены в том, что их опыт в бизнесе можно буквально перенести на филантропию. Поэтому мистер Джонас решил действовать прицельно – выбрать аутсайдера, который делает благое дело и однажды может помочь ему самому. «Я всегда чувствовал, что профессии медсестры и учителя общеобразовательных школ – одни из самых неблагодарных, – рассказал он мне. – Медсестры не получают никакой существенной поддержки». По этой причине он учредил Джонас-центр развития сестринского дела, рассудив, что у него достаточно средств, чтобы улучшить положение в сестринском деле в Нью-Йорке. Задача была достаточно серьезной, чтобы занять его на остаток жизни, но вместе с тем точечной, учитывая их финансовые возможности. Они были состоятельны, но рискованное участие в хедж-фондах было не для них. Мистер Джонас добавил: «Мы подумали, что это именно та область задач, где мы действительно можем сделать что-то ощутимое».

Чета Джонас хотела заниматься образованием людей, которые готовят больничных медсестер, надеясь на то, что более качественные преподаватели, в свою очередь, смогут обеспечить экспоненциальный рост числа более профессиональных сестер. Они провели собственное исследование и выяснили, что многие отделения, где готовят медсестер, закрывают, и поэтому их $44 миллиона будут как нельзя кстати и помогут решить проблему. В 2010 году мистер Джонас заказал исследование, чтобы узнать, какому количеству медицинских сестер может помочь их грант. Руководители исследовательской программы Дарлин Кёрли, которая стала исполнительным директором Джонас-центра развития сестринского дела, и Кристин Ковнер, доктор сестринского дела и профессор Колледжа сестринского дела при Нью-Йоркском университете, получили ошеломляющие, но, возможно, несколько преувеличенные результаты. Один профессиональный преподаватель сестринского дела сможет «затронуть жизни» 3,6 миллиона пациентов в год за тридцатилетнюю карьеру (цифра получена на основании подсчета количества студентов, которых обучит этот преподаватель за свою карьеру, и количества пациентов, которым, в свою очередь, поможет каждая из медсестер за свою карьеру). Трудно поверить, что непосредственное влияние всего одного преподавателя может быть таким высоким. Но даже если реальная цифра составляет одну десятую от заявленной, это все равно доказывает, что их филантропическая деятельность действительно может что-то изменить.

Подход Джонасов кажется простым и понятным. Они убеждены в том, что лучше потратить деньги на благотворительность, чем на коллекцию картин музейного уровня на стенах своего дома. Они верят в то, что их деньги могут на что-то влиять, хотя бы на ситуацию с институтом сестринского дела. Свою задачу они решили стандартным для филантропов-традиционалистов путем: учредили совет, объединивший топовых финансистов, административных работников здравоохранения, врачей и медсестер. Их общая цель – спонсировать обучение тысячи учащихся Джонас-центра. На момент нашего разговора перед началом турнира по гольфу они проделали четверть заявленного пути. Каким бы благим ни было их намерение, похоже, что им предстоит осуществить его в одиночку. Одним из самых суровых уроков, который им пришлось усвоить, было открытие, что их друзья, которые на протяжении десятков лет обращались к ним с просьбой о материальных пожертвованиях в пользу их проектов, оказались совсем незаинтересованными в том, чтобы жертвовать в фонд Джонасов, несмотря даже на то что это поможет медсестрам.

Мистер Джонас рассказывал, что несколько лет назад он составил список из двенадцати известных и богатых ньюйоркцев, с которыми был лично знаком, и потратил добрые полгода на то, чтобы встретиться с каждым из них. Встретиться удалось с десятью из них. Он хотел, чтобы через турнир по гольфу каждый из них сделал существенное пожертвование в его фонд: «Они все говорили: «Дональд, ты делаешь важное дело. Мой фонд не собирается в течение девяти месяцев, а моя компания закрыта для таких вещей». Потом они добавляли: «Я готов сделать что-то лично, но не рассчитывай на многое». Я уже знал, что речь идет примерно о пяти тысячах долларов. Я был весьма разочарован. Если бы они хотели, они бы могли перечислить огромные деньги». Однако у них были собственные фонды, советы и проекты, нуждающиеся в поддержке, и помощь деньгами сторонним фондам в их планы не входила. Подобное открытие коснулось не одного только мистера Джонаса. Согласно опросу, проведенному Credit Suisse, который распространился и на Билла Гейтса, Уорена Баффета и Леона Блэка, одних из самых успешных инвесторов в хедж-фонды на территории США, только 7 % из ста пятидесяти самых состоятельных филантропов охотно сотрудничали с другими частными благотворительными организациями. Они предпочитали сотрудничать с бизнесом (40 % респондентов), некоммерческими и правительственными организациями. Все эти люди с гражданской позицией, по сути, замкнулись в собственном благотворительном бункере. «Очень нелегко убедить этих баснословно богатых филантропов из Нью-Йорка, – грустно заметил мистер Джонас. – Они слишком погружены в то, что делают».

А вот Пьер Омидьяр определенно мог бы справиться и в одиночку, будучи владельцем состояния в примерно девять миллиардов долларов, которые он заработал, основав онлайн-аукцион Ebay. Если чета Джонасов представляет собой традиционную ветвь американской филантропии, то Омидьяр находится в авангарде благотворительных тенденций. Такие, как он – более молодые, более богатые, опирающиеся исключительно на факты, – своего рода квонты филантропического мира. Они хотят менять целые области, например, образование, или создавать институции там, где их прежде не было, и делать это так, чтобы результаты можно было измерить в цифрах. Опрос, проведенный Credit Suisse среди участников сектора высоких технологий, показал, что 44 % из филантропов рассчитывают, что результаты их деятельности будут проявлять себя в течение десяти лет – это вам не Карнеги или Рокфеллер, чья щедрость ощущается до сих пор. Только 15 % респондентов планируют, что их филантропическая деятельность будет приносить плоды и после их смерти.

Причина такого подхода может быть в одной из ситуиций, подобных той, которая произошла с Омидьяром, когда через три года после запуска в 1995 году Ebay вышла на биржу и стала публичной компанией. Всего через несколько дней после проведения IPO (публичного первичного предложения. – Прим. пер.) компания Омидьяра стоила один миллиард долларов. «Я не успел слишком привязаться к результатам своего труда, потому что не могу сказать, что это был очень уж тяжкий труд, – рассказал он мне, находясь в своем доме в Гонолулу. – По-настоящему серьезно, без отпусков, я трудился всего три года. И я прекрасно осознаю, что за короткий промежуток времени я заработал какое-то немыслимое количество денег». Мать Омидьяра была лингвистом, отец – хирургом. Когда ему было шесть лет, ради получения образования семья уехала из Ирана в Париж, а затем в Вашингтон. В период его взросления семья мало касалась темы филантропии, и поэтому у Пьера благотворительность ассоциировалась с пожертвованиями в случае стихийных бедствий. «Я не записывался волонтером, я не делал пожертвований. Это не было важной частью моей жизни, впрочем, как и аукционы и коллекционирование».

Когда речь заходит о благотворительности, разница между филантропами вроде Дональда Джонаса и Пьера Омидьяра заключается не в размере их состояний, а во времени, которое потребовалось, чтобы эти состояния заработать. И это в результате сказывается на том, как они участвуют в благотворительности. Джонас трудился всю свою жизнь и до конца жизни отчислял деньги на помощь другим. Омидьяр, которому был тридцать один год, когда Ebay вышла на биржу, сказал, что видел, как люди годами упорного труда стоят бизнес, но даже отдаленно не приближаются к тому уровню благосостояния, которое было у него. Он хотел быть уверен в том, что его многочисленные миллиарды не будут бездарно растрачены. Спустя семь лет после начала отчисления средств на нужды других он смог определить для себя разницу между благотворительностью и филантропией, что в дальнейшем служило ему неким ориентиром. Благотворительность призвана помогать в решении неотложных проблем, как, например, в ситуации стихийных бедствий. Филантропия, как писал он в своей статье от 2011 года для Harward Buisness Review, направлена на «улучшение состояния человечества и мира в целом», то есть смотрит в завтрашний день.

Он рассказал мне, что это желание появилось из наблюдений за тем, как функционирует Ebay. Сервис позволял людям покупать и продавать вещи и услуги, но, кроме этого, он помогал выстраивать доверие между незнакомыми людьми, без которого сделки не могли бы состояться. Он хотел, чтобы и его филантропическая деятельность функционировала подобным образом: «Мне было неинтересно заниматься филантропией ради своих собственных интересов. Я хотел помогать людям достигать целей, как это делает сервис Ebay». Омидьяр решил объединить филантропию, которая не предполагает возврата средств, и частное инвестирование, которое, наоборот, предполагает. На тот момент его идея была новаторской, еще никто не делал ничего подобного. Одно из направлений, в которое он вкладывал деньги, – микрокредитование. «Оказать финансовую поддержку малому предпринимателю в Индии, чтобы он, в свою очередь, мог давать займы тем, кто находится у самого основания пирамиды (говоря на языке филантропов, «беднейшим из бедных»), – формально это частное инвестирование, но в своей сути истинная филантропия». Омидьяр пояснил свою позицию: «Когда вы просто даете человеку грант, у него нет мотивации и ответной реакции рынка, чтобы строить самоокупаемое предприятие. Он просто придет к вам за следующим грантом». Несмотря на то что микрокредитование омрачено скандалами на почве высоких процентных ставок, оно воплощает саму идею социального обмена, которая пронизывает деятельность Омидьяра и подобных ему.

На момент нашего разговора сеть Омидьяра, под флагом которой осуществляется инвестиционная деятельность и предоставление грантов, была сконцентрирована на развитии системы образования и мобильных технологий в развивающихся странах. Одним из проектов в рамках кампании была Bridge International Academies – кенийская организация, которая быстро и относительно недорого строит «школы в коробке» в бедных сельских местностях. В 2009 году Сеть Омидьяра инвестировала в проект $1,8 миллиона, что позволило построить восемь таких школ, в каждой из которых обучается около трехсот детей за $4 в месяц. Цель проекта – распространить сеть школ по всей Африке и другим развивающимся регионам. Говоря в терминах филантропии, это масштабируемый проект, то есть его можно воспроизводить абсолютно в любой точке мира. Но этот проект показывает слабую сторону или как минимум недостаток подхода Омидьяра. Многие филантропы, которые видят свою миссию в том, чтобы давать импульс для дальнейшего развития, не решают равноценные проблемы, такие как необходимость реформы образования, борьбы с неравенством доходов, повышения качества сестринского обслуживания, в странах развитого мира. В бедных странах их деньги могут оказать гораздо более ярко выраженный эффект, поскольку людям там приходится начинать с гораздо более низких ступеней. «Если в трущобах Найроби вы за сорок тысяч долларов можете построить целую школу, то в Соединенных Штатах на эту же сумму можно разве что отремонтировать душевые в школе, – признал Омидьяр. – Меня действительно в большей степени увлекает работа с развивающимися странами, потому что за посильные деньги там можно оказать помощь сотням тысяч людей». Или, как рассказал мне Мэтт Банник, партнер Омидьяра по Сети на конференции участников Глобальной клинтонской инициативы в Нью-Йорке, им часто приходится слышать: «Это, конечно, здорово, что вы решаете проблемы образования в развивающемся мире, но ведь и здесь у нас хватает проблем». А мы задаем себе вопрос: «Что мы можем сделать, чтобы наша инициатива стала катализатором для дальнейших перемен? Открытие нескольких чартерных школ не решит проблему».

С учетом того, что он уже сделал и что планирует сделать в ближайшие пятьдесят лет, у Омидьяра есть все шансы серьезно улучшить жизнь в беднейших частях света. Такие, как он, возможно, и не могут сократить пропасть между Одним Процентом и девяносто девятью процентами населения в Америке, зато они могут сократить пропасть между бедным в Африке и бедным в Америке, который, по африканским меркам, живет как американский Один Процент. «Наша миссия как филантропов состоит в том, чтобы распознать самые острые проблемы и найти метод, обладающий наибольшим потенциалом вытащить людей из нищеты и предоставить им возможность достойного существования», – сказал Омидьяр.

«В людях живет естественное чувство сострадания к другим. Технологии сократили стоимость участия и повысили желание людей помогать другим. Мы живем в такое время, когда мы как человечество можем более эффективно решать имеющиеся проблемы».

Пол Пифф, психолог из Университета Калифорнии в Беркли, со скепсисом относится к филантропическим позывам состоятельных людей. Он считает, что они руководствуются низменными мотивами, ищут нуждающихся слишком далеко, а иногда и то и другое сразу. Он провел оригинальное исследование, чтобы проверить свою гипотезу и оценить, насколько склонны к состраданию и желанию помочь другим бедные и богатые люди. Целью исследования было определить влияние принадлежности к определенному социальному классу на чувство общности, моральные суждения и щедрость. Результаты его исследования показали, что состоятельные люди в большей мере ценят деньги, нежели сообщество. Это его поразило. Но лично мне это кристально понятно. Если у вас много денег, вам не придется просить о помощи друзей: вы можете заплатить другим людям, и они сделают то, что нужно. Его исследование ставит нас перед необходимостью задуматься о проблеме пожертвований: следует ли нам помогать только тем, кого мы знаем, что примерно в стиле Джонаса, или же мы должны метить выше и стремиться творить добро большего масштаба, как делает Омидьяр, даже если это происходит в ущерб проблемам, которые существуют ближе к дому и которые также нуждаются в решении.

Пифф исследует этот вопрос. В большей степени его интересуют психологические мотивации, которые побуждают человека выписать чек. Первая причина, которую озвучивают люди, состоит в том, что это делают другие, и это положительно сказывается на их имидже. Он провел параллель с человеком, покупающим автомобиль Toyota Prius, который стоит вдвое дороже, чем обычная Toyota, и настолько же неудобен. Но из-за того, что у этой модели гибридный двигатель, ее владелец может рассчитывать на одобрение в некоторых кругах, чего бы не случилось, если бы он сделал выбор в пользу Mercedez-Benz C-класса – автомобиля, стоящего примерно столько же, сколько и Prius, но превосходящего его во всем, кроме эффективности сжигания топлива и экологичности. «Филантропия выставляет напоказ их альтруизм, – сказал мне Пол. – Когда вы жертвуете деньги родному университету, вы выглядите щедрым человеком. И как результат, получаете репутационную выгоду». Нельзя сказать, что это плохая причина. Миссис Джонас рассказывала, что до того, как они сконцентрировались на сестринском деле, они постоянно подвергались «социальному шантажу» со стороны своих друзей и знакомых, которые просили их пожертвовать деньги на их благотворительные проекты и обещали сделать то же самое в ответ. Но в этом не было структурированного, связного плана. Это было просто перечисление средств на какие-то точечные мероприятия и встречи за обедом. Примерно этим и занимается большинство состоятельных людей, которым нужно потратить много денег.

Пифф обнаружил, что вторая по популярности причина для пожертвований заключается в том, что люди, оказавшись на вершине карьерной лестницы, осознают, насколько трудным был путь сюда, и даже могут признать, что успехом в карьере они обязаны везению не меньше, чем своим профессиональным качествам. Особенно сопереживающие могут даже захотеть делать что-то, чтобы помогать другим пробиться в суровом и несправедливом мире.

Угроза для нуждающихся людей состоит в том, что богатейшие мира сего (читай – элита Силиконовой долины) с гораздо большим энтузиазмом пытаются искоренить малярию в Африке, что с точки зрения логистики проблематично, но с медицинской довольно просто, чем побороть голод в Америке или улучшить систему общеобразовательных школ, битком набитых детьми из бедных семей, с родителями, пропадающими на работе, или без родителей вовсе. Исследование, проведенное Credit Suisse, показало, что двадцать семь процентов филантропов с доходом более $50 миллионов занимаются благотворительностью на интернациональном уровне. У Пола Пиффа на этот счет свое мнение. Будь то Африка или центр Америки, жертвователь может оставаться равнодушным к проблемам, которые у других вызывают сострадание, и рассматривать более широкие слои общества, нежели своих соседей. «Трудно принять мысль о том, что богатые люди принимают более практичные решения и менее чувствительны к страданиям других. Но в способности не чувствовать эти страдания есть и положительный аспект, особенно когда необходимо сделать выбор: в некоторых ситуациях состоятельные люди могли более взвешенно подойти к оценке издержек и пользы, именно потому что были менее восприимчивы к страданиям одного человека и предпочли помощь многим».

Но почему бы не помочь своему соседу? Пифф выявил, что те, кто ощущает себя более состоятельным по сравнению с кем-то вне зависимости от реальных размеров своего благосостояния, гораздо меньше беспокоятся о своих соседях. В нескольких своих исследованиях Пифф заставлял испытуемых ощущать себя богаче или беднее, чем они на самом деле являлись; их поведение различалось. «Интуитивно могло бы показаться, что поведение должно отличаться в случае, если вы были рождены богатым или стали таковым самостоятельно, – сказал Пифф. – Результаты доказали обратное. Когда я приводил в лабораторию богатых людей и заставлял их почувствовать себя бедными, они вели себя более этично». В одном эксперименте они брали меньше сладостей, приготовленных для детей. В другом – реже шли на обман. В следующем своем исследовании Пифф попросил участников эксперимента написать три преимущества, которые дает совместная работа. Выполняя тест, они продемонстрировали более высокие результаты именно благодаря сотрудничеству, в отличие от тех испытуемых, которых предварительно не просили задуматься о пользе совместной работы. Еще в одном эксперименте, нацеленном на то, чтобы оценить готовность людей пожертвовать своим временем ради другого, состоятельным людям демонстрировали сорокашестисекундный ролик о детской бедности. Впоследствии испытуемые, которые видели этот ролик, с большей готовностью откликнулись на просьбу задержаться и помочь незнакомому им человеку, чем те, кто ролик не смотрел. И наоборот, когда людей, зарабатывающих в среднем десять долларов в час, заставляли почувствовать себя более состоятельными, чем они есть, они неожиданно начинали считать, что их время стоит больше, и отказывались задержаться, чтобы помочь незнакомому человеку. «Поведение может варьироваться, – говорит Пифф. – Богатство или бедность обуславливает социальная среда, в которых существует человек. А она, в свою очередь, навязывает определенные шаблоны поведения. Когда вы богаты, вы более независимы. Вы считаете себя более значительным. Вы используете больше ресурсов. Но лишись вы своего состояния, картина может радикально поменяться».

Исследования Пиффа на данный момент еще продолжаются. Он изучает самый широкий, хотя и не полный спектр групп людей, считающихся состоятельными. Он признался, что у него не было возможности провести эксперимент с действительно бедными, чей уровень ежегодного дохода не превышает $15 000 долларов, и с теми тремя процентами населения Америки с доходами, превышающими $200 000 в год. Тем не менее Пифф говорит: «Определяющий поведение фактор – то, как вы себя ощущаете в настоящий момент». Результаты его исследований не означают, что богатые люди не реагируют на призывы о помощи в щедром размере. Они реагируют. Более того, они проявляют большую дальновидность, заранее оценивая эффект от пожертвований, сделанных в некризисный момент, вместо того чтобы дожидаться экстренной ситуации. Такой подход демонстрирует их способность смотреть на проблему, отбросив эмоции, и адекватно оценивать ее. Предпочтут ли они дать $1000 соседу, который принял неверное решение в финансовом смысле, чтобы исправить ситуацию, или же направить эту же сумму на оказание экстренной помощи в Гаити, где на эти деньги можно помочь десяткам людей? Ответ кажется очевидным, но это не сделает соседа более счастливым. Как и в истории Фертела, отправившегося в Цюрих просить помощи у своего отца и получившего отказ, сосед наверняка подумает, что у его состоятельного приятеля есть все возможности ему помочь, но он предпочитает сэкономить. А состоятельный сосед тем временем может думать о том, что таким образом он может принести максимальную пользу от своего пожертвования, а его сосед – расточитель, который не умеет принимать решения. Для менее состоятельных людей их желание помочь соседу может возыметь негативные экономические последствия и помешать им улучшить текущую ситуацию. «Они становятся заложниками сообществ, которые помогают им кое-как удерживаться на плаву, но не показывают, как идти вперед», – говорит Пифф.

«В период тяжелого экономического времени состоятельные люди стремятся использовать собственные достижения на полную мощность. Вопрос только в том, что именно поможет это сделать».

Понятия «более состоятельный» и «сообщество» всегда связаны друг с другом. Как мы увидели в главе про увязших в долгах жителей Дарьена, Коннектикут, некоторые обитатели этого сообщества богаты по всем статьям, но далеко не состоятельны, какими обычно бывают семейства, если судить по их домам на побережье. В их ситуации с большим успехом можно ожидать пожертвования в пользу кого-то из своего сообщества и при этом невозможность представить мир за пределами своего идеального городка, в котором они живут. «Средства значат много, но субъективное чувство состоятельности значит куда больше, – говорит Пифф. – Чем больше денег вы зарабатываете, чем более вы образованы, тем выше вы ставите себя на социальной лестнице. В этом разница между тем, где вы находитесь, и тем, где, как вам кажется, вы находитесь».

Эта разница проявилась во время протестов «Захвати Уолл-стрит» в Нью-Йорке. По словам Дэвида Гребера, антрополога и одного из организаторов движения, среди примкнувших на сторону протестующих были юные, хорошо образованные и богатые во всех смыслах люди. Даже если не все из них были столь же образованы и состоятельны, как Собель, они тем не менее имели возможность отпроситься из школы и с работы (или не работать вовсе благодаря родителям), чтобы принять участие в протестах против экономической системы, которую считали несправедливой. Некоторые из протестующих вполне могли быть обременены долгами по студенческому займу, но их никто не заставлял поступать в дорогой частный колледж вместо менее дорогого государственного университета и потом жить в таком дорогом городе, как Нью-Йорк. (Самый нелепый лагерь протестующих в рамках движения «Захвати Уолл-стрит», который мне довелось видеть, был разбит студентами Лиги Плюща прямо перед главным входом в Йельский университет; разумеется, все с iPhone и iPad, и все скандировали лозунги движения.) При этом эти довольно привилегированные протестанты таким образом боролись с людьми, живущими в самых привлекательных районах Манхэттена и Бруклина или пригородах вроде Вестчестера и Фэрфилда.

Люди, обитающие в этих славных, благополучных местах, отвечают весьма рискованным контраргументом: их нельзя назвать богатыми, потому что на проживание и содержание детей в том месте, где они живут, очень высокие расходы, поэтому несправедливо демонизировать их за успех. Безусловно, они правы, но в глазах всей нации они все равно выглядят богатыми. Жалобы на тяготы содержания двухмиллионного особняка и дороговизны частных школ едва ли вызовут симпатию к вам со стороны остальной Америки, даже если у вашего соседа дом еще больше вашего и больше детей учатся в частной школе. «Восприятие того, что вы имеете, предопределяет поведение людей, стоящих ниже на социальной лестнице», – говорит Пифф. Такое восприятие объясняет желание людей помогать тем, кому в жизни повезло меньше, чем им, или, наоборот, трястись за свои деньги, потому что сосед живет лучше.

Все это основывается на убежденности в том, что давать деньги менее удачливым – хорошо. Но при том, что многие могут счесть эгоистичным желание сохранить деньги для своих детей, такое решение может быть оценено как рациональное. Далеко не все состоятельные люди считают своим долгом жертвовать свои деньги на благотворительные нужды. Ларри Эллисон, основатель корпорации Oracle, входящий в двадцатку самых богатых людей мира, на протяжении долгого времени не участвовал в благотворительности, пока в 2010 году не присоединился к «Клятве дарения» – инициативе, основанной Биллом Гейтсом и Уорреном Баффетом. Когда Эллисон подписывал Клятву, он сделал заявление, что вложил 95 % своих акций в фонд инициативы и что он всегда планировал раздать свои активы тихо и не привлекая внимания. Возможно, он на самом деле всегда имел именно такие намерения, но учитывая его экстравагантный образ жизни (от спонсирования яхтенных команд, участвующих в Кубке Америки, до приобретения одного из островов Гавайского архипелага и постоянной смены жен), его критики были настроены скептически. Кажется, однажды его склонили к пожертвованию в размере $115 миллионов Гарвардскому университету, несмотря даже на то что он никогда там не учился и был изгнан из двух колледжей в Иллинойсе, но затем Эллисон изменил решение. Он объяснил, что передумал после того, как Ларри Саммерс покинул пост президента Гарварда. Карлос Слим Элу, мексиканский медиамагнат и единственный, чье состояние превышает в размерах состояние Билла Гейтса, имеет более аргументированную позиции по поводу нежелания участвовать в благотворительности. «Единственный способ побороть бедность – это создавать рабочие места, – говорится в материале Wall Street Journal. – За последние пятьдесят лет на благотворительность были потрачены многие миллиарды долларов, а проблема по-прежнему не решена». Он добавил, что не намерен подписывать «Клятву дарения»: «Там есть строчка о том, что мы должны оставить после себя нашим детям лучшую страну. Но гораздо важнее оставить нашей стране лучших детей». При этом Слим далеко не скряга, он инвестирует деньги в венчурный фонд, который занимается созданием рабочих мест для бедных. Мотивацией многих состоятельных людей, занимающихся благотворительностью, служит внутреннее удовлетворение от причастности к доброму делу и статус в обществе, приобретаемый благодаря членству в советах и участию в мероприятиях, сопряженных с филантропической деятельностью. Чарльз Бронфман, бывший сопредседатель компании Seagram Company и основатель Andrea and Charles Bronfman Philanthropies, рассказал мне, что он никогда не испытывал на себе вынужденной необходимости жертвовать деньги. «Я никогда не отдаю должное. Мне не нравится такая формулировка. Я даю деньги, потому что мне этого хочется». Бронфман, который написал две книги, посвященные филантропии («Искусство давать» и «Искусство творить добро»), сказал, что машина благотворительности в Америке работает стабильно. Даже в периоды спада в экономике уровень расходов на благотворительность радикально не сокращался и возвращался на прежний уровень, как только ситуация стабилизировалась. «Это может быть ради избавления от чувства вины. Это может быть ради удовольствия. Но в конечном счете именно благотворительность позволяет вам чувствовать себя лучше», – сказал он мне.

«Исследование филантропии среди состоятельных частных лиц», проведенное Банком Америки в 2012 году, показало, что 95 % состоятельных домохозяйств (в рамках исследования под состоятельными подразумевались люди с чистыми активами от $1 миллиона или уровнем дохода, превышающим $200 000 в год) жертвовали средства на благотворительность, в то время как среди остального населения страны благотворительностью занимались лишь 65 %. Более того, половина от $300 миллиардов совокупных пожертвований по результатам прошлого года была сделана 3 % самых состоятельных домохозяйств. Это группа людей отчисляла на благотворительные нужды примерно 9 % от своего дохода. Также 88 % этих людей на добровольных началах участвовали в качестве членов некоммерческих советов. Исследование показало, что «состоятельные филантропы в большинстве случаев жертвуют средства по следующим причинам: 74 % были впечатлены тем, что с помощью подаренных средств можно действительно поменять ситуацию; 71 % были уверены в финансовой безопасности; 69 % делают отчисления в одну и ту же организацию или на одно и то же дело на протяжении многих лет; 68 % верят в эффективность деятельности организации, в фонд которой перечисляют средства. Менее трети опрошенных сказали, что занимаются благотворительностью для сокращения налогооблагаемой базы, а половина ответила, что продолжила бы делать пожертвования, даже если бы отменили налоговые льготы. 95 % самых богатых из респондентов ответили, что продолжат заниматься благотворительностью, даже если отменят налог на недвижимость. И только 18 % откровенно заявили, что «испытывали потребность в публичности и признании обществом, которых можно добиться как раз с помощью благотворительных мероприятий». Может показаться, что эти результаты противоречат результатам исследований Пола Пиффа, однако они лишь подтверждают их: все эти жертвователи принимают взвешенное решение, выбирая, на какие нужды жертвовать свои деньги, а не пропускают рабочий день, чтобы великодушно помочь соседу починить водопровод. Это как раз тот случай, когда ваше положение по правильную сторону от тонкой зеленой линии может принести пользу большим группам людей, но вызвать неприязнь и непонимание среди нуждающихся людей в ближнем окружении благотворителя.

Большинство из нас, людей, не являющихся миллионерами и миллиардерами, жертвует деньги на благотворительность, потому что верит в общее дело или считает, что так мы будем чувствовать себя лучше. Консультанты состоятельных людей саркастически называют это филантропией чековой книжки. Но некоторые из богатейших людей поступают ровно таким же образом. Они являются членами клуба чистого удовольствия, как я это называю. Их способность сочетать планирование и спонтанность может послужить отличным примером для других, в том числе и для людей с гораздо более скромными возможностями. Джон Хантсман-старший – один из таких представителей этого клуба и один из самых щедрых благотворителей, о котором большинство людей даже не знают. Он один из немногих филантропов, который в совокупности пожертвовал более миллиарда долларов на благотворительные нужды.

Несмотря на масштабы своих пожертвований, он руководствуется теми же общечеловеческими эмоциями, что и большинство людей. Например, в конце 1988 года он смотрел телевизор у себя дома в штате Юта. Все новостные передачи рассказывали о разрушительном землетрясении в Армении, которая на тот момент была частью Советского Союза. Шестьдесят с чем-то тысяч человек погибли, а сотни тысяч лишились домов; восемьдесят процентов зданий в Спитаке было разрушено. «Я не знал, где находится Спитак, – рассказал мне Хантсман. – Просто это поразило меня до глубины души. Было невыносимо смотреть на все эти разрушенные семьи». Он хотел помочь, и он помог, сев на самолет вместе с Армандом Хаммером, врачом, бизнесменом и некогда председателем корпорации Occidental Petroleum. С той поездки Хантсман посетил Армению сорок шесть раз и пожертвовал $50 миллионов на ее восстановление после бедствия. Каждый год он выделяет гранты на обучение в Америке примерно двадцати пяти армянским студентам. «Я не знаю, почему это так меня затронуло. И почему я начал жертвовать деньги. Сложно понять, что происходит в твоей голове».

Сын строгого и по временам жестокого сельского учителя в Айдахо, мормон, Хантсман получил стипендию на учебу в Университете Пенсильвании от одной еврейской семьи из Сан-Франциско. «Я осознавал, как мне повезло, – вспоминал Хантсман. – Без этой стипендии я бы не потянул учебу». Он всегда помнил об этом шансе, который был ему дан. Начав с торговли яйцами сразу после службы в морском флоте, Хантсман вскоре оказался в промышленности. В 1974 году он разработал двустворчатую коробку для одного из продуктов McDonald’s – биг-мака. Через два года он продал свою компанию Huntsman Container Corporation и начал производить товары из полистирола – материала, любимого не многими, но многими используемого. Это то, из чего делают упаковку для арахиса, одноразовые бритвенные станки и стаканчики для йогурта. Хантсман взял свою компанию Huntsman Chemical Corporation и расширил ее до производителя всего, что только можно: от специального текстиля до рам из углеродного волокна для Lamborghini Aventador. По его словам, доход компании за 2013 год составил $12 миллиардов.

Но его благотворительная деятельность началась довольно рано. Будучи молодым офицером морского флота с зарплатой $320 в месяц, он отдавал 10 % от своего жалованья в Церковь Иисуса Христа Святых последних дней, в организацию, которая помогает нуждающимся.

«Теперь, оглядываясь назад, я пониманию, что эти триста двадцать долларов были нужны нам самим», – вспоминает Хантсман. Но он подсел на радость, которую получал, помогая другим. Хантсман, которому было семьдесят шесть лет на момент нашего разговора, рассказал, что к тому времени, как он заработал свой первый миллион, он и его жена Карен пожертвовали примерно 20–25 % от него. Их цель была проста – помогать людям, выписывая чеки разнообразным группам, от организаций, которые помогают бездомным, до местного симфонического оркестра. По мере роста его состояния росли и суммы, выделяемые на благотворительность, хотя теперь он их оценивает как весьма скромные по сравнению с сегодняшними. «Мы подсчитали, что делали пожертвования в размере от десяти до пятидесяти тысяч долларов примерно в тридцать – сорок различных благотворительных организаций. Возможно, только одна из них получила около двух с половиной миллионов долларов», – рассказал он. Еще он сказал, что так никогда бы и не узнал, сколько в совокупности он пожертвовал в различные организации, если бы журнал Forbes не подвел подсчеты. Он взял их цифру, на тот момент немного неактуальную, и прибавил сумму пожертвований за последнее время. Итоговая цифра за 2013 год оказалась примерно $1,6 миллиарда. Цифры, по его словам, не имеют для него никакого значения: он просто предан делу. Самый крупный его благотворительный проект – Институт онкологии имени Хантсмана в Юте. Он выделил $450 миллионов на его создание и развитие и задался дерзкой целью излечения людей от рака. Хантсман был знаком с раком не понаслышке: болезнь унесла жизни его отца, матери и мачехи, а ему удалось пережить четыре разновидности рака. «Если бы кто-то сказал мне: «Джон, нам нужно $250 миллионов в год, начиная с этого дня, и мы сможем сделать прорыв в лечении рака яичников», я бы собрал эти $250 миллионов за два месяца, – говорил он мне. – Ты будешь работать день и ночь, если дело находит отклик в твоем сердце. Ты просто идешь и заставляешь себя достать эти деньги. И это доставляет тебе радость и удовольствие. Это превращается в настоящую гонку и также вызывает у меня много эмоций».

Неудивительно, что он не терпит людей, которые не занимаются благотворительностью. Он был среди первых подписавших «Клятву дарения» Баффета – Гейтса и однажды высказался, что глупо жертвовать только половину своего дохода: «Я предложил, чтобы отчисления на благотворительность составляли восемьдесят процентов. Зачем им половина от десяти миллиардов?» Когда заходит речь о том, чтобы применить свои серьезные навыки в бизнесе к управлению больницей, носящей его имя, он не считает разумным даже пытаться: «Я просто просовываю чек под дверь и убегаю в укрытие. Они знают, что делают, а я нет». Удивительно, что это слова миллиардера. Обычно большинство из них убеждены в том, что успех в одном бизнесе обеспечивает им достаточное понимание того, как должно эффективно функционировать их благотворительное предприятие.

При этом Хантсман не отказывает себе в удовольствии поведать о своих планах или блеснуть размерами своих пожертвований. Он рассказывал, что он был в ресторане и завязал разговор с официантом – иммигрантом с Кубы. Парень сказал, что собирается жениться и работает для того, чтобы заработать на колледж. «Я сказал ему: “Оставьте мне свое имя и адрес, и я отправляю его в колледж. Меня вдохновляет и восторгает возможность помочь другому”». Не беспокоят его и нападки за то, что он якобы беспорядочно раздает «подачки». В отеле в Филадельфии, где он остановился, за ним закрепилась известность человека, который дает каждому, кто ему помогает, $100. Он рассказал, что в свой визит незадолго до нашего разговора посыльного, который заботился о нем (еще бы!), не было на месте. «Я был у себя в номере и услышал стук в дверь. Я открыл ее, это был Дэниел. Он сказал: “Я принес вам еще несколько бутылок воды”. Я сказал: “Я сразу понял, что тебя нет, как только зашел. Вот твои сто долларов”. Это не тот тип запланированных пожертвований, который бы одобрил консультант, но Хантсману это приносит удовлетворение. “Это такая разновидность удовольствия. Оно не всегда должно сопровождаться одобрением со стороны. Мы не в киноиндустрии. Мы не обязаны сообщать, сколько мы пожертвовали. Мы просто зависим от этого чувства радостного возбуждения, когда видим, что можем как-то изменить жизнь людей”».

Хантсману не нужны консультанты по филантропии, впрочем как не нужны ему и методы оценки успешности его пожертвований. Он просто ожидает, что в исследованиях рака будет прогресс, студенты, которые получают его стипендию, покажут хорошие результаты, а у женщин – жертв бытового насилия благодаря другой благотворительной программе появилась крыша над головой и шанс начать новую жизнь. «Важно не то, сколько вы даете, важно, что вы даете».

По мнению одного ученого, пожертвования могут помочь в финансовом смысле. Артур Брукс, президент Института американского предпринимательства, проанализировал тридцать домохозяйств в Америке и обнаружил, что те из них, которые занимаются благотворительностью, в большинстве своем, при прочих равных, более состоятельны. Также он отметил, что Юта стоит на первом месте по общему количеству пожертвований среди всех штатов Америки. «Если вы возьмете две идентичных семьи – одно и то же вероисповедание, принадлежность к одной расе, одинаковое количество детей, один город проживания, одинаковый уровень образования и т. д., – то есть все, кроме того, что одна из семей отдает на благотворительность на $100 больше, чем другая, доход первой семьи в среднем будет выше на $375», – рассказал он в своей речи в 2009 году. Данные также показали, что и те, кто занимается волонтерской деятельностью, также более благополучны в финансовом отношении. Брукс сказал, что вначале он сомневался в правдивости результатов своего исследования. Затем он увидел данные, которые демонстрировали, что за пятьдесят лет вплоть до 2004 года увеличение пожертвований опережало увеличение покупательской способности на сорок процентных пунктов. Это был тот случай, когда факторы взаимосвязаны, и один дает импульс для роста другому. В некотором смысле это наблюдение связано с тем, что психологи изучают на протяжении многих лет, – взаимозависимостью счастья и щедрости. «Вероятность того, что люди, занимающиеся благотворительностью, ответят, что считают себя очень счастливыми людьми, на сорок три процента выше, чем вероятность того, что так ответят те, кто не делает пожертвований. Вероятность того, что люди, которые регулярно сдают кровь, ответят, что считают себя очень счастливыми людьми, в два раза выше, чем вероятность того, что так ответят те, кто не сдает кровь. Подобным образом гораздо более счастливыми ощущают себя те, кто работают волонтерами. Список можно продолжать еще долго». Сложнее понять, являются ли более счастливые по своей сути люди более склонными к благотворительности. Объяснение, по версии Брукса, довольно простое: участие в благотворительных и волонтерских проектах снижает уровень стресса и оказывает положительный эффект на все сферы жизни человека, в том числе и на способность зарабатывать. Также это позволяет таким людям выглядеть в глазах других людей лидерами и, как результат, продвигаться в своей карьере.

Даже спустя шесть лет после того, как супруги Джонас продали половину своей коллекции картин, чтобы финансировать свою благотворительную деятельность, миссис Джонас до сих пор скучает по ним. В мою последнюю встречу с ними в их квартире она провела меня в дальнюю комнату и показала мне фотографию, на которой запечатлены двести пятьдесят преподавателей сестринского дела – мужчины и женщины, все разного возраста и расовой принадлежности. «Все эти люди из разных уголков мира. Черные, белые, мужчины, женщины, всех форм и размеров, и они везде». Но в углу комнаты в недорогих рамах, из тех, которые продаются в магазинах Lechters, были фотографии тех картин, которые были проданы, чтобы стало возможным учредить фонд. Это были всего лишь любительские снимки, сделанные перед тем, как картины выставили на аукцион. «В этом месте я плачу, – сказала миссис Джонас. – Это потрясающая работа де Кунинга. Поллок, Роберт Мазервелл. Дональд хотел продать их все, но я не хотела. Для меня это большая грусть. – Она сделала паузу. – Он сказал, что мы прожили с этими картинами тридцать пять лет, пора с ними расстаться. А я сказала, что мы и так расстанемся с ними, после того как умрем. Они были мне как дети. Мы покупали их не для того, чтобы их продать. Спустя много слез нам удалось прийти к компромиссу: мы продали пятнадцать картин и оставили пятнадцать для себя».

УЧАСТИЕ В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ И ВОЛОНТЕРСКИХ ПРОЕКТАХ СНИЖАЕТ УРОВЕНЬ СТРЕССА И ОКАЗЫВАЕТ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ЭФФЕКТ НА ВСЕ СФЕРЫ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА, В ТОМ ЧИСЛЕ И НА СПОСОБНОСТЬ ЗАРАБАТЫВАТЬ.

Когда мы возвращались обратно в переднюю часть квартиры, мистер Джонас молчал. Он знал, что для его жены было тяжело расстаться с картинами. Но она поняла необходимость этого и определенно была горда тем, что их деньги помогали людям. «Я вижу, что это неизмеримо изменило нашу жизнь. Дональд был бы глубоко несчастен, если бы мы не пошли на этот шаг. Он сидел бы здесь, смотрел на картины и очень мучился», – сказала она.

Неважно, какого размера пожертвование делает человек, немного боли не повредит: боль напоминает дающему о том, что он жертвует что-то. И это может помочь человеку стать хотя бы немного ближе к людям, находящимся по другую сторону тонкой зеленой линии.