Глава 1

Солнечный дом

 

В течение всей своей жизни Светлана любила вытаскивать свои детские фотографии, раскладывать их и задумчиво рассматривать, чувствуя, что радостные и в то же время жестокие воспоминания ловят ее в свою западню. Ее матери на снимках никогда не было, она фотографировала. Но все остальные в эти мгновения семейных встреч были такими молодыми и счастливыми, никто еще не ушел, и жизнь казалась простой и понятной. Первые шесть с половиной лет жизни (до смерти матери в 1932 году) всегда были для Светланы солнечными. Она даже говорила, что ее детство – это солнечный дом.

Может ли человек жить, не оглядываясь на свое прошлое? Мы всегда обращаемся к своему детству, периоду, когда в глубины нашей души закладываются ее основы. Нам интересно и важно, насколько влияние наших родителей определяет нашу дальнейшую судьбу. Светлана упрямо верила в свое счастливое детство, хотя постепенно и стала понимать, что ее ограждали от многих кровавых подробностей. Что же это было за странное детство, где она всегда пыталась найти источник солнечного света?

Светлана выросла в Кремле, в огражденной крепостными стенами цитадели русских царей, стоящей на берегу Москвы-реки. Это был практически отдельный населенный пункт со своими величественными башнями, храмами и дворцами. Его центр – Соборная площадь с массивными воротами, отделяющими Кремль от Красной площади и всего города. Кто-то может подумать, что эта царская крепость была слишком величественной, но нельзя забывать, что Светлана, второй ребенок в семье Иосифа Сталина и его жены Надежды, родилась в 1926 году, всего через девять лет после Великой Октябрьской революции. Народ всегда воспринимал ее как кремлевскую принцессу, но большевистская дисциплина отца вынуждала семью вести достаточно скромный образ жизни.

Сталин жил в старинном Потешном дворце, четырехэтажном здании, построенном в 1652 году. Некоторое время дворец выполнял функцию увеселительного заведения – в нем размещался театр, где давали комические представления, пока в девятнадцатом веке там не разместилась царская тайная полиция. В Потешном дворце сохранились изящные театральные люстры и покрытая ковром лестница, по которой Сталин поднимался в свою мрачную и унылую квартиру с высокими потолками, расположенную на втором этаже.

Светлана так вспоминала эту квартиру: «Там была комната для гувернантки, а также столовая, достаточно большая, чтобы в ней поместился рояль. Также была библиотека, комната Нади и маленькая спальня Сталина, где стоял стол с несколькими телефонами». В квартире было две детских комнаты (Светлана делила свою с няней), кухня, комната домоправительницы и две ванных комнаты. Все помещения отапливались дровяными печами. По описанию Светланы, «квартира была скромная, с солидной буржуазной мебелью». Семьи других большевистских лидеров жили напротив, в Кавалерском корпусе, они часто бывали в квартире Сталина.

В соответствии с партийной идеологией никакой частной собственности не могло быть. Все принадлежало государству, вплоть до посуды и столового серебра. Это, в конечном счете, означало, что любую вещь можно присвоить себе. В первые годы после революции даже члены партии получали продуктовые карточки, но только гипотетически. В стране, где население голодало, вполне хватало продуктов для кремлевских вечеринок партийной элиты. Все большевистские лидеры получили государственные дачи, покинутые своими бывшими владельцами – аристократами и дворянами, спасавшимися бегством после 1917 года.

Светлана родилась 28 февраля 1926 года. В это время сталинская квартира уже была достаточно густо населена. Пятью годами ранее, 21 марта 1921 года, родился ее старший брат Василий. Ходили слухи, что Надежда, демонстрируя большевистскую скромность и несгибаемость, отправилась в родильный дом пешком. Когда сын появился на свет, она позвонила домой, чтобы сообщить Сталину о рождении сына. Также с 1921 года в квартире жил и сводный брат Светланы Яков Джугашвили, сын Сталина от первого брака. Он был старше ее на девятнадцать лет и был любимцем Светланы до самой своей смерти в фашистском лагере.

Жизнь семьи во многом напоминала уклад чеховских семей. В кремлевской квартире то и дело появлялись различные родственники. В семье существовало две ветви: Аллилуевы и Сванидзе. Аллилуевы бывали у Сталиных очень часто. На тот момент их ветвь состояла из Надиных родителей Ольги и Сергея, ее братьев Федора и Павла, жены Павла Евгении (Жени) и сестры Анны, которая была замужем за Станиславом Реденсом. Всем членам этой семьи были уготованы трагические роли в сталинской драме.

Семья Сванидзе приехала из Грузии в 1921 году, для Сталина они были словно тени его прошлой жизни. В 1906 году грузинский революционер Иосиф Джугашвили, более известный под кличкой Сосо, женился на сестре школьного товарища Александра Сванидзе, в революционном подполье носящего прозвище «Алеша». В те дни, когда успех большевистской борьбы казался далеким и почти недостижимым, три сестры Сванидзе работали в модном ателье в Тифлисе. В приемных этого ателье всегда было много дворян, генералов и полицейских офицеров. Пока сестры примеряли платья генеральской жене, в соседней комнате подпольщики обсуждали свои революционные планы и прятали листовки среди изящных манекенов.

Младшая из трех сестер, изысканная красотка Екатерина Сванидзе, которую все называли Като, влюбилась в таинственного и остроумного товарища Сосо. К тому времени он уже был главой партийной ячейки в Тифлисе, поэтому ничего удивительного, что царская полиция часто наносила визиты в его дом. Через несколько месяцев после свадьбы Като забеременела и в марте 1907 года родила сына Якова. Вскоре она заразилась тифом. Всего в двадцать два года Като умерла на руках своего возлюбленного Сосо. Это случилось двадцать второго ноября 1907 года. Во время похорон вдовец в отчаянии бросался на гроб, а потом на два месяца исчез из Тифлиса.

Позднее Сталин говорил своей дочери Светлане, что Като «была очень милая и красивая, она растопила мое сердце». Но, кажется, этого не хватило для того, чтобы взять на себя заботы об их маленьком сыне. Иосиф оставил Якова на попечение своей тещи и сестер Сванидзе. О себе он давал знать очень редко. Одной из таких редких весточек было письмо Сталина из Сибири, куда он был сослан царской охранкой в дореволюционные годы. В нем Иосиф просил прислать вина и варенья.

Во время визита Сталина в Грузию в 1921 году семья Сванидзе уговорила его забрать в Москву четырнадцатилетнего сына. Зять Сталина, Алеша Сванидзе, который был соратником Иосифа в первые революционные дни, отправился с ним вместе со своими сестрами Марико и Сашико. Так семья Сванидзе вошла в кремлевскую элиту. Приобретя в Германии не только прекрасное образование, но и европейский лоск, грузин Алеша Сванидзе выглядел настоящим денди. Вместе с ним приехала его яркая красивая жена Мария, которая была еврейкой по происхождению и до замужества пела в тифлисской опере. Сванидзе и не подозревали, что куда безопаснее им было бы остаться в Грузии.

Иногда в доме Сталина бывал Артем Сергеев, приемный сын Иосифа и Нади. Его отец-большевик погиб в авиакатастрофе в 1921 году, и Сталин, в соответствии с партийной традицией заботиться о детях погибших товарищей, усыновил мальчика. Артем стал близким другом брата Светланы Василия.

Единственный человек, который никогда не бывал на семейных встречах, – это мать Сталина, Екатерина, которую нежно называли Кеке. Надя всегда писала своей свекрови бодрые письма: «У нас все в порядке, дела идут хорошо… Дети растут. Мы с Иосифом проводим мало времени вместе, но я не жалуюсь… Я научилась с этим справляться…»

Хотя иногда мать Сталина и приезжала в Кремль, чтобы навестить Надю, тем не менее, она отказывалась покинуть свою любимую Грузию. Она жила в старинном дворце грузинского наместника в Тифлисе, где занимала всего одну комнату в полуподвальном этаже около помещений для прислуги. Весь остальной дворец принадлежал государственным учреждениям.

Для Светланы, видевшей бабушку со стороны отца только однажды во время поездки в Грузию, пожилая женщина так и осталась незнакомкой и с трудом воспринималась как часть семьи. Светлана слышала истории о своем дедушке Виссарионе «Бесо» Джугашвили. Он был сапожником, часто напивался и зверски избивал сына, пока Кеке не выгнала мужа из дома. Она на последние деньги сумела отправить Иосифа в духовное училище в Гори, а потом – в тифлисскую духовную семинарию. Она надеялась, что ее сын станет священником. Светлана всегда говорила, что печально известная жестокость православных священников, которые в качестве наказания для своих подопечных применяли длительное заключение в подвальных камерах, сформировала тягу ее отца к насилию, так же как и суровый аскетизм его матери.

Став взрослой, Светлана редко говорила об отце со своими друзьями. Но она много раз повторяла одну и ту же фразу о том, что, если и был человек, которого Сталин боялся, то это – его мать.

С детством Сталина связана еще одна мистификация: даже его собственная дочь не знала настоящей даты его рождения. В действительности Иосиф Джугашвили родился 6 декабря 1878 года, то есть, на год раньше, чем он об этом заявлял. В соответствии со своей привычкой придумывать себе биографию Сталин объявил днем своего рождения 21 декабря 1879 года. Семья всегда праздновала именно эту дату.

Таким было семейное окружение Светланы Аллилуевой. Она всегда настаивала на том, что в центре семьи находилась ее мать Надежда, которая умерла, когда девочке было шесть с половиной лет. Что мог запомнить ребенок такого возраста о своей матери? Из-за ее внезапной кончины именно фигура матери стала ключевой для понимания внутреннего мира Светланы. Ее любимая фотография – это та, где мать держит дочь на руках. Это было доказательством того, что мать ее любила.

Оглядываясь назад, Светлана не могла вспомнить лица своей матери. В памяти остался только аромат духов «Шанель», который всегда вызывал негодование Сталина. Мать обычно заходила в комнату Светланы, чтобы пожелать ей спокойной ночи, касалась ее, поправляла ей одеяло, и девочка засыпала в аромате этих духов. Но Светлана едва ли могла вспомнить, как мать целует ее или гладит по голове. Надежда воспитывала детей очень строго. Узнав от Василия, который часто ябедничал, о шалостях дочери, мать прислала Светлане из Сочи такое письмо:

Здравствуй, Светланочка!

Твоя мама

Вася мне написал, что девочка что-то пошаливает усердно. Ужасно неприятно получать такие письма про девочку. Я думала, что оставила девочку большую, рассудительную, а она, оказывается, совсем маленькая и, главное, не умеет жить по-взрослому… Когда мама уезжала, девочка обещала очень, очень много, а оказывается, делает мало.

Так ты обязательно мне ответь, как ты решила жить дальше, по-серьезному или как-либо иначе.

Подумай как следует, девочка уже большая и умеет думать. Читаешь ли ты что-нибудь на русском языке? Жду от девочки ответ.

Это письмо, написанное, когда Светлане было четыре или пять лет, было единственным, которое она получила от часто отсутствовавшей матери.

Светлана ощущала себя тихим и заброшенным ребенком. Три десятилетия спустя, она писала: «(Мать) ждала от меня хорошего поведения». Дочь все еще чувствовала боль, смутно вспоминая несколько моментов нежности в своих отношениях с матерью. Но точно она вспоминала одно мгновение. Мать нарисовала пальцем маленький квадратик там, где было ее сердце, и сказала дочери: «Тут ты должна похоронить свои секреты». В полном клеветы и сплетен кремлевском мире Надя хранила свои тайны и чувства глубоко в сердце. Ее дочери, которая пользовалась дурной славой из-за своих эмоциональных взрывов, не удалось перенять эту черту.

Ребенком Светлана, конечно, считала свою мать самой лучшей. По прошествии времени она поняла, что ее мать демонстрировала свою любовь к детям, уделяя особое внимание их обучению, которое она начинала в самом раннем детстве. Для Светланы это стало образцом идеального материнского поведения.

Надя была трудной для понимания личностью в окружении Сталина. Ей было всего шестнадцать лет, когда она, согласно семейным преданиям, сошла с ума, страстно влюбившись в тридцатидевятилетнего Сталина, тогда еще верного соратника Владимира Ленина и одного из самых ярких лидеров большевистского движения. Недовольство ее родителей этим романом подтолкнуло Надежду к бегству с Иосифом в 1918 году. Она присоединилась к революции, став секретарем Сталина. Надя была своевольной, упрямой пуританкой и в то же время идеалисткой. Посторонним она казалась холодной, но под этой холодностью скрывалась страстная и легко возбудимая натура.

Надина горячность, так же, как и надлом в ее душе, видны в письме к Марии Сванидзе, тете ее приемного сына Якова, которой жена Сталина искренне восхищалась. Мария тогда жила в Берлине вместе со своим мужем Александром, который занимался внешнеторговой деятельностью для советского банка.

11 января 1926 года

Целую тебя и прощаюсь, Надя

Дорогая Маруся!

…Ты пишешь, что тебе скучно. Ты знаешь, моя дорогая, так везде. Меня никто в Москве не занимает. Иногда это даже кажется странным: за столько лет так и не завести ни одного близкого друга. Но это уж зависит от характера. Странно, что я чувствую себя ближе к тем, кто не является членом партии. Я имею в виду женщин. С ними гораздо проще иметь дело.

Я очень жалею, что снова укрепляю свои семейные оковы (Здесь Светлана добавила примечание: «В это время Н.С. Аллилуева ждала рождения дочери Светланы,»). В наши дни это совсем нелегко, потому что появилось очень много новых предрассудков. Например, говорят, если женщина не работает, значит, она «баба». А ведь человек может не работать только потому, что не имеет нужной квалификации. И, ввязавшись во все эти семейные дела, нет никакой возможности приобрести такую квалификацию. Я тебе советую, Маруся, пока ты за границей, научись чему-нибудь, что потом пригодится в России. Я это серьезно говорю. Ты просто представить себе не можешь, как тяжело работать просто за жалование. Нужно иметь специальность, специализацию, которая даст тебе возможность не зависеть от других.

Так что, моя дорогая Маруся, не грусти там, учись чему-нибудь нужному и приезжай поскорее. Мы все будем рады тебя видеть. Иосиф просит меня передать тебе привет. Он очень хорошо к тебе относится (даже говорит о тебе: «Она умная баба»). Не злись на него, это его обычное отношение ко всем нам, женщинам….

Надя, тогда двадцатипятилетняя женщина, была сыта по горло своим положением тени великого вождя и приняла решение не быть больше «бабой». Вскоре после рождения Светланы она начала искать няню, которая могла бы заботиться о младенце, чтобы самой заняться своим образованием. Рассмотрев несколько кандидатур, Надежда остановилась на Александре Андреевне Бычковой.

Александра Андреевна хорошо знала, что такое преданность. Она родилась в 1885 году, в имении под Рязанью, к юго-востоку от Москвы. Там она была горничной, кухаркой, няней, домоправительницей, пока не переехала в Санкт-Петербург, в дом директора театра и критика Николая Евреинова, который до революции принадлежал к либерально настроенной интеллигенции. В его семье неграмотная Александра Андреевна научилась читать и писать. Когда Октябрьская революция заставила Евреиновых бежать в Париж, они предлагали Бычковой ехать с ними, но она отказалась покинуть Родину. В голодные двадцатые годы Александра Андреевна перебралась в Москву с единственным оставшимся в живых сыном (другой сын умер от голода). Здесь Бычкова встретилась с Надеждой Сталиной, которая и приняла ее на работу. По словам сводного брата Светланы Артема Сергеева, Бычкова была «просто чудесной няней». Она всегда напоминала ему знаменитую няню Пушкина Арину Родионовну.

Александра Андреевна замечательно рассказывала и народные сказки, которые слышала еще в своей деревне, и истории из «театральной» жизни в Петербурге. Речь ее была богата народными пословицами и поговорками. Но, с точки зрения хозяев, самым главным даром няни было умение хранить молчание обо всех неурядицах, с которыми она столкнулась в доме Сталина. Светлана говорила о ней так: «Всю мою жизнь она была для меня образцом спокойствия, трудолюбия, какой-то совершенно особенной невозмутимости и бесконечного оптимизма».

Согласно строгим указаниям Надежды, няня не позволяла девочке проводить время в безделии. Светлана вспоминала, как няня водила ее в подготовительный класс музыкальной школы, где занимались еще двадцать детей. Светлана пела в детском хоре и вскоре научилась читать ноты и играть на пианино. Александра Андреевна оставалась с ней в течение тридцати лет до самой своей смерти в 1956 году. Она стала няней и для детей Светланы. Если для Светланы и была какая-то нравственная основа в морально неоднозначной сталинской вселенной, то это – ее няня Александра Андреевна. «Если бы не спокойное тепло, которое мне давал этот прекрасный добрый человек, – позже писала Светлана, – то я бы сошла с ума много лет назад».

В 1928 году, когда Светлане было два года, Надя поступила в Промакаде-мию, на факультет текстильной промышленности, где изучала синтетические волокна, которые тогда были новой отраслью химии. Еще были бесконечные партийные собрания, и все свое свободное время Надя проводила со Сталиным. Ее почти всегда не было дома, поэтому она наняла преподавателей, которые занимались образованием ее детей.

Как Светлана отмечала с некоторой обидой: «В те времена женщине, особенно, если она была членом партии, не пристало проводить много времени со своими детьми». Все кремлевские жены выполняли партийную работу. В свободное время они играли в теннис. Теннисные корты и крокетные площадки раскинулись на дачных лужайках. Это было бесхитростное повторение образа жизни царской аристократии.

Надя наняла немку-домоправительницу из Латвии, Каролину Тиль, которая должна была заниматься кремлевской квартирой, и полностью положилась на немецкую деловитость. Она нашла гувернантку для Светланы и гувернера для Василия – почти так же, как это делалось в царской семье. Светлана к шести годам уже умела читать по-русски и по-немецки.

Жизнь детей в большой кремлевской квартире была однообразной и управлялась их учителями. Но она состояла не только из уроков. Степан Микоян, отец которого был старым большевиком и советским государственным деятелем, одним из немногих, переживших сталинские репрессии, жил в Кавалерском корпусе и часто играл с Василием и Светланой. Он вспоминал, что иногда днем в саду собиралось от тридцати до сорока детей вместе с обслуживающим персоналом. Светлана была сорванцом и вместе с мальчишками бесстрашно карабкалась на самую большую в мире Царь-пушку.

Для детей устраивали костюмированные вечеринки, где двадцать или тридцать ребят разыгрывали, например, басни Крылова, изображая зверей в костюмах из настоящих шкур. Но иногда дети распевали сатирические куплеты о «политических лицемерах». Зрителями обычно были родители, порой даже сам Сталин, по своей привычке, молча наблюдал за ними со стороны. «Время от времени, – коротко отмечает его дочь, – он получал удовольствие от детского смеха».

Светлана запомнила празднование своего шестилетия. В кремлевской квартире было много детей. Они приготовили песни и танцы, а сама виновница торжества читала стихи на немецком языке. Был чай с маленькими пирожными в корзиночках. Годы спустя Светлана узнала, что большая часть населения России в это время страдала от голода.

Светлана запомнила всего один день, проведенный со своей матерью. Она с восторгом наблюдала, как Надя яростно начищала ванну, а потом отмывала всю квартиру. Светлана была слишком маленькой, чтобы понять, что матерью движет вовсе не страсть к чистоте, а подавляемый гнев и страдание, потому что семью Сталиных едва ли можно было назвать счастливой. Иосиф и Надежда часто ссорились. Годы спустя Полина Молотова, близкая подруга Нади, рассказывала Светлане: «Твой отец часто был груб с (твоей матерью), ей с ним приходилось трудно, все об этом знали. Но они прожили вместе и много хороших лет. У них была семья, дети, дом, и Надю все любили. Если их нельзя назвать счастливой семьей, – заявляла Полина, – то кого можно?»

По воспоминаниям Светланы, мать ударила ее только один раз. В тот день на обеденном столе появилась новая скатерть, сделанная из круглых кусочков кружева. Они были очень красивыми, и Светлана взяла ножницы, чтобы вырезать один на память. Разъяренная мать наотмашь ударила ее по лицу. Это был страшный шок. Когда Сталин услышал плач дочери, он прибежал, чтобы успокоить ее.

Светлана всегда старалась помирить родителей, когда они ссорились. Она бежала к отцу и обнимала его большой ботинок своими маленькими руками, пока он не успокоится. Близкая подруга Нади Ирина Гогуа, которая была свидетельницей домашних конфликтов, отмечала: «Единственной, кто мог успокоить (Сталина) была Светлана».

Если мать была эмоционально холодной, то от отца Светлана всегда получала душевный отклик. Она была любимицей Сталина. Он звал ее «маленьким воробушком» или «маленькой мушкой». Она сидела на его коленях и от него получала те поцелуи и объятья, на которые скупилась ее мать. Дочь принимала постоянное отсутствие отца как должное. Зато его появления всегда были праздником.

Именно Надя всегда принимала семью Сванидзе и часто защищала Якова, к которому отец явно относился с пренебрежением. Приехав в Москву, юноша говорил только по-грузински. Светлана думала, что это стало одной из причин, по которым отец недолюбливал его. Ведь, по имеющимся сведениям, Сталин сам очень болезненно относился к своему грузинскому акценту. Светлана отмечала, что ее отец «хорошо владел русским в более простой, разговорной форме:… он не мог красноречиво высказываться или писать. От него ускользали многие мелочи, синонимы, устойчивые обороты литературного языка». Вместо этого он часто использовал молчание, чтобы подчеркнуть свою власть. Это оказалось более эффективным способом контроля над окружающими, которые в момент такой паузы мучительно пытались догадаться, о чем же думает великий вождь.

Ребенком Светлана даже не догадывалась о грузинском происхождении своего отца. Однажды ее брат Василий, который постоянно дразнил сестру, сказал, что их семья – грузины. Когда Светлана спросила, кто это такие – грузины, он ответил: «Они все носят длинные черкесские пальто и всех режут острыми кинжалами». Светлана утверждала, что Сталин, стараясь отмежеваться от своих корней, запретил бывающим у него грузинам преподносить традиционные подарки в виде вина и фруктов. Их щедрость даже вызывала у него приступы ярости на публике. Надя соглашалась с ним в этом вопросе.

Оглядываясь назад, Светлана вспоминала, что ее самым любимым местом в их московской квартире была комната матери. Когда Надежды не было дома, девочка пробиралась туда, чтобы посидеть на толстом цвета спелой клубники восточном ковре или поваляться на старомодной грузинской тахте, где лежали мягкие подушки. Она любила касаться книг на Надином письменном столе и туалетном столике. Из-за взрывоопасной атмосферы в доме Светлане было необходимо всеми силами поддерживать у себя в душе этот образ любящей матери, чтобы сохранить свое психическое здоровье. Хотя посторонний увидел бы здесь только вечно отсутствующую мать и заброшенного, ищущего внимания ребенка. Но, нельзя не отметить, что и самой Наде жилось непросто.

 

Жизнь в Зубалово

Где-то в сердце у каждого человека, которому повезло с радостью вспоминать о своем детстве, есть место, полное волшебства и воображения, где всегда тепло и безопасно. Это наша основа, в течение всей жизни мы всегда возвращаемся туда в наших мыслях и мечтах. Как бы ни складывалась ее жизнь, у Светланы было такое место.

Как лицо, приближенное к Владимиру Ленину, Сталин получил дачу под названием Зубалово. Она находилась неподалеку от деревни Усово в тридцати пяти километрах от Москвы. Семья выезжала туда по выходным и на лето с 1919 по 1932 год. После смерти Нади Сталины продолжали отдыхать в Зубалово до 1949 года.

Дача получила свое название по фамилии предыдущего владельца, армянского нефтяного магната из Баку Зубалова. До революции вся территория вокруг деревни Усово служила местом отдыха для богачей. Брошенные во время революции дачи и поместья стали лакомой добычей для партийной элиты. Сталин и Анастас Микоян получили Зубалово. Это была справедливая награда, ведь до революции они оба боролись против увеличения рабочего дня и плохих условий труда на нефтеперерабатывающих заводах Зубалова в Баку и в Батуми.

На обширной территории Зубалова было три отдельно стоящих дома, которые назывались «большой дом», «маленький дом» и «дом прислуги». Все здания были окружены высоким забором из красного кирпича. Самый большой дом отдали Микояну и семьям других старых большевиков. Семья Аллилуевых и некоторые из Сванидзе использовали дом для прислуги, а в маленькой даче жили Сталин и Надя. Там всегда было много гостей.

Получив дачу, Сталин немедленно взялся за ее переделку. Он избавился от фронтонов и старой меблировки, пристроил балкон на втором этаже – этот балкон называли отцовским балконом – и террасу, выходящую на заднюю сторону дома. Сталин и Надя жили наверху, дети и посещающие дом родственники и друзья – на нижнем этаже. Пурпурные и лиловые кусты обрамляли дом, на небольшом расстоянии от него стояли стройные ряды берез. На участке был утиный пруд, пасека, огороженный загон для цыплят и фазанов, фруктовый сад и поляна, где высаживали гречиху, чтобы привлечь пчел. Это большевистское поместье во многом оставалось таким же, каким было, когда принадлежало буржуазной элите. По словам Светланы, это было «маленькое поместье со своим собственным деревенским укладом».

Ребенком Светлана знала поместье как свои пять пальцев – она знала, где лучшие грибные места, ловила рыбу в ручье и пруду вместе с дедушкой и братом, могла в струях течения найти радужную форель. Она знала, где в зарослях колючих кустов, царапающих руки и ноги, собирать ягоды. Она приносила кухарке полные корзины и, счастливая и усталая, ждала своей награды. У Светланы был свой маленький участок огорода и собственные кролики, которых она выращивала. Аромат больших деревьев, белая кора берез, яркая зелень свежей листвы, запах русской земли – все это навсегда отпечаталось в ее памяти.

Летом на дачу приезжали много детей из семей правящей элиты. Она водила их на птичий двор собирать яйца цесарок и фазанов или в лес за грибами. В поместье у детей был домик на дереве и качели. Они разбивали лагерь в лесу, ставили палатки и рыбачили на реке. Свою добычу они готовили на костре и запекали фазаньи яйца в золе.

У Сталина, который в Сибири оценил прелесть парной, разумеется, была баня в Зубалово. По существу это была изба, около которой росли березы. Когда отца не было, Светлана любила читать там детские книги, расположившись на постеленном на пол коврике.

Родственники всегда гостили в Зубалово: бабушка и дедушка Ольга и Сергей Аллилуевы, тетя Анна и дядя Станислав, дядя Павел и тетя Женя. Дядя Павел любил рассказывать истории о том, как после гражданской войны Ленин послал его в экспедицию на север, чтобы разведать месторождения железа и угля. Они жили в палатках, ездили верхом на оленях и носили одежду из оленьих шкур. Сванидзе, особенно Алеша и его великолепная жена Мария, тоже приезжали на дачу. Сталин часто бывал в Зубалово, но всегда был занят. Он обычно сидел за столом на террасе и работал.

Бабушка и дедушка Светланы, Ольга и Сергей, бывали на даче чаще других. Именно Сергей когда-то привел Сталина в дом Аллилуевых. Отец Надежды был сыном крепостного, получившего вольную, получил профессию механика и работал в тифлисском депо, где вступил в Месаме-даси (Третья группа), первую социал-демократическую организацию в Закавказье, сформированную в начале 90-х годов девятнадцатого века. Он встретил Сталина в 1904 году, когда его будущий зять уже был в Тифлисе известной фигурой после великолепной организации первомайской демонстрации рабочих. В те дни Сергей занимался печатью листовок и партийных программ, за что и был арестован и получил семь тюремных сроков. Принимал ли он участие в революционном террористическом движении, неизвестно, но он нисколько не возражал, когда его девятилетняя дочь Анна по заданию революционеров перевозила подрывные патроны под своим нижним бельем в поезде из Тифлиса в Баку. Квартира Сергея постоянно использовалась большевиками для конспиративных встреч. Сталин некоторое время скрывался у него от царской полиции.

Ольга была более неоднозначной личностью. В 1893 году она сбежала из дома от отца-тирана вместе с Сергеем, который снимал у них квартиру. Ей было шестнадцать, ему – двадцать шесть. Ольга была убежденным соратником Сергея в его революционной деятельности. Вместе с четырьмя детьми они постоянно переезжали из города в город, подвергались полицейским обыскам, боялись, хранили тайны, посещали отца в тюрьме и наблюдали, как исчезают их друзья. Вместе со своими дочерьми она распространяла марксистские брошюры, что было опасным занятием, за которое можно было попасть в тюрьму. Именно Ольга предложила Ленину укрыться в их квартире на Рождественской улице по пути в Финляндию летом 1917 года, когда казалось, что революция провалилась, и до октябрьского триумфа большевиков было еще далеко. Она приветствовала и визиты Сталина. Он был так благодарен Ольге, что даже написал об этом из сибирской ссылки.

25 ноября 1915 года

С уважением, ваш Иосиф

Ольга Евгеньевна,

я не могу передать, моя дорогая Ольга Евгеньевна, как я вам благодарен за ваше доброе отношение ко мне. Я никогда не забуду ту заботу, которую вы проявили. Я не дождусь того момента, когда моя ссылка закончится и я смогу приехать в Петербург, чтобы сказать спасибо лично вам и Сергею. Но мне осталось еще два года… Шлю наилучшие пожелания вашим мальчикам и девочкам.

Этот человек вскоре станет зятем Ольги и однажды предаст ее.

Как только ее младшей дочери Надежде исполнилось четырнадцать, Ольга получила специальность акушерки. Когда Россия вступила в Первую мировую войну, она стала работать в Красном кресте, ухаживая за ранеными, прибывающими с германского фронта. Она практически жила в госпитале и, по словам, ее сына Павла, имела там любовников.

К тому времени, когда они стали жить в Зубалово, Ольга и Сергей были практически чужими людьми. Он приходил с одного конца дачи, она – с другого, и они смотрели друг на друга через длинный обеденный стол. Сергей отошел от дел, хотя, как старый большевик, он по-прежнему верил в дело партии. Ольга была более скептична, она одна из первых догадалась, что же собой представляет ее зять на самом деле.

В длинные летние месяцы на даче жила словно бы типичная грузинская семья – взрывная и горячая. Дедушка Сергей злился, когда дети вертелись за столом, и мог опрокинуть суп ребенку на колени. Ольга вернулась к православному вероисповеданию. Когда дети Сталина и их друзья начинали говорить об атеизме и задевали этим веру бабушки, она отвечала так: «Где душа? Об этом вы узнаете, когда она заболит». Тем не менее, Ольга совершенно не возражала против власти и других преимуществ, которые давало положение ее зятя.

Светлана, голубоглазая и рыжеволосая, была похожа на бабушку. По ее утверждению, Надежда запретила матери бывать в кремлевской квартире из-за того, что та постоянно критиковала преданность дочери большевистскому движению и работе, что мешало проводить время дома с детьми. Возможно, Светлана услышала об этом позже от своих теть: вряд ли такие подробности могли остаться в памяти шестилетнего ребенка. Очевидно, Ольга кричала Надежде, что вырастила четверых детей, хотя Надя, вспоминая свое переломанное детство, могла бы с этим поспорить. Ольга имела взрывной характер, совершенно не имела склонности к самоанализу, и, вполне вероятно, Светлана унаследовала эти черты от нее.

Ребенком Светлана едва ли могла хорошо понимать все эти сложные взаимоотношения внутри семьи. Что видел ребенок? В Зубалово ее бабушка и дедушка, особенно дедушка, полностью заменяли родителей. У Сергея была мастерская в отдельно стоящей избе, и он часто приглашал туда детей, чтобы они поиграли с инструментами и научились делать какие-то вещи. Иногда он развешивал конфеты на деревьях, чтобы дети искали их, устраивал долгие походы за грибами.

Как уже говорилось, многие представители партийной элиты проводили лето в Зубалово. Светлана называла их всех дядями. «Дядя» Ворошилов и «дядя» Микоян приезжали на дачу с семьями. Больше всех она любила старого товарища Сталина Николая Бухарина, с приездом которого вся дача наполнялась смехом. Он научил няню Светланы кататься на велосипеде и всегда приносил на дачу и в кремлевские сады разных животных: ежиков, садовых ужей в банках, ястребов и даже ручную лису. Эта лисица пережила своего хозяина: она бегала в кремлевских садах и после Третьего Московского процесса, на котором в 1938 году Бухарин был приговорен к смертной казни.

Приезжали и другие друзья Сталина, например, Серго Орджоникидзе и его жена Зинаида. Шестилетняя Светлана с детским любопытством наблюдала за взрослой жизнью: Семен Буденный играл на аккордеоне, и все пели русские народные песни. Даже Надя порой танцевала грузинскую лезгинку, а Сталин, у которого был хороший голос, пел. Все сталинские гости начали исчезать в середине тридцатых годов. Только Микоян, Буденный и Ворошилов пережили Сталина. Одни «тети» и «дяди» получали смертные приговоры, другие – долгие сроки, а третьи кончали с собой, как Серго Орджоникидзе. Светлана вспоминает, что ребенком она никак не могла понять, куда все уходят. Люди просто-напросто исчезали, и никто не объяснял, почему.

Когда родилась Светлана, Сталину было пятьдесят два года, и он не любил отдыхать в компании шумных детей. Они с Надей проводили отпуска в Сочи, на берегу Черного моря, где вождь пытался теплыми ваннами лечить свой ревматизм, приобретенный в сибирской ссылке. Иногда на юг отправлялся целый кортеж машин, в которых ехали члены партии. У Светланы сохранилось множество фотографий из этих поездок. Среди них, например, фото Абеля Енукидзе, любимого крестного отца ее матери, на пикнике на пляже, а также фотографии других членов Политбюро: Молотова, Микояна, Ворошилова. Такое совместное проведение отпусков было частью партийной идеологии. У Сталина были сросшиеся пальцы на ноге и из-за несчастного случая в детстве повреждена рука. Он никогда не плавал, а проводил время на пляже за походным столиком, просматривая документы. Только в пять лет родители стали брать Светлану на дачу в Сочи.

Оглядываясь назад в своих воспоминаниях, написанных, когда ей было тридцать семь, Светлана могла говорить только о смерти всех этих людей, но не об их убийцах. «Я хочу записать только то, что я знаю, что я помню и видела сама», – так она пыталась по прошествии времени справиться с психологической травмой. Но здесь уже началось разделение: Зубалово было миром света и волшебства, где летом собирались старые друзья-революционеры и смеялись вместе со своими детьми. Потом все окрасилось в убийственно-черные тона.

Вспоминая о прошлом, Светлана не хотела предавать свое детское счастье. «Золотая клетка» защищала ее от всех перипетий того нелегкого времени: жестокой междоусобной борьбы внутри партии, когда Сталин отстаивал свое господство, уничтожая соперников из числа старых большевиков и партийной элиты; гибели миллионов крестьян, пострадавших от принудительной коллективизации, проведенной для ускорения индустриализации страны. Бесклассовое большевистское общество копировало царский режим: люди снова стали рабами, а их новые хозяева окружали стенами свои укрепления.

Светлана не могла предать волшебство своего первого мира, где она жила ребенком, вне времени и памяти, в месте, населенном любимыми людьми. Должна ли была отразиться на ней несправедливость окружающего мира? В этом-то и был корень парадокса. Как мир чудес мог оказаться полным ужасов? Как отец, который любил и ласкал ее, к которому, по словам няни, она бежала с фиалками и земляникой, чтобы в награду получить пахнущий табаком отцовский поцелуй, мог быть одним из самых кровавых диктаторов своего времени?

Оглядываясь назад, Светлана называла свое детство нормальным, полным любящих родственников, друзей, праздников, удовольствий. Она даже считала его скромным и, возможно, для главы государства это не было большой роскошью, хотя миллионы русских людей в это время были голодными и бездомными.

В своих воспоминаниях она писала о родителях: «Из уважения к их памяти, из чувства глубочайшей признательности и любви к ним за то, чем они все были для меня когда-то в том солнечном доме, который зовется «детством», я должна о них рассказать».

В этом заявлении она принимала желаемое за действительное, поскольку воспоминания Светланы полны парадоксов и несоответствий. «Я пытаюсь вернуть то, что ушло, – солнечные беззаботные годы моего детства», – писала она тридцать лет спустя, как будто признавая невозможность этого.

С точки зрения ребенка мир мог быть безоблачно солнечным, но детская интуиция подсказывала, что на этом солнце есть пятна. С точки зрения взрослого это был лабиринт боли и страданий.

 

Глава 2

Ребенок без матери

7 ноября 1932 года в полдень Светлана стояла вместе со своей матерью впереди большой толпы народа и наблюдала, как солдаты маршируют по Колонному залу в ознаменование пятнадцатой годовщины Великой Октябрьской революции. Ее впервые взяли на ежегодное празднование. Это был необычайный карнавал с ряжеными на ходулях, глотателями огня и цирковыми представлениями, где собрались тысячи людей. Девочка смотрела на своего отца на трибуне, над которой висело его огромное изображение. По обеим сторонам портрета выстроились партийные лидеры. В свои шесть с половиной лет она понимала, что ее отец – самый важный человек в мире.

Ранее в этот день мать позвала ее в свою комнату. «Я видела свою маму так редко, что запомнила каждое мгновение нашей последней встречи». Светлана сидела на своей любимой тахте и слушала длинные наставления матери о том, как следует себя вести. «Не смей прикасаться к алкоголю!» – сказала она. Надя и Сталин всегда ссорились, когда он опускал палец в свой бокал с вином, а потом давал его пососать ребенку. Последние слова Нади, обращенные к дочери, были вполне в ее духе. Надя опасалась эмоциональности, которая была свойственна ее матери и сестре Анне, как потакания своим слабостям. Слезы, признания, жалобы и даже откровенность были не в ее репертуаре. Для Нади самым важным было выполнять свой долг и хранить тайны.

Когда няня уложила ее в постель, Светлана долго вспоминала, как дядя Ворошилов открывал парад на белой лошади.

Следующим утром, восьмого ноября, Александра Андреевна рано разбудила детей и отправила их поиграть на улицу, несмотря на дождливую, пасмурную погоду. Когда несколько часов спустя они садились в машину, у всех вокруг были слезы на глазах. Они поехали на новую дачу в Соколовку. Сталин тешил свое тщеславие, приобретая себе новые дачи, и этой осенью семья жила не в Зубалово, а в Соколовке. Дом там был мрачный, с темной внутренней отделкой, в нем было мало света. Дети понимали, что случилось что-то ужасное и все время спрашивали, где их мама. В конце концов, приехал Ворошилов, чтобы отвезти их в Москву. Он был в слезах. Их отец, казалось, исчез.

Существует множество версий, по-разному представляющих то, что случилось в ночь с седьмого на восьмое ноября. Уже почти невозможно отделить факты от вымысла, правду от слухов, но, в общем, события этой ночи складывались следующим образом.

После парада Надя вернулась в квартиру в Потешном дворце, чтобы подготовиться к празднованию, которое всегда организовывалось после него. Ее брат Павел, который в то время был в Берлине военным представителем при торговой миссии Советской России, как раз приехал в гости и привез ей подарки, среди которых было прекрасное черное платье. Кремлевские жены всегда говорили, что, когда они встречают Надю у модного портного Комиссариата внутренних дел на Кузнецком мосту, она всегда выбирает самую скучную и неинтересную одежду. Их удивляло, что она все еще следует большевистскому кодексу скромности. Но этим вечером в элегантном черном платье она была красива. Она даже приколола красную розу к волосам.

Вместе с сестрой Анной Надя прошла по заснеженной лужайке к Кавалерскому корпусу и вошла в квартиру товарища Ворошилова, народного комиссара, который в этот раз был хозяином ежегодной вечеринки в честь годовщины революции для членов партии и их жен. Сталин пришел из своего рабочего кабинета в здании Сената вместе с товарищем Молотовым и председателем Государственной плановой комиссии при Совете Народных Комиссаров Валерианом Куйбышевым. С ними были всего один или два охранника, несмотря на то, что Политбюро запретило вождю «ходить по городу пешком», так как его члены считали, что он не может быть в безопасности из-за тех репрессий, которые он проводил против так называемых вредителей, буржуазных идеологов и политических террористов. Ненависть к Сталину могла привести к его убийству.

Для всех собравшихся годовщина революции была поводом развлечься. Было много еды, которая прибыла с кремлевской кухни и была сервирована домоправительницей: большое количество закусок, рыба, мясо, водка и грузинское вино. Мужчины, многие из которых все еще носили гимнастерки и сапоги, как в революционные годы, и женщины в модельных нарядах сидели за банкетным столом. Сталин сидел во главе стола, напротив Нади. Все много пили, тост следовал за тостом, чествуя как старые революционные победы, так и новые промышленные достижения.

Из разрозненных деталей, найденных в воспоминаниях разных людей, присутствовавших на том вечере, можно восстановить следующие события. Сталин был пьян и начал грубо приставать к Галине, жене командира Красной армии Егорова, актрисе. Он бросал в нее хлебные шарики. Наде все это было отвратительно или она просто устала от такого поведения мужа. Только что прошел слух о романе Сталина с кремлевской парикмахершей. Он любил заигрывать только с теми женщинами, в осторожности и благоразумии которых был уверен, а весь кремлевский персонал либо состоял из агентов КГБ, либо был проверен ими. Надя обо всем знала и знала, что все эти развлечения не длятся долго, но ни она, ни кто-либо еще понятия не имел, как далеко они заходят. Годы спустя охранник Сталина Власик осторожно сказал Светлане, что ее отец был «несмотря ни на что мужчиной». Этим вечером Надя легкомысленно и кокетливо танцевала вначале со своим грузинским крестным отцом Абелем Енукидзе, потом с администратором кремлевского комплекса – обычная реакция разозленной женщины, заметившей, что ее муж заигрывает с другими.

Многие источники указывают, что конфликт начался с политического тоста, который разозлил Надю. Сталин поднял бокал за «смерть врагов государства» и заметил, что Надя не пьет. Он крикнул через стол: «Эй ты, почему не пьешь? Пей немедленно!»

«Меня зовут не «эй»! – злобно ответила она и бросилась вон из комнаты. Те, кто сидел ближе к двери, слышали, как она еще крикнула через плечо: «Заткнись! Заткнись!» Все в комнате в ужасе замерли. Даже жена обычно не решалась так разговаривать со Сталиным. Он же только пробормотал себе под нос: «Какая дура!» и продолжил пить.

Близкая подруга Нади Полина Молотова побежала вслед за ней. По словам Полины, они с Надей несколько раз обошли вокруг Кремля. Полина говорила о том, что Сталин постоянно находится в большом напряжении. В тот день он напился, что случалось редко, он просто расслабился. Полина утверждала, что, когда они ранним утром попрощались, Надя была совершенно спокойна.

Когда Надя вернулась в кремлевскую квартиру, она ушла в свою комнату и закрыла дверь. После четырнадцати лет брака они со Сталиным спали отдельно. Ее спальня была справа от столовой, спальня Сталина слева, к ним вел общий коридор. В детские комнаты можно было пройти по другому коридору, дальше по нему находились комнаты прислуги.

Некоторое время спустя, тем же утром, Надя взяла маленький маузер, подаренный ей братом Павлом, и выстрелила себе в сердце.

Кажется, никто не слышал выстрела. Его не могли услышать ни дети, ни слуги. Охрана в те дни не ночевала в квартире. Сталин, если и был дома, то спал как убитый.

Домоправительница Каролина Тиль, как обычно, приготовила для Нади завтрак. Войдя в комнату она нашла Надю лежащей на полу возле кровати в луже крови. Маузер все еще был у нее в руке. Тиль побежала в детскую, разбудила няню Светланы, Александру Андреевну, и они вместе вернулись в комнату Нади. Женщинам удалось поднять тело на кровать. Они побоялись звонить Сталину, известному своими непредсказуемыми реакциями, и позвонили вначале крестному Нади Абелю Енукидзе, потом Полине Молотовой. В конце концов, Сталин проснулся и вошел в столовую. Они обе обернулись к нему: «Иосиф Виссарионович, Нади больше нет с нами».

Позже поползли слухи, что после вечеринки Сталин уехал в Зубалово с другой женщиной и вернулся домой под утро. Они с Надей поссорились, и он застрелил ее. Таких историй рассказывалось очень много, появлялись самые различные варианты развития событий. Более убедителен тот факт, что вся семья была уверена, что Надя покончила с собой, и поражалась, как она могла бросить детей.

Родственники также утверждали, что Надя оставила очень горькую записку с обвинениями в адрес Сталина. По всей видимости, он уничтожил ее, только прочитав. Жена Павла, Женя, рассказывала, что первые несколько дней после смерти Нади Сталин был в шоке: «Он говорил, что не хочет больше жить… Сталин находился в таком состоянии, что мы боялись оставлять его одного. Временами у него случались вспышки ярости».

Семье хотелось видеть Сталина подавленным, и, возможно, так оно и было. Он по-своему любил Надю, и его любовные письма это подтверждают. Даже тираны бывают сентиментальны. Но все переживания Сталина были направлены только на себя. Свояченица Сталина, Мария Сванидзе, записала в своем дневнике такой момент. Когда она сказала Сталину, что винит Надю в том, что она оставила своих детей, он ответил: «Дети забудут ее через несколько дней, а мне не будет покоя до конца моей жизни». Трудно представить, что отец может сказать такое о своих горюющих детях, но эгоизм Сталина выглядит правдоподобно. Светлана всегда была уверена, что самоубийство матери обострило паранойю Сталина: никому нельзя доверять, даже самые близкие могут предать.

Почему же Надя, которой был всего тридцать один год, покончила с собой? Мы никогда не узнаем правду, но слухи и домыслы по этому поводу были самые разные. Самое простое объяснение – это ее душевная болезнь. Вначале даже Светлана верила в него. Английский историк Симон Себаг Монте-фьоре писал: «Медицинская карта (Нади), которую Сталин сохранил в архиве, а также свидетельства тех, кто ее знал, подтверждают, что Надя страдала серьезным психическим заболеванием, возможно, наследственным маниакально-депрессивным психозом или пограничным расстройством личности, которое ее дочь называет шизофренией, а также патологией черепа, вызывающей мигрени». Были у Нади и другие проблемы со здоровьем. Она сделала несколько абортов – в то время обычная практика для женщин за неимением других способов контрацепции. Это вылилось в гинекологические проблемы. Их она лечила на немецких спа-курортах, что было особой привилегией, почти фетишем, для партийной элиты.

Но позже Светлана поняла глубину отчаяния ее матери из-за политических репрессий, проводимых Сталиным. Попробуем разобраться в том, могло ли это быть причиной самоубийства.

Приятель Нади по Промышленной академии Никита Хрущев посоветовал ей стать более независимой от Сталина. Поступив в академию в 1928 году, она вернула себе девичью фамилию, Аллилуева, хотя обычно жены большевиков носили фамилию мужа. Она отказалась ездить в академию на правительственной машине и добиралась на трамвае, именно поэтому у Нади и был пистолет. Ее брат Павел привез два маузера из поездки в Англию, один – для Нади, другой – для ее подруги Полины. Александр Аллилуев, сын Павла, позже писал: «Они ездили в академию на трамвае, и в те времена в Москве это могло быть действительно опасно. Именно поэтому мой отец и привез из Англии два этих чертовых пистолета. Вместо благодарности Сталин спросил его: «Другого подарка найти не мог?» У этого пистолета пули были очень маленького калибра, но этого оказалось достаточно, когда Надя выстрелила себе в сердце»

Из юношеской переписки Нади видно, что она была убежденной молодой коммунисткой и даже идеализировала большевиков. Во время Гражданской войны, разразившейся после победы большевиков, она принимала необходимость жестких мер для выживания молодой Советской республики. Когда в июне 1918 года Ленин послал Сталина в Царицын (позже переименован в Сталинград) с четыреста пятьюдесятью красноармейцами, чтобы обеспечить продовольствие для Москвы и Петербурга, семнадцатилетняя Надя и ее брат Федор отправились с ним. Железнодорожный вагон отвели на боковые пути, и Сталин использовал его как свою штаб-квартиру. Хотя они еще не зарегистрировали свой брак официально, по большевистским обычаям Надя считалась его женой.

Сразу после приезда Сталин принялся очищать город от тех, кого подозревал в контрреволюционных действиях. Когда он писал Ленину письма, требуя ввести войска, Надя печатала их на машинке. Когда Ленин потребовал быть еще более «безжалостным» и «беспощадным» к врагам, Сталин ответил: «Не волнуйся, моя рука не дрогнет».

Сталин начал проводить кампанию «показательного террора». Он сжигал деревни, чтобы продемонстрировать последствия отказа отдавать провиант для нужд Красной армии и показать, что будет с теми, кто занимается контрреволюционным саботажем. Его ничем не прикрытая жестокость нисколько не тревожила Надю, печатающую все бумаги в железнодорожном вагоне.

Надя любила Сталина и находила очень разумным и даже очаровательным большевистский культ жестокости. Страстные письма, которые они слали друг другу, находясь в разлуке, словно пронизаны электрическим напряжением. Еще в июле 1930 года, когда Надя была в Германии, в Карлсбаде, где лечилась от постоянных головных болей (по другой версии она страдала сильными болями в брюшной полости, возможно, из-за неудачного аборта), Сталин писал: «Татка (это было его любимое грузинское имя, которым он называл жену), напиши мне что-нибудь… Здесь без тебя так одиноко, Таточка. Сижу дома, один, как сыч, не ездил в деревню – слишком много работы. Вот закончу все и послезавтра поеду в деревню, к детям. Ну, до свидания, не оставайся там слишком надолго, приезжай поскорей. Целую тебя. Твой Иосиф». В одном из ответных писем Надя писала: «Прошу, побереги себя. Нежно целую, как ты целовал меня, когда я уезжала. Твоя Надя».

Но семейную жизнь со Сталиным трудно назвать легкой и безоблачной. Первую попытку уйти от него Надя сделала еще в 1926 году, когда Светлане было всего шесть месяцев. После ссоры она собрала Светлану, ее няню и Василия и села на поезд до Ленинграда, где жили ее родители. Им она дала понять, что уходит от Иосифа и начинает новую, независимую жизнь. Он позвонил ей и умолял вернуться. Когда он предложил приехать и забрать ее, она ответила: «Я вернусь сама. А то государству слишком дорого обойдется твоя поездка».

Пожалуй, самой худшей чертой Сталина как мужа были танталовы муки его страсти. Со своей гордостью и сдержанностью Надя редко раскрывала секреты своей личной жизни, но сестра Анна называла ее «настоящей великомученицей». Сталин, обычно сдержанный и с непроницаемым выражением на лице, мог внезапно вспыхнуть с неконтролируемой яростью и вести себя, совершенно не обращая внимания на чувства жены. Надя жаловалась, что ей приходится все время бегать по поручениям мужа: то ему нужно отнести документ в комиссариат, то взять книгу из библиотеки. «Мы всегда ждем его, но никогда не знаем, когда он вернется».

В 1929 году Надя была на втором курсе Промакадемии. Это был «год великого перелома», когда началась насильственная коллективизация крестьян. Процесс проходил жестко. Чтобы искоренить частные предприятия, закрылись рынки. Весь скот был конфискован. Зажиточные крестьяне, так называемые кулаки (а те, у кого была одна корова, могли попасть в кулаки), арестовывались или отправлялись в ссылку. В процессе ликвидации кулачества к крестьянам «относились как к скоту… они часто умирали по пути от голода, холода, побоев». В год Надиной смерти, 1932, печально известный ГУЛАГ (система трудовых лагерей) принял «более четверти миллиона заключенных». 1,3 миллиона кулаков жили как «спецпоселенцы».

В 1932 и 1933 годах на Украине бушевал голод. Сталин и его министры отправляли зерно за границу, чтобы закупить комбайны и тракторы для ускорения темпов индустриализации. Хотя Политбюро Украины просило о помощи, она не была оказана. Миллионы людей умирали. В 1932 году несколько студентов Промышленной академии, сокурсники Нади, были арестованы за разговоры о голоде. Надя тоже слышала высказывания против коллективизации. Она тайно симпатизировала Николаю Бухарину, который критиковал Сталина, и правому крылу оппозиции. Сталин приказал Наде не посещать академию в течение двух месяцев.

Раньше Надя пыталась как-то повлиять на ситуацию. Когда в сентябре 1929 года Сталин отдыхал один в Сочи, она написала ему осторожное письмо о том, что партия буквально взорвалась после статьи в «Правде», которая была напечатана без предварительной цензуры. Хотя многие и видели эту статью до печати, всю вину возложили на друга Нади Ковалева и требовали его увольнения с работы. В длинном письме с обычным приветствием «Дорогой Иосиф» в начале она писала:

…Не злись на меня, но я очень переживаю из-за Ковалева, потому что я знаю, какую огромную работу он проделал в этой газете… уволить Ковалева… это ужасно… Ковалев выглядит как мертвец… Я знаю, что ты терпеть не можешь, когда я вмешиваюсь, но я все равно считаю, что ты должен посмотреть на происходящее свежим взглядом… Я не могу оставаться равнодушной к судьбе хорошего работника и моего товарища…

А теперь прощаюсь и нежно целую тебя. Пожалуйста, ответь мне.

Сталин прислал ответ через четыре дня: «Татка! Получил твое письмо о Ковалеве… Думаю, ты права… Очевидно, они сделали из Ковалева козла отпущения. Я сделаю все, что смогу, если еще не поздно. Целую мою Татку много, много, много раз. Твой Иосиф». Сталин сделал так, как просила Надя и написал Серго Орджоникидзе, ответственному за ведение дел о неподчинении партийной линии, что делать Ковалева козлом отпущения – это «очень простой, но неправильный и небольшевистский метод исправления ошибок… Ковалев… НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ, НИКОГДА не позволил бы напечатать ни строчки о Ленинграде без разрешения бюро». Ковалев все равно был уволен из «Правды», но не как «враг народа», а скорее, как «заблудший сын партии».

В ответ Надя написала Сталину трогательную фразу: «Я очень рада, что в деле Ковалева ты показал, что мне доверяешь» и рассказала о популярной в академии дружеской шутке. «Все успехи в академии теперь оцениваются по следующей шкале: «кулак», «середняк», «бедняк». Мы много над этим смеемся. У меня нашли явный правый уклон». Странное заявление, если учесть, что Сталин скоро уничтожит так называемое правое крыло оппозиции.

Между Сталиным и Надей явно росла напряженность. Летом 1930 года она писала: «Этим летом я не чувствую, что ты огорчен тем, что мой отъезд откладывается. Скорее наоборот. Прошлым летом я чувствовала это, но не сейчас… Ответь мне, если ты не слишком разочарован моим письмом. Ну, или, как хочешь». В ответ он написал, что ее упреки «несправедливы». В октябре она написала: «Никаких вестей от тебя… Может быть, охота за старыми девами слишком увлекла тебя, или тебе просто лень писать». Сталин с иронией ответил: «Последнее время ты все время обвиняешь меня. Что это значит? Плохие новости или хорошие?» В письмах Нади к Сталину в Сочи часто рассказывалось о голоде в Москве, длинных очередях за продуктами, недостатке топлива, обшарпанных зданиях: «Москва теперь выглядит лучше, но только в некоторых местах. Она словно женщина, которая припудривает поплывшую по лицу краску после дождя. Очень хочется одного – чтобы все эти трудности навсегда ушли в прошлое, и люди радовались бы и работали хорошо».

К тому времени, когда она покончила с собой, Надя, возможно, вовсе не заболела шизофренией, а просто утратила все иллюзии в отношении революционной политики своего мужа. Недаром в ночь своей смерти она отказалась поднять бокал за «смерть врагов государства».

Подруга Нади, Ирина Гогуа, которая знала ее еще с детства, проведенного в Грузии, когда у них в доме не было ванной, и поэтому приходилось приходить каждую субботу мыться к Аллилуевым, вспоминала, как Надя вела себя в присутствии Сталина.

(Надя) понимала многое. Когда я вернулась (в Москву), я знала, что ее друзей арестовали где-то в Сибири. Она… требовала, чтобы ей показали их дела. Так что она понимала многое… В присутствии Иосифа она казалась циркачом, который ходит по разбитому стеклу босыми ногами. Улыбаясь зрителям и пряча тайный ужас в глазах. Вот так она выглядела в присутствии Иосифа, потому что никогда не знала, что последует дальше, какой взрыв сейчас разразится – он был по-настоящему непредсказуем и жесток. Единственное существо, которое могло смягчить его, – это Светлана.

Гогуа не удивилась, когда услышала слухи о самоубийстве Нади. Хотя правда о ее смерти скрывалась, Ирина утверждала, что ей стало обо всем известно через органы безопасности. Также она рассказала интересную деталь: «Надежда имела очень правильные и красивые черты лица. Но вот такой парадокс: о том, что она красива, заговорили только после ее смерти… В присутствии Иосифа она всегда была, как фокусник, – в постоянном напряжении».

Уже в 2011 году Александр Аллилуев, сын Надиного брата Павла, дополнил картину смерти Надежды одной очень важной деталью, которую узнал от родителей.

Павел был на работе, когда услышал новость о самоубийстве сестры. Он немедленно позвонил своей жене Жене, сказал ей, чтобы она оставалась на месте, он уже едет домой. Приехав, он сразу же спросил, где она спрятала пакет с бумагами, который Надя передала им.

– В белье, – ответила Женя.

– Неси сюда скорей.

Надя планировала уйти от Сталина. Она собиралась уехать в Ленинград и даже просила Сергея Кирова, главу партийной организации города, найти ей там работу. В пакете, который Надя оставила своему брату, было, предположительно, прощальное письмо для них.

Женя держала существование этого письма в секрете в течение двадцати лет и рассказала о нем своему сыну Александру только в 1954 году, после смерти Сталина. Она сказала сыну, что в этом письме Надя написала: «Я больше не могу жить со Сталиным. Вы принимаете его за совсем другого человека, но он как двуликий Янус. Он переступит через любого человека на свете, в том числе, и через вас». «Нам всем предстояло узнать, какой человек товарищ Сталин, а Надя уже знала об этом», – так прокомментировал эти слова Александр.

Женя спросила Павла, что им делать с бумагами, и он ответил, что их надо уничтожить. Из-за этого, конечно, нет никакой возможности проверить правдивость всей этой истории, как и многих историй, связанных со Сталиным.

Став взрослой, Светлана всегда считала, что Надя покончила с собой из-за того, что решила, что у нее нет выхода. Как можно было спрятаться от Сталина? Няня Светланы позже рассказала ей, что случайно услышала разговор Нади с подругой за несколько дней до самоубийства. Надя говорила, что ей «от всего скучно, она от всего устала и ничто уже не сделает ее счастливой».

– А как же дети? – недоверчиво спросила подруга.

– Все надоело, даже дети, – отмахнулась Надя.

Такая постоянная скука является признаком глубокой депрессии, но дочери было очень больно услышать такие слова матери. Ее маме было «слишком скучно». Воспоминания о матери у Светланы всегда были очень противоречивые, неясные, колебались между идеализацией и горькой злостью.

Светлана не могла вспомнить, как и когда ей сообщили о смерти матери и даже сказать, кто это сделал. Она помнила только, как был объявлено официальное прощание с покойной, которое началось 8 ноября в половине третьего. Новость о смерти Нади потрясла многих людей, и тысячи москвичей хотели попрощаться с ней, несмотря на то, что многие впервые услышали ее имя, поскольку Сталин строго охранял приватность своей частной жизни.

Открытый гроб с телом Нади поставили в холле ГУМа, где в то время находился не только магазин, но и некоторые государственные учреждения. Ирина Гогуа вспоминала, что людей вокруг скопилось так много, что те, кто не знал о происходящем, интересовались, что же такое продают в магазине, что собралась такая очередь. Когда Зина, жена «дяди» Серго Орджоникидзе, взяла Светлану за руку и подвела к гробу, чтобы она поцеловала холодный лоб матери и попрощалась с ней, Светлана закричала и отпрянула назад. Вид матери, лежащей в гробу, навсегда отпечатался в памяти ребенка. Она испугалась и убежала из зала.

Существует несколько версий о том, как Сталин вел себя на похоронах. По одной из них, он всхлипывал, Василий держал его за руку и просил: «Папа, не плачь!». По другой, которая принадлежит Молотову, мужу Полины, всегда вспоминается образ Сталина, приближающегося к гробу со слезами, текущими по щекам. Он горько сказал: «Я не спас ее». Я услышал и запомнил эту фразу: «Я не спас ее». По воспоминаниям Светланы, когда Сталин «пришел прощаться на гражданскую панихиду, то, подойдя на минуту к гробу, вдруг оттолкнул его от себя руками и, повернувшись, ушел прочь, сказав только одну фразу: «Она ушла как враг». Слышала ли Светлана эти слова сама? Вполне возможно, она узнала о них позднее, поскольку этот эпизод никак не похож на наблюдения бьющейся в истерике шестилетней девочки. Скорее всего, ей рассказал об этом кто-то другой.

После гражданской панихиды гроб на задрапированном пушечном лафете, накрытом цветами, повезли на Новодевичье кладбище. Его сопровождал почетный караул. В процессии за гробом шел Сталин с Василием, Светлану на кладбище не взяли.

Светлана считала, что ее отец никогда не бывал на могиле матери. «Ни единого раза. Он не мог. Он считал, что, совершив самоубийство, мать стала его личным врагом». Тем не менее, водители Сталина рассказывали о его тайных ночных поездках на могилу, особенно во время войны.

В «Правде» напечатали очень формальное официальное сообщение о смерти Нади. Ее самоубийство было государственной тайной, хотя о нем знал весь аппарат. Детям, а также общественности, рассказали, что Надя умерла от перитонита после приступа аппендицита.

Только спустя десять лет Светлана узнала правду о самоубийстве матери. Хотя это может показаться удивительным, так было на самом деле. Ужас, который Сталин распространял вокруг себя, прежде всего коснулся тех, кто был рядом с ним. Кто решился бы сказать дочери Сталина, что ее мать покончила с собой? Многих расстреливали только за то, что они знали правду. Вскоре стало «плохим тоном» просто упоминать Надино имя.

Для Сталина смерть Нади стала настоящим ударом, но он оправился от него. Он писал своей матери:

Приветствую тебя, дорогая мама!

24 марта 1934

Я получил варенье, имбирь и чакчели (грузинское печенье). Детям очень понравилось, и они просят передать тебе спасибо. У меня все хорошо, так что не беспокойся обо мне. Я могу смириться со своей судьбой. Не знаю, нужны ли тебе деньги, но на всякий случай, высылаю тебе пятьсот рублей…

Будь здорова, дорогая мама, и не падай духом!

Целую,

твой сын Сосо

P.S. Дети кланяются тебе. После смерти Нади моя личная жизнь непроста, но сильный человек всегда должен быть мужественным.

Но раны, нанесенные детям смертью одного из родителей, могут быть не так заметны, однако быстро не проходят. Отчасти потому, что сама мысль о смерти не укладывается в их головах. Они только понимают, что их бросили. Сводный брат Светланы Артем Сергеев вспоминал празднование ее седьмого дня рождения, которое состоялось через четыре месяца после смерти матери. Все приглашенные принесли подарки. Светлана, которая еще не совсем понимала, что значит слово «умерла», спросила: «А что мамочка прислала мне из Германии?» Еще она боялась спать в темноте.

Ее подруга детства семилетняя Марфа Пешкова, внучка писателя Максима Горького, вспоминала, как была у Светланы после смерти матери. Светлана играла в куклы. По полу были разбросаны куски черной ткани. Она пыталась сделать куклам одежду из этих обрывков и рассказывала Марфе: «Это мамочкино платье. Мамочка умерла, и я хочу, чтобы мои куклы носили мамочкино платье».

 

Глава 3

Хозяйка и ее бедняк

Светлана всегда делила свою жизнь на две части: до смерти матери и после нее, когда весь мир полностью изменился. Ее отец сразу же решил переехать из Потешного дворца, где все напоминало ему о Наде. Николай Бухарин предложил ему свою квартиру на первом этаже здания кремлевского Сената, который также называли Желтым дворцом, где когда-то была резиденция Ленина.

Квартира была длинная и узкая со сводчатыми потолками и темными комнатами. Она также служила Сталину рабочим кабинетом. Светлана возненавидела это место. Единственной знакомой вещью здесь была фотография Нади, сделанная в Зубалово. На ней была надета ее любимая вышитая шаль. Фотографию Сталин увеличил и повесил над изысканным резным буфетом в столовой. Светлана собрала в своей комнате вещи, напоминавшие ей о матери. Кабинет Сталина находился этажом выше, Политбюро собиралось в том же здании.

Теперь в доме было полно каких-то неприятных незнакомцев. Дом велся по военному образцу с помощью персонала, набранного из агентов ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление, политическая спецслужба в СССР). Их следовало называть обслуживающим персоналом, а не прислугой. Светлана чувствовала, что на всех, кроме ее отца, эти люди смотрели как на пустое место. Она была уверена, что мама никогда не допустила бы такого вторжения в свой дом, но Сталину явно нравился полувоенный способ ведения хозяйства. Его дети не должны быть испорчены. Никакой роскоши, никаких привилегий. Возможно, он также думал о безопасности. Враги мерещились ему повсюду.

Даже Светино любимое Зубалово изменилось. Когда они с Василием приехали туда после смерти матери, Светлана была подавлена: домик на дереве, который они называли «Робинзон Крузо», пропал, и качели исчезли. По соображениям безопасности песчаные дорожки были покрыты отвратительным серым асфальтом, а красивые кусты сирени и вишневые деревья вырубили. Хотя вся семья часто приезжала в Зубалово по выходным, а дедушка Сергей жил там почти все время, Сталин стал редко бывать на даче.

Бабушка Ольга по-прежнему жила в маленькой квартирке в Кремле. Эта квартирка с восточными коврами, тахтой, на которой лежали вышитые подушки, и старым сундучком с фотографиями осталась для Светланы единственным уютным местом в новом незнакомом мире. Когда девочка приходила в гости, бабушка совершенно не скрывала своего недовольства нововведениями Сталина. Она говорила, что новый «обслуживающий персонал» в квартире – это только перевод казенных денег. Они же за глаза называли ее «суетливой старой дурой».

Вскоре стало понятно, что Сталин больше не собирался жить в Кремле. Вскоре после смерти Нади он заказал своему любимому архитектору Мирону Мержанову проект новой дачи в селе Волынское в Кунцеве, примерно в десяти километрах от центра Москвы. Дача стала именоваться «ближней» по сравнению с предыдущей дачей Сталина, располагавшейся в Успенском. Это название нравилось ему из-за его неопределенности. Если враги подслушают, например, телефонный разговор, то по этому названию ничего не поймут. Всего на даче было шестнадцать комнат. Она со всех сторон была окружена лесом и пятиметровым металлическим забором, выкрашена в защитный цвет; строение невозможно было увидеть с улицы. За забором была еще одна изгородь из колючей проволоки. Внутрь вела одна узкая асфальтовая дорожка. Светлана ненавидела новую дачу своего отца. По ее словам, эта дача и кремлевская квартира многие годы снились ей в ночных кошмарах.

К 1934 году дача в Кунцево была готова. Вечерами Сталин спускался по лестнице в здании Сената в свою кремлевскую квартиру, чтобы поужинать вместе с детьми. Вместе с ним обычно приходили члены «внутреннего круга», все мужчины. Светлана всегда торопилась в столовую. Отец сажал ее по правую руку от себя. Пока мужчины разговаривали о делах, она разглядывала висящую над буфетом фотографию матери в рамке. Во время ужина отец обращался к ней, расспрашивал о школьных отметках и подписывал дневник. По крайней мере, именно так Светлане запомнились их семейные ужины. Хотя она и не упоминала своего брата, очевидно, что Василий тоже присутствовал на них и, так же, как и она, хранил молчание. После еды Сталин обычно отправлял детей из-за стола и продолжал беседовать с членами Политбюро до раннего утра. Затем он уезжал в Кунцево, где ложился спать. Иногда он, уже надев пальто, поднимался наверх, чтобы поцеловать свою спящую дочь.

Отъезд Сталина был тщательно продуман. У дома его ждали три совершенно одинаковые машины с затемненными стеклами. Сталин выбирал одну из них, садился в нее, и весь кортеж отправлялся в путь в сопровождении охраны. Каждую ночь он выбирал разные машины и разные маршруты. Движение на Арбате и Минском шоссе перекрывалось в четырех направлениях. Сталин всегда только в последнюю минуту сообщал о намерении поехать на дачу своему секретарю Александру Поскребышеву или охраннику Николаю Власику.

Жизнь в Кунцево тоже была окрашена в полувоенные тона. Там были коменданты и охранники, два повара, приходящая уборщица, водители и караульные, садовники и женщины, которые прислуживали Сталину за столом. Все они работали посменно и были наняты через ОГПУ. Коменданты и охранники были, в частности, правительственными служащими, которые за хорошую службу награждались партией: они получали хорошие квартиры, дачи и служебные автомобили. Вскоре Валентина Истомина – все, даже Светлана, ласково называли ее Валечкой – стала личной экономкой Сталина и оставалась ею в течение восемнадцати лет. По словам Молотова, ходили слухи, которые он не подтвердил, но и не опроверг, что она была любовницей Сталина.

Хотя няня Александра Андреевна много раз просила разрешения остаться со Светланой в новой кремлевской квартире, в 1933 году появилась новая воспитательница, Лидия Георгиевна. Светлана сразу же невзлюбила ее за то, что она сказала ее няне: «Знай свое место, товарищ!» В ответ на это семилетняя Светлана крикнула: «Не смейте кричать на мою няню!»

После смерти матери Светлана ощущала опустошение и старалась стать нужной своему отцу. Август 1933 она провела с няней в Сочи и написала Сталину, который оставался в Москве, такое письмо:

5 августа 1933 года

Целую, Сетанка.

Здравствуй, мой дорогой папочка!

Как ты живешь, как твое здоровье? Я получила твое письмо и очень рада, что ты разрешил мне остаться здесь и дождаться тебя. Я переживала, что я уеду в Москву, а ты приедешь в Сочи, и я опять тебя не увижу. Дорогой папочка, когда ты приедешь, ты меня не узнаешь! Я сильно загорела. Каждую ночь я слушаю вой волков. Жду тебя в Сочи.

Прошло десять месяцев со дня смерти ее матери. Девочка, боящаяся темноты, слушала вой волков в лесу, беспокоясь, что ее отец может исчезнуть. Ей было всего семь лет. Она ждала. Этот неудовлетворенный эмоциональный голод неожиданно возвращался к Светлане в течение всей ее жизни.

Сталин, как ни странно, что-то знал о психологических нуждах своей дочери. Кандид Чарквиани, писатель и партийный деятель, которым Сталин восхищался и которого всячески продвигал, описал в своих воспоминаниях, как он был поражен, обнаружив, что «Сталин, который казался лишенным всякой сентиментальности, был так необычно нежен к своей дочери. «Моя маленькая хозяюшка», – говорил Сталин, сажая Светлану на колени и целуя ее. «С тех пор, как она потеряла мать, я все время повторяю ей, что теперь она хозяйка дома», – сказал нам Сталин».

Сталин любил придумывать для Светланы ласковые прозвища. Она была его «маленькой бабочкой», «маленькой мушкой», «маленькой воробушкой». Он придумал для нее игру, которую продолжал, пока ей не исполнилось шестнадцать. Когда бы она ни попросила его о чем-то, он отвечал: «Почему ты просишь? Отдай приказ, и я сделаю все в ту же секунду». Он называл ее хозяйкой, а себя – ее секретарем. Она была на службе. Он спускался из своего кабинета в верхнем этаже Сената и входил в коридор, крича: «Хозяйка!»

Но это все равно был Сталин. Он придумал для Светланы воображаемую подругу по имени Лелька. Она была двойником Светланы, маленькой девочкой, которая была идеальной. Отец мог сказать, что он только что видел Лельку, и она что-то сделала великолепно. И Сетанка (так Сталин ласково звал дочь) должна это повторить. Или он мог нарисовать, как Лелька делает то или это. Втайне Светлана ненавидела Лельку.

Когда Сталин был на своей даче в Сочи, он писал своей дочери письма большими детскими буквами и подписывал их «папочка».

Моей Хозяйке Сетанке

Папочка.

Ты не пишешь своему папочке. Думаю, ты забыла его. Как твое здоровье? Ты не болеешь, правда? Чем ты занимаешься? Как там Лелька? Как твои куклы? Я думал, что скоро получу от тебя какой-нибудь приказ, но его все нет. Очень плохо. Ты делаешь больно своему папочке. Ну неважно.

Я целую тебя и жду твоего ответа.

Сталин называл себя «секретарем № 1» или «секретаришкой». Светлана писала шутливые записки с приказами своему секретарю и прикалывала их булавками на стену около телефона над столом. Забавно, но она переписывалась и с другими «секретарями» в Кремле. У государственных министров, например, Кагановича или Молотова, не было другого выхода, кроме как присоединиться к этой игре.

Светлана приказывала своему секретарю взять ее в театр, покатать ее по новой дороге или приехать на дачу в Зубалово.

21 октября 1934 года

Покоряюсь. И. Сталин

товарищу Сталину И.В.,

Секретарю № 1

Приказ № 4

Я приказываю тебе взять меня с собой.

Подпись: Сетанка, хозяйка.

Печать.

Подпись: Первый Секретарь

Осень Сталин всегда проводил, в одиночестве работая на своей даче в Сочи. Светлана оставалась в Москве с няней. Она писала отцу письма, полные любви, но внимательный наблюдатель мог бы увидеть в них беспокойство и неуверенность.

Как ты поживаешь и как твое здоровье? Я доехала хорошо, если не считать того, что няня сильно разболелась в пути. Но сейчас уже все хорошо. Папочка, не скучай обо мне, лечись и отдыхай, а я буду стараться учиться на «отлично», чтобы ты был счастлив…

Крепко целую тебя, твоя Сетанка.

Письма Сталина могли быть и ласковыми, и шутливыми:

Здравствуй, хозяюшка!

Посылаю тебе гранаты, мандарины и засахаренные фрукты. Ешь – веселись, моя хозяюшка! Васе ничего не посылаю, так как он все еще плохо учится и кормит меня обещаниями. Объясни ему, что я не верю в словесные обещания, и поверю Васе только тогда, когда он на деле начнет учиться хотя бы на «хорошо». Докладываю тебе, товарищ хозяйка, что был я в Тифлисе на один день, побывал у мамы и передал ей от тебя и Васи поклон. Она более или менее здорова и крепко целует вас обоих. Ну, пока все. Целую. Скоро увидимся.

18 апреля 1935 года

Он подписал свое письмо так: «От никудышнего секретаришки Сетанки-хозяйки, бедняка И. Сталина».

Были и другие, кто не забывал маленькую «хозяйку». Никита Хрущев сумел попасть в милость к Сталину после Надиной смерти. Он запомнил Светлану как живую маленькую девочку, которая была всегда «аккуратно одета в украинскую юбочку и вышитую блузку» и со своими рыжими волосами и веснушками походила на «разодетую куколку».

Сталин, бывало, говорил: «Ну, хозяйка, развлекай гостей!» И она убегала на кухню. Сталин объяснял: «Когда она на меня злится, она всегда говорит: «Я пойду на кухню и пожалуюсь на тебя повару». А я всегда прошу ее: «Пощади меня! Если ты пожалуешься повару, то мне конец!» Тогда Светланка твердо говорит, что все расскажет своему папе».

* * *

Игра в хозяйку и бедняка может показаться очаровательной, но была у нее и темная сторона. По словам Хрущева, он всегда жалел маленькую Светлану, «как я жалел бы сироту. Сталин был грубым и невнимательным… (Сталин) любил ее, но… это была нежность кота к мышке».

Британская журналистка Эйлин Биглана так вспоминала о встрече со Светланой, которая была десятилетней «угловатой школьницей», в 1936 году: «Отец восхищался ею. Он любил слушать ее рассказы о том, что она делала в Парке культуры и отдыха. Он восторженно аплодировал ей, когда она играла на пианино «Синие колокольчики Шотландии». Он был для нее грубым и переменчивым отцом, пройдохой и задирой – как медведь с медвежонком. И все время было ощущение, что он может ударить ее, как медведь. Она была веселой маленькой девочкой».

В Кремле был маленький кинотеатр, расположенный на месте бывшего зимнего сада и соединенный со зданием Сената переходом. После обычного двухчасового ужина, заканчивающегося в девять часов вечера, Светлана начинала просить отца позволить ей пойти туда. Вначале он был недоволен, а потом смеялся: «Ну, веди нас, веди, хозяйка, а то мы собьемся с дороги без руководителя!»

И Светлана с трепетом шествовала впереди длинной процессии в другой конец безлюдного Кремля, за ней шел отец, а позади ползла тяжелая бронированная машина и шагала бесчисленная охрана… Фильмы заканчивались в два часа ночи. По окончании последнего фильма Светлана возвращалась назад одна, оставив взрослых продолжать их разговоры.

Сталин смотрел в Кремле все новые советские фильмы до того, как они были представлены зрителям, поэтому Светлана видела много русских фильмов: «Чапаев», «Цирк», «Волга-Волга». Но Сталин любил американские вестерны и фильмы с участием Чарли Чаплина, которые всегда заставляли его смеяться. Исключением был только «Великий диктатор», запрещенный для показа.

Светлана всегда вспоминала это время с теплым чувством: «Это были годы, оставившие мне память о том, что он любил меня, старался быть мне отцом и воспитывал так, как умел. С началом войны это все кончилось».

После смерти матери в восприятии Светланы отец стал «последним непререкаемым авторитетом во всем». Никто не достиг таких высот в психологических манипуляциях, как Сталин, «бедняк», во всем контролирующий свою маленькую «хозяйку». Светлана всю жизнь старалась избавиться от маски податливости, которую когда-то надела для своего отца. Иногда ей казалось, что она добилась успеха, но эта маска тут же снова оказывалась на ней. Это противоречие сформировалось в детстве: она была ребенком, отдающим приказы самым могущественным членам Политбюро как своим секретарям и ужасно одинокой маленькой девочкой, которая училась, как себя вести.

* * *

Хотя часто говорят, что после смерти Нади семья распалась, ее родственники отрицают это. Все они: дедушка Сергей и бабушка Ольга, дядя Павел и тетя Женя, тетя Аня и дядя Станислав, дядя Алеша и тетя Мария Сванидзе – продолжали бывать в доме Сталиных. Следующие два или три года семьи Аллилуевых и Сванидзе были по-прежнему близки к вождю. Летом они ездили с ним в Сочи, принимали участие в праздновании Нового года и дней рождения на даче в Кунцево. По словам двоюродного брата Светланы Александра Аллилуева, это было хрупкое единение. Все еще не отошли от шока после самоубийства Нади, все спрашивали себя: «Почему мы ничего не заметили? Почему не смогли ничего предотвратить?» Отец Александра, Павел чувствовал себя виноватым в гибели сестры: ведь именно он подарил ей злополучный пистолет.

Возможно даже, что именно Сталин пытался сохранить семейные связи. Когда Светлане было девять лет, он отправил ее, Якова и Василия навестить бабушку в Тифлисе. Это было в 1935 году, когда до смерти Кеке оставалось два года. Хотя дворец, где она жила, был огромен, она по-прежнему занимала в нем только маленькую комнатку в первом этаже. Визит к бабушке прошел не очень успешно. Кеке ужаснула Светлану. Она сидела в черном на своей железной койке, вокруг были одетые в черное женщины, похожие на ворон. Бабушка пыталась говорить с внуками по-грузински, но грузинский знал только Яков. Светлана взяла предложенное печенье и ушла, как только смогла.

В этот раз Сталин с детьми не поехал. Он навестил свою мать только тогда, когда она уже лежала при смерти. И, разумеется, она, как обычно, упрекала его. Она спросила:

– Иосиф, так кто же все-таки ты теперь?

– Помнишь царя? – спросил он. – Так я теперь как царь.

– Как жаль, что ты так и не стал священником! – вздохнула Кеке.

Светлана вспоминала, что ее отец всегда пересказывал этот разговор с удовольствием.

Светлана училась в 25-ой образцовой школе в Старопименовском переулке в центре Москвы. Когда ей исполнилось семь лет, Сталин приказал Карлу Викторовичу Паукеру, начальнику его охраны, проверить самые лучшие школы столицы. 25-я образцовая настолько понравилась Сталину, что он перевел туда и Василия, который до этого учился в более простой 20-й школе. Каждое утро в 7 часов 45 минут кремлевский лимузин увозил Светлану и Василия на Пушкинскую площадь. Оттуда они шли до школы, входили в нее через большую дубовую дверь и поднимались на второй этаж по лестнице, на площадке которой висели портреты Ленина и их отца.

Школьные годы Светланы совпали с культом личности, когда повсюду появились портреты ее отца и к его имени начали прибавлять различные титулы, например, «великий рулевой» или «лучший друг советских женщин». По утверждению его родственницы Марии Сванидзе, это не было вызвано его личным тщеславием. Сталин заявил, что «русскому народу необходим царь, то есть, кто-то, перед кем люди могут преклоняться и во имя кого они будут жить и работать». Это заявление не выглядит полностью убедительным. Вероятно, в возникновении культа личности сыграл свою роль не только политический расчет, но и, в большей степени, мания величия вождя. Как бы то ни было, Светлана каждый день поднималась по лестнице, где висел портрет ее отца.

Привыкшая к частным домашним учителям, она была в ужасе от школы. В первый день она зашла в туалет для мальчиков, как делала это дома, где и она, и братья, и кузены пользовались одной уборной. После этого за Светланой закрепилась сомнительная слава девочки, которая ходила в мужской туалет.

25-ая образцовая школа не была обычной школой. Она считалась лучшей в стране. По словам одного из бывших учеников, «это была школа, где учились дети больших шишек». 25-ая образцовая школа занимала такую головокружительную высоту, что по сравнению со всей остальной страной, могло показаться, что, зайдя в нее, попадаешь совсем в другой мир. В коридорах стояли пальмы и лимонные деревья. На столах в столовой лежали скатерти. В ней учились дети самых известных и могущественных людей в стране. Среди учеников были сыновья и дочери актеров, писателей, известного полярного исследователя, авиационного инженера, членов исполнительного комитета Коминтерна и Политбюро, а также высших государственных чиновников. По утрам и после уроков к школе часто подъезжали лимузины.

Образцовая школа № 25 имела очень высокие стандарты обучения. К 1937 году в ее библиотеке, украшенной неизменным лозунгом «Без знаний не может быть коммунизма», насчитывалось 12 000 книг, а также выписывалось 40 журналов и газет. Кроме библиотеки в школе была специальная комната, где дети могли играть в домино, настольный крокет и шахматы.

В школе был театральный кружок, кружок бальных танцев, литературный клуб, кружки фотографии, авто– и авиамоделирования, радио– и электротехники, прыжков с парашютом и шахмат. Секции бокса и легкой атлетики находились на соседних улицах. В школе проводились спортивные соревнования, волейбольные турниры, была команда по стрельбе из винтовки. В здании всегда был врач и стоматолог. Детей водили на экскурсии в знаменитую Третьяковскую галерею и в музей Л.Н. Толстого. На каникулах их вывозили в санаторий на Черном море. Даже когда поезд вез их по территории опустошенной голодом Украины и на станциях вагоны окружали толпы людей, разоренных коллективизацией, образцовая школа держала свою марку. Учителя не обсуждали с детьми голод.

Образцовая школа № 25 была своеобразной «витриной социализма», и в ней бывали тысячи посетителей, в том числе иностранцы. Репортеры и фотографы посещали ее постоянно. В 1936 году американский певец Поль Робсон отдал в 25-ую школу своего сына, правда, под вымышленным именем. Когда школе нужны были деньги, директор писал письмо Сталину или Кагановичу и всегда получал необходимые средства. Гость из Америки Джозеф К. Льюкс записал в гостевой книге: «Стандарты освещения, отопления, вентиляции и чистоты в этой школе выше, чем в американских». После этого школа получила новые средства для обновления и развития, поскольку образцовая школа № 25 была признана лучше американских.

За границами Москвы были и другие школы, где никогда не бывали иностранцы. Там в начале 30-х годов у детей не было тетрадей (они писали на газетах и страницах старых книг), а ручки были по счету. Мебели не хватало, поэтому ученики занимались в несколько смен. В школах не хватало дров для отопления и керосина для ламп. За пределами столицы опустошение, вызванное насильственной коллективизацией и истреблением кулаков, привело к тому, что количество учеников уменьшилось наполовину. Многие из них просто умерли от голода.

В 1929 году Андрей Бубнов, нарком просвещения РСФСР и заведующий Агитационно-пропагандистским отделом ЦК РКП(б), призвал все школы «включаться в классовую борьбу, направленную на преобразование советской экономики и общества». Учителя и ученики образцовой школы № 25 должны были усвоить сталинское кредо: «выполнение указаний, уважение к иерархии и официальной власти; вера в разум, оптимизм и прогресс; признание необходимости изменений природы, общества и людей и принятие необходимой жестокости». Как и все советские школы, образцовая школа № 25 проводила внушение этих принципов с помощью плакатов, развешенных в коридорах: «Против фашистской интервенции в Испанию» или «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее» (известное сталинское высказывание в 1935 году).

Все советские дети воспитывались как коммунисты. Вначале они были октябрятами, потом становились пионерами, затем – комсомольцами. Ребенок становился октябренком в 1-м классе к Седьмому ноября, празднику годовщины Октябрьской революции, которая по старому стилю произошла 25 октября. Все дети носили на груди красные звездочки с портретом маленького Ленина.

В третьем классе вступали в пионеры. Детям повязывали на шею красные галстуки. Еще они носили пионерские значки с надписью: «Будь готов!» Светлана с гордостью носила пионерскую форму и с энтузиазмом маршировала в колонне образцовой школы № 25 на первомайской демонстрации на Красной площади. «Ленин был нашим идолом, Энгельс и Маркс – его апостолами, каждое их слово – божественным откровением», – так скажет она в будущем. И, само собой разумеется, ее отец был прав во всем «без исключений».

Но внутри самой образцовой школы № 25 было противоречие. Когда Светлана поступила туда в 1933 году, только пятнадцать процентов всех учителей были членами коммунистической партии. У многих из них было сомнительное происхождение, следы которого легко было отыскать в дореволюционных благородных семействах, Белой гвардии, религиозных конфессиях или купеческих семьях. Образцовая школа № 25 должна была быть, в общем и целом, демократичной, но, как это ни парадоксально, воспитывала идеологически неприемлемый индивидуализм. Некоторые из ее выпускников впоследствии выступали против коммунистической системы, став реформистскими редакторами, историками, адвокатами и защитниками прав человека.

Интересно сравнить репутацию детей Сталина в школьные годы. Они очень отличались друг от друга. Большинство Васиных одноклассников вспоминали его как веселого и неугомонного мальчика, у которого постоянно были проблемы. Его лучшего друга прозвали колхозником, потому что семья этого мальчика недавно приехала из деревни и его мама мыла в школе полы.

Василий пользовался дурной славой из-за своих выходок. Позади образцовой школы № 25 когда-то стояла часовня, и остатки могильных холмов на кладбище при ней все еще были заметны. Одной из любимых проделок Василия было пробираться туда вместе с друзьями и выкапывать кости. Также он был хорошо известен благодаря тому, что ругался отборным матом. Когда же учителя ловили Васю на месте преступления, он клялся, что больше не будет, что обязательно исправится и говорил: «Вспомните, чей я сын!»

Тем не менее, одноклассники воспринимали его как равного. Когда Вася разбил окно и обвинил другого, они побили его. Когда он издевался над мальчиком с плохим зрением, товарищи постановили исключить его из комсомола. Был даже забавный момент, когда Василий преднамеренно прервал фильм, который показывали приглашенным в школу учителям, и его классный руководитель крикнул: «Сталин, выйди из комнаты!» Все присутствующие замерли в ужасе, пока маленький Василий не выбежал из помещения. Когда бы он ни попытался воздействовать на учителей и соучеников своей фамилией, об этом сразу же сообщали Сталину, которые оставил четкие инструкции – относиться к его детям так же, как и ко всем остальным.

Василий явно боялся своего отца, но он и пользовался властью, которую давало его имя. В возрасте двенадцати лет он написал такое письмо, подписав его прозвищем Васька Красный, придуманным, скорее всего, для того, чтобы угодить отцу.

5 августа 1933 года

Здравствуй, папа!

Я получил твое письмо, спасибо. Ты пишешь, что мы можем выехать в Москву 12-го. Папа, я спросил коменданта, может ли он лично позаботиться о благополучии жены учителя, но он отказался. Поэтому учитель устроил ее на работу в барак, где живут рабочие… Папа, я посылаю тебе три камня, которые сам раскрасил. Мы живы-здоровы, я буду заниматься до нашей скорой встречи. Васька Красный.

В тот момент вмешательство Василия, кажется, было проявлением его великодушия, но иметь детей Сталина на своем попечении – нелегкий труд. В другом письме Василий жалуется отцу:

26 сентября (год не проставлен,)

Здравствуй, папа!

Я живу хорошо, хожу в школу, все отлично. Я играю в нашей школьной футбольной команде, но каждый раз, когда я прихожу на тренировку, все обсуждают, можно ли мне играть без разрешения моего отца. Напиши, можно ли мне играть, и все будет, как ты сказал. Васька Красный.

Только Светлана, кажется, понимала, чего стоило Василию самоубийство их матери. Она считала, что исчезновение Нади из их жизни полностью разрушило ее брата. В тринадцать лет он начал пить и, напившись, часто вымещал злобу на сестре. Когда его грязные выражения и грубые сексуальные истории становились слишком уж недвусмысленными, их сводный брат Яков приходил на помощь сестре. Позже она рассказывала в нескольких интервью: «Мой брат обеспечил мне очень раннее сексуальное образование самого грязного сорта». Светлана прямо не говорила об этом, но понятно, что она держала Василия на расстоянии и сказала, что поняла, что любила брата, только после его смерти.

Тем не менее, за одну вещь она была ему благодарна. В детстве Светлана часто болела, но отец не отправлял ее в больницу, в основном, по соображениям безопасности. Она запомнила длинные одинокие дни, проведенные в своей комнате под опекой медсестер и няни. Но в отрочестве все изменилось. Василий сказал, что она «толстая и больная» и заставил ее заняться спортом. Вскоре Светлана записалась в лыжную и волейбольную секции и приобрела крепкое здоровье на всю жизнь.

В 1937 году Василия, в конце концов, перевели в московскую специальную школу № 2, где он продолжал, прикрываясь своим именем, не выполнять домашние задания, бросать в классе шарики жеваной бумаги, свистеть, петь и выходить за дверь, когда ему вздумается. Но в новой школе администрация сквозь пальцы смотрела на его выходки. Василия даже освободили от выпускных экзаменов. Учителю немецкого, который собирался вывести ему неудовлетворительную отметку, пригрозили увольнением. Даже когда доведенный до белого каления Сталин приказал вести «тайный дневник» поведения своего сына, администрация школы продолжала покрывать Василия. Про него ходили и куда более страшные слухи. Поговаривали, что Василий спровоцировал арест родителей мальчика, победившего его на спортивных соревнованиях.

В 1938 году семнадцатилетнего Василия отправили в Качинскую военную авиационную школу. Сталин надеялся, что военное училище дисциплинирует его сына, но Василий и там требовал и получал привилегии. Он уже научился пользоваться властью отцовского имени, что, в конце концов, привело его к гибели.

Тем временем Светлана, как примерная ученица, продолжала приносить домой свой дневник, где отражались ее академические успехи и поведение. Во время ужинов в Желтом дворце Сталин, как внимательный родитель, просматривал и подписывал его. Он гордился ею. Она была хорошей маленькой девочкой. То, насколько Светлана усвоила принципы коммунизма, видно по тем словам, которые она написала в третьем классе в поздравлении директору школы Нине Иосифовне Грозе: «Под вашим руководством наша школа войдет в число лучших школ Советского Союза! Светлана Сталина». Светлана стала одним из маленьких «бойцов коммунизма».

До своего шестнадцатилетия, как и многие ее одноклассники, Светлана оставалась искренним приверженцем коммунистических идей, отражая идеологию правящей партии. Вспоминая об этом, она апеллировала к тому, что эта идеология требовала постоянного контроля всех частных мыслей вне коллектива и привела к массовому гипнозу миллионов советских граждан. Она называла ее «психологией рабов». Василий научился цинично манипулировать системой, которая по самой своей природе приветствовала продажность. Он рано понял, что лучший способ пробиться наверх – это предать другого человека.

 

Глава 4

Террор

6 декабря 1934 года, через два года после смерти матери, Светлана стояла в Колонном зале, провожая в последний путь Сергея Кирова. Он был одним из ее любимых «дядей», с которым она играла в «хозяйку». Несколько дней назад «клан» Сталина был в Малом театре на комедийном спектакле «В чужом пиру похмелье», а потом отец пригласил всех на ужин на дачу в Кунцево. Дядя Сергей прислал из Ленинграда снетки. А теперь дядя Сергей тоже умер. «Мне не нравилась эта вещь, которую называли смертью, – рассказывала позднее Светлана подруге. – Я была в ужасе. Я боялась темных мест, темных комнат, темных глубин».

Вечером 1 декабря 1934 года, в Смольном, где располагался Ленинградский горком и обком ВКП(б), С. М. Кирова, первого секретаря ленинградского обкома партии, убил выстрелом в затылок Леонид Николаев. По первоначальным докладам НКВД, убийца руководствовался личными мотивами – ревностью. Версия о ревности опирается на свидетельства о любовной связи Кирова с Мильдой Драуле, женой Леонида Николаева. Но вскоре было объявлено, что он был членом контрреволюционной террористической организации, имеющей своей целью свержение правительства. К концу декабря Николаев и его четырнадцать соучастников были казнены.

Кировы, Сталины, Аллилуевы и Сванидзе стояли в строгом Колонном зале вместе. В своем личном дневнике, позже конфискованном госбезопасностью, Мария Сванидзе так описывала эту сцену:

…Зал был ярко освещен, украшен тяжелыми плюшевыми драпировками до потолка… Зал высокий, в два этажа. Посреди зала… стоял гроб, простой красный кумачовый гроб, с рюшками, в ногах лежало покрывало из красного плюша. Лицо [Кирова] было зеленовато-желтое, с заострившимся носом, плотно сжатыми губами, с глубокими складками на лбу и щеках, углы губ страдальчески серьезно опущены. У левого виска и на скуле синее пятно от падения. Кругом гроба много венков, красные ленты переплетены с подписями от всех организаций… Кругом стояли прожектора для киносъемок. Толпились фотографы с “лейками”, охрана, на эстраде все время играл оркестр Большого театра… Несмотря на полное освещение, казалось, что темно, мрачно и болезненно неуютно…

В 11 часов появились лидеры страны под предводительством Сталина.

На ступеньки гроба поднимается Иосиф, лицо его скорбно, он наклоняется и целует лоб мертвого Сергея Мироновича. Картина раздирает душу, зная, как они были близки, и весь зал рыдает, я слышу сквозь собственные всхлипывания мужчин».

Мария записала, что сразу же после известия о смерти Кирова ее брат Павел приехал на дачу в Кунцево. Сталин сидел, положив голову на руки, и неожиданно произнес: «Совсем я осиротел». Павел был так тронут, что бросился к своему зятю, чтобы обнять его и поцеловать.

Но в тот день Сталин не был на даче. Сцена, так тронувшая Павла, очевидно, произошла несколькими днями позже. В день смерти Кирова Сталин был в своем кабинете в Кремле. Новость об убийстве он узнал примерно в пять часов вечера. Тогда Сталин был вовсе не сентиментален: он сразу же вызвал членов Политбюро и Генриха Ягоду, главу НКВД, чтобы тем же вечером поездом отправиться в Ленинград. Возможно, именно той ночью он написал Постановление от 1 декабря, предписывающее «следственным властям – вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком. Судебным органам – не задерживать исполнение приговоров…» Таким образом, правила ведения следствия были упрощены, и за этим постановлением последовали массовые репрессии против партийных и хозяйственных руководителей СССР.

Существовала версия, что Сталин сам организовал убийство Кирова, опасаясь его как конкурента на пост Генерального секретаря партии. Кроме того, Киров был очень популярен в народе и выступал за снижение темпов индустриализации. Эта версия, скорее всего, является вымыслом. Но нельзя отрицать, что убийство Кирова положило начало Великому террору, в результате которого пострадали сотни тысяч людей.

Во время коллективизации и раскулачивания ОГПУ, переименованное в НКВД в 1934 году, уже раскинуло свои сети сквозь все слои населения в поисках классовых врагов. Прослушивание телефонных разговоров, слежка, давление на арестованных, одиночное заключение, признательные показания, полученные под пытками, – все это стало нормой. Компрометирующая информация распространялась как вирус, задевая тысячи людей.

В 1935 и 1936 годах, когда массовые аресты были начаты, страну охватила коллективная истерия. На пике «Великого террора» только за «семнадцать месяцев в 1937 и 1938 годах были арестованы 1,7 миллиона человек, более 700 тысяч из них расстреляны, примерно 300 или 400 тысяч отправлены в лагеря или ссылку в Сибирь, Казахстан или другие отдаленные регионы страны.

В 1937 году Сталин произнес такую речь для своих ближайших соратников на банкете, посвященном двадцатой годовщине Октябрьской революции:

Мы будем уничтожать любого врага, пусть это даже старый большевик; мы будем уничтожать весь его род, его семью. Мы будем уничтожать каждого, кто своими делами или своими мыслями – да, даже мыслями – угрожает единству социалистического государства.

В 1938 году, когда репрессии осуществлялись НКВД, население тюрем ГУЛАГа выросло до двух миллионов человек.

* * *

Одиннадцатилетняя Светлана, конечно, не могла ничего понять в этом, но она лично почувствовала эту новую атмосферу террора, когда вернулась из Сочи, где проводила каникулы, в конце лета 1937 года. Каролина Тиль, немка-домоправительница, которая проработала в семье Сталина десять лет, была уволена как ненадежная, и ее место заняла лейтенант Александра Накашидзе. Накашидзе полностью изменила комнату Светланы, убрав всю мебель, которая когда-то принадлежала матери девочки, выкинув из шкафа все детские дневники, альбом с рисунками, глиняные фигурки и подарки, полученные от тетушек. Несколько дорогих ей вещей, которые связывали девочку с матерью, – эмалевая коробочка с драконами на крышке, крошечный стаканчик и несколько чашек – пропали без следа. Когда Светлана пожаловалась няне на это исчезновение, та сказала, что ничего сделать не получится: ведь все вокруг принадлежало государству.

Накашидзе была лейтенантом госбезопасности. Молодая женщина моложе тридцати лет, она была плохой домохозяйкой, но ее брали вовсе не для этого. Главной ее обязанностью было соглядатайство. Она должна была сблизиться со Светланой и ее братом Василием и отслеживать их знакомства.

Осенью 1937 года у Светланы появился личный охранник Иван Кривенко, кислый, желчный мужчина, который ей сразу не понравился. Он сопровождал ее везде: в школу, в театр, на уроки музыки. Однажды она обнаружила, как он роется в ее портфеле и читает ее дневник.

В школе тоже все стало по-другому. Светлана больше не пользовалась общим гардеробом, она раздевалась в отдельной комнате рядом с учительской. Ей запретили обедать вместе с другими учениками. Теперь она ела еду, принесенную из дома, в маленьком уголке, отгороженном от столовой, под присмотром офицера НКВД, что заставляло девочку краснеть от смущения.

Затем случилась беда с Мишей, близким другом Светланы. Рыжеволосый и веснушчатый, как и она сама, Миша был страстным читателем. Они знали друг друга с восьми лет. Дети любили рыться в богатых библиотеках своих родителей и обсуждали прочитанные книги. В одиннадцать лет они разделили страстную любовь к Мопассану и с ума сходили от Жюля Верна и индейских романов Фенимора Купера. В школе Миша и Светлана обменивались шутливыми любовными записочками, а дома целый день звонили друг другу по телефону. Вскоре родители Миши, которые работали в ГОСИЗДАТе, были арестованы. Гувернантка Светланы отнесла ее любовные записочки директору школы и настояла на том, чтобы Миша был переведен в другой класс. Его влияние явно сочли опасным из-за его «ненадежных» родителей и прекратили их со Светланой дружбу. Встретились они только через девятнадцать лет.

С первых дней революции в большевистской идеологии было принято разоблачать «врагов народа» и «антисоветских элементов». Показательные процессы и сфабрикованные доказательства были в порядке вещей во время Гражданской войны. Люди привыкли верить в то, что тайные враги пытаются сорвать великий советский эксперимент. После Первого и Второго московских процессов, организованных Сталиным в августе 1936 года и январе 1937 года и нацеленных на старую большевистскую гвардию, тетя Светланы Мария Сванидзе писала в своем тайном дневнике:

17 августа 1937 года

Душа пылает гневом и ненавистью. Их казнь не удовлетворит меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими… Продавцы Родины, паразиты на теле партии! И их так много!

Ага, они хотят уничтожить все победы революции, все наше общество, убить наших мужей, наших сыновей…

Без конца исчезают люди с именами, которые годами были нашими героями, занимали большие посты, которым доверяли и много раз награждали. Они превратились в наших врагов, предателей человечества, продававших и покупавших все… Как мы могли пропустить все это?!

Мария Сванидзе верила во все эти злодейства, пока ее саму не арестовали.

21 декабря Мария и Александр Сванидзе стали первыми членами семьи Светланы, которые попали в лапы НКВД.

По словам Анастаса Микояна, Сталин относился к Александру Сванидзе как к брату. Он был заместителем председателя правления Внешторгбанка СССР с 1935 года, а до этого – торговым посланником в Германии. В апреле Сталин приказал новому главе НКВД Николаю Ежову (предыдущий глава Генрих Ягода в это время ждал расстрела) начать чистку во Внешторгбанке.

21 декабря Павел и Женя Аллилуевы принимали гостей у себя дома. Мария и Александр были у них, а после окончания праздника вернулись в свою квартиру в соседнем подъезде. После полуночи в дверь позвонил их сын Джоник, названный так в честь американского писателя Джона Рида, автора «Десяти дней, которые потрясли мир». «Маму и папу арестовали! – закричал он. – Они увезли ее прямо в нарядном платье!» Сестру Александра Марико тоже арестовали, так же как и брата Марии. Джоник, товарищ Светланы по играм в Зубалово, вскоре исчез.

У Светланы в голове не укладывалось, что дядя Алеша и тетя Мария могли оказаться «врагами народа». Она считала, что они стали «жертвами такой страшной ошибки, в которой даже сам отец не смог разобраться». Все в семье были перепуганы и пытались передать Сталину какие-то сообщения через Светлану. Когда она их пересказывала, Сталин говорил: «Что ты повторяешь все, что тебе скажут, как пустой барабан!» Он приказал девочке перестать «адвокатствовать».

Александр Аллилуев, сын Павла и Жени, рассказывал историю о том, как Мария сумела передать его матери письмо из тюрьмы. Оно было написано на обрывке рубашки: «Женя, ты не представляешь, что здесь делается. Я уверена, что Сталин ничего не знает об этом. Я прошу тебя о милости – пожалуйста, расскажи ему». Ничего не сказав мужу, Женя перепечатала письмо Марии и отдала его Сталину. Его ответ был холодным и сдержанным: «Женя, я прошу тебя больше никогда не подходить ко мне с письмами наподобие этого».

Летом 1938 года дядя Павел часто бывал в кремлевской квартире, надеясь вымолить прощение для Сванидзе. Подавленный, он сидел в комнате Светланы или у Василия, глубоко вздыхал и ждал Сталина. Сын Павла Александр считал это совершенно бесполезным: «Сталинская широкая сеть стукачей бесперебойно поставляла доносы. В нее постоянно попадали старые большевики и представители высшего военного эшелона, которые могли быть потенциальными соперниками вождя. Как ужасно это ни звучит, люди были разделены на категории. Бесполезно было просить за тех, насчет ликвидации кого Сталин сам лично распорядился.»

* * *

Вскоре чистка добралась и до армии. Павел был заместителем командира танковой дивизии. Первого ноября Павел приехал с отдыха из Сочи, пришел на работу и узнал, что большинство его коллег арестовано. Тогда ему стало плохо.

Его жене Жене звонили с работы мужа и спрашивали, чем она накормила его на завтрак. Когда Женя приехала в больницу, Павел был уже мертв. Все стояли вокруг в ужасе, когда она рвала на нем одежду. Женя искала дырки от пуль, потому что муж говорил ей: «Если они придут за мной, то я застрелюсь».

У Павла на самом деле и раньше были сердечные приступы. Так что, возможно, это была естественная смерть, если можно назвать естественным то давление, которое человек выдерживает в такие страшные времена. Павла похоронили на Новодевичьем кладбище, туда его тело отвезли на пушечном лафете в сопровождении почетного караула. Хотя Сталин позвонил Жене, чтобы выразить свои соболезнования, на похороны он не пришел, заявив, что там очень легко организовать покушение на него. Вспоминая об этом, сын Павла Александр назвал эти слова «хорошей отговоркой».

Другие члены семьи пытались вымолить пощаду для своих родных. Дедушка Сергей часами ждал на диване в кремлевской квартире, пока Сталин не приходил рано утром. Сталин прогонял старика, потешаясь над ним. «Вижу, вы пришли меня повидать. Точно, точно», – Сталин повторял выражения, которые все время использовал дедушка Сергей.

Бабушка Ольга злилась на своего зятя: «Что бы где ни случилось, все-то он знает». Ольга была права: Сталин и вправду знал все. На кунцевской даче или в своем саду в Сочи, он часами сидел на террасе над бумагами, зажав в руке синюю ручку. Глава НКВД Ежов предоставил ему 383 «альбома», где содержались имена 44 тысяч предполагаемых жертв. Сталин просматривал эти списки и выбирал тех, кого пора «пустить в расход». Несмотря на огромный объем работы и свое пристальное внимание к деталям, вождь находил время на это занятие.

Муж Надиной сестры Анны, Станислав Реденс, был арестован вскоре после смерти Павла. 19 ноября Реденс приехал из Казахстана, где занимал должность наркома внутренних дел. Светлана знала его как своего дядюшку Станислава, полного жизни и кипучей энергии, доброго к детям. Она совсем не знала его как человека государственного. Будучи председателем ГПУ Украинской ССР, он принимал участие в чистках начала тридцатых годов, но теперь, занимая большой пост в НКВД, сам стал мишенью. 22 ноября Реденс был арестован. Как и многие другие, он стал жертвой жестокости, в которой сам принимал участие.

По всей видимости, Сталин сам организовал для тети Ани свидание с мужем в Лефортовской тюрьме. Он был готов лично гарантировать свободу и жизнь их детей, если только Реденс сознается в своих контрреволюционных преступлениях. Анна передала это предложение мужу, но он не принял его, сказав, что никаким обещаниям Сталина верить нельзя. Сталин одобрил смертный приговор своему родственнику, и Реденс был расстрелян 20 августа 1941 года (Во всех других источниках указано, что Реденс был расстрелян зимой 1940 года. – Прим. пер.)

С Анной и детьми ничего не случилось. Ей даже позволили сохранить за собой квартиру в знаменитом «Доме на набережной», хотя обычно жен арестованных офицеров оттуда выселяли. Тем не менее, Анне было запрещено встречаться со Светланой и Василием в кремлевской квартире, хотя она могла бывать у них в Зубалово.

В 1939 году НКВД попыталось избавиться от няни Светланы. Сталину сообщили, что Александра Андреевна была замужем за бывшим чиновником, служившим до революции в царской полиции, следовательно, она «неблагонадежная». Услышав о «заговоре» против няни, Светлана начала биться в истерике и умолять отца вмешаться. Она была почти в ужасе, когда он разозлился и позвонил в НКВД. «Мой отец не мог выносить слез», – говорила она. Эту фразу следует уточнить: кажется, он не мог выносить только слезы собственной дочери.

Однажды в школе, в 1940 году, Светлана заметила, что ее подруга Галя плачет. Когда Светлана спросила, в чем дело, та ответила, что ее отец был арестован прошлой ночью. Мать дала Гале письмо, чтобы она попросила Светлану передать его своему отцу. Этим вечером за ужином Светлана в присутствии членов Политбюро отдала Сталину письмо и попросила его вмешаться. Сталин разозлился и сказал: «НКВД никогда не ошибается». Светлана заплакала и воскликнула: «Но я люблю Галю!»

«Иногда приходится идти и против тех, кого любишь», – коротко ответил Сталин.

Обсудив вопрос со всеми своими сотрапезниками, в том числе и с Молотовым, Сталин долго ругал Светлану, предупредив ее, чтобы она больше никогда не брала никаких писем у своих друзей в школе. Но в этот раз ее просьба помогла. Через несколько дней Галиного отца выпустили из тюрьмы, и он вернулся домой. Но Светлана кое-что поняла: «Жизнь человека целиком и полностью зависела от слова моего отца».

Атмосфера страха завладела образцовой школой № 25, где велась активная пропаганда бдительности. Учеников предупреждали по поводу антисоветских агитаторов и шпионов, которые пишут невидимыми чернилами, передают секретные записки и, прочитав их, тут же сжигают.

Хотя никто из учителей Светланы или руководителей школы, по всей видимости, не пострадал, некоторым родителям ее одноклассников повезло гораздо меньше. Как бы то ни было, пока один из родителей оставался на свободе, ребенку разрешали посещать образцовую школу. Они были совершенно сбиты с толку, детям было очень трудно разобраться в происходящем. Один ученик так объяснил арест своего отца: «Я верю, что мой отец невиновен, хотя органы безопасности не ошибаются. Значит, его одурачили, и он стал инструментом наших врагов».

Но большинство вообще не говорило о том, что происходит. Светлана вспоминала: «Это было что-то вроде несчастного случая, который мог произойти с каждым». Дети продолжали учиться так хорошо, как только могли, но она всегда знала, когда у кого-то арестовывали родителей. Директору было приказано переводить таких детей из ее класса как «ненадежных элементов».

Конечно, четырнадцатилетняя Светлана видела во всех этих трагедиях не больше смысла, чем кто-либо еще. Став взрослой, она объясняла: «Много лет должно было пройти до того момента, когда все стало на свои места, когда я поняла происходящее не только в нашей семье, но и во всей стране, соотнесла все с именем моего отца и осознала, что все это сделал он». Ее слова говорят о том, каким ужасным грузом легло на ее душу это понимание.

Тем не менее, о своих потерянных родных она писала с чистой грустью: «У нас был свой круг, который формировался вокруг моей матери, и исчез вскоре после того, как она умерла. Он распадался поначалу не очень быстро, но безвозвратно, раз и навсегда». Она начала верить, что, если бы ее мать была жива, то Надя этого бы не допустила. В самые страшные моменты своей жизни Светлана была уверена, что ее мать тоже стала одной из жертв ее отца.

Возможно, что Сталин в это время вовсе не собирался специально расправляться со своей семьей. Он просто отказался спасать родных. Они имели несчастье попасть под жернова власти, которые неизбежно должны были их перемолоть. Они играли в игру с властью и выигрывали или проигрывали в ней. И они были нужны Сталину как прикрытие: он всегда мог отмежеваться от своей политики чисток. Он мог сказать: «Вы же видите, что это не я. В моей семье это тоже случилось.

Одним из орудий любой диктатуры является кажущаяся приверженность судебной системы закону. Под видом требований законности совершаются самые ужасающие злодейства. После ареста Марии и Александра Сванидзе в декабре 1937 года расследование по их делу продолжалось три с половиной года. Оба они были приговорены к расстрелу.

Расследование (по делу Александра Сванидзе) продолжалось с декабря 1937 года по декабрь 1940 года. 4 декабря 1940 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила А.С. Сванидзе к высшей мере наказания по обвинению в том, что он якобы был завербован Сокольниковым и являлся «активным участником национал-уклонистской группировки в Грузии», будто бы примкнул к «антисоветской организации правых и проводил вредительскую деятельность», а в 1932 установил антисоветские связи с Сокольниковым, дав ему согласие на участие в антисоветской деятельности. В материалах следствия имеются указания на то, что обвиняемый был осведомлен о подготовке убийства Л.П. Берии. Сталин ожидал, что Александр попросит прощения, покается во всех своих преступлениях и будет молить о спасении своей жизни, но тот не стал.

23 января 1941 года высшая мера наказания Президиумом Верховного суда СССР была заменена на 15 лет лишения свободы. Но 20 августа Пленум Верховного суда СССР отменил свое постановление в отношении А.С. Сванидзе, оставив в силе приговор Военной коллегии – расстрел. В тот же день по распоряжению Л.П. Берии приговор был приведен в исполнение.

Его жена Мария Анисимовна Сванидзе 29 декабря 1939 года была приговорена постановлением Особого совещания при НКВД СССР к восьми годам лишения свободы за то, что «скрывала антисоветскую деятельность своего мужа, вела антисоветские разговоры, осуждала карательную политику Советской власти и высказывала террористические намерения против одного из руководителей Коммунистической партии и Советского правительства (Берии)».

3 марта 1942 года по тем же материалам Особое совещание при НКВД СССР вынесло постановление о расстреле М.А. Сванидзе, которое было приведено в исполнение в тот же день.

Сестра А.С. Сванидзе Марико была приговорена к десяти годам тюремного заключения, но 3 марта 1942 года она также была расстреляна по решению Особого совещания при НКВД СССР.

* * *

В 1955 году, после смерти Сталина, А.И. Микоян поручил Прокуратуре СССР разобраться с делом Сванидзе. 6 января 1956 года военный прокурор В. Жабин сообщил Микояну о том, что решением Военной коллегии Верховного суда СССР по протесту Прокуратуры СССР дело А.С. Сванидзе и М.А. Сванидзе прекращено за отсутствием состава преступления. Это означало, что дело против Сванидзе как предателей Родины продолжалось еще много лет после их смерти. Но теперь они могли быть посмертно реабилитированы, так как не совершили никакого преступления.

 

Глава 5

Тайны и ложь

Для Светланы это были «годы постоянного уничтожения всего, что создала моя мать, годы планомерного уничтожения ее духа». Те, кого она любила, те, кто делал ее детство счастливым, исчезли, и девочка не знала, почему. Стена молчания окружала темы, о которых было слишком опасно говорить. Когда Светлана спрашивала бабушку, что случилось с их родственниками, Ольга говорила: «С ними просто что-то случилось. Это была судьба». Няня советовала ей не спрашивать вообще.

Семья нашла способы справиться с ужасом и жить дальше, отрицая происшедшее или придумывая утешительные мифы. Хотя Сталин сам сказал Анне Реденс, что ее муж Станислав был расстрелян, она всегда настаивала, что он бежал в Сибирь. Семья продолжала проводить выходные в Зубалово. Молодежь каталась на лыжах или играла в прятки в лесу, а охрана все время маячила на горизонте. Одиннадцатилетний сын Анны Леонид вспоминал одну прогулку уменьшившейся теперь семьи: он, его мать, Светлана, ее няня и охранник. Была ранняя весна. Светлана, которая была тремя годами старше, осторожно, шаг за шагом, отделилась от группы и увела его за собой. Они шагали несколько километров до маленькой реки. На обрывистом склоне Леонид споткнулся и упал. Светлана вытащила его, сняла с себя жакет и отдала ему. Он запомнил ее доброту. Еще он запомнил, что именно тогда в первый раз подумал, что Светлана хочет «выскочить из ловушки». Когда они вернулись домой, ее сильно отругали за то, что она убежала от охранника.

В четырнадцать лет Светлана страстно желала отстоять свою независимость. Она писала отцу письма, пытаясь объяснить, что она больше не ребенок: «Здравствуй, мой дорогой отец! Я больше не буду ждать твоих приказов. Я уже не маленькая, чтобы так развлекаться». Через несколько недель она написала снова. Странно, но Светлана использует тот же самый требовательный, но игривый тон, каким пользовалась ее мать. Возможно, это был единственный способ хоть как-то достучаться до Сталина.

22 августа 1940 года

Мой дорогой, дорогой папочка!

Как ты поживаешь? Как твое здоровье? Ты скучаешь по мне и Васе?

Нет. А я, папочка, ужасно скучаю. Я буду и дальше тебя ждать, а ты так и не приедешь. Я нюхом чую, что ты снова пытаешься меня провести. Я пишу, что мне грустно, а от тебя нет никаких указаний и ты не приезжаешь. Ай-яй-яй…

Теперь с географией снова путаница. Добавилось еще пять республик, поэтому территория больше, населения больше, выросло количество промышленных предприятий, а наш учебник издан в 1938 году. Из-за того, что это экономическая география СССР, в ней особенно многого не хватает. Зато полно мусора… Изображения Сочи, Мацесты, других курортов, в общем-то, никому не нужны.

Папочка, пожалуйста, напиши мне сразу, как получишь это письмо. Потом ты про него забудешь или будешь занят. А потом и я сама приеду.

Ну хорошо, крепко целую тебя, мой дорогой папочка! До встречи, твоя Светлана.

Как Сталин мог ответить своей дерзкой четырнадцатилетней дочери, критикующей учебник по географии? Не приходится удивляться, что он был женоненавистником. Однажды Светлана застала отца и брата за обсуждением женщин. Василий сказал, что он предпочитает женщин, с которыми есть, о чем поговорить. «Мой отец разразился смехом: «Посмотрите на него, он хочет женщину с мозгами! Ха! Знаем мы таких: мозгов как сельдей в бочке, зато сама – кожа да кости». Говорил ли он о Надежде? Это замечание так врезалось в сердце Светланы, что она его никогда не забывала.

Светлана превращалась в умную молодую женщину. В школе она любила литературу и ценила все необычное. Ее любимое воспоминание, оставшееся от подростковых лет, проведенных в Зубалово, – это две юрты, которые стояли на лужайке перед дачей. Ее дядя Алеша Сванидзе, теперь умерший, привез эти юрты из поездки в Куангси, в Китай. Подростками она и ее юные двоюродные братья Леонид, Александр, Сергей и Владимир любили сидеть в этих странных жилищах и представлять себе их обитателей.

Юрты представляли собой круглые деревянные строения, сделанные из тонких пластинок. Их стены были покрыты украшенным узором войлоком, а полы – толстыми войлочными коврами. В каждой юрте на маленьком деревянном ящике из красного дерева стояла статуэтка Будды. Его застенчивая улыбка и таинственный третий глаз завораживали Светлану. Это было первое изображение бога, которое она увидела в своей жизни. Полвека спустя она могла в подробностях описать эти юрты своей подруге.

Здесь скрывалось увлечение Светланы другими культурами, но ее отец не разделял этого любопытства. Сталин терпеть не мог путешествовать; у него не было настоящего интереса к культуре других стран. Будучи у власти, он покидал Советский Союз только два раза, чтобы присутствовать на мирных переговорах с союзниками. Светлане никогда не разрешали путешествовать, если не считать поездок из Москвы в Сочи. Ей было двадцать девять лет (ее отец умер), когда она поехала в Ленинград. Хотя такая ситуация была в порядке вещей для советских граждан, это было лишением для любопытной молодой девушки.

Когда Светлане исполнилось пятнадцать, юрты исчезли. Как и весь остальной ее мир – в одно мгновение.

* * *

Вторая мировая война для Советского Союза началась неожиданно. 22 июня 1941 года Сталин, который спал на кушетке на своей кунцевской даче, был разбужен телефонным звонком от своего главнокомандующего, маршала Жукова. Он сообщил, что немецкие самолеты бомбят Киев, Вильнюс, Севастополь и другие города. 147 немецких дивизий перешли границу и продвигаются по территории Украины.

Многие месяцы Сталин получал сообщения от британской и советской разведки о том, что Гитлер планирует начать вторжение, имеющее кодовое название «Операция Барбаросса», 22 июня. По словам Степана Микояна, сына Анастаса Микояна, последнее предупреждение было в полночь 22 июня. В присутствии Анастаса Микояна и нескольких других членов Политбюро Сталин получил информацию, что был пойман немецкий солдат-перебежчик, который рассказал, что начало операции назначено на утро. Микоян-младший объяснил это так: «Отношение Сталина к разведданным отражало его общее недоверие к людям. По его мнению, любой был способен на предательство или обман». Когда его полевые агенты присылали предупреждения об опасности, Сталин приказывал отозвать их и отправить в лагеря, где «стереть в мелкий порошок».

Сталин настаивал на том, что Гитлер будет соблюдать Пакт о ненападении, который два лидера подписали в 1939 году. СССР не напрашивался на войну. Возможно, вождь знал, что советская армия не готова – его чистки слишком ослабили ее. Теперь на фронте была анархия, советские войска бежали от противника, и Сталин был в этом виновен. Гитлер перехитрил его по-крупному.

29 июня, когда немцы окружили 400 тысяч советских солдат и взяли столицу Белоруссии Минск, открыв себе прямую дорогу на Москву, Сталин, забираясь в свою машину, стоящую около Кремля, обратился к своим товарищам. «Все пропало, – сказал он. – Ленин оставил нам великую страну, а мы, его наследники, все просрали». Всю дорогу до Кунцева он ругался, признавая свое поражение и грозя уйти в отставку. Два дня Сталин молча просидел на даче. Ходили слухи, что у него удар, но это на правду не похоже. Скорее он проверял своих товарищей, чтобы понять, выдержит ли его власть наступивший кризис.

Перепуганные министры, в том числе Берия, Микоян и Молотов, ездили в Кунцево просить Сталина вернуться на работу в качестве Верховного главнокомандующего. Они не представляли себе, как будут вести войну без Сталина. Как объяснил Анастас Микоян, «одно только его имя поднимало моральный дух людей».

3 июля Сталин в роли Верховного главнокомандующего обратился к народу с речью, в которой объявил начавшуюся войну Великой Отечественной войной. Он призвал народ «сплотиться во имя партии Ленина и Сталина». Теперь его имя символизировало идею, не просто его самого. В речи вождь подчеркнул, что в этой «безжалостной борьбе» все «трусы, дезертиры, паникеры» будут раздавлены без пощады.

Став взрослой, Светлана говорила, что ее отец так и не признал, что Гитлер обдурил его: «Он считал себя непогрешимым… свои политические таланты непревзойденными». После войны она вспоминала его привычку повторять: «Эх, а вместе с немцами мы были бы непобедимы!» Затем он прибавлял: «Так они думали, что могут одурачить Сталина? Ну так посмотрите сейчас на них, это Сталин их одурачил!» Светлана всегда пугалась, когда Сталин говорил о себе в третьем лице, и всегда удивлялась, не вышло ли так, что он «сам себя одурачил».

Пытаясь контролировать пришедший с войной хаос, Сталин принял меры, чтобы защитить свою дочь. Он попросил свою золовку Женю отвезти семью на дачу в Сочи. «Война будет долгой, – сказал он ей, – прольется много крови. Пожалуйста, отвези Светлану на юг».

Удивительно, но Женя отказалась, сказав, что она должна быть со своим мужем (она снова вышла замуж после смерти Павла) и спасать своих детей. Никто и никогда не говорил «нет» Сталину. Он никогда не прощал и не забывал ни единого предательства. Сталин мог ждать возможности отомстить годами, в чем Жене еще предстояло убедиться.

После отказа Жени Сталин обратился к Анне, Надиной сестре. Пробравшись сквозь молчаливые толпы людей, безуспешно пытающихся покинуть Москву, Анна сумела посадить маленькую группу родственников Сталина на поезд, идущий на юг, к Черному морю. Анна, двое ее сыновей, дедушка Сергей и бабушка Ольга, жена Якова Юля и их дочь Гуля и Светлана с няней теснились в беспорядке отдельного купе. Несмотря на то, что в их школе регулярно проводились военные учения – у Светланы даже сохранилась фотография 1935 года, где их класс стоит в противогазах – только сейчас она поняла ужас настоящей войны и сокрушительный страх за любимых, которые оказались в опасности.

23 июня, на следующий день после начала немецкого вторжения, Сталин послал своих сыновей Якова и Василия и своего приемного сына Артема на фронт. Позже Артем уклончиво говорил об этом:

Мы с Яковом записались в артиллерию, Василий был пилотом. Все мы отправились на фронт с первого дня войны. Сталин специально позвонил, чтобы нас немедленно взяли. Это была единственная льгота, которую он нам предоставил. Сохранилось несколько писем от Василия к отцу. В одном письме с фронта он просит прислать ему денег, потому что в его отделении открыли буфет и ему хотелось купить новую офицерскую форму. Отец ответил: «1. Насколько мне известно, летчики получают вполне достаточное пищевое довольствие. 2. Сын Сталина не нуждается в особой форменной одежде». Денег Василий так и не получил.

Лето семья Сталина провела в Сочи. Подруга Светланы Марфа Пешкова, которая тоже эвакуировалась, навестила их однажды утром. Светлана вышла в комнату очень расстроенная и, после того, как Марфа спросила, что с ней, сказала: «Сегодня ночью мне приснился очень странный сон. Мне снилось, что я вижу огромное гнездо на дереве. В гнезде был орел с птенцами. И вдруг он взял одного из них и выкинул из гнезда. Птенец упал и разбился». Тут Светлана заплакала: «Ты знаешь, что-то ужасное случилось с Яшей!» Перед отъездом она попрощалась с ним по телефону незадолго до того, как он ушел на фронт.

Вскоре после этого сна Светлана сняла телефонную трубку и услышала голос отца. Она спросила про Якова, и Сталин ответил: «Яша попал в плен». Она не успела ничего сказать, как Сталин добавил: «Пока не говори ничего его жене». Юля с волнением ждала на кушетке неподалеку, впиваясь глазами в лицо Светланы. Светлана решила, что ее отец прав и промямлила Юле: «Он сам ничего не знает о нем». У нее не хватило сил сказать правду.

Светлана была потрясена звонком отца. Последние несколько лет она стала очень близка со своим сводным братом. Хотя он был на девятнадцать лет старше, они вместе занимались в бане в Зубалово, расстелив одеяла на душистых березовых скамейках и валяясь на них с книгами.

У Сталина всегда были плохие отношения с его старшим сыном. По мнению всей семьи, он постоянно издевался над Яковом, называя его слабым и бессильным. Когда отец с неодобрением отнесся к его первой женитьбе, девятнадцатилетний Яша пытался застрелиться, но пуля только скользнула по его груди. Сталин писал Наде из Сочи: «Передай Яше от меня, что он поступил как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего». Ходили даже слухи, что, когда Сталин узнал о попытке самоубийства сына, он рассмеялся: «Ха! Этот даже застрелиться не смог!» Яков уехал в Ленинград и не виделся с отцом восемь лет. Светлана всегда защищала Якова: «Яшина мягкость и спокойствие всегда раздражали отца, который был вспыльчивым и порывистым даже в старости».

После трагической смерти первого ребенка, женитьба Якова закончилась разводом. Возможно, для того, чтобы помириться с отцом, он бросил карьеру инженера и в 1935 году поступил в артиллерийскую академию в Москве. В 1936 году он женился на Юлии Мельцер. Сталин не одобрял и этот брак. По словам Светланы, ему не нравилось, что Юлия была еврейкой, а ее отец «никогда не любил евреев, хотя тогда они еще не были для него такими заклятыми врагами, как после войны». Их дочь Галя родилась в 1938 году. Летом до войны они приезжали в Зубалово, где Яков, все еще жаждущий отцовского одобрения, пытался снискать его расположение.

В начале сентября в Сочи стало небезопасно, и семья вернулась в Москву. Разрушительное действие войны было повсюду. Из окон кремлевской квартиры Светлана могла видеть зияющую дыру от немецкой бомбы на углу здания Арсенала, стоящего напротив. Василий был в квартире, когда упала эта бомба, и его сбросило с кровати, а окна разлетелись вдребезги. Светлана с ужасом узнала, что разбомбили и образцовую школу № 25. Конечно, ученики к тому времени были эвакуированы. Строители спешно возводили помещения для работы Ставки верховного главнокомандования в защищенном от бомбежек Московском метрополитене.

После их приезда Сталин объяснил Светлане, что планы изменились: «Яшина дочь может какое-то время побыть с тобой. Но, кажется, его жена была нечестной. Мы должны это проверить». Светлана испугалась; она совершенно не поняла, о чем говорит ее отец. Как Юля могла быть нечестной?

Юлю арестовали и отправили в Лубянскую тюрьму. Возможно ли, чтобы еще один член семьи пропал таким образом? Когда прошла последняя волна арестов родных в 1938 году, Светлане было двенадцать лет. Теперь ей было пятнадцать, но она по-прежнему ничего не понимала. Что происходит с ее семьей? Кто это делает?

16 августа Сталин издал указ № 270, приравнивающих всех, кто сдался или был захвачен в плен к «предателям Родины». Жены захваченных в плен офицеров арестовывались и заключались в тюрьму. Яков был изменником, Юля должна была быть арестована. Не было никаких исключений, даже для сына Сталина.

Между тем бедная Юля сидела в одиночной камере в темных внутренностях печально известной Лубянки. «Расследование» продолжалось полтора года. Даже когда немцы подошли к Москве, ее перевели в город Энгельс на Волге. Когда Юля, в конце концов, была освобождена весной 1943 года, ее пятилетняя дочь Галя не узнала мать. Девочку пришлось заставлять подойти к Юле. Юлии никак не объяснили, почему она провела в тюрьме полтора года. Ей просто сказали, что теперь она свободна. Юлия больше никогда не разговаривала со Сталиным.

Информация о том, что же действительно произошло с Яковом, доходила медленно. Один доклад пришел от Ивана Сапегина, командира 303-го легкого артиллерийского полка. В июле 1941 года бронетанковая дивизия, где служил Яков, попала в окружение под Витебском, в Белоруссии. 12 июля при выходе из окружения Яков Джугашвили был взят в плен.

Немецкое командование немедленно информировало Сталина о том, что его сын захвачен в плен, и это будет использовано в целях пропаганды. Листовки с фотографией Якова в форме без ремня и с оторванными погонами в окружении немецких офицеров разбрасывались в расположении советских войск:

Сын Сталина, Яков Джугашвили, старший лейтенант, командир батареи, сдался. Если такой важный советский офицер сдается без всяких сомнений, значит, любое сопротивление немецкой армии бесполезно. Прекращайте драться и переходите на нашу сторону!

Яков побывал в нескольких лагерях для военнопленных. Весной 1943 года, после сокрушительного поражения под Сталинградом, немцы попытались обменять его на маршала Фридриха Паулюса. Сталин отказался от обмена пленными. Той весной Яков был либо расстрелян, либо покончил с собой, точно о его гибели неизвестно. Светлана узнала о судьбе брата только через несколько лет, как и миллионы советских женщин, которые до конца войны не знали, что сталось с их мужьями, отцами и братьями.

Когда немцы стояли под Москвой и вторжение в город казалось неминуемым, в качестве новой столицы был выбран город Куйбышев к юго-востоку от Москвы. В начале октября 1941 года государственные органы, иностранные дипломатические миссии и учреждения культуры начали спешную эвакуацию. Мумифицированное тело Ленина уже было отправлено из Мавзолея секретным поездом в сибирский город Тюмень.

Над Москвой стоял дымок от сжигаемых в архивах документов. Семья Сталина усаживалась в небольшой автобус. Большая часть родственников уже уехала в Куйбышев, но пока было не ясно, будет ли Сталин эвакуироваться вместе с ними, хотя предполагалось, что это необходимо. Кунцевская дача была заминирована, на запасных путях Сталина ждал секретный поезд.

В Куйбышеве спешно вывезли экспонаты из маленького местного музея на Пионерской улице, который был превращен в дом для семьи Сталина, а также для их охранников, поваров и прислуги. Вместе со Светланой приехала ее няня, а также Михаил Климов, ее личный «полицейский сторожевой пес». Молодая жена Василия Галина (они поженились в 1940 году, когда Васе было девятнадцать) тоже была здесь так же, как и бабушка Ольга. Дедушка Сергей решил вернуться в Тбилиси и большую часть войны провел в Грузии. По требованию Светланы в Куйбышев привезли и маленькую дочку Якова Галю.

Сталин решил остаться в Москве и руководить ходом войны. Светлана писала ему из Куйбышева 19 сентября 1941 года:

Мой дорогой папочка, мое счастье, здравствуй!

Как ты поживаешь, мой дорогой секретарь? У меня здесь все хорошо.

В нашей школе есть и другие дети из Москвы. Нас много, поэтому я не скучаю.

Я только очень скучаю по тебе… сейчас особенно хочу тебя увидеть.

Если бы ты позволил мне на два или три дня прилететь в Москву на самолете! Здесь есть рейсы каждый день…

Недавно дочка Маленкова и сын Булганина уехали в Москву, так почему мне нельзя? Они мои ровесники и, в общем-то, ничем не лучше меня…

Мне не очень нравится этот город… Здесь, я даже не знаю, почему, очень много слепых людей… Примерно каждый пятый – инвалид. Очень много нищих и уличных мальчишек. В Куйбышев за время войны было эвакуировано много жителей Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы и других городов, и местные относятся к ним со злобой, какую беженцы вовсе от них не ожидают.

А вскоре придет Гитлер и все здесь разбомбит… Папа, почему немцы все наступают и наступают? Когда они наконец получат хороший пинок и покатятся назад? В конце концов, мы не можем сдавать всю нашу промышленность.

Папа, у меня к тебе еще одна просьба, Яшина дочка Галечка сейчас в Сочи… Я бы очень хотела, чтобы Галечку привезли сюда, ко мне. Особенно теперь, когда у нее никого нет…

Дорогой папа…. Я буду ждать твоего разрешения прилететь в Москву. Ну только на два денечка! Я не знаю, есть ли у тебя время, поэтому не звоню… Еще раз крепко целую тебя, Сетанка.

Пятнадцатилетняя Светлана в своем письме по очереди становилась то раздражительной, то просящей, то наивной и, в конце концов, щедрой. Она была дочерью, боящейся за отца, который находится далеко и в опасности. У нее были свои намерения: она должна прилететь к отцу, чтобы повидать его. И 28 октября Сталин разрешил ей приехать в Москву. Это был день, когда бомбы попали в Большой театр, здания Университета на Моховой и здание Центрального комитета партии на Старой площади. Светлана нашла отца в его личном бомбоубежище, оборудованном лифтом, спускающимся под землю на девяносто футов. Это помещение полностью повторяло его комнаты в Кунцево. Стены, обитые деревянными панелями, сейчас были завешаны картами. В столовой стоял тот же самый обеденный стол с теми же самыми гостями за ним. Единственное отличие – теперь все они носили военную форму. Стол также был покрыт картами, по всей комнате тянулись провода. Сталин поддерживал постоянную телефонную связь с фронтом. Светлана, разумеется, мешалась под ногами.

В то время как миллионы жителей страны голодали в захваченных противником городах, жизнь в Куйбышеве текла до странности нормально. Эвакуированные из Москвы музыканты создали оркестр в филармонии и давали концерты. Седьмая симфония Шостаковича впервые прозвучала в Куйбышеве, а потом прогремела по всему миру. Война ощущалась как отголосок какого-то далекого бедствия. Больницы и госпитали были полны раненых.

В бывшем музее рядом с кухней оборудовали временный кинотеатр, и все смотрели кинохронику с фронта. Операторы снимали из окопов и сопровождали танковые атаки. Светлана видела бои на подступах к Москве. Она вскоре утратила свое наивное понимание войны.

Той весной в Куйбышеве Светлана сделала ужасное открытие, которое, по ее словам, перевернуло всю ее дальнейшую жизнь. Отец велел ей приналечь на английский, поскольку Великобритания и США были союзниками России, поэтому она читала все английские и американские журналы, которые оказывались под рукой: «Лайф», «Форчьюн», «Тайм» и иллюстрированные «Лондон ньюс». Однажды (ей только что исполнилось шестнадцать) она наткнулась на статью о своем отце. В ней упоминалось «не как о новости, а как об общеизвестном факте», что его жена, Надежда Сергеевна Аллилуева, покончила с собой в ночь на восьмое ноября 1932 года.

От ужаса ее сердце чуть не остановилось. Светлана побежала к бабушке с журналом в руке и потребовала рассказать, правда ли, что ее мать совершила самоубийство и почему это скрывалось от нее. Ольга подтвердила, что это так, и рассказала, что у Нади был маленький пистолет, подаренный Павлом, из которого она и застрелилась. Бабушка все время повторяла: «Ну кто бы мог подумать, что так выйдет?»

Марфа Пешкова вспоминала, что Светлана показывала ей журнал с этой статьей: «Я помню это очень хорошо. Она показала мне фотографию своей матери, лежащей в гробу. Она этого никогда не видела. И… она точно ничего не знала о смерти матери. Ходили слухи, что она умерла от аппендицита, или неудачной операции, или что-то еще в этом роде. Для Светланы это было настоящее потрясение».

Когда Светлана прочитала статью, она не хотела верить, но бабушка подтвердила, что все написанное – правда. Ее мать покончила с собой. И только она, ее дочь, об этом не знала. В душе девушки поднялся гнев на мать, бросившую, предавшую ее. И она обратила этот гнев против отца. Она знала, каким он может быть. Она видела его злым, даже жестоким. Она была уверена, что эта жестокость довела мать до самоубийства. Она превратила свою преданную любовь к отцу в воспоминания о матери. Но, как и всем детям родителей-самоубийц, Светлане понадобились десятилетия, чтобы простить Надю за то, что та бросила ее.

Теперь многое, до этого казавшееся таинственным, стало понятным. Когда отец сказал ей по телефону: «Не говори ничего Юле до поры до времени», он вовсе не собирался жалеть жену сына. Он ее подозревал. Мысль о том, что Яков или Юля могли предать Родину, была невероятной. Светлана начала осторожно расспрашивать окружающих, мог ли ее отец быть виноват в том, что невинные люди оказались в тюрьме или были расстреляны.

Оглядываясь назад, она говорила: «Все, происходящее вокруг меня, сводило с ума. Что-то во мне разрушилось. Я больше не могла подчиняться словам и воле моего отца, разделять его мнения, не задавая вопросов». Это слова взрослой женщины; смятение юной Светланы было куда более всепоглощающим. Что было более страшным: быть уверенной в том, что отец виноват в смерти матери или узнать, что мать не любила дочь так сильно, чтобы остаться жить ради нее?

Везде, и дома, и в школе, ее отца называли мудрым и справедливым вождем. Его имя связывалось с победой в войне. Он был «великим Сталиным». Только он мог спасти Россию. Сомневаться в этом было святотатством. Но Светлана начала сомневаться.

 

Глава 6

Первая любовь

К январю 1942 года Красная Армия отбросила войска Вермахта от Москвы. Обгорелые остовы немецких танков окружали город. Гитлер существенно недооценил как волю русских к победе, так и суровость российской зимы. По приблизительной оценке погибло около миллиона человек, военных и гражданского населения, но Сталин выиграл битву за Москву. В июне Светлане и сопровождавшим ее родственникам разрешили вернуться в Москву. Прошлой осенью Зубалово сгорело почти дотла; семья переехала в сохранившееся крыло. К октябрю на старом месте был построен отвратительный новый дом, выкрашенный в защитный цвет.

Светлана не видела отца с осени, когда она приезжала на кунцевскую дачу принять участие в обеде в честь Черчилля. Британский премьер-министр прилетал в Москву на совещание по поводу действий союзников. Он принес плохие новости: союзники пока не собираются открывать второй фронт, чтобы отвлечь Гитлера от нападения на Советский Союз.

Светлана понятия не имела, почему ее пригласили на этот обед. Отец запретил ей каким-либо образом общаться с иностранцами, ее никогда не вводили в дипломатические круги. Когда Сталин представил ее Черчиллю и сказал, что она рыжеволосая, Черчилль заметил, что он тоже был рыжим, но, указывая сигарой на лысину, сказал: «И посмотрите, что теперь со мной стало!» Светлана была слишком смущена, чтобы ответить ему. Вскоре отец поцеловал ее и отпустил с обеда. Вспоминая об этом странном эпизоде позже, она решила, что отец разыграл представление перед Черчиллем, демонстрируя свою мирную домашнюю жизнь.

Светлана по-прежнему была школьницей, она училась в десятом классе. Она читала Шиллера, Гете, Горького, Чехова, стихи Маяковского и Есенина. Она любила Достоевского, хотя ее отец и запретил его книги. Постепенно она вырастала в свободно мыслящую женщину. Но, по словам ее подруги Марфы Пешковой, Сталин все сильнее не одобрял свою юную дочь. Если она надевала юбку выше колен, носила шорты или носки вместо чулок, он приходил в ярость: «Что это такое? Ты что, собираешься разгуливать голой?!» Он приказывал ей носить шаровары и платье с юбкой, полностью закрывающей ноги. Порой он доводил дочь до слез, но Светлана была упряма и планомерно вела свое сражение. Она медленно укорачивала подол своего платья, пока он не перестал покрывать колени. Она знала, что ее отец слишком занят, чтобы это заметить.

Осенью 1942 года в образцовой школе № 25 появилась новая ученица Ольга Ривкина. Для этой элитной школы у нее было необычное происхождение. Девочка родилась в бедной еврейской семье. Они занимали комнату в коммунальной квартире, в которой проживали еще две семьи. Мать обеспечивала семью, работая корреспондентом в «Правде». 1941 год был ужасен. В июне, когда правительство выпустило постановление об обязательной эвакуации из Москвы детей до трех лет, Ольга, ее мама, бабушка и маленький брат Гриша уехали в Пензу. Когда они вернулись в Москву в мае 1942 года, Ольга пропустила год в школе. В образцовой школе № 25 было специальное отделение для таких детей. Ее приняли, и девочка осталась в Москве с бабушкой.

Воспоминания Ольги о школе, в основном, грустные. Хотя учителя никогда не третировали детей из бедных семей, другие дети были осведомлены о ее неполноценности. Оглядываясь назад, Ольга говорила: «И только один человек, который имел, казалось бы, больше всех оснований кичиться… был «личностью», никак не связанной со своим положением, – это Светлана Сталина». В интервью Ольга рассказывала:

«Тогда я по-настоящему полюбила Светлану… Она была очень скромной девушкой, даже застенчивой. В ней было много обаяния и женственности. Она привлекала мое внимание, я смотрела на нее с восторгом.

Наша дружба продолжалась всю нашу жизнь. До последнего дня».

Вскоре девочки стали сидеть за одной партой. После школы они подолгу гуляли по набережной Москвы-реки, хотя иногда их прогулки прерывались. Светлана говорила: «Сегодня я не могу опаздывать. Приезжает папа, а я не видела его две недели». У Ольги осталось впечатление, что, как и большинство людей вокруг, Светлана думала о нем как «о великом Сталине, но не совсем как об отце».

Продуктов в стране не хватало из-за войны, поэтому большинство людей, в том числе и семья Ольги, часто голодали. Ольга вспоминала, как, придя домой из школы, она съедала миску супа и садилась делать уроки со стаканом какавеллы (напиток из шелухи зерен какао-бобов). Когда на вечер не было никакой еды, бабушка говорила девочке ложиться спать пораньше, пока она еще не проголодалась, иначе потом не сможет уснуть. Ольга писала: «Светлана, конечно, не могла представить всего этого. В то время она была искусственно изолирована от обычной жизни… Она никогда ничего не покупала и едва ли знала, что деньги с каждым днем все больше обесцениваются».

В школе Светлана никогда не преподносила себя как дочь Сталина. Она жаловалась, что другие школьники часто смотрят на нее как на хорошо осведомленного человека, считают, что у нее есть доступ к секретной информации. Она уверяла Ольгу: «Я не знаю ничего, и меня это совсем не заботит». Светлана терпеть не могла, когда учителя заставляли ее составлять список объектов, названных в честь ее отца: гора около Перми, город Сталинград на Волге, автомобильный завод ЗИС (завод имени Сталина). Ольга вспоминала: «Бедная Светлана, она так хотела быть такой же, как все. Помню, однажды она наступила на ногу какому-то молодому человеку, и он назвал ее рыжей коровой – так она сразу расплылась в улыбке».

Тем не менее, о ее статусе постоянно напоминал ее личный охранник Михаил Климов, который был со Светланой и в эвакуации в Куйбышеве. У большинства детей в их элитной школе были охранники, например, у детей Молотова их было трое. В школе для охраны была отведена специальная комната позади гардероба, где они проводили время, пока дети были на уроках. Ольга и Светлана обе играли на пианино и часто ходили в консерваторию послушать своих любимых композиторов: Баха, Моцарта, Чайковского и Прокофьева. Климов покупал им билеты. Если в программе был скрипичный концерт, он начинал жаловаться: «Опять будем слушать это пиление!», садился позади девочек и временами вздрагивал от отвращения. Светлана заявляла, что постепенно Климов даже начал ей нравиться, но было не очень приятно, что кто-то все время следует за тобой как тень.

Обе девочки любили читать. У Светланы была «Антология русской поэзии XX века», изданная в 1925 году. Вместе они читали запрещенные стихи Ахматовой, Гумилева, Есенина. Еще когда они были в десятом классе, Ольга дала Светлане блокнот, исписанный своими стихами. Она чувствовала, что Светлана во многом на нее похожа: у нее тоже было счастливое детство, вдребезги разбитое несчастьем; она тоже была глубоко привязана к ныне отсутствующей матери. В ответ Светлана написала стихотворение для Ольги.

Хотя это стихотворение и адресовано Ольге, оно, скорее, является элегией к Наде, умершей десять лет назад. В нем говорится об ужасном одиночестве Светланы. Ничто не могло излечить боль потери. Ольга постепенно начинала понимать, что Светлана «ведь сирота».

После своего возвращения в Москву, Светлана проводила много времени на даче в Зубалово. Ее отец, занятый войной, пребывал, в основном, в своем бункере вместе с другими членами Политбюро. Ее брат Василий тоже жил в Зубалово вместе со своей женой Галиной. Ему был двадцать один год, он закончил Военно-воздушную академию имени Жуковского и липецкие курсы усовершенствования командиров авиационных эскадрилий. В октябре 1941 года он был капитаном. В феврале 1942 года уже получил звание полковника.

Его друг Степан Микоян, который был ранен и лежал в куйбышевском госпитале, очень удивился, когда Василий пришел навестить его в форме полковника. Как Василий позднее объяснил Степану, отец запретил ему участвовать в вылетах. Слишком много сыновей партийной элиты уже погибло: брат Степана, сын Хрущева, герой войны Тимур Фрунзе. Василий служил при Главном Штабе ВВС РККА в Москве, в летной инспекции ВВС, которая находилась на улице Пирогова. Он принял участие всего в одной или двух боевых операциях. Хотя Сталин часто бывал с Василием строг и даже груб, он, по-видимому, все-таки любил сына.

Василий окружил себе приятелями-летчиками и обращался с ними как с придворными. Ему нравилось приезжать в «Арагви», его любимый грузинский ресторан, где подавали изысканные блюда даже когда бушевала война и Москву все еще бомбили. Никто ни за что не платил. У одного из них просто было достаточно власти, чтобы обедать бесплатно. Оркестр играл все новые популярные песни, и советская элита хлебала водку под музыку.

Той осенью жизнь в Зубалово превратилась в бесконечную вечеринку. Василий приглашал летчиков, актеров, режиссеров, операторов, артистов балета, писателей и знаменитых спортсменов. По мнению Степана Микояна, он делал это, бессознательно подражая своему отцу, который собирал на своей кунцевской даче избранных членов Политбюро и устраивал застолья, которые продолжались до четырех-пяти часов утра. Большинство людей, собиравшихся в Зубалово, были как-то связаны с войной: летчики совершали боевые вылеты, операторы снимали кинохронику на фронте, часто сидя в окопах или закрепив камеру на броне танка, писатели работали как военные корреспонденты. На этих вечеринках царила хемингуэйевская экспансивность. Все смотрели фильмы в маленьком кинотеатре на даче, все слушали американский джаз, пластинки с которым постоянно менялись на патефоне. Были длинные пьяные ночи, когда все танцевали фокстрот. Для многих возможная близость смерти наполняла каждое мгновение жизни такой полнотой, какая была неведома в мирной жизни.

Василий настаивал, чтобы его сестра принимала участие в этих вечеринках. Светлана почти всегда наблюдала за этими вакханалиями со стороны. По словам ее подруг, которые бывали в Зубалово, таких, как Марфа Пешкова, она превращалась в привлекательную молодую женщину, хотя и казалась сосредоточенной на своих собственных заботах. Иногда гости и Василий совсем распоясывались. Однажды он был так пьян, что начал требовать от своей беременной жены, чтобы она рассказывала анекдоты. Когда та отказалась, Василий ударил ее. К счастью, она упала на спину на диван. Разъяренная Светлана вытолкала своего брата из дома вместе с его пьяными гостями. Но вечеринки все равно продолжались.

Светлана считала, что ее никто не замечает, но она привлекла внимание Алексея Яковлевича Каплера. Тридцатидевятилетний еврей Каплер был одним из самых знаменитых сценаристов в СССР. Он был автором сценария киноэпопей «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918», и в 1941 году получил престижную Сталинскую премию. Каплер как будто бы работал с Василием над фильмом о советских летчиках, хотя все вечера они проводили за выпивкой, и фильм так и не был снят. Каплер входил во внутренний круг главы государства – лучший друг дикого и необузданного сына диктатора. А это было не так просто. Он явно был человеком, который любил риск. Хотя Каплер был женат, они с женой жили отдельно, он был сам по себе.

Однажды вечером все, кто был в Зубалово, были приглашены на премьерный показ фильма на Гнездиловскую улицу, и Светлана обнаружила себя увлеченно беседующей с Каплером о кино. Те годы, когда она смотрела все фильмы в Кремле вместе с отцом, не прошли даром. Каплер был заинтригован. Описывая свои впечатления от этой встречи журналистам много лет спустя, он сказал, что был удивлен. Светлана ничуть не походила на других девушек в окружении Василия. Он такого не ожидал. Его тронули «ее любезность и ум… то, как она говорила с окружающими и то, как она критиковала разные стороны советской жизни». Ее суждения были «дерзкими, а вела она себя просто». Она не одевалась в роскошные наряды, как другие женщины, которые хотели привлечь к себе внимание. Она носила «практичную, хорошо сшитую одежду».

Седьмого ноября в Зубалово была вечеринка в честь годовщины Октябрьской революции. Среди гостей были знаменитости, в том числе писатель Константин Симонов, которым Светлана восхищалась, и кинодокументалист Роман Кармен. Она очень удивилась, когда Каплер пригласил ее танцевать. Светлана чувствовала себя неуклюжей и неповоротливой, она была слишком молода. Он спросил ее, почему она грустит и что это за милая брошка у нее на платье. «Может быть, это подарок?» – поинтересовался он. Светлана объяснила, что брошка принадлежала ее матери, и сегодня как раз десятая годовщина ее смерти, хотя об этом никто и не вспоминал, и никого это не волновало. Пока он кружил ее, Светлана рассказывала о своей жизни. Она говорила о своем детстве, о своих потерях, но едва упомянула об отце. Каплер понял, что «что-то их разъединяет».

* * *

Обаятельный, дерзкий, умный, опытный Каплер был неотразим для шестнадцатилетней романтичной девочки. И, кажется, он не меньше был очарован ею. Первым фильмом, который они посмотрели вместе, была «Королева Кристина» (1933) с Гретой Гарбо и Джоном Гилбертом. Этот фильм рассказывал о королеве Швеции, жившей в семнадцатом веке. Фильм искажал и до абсурдности идеализировал жизнь этой королевы. Нетрудно представить, какое впечатление этот фильм произвел на юную впечатлительную Светлану, да еще в момент, когда война разорила Москву.

«Военные трофеи, слава… что скрывается за этими двумя большими словами? Смерть и разрушение. Я бы хотела, чтобы люди развивали мирные искусства», – говорила королева Кристина с экрана. Фильм рассказывал о «большой любви, великолепной любви, золотой мечте». Королева влюбилась в Антонио, посланника испанского короля. «Я выросла в тени великого человека! – кричала Гарбо. – Я хочу избежать моей судьбы!» «Всегда есть свобода внутри человека, которую никакое государство не может отнять», – так, по словам Каплера, они поняли этот фильм. Она была бунтующей королевской дочерью, желающей прожить свою собственную жизнь; он – бедным доном Антонио, любовником, стремящимся возвыситься над своим положением.

Каплер приносил Светлане запрещенные книги, в том числе, роман «По ком звонит колокол» Хемингуэя. Он дал ей русский перевод, который тайно передавали среди друзей. Книга была официально запрещена. Созданный Хемингуэем портрет кровожадного комиссара-коммуниста, который возглавлял чистку троцкистов во время гражданской войны в Испании, разоблачал слишком многих.

Пара искала предлоги для встреч, которые, конечно, скрывались от отца Светланы. Сорокалетний мужчина ждал школьницу в маленьком подъезде напротив ее школы. Они гуляли по лесу, где он держал ее руку в кармане своего пальто, или по темным из-за затемнения московским улицам. Они ходили в нетопленную Третьяковскую галерею и часами бродили по пустынным залам. Они бывали на закрытых просмотрах в Доме киноактера или в министерстве кинематографии на Гнездиловской улице. Светлана смотрела мюзиклы с Джинджер Роджерс и Фредом Астером, «Молодого Линкольна» и «Белоснежку и семерых гномов». Они встречались в Большом театре и были счастливы, если им удавалось побродить по фойе во время представления.

Повсюду их сопровождал Михаил Климов, охранник Светланы. Каплеру даже нравился их постоянный компаньон, которого он иногда угощал сигаретой. Светлана чувствовала, что Климов добрый и даже жалеет ее из-за несуразной жизни. Вероятно, они были уверены, что он их не предаст. Но на самом деле Климов был в ужасе, наблюдая, как растет и крепнет эта связь. Он знал, что Сталин прослушивал телефонные разговоры своей дочери, вскрывал ее корреспонденцию, а агенты НКВД передавали ежедневный доклад о том, что она делала.

Но что такого они могли сделать? С постоянно маячащим за спиной охранником они не могли стать любовниками, и это придало особую романтику их отношениям. Она считала его самым «умным, добрым и интеллигентным человеком на свете». Для него она была прекрасной Лолитой, ребенком, перед которым он откроет целый мир. Она была так ужасающе одинока, «подавлена окружающей ее атмосферой». «Я был нужен Свете», – говорил Каплер.

Влюбленные беспечно наслаждались своими маленькими хитростями. Друзья Каплера прозвали его Люсей, и Светлана пользовалась этим именем, когда ходила к бабушке, чтобы позвонить Каплеру. Ольга была уверена, что она разговаривает с подругой.

Вскоре Каплер получил задание рассказать о партизанской войне в Белоруссии – это был один из самых опасных партизанских фронтов. Потом уехал в Сталинград писать о Сталинградской битве для газеты «Правда». 14 декабря (В «Двадцати письмах к другу» С. Аллилуева указывает другую дату – конец ноября – Прим. пер.) в ней вышла его статья «Письма лейтенанта Л. Из Сталинграда – письмо первое», подписанная «Специальный корреспондент А. Каплер». В статье в форме письма некоего лейтенанта к своей любимой, рассказывалось обо всем, что происходило тогда в Сталинграде:

Любимая, кто знает, получишь ли ты когда-нибудь это письмо? Его ждет очень непростой путь. Но все-таки надеюсь, что письмо доберется до тебя, что оно пронесет под вражеским огнем через Волгу, через степи, через вьюги и бураны в нашу прекрасную Москву мою нежность к тебе, моя дорогая.

Сегодня идет снег. В Сталинграде зима. Небо стало низким, как потолок в какой-нибудь избе. Такая серая холодная погода особенно мучительна в такие дни. Каждый думает о своих любимых. Как ты поживаешь? Ты помнишь Замоскворечье? Наши встречи в Третьяковской галерее? Как после закрытия охранник выгонял нас, звоня в звонок, а мы не могли вспомнить, около какой картины просидели целый день, потому что смотрели только друг другу в глаза? До тех пор я ничего не знал о той картине, кроме того, как прекрасно сидеть напротив нее, и я хочу поблагодарить художника за это…

Далее Каплер описывает своей возлюбленной войну. Статья читалась как сценарий фильма о героической праведной войне, в которой любовь, страдание, дружба, смерть ощущаются в миллион раз сильнее, чем в обычной жизни. Несмотря на то, что их отношения были только романтическими, в статье, как будто в фильме, оживают настоящие любовники. Каплер заканчивает ее на высокой и печальной ноте:

Уже почти вечер. Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля и небо над ней – московское небо. Твой Л.

Можно представить ярость Сталина, когда он прочитал эту статью и узнал в ее героине Светлану. Позже Каплер утверждал, что он вовсе не собирался отсылать этот текст в газету: «подвели друзья». Тем не менее, он решился написать любовное письмо дочери диктатора – неосторожность, которую просто невозможно себе представить! Марфа Пешкова вспоминала, как Светлана принесла газету в школу. Хотя она и понимала, в какой опасности теперь находится Каплер, она была глубоко тронута его словами.

Каплер возвратился из Сталинграда под Новый, 1943-й год. Они встретились, и Светлана попросила его больше не видеться и даже не звонить друг другу. Влюбленные не общались до конца января, потом не выдержали. Они разработали код: кто-то из них звонил и два раза глубоко вздыхал в трубку. Это значило: «Я здесь. Я о тебе вспоминаю».

В начале февраля Каплеру позвонил полковник Румянцев, ближайший помощник и правая рука генерала Власика, второй человек в охране Сталина. Он сказал, что им все было известно и предложил Каплеру немедленно уехать из Москвы. Каплер послал его к черту.

Весь февраль Светлана и Каплер снова ходили по театрам, по ночной Москве, гуляли в лесу, а сзади плелся охранник. В конце февраля состоялось их последнее свидание. Они пришли на квартиру Василия, где иногда собирались его друзья-летчики, неподалеку от Курского вокзала, молча целовались в пустой комнате, стараясь, чтобы их не было слышно. А в другой комнате сидел Михаил Климов и мучительно вслушивался. Восторг от прикосновений, горе скорого расставания, их прощание были мучительны для Светланы. Это было 28 февраля, в день ее рождения. Ей исполнилось семнадцать лет.

Каплер собирался уехать в Ташкент снимать фильм по своему сценарию «Она сражалась за Родину». Второго марта он поехал на собрание по поводу производства фильма. Когда он выходил из машины, к нему подошел мужчина, предъявил документы и приказал сесть обратно в машину. Мужчина сел на пассажирское сиденье, и когда Каплер спросил, куда им ехать, ответил:

– На Лубянку.

– Но по какой причине? Меня в чем-то обвиняют? Есть ли у вас ордер на мой арест?

Мужчина ничего не ответил. Каплер увидел, что за их машиной едет черный «паккард», на заднем сидении которого он увидел генерала Власика, командира личной охраны Сталина. Каплер понял, что обречен. Они приехали на Лубянскую площадь, где статуя Феликса Дзержинского, основателя ЧК, стояла напротив проклятой тюрьмы. Тяжелые ворота Лубянки с лязгом открылись. Массивное необарочное здание давно ассоциировалось с террором НКВД. При царе в нем размещалась страховая компания. С тех времен сохранились впечатляющий мраморный вход и деревянные паркетные полы. Внизу, в лабиринте подвалов, находились камеры, где держали арестованных, и камеры пыток, которые часто использовались с конца тридцатых годов.

Каплер понял, что его дело имеет особую важность, когда прибыл сам заместитель министра внутренних дел Кабулов. Никто даже не упомянул имени Светланы. Имя Сталина тоже нигде не всплывало. Каплера обвиняли в контактах с иностранцами – это было неопровержимо, он знал всех иностранных корреспондентов в Москве – и в шпионаже в пользу Англии.

Кабулов монотонно произнес: «Алексей Яковлевич Каплер, на основании статьи 58 уголовного кодекса СССР вы находитесь под арестом за антисоветскую и контрреволюционную агитацию». Никакого следствия не требовалось. Никакой защиты не предоставлялось. Тем не менее, вместо обычных десяти лет, положенных по этой статье, Каплер был приговорен всего к пяти годам лишения свободы.

Все имущество Каплера было конфисковано, был составлен перечень, который он подписал собственноручно. Ему не позволили иметь свидания и переписку ни с женой, Татьяной Златогоровой, ни, разумеется, со Светланой. Но Каплер был слишком известен, чтобы исчезнуть просто так. Война притупила страх и развязала многие языки, особенно, в армии и на фронте, и его арест стал большим скандалом. Но ни его киноэпопеи, ни письма самых смелых друзей не помогли. Все знали, что причиной его ареста была связь с дочерью вождя.

Вспоминая прошлое, Каплер говорил, что знал, что его отношения со Светланой неизбежно плохо кончатся, но был до странности очарован ими. Когда его спрашивали, почему он не последовал совету полковника Румянцева, Каплер отвечал: «Не знаю. Это был вопрос самоуважения». Его прежде всего привлекала в Светлане, как он говорил, «свобода внутри нее», ее «дерзкие суждения». Для него это было «невинное волшебство», а не обольщение. Он знал о ее отчаянии, он чувствовал, что понимает ее.

Сын Василия режиссер-постановщик Александр Бурдонский позднее отмечал, что Каплер был умным и очаровательным человеком:

Да, он был влюблен в Светлану – когда юная девушка смотрит на тебя преданными глазами, любой потеряет голову, – но он не ожидал, что все так кончится. Он был рисковым человеком. После освобождения ему запретили возвращаться в Москву. Он все равно вернулся. Его вытолкали в шею. Поймите, это было дело века, оно выходило за общепринятые рамки. Эйзенштейн мечтал снять о нем фильм. Он даже написал сценарий, перенеся действие в другую страну. Он видел, как Каплер страдал и соединял себя с Каплером, потому что тоже был влюблен в Светлану. Все это действительно могло возбуждать человека определенного склада. Даже если над ним была угроза вроде Сталина.

3-го марта утром, когда Светлана собиралась в школу, неожиданно домой приехал Сталин. Ее няня, Александра Андреевна, тоже находилась в комнате. Задыхаясь от гнева, он сказал:

– Мне все известно. Твои телефонные разговоры – у меня в кармане. Твой Каплер – английский шпион, он арестован…

И потребовал отдать все письма этого «писателя». Слово «писатель» он выговорил с особым презрением. Потрясенная, Светлана отдала все: письма, фотографии, записные книжки и даже черновой вариант сценария о Шостаковиче. Она заявила отцу, что любит Каплера.

– Посмотрите-ка на нее, она его любит! – выкрикнул он в сторону няни, уже не в силах сдерживаться.

И первый раз в жизни ударил дочь по лицу.

– Подумайте, няня, до чего она дошла! Идет такая война, а она занята блядством!

– Нет, нет, нет! Я знаю ее, она не такая! – пыталась заступиться няня.

– Ты бы посмотрела на себя! – не унимался отец, обращаясь к Светлане. – Кому ты нужна?! У него кругом бабы, дура!

Ирония состояла в том, что Сталин сам влюбился в Надю, когда ему было тридцать девять, а ей шестнадцать. Но этот момент он упустил.

Светлана была в таком шоке, что фразу о том, что «Каплер – английский шпион» не осознала сразу. Но, когда поняла, пришла в ужас. Она знала, что это означает. Когда она вернулась из школы, отец сидел в столовой и рвал письма Каплера.

«Писатель! – бормотал он. – Не умеет толком писать по-русски! Уж не могла себе русского найти!» Светлана была уверена, что «то, что Каплер – еврей раздражало его… больше всего». Она больше не пыталась связаться с Каплером. Теперь она не могла даже поговорить с друзьями, чтобы об этом немедленно не доложили Сталину, а судьба Каплера была куда страшнее. Теперь она понимала, что ее отец и БЫЛ государством.

Год Каплера держали в одиночной камере Лубянской тюрьмы, потом перевели в Воркуту, в Сибирь. Итальянскому журналисту Энцо Биаджи он рассказывал, как ехал в «черном воронке» вместе с другими «уклонистами, террористами, троцкистами и бывшими социал-демократами». Воркута являлась крупным центром добычи угля в республике Коми. Там же находился так называемый Воркутлаг, один из крупнейших исправительно-трудовых лагерей. Воркутлаг имел славу места, где с заключенными обращаются с особой жестокостью и эксплуатируют их труд.

Но Каплеру очень повезло. Начальник лагеря Михаил Мальцев, которому предписывалось превратить Воркуту в образцовый город, выбрал его как самого известного заключенного в лагере, чтобы делать фотографии города и лагеря. Так Каплер стал зазонником, то есть, заключенным, который имел право жить и работать вне зоны. Вскоре он стал работать в Воркутинском музыкально-драматическом театре, где весь коллектив состоял из заключенных. Там он встретил актрису Валентину Токарскую, с которой они стали любовниками. В истории советского ГУЛАГа часто случались такие невероятные отступления от правил, которые спасали людям жизнь.

Отбыв пятилетний срок, Каплер освободился. Ему было запрещено не только жить в Москве, но и вообще появляться в столице. Каплер собирался поехать в Киев к родителям, но по пути заехать в Москву в надежде встретиться с женой. Он оставался в столице всего два дня и даже не пытался встретиться со Светланой. Когда Каплер садился в поезд до Киева, его окружила группа переодетых милиционеров. Они сняли его с поезда на следующей станции. Он был приговорен к еще пяти годам тюремного заключения, на этот раз его отправили в исправительно-трудовой лагерь в Инту, который тоже находился в печорском угледобывающем бассейне. Условия там были ужасные. Свидания Каплеру разрешили только с его любовницей Токарской, она же помогла ему выжить своими продуктовыми посылками.

Двоюродный брат Светланы Владимир Аллилуев вспоминал суматоху, разразившуюся в Зубалово сразу после ареста Каплера: «Всех сразу вытолкали оттуда. Всем достаточно чувствительно дали по мозгам». Светлану Сталин выгнал с дачи за «моральную развращенность». Василий отсидел десять дней в армейской тюрьме за испорченность. Бабушку Ольгу и дедушку Сергея отправили в министерский санаторий за то, что не уследили за внучкой. Домоправительница лейтенант Саша Никашидзе, которая следила за влюбленными и читала письма Каплера, была уволена. Зубалово закрыли.

Когда Каплера отправили в Сибирь, Светлана знала, что это сделано по приказу ее отца. «Это был такой очевидный и бессмысленный деспотизм, что я долгое время не могла оправиться от этого удара». Но арест Каплера и то, что она узнала о самоубийстве матери «развеяли мыльные пузыри иллюзий. Мои глаза открылись, я больше не могла оставаться слепой».

 

Глава 7

Еврейская свадьба

После пяти месяцев ожесточенных боев за город, в которых погибло более миллиона человек, битва за Сталинград окончилась победой советских войск 31 января 1943 года, когда маршал Фридрих Паулюс, командир шестой немецкой армии, и его штаб сдались. Сын Сталина Яков Джугашвили, который находился в немецких лагерях для военнопленных с 1941 года, стал ценной фигурой. Представитель Красного Креста граф Бернадот сделал заместителю председателя Совета Министров (Молотов в это время являлся народным комиссаром иностранных дел СССР – Прим. пер) Вячеславу Молотову предложение об обмене маршала Паулюса на Якова. Молотов передал это предложение Сталину. По словам Молотова, Сталин решительно отказался. «Все они мои сыновья», – сказал он.

После ареста Алексея Каплера в начале марта Светлана редко видела отца.

Однажды утром он вызвал ее в свой кабинет и коротко сказал: «Немцы предложили мне обменять Яшу на кого-нибудь из своих. Стану я с ними торговаться? На войне как на войне!». Больше отец ничего не сказал, сунул ей документ на английском из его переписки с Рузвельтом и пробурчал: «Переведи! Зачем-то ведь ты учила этот весь английский, так можешь хоть что-нибудь перевести!» На этом аудиенция была закончена. Казалось бы, не в характере Сталина было посвящать дочь в государственные тайны, но, если она передала всю сцену точно, то отец безжалостно сообщил ей известие о Якове. По ее мнению, он «умыл руки» по поводу судьбы своего сына.

К середине апреля 1943 года Яков был мертв. Вспоминая эти события, Светлана была уверена, что отец из данных разведки знал о смерти сына, но никому ничего не сказал.

После окончания войны информация о судьбе Якова постепенно начала поступать из Германии. О его смерти рассказал один из командиров СС Гюстав Вагнер, глава подразделения, охранявшего концентрационный лагерь неподалеку от Любека, где содержался Яков. Он утверждал, что был свидетелем смерти Якова. Когда заключенные выполняли физические упражнения, Яков бросился через полосу отчуждения к ограждению, находящемуся под электрическим током. Часовой крикнул: «Стоять!», но тот продолжал бежать. Как только Яков коснулся изгороди, часовой выстрелил. Тело запуталось в проволоке ограждения и провисело там двадцать четыре часа, пока его не сняли и не отправили в крематорий.

Другой доклад поступил от заместителя министра внутренних дел СССР Ивана Александровича Серова, которому в 1945 году было получено расследовать подробности смерти Якова Джугашвили. Серов добавил еще одну деталь. Когда часовой крикнул «Стоять!», Яков рванул на груди рубаху и крикнул: «Стреляй, собака!»

Сталин не попытался спасти своего сына, но даже родственники Якова соглашались, что он не мог пойти на этот обмен военнопленными. Он не мог защищать своего собственного сына, когда миллионы русских солдат умирали. Две трети из трех миллионов советских военнопленных, захваченных во время июньского наступления фашистов, умерли в первый год войны. К концу войны по крайней мере два миллиона из пяти миллионов советских военнопленных погибли.

Светлана считала, что ее любимый сводный брат умер как «настоящий герой. Его героизм был бескорыстным, благородным и скромным, как и вся его жизнь». Она не простила отца. Как и многие ее соотечественники, она считала, что Сталин предал своих собственных солдат, выпустив драконовский Приказ № 227 от 28 июля 1942 года и в народе известный как «Ни шагу назад». Приказ включал следующее положение: «Паникеры и трусы должны уничтожаться на месте». Из пойманных дезертиров собирали штрафные батальоны и отправляли их в самое пекло. Когда советских военнопленных освободили из немецких лагерей в 1945 году, они возвращались на Родину и отправлялись в сибирские лагеря, получив по двадцать пять лет за то, что сдались врагу. «Я думаю, Яков понимал, что возвращение в нашу страну после войны ничем хорошим для него не кончится», – с особенным значением отметил друг Светланы Степан Микоян.

Этой весной Светлана закончила школу. Отец вызвал ее на кунцевскую дачу и спросил, что она собирается изучать в университете. Когда она ответила: «Литературу», он усмехнулся: «Так и тянет тебя в эту богему!» – и настоял, чтобы она поступала на исторический факультет МГУ. Шестьдесят два года спустя, в письме Светланы к ее другу Роберту Рейли видно, что за эти годы горечь в отношениях с отцом нисколько не притупилась:

Мой собственный отец, очень властный человек, диктатор всего и всех, не позволил мне начать в семнадцать лет мою собственную жизнь и выбрать профессию. Он хотел, чтобы я стала образованным марксистом, чтобы пойти по его стопам, быть вместе с ним, стать «достойным членом» КПСС. Это была его диктаторская любовь ко мне. Тогда, во время войны, в 1943-м, все подчинялись его желаниям, и я начала изучать современную историю, хотя ненавидела ее всем сердцем.

Светлана втайне надеялась стать писателем. Ольга Ривкина понимала разочарование своей подруги и решила поменять свои собственные планы. Мать Ольги, которая теперь возглавляла американский отдел в «Правде», предложила девушкам заняться современной историей Соединенных Штатов. Хотя они пропустили срок подачи документов, когда декан факультета услышал, что у него хочет учиться дочь Сталина, он приказал принять документы.

В соответствии со своей учебной программой Светлана должна была изучать географию, историю и экономику США. В тот момент это было идеологически допустимо, поскольку США были союзниками СССР во Второй мировой войне. Она писала работы по Новому курсу президента Рузвельта, по дипломатическим отношениям СССР и США в тридцатые годы, по американским профсоюзам, по иностранной политике США в Южной Америке и Европе. В итоге, она узнала о США больше, чем европейские и даже некоторые американские студенты.

Поначалу отношения с другими студентами у Светланы складывались непросто. Ольга Ривкина вспоминала, что на лекциях многие косо поглядывали на ее подругу в сопровождении охранника, но постепенно «они привыкли к ней и стали относиться с симпатией». Светлана всегда говорила, что ее новые университетские друзья отделяли ее от образа отца. У многих студентов родители или родственники пострадали от сталинских репрессий тридцатых годов, но она настаивала, что «то же самое было и в моей семье, и этот факт никак не менял их отношения ко мне». По крайней мере, ей очень хотелось так думать. Люди могли и не решаться высказываться против Сталина, но Светлана как его дочь не могла не ощущать на себе косых взглядов. Многие вполне могли рассматривать общение с ней как быстрый способ добиться каких-то привилегий.

Большинство детей кремлевской элиты, «кремлевский набор», как Светлана их называла, стремились к жизни за стенами крепости. Между ними даже ходила шутка. Уходя куда-нибудь из Кремля, они говорили: «Такой-то отправился на объект такой-то», подражая переговорам соглядатаев из службы наружного наблюдения. Светлана искала способы избавиться от постоянной слежки. Вместе со своими двоюродными братьями Аллилуевыми она уезжала на машине за город, садилась за руль, хотя отец не разрешал ей водить машину. В декабре она уговорила Сталина уволить ее охранника, потому что ей было стыдно перед студентами повсюду ходить с «хвостом». Ей было семнадцать с половиной лет, и она хотела гулять по улицам одна. Она надолго запомнила слова отца, сказанные в ответ на эту просьбу: «Ну и черт с тобой, делай, что хочешь. Хоть убейся, если тебе это нравится».

Светлана не приглашала своих новых университетских друзей в Кремль. Она стеснялась, что им потребуется пропуск, чтобы пройти охрану на входе. Ольга Ривкина вспоминала, что только один раз была у Светланы дома. Это было в 1944 году. Последний экзамен, который они сдавали после первого курса, включал в себя сборку винтовки. Оружейная в университете была закрыта, но Светлана сказала, что у нее дома есть винтовка. Ольга вспомнила, как прошла через дверь квартиры Сталина, около которой стояла охрана, и как няня Светланы приготовила для них закуски, пока они тренировались собирать винтовку.

Но после последнего экзамена Светлана начала отдаляться от своей группы. Она все больше проводила времени со своим сокурсником Григорием Морозовым (настоящая фамилия его семьи была Мороз, но они прибавили окончание, чтобы скрыть еврейские корни). Он был на четыре года ее старше и дружил с Василием. Светлана знала Морозова еще когда училась в школе. Они начали встречаться, часто ходили вместе в театр или в кино.

Светлана могла избавиться от своего личного охранника, но секретные службы по-прежнему следили за ней. Вскоре ей позвонил генерал Власик, начальник сталинской охраны. Разговор был короток:

– Слушай, этот твой молодой еврей – что между вами?

– Еврей? – переспросила она.

Она была в шоке. Пока еще никто открыто не упоминал о происхождении. Оставалось еще несколько лет до тех пор, пока антисемитизм стал официальной государственной политикой. Она сказала, что знала Григория со школы. Они встречались, вот и все.

Генерал Власик сказал, что ему известно все. Например, он знал, что Морозов хочет поступить в только что открытый Институт международных отношений, но ему нужна отсрочка от военной службы.

– Мы можем ему помочь, – сказал Власик. – Ты действительно хочешь, чтобы он получил освобождение?

Когда Светлана сказала «да», генерал ответил:

– Хорошо, мы это сделаем. Мы его освободим.

Генерал Власик тоже был человеком, который мог решать судьбы людей одним телефонным звонком.

Светлана не любила Морозова – она все еще страдала по Алексею Каплеру. Она искала способ выбраться из Кремля. Она чувствовала, что отец теперь относится к ней с презрением, как будто она была каким-то образом «испорченной»: «Я больше не была его маленькой девочкой. Я выросла не такой». Морозов звонил постоянно. Когда он сделал предложение, она согласилась выйти за него замуж. «Он был мил. Я была одинока, а он любил меня». Ей только нужно было получить разрешение отца.

Для этого она специально поехала на дачу в Кунцево. По словам Светланы, отец прямо сказал, что он не одобряет женитьбу, потому что Морозов еврей. «Сионисты провели тебя с ним», – пропыхтел он. Было «совершенно невозможно подозревать его в неискренности».

Светлана считала, что ее отец всегда в душе был антисемитом, но со временем эта ненависть к евреям укрепилась, потому что он все больше и больше был уверен в существовании тайной еврейской организации против Советского Союза. Но в конце разговора Сталин сказал дочери: «Черт с тобой, делай, что хочешь…»

* * *

Сталин долго и громко возмущался, что его новоявленный зять учится в университете в то время, как другие молодые люди гибнут на фронте. Светлана ничего не сказала о том, как удачно добыла Морозову отсрочку от военной службы. Когда Сталин вызвал Власика и сказал ему: «Наша маленькая девочка собралась замуж», Власик уверил его: «Мы знаем этого парня. Он хороший коммунист. С ним все в порядке». Сталин не стал препятствовать замужеству дочери, но категорически отказался встречаться с Морозовым и, хотя все время поддерживал пару материально, слово свое сдержал. Морозов так и не встретился со своим тестем. Поскольку время было военное, свадьбу не праздновали.

С разрешения Сталина молодая пара переехала в Дом на набережной. Этот огромный жилой комплекс был построен по проекту архитектора Б. М. Иофана и завершен в 1931 году. Он стоял на берегу Москвы-реки напротив Кремля. 12-этажный Дом на набережной с 505-ю квартирами стал одним из самых крупных домов в Европе. Площадь всего комплекса составляла три гектара. Здание задумывалось как место проживания крупных партийных работников и прочей элиты. В нем был театр и роскошные магазины. В столовой жители дома бесплатно получали готовые обеды и сухие пайки, так что самим готовить пищу было необязательно. Многие родственники Светланы переехали сюда в 1938 году, в том числе, семьи тети Ани и тети Жени. Тем не менее, это было зловещее здание. В царские времена под рекой был прорыт тоннель, который при постройке дома соединили с двенадцатым подъездом. Чекисты могли пользоваться черными лестницами в нем. Светлана и Морозов жили в квартире № 370 на девятом этаже.

Марфа Пешкова вспоминала, что, покинув Кремль, Светлана стала гораздо более независимой. Она устраивала у себя в квартире вечеринки для своих друзей-литераторов, вместе с которыми они писали и обсуждали стихи. Когда приходили друзья, она всегда переворачивала портрет своего отца к стене. Но вскоре восемнадцатилетняя Светлана забеременела. Когда Сталин узнал об этом, он разрешил ей снова ездить в Зубалово, сказав, что беременной женщине нужен деревенский воздух. Как всегда, в словах Сталина было несколько смыслов – тут была и демонстрация семейной заботы, в которой скрыто нежелание дать дочери жить свободно.

Девятого мая 1945 года по радио объявили о том, что Вторая мировая война закончилась. Улицы Москвы заполнились ликующим народом. Американский посол Джордж Кеннан стоял на балконе посольства, глядя как тысячи людей внизу подбрасывают в воздух солдат и качают их на руках. И славят Америку. Соединенные Штаты помогли Советскому Союзу выиграть войну. Они присылали самую разнообразную военную помощь – от оружия до консервов. Кеннан махал рукой, приподнимался над перилами и кричал: «Поздравляю с Днем победы! Слава советским союзникам!» Но сам он оставался печальным. Он боялся намерений Сталина. Фашистская Италия и Германия были побеждены, но он чувствовал, что «третье тоталитарное государство попытается добиться господства в послевоенном мире». Кеннану в будущем предстояло стать значительной фигурой в жизни Светланы, но в тот момент он даже не знал, что у Сталина есть дочь.

Светлана позвонила отцу:

– Поздравляю тебя с твоей победой, папа! Я только что услышала, что война закончилась!

– Да, спасибо тебе большое. Да, мы победили, – ответил он.

Он спросил ее, чем она сейчас занимается. Светлана ответила, что ждет рождения ребенка, до которого осталось совсем немного времени.

– Ну хорошо, береги себя, – сказал он и закончил разговор.

Он не пригласил дочь и ее мужа отпраздновать победу вместе с ним. Светлана и Морозов отмечали этот день в своей собственной квартире.

Великая отечественная война закончилась, но СССР заплатил за победу огромную цену. Из 34,5 миллионов мобилизованных восемьдесят четыре процента были ранены, убиты или попали в плен. Официально число погибших солдат оценивалось в 8,6 миллионов человек, хотя неофициальные оценки доходили до 23 миллионов. 17 миллионов мирных граждан погибли, но число потерь среди гражданского населения невозможно оценить точно, потому что статистические записи не включают сотни тысяч людей, умерших от голода. «Страдания советского народа несопоставимо страшнее страданий, выпавших на долю населения стран-союзников». Ни одна часть страны не избегла опустошения. Это было настоящее «бедствие века».

Единственный сын Светланы и Морозова Иосиф родился через две недели после Дня победы. Она утверждала, что его имя вовсе не является попыткой сделать приятное отцу, просто обоих дедушек мальчика звали Иосифами. Светлана привезла сына к дедушке на кунцевскую дачу только в августе. Это случилось как раз в тот день, когда американцы сбросили бомбу на Хиросиму. «Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно внимательно разговаривал со мной. А у меня были такие важные – для меня – новости. Родился сын! Ему уже три месяца, и назвали его Иосиф… Какое значение могли иметь подобные мелочи в ряду мировых событий, – это было просто никому не интересно…»

Теперь Светлана очень мало общалась с отцом. Когда она звонила, он мог сказать: «Я занят!» и бросить трубку, и ей требовалось несколько недель, чтобы набраться храбрости и позвонить снова. Светлана и ее муж продолжали учебу в университете, маленький Иосиф жил, в основном, в Зубалово с двумя нянями: Александрой Андреевной и няней, которая вырастила маленькую Гулю, дочь Яши. Большинство советских женщин в то время не имели возможности растить маленьких детей. Элита пользовалась услугами нянь, простые люди – яслями, где детей оставляли с утра понедельника до вечера пятницы. Еще некоторые отправляли детей к бабушкам. Так что Светлана очень легко забыла, как горько она переживала постоянное отсутствие матери в детстве. Родственники Светланы говорили о ней очень коротко: «Она не была сердечной матерью», – но всегда добавляли, что ей негде было научиться, какой должна быть хорошая мать.

Во многих отношениях Морозов был очаровательным молодым человеком, и их брак со Светланой складывался хорошо. Десятилетия спустя Светлана вспоминала, какой простой была жизнь и как они были счастливы, когда были студентами. В то же время в будущем она расскажет своей дочери Ольге, что ее первый муж так злился, что начинал орать на нее и рвать на себе рубашку.

В октябре Светлана послала Сталину фотографию сына, и он в ответ прислал ей мандарины в подарок. Первого декабря, через полтора года после того, как она вышла замуж, Светлана писала отцу, который, как обычно, отдыхал в Сочи.

Здравствуй, мой дорогой папочка!

Я никогда не была счастливее, чем сегодня, когда получила твое письмо и мандарины… Я жду тебя в Москве, и надеюсь, что ты еще пришлешь мне такое же доброе письмо, каким было это. Целую тебя, мой дорогой папочка!

Светлана отчаянно пыталась восстановить отношения с отцом. Кажется, в семейной жизни у нее тоже появились проблемы. Ей скоро должно было исполниться двадцать, а брак оказался совсем не таким, как она ожидала. Когда Светлана была расстроена, она всегда стремилась найти эмоциональную поддержку у отца.

Безусловно, было множество причин, по которым Светлана рассталась с Григорием, но, по словам ее подруги Марфы Пешковой, главной была одна – многочисленные родственники, которые все время были вокруг и все время обращались с просьбами: помочь получить квартиру получше, устроить детей в элитную школу или в институт. Ее двоюродный брат Владимир Аллилуев считал Морозова беспринципным человеком: «Из-за мужа Светланы в квартире все время было полно его друзей, и он постоянно о чем-то ее просил. Светлане буквально приходилось прятаться от всего этого по углам». Она по-прежнему чувствовала себя скованно в большой компании и, вполне вероятно, что Владимир точно описывает ее состояние: она пыталась стать тенью в своем собственном доме.

В Кремле ходили слухи о том, что Сталин приложил руку к тому, чтобы расстроить брак своей дочери, но сама Светлана это всегда отрицала. Главная проблема была совсем в другом. Ей было всего девятнадцать, когда родился сын, и вскоре она уже была беременна снова. Она утверждает, что сделала три аборта за три коротких года своего первого брака. Операции были очень болезненные. Это может показаться ужасным, но долгое время в Советском Союзе аборты были единственным способом контрацепции, пока не были запрещены вместе с гомосексуализмом после того, как в стране произошел резкий спад роста населения. Но, несмотря на запрет, аборты все равно делали. Когда Светлана серьезно заболела после неудачного прерывания беременности, она решила уйти от мужа. Она сказала Морозову, что возвращается в Кремль и забирает с собой Иосифа.

Годы спустя, она писала своей подруге Розе Шанд:

Честно говоря, сейчас – став за много лет поисков намного опытнее – я могу сказать тебе: я должна была остаться с моим первым мужем. В нем не было ничего плохого. Мы были такими молодыми – такими глупыми – просто не знали многого про эту чертову жизнь. И это всегда я была недовольна и стремилась куда-то бежать и искать «что-нибудь получше».

Утешая другую подругу, которая тоже пережила развод, Светлана вспоминала:

Я никогда не привыкала к семейной жизни, поэтому мне было легко ее прервать. Но после разрыва я все равно чувствовала себя одинокой и делала много ошибок, сразу пытаясь найти замену утраченной половинке… какой молодой и глупой я была!

Семейная жизнь Светланы и Морозова закончилась в 1947 году. Процедура развода в Советском Союзе была несложной. Она включала в себя два этапа: вначале пара подает заявление в районный суд, и через месяц их разводят. Но для бедного Морозова все было еще проще. В один прекрасный день его просто не пустили в Дом на набережной. Брат Светланы Василий взял все дело в свои руки. Когда в СССР пара вступала в брак, в паспортах проставляли штампы, свидетельствующие об этом, и вписывали имя супруга. В случае развода ставился еще один штамп. Василий взял паспорта Светланы и Морозова и попросту сделал так, чтобы стоящие в них штампы начисто свели. Паспорта были чистыми, как будто никакого брака вовсе не было.

Сталин был доволен этим разводом. Он построил новую дачу на Холодной речке, неподалеку от Гагр в Абхазии, и приказал построить маленькую дачу рядом – для Светланы. Она приехала к нему. Отец и дочь впервые за долгое время были вместе.

Сталин придерживался своего обычного расписания: вставал в два часа дня, обедал в десять вечера. Светлана вспоминала, что с соседних дач к нему приходили Жданов, Берия, Маленков. Обед обычно длился часов до четырех утра. Для Светланы эти мероприятия всегда были мучительны. Подростком она часто становилась объектом отцовских шуток. Заметив, что, услышав какое-нибудь грязное высказывание, она потихоньку выбирается из-за стола, он кричал: «Товарищ Хозяйка! Почему вы бросаете нас, бедных темных существ, не указав нам никакого пути? Теперь мы не знаем куда идти! Ведите нас! Покажите нам дорогу!» Эта шутка, пародирующая известное высказывание «Товарищ Сталин указывает нам путь», развлекала его годами. Но теперь совместные обеды угнетали ее еще сильнее. Сталин заставлял своих товарищей выпивать под бесконечные тосты – он говорил, что хочет послушать, не скажут ли они пьяные что-нибудь, что скрывают трезвыми. Каждый вечер кончался тем, что охранники доставляли по домам пьяных «дорогих товарищей». Как вспоминала Светлана, порой кто-нибудь уединялся в туалете, чтобы проблеваться.

Когда они с отцом оставались наедине, ей было трудно найти тему разговора – разве что еда, которую подавали на обед или растения в саду. Она избегала говорить о людях, опасаясь, что скажет что-нибудь, что вызовет подозрения отца. Она никогда не знала, что сказать или, что более важно, о чем не говорить. Поэтому ей было легче читать ему вслух.

Устав от такой жизни, через три недели Светлана вернулась в Москву. Но как только она вернулась в кремлевскую квартиру вместе с Иосифом, она почувствовала себя словно запертая в саркофаге. Отчаяние становилось все сильнее. Из-за своих психологических проблем Светлана не умела быть в одиночестве. Когда она была одна, она чувствовала себя в опасности. Ей казалось, что она будет в безопасности, только если соединит свою жизнь с чьей-то еще, но, добившись этого, она тут же начинала задыхаться. На то, чтобы сломать эту модель поведения, ей потребовались десятилетия. И трудно сказать, получилось ли полностью от нее избавиться.

Теперь она рассматривала как потенциального партнера сына Лаврентия Павловича Берии, Серго Берию.

Они с Серго выросли вместе, вместе смотрели мультфильмы в Кремле и вместе ходили в образцовую школу № 25. Серго Берия и Марфа Пешкова обручились в том году. Светлана поразила подругу, заявив ей, что та должна знать, что она всегда была влюблена в Серго. Так закончилась их дружба. Кремлевская принцесса начала вести себя по-детски эгоистично, капризничать и своевольничать. Позже она очень жалела об этом и говорила, что потеряла сразу двух друзей: Серго и Марфу. Но сосредоточившись на получении того, чего ей захотелось в тот момент, Светлана не могла мыслить рационально или даже прагматически. Она ни на секунду не задумалась, что значит иметь Лаврентия Павловича Берию в качестве тестя. Мать Серго Нина предупреждала своего сына о том, что ему не стоит вступать в этот брак. Она была уверена, что Сталин считает, что Берия ведет свою игру, которая когда-нибудь обернется против всех. В двадцать один год Светлана была достаточно наивна и понятия не имела о своем политическом окружении.

После того, как Марфа и Серго поженились, Сталин пригласил молодого Берию на свою дачу. Серго записал этот разговор по памяти. Хотя Берию трудно считать беспристрастным свидетелем, беседа выглядит достаточно правдоподобно:

–  Ты знаешь о семье твоей жены? – спросил Сталин.

После этого он объяснил, что он сам думает об этой семье.

– Горький сам по себе был неплох. Но сколько антисоветских элементов крутилось вокруг него… Я считаю эту женитьбу предательством с твоей стороны. Предательством не по отношению ко мне, а по отношению ко всему Советскому государству… Я считаю, что твоя женитьба – это попытка установить связи с оппозиционной российской интеллигенцией.

Мне такая мысль и в голову никогда не приходила. Моя жена была красивой, пышной женщиной, но не слишком умной и с достаточно слабым характером, о чем я узнал позже. Сталин продолжал:

– Должно быть, твой отец надоумил тебя на эту женитьбу, чтобы проникнуть в тыл российской интеллигенции…

Из этого разговора становится понятно, что, во-первых, Сталин оставлял за собой право вмешиваться в личную жизнь своих соратников и их близких, и, во-вторых, что Светлане очень повезло. Если бы она вышла замуж за Серго Берию, жить стало бы просто невозможно. Презрение Серго к своей жене неприятно, но соперничество Сталина и Берии, отца Серго, превратило бы все ее существование в ад. Тем не менее, руководствуясь своим желанием, Светлана, кажется, полностью утратила инстинкт самосохранения.

 

Глава 8

Борьба с космополитизмом

После войны многие в Советском Союзе ждали ослабления репрессий. Великая Отечественная война была выиграна невероятной ценой, небывалым героизмом и жертвенностью. Народ, одержавший такую победу, заслужил изменения к лучшему. Все были уверены, что уж теперь-то и начнется давно обещанный социализм. Вместо этого пришла новая волна репрессий. Взращивая в душах советских граждан культ личности, Сталин укрепил свою власть и стал олицетворять образ диктатора. Его приемный сын Артем вспоминал случайно услышанный разговор между Сталиным и Василием, когда отец ругал сына за то, что тот прикрывал свои неблаговидные поступки своей фамилией.

– Но я тоже Сталин! – говорил Василий.

– Нет, – отвечал отец. – Ты не Сталин, и я не Сталин. Сталин – это мощь советского народа. Это тот, кто в газетах и на портретах, а не ты и даже не я!

* * *

Пользоваться властью, цепляться за власть – эти мотивы наполняли внутреннюю пустоту этого человека. Теперь Сталин стал непогрешимым вождем. И война для него продолжалась. Пропаганда давала понять, что у Советского Союза остались враги, которые хотят его уничтожить.

В 1946 году Уинстон Черчилль впервые употребил термин «железный занавес», который позже стал политическим клише. Черчилль, выступая 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже в городе Фултоне (штат Миссури, США), заявил, имея в виду политические итоги Второй мировой войны, что «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился «железный занавес». Американцы, которые все еще считали Сталина добрым дядюшкой, решили, что Черчилль суется не в свое дело. Но вскоре их отношение к советскому вождю изменилось.

В течение года после окончания Второй мировой войны разразилась «холодная война», которая поделила мир на сферы влияния капиталистов и коммунистов. В ее основе лежала ужасная угроза атомной бомбы, первая из которых взорвалась над Хиросимой. Сталин был уверен, что рано или поздно Соединенные Штаты атакуют и Советский Союз. В 1946 году он велел педантичному бюрократу Берии заняться разработкой атомной бомбы. В отдаленных районах страны построили обнесенные колючей проволокой охраняемые поселения, где жили и работали ученые. Вскоре хорошо подготовленные советские шпионы добыли Сталину секрет атомной бомбы. Первые испытания советского ядерного оружия были проведены в 1949 году.

Хотя угроза атомной войны была нивелирована, с 1946 года подозрительность между двумя странами росла по экспоненте. В 1947 году президент Трумэн подписал Закон о национальной безопасности и создал Центральное разведывательное управление. К началу 1948 года ЦРУ уже удалось провалить коммунистические выборы в Италии. Замершая было игра международных разведывательных служб началась заново.

ЦРУ, конечно, шпионило и за американцами: по стране прокатилась волна страха. Уже в 1945 году Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности начала охотиться за советскими шпионами и прокоммунистически настроенными гражданами. Сенатор Джозеф Маккарти в конце сороковых-начале пятидесятых годов устроил безумную параноидальную борьбу против «Красной чумы». Его сенсационные публичные разоблачения коснулись многих граждан США. Но Сталин пошел гораздо дальше. Он направил Министерство государственной безопасности СССР (МГБ) против своего собственного народа. Его стратегия была нацелена на то, чтобы разделять и властвовать с помощью страха. Он научился этому еще в тридцатые годы, теперь страх надо было поддерживать. Сталин решил организовать идеологическую кампанию, направленную против советской интеллигенции и получившую название «борьба с космополитизмом». Все связи с Западом или Западной культурой были объявлены антиправительственными. Встречаться с иностранцами было запрещено, попытаться вступить в брак – государственное преступление. Даже высшему партийному руководству нельзя было выезжать за границу без «кураторов». Страну накрыл саван молчания. Никто не решался критиковать великого Сталина, который выиграл войну. Как отметил Сергей Павлович Аллилуев, «этого не делал никто. Это было неприемлемо и вообще невозможно».

К концу 1947 года новая волна репрессий коснулась семьи Сталина. 10 декабря в пять часов дня Женя Аллилуева, которой к тому времени было сорок девять лет и которая снова вышла замуж, была у себя в квартире, в Доме на набережной. В этот день она пригласила домой портниху, чтобы заказать платье к Новому году. Ее замужняя дочь двадцатисемилетняя Кира репетировала с друзьями в гостиной чеховское «Предложение». Ее сыновья девятнадцатилетний Сергей и шестнадцатилетний Александр тоже были дома, как и престарелая мать, которая жила с ними. В дверь позвонили, Кира открыла. Двое мужчин в военной форме полковник Масленников и майор Гордеев стояли на пороге.

– Евгения Александровна дома? – спросил один из них.

– Да, проходите, – пригласила Кира и поспешила вернуться к прерванной репетиции.

Потом она услышала, как ее мать говорит в соседней комнате: «От тюрьмы и от сумы никогда не зарекайся».

Женю забрали прямо в той одежде, которая была на ней. Торопливо поцеловав детей на прощание, она велела не беспокоиться о ней, потому что она «совершенно ни в чем не виновата». Другие агенты пришли обыскать квартиру. Обыск продолжался до глубокой ночи. Когда начали отрывать паркетные доски, Кира спросила: «Что вы здесь ищете? Тайный проход в Кремль?» Но с НКГБ лучше было не шутить. Всякому, кто заходил в квартиру в этот вечер, приказывали сесть и ждать. Агенты забрали все семейные фотографии, где были Сталин, Светлана или Василий, а также книги с их подписями.

Во Владимирском централе, куда ее привезли, Жене были предъявлены обвинения в шпионаже, в попытке отравить мужа, который умер десять лет назад от сердечного приступа, и в контактах с иностранцами. Ее держали в одиночной камере, детям не разрешили свиданий с ней.

Женя признала себя виновной во всем. Позже она говорила дочери: «Там подписываешь все, только чтобы они оставили тебя в покое и не пытали». В тюрьме, постоянно слыша крики жертв, которых мучили до смерти, она проглотила стекло. Женя выжила, но мучилась от проблем с желудком до конца жизни.

Этот вечерний арест был таким нереальным, что страх пришел позднее. Александр Аллилуев вспоминал, что его брат Сергей лежал в постели и, затаив дыхание, слушал, не остановился ли лифт на их площадке. Шум или шорох на лестнице заставлял его вздрагивать. Несколько недель спустя около шести вечера лифт остановился. Кира была у них дома и, конечно, агенты НКГБ об этом знали. Она сидела и читала «Войну и мир». Когда она открыла дверь, на пороге стояли те же военные. Братья встали за спиной Киры, словно пытаясь защитить ее. Агенты зачитали ей постановление об аресте, и бабушка заплакала. «Бабушка, не унижайся, не плачь, ты не должна», – это были последние слова Киры.

Внизу ждала машина. Пока они ехали через Москву, Кира смотрела, как мимо нее бегут улицы вечернего города, и понимала, что больше никогда его не увидит. В пути в машине царила мертвая тишина, которую нарушил только лязг ворот Лубянской тюрьмы, когда машина въехала во двор. Кира держалась, пока у нее не отобрали все вещи и не заперли в камеру. Тогда она заплакала.

Ее обвиняли в распространении слухов о самоубийстве Нади. Кира была ошарашена. Она даже не знала о том, что Надя покончила с собой. Она всегда верила в историю с аппендицитом. «В моей семье никогда не болтали больше, чем необходимо. Не пересказывали никаких слухов… Им просто нужно было меня в чем-то обвинить, вот они и предъявили мне это. По их мнению, я болтала со всеми обо всем подряд».

Киру полгода держали в одиночной камере. Ее спасением стали воспоминания. Ей была жизненно необходима спасительная мысль о том, что за стенами этого сумасшедшего дома существует нормальная жизнь. Она вспоминала фильмы и спектакли, которые видела. Ей разрешили читать. Она мерила шагами свою камеру, спрашивая себя, что же она сделала. Вначале она была хорошей пионеркой, потом – комсомолкой. Она не могла понять. Должно быть, это Берия, который всегда имел зуб на их семью.

Мой единственный ключ к пониманию происходящего – я была родственницей Сталина и знала, что Берия мог сказать ему про нас что-то, чему вождь бы поверил. Мама была очень прямолинейна, любила свободу, была одинаково честна и со Сталиным, и с Берией. Лаврентий Павлович невзлюбил ее, как только увидел впервые. Я поняла, что все происходящее подстроено Берией. Сталин к тому времени уже находился под его влиянием.

Кире советовали писать Сталину, но она не стала. Уж лучше было не напоминать вождю о своем существовании. Но у нее в голове, как и у большинства людей того времени, живущих в атмосфере страха, так все перепуталось, что она пыталась найти рациональное и даже справедливое зерно в действиях Сталина. Ее брат Александр объяснял это так:

Мы могли только предполагать, что где-то провинились в чем-то незначительном. Может, что-то не так в наших личных отношениях со Сталиным, может, мы недостаточно ему преданы. Мы были уверены, что без ведома Сталина никого из нас арестовать не могли. А если он решился на такую меру как арест своих близких родственников, думали мы, значит, была какая-то причина. С нашей точки зрения это было жестоко. С его точки зрения это просто соответствовало закону.

Второй муж Жени Н.М. Молочников, инженер по образованию и еврей по происхождению, тоже вскоре был арестован. Когда сыновья Жени спросили, что им говорить об отсутствии отца и матери, агент НКГБ проинструктировал их:

– Отвечайте, что они отправились в длительное путешествие.

– Но сколько оно продлится?

– До особого распоряжения.

Таким же образом были арестованы многие друзья Киры.

28 января 1948 года пришли за тетей Светланы Анной, старшей сестрой Нади и вдовой Станислава Реденса. Все в доме спали. Полковник, которого сопровождали еще несколько агентов, постучал в дверь в три часа ночи. Они показали Анне предписание об аресте. Когда ее уводили, Анна сказала: «Какое странное множество несчастий обрушилось на нашу семью, на Аллилуевых». Дети сидели вместе со своей няней, пока в квартире шел обыск. По их воспоминаниям он продолжался целые сутки.

Анну обвиняли в клевете на Сталина. Ее следователи собрали свидетельства членов семьи, друзей и знакомых. Тем не менее, когда они потребовали от нее подписать признание, ее сын Владимир отказался от своих показаний. Он гордо сказал: «Когда они арестовали мою мать, они не могли заставить ее ничего подписать, даже силой. Она стояла на своем, они ее не сломали, даже посадив в одиночку».

В 1993 году, сорок пять лет спустя, когда документы бывших заключенных были открыты для их родственников, Владимиру Аллилуеву показали дело о реабилитации его матери под номером Р-212. Самым ужасным в этой трагедии было то, что Женю и Киру вынудили дать показания против Анны.

Дом на набережной теперь называли домом предварительного заключения. Он превратился в дом-призрак. Дети Анны и Жени для удобства стали жить вместе. Дядя Федор, Надин брат, который жил там же, часто заходил к ним. «Все были в шоке – подавлены, угнетены, поражены, – вспоминал Леонид, сын Анны Аллилуевой. – Но мы старались держаться вместе, как всегда, и даже сильнее, чем всегда».

Светлана пыталась вступиться за родных перед отцом. Когда она спросила, в чем виноваты ее тетки и двоюродная сестра, он ответил: «Они много болтали. Они слишком много знали и слишком много болтали. И это было на руку нашим врагам». Все должны были держаться в стороне от семей репрессированных, а они этого не делали. Когда Светлана пыталась возражать, Сталин пригрозил: «У тебя тоже бывают антисоветские высказывания».

Сын Жени Александр вспоминал, как той зимой встретился со Светланой на Большом Каменном мосту. Они оба понимали, что открыто говорить опасно. Бабушка Александра предупреждала его: «Не вздумай ничего писать веснушчатой». Они встретились случайно, скрытно и пошли на каток под елями.

Бабушка Ольга все еще жила одна в Кремле, она целыми днями сидела в своей квартире, грустно размышляя о судьбе своих четверых детей. Ее старший сын Павел и младшая дочь Надя умерли. Младший сын Федор был душевнобольным, после травмы, полученной во время Гражданской войны в 1918 году он не мог вести нормальную жизнь. А старшая дочь Анна была в тюрьме. Ольга не могла понять, почему Сталин арестовал Анну. Она передавала через Светлану письма к нему, в которых просила освободить дочь и получала их обратно нераспечатанными. В чем же было дело?

После ареста ее внукам вскоре запретили приходить в Кремль, и по выходным бабушка навещала их в Доме на набережной. Ольге было совершенно ясно, что именно Сталин виноват в том, что их матери в тюрьме. Сын Жени Сергей так вспоминал эти ее посещения: «Бабушка сравнивала то место, где находились наши матери ни с чем иным, как с гестапо, хотя она никогда не говорила это Сталину в лицо. Она знала, о чем это слово напоминает! Ее мрачный юмор! Она знала все, она не питала иллюзий. Как мы поняли позже, это ее определение было не так уж далеко от истины».

Дедушка Сергей умер в 1945 году. К счастью, он не дожил до ареста своей старшей дочери, которую помнил девочкой, когда-то перевозившей на себе заготовки для бомб во имя дела революции и целый день отказывающейся мыть руку, которую пожал Ленин. Но идеалы Сергея погибли задолго до его смерти.

Несмотря на слова бабушки Ольги, остальные члены семьи считали, что во всем виноват Берия. Им было легче хоть кого-то обвинить. Должно быть, это Берия сочинял сказки о том, что они предают государство, и рассказывал их Сталину.

Берия по происхождению был менгрелом из Западной Грузии. В семье Аллилуевых считали, что в 1938 году он приложил руку к смерти мужа Анны Станислава Реденса, который знал что-то нелицеприятное о прошлом Берии.

Но, как бы то ни было, возможно, именно Берия подогревал таящуюся в душе Сталина паранойю. Сталин был всегда под контролем. Вместо того, чтобы взглянуть страшной правде в лицо, Аллилуевы держались за свои иллюзии. Сын Жени Сергей сознавался, что так было легче. Так было «проще все объяснить». Александр Аллилуев говорил: «Это естественная защита – изгнать из сознания ужасную мысль, чтобы совсем не сойти с ума, чтобы не потерять собственного рассудка».

Вспоминая те дни, Сергей добавлял: «Самым ужасным в тридцатые и сороковые годы было, что когда то тут, то там арестовывали людей, те, кто оставался на свободе, к этому привыкали, как будто это был нормальный ход вещей. Это было ТАК ужасно! Все вокруг считали, что так и должно быть».

* * *

В то же время Сталин ставил и более грандиозные цели. Кампания по борьбе с космополитизмом превратилась в последовательное и методичное уничтожение влияния евреев на общественную, политическую и культурную жизнь страны.

Сталин был в ярости из-за деятельности Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), общественной организации, образованной органами НКВД в начале 1942 года при Совинформбюро под руководством Соломона Михоэлса. Тогда комитет служил для пропагандистских целей за рубежом, чтобы получить поддержку американских евреев и миллионы долларов финансовой помощи. Но теперь он стал проявлением «буржуазного национализма», пытающегося продвигать еврейское национальное и культурное самосознание.

12 января 1948 года по приказу Сталина Соломон Михоэлс, создатель Московского государственного еврейского театра, был убит. По утверждению Светланы, она в какой-то мере была свидетельницей убийства. Она подслушала отцовский разговор по телефону:

Однажды на отцовской даче в одну из наших редких встреч я вошла в комнату, когда он с кем-то говорил по телефону. Ему что-то докладывали, а он слушал. Завершая разговор, он сказал: «Ну, это была автомобильная авария». Я хорошо запомнила, как он это сказал: не как вопрос, а как ответ, как утверждение. Он не спрашивал, он предлагал «автомобильную аварию». Повесив трубку, он поздоровался со мной, а через некоторое время сказал: «Соломон Михоэлс погиб в автомобильной аварии».

Когда Светлана пришла на следующий день в университет, ее подруга, отец которой работал в еврейском театре, плакала. Все газеты писали, что Соломон Михоэлс пострадал от несчастного случая, погиб в автомобильной аварии. Но Светлана знала правду.

Михоэлс был убит, и это не было несчастным случаем. «Автомобильная авария» была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему сообщили, что черное дело сделано. У меня запульсировала кровь в висках. Я хорошо знала об отцовской одержимости сионистскими заговорами, которые мерещились ему за каждым углом. Нетрудно было сообразить, что это преступление было совершено по его приказу.

Михоэлса отправили в командировку в Минск для работы над пьесой, которая должна была выдвигаться на сталинскую премию. Он остановился в гостинице. На следующее утро рабочие нашли его раздавленное тело в снежном сугробе. Не было никакого расследования, никто даже не пытался объяснить, почему Михоэлс вышел из гостиницы посреди ночи или как такая страшная автомобильная катастрофа могла случиться на тихой улочке на окраине Минска. Михоэлсу были устроены торжественные похороны как крупному государственному деятелю. Его тело было выставлено для прощания в здании Московского государственного еврейского театра, тысячи людей пришли проститься с ним. Но многих не впечатлила притворно-траурная похоронная церемония в честь одного из самых знаменитых актеров и режиссеров советского театра.

По иронии судьбы, Сталин, руководствуясь стратегическими причинами, одним из первых руководителей государств признал государство Израиль, образованное в 1948 году, и принял посла Израиля Голду Меер в СССР. Сталин надеялся, что новое еврейское государство присоединится к просоветской линии, но, когда Израиль стал поддерживать США, Сталин был в ярости. В мае 1948 года во время празднования еврейского нового года Рош га-Шана Голда Меер посетила синагогу в Москве. Чтобы ее приветствовать, собралось более пятидесяти тысяч человек. Сталину стало ясно, что русские евреи, с энтузиазмом поддерживающие Израиль, – это опасные сионисты. У них были друзья и родственники в США. Если разразится война со Штатами, они предадут СССР.

В 1948 году в «Правде» и «Культуре и жизни» начали появляться статьи, обвиняющие литературных, музыкальных и театральных критиков в «идеологическом саботаже». Большинство из них были евреями. Их называли «безродными космополитами». Они были «людьми без национального самосознания» и «беспаспортными бродягами». Евреи по определению не могли быть преданы государству. Они противились политике советского правительства, ведущей к полной ассимиляции народов СССР. Они считали себя евреями. (В 1952 году двенадцать членов ЕАК будут расстреляны).

Сама того не желая, Светлана приняла некоторое участие в этой интриге. Соломон Михоэлс, догадываясь о готовящемся убийстве, за несколько месяцев до смерти пытался найти информацию о Светлане и Морозове, надеясь, что еврей Морозов сможет уговорить тестя остановить антисемитскую кампанию, которая начиналась в Москве. Эта непростительная попытка подобраться к семье вождя и утвердила Сталина в решении подписать Михоэлсу смертный приговор. Его преступление было совершенно особенным: «Михоэлс был тайным агентом американской и сионистской интеллигенции, засланным, чтобы собрать информацию о руководителе советского правительства».

В конце 1948 года Иосиф Морозов, отец бывшего мужа Светланы, был арестован. Когда Светлана узнала об этом и бросилась к отцу просить об освобождении пожилого человека, Сталин был взбешен:

–  Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька, – сказал мне некоторое время спустя отец.

–  Папа, да ведь молодежи это безразлично, – какой там сионизм?» – пыталась возразить я.

– Нет! Ты не понимаешь! – сказал он резко. – Сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат…

Но когда дело касалось его семьи, мотивы Сталина становились более личными.

Пытаясь защитить тетю Женю, Светлана написала отцу необычное письмо:

1 декабря 1945 года

Папочка!

Хочу продолжить с тобой разговор насчет Жени. Мне кажется, у тебя появились такие мысли, потому что она вышла замуж во второй раз очень быстро после смерти дяди, и она немного рассказывала мне, почему. Я не спрашивала сама. Я тебе все расскажу, когда ты приедешь. Если у тебя возникают такие сомнения о другом человеке, то это унизительно, нелепо и отвратительно. Вдобавок мне кажется, что дело не только в Жене и ее семейных перипетиях, но в более принципиальных вопросах. Вспомни, что порой говорят обо мне. Но кто говорит? Пусть все эти сплетники идут к черту! Светанка.

Мы никогда прямо не обсуждали этот вопрос в разговорах со Светланой, но, кажется, она была уверена, что отец все еще злился на Женю из-за того, что она поспешила выйти замуж после смерти Павла в 1938 году. Ходили даже слухи, что она поторопилась с новым браком, чтобы избежать нежелательного внимания со стороны Сталина, с которым они некоторое время были очень близки. Но, скорее всего, Женина поспешность просто сделала ее ненадежной в глазах Сталина. Светлана пыталась убедить отца, что все это просто сплетни, и она может все ему объяснить.

Но в этой истории был и еще один слой. Теперь Сталин очень берег свою репутацию, а «тетки слишком много болтали». Оглядываясь назад, Светлана пришла к выводу: «Нет никаких сомнений, что (мой отец) помнил, что они (тети) были полностью в курсе всех событий, происшедших в нашей семье, что они все знали о мамином самоубийстве и о письме, которое она написала перед смертью».

Светлана также помнила, что Женя говорила о ее отце в самом начале войны: «Я никогда не видела Иосифа таким подавленным и в таком смятении. Еще больше я испугалась, когда поняла, что он тоже паникует». Светлана была уверена, что Сталин тоже этого не забыл. С затаенной обидой она добавляла: «Он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о его слабости. Именно поэтому Евгения Аллилуева получила десять лет одиночного заключения».

Репрессии против Анны тоже, скорее всего, были связаны с личной местью. Сталин часто называл ее «беспринципной дурой» и говорил, что «ее доброта хуже всякой подлости». В последние годы войны Анна помогала своему отцу работать над его воспоминаниями о революции. Книга, прошедшая тщательную цензуру самого автора, вышла под заглавием «Пройденный путь» в 1946 году, через год после смерти Сергея Аллилуева. Между тем, Анна решила написать свои собственные воспоминания. Перед тем, как представить свой труд на суд общественности, она отдавала их журналистке Нине Бам, которая провела очень жесткую редактуру. Воспоминания заканчивались 1917 годом, победой большевиков. Это были абсолютно безвредные, легкие, очень личные записки, но, прочитав их, родные просто оторопели. Они умоляли ее не публиковать книгу, но Анна только смеялась и говорила, что работает над вторым томом.

Когда «Воспоминания» вышли в 1946 году, поначалу они были приняты благосклонно. Но родные предупреждали Анну не напрасно. В мае 1947 года в «Правде» появилась разгромная статья П. Федосеева, озаглавленная «Безответственные мысли». Это нападение повергло Аллилуевых в шок. Федосеев развенчивал «воспоминания маленьких людей о великих деятелях, с которыми им довелось встречаться». По этому поводу автор статьи даже привел слова Горького о Толстом: «стоит величественная колокольня, и колокол ее неустанно гудит на весь мир, а вокруг бегают маленькие, осторожные собачки, визжат под колокол и недоверчиво косятся друг на друга – кто лучше подвыл?» Анну выставили такой собачкой, подвывающей Сталину, и обвинили в распространении информации об интимной жизни семьи вождя. Официальные жизнеописания и славословия в его честь писались в обязательном порядке, но писать о мелких подробностях жизни Сталина было запрещено. Он не желал, чтобы какие-то личные рассказы бросали тень на его иконный лик.

Но в своей статье Федосеев пошел дальше:

Особенно нестерпимо, когда авторы такого рода пытаются писать воспоминания о развитии большевистской партии, о ее выдающихся деятелях. В.И. Ленин назвал большевистскую партию умом, совестью и честью нашей эпохи. История большевистской партии и биографии ее лидеров запечатлевают исторический опыт борьбы за свободу пролетариата от капиталистического порабощения, за создание самого справедливого, самого свободного государства на Земле. Великие достижения большевиков и их вождей служат источником вдохновения для миллионов людей в их борьбе за полную победу коммунистического общества.

По урокам, которые дает нам история партии и ее вождей, миллионы рабочих людей учатся, как жить и бороться за интересы общества, за свободную, радостную и правдивую жизнь.

Чтобы защитить «свободную, радостную и правдивую жизнь», которую олицетворяло советское общество, Анна была приговорена к десяти годам тюремного заключения. Трудно поверить, но население Советского Союза, в большинстве своем оболваненное пропагандой и оторванное от всего остального мира, верило, что живет именно такой жизнью.

Самой большой ошибкой «Воспоминаний» Анны было то, что она не поместила Сталина в центр повествования. Поэтому ее изображение революции было неправильным:

В своей имеющей решающее значение речи товарищ Сталин убедил товарища Ленина не появляться на трибунале над контрреволюционерами, а уйти в подполье и укрываться от временного правительства. В краткой биографии И.В. Сталина особо подчеркивается важность его позиции в то время. Сталин сохранил саму жизнь Ленина для партии, для народа, для всего человечества, придерживаясь своей точки зрения не появляться на трибунале и отклонив все предложения предателей Каменева, Рыкова и Троцкого (Иосиф Виссарионович Сталин: Краткая биография, с.82) Вот настоящая правда, которую А.С. Аллилуева исказила и извратила в своих псевдовоспоминаниях.

В конце статьи рецензент приходит к выводу, что Анна – «страдающая нарциссизмом» «авантюристка», которая «занимается саморекламой», чтобы получить гонорары побольше. Читателям советовалось обращаться к «научно-разработанной» «Краткой биографии» Сталина (в которой каждое слово было одобрено им самим). Светлане казалось, что в этой разгромной рецензии видны едкие фразы ее отца.

Позже Светлана объясняла: «Моему отцу было нужно… выбросить всю историю, раз и навсегда избавиться от тех, кто стоял на его пути, кто действительно основал и создал партию и осуществил революцию». Анна была не права, рассказывая о Сталине как о простом человеке. В его сознании он уже давно был историческим персонажем.

Такая рецензия никак не могла появиться без разрешения Сталина. Анну арестовали только через год после выхода статьи, но это вообще характерно для действий Сталина. Чтобы скрыть свое вмешательство, он мог долго и терпеливо дожидаться своей мести врагам. Книга была запрещена, а потом и Анна исчезла.

В это мучительное время Светлана редко виделась с отцом, но в ноябре 1948 года он пригласил ее приехать к нему на дачу на юг. Когда она приехала, он был раздражен, назвал ее за столом при всех «дармоедкой», ругался, что из нее «все еще не вышло ничего путного». Все молчали, смущенные; молчала и Светлана, не зная, что говорить. Но на следующий день все изменилось. «Он вдруг впервые заговорил со мной о маме. Мы были одни». На ноябрьские праздники приходилась годовщина Надиной смерти.

«Мне было не по себе, – вспоминала Светлана, – я не знала, как говорить на эту тему с отцом, – я боялась ее».

Сталин по-прежнему искал виноватых. «И ведь вот такой плюгавенький пистолетик! – сказал он вдруг в сердцах и показал пальцами, какой маленький был пистолет. – Ведь просто игрушка! Это Павлуша привез ей. Тоже, нашел что подарить!» Потом он вспомнил, что Надя дружила с Полиной Семеновной Молотовой (Жемчужиной), и она «плохо влияла на нее». Потом начал ругать последнюю книгу, прочитанную Надей незадолго до смерти, модную тогда «Зеленую Шляпу». Он несколько раз заявлял, что из-за этой проклятой книги у нее помутился рассудок.

«Зеленая шляпа» – бульварный роман, вышедший в 1924 году. Он считался допустимым в большевистских кругах, так как сатирически изображал британскую правящую верхушку. Надя отвечала за библиотеку Сталина и сама заказывала книги. Очень сомнительно, что он читал «Зеленую шляпу», но она, должно быть, обсуждала с ним книгу. В романе благородную героиню-аристократку предает ее любовник, и она кончает жизнь самоубийством, показывая этим поступком презрение к своему элитарному кругу. Разумеется, эта книга не могла убить Надю, но Сталин считал, что роман подтолкнул ее к мысли о самоубийстве. Героиня очень напоминала Надю с ее болезненной гордостью и странным идеализмом. В двадцатые годы в литературных кругах произошло несколько самоубийств, в том числе покончили с собой Есенин и Маяковский. Поэтому в среде интеллигенции вокруг суицида появился некий романтический ореол. Среди простых людей самоубийство считалось изменой коллективу.

Светлане было очень больно разговаривать с отцом на эту тему. Он не хотел думать об иных, серьезных причинах, делавших их совместную жизнь столь трудной для Нади, – он искал непосредственного «повода» – как будто бы в этом и было все дело…

Потом Светлана вдруг испугалась. Она чувствовала, что отец впервые говорит с ней об этом как с равным, взрослым человеком, «но мне было бесконечно тягостно испытывать подобное доверие».

В ноябре 1948 года Светлана возвращалась в Москву вместе с отцом, поездом. На станциях они выходили гулять по перрону. Сталин прогуливался до самого паровоза, приветствуя на ходу железнодорожников. Других пассажиров не было; поезд был специальный, на перрон никто не выходил. Светлане казалось, что «это было печально, зловеще, тоскливо». Это была система, в которой сам Сталин был узником, в которой он сам задыхался и которую он сам для себя создал. Поезд остановился где-то, не доезжая вокзала; двух его пассажиров ждали генерал Власик и охрана. Они бегали и суетились, надувая щеки, а Сталин ругался на них.

Отец и дочь расстались, недовольные друг другом. Быть рядом с отцом Светлане было очень тяжело. В погоне за властью он уничтожил все человеческое в себе. Несколько дней после встречи с ним Светлана приходила в себя и отдыхала. Она говорила просто: «У меня не оставалось никаких чувств к моему отцу, и после каждой встречи с ним я стремилась поскорей улизнуть». Но это было не совсем правдой. Светлана так никогда и не смогла полностью отречься от отца. Его черная тень всегда нависала над ней, ее невозможно было прогнать. Был отец, который жалел ее, и был отец-диктатор. Она всегда верила, что в глубине души отец любит ее.

 

Глава 9

Затишье перед бурей

К 1949 году Светлана перебралась обратно в пустую кремлевскую квартиру. Уже много лет ее отец жил на кунцевской даче. Вместо Александры Накашидзе функции экономки теперь выполнял «комендант» – капитан госбезопасности Иван Иванович Бородачев, свято охранявший доверенные ему «ценности», и записывавший на бумажку книги, которые Светлана брала из библиотеки отца в столовой. После войны Сталин заставлял снимать пробы со всех блюд, которые подавали на стол. Специальные врачи подвергали химическому анализу на яды все съедобное, поставлявшееся к нему на кухню. К каждому свертку с продуктами прилагался специальный «акт», скрепленный печатями: «Отравляющих веществ не обнаружено». Иногда доктор Дьяков появлялся на квартире в Кремле со своими пробирками и «брал пробу воздуха» из всех комнат. Светлана сухо комментировала эту осторожность: «Поскольку мы там жили, и прислуга, убирая комнаты, оставалась жива, очевидно, все было в порядке».

Теперь Светлана была разведенной женщиной, и у нее был четырехлетний сын. Ее няня Александра Андреевна жила с мальчиком на даче в Зубалово. Весной 1949 года Сталин приехал туда, чтобы впервые увидеть внука. Светлана очень волновалась перед этой встречей. Сталин наотрез отказывался знакомиться со своим зятем, поэтому она боялась, что он не примет и внука. «Я никогда не забуду, как я тогда перепугалась, – говорила она позже. – Иосиф был очень привлекательным мальчиком, походил на маленького грека или грузина с большими влажными темными еврейскими глазами и длинными ресницами. Я была уверена, что отцу он не понравится. Я даже не представляла себе, что все может быть по-другому».

Но Сталин тепло отнесся к мальчику, даже увел его в лес поиграть примерно на полчаса. Потом он даже похвалил Иосифа: «Он симпатичный мальчик, у него красивые глаза». Она долго думала над этими ласковыми словами, прозвучавшими из уст грубого, скупого на похвалу человека. Сталин видел своего внука всего три раза в жизни. При этом самое удивительное, что внук всегда вспоминал дедушку с любовью и держал его фотографию у себя на столе.

В июне 1949 года Светлана закончила исторический факультет Московского университета и тут же поступила в аспирантуру по специальности «Русская литература». В этот раз отец остался равнодушным к ее тяге к «этой богеме».

Светлана считала себя бездеятельной и ранимой, но окружающие видели ее совсем другой. Ее двоюродный брат Владимир называл ее «грубой и неуравновешенной», хотя в то же время «смелой и независимой, имеющей свои собственные принципы в традициях семьи Аллилуевых». Ее друг Степан Микоян чувствовал, что ее стеснительность наполовину напускная: «Светлана была очень тихой и стеснительной, пока вокруг все было спокойно. Когда же что-то было не по ней, она становилась очень сильной».

Кандид Чарквиани, знавший Светлану еще в детстве, теперь стал Первым секретарем ЦК коммунистической партии Грузии. Они встретились с ней на озере Рица, где отдыхал Сталин. Светлана приехала навестить отца. Несколько дней все просидели на даче, пока не стих проливной дождь. Тогда они пошли прогуляться. Впереди шел генерал-майор Поскребышев, личный доверенный секретарь Сталина.

Неожиданно Светлана свернула с мощеной дорожки и пошла к бурлящей реке. Через нее вместо мостика было переброшено большое бревно, и Светлана собралась перейти по нему на другую сторону. Остальным она бросила на ходу: «Не бойтесь, ничего со мной не случится!» «Мы оказались в странном положении, – вспоминал Чарквиани. – женщина, забравшись на это бревно, чтобы пересечь бурлящую после сильного дождя горную реку, бросала нам вызов». Поскребышев словно к месту прирос, а Чарквиани полез за Светланой, с отвращением обнаружив, что на другой стороне ей были нужны всего лишь какие-то бледные замерзшие цветочки. Она ловко вгоняла в бревно свои острые каблучки, а Чарквиани пришлось ползти за ней, с ужасом поглядывая на бушующую внизу реку. Светлана явно развлекалась, дразня товарищей своего отца.

По мнению Чарквиани Светлана была упряма и могла перечить своему отцу. Через несколько дней во время ужина в присутствии гостей, в том числе, Молотова и Микояна, она сказала, что хочет вернуться в Москву. Сталин не хотел ее отпускать. Чарквиани так запомнил этот разговор:

–  Что за спешка? Останься еще дней на десять. Ты же не чужая в этом доме! Может, тебе здесь скучно?

– Папа, у меня срочное дело, пожалуйста, отпусти меня.

– Давай прекратим эту дискуссию, ты останешься здесь, со мной.

Мы все подумали, что это – окончательное решение. Но для Светланы слова Сталина не были окончательными… Весь вечер, когда это позволяла общая беседа, она старалась вставить свой вопрос.

В конце концов, Сталин потерял терпение:

– Ну хорошо, если ты этого хочешь – уезжай. Я же не могу держать тебя силой! – сказал он своей капризной дочери, и она, довольная, ушла в свою комнату, возможно, чтобы собрать вещи.

Когда мы вышли из столовой, Микоян заметил:

– Она пошла в отца. Уж если ей что-то нужно, то она обязательно это получит.

Но если и так, то все ее протесты были незначительны. Осенью 1949 года (В книге «Двадцать писем к другу» – весной Прим. пер.) отец, по словам Светланы, устроил ее брак с Юрием Ждановым, сыном Андрея Алексеевича Жданова, бывшего председателя Верховного Совета СССР. Андрей Алексеевич умер прошлым летом. Светлана вспоминала: «Отец мой… всегда желал, чтобы семьи «породнились». Сталин мечтал о чем-то вроде династического союза».

Степан Микоян подтверждал, что этот брак был идеей Сталина. Он знал об этом не понаслышке – ведь до того, как Степан женился, он рассматривался как один из кандидатов на руку Светланы.

По мнению Молотова, среди всех членов Политбюро «Сталин больше всех любил (Андрея) Жданова. Он выделял его среди всех». Жданов был забавным, беззаботным и не представлял никакой угрозы. Сталин сделал его начальником Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и поручил вести борьбу с космополитизмом в среде артистов и ученых. А.А. Жданов провел ее с таким успехом, что эту кампанию стали называть «ждановщиной» или «периодом Жданова».

Сталин так же тепло относился и к сыну Жданова Юрию, который с подросткового возраста часто отдыхал на даче вождя в Сочи. Юрию было всего двадцать восемь лет, и он недавно получил степень в области химии, когда Сталин назначил его главой научного отдела Центрального комитета. Позже Юрий говорил Светлане, что вовсе не хотел этой должности. «О, знаешь, есть такие места: вход в них свободный, зато на выходе приходится платить», – сказал он. Но никто не отказывал Сталину.

Удивительно, что Юрий так беспечно согласился на брак со Светланой, ведь до этого он уже отведал сталинского гнева. В 1948 году Юрий оказался втянут в процесс, который позже назвали «лысенковщиной».

Т.Д. Лысенко был агрономом-шарлатаном, который постепенно прибрал к рукам всю советскую ботанику. Отвергая современные теории генетики, он утверждал, что выводит новые сорта овощей путем скрещивания. Самый известный, например, гибрид картофеля и томата. Также он заявлял, что работает над выведением нового сорта пшеницы, устойчивой к болезням, чтобы решить проблему нехватки зерна, которого в стране было все еще недостаточно после четырех лет войны. Это была абсурдная наука, но Сталину она нравилась. Никто не решался бросать Лысенко вызов.

10 апреля 1948 года Юрий Жданов прочитал лекцию, в которой «мягко критиковал» теории Лысенко, впрочем, даже не называя его имени. Юрий, его отец Андрей Жданов и двое товарищей, которые одобрили текст лекции, были вызваны на заседание Политбюро на следующий день. Сталин был в ярости: «Это неслыханно! Они протолкнули доклад молодого Жданова, даже не поставив в известность Центральный комитет партии!» В конце этого разноса Сталин сказал: «Мы должны примерно наказать виновных. Нужно строго спрашивать с отца, а не с детей». Через два месяца после этого разговора Андрей Алексеевич Жданов, запойный алкоголик, получил сердечный приступ, после которого его отправили отдыхать и лечиться в санаторий на Валдае. В конце августа он умер от массивного инфаркта миокарда.

Юрий Жданов вскоре написал открытое письмо с извинениями, адресованное товарищу И.В. Сталину и опубликованное в «Правде» 10 июля 1948 года. В нем Юрий признавал ошибки, которые были допущены по «неопытности и незрелости» Его извинения были, конечно, неискренними, но перепуганный молодой человек не мог ставить ценности науки выше своей жизни. Светлане он сказал: «Ну теперь с генетикой покончено!»

Сталин явно простил своего будущего зятя. По словам Серго Берии, который любил собирать разные сплетни, Сталин играл и в те, и в другие ворота. «Мне нравится Юрий, – говорил он дочери. – У него есть будущее, и он любит тебя. Выходи за него замуж». Светлана утверждала, что она устала сопротивляться давлению отца, который, к тому же, был уже стар, и попросту сдалась. Сталин пристроил второй этаж к своей кунцевской даче. Он ждал, что молодые супруги будут жить с ним. Когда вождь понял, что и дочь, и зять не в восторге от этой идеи, он превратил пристройку в кинозал. Сталин не был на роскошной свадебной церемонии, но устроил Светлане и Юрию медовый месяц на Черном море за государственный счет. Путешествие прошло не очень хорошо. Она обожала море, а у него была морская болезнь. Он любил горы, а она боялась высоты.

Родственники и друзья в один голос говорили, что Юрий производил хорошее впечатление. Степан Микоян вспоминал его как «спокойного и интеллигентного человека, который в то же время был очень веселым». Он хорошо играл на пианино. Юрий сразу же усыновил сына Светланы Иосифа, и мать с сыном вскоре переехали в просторную квартиру Ждановых в Кремле.

Свидетельницей жизни Светланы в то время стала актриса Кира Николаевна Головко. Впервые Кира увидела Светлану примерно в 1943 году, когда та сидела вместе со своим отцом в правительственной ложе во МХАТе. Тогда Светлана была подростком. Кира недавно вернулась в Москву из Саратова, где была в эвакуации. Играли «Горячее сердце» Островского. Актеров предупредили, что среди зрителей будет «Сам». Когда Кира краем глаза увидела знаменитый завиток сталинских усов, у нее буквально подкосились ноги. К ее облегчению, пьеса Сталину понравилась, «и он смотрел ее, как и «Дни Турбиных», десять или пятнадцать раз».

Кира встретила Светлану и Жданова летом 1949 года, когда вместе со своим мужем Арсением, начальником главного штаба военно-морского флота СССР, оказалась на том же курорте. Вскоре пара перебралась в Дом на набережной. Им вовсе не хотелось жить в «Доме предварительного заключения», но предложение исходило от самого Сталина. Как вспоминала Кира, «он просто спросил на ходу, хотим мы переехать или нет. Он редко спрашивал напрямую о таких вещах». Но не разобраться в том, что Сталин бормочет себе под нос, могло быть смертельно опасным. Пара получила пятикомнатную квартиру, в которой раньше жил морской адмирал, арестованный за то, что продавал советские военные секреты Америке и Британии.

Кира беспокоилась, что они с мужем были на виду. Многие ее друзья-артисты были репрессированы. Бывшая любовница ее мужа, балерина Большого театра, была арестована за связи с иностранной интеллигенцией, и Арсений боялся, что эта женщина может оклеветать его. В разрываемом на части ревностью и предательствами театральном мире было полно «стукачей» – так называли осведомителей. Кира всегда была осторожна в том, с кем из коллег в театре можно познакомить мужа, и Арсений вел себя так же.

В Доме на набережной Кира и Арсений устраивали небольшие вечеринки для семьи и близких друзей. В первый же вечер, когда Юрий и Светлана пришли к ним в гости, Жданов сел за рояль и начал играть, приглашая Киру что-нибудь исполнить дуэтом. Эти домашние праздники были веселыми, на них много смеялись, пели, танцевали, слушали пластинки и спорили. Но Кира заметила, что Светлана обычно садится в угол, «как-то отгораживаясь от всей компании», говорит тихо и никогда не танцует. Одевалась она строго, в хорошо сшитые платья из дорогих тканей, оживляя наряд только маленьким бриллиантом или подходящей брошью. Кира заметила, что она стройная, с красивой спортивной фигурой. Она носила маленькие каблучки и немного сутулилась, возможно, потому, что муж был ниже ее. Став друзьями, Кира и Светлана часто потихоньку смеялись над теми вечерами во МХАТе, когда на спектакль приезжал Сталин.

Однажды Светлана спросила Киру, как она научилась петь. Кира ответила, что у нее была замечательная преподавательница, бывшая аристократка Софья Рачинская. Светлана пришла в восторг. Она жаловалась, что от природы у нее очень тихий слабый голос, а в качестве аспирантки она была должна читать лекции в университете. Кроме того, у Юрия был чудесный голос. «Он очень общительный и любит петь, а я, как видишь… Поэтому Юрий садится за пианино, а я одна». Кира пообещала договориться с преподавательницей об уроках.

Когда на следующий день Кира подошла к Рачинской, у той чуть не случился сердечный приступ. Она побледнела и руки у нее затряслись. «Кира, что ты со мной делаешь!» – воскликнула старушка. Кира помогла ей сесть. Она попыталась объяснить, что Светлана – очень милый и приятный человек. После долгих уговоров Рачинская согласилась: «Ну, Кира, только под твою ответственность».

Несколько дней спустя Рачинская сидела и ждала свою новую ученицу. Она жила в коммунальной квартире на улице Воровского в очень большой комнате со старинным бюро, пианино, множеством книг и коробок с разными памятными вещами. За два часа до урока раздался стук в дверь. Вошли трое мужчин в гражданской одежде. В полном молчании они обыскали комнату, перевернув все вверх дном. Перед тем как уйти, мужчины разложили все по своим местам.

Светлана, ничего не знавшая о том, что произошло, пришла через двадцать минут с цветами, коробкой конфет и двумя пакетами продуктов. Рачинская отказалась брать плату за занятия, но, несмотря на это, она почувствовала себя смущенной при виде такого богатства. Вскоре Рачинская привыкла не говорить со своими друзьями о Светлане. Когда она рассказала одной знакомой о своей новой ученице, та исчезла из ее жизни на долгие годы.

У Светланы не было голоса, но Рачинская считала, что каждого человека можно научить петь. Уроки продолжались. Каждый раз за два часа до прихода Светланы появлялись три агента в гражданской одежде и «перетрясали» всю комнату. Каждый раз приходило трое разных мужчин, которые вели себя совершенно одинаково. Рачинскую нервировало это постоянное повторение. Она продолжала звонить Кире и докладывать об их визитах. Чувствуя себя виноватой, Кира сказала, что попросит Светлану прекратить занятия. «Нет-нет! – ответила Рачинская. – Если Светлане нужно, мы будем продолжать!» Как заключила Кира, «Софья Андреевна, несмотря на свой возраст, была рисковой женщиной!»

Примерно так в те годы жила вся советская интеллигенция, особенно, в Москве. Шпионы, осведомители, агенты НКГБ были повсюду. Никто никогда не мог понять, что же происходит, только чувствовалось, что над всеми нависла какая-то угроза. Это было как будто живешь на зыбучих песках, считая, что под ногами твердая земля.

По иронии судьбы, Светлана словно добровольно ослепла: она, так любившая искусство и литературу, по указанию своего отца, вошла в семью Ждановых. Ведь в период ждановщины именно отца Юрия больше других ненавидели артисты и интеллигенты. Он запретил музыку Прокофьева, Хачатуряна и Шостаковича как «чуждую для советских людей и их художественного вкуса». Он запрещал и произведения многих писателей и поэтов, в том числе, Анны Ахматовой. Об Ахматовой А.А. Жданов как-то сказал: «Она наполовину монахиня, наполовину проститутка, а скорее даже – монахиня-проститутка, у которой грех смешивается с молитвой».

К семидесятилетию Сталина (в действительности ему исполнялся семьдесят один год) в залах Третьяковской галереи, куда Светлана когда-то ходила со своим любимым Алексеем Каплером, открылась огромная экспозиция, посвященная одной теме. Со всех картин взирало лишь одно лицо – великий вождь в разных ипостасях: то добрый дедушка, то герой войны, то чудо-богатырь из русских былин. После этой выставки Светлана почувствовала себя подавленной: «Еще не бывало такой проституции искусства…» Но чего она хотела, когда сама вошла в семью человека, именем которого назвали репрессии против людей искусства?

Вся затея с замужеством снова обернулась несчастьем, ошибкой. Даже после смерти А.А. Жданова в его семье царил дух «показной, формальной, ханжеской «партийности» в сочетании с самым махровым «бабским» мещанством» – сундуки, полные «добра», привезенного из Германии после войны, безвкусная обстановка сплошь из вазочек, салфеточек, копеечных натюрмортов на стенах. Вскоре Светлана поняла, что ненавидит свою свекровь Зинаиду Александровну Жданову, которая держала сына в полном подчинении. Юрий называл ее «старой мудрой совой».

Зимой 1949-50 года Светлана тяжело болела – она снова ждала ребенка, и беременность проходила трудно. Весной ее положили в больницу, где она провела полтора месяца. Оказалось, что у Светланы и ее мужа несовместимый резус-фактор крови, поэтому она страдала от токсикоза, который сказывался на почках. Светлана чуть не умерла. Ее маленькая дочка появилась на свет в мае, на два месяца раньше срока. Поэтому Светлане пришлось провести в больнице еще месяц.

Чувствуя себя одинокой и нелюбимой, Светлана написала отцу письмо, полное обиды, где сообщила о рождении внучки Екатерины. Он ответил:

«Здравствуй, Светочка!

Твой «папочка».

Твое письмо получил. Я очень рад, что ты так легко отделалась. Почки – дело серьезное. К тому же роды… Откуда ты взяла, что я совсем забросил тебя?! Приснится же такое человеку… Советую не верить снам.

Береги себя.

Береги дочку: государству нужны люди, в том числе и преждевременно родившиеся. Потерпи еще, – скоро увидимся. Целую мою Светочку.

Хотя отец так и не навестил ее в больнице, Светлане было приятно получить от него письмо. Но ей было неуютно от мысли, что маленькая Катя, которая еще находилась между жизнью и смертью, уже «нужна государству».

Брак Светланы и Юрия продлился еще год, но уже оба супруга понимали, что он идет к концу. Мать Юрия и Светлана не выносили друг друга. Юрий страдал от своей работы в научном отделе ЦК. Вместо того, чтобы сблизиться, супруги отдалялись, каждый все глубже погружаясь в свои собственные неприятности. Светлана жаловалась:

Дома он бывал м, ало, приходил поздно (тогда было принято приходить с работы часов в одиннадцать ночи). У него были свои заботы и дела, и при врожденной сухости натуры он вообще не обращал внимания на мое состояние духа и печали. Дома он был в полном подчинении у маменьки… и шел в русле ее вкусов, привычек, суждений. Мне, с моим вольным воспитанием, очень скоро стало нечем дышать…

Трудно назвать то воспитание, которое получила Светлана, свободным. Скорее всего, она хотела сказать, что в ее доме всегда было много эмоциональных людей: бабушка Ольга, Анна, Женя – все они имели свое мнение и не боялись его высказывать. А она, несмотря на внешнюю мягкость, была «страстной во всем».

Но все было сложнее, чем внешняя сторона. И Светлана, и ее муж не могли преодолеть внутреннюю тьму, где свирепствовали злоба и страх. Было невозможно испытывать настоящие чувства в этих семьях, где никогда и ни о чем не говорилось. Обсуждали ли когда-нибудь они с Юрием ее отца, его отца или то, что происходило за стенами их квартиры? Это невозможно себе представить. Не было ли то, что она называла «нерастраченными чувствами», просто невозможностью говорить свободно? Кроме того, в ортодоксальных большевистских кругах чувства считались слабостью, потаканием своим желаниям или чем-то еще в том же роде.

Ее старая знакомая актриса Кира Головко однажды проходила мимо Кремля. Чтобы не толкаться в троллейбусе, она часто ходила из МХАТа пешком через Большой каменный мост мимо Кремля. Однажды, проходя мимо Боровицких ворот, она услышала, как кто-то окликнул ее по имени. Она вздрогнула от страха, но увидела, что к ней подходит Светлана. Они некоторое время не виделись, каждая была занята своими собственными тревогами.

Светлана попросила Киру прогуляться с ней. Ей надо было поговорить. Позже Кира вспоминала, что Светлана казалась очень грустной. Этот разговор актриса хорошо запомнила потому, что он был единственной откровенной беседой между ними. Светлана всегда была такой закрытой и сдержанной, что немногие решались открыто говорить с ней.

Светлана сказала Кире, что она хочет развестись с Юрием. Кира была поражена. Ей казалось, что Светлана очень любит Юрия: она все делала для него – брала уроки пения, носила низкие каблуки. И у них недавно родилась дочь Катя.

Кира так запомнила слова Светланы:

–  Это все мать Юрия, – продолжала Светлана. – Она с самого начала была против нашей свадьбы. А теперь мы на краю катастрофы. Дело дошло до того, что я обо всем рассказала отцу.

– А он что сказал? – спросила я.

– Он сказал, что семейная жизнь – это постоянные компромиссы с обеих сторон и что, если уж я родила ребенка, то должна сохранить брак любой ценой.

– Ты рассказала Юре об этом разговоре?

– Да, но все без толку. Его мать считает, что я погубила его и как талантливого ученого, и как пианиста.

К тому времени они дошли до Художественного театра и расстались.

Как сказала Кира: «Так закончились мои близкие отношения со Светланой».

Светлана и Юрий разъехались. Зная, что им не дадут развестись без разрешения Сталина, Светлана написала осторожное письмо своему отцу, подписав его «твоя обеспокоенная дочь»:

10 февраля (без года)

Дорогой папочка!

Я очень бы хотела тебя увидеть и рассказать тебя, как я живу. Я бы хотела рассказать тебе об этом лично – тет-а-тет. Я несколько раз пыталась, но я не хочу беспокоить тебя, когда ты не очень здоров и к тому же очень занят…

Что касается Юрия Андреевича Жданова, мы, в конце концов, решили жить отдельно, не дожидаясь Нового года… уже два года (мы) не живем как муж и жена. Между нами творится что-то неописуемое.

Он больше не нужен мне. Особенно после того, как он доказал – не словами, а делами, – что я ни капельки не дорога ему. И после этого он второй раз повторил, что я должна оставить мою дочь с ним. Исключено…

Я покончила с этим профессором-сухарем, бессердечным эрудитом.

Он закапывается в свои книги, а семья и жена ему вообще не нужны. Их ему прекрасно заменяют многочисленные родственники.

Итак, папочка, я надеюсь вскоре увидеть тебя, и, пожалуйста, не злись, что я написала тебе обо всем постфактум Я ведь и раньше тебе об этом говорила.

Крепко целую тебя.

Летом 1952 года Светлана получила разрешение отца на развод с Юрием. Кандид Чарквиани в своих воспоминаниях записал историю о том, как Светлана сообщила Сталину о своем окончательном решении.

Наша третья встреча со Светланой была столь необычной, что я помню ее очень хорошо. Еще до часу дня я приехал на дачу Сталина в Кунцево. После короткого разговора Сталин извинился. «Не скучай здесь,» – сказал он и вышел из комнаты. Чуть позже он вернулся чисто выбритый и в хорошо отглаженном френче и брюках. Но не успели мы начать обсуждать вопросы, из-за которых я приехал, как раздался стук в дверь.

Это оказалась Светлана. Сталин с восторгом поздоровался с ней, поцеловал ее и, показывая на свой френч, сказал: «Посмотри, как я разоделся для тебя! Я даже побрился!» Светлана пожала мне руку, и мы все расселись вокруг стола.

После того, как мы обменялись несколькими банальными фразами, наступила тишина. Сталин ждал, что Светлана начнет разговор, но она молчала.

– Я знаю, о чем ты собираешься говорить, – наконец сказал Сталин. – Итак, ты все еще настаиваешь на разводе?

– Папа! – взмолилась Светлана.

Я понял, что разговор будет касаться семейных дел, встал и попросил разрешения выйти прогуляться по саду.

– Нет! – отрезал Сталин. – Ты нужен мне здесь. Это необходимо.

Затем он повернулся к Светлане и пообещал, что сам расскажет всем о ее решении.

Мне ничего не оставалось, кроме как стать невольным свидетелем неприятного разговора о личных делах. Я постарался сесть как можно дальше, но у хозяина был такой громкий голос, что просто невозможно было его не слышать.

– Что тебе мешает? По какой причине ты хочешь развода?

– Я не выношу свою свекровь. Я не могу к ней приспособиться, – пробормотала Светлана.

– А твой муж? Что твой муж говорит?

– Он во всем поддерживает мать.

–  Ну хорошо, если ты так решила, то разводись. В таких делах нельзя принуждать силой. Но я хочу, чтобы ты знала: мне не нравится твое отношение к семейной жизни.

Это было последнее слово Сталина в этом щекотливом деле. Светлана, возможно, и была удовлетворена его решением, но сидела вся красная от смущения. Она быстро попрощалась и ушла.

Позже Светлана говорила, что Жданов был очень умным, культурным, талантливым в своей области человеком и замечательным отцом, но они жили словно в разных вселенных. Он тоже хотел развестись. После развода он подружески относился к Светлане, посвящал много времени дочери Кате и брал обоих детей в свои походы и археологические экспедиции.

Сталин разрешил своей дважды разведенной дочери уехать из Кремля. Он дал ей квартиру в Доме на набережной. Вместе с ней переехала ее старенькая няня Александра Андреевна, которая теперь стала больше обузой, чем подмогой. Квартира № 179 на третьем этаже в седьмом подъезде была скромной – всего четыре комнаты и кухня. Но она была роскошной по сравнению с обычным московским жильем того времени – коммунальной квартирой, где несколько семей могли ютиться в одной комнате, разделенной перегородкой, где постоянно ссорились на общей кухне и в общем санузле и постоянно писали жалобы на шумных детей, которых воспитывают хулиганами, в домовой комитет.

Светлане было двадцать шесть лет, она была на последнем курсе аспирантуры. Когда она разводилась, отец спрашивал ее, на что она собирается жить. После ухода от Жданова, она не получила ни государственной дачи, ни машины с водителем. По новому закону от 1947 года родственники членов правительства не должны были больше получать какое-либо обеспечение за государственный счет. Светлана запомнила, как однажды отец прямо-таки набросился на нее: «Дармоедкой живешь, на всем готовом?… Дачи, казенные квартиры, машины, – все это тебе не принадлежит, не считай это своим».

Она объяснила, что ей не нужна дача или машина с водителем, а аспирантской стипендии вполне хватает на то, чтобы платить за квартиру и покупать продукты для нее и детей. Тогда он успокоился и дал ей несколько тысяч рублей, считая, что это – огромная сумма. Он понятия не имел, что деньги обесценились настолько, что нескольких тысяч хватит только на то, чтобы прожить несколько дней. Светлана ничего не сказала.

Тем не менее, Сталин предложил купить дочери машину, но только если она вначале получит водительские права. Этот эпизод она всегда очень любила вспоминать. Еще одним из любимых воспоминаний был один-единственный раз, когда она повезла отца покататься на машине. Светлана была за рулем, на заднем сидении сидел охранник с винтовкой на коленях. Сталин выглядел очень довольным, видя, что его дочь может водить машину.

Но, по правде говоря, Сталин и его дочь все больше отдалялись друг от друга. 28 октября она писала ему:

28.10.52

Мой дорогой папочка!

Я очень хотела бы встретиться с тобой. У меня к тебе нет никаких дел или вопросов, мне просто хочется увидеть тебя. Если ты мне позволишь и если это не побеспокоит тебя, я бы хотела провести с тобой на ближней (кунцевской) даче два праздничных дня – восьмое и девятое ноября. Если можно, я возьму детей, сына и дочку. Для нас это будет настоящий праздник.

Светлана привезла детей на дачу восьмого ноября. Это был первый раз, когда Сталин увидел Катю, которой было уже два с половиной года, и единственный раз, когда Светлана, ее отец и дети были вместе. Также в этот день была двадцатая годовщина Надиной смерти, хотя об этом никто не упоминал. Светлана не знала, помнит ли еще ее отец о том, какого числа мать покончила с собой.

Светлана с отвращением смотрела на дачу отца. Комнаты выглядели просто отвратительно. В дешевых рамках на стенах висели фотографии, вырезанные из журнала «Огонек»: маленькая девочка с теленком, какие-то дети, сидящие на мосту. Незнакомые дети – нигде не было ни одной фотографии его собственных внуков. Совершенно одинаковая мебель в комнатах – в каждой кушетка, стол, стулья – испугала ее. Небольшое застолье прошло хорошо, но Светлана чувствовала, что отцу безразлично и ее присутствие, и присутствие детей. Он только один раз посмотрел на Катю и залился смехом. Светлана не могла понять, хотел бы ее отец снова жить с семьей. Когда она представила себе, как живет вместе с детьми с отцом под одной крышей, то поняла, что он уже привык к свободе своего одиночества, которое, по его утверждению, полюбил еще в сибирской ссылке. «Мы уже были так разобщены с ним жизнью за последние двадцать лет, что было бы невозможно соединить нас в какое-то общее существование, в какую-то видимость семьи, одного дома, – даже если бы на то было обоюдное желание».

Она приехала одна и без подарка на празднование семидесятитрехлетия (семидесятичетырехлетия) отца. На празднике присутствовали Берия, Маленков, Булганин и Микоян. Хрущев приехал и уехал. Молотова не было, он был не в фаворе. На ХК съезде партии в октябре Сталин подверг его жестокому глумлению, а его жену Полину выслали в Казахстан за то, что она говорила на идише на официальном коктейльном приеме. Ее без колебаний объявили «дочерью еврейского народа».

Сталин был полон энтузиазма. Повара подготовили настоящий грузинский пир. Несмотря на то, что все продукты проходили «проверку на яды», Сталин предпочитал, чтобы другие попробовали блюда, прежде чем он начнет их есть. Хрущев вспоминал, что Сталин часто говорил: «Никита, вон там стоят гусиные потроха. Ты их уже пробовал?» Хрущев отвечал «Еще нет». «Я видел, что ему самому хочется их съесть, но он боится. Я пробовал блюдо, и только после этого он накладывал себе».

Когда Сталин ставил на граммофон пластинки с русскими и грузинскими народными песнями, все должны были танцевать. А Сталин, по описанию Хрущева, в это время «слонялся среди танцующих, вытянув руки по швам. Было ясно, что он никогда раньше не танцевал». Потом появилась Светлана. Хрущев вспоминал об этом так:

Не знаю, приглашали ее или она приехала сама. Она оказалась среди людей, мягко говоря, значительно ее старше. Как только Сталин увидел трезвую молодую женщину, он тут же заставил ее танцевать. Я видел, что она устала. Она едва могла двигаться. Она немного потанцевала и хотела было остановиться, но отец продолжал настаивать. Она пересекла комнату и остановилась возле граммофона, прислонившись к стене. Сталин пошел к ней, и я тоже подошел к ним. Мы стояли вместе, Сталин ворчал: «Ну, давай, Светланка, танцуй! Ты же хозяйка, поэтому танцуй!»

«Я уже натанцевалась, папа, – сказала она. – Я устала». После этих слов он схватил ее за завиток волос на лбу и сильно потянул. Я увидел, что она вся покраснела и на глазах ее выступили слезы… Он тянул все сильнее и сильнее и вытащил ее за волосы на танцевальную площадку.

Светлана отрицает, что отец когда-либо вытаскивал ее за волосы на танцевальную площадку, но это празднование дня рождения стало ее последней встречей с отцом. Сталин, конечно, был пьян. Возможно, он тайно злорадствовал. Ведь он как раз закончил подготовку к своей последней и самой страшной идеологической компании – «Делу врачей».

13 января 1953 года информационное агентство ТАСС опубликовало официальное сообщение об аресте «врачей-вредителей».

Из последних новостей.

Арест врачей-вредителей.

Некоторое время тому назад органами государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза.

В этот же день в «Правде» появилась статья без подписи «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». «Врачи-убийцы» в ней назывались «убийцами в белых халатах». Всего было названо девять имен врачей, среди которых шесть человек были евреями.

Доктор Я.Л. Рапопорт, известный советский патологоанатом, был арестован третьего февраля. В своих мемуарах он так описывал атмосферу того времени:

Мы чувствовали, как сгущается политическая и общественная атмосфера, как нарастает притеснение, которое уже почти душило. Чувство тревоги, предвидение скорой и неминуемой катастрофы временами становилось ночным кошмаром. Более того, оно подпитывалось происходяшими событиями.

Публика, подхлестываемая сообщениями в газетах, крыла на чем свет стоит кровавых убийц и требовала мести. Люди отказывались лечиться у врачей-евреев.

Доктора Рапопорта арестовали как убийцу и члена антисоветской террористической организации. Как и другие врачи, он подвергся «секретному снятию», как в МГБ называли тайное исчезновение. Агенты МГБ приходили за своими жертвами ночью, обыскивали их квартиры и конфисковывали сберкнижки, облигации и все деньги. Это была специальная стратегия, направленная на то, чтобы оказавшаяся без средств к существованию семья бросилась занимать деньги у товарищей-«подпольщиков». Поэтому, встречая на улице жен и детей арестованных, многие отводили глаза, делая вид, что не знакомы с ними. «Врачей-вредителей» отправляли в Лубянскую тюрьму или в Лефортово. Не имеющие никакого понятия о том, что происходит, оставшиеся на свободе члены семьи в ужасе ждали возвращения агентов МГБ.

Доктор Рапопорт вспоминал, что «вначале «Дело врачей» не имело национальной окраски: русские и еврейские врачи обвинялись одинаково. Но через некоторое время оно приобрело антисемитскую направленность». Евреи были во всех слоях советского общества, в российской истории было принято обвинять их во всех грехах. Теперь Сталину понадобились врачи. Хорошо отработанная стратегия была проста: «Если их в чем-то обвиняют, значит, это правда».

По всей видимости, следующим должно было стать «Дело писателей». Доклад от источника в Союзе писателей СССР, отправленный в Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), сообщал, что «Литературная газета» «захвачена евреями и управляется евреями». Ее редактор, знаменитый писатель и герой войны, Константин Симонов на самом деле был Симоновичем, родился в еврейской семье и был сыном шинкаря в барском имении. На самом деле, Симонов не был евреем: его мать была урожденной княжной Оболенской. Вначале он смеялся над этой выдумкой, но потом стал более серьезным, узнав, что его «назначили» главой подпольной группы, которая связана с законспирированными космополитами в литературном мире Москвы. Его редактор предупреждал: «Есть ублюдки, которые хотят вырыть вам могилу, они и распространяют эти слухи. И запомните, какими бы абсурдными ни были обвинения, они были произнесены так серьезно, что я даже не поверил своим ушам». Вот так человек становился новой мишенью.

Светлана так вспоминала атмосферу этого года: «Зимой 1952 – 53 годов мрак сгустился до предела». Это было «так же тяжело для меня, как и для всех. Страна жаждала глотка свежего воздуха». Слишком многие родственники и знакомые находились в тюрьме или лагерях: тети и двоюродная сестра за «болтовню», Полина Молотова за «сионистский заговор», Лена Штерн как член Еврейского антифашистского комитета. Светлана консультировалась со Штерн по поводу лечения туберкулезного менингита у ребенка подруги.

Светлана слушала Валечку, верную домоправительницу своего отца, которая говорила, что Сталин «очень расстроен тем, как складываются события». Валечка слышала, как он говорил, что «не верит, что эти врачи были «нечестны» и что единственным доказательством их вины были доносы». Но даже Светлана к тому времени знала, что для ее отца это была проформа. Сталин предпочитал оставаться в тени, пока другие расправлялись с его врагами, которых он хотел наказать. Но именно он был кукловодом, который дергает ниточки из-за сцены.

В те дни Светлана слышала слухи о том, что скоро начнется третья мировая война с Западом. Один полковник, артиллерист, друг ее брата, доверительно сказал Светлане: «Эх, сейчас бы самое время начать, чтобы отвоеваться, – пока жив твой отец. Сейчас мы непобедимы!» Действительно ли готовилась война? Среди товарищей Василия, конечно, были горячие головы и сплетники, но посол США Джордж Кеннан был выслан из СССР по незначительному поводу всего через четыре месяца после этого разговора. Тем не менее, не похоже, что Сталин планировал наступательную войну. Некоторые историки считают, что он готовил глобальную депортацию евреев из страны, но эти сведения не подтверждены ничем, кроме слухов. Как бы то ни было, судьба врачей висела на волоске. Давление было невыносимым. Люди боялись говорить, «все затихло, как перед грозой».

И тут умер Сталин.

 

Глава 10

Смерть вождя

Второго марта Светлану вызвали с занятия по французскому языку в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Ей сказали, что ее ждет машина, чтобы ехать в Кунцево. Она почувствовала, что у нее кружится голова. Никто, кроме отца, никогда не звонил ей из Кунцева. Что-то случилось – ведь последние дни она не могла до него дозвониться. Охранники все время говорили, что приезжать не надо, что время неподходящее и связаться по телефону тоже не получится.

Вечером первого марта она почувствовала себя так неуютно, что поехала на дачу к своей подруге Люсе Шверник. Они вместе смотрели немой фильм «Станционный смотритель» по повести Пушкина, где старик-отец умирает на обочине дороги, отправившись искать уехавшую дочь. Когда она возвращается в свою родную деревню, то находит только отцовскую могилу. «Я проплакала весь фильм, – вспоминала Светлана. – Он запал мне в самое сердце. (Мой отец) звал меня. Это был немой зов. Возможно, я была единственным человеком на свете, которого он мог позвать». Замечание горькое, но, скорее всего, верное.

Все, что связано со Сталиным, было окружено какой-нибудь тайной или интригой. Его медленная смерть не является исключением. Что на самом деле происходило в последние дни? Ниже мы попытались восстановить события.

Вечером 27-го февраля Сталин отправился в Большой театр на балет «Лебединое озеро». На следующий день Светлане исполнялось двадцать семь лет, но отец не пригласил ее в театр. Это был последний раз, когда его видели на публике.

На следующий вечер он пригласил на обычный вечерний кинопросмотр в Кремле четверых членов Политбюро: Берию, Маленкова, Булганина и Хрущева. Про день рождения дочери он снова не вспомнил. По словам Хрущева, Сталин появился «оживленный и довольный». Потом мужчины поехали на кунцевскую дачу, где их, как обычно, ждал накрытый грузинскими блюдами стол. За обедом, по всей вероятности, говорили про дело врачей.

– Врачи уже признались? – спрашивал Сталин. – скажите Игнатьеву (глава МГБ), что, если он не получит от них полное признание, то не сносить ему головы.

На это Берия ответил:

– Они признаются… Мы закончим расследование и предоставим все материалы к публичному процессу.

Насколько этот разговор достоверен, точно неизвестно, поскольку каждый участник позже описывал свою версию событий, выгодную для него самого. Но то, что шел разговор о показательном публичном процессе по делу врачей-вредителей, вполне вероятно.

Хрушев так описывал конец этого вечера:

Как всегда, обед окончился в пять или шесть часов утра. Сталин был немного пьян и в очень хорошем расположении духа. Не было никаких признаков того, что у него что-то не так со здоровьем. Когда мы уезжали, он вышел проводить нас. Он грубо шутил, тыкая меня кулаком в живот и произнося мое имя с украинским акцентом, как делал всегда, когда был в приподнятом расположении духа. Итак, после этой встречи мы все разъехались по домам в хорошем настроении, потому что обед прошел хорошо. А обеды со Сталиным не всегда заканчивались так приятно.

По сообщениям охраны, проводив гостей, Сталин прилег на диван в своей «маленькой столовой» и сказал им: «Вы тоже можете вздремнуть.

Вы мне пока не нужны».

На следующее утро, первого марта, весь персонал ждал его распоряжений. Обычно Сталин просыпался около одиннадцати часов. Охранники начали тревожиться все больше и больше, поскольку из его комнаты не доносилось ни звука весь день. Но его все еще не решались побеспокоить. Наконец, в шесть часов вечера в комнате загорелся свет. Сталин явно проснулся, но так как он никого не звал к себе, никто не решился войти.

Около десяти вечера из Кремля прибыл курьер, который привез почту из Центрального комитета. Охранник Сталина Лозгачев, ответственный за получение почты, твердой поступью прошел в его комнату – к Сталину никто никогда не подкрадывался. В комнате Лозгачев увидел такую картину:

Иосиф Виссарионович лежал на полу, подняв кверху правую руку. Я остолбенел, руки и ноги просто отказывались меня держать… Он не мог говорить… Я бросился к нему и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?»

Тут я понял, что он обмочился, пока лежал на полу… Я сказал: «Может быть, позвать врача?» Он издал какой-то нечленораздельный звук – что-то вроде «дз-дз». Все, что он мог произнести, – это «дз». На полу рядом с ним лежали его карманные часы и «Правда»… Часы показывали 6.30…

То есть, по всей видимости, все случилось в половине седьмого… Я поднял трубку внутреннего телефона.

Когда сбежались другие охранники, Хозяин был уже без сознания. Они положили его на софу в большой столовой. Позвонили Берии, Игнатьеву, который теперь отвечал за личную безопасность Сталина, и Маленкову, который позвонил Хрущеву и Булганину. Потом стали ждать. Лозгачев утверждал, что поседел за ту ночь. Никто не вызвал врача.

Существуют разные версии того, что произошло дальше. Скорее всего, пять членов Политбюро приезжали в разное время, увидели, что Сталин мирно спит и уезжали, раздраженные на охранников за то, что они позвонили. «Не разводите панику», – так сказал охране Берия. Хрущев сказал, что им не нужно быть здесь, когда Сталин проснется утром и обнаружит себя в таком неловком положении: он всю ночь пролежал в собственной моче.

Врачей вызвали только в семь часов утра (по другим источникам – в девять) второго марта, то есть, только спустя двенадцать с половиной часов после удара и через девять часов после того, как он потерял сознание. Существует мнение, что эта задержка была преднамеренной попыткой лишить Сталина медицинской помощи.

Создается ощущение, что все, в том числе приближенные Сталина, были слишком испуганы, чтобы принимать какие-то решения. Если бы Сталин пришел в себя, он мог бы воспринять вызванных к нему врачей как действия заговорщиков с целью лишить его власти. К тому же это было не самое лучшее время для Сталина, чтобы обращаться к услугам докторов.

Когда личный врач Сталина доктор Виноградов осматривал его в последний раз, он диагностировал атеросклероз сосудов и рекомендовал курс медикаментозной терапии. Он также предложил Сталину уйти на отдых. Виноградов был принципиальным врачом, но неосмотрительным человеком. Разъяренный Сталин приказал уничтожить все его медицинские предписания. Виноградова арестовали четвертого ноября в связи с делом «врачей-вредителей». Далее лечение Сталина было весьма затруднено тем, что ведущие специалисты страны сидели на тюремных нарах на Лубянке или в Лефортово.

Когда приехала команда докторов под руководством профессора Лукомского, «они дрожали от страха не меньше, чем мы», как заметил охранник Лозгачев. Руки стоматолога, который вынимал у Сталина изо рта вставную челюсть, тряслись так, что он уронил зубы на пол. Было организовано постоянное дежурство невропатолога, терапевта и медсестры. Привезли кислородные баллоны.

Когда приехала Светлана, ее встретили Хрущев и Булганин, оба в слезах. Она подумала, что отец умер. Но они сказали, чтобы она прошла в комнаты, Берия и Маленков расскажут ей о ситуации.

Привычная тишина кунцевской дачи сменилась хаосом. Вокруг ее отца толпились врачи, они «ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни». На первый взгляд, Светлане показалось, что «все делалось, как надо». За исключением одной странной подробности: ей сказали, что отца нашли лежащим на полу в три часа ночи. На самом деле его обнаружили как минимум на пять часов раньше. Зная о состоянии Сталина, не пытались ли его заместители скрыть, что задержали начало лечения?

Светлана знала, что в Академии медицинских наук собрана специальная сессия, где обсуждают, как спасти ее отца. Ей казалось, что это смешно: «Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти». По комнате разлился страх, начали искать специалистов, которые могли бы спасти Сталина.

Вечером второго марта доктор Рапопорт находился в своей камере, в Лефортовской тюрьме, ожидая очередного ночного допроса. Его допрашивали часами, чтобы добиться «добровольного признания» вины. Сталин сам следил за ходом расследования по делу Рапопорта и был «разочарован». Когда следователь вошел в его камеру, Рапопорт был ошеломлен. Он решил, что это конец, но его мучитель сказал, что требуется его мнение как специалиста. Не мог бы доктор объяснить, что означает «дыхание Чейн-Стокса»? Вероятно, врачи Сталина рискнули объявить это своим диагнозом.

Рапопорт ответил, что это «судорожное, нерегулярное дыхание», которое бывает у детей и взрослых, «страдающих поражением дыхательных центров в головном мозге, что может быть вызвано опухолями, кровоизлиянием в мозг, уремией или тяжелым атеросклерозом». «Может человек в таком состоянии выжить?» – спросил следователь. Рапопорт ответил, что в большинстве случаев смерть, увы, неизбежна. Тогда следователь спросил, не может ли он рекомендовать специалистов по таким случаям. Рапопорт назвал восемь фамилий, но добавил, что, к сожалению, все эти врачи в данный момент находятся в тюрьме. Он решил, что МГБ готовит дело против очередного врача. До своего освобождения он и понятия не имел, что пациент, о состоянии которого с ним консультировался следователь, был самим Сталиным.

Суета вокруг смерти ее отца напомнила Светлане мрачную пьесу-гротеск. Она с отвращением смотрела на аппарат искусственного дыхания, который откуда-то привезли. Никто из присутствующих врачей не знал, как с ним обращаться. Они стояли вокруг, разговаривая шепотом, временами кто-нибудь на цыпочках подходил к дивану, где лежал больной. Когда профессор Лукомский приближался к лежащему без сознания Сталину, он, должно быть, думал о судьбе своих коллег, сидящих в тюремных камерах, потому что его трясло так сильно, что Берия прикрикнул: «Вы доктор или кто? Идите и возьмите его за руку правильно!»

Вскоре приехал Василий, пьяный в стельку, и закричал, что врачи убивают его отца. Они его отравили. Затем он выбежал из дома. Каждый раз, когда он возвращался, Василий выкрикивал те же самые обвинения. Как отметила Светлана, ее брат «ощущал себя наследным принцем».

Светлана была единственным членом семьи Сталина, кто был рядом с ним, пока он умирал. Ее двоюродным братьям, которые могли бы приехать, было запрещено бывать на кунцевской даче. Ее тети были в тюрьме. Чтобы успокоиться, она время от времени уходила на кухню к слугам.

Она была поражена сложностью нахлынувших на нее чувств, которые колебались от любви до облегчения:

Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, – я любила отца сильнее и нежнее, чем за всю свою жизнь… В те дни, когда он успокоился, наконец, на своем одре, и лицо стало красивым и спокойным, я чувствовала, как сердце мое разрывается от печали и от любви. Такого сильного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных я не испытывала ни раньше, ни после.

* * *

Возможно, Светлана увидела лицо человека, которым он мог бы стать, но никогда не был, отдав все человеческое в себе идее – идее Сталина, символа мощи Советского Союза. Странно, но она чувствовала вину – она не была ему хорошей дочерью. «Я жила в доме как чужой человек, я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своем Олимпе человеку».

Горе исказило реальность. На самом деле у Светланы не было практически никакого влияния на отца. Ее фантазии о том, что она могла спасти его, требовался враг, который угрожал ему. И она увидела Берию, который крутился вокруг постели Сталина и подолгу всматривался в лицо больного. Сталин иногда открывал глаза, но, по-видимому, был без сознания. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал продемонстрировать свою преданность и одновременно оказаться главным партийным лидером, когда удостоверится, что Сталин умер. Светлана решила, что Берия – враг. Он был «лукавым царедворцем», которому удалось обмануть Сталина, его Яго, который «сумел хитро провести отца» и впутать его в свои преступления. Это была нелепая, сознательная слепота, которой были подвержены многие в семье Сталина. Они боялись взглянуть правде в глаза и увидеть, что злом был Сталин, человек, которого они любили и который должен был любить их, но совершал преступления против них. Они хотели верить, что именно Берия довел мстительность, присущую Сталину, до настоящей паранойи.

Это отчасти было правдой. Всех членов Политбюро и государственного аппарата можно обвинить в соучастии в сталинских преступлениях. Все были виновны, но каждый знал, что Сталин несет ответственность за все и каждый слишком сильно боялся, в том числе и Берия, который начал подозревать, что Сталин готовит его падение. Берия был мингрелом из Западной Грузии. В 1951 году мингрельская националистическая группа была осуждена по обвинению в ведении подпольной шпионской работы в Грузии. Этот процесс получил известность как «Мингрельское дело», по которому был арестован ряд государственных деятелей мингрельского происхождения. Лидером группы якобы являлся дядя жены Берии. Опасность была очень близко. Берия прекрасно знал методы Сталина. Лаврентий Павлович должен был молиться о смерти вождя.

Агония Сталина продолжалась. Несколько дней он пролежал без сознания, захлебываясь своей собственной слюной. Кровоизлияние все больше распространялось. Лицо постепенно темнело, губы почернели. Он начал медленно задыхаться. В предсмертной агонии он открыл глаза и поднял руку в жесте, который Светлана приняла за прощание или угрозу, хотя, скорее всего, это была отчаянная попытка умирающего сделать еще один глоток кислорода:

«В последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, – это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть – тут он поднял вдруг кверху левую руку и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».

Хрущев тоже заметил этот жест, но принял его за последний рефлекс умирающего организма.

Сталинская дача в Кунцево с тех пор и до конца жизни преследовала Светлану в ночных кошмарах. Эти комнаты представали перед ней холодными, темными, душными, внушающими страх. Она бежала по бесконечному мрачному лабиринту, пока не просыпалась. Ее отец любил эту дачу. Светлана верила, что где-то неподалеку бродит его душа. После того, как увезли тело Сталина, она побывала на даче только один раз.

Сталин умер в 9 часов 50 минут пятого марта. Светлана запомнила, как они все стояли, окаменев в молчании, вокруг его постели. Она верила, что слезы на глазах собравшихся были искренними. Хрущев вспоминал об этом моменте так:

«Каждый из нас принял смерть Сталина по-своему. Мне было очень тяжело. Честно говоря, я принял это близко к сердцу не потому, что я был привязан к Сталину, хотя, конечно, я был к нему привязан. Я был обеспокоен составом правительства, которое осталось после Сталина, а особенно – местом, которое занял в нем Берия». Тело Сталина еще не успело остыть, а Берия уже громким хозяйским голосом требовал машину с шофером.

Когда все члены правительства устремились к выходу, Светлана осталась одна, раздираемая противоречивыми чувствами: горе и облегчение. Она потеряла отца и поэтому чувствовала боль и ужас, но она ощущала, как одновременно приходит облегчение. Тяжесть отпускала души и сердца людей, и со Светланой происходило то же самое.

Светлана смотрела на слуг, которые по очереди заходили в комнату, чтобы проститься. Домоправительница Сталина Валечка упала головой на грудь покойнику и заплакала, по деревенской традиции, в голос. Светлана была поражена и почти завидовала ей. Сама она сидела как каменная. Она не могла плакать.

Уже под утро тело положили на носилки и увезли в морг. Светлана сидела вместе с прислугой в столовой, они ждали официального объявления о смерти Сталина по радио. Наконец из радиоприемника раздался медленный голос диктора: «Перестало биться сердце соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя коммунистической партии и советского народа….» В сообщении говорилось, что Сталин умер в Кремле, что, конечно же, не соответствовало действительности, но именно в этот момент Светлана поняла, что смерть ее отца – реальность. И, сидя среди прислуги Сталина, она, наконец, зарыдала. Среди них она не чувствовала себя одинокой. «Все знали меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец все-таки любил меня, а я любила его».

За эту мысль Светлана держалась так, как будто, если она перестанет в нее верить, то прекратится ее существование. Однажды она сказала: «Вокруг отца как будто очерчен черный круг – все, попадающие в его пределы, гибнут, разрушаются, исчезают из жизни».

Для того, чтобы просто жить на свете, ей надо было верить в то, что он ее любил.

Сразу же после того, как тело Сталина вынесли, на грузовиках приехали агенты МГБ, чтобы забрать из его комнат всю обстановку, в том числе и телефоны. Молотов заявил, что Сталин жил так скромно, что теперь нет подходящего костюма для похорон и что его старую военную форму нужно вычистить и починить. Тело было выставлено для прощания в Колонном зале Дома Союзов с утра шестого марта и находилось там до девятого. Светлана, Василий и их дети были в официальном почетном карауле у гроба. Остальных членов семьи – дядю Федора, детей Анны и Жени – не подпустили ближе специального участка, отведенного для простых граждан.

Жизнь в стране остановилась. Театры и кинотеатры не работали, в школах были отменены занятия. Тысячи людей стекались на Красную площадь и стремились в Колонный зал, чтобы взглянуть на гроб Сталина. Народу было так много, что милиция просто не справлялась с толпой. На соседних улицах в давке погибло более ста человек, в том числе и дети. У тех, кто страдал, как доктор Рапопорт, создавалось ощущение, что «даже его мертвое тело требует новых жертв».

Константин Симонов, который считал себя следующим кандидатом в списке репрессий, получил распоряжение прибыть в Колонный зал седьмого марта в составе делегации писателей. Ему понадобилось два часа, чтобы добраться до Кремля сквозь толпу. Пришлось перебираться через грузовики, которыми перегородили Неглинную улицу. Там было так много народу, что Симонов даже не мог вынуть из кармана свое удостоверение Центрального Комитета партии, пока не нашел обходной путь позади Малого театра. Стоя в Колонном зале в почетном карауле среди других писателей, Симонов заметил, как дочь Сталина отделилась от группы родных. Светлана тихо поднялась на возвышение, где стоял гроб с телом ее отца, и долго стояла там, глядя в его лицо. Потом она отвернулась от него и спустилась вниз. Ни слез, ни поцелуев не было.

Девятого марта гроб установили на орудийный лафет и перевезли в Мавзолей, где тело положили в саркофаг напротив мумифицированного тела Ленина. Официальные лица выстроились в очередь, чтобы подняться к саркофагу по ступенькам. Сверху тело Сталина было накрыто стеклом полукруглой формы. Когда подошла его очередь подойти к саркофагу, Симонов, привыкший видеть «длинное восковое лицо Ленина», был поражен: Сталин выглядел «ужасно», «ужасающе живым». Было очень похоже, что под стеклом лежит живой человек. Симонову это напомнило о «чувствах страха и опасности», которые он совсем недавно ощущал, думая о своем будущем, о страхе, который до сих пор жил в его душе, так как он понятия не имел, как теперь повернутся события.

Миллионы советских граждан стояли в очереди, чтобы пройти мимо тела и проститься со своим вождем. Их горе вовсе не было лицемерием. Молодой Олег Калугин, который позже стал генералом КГБ, так описывал свое юношеско-восторженное отношение к Сталину:

Многим людям трудно было себе представить, как целая нация могла поклоняться такому чудовищу, но в действительности большинство из нас – те, кого не коснулись репрессии, – на него молились. Мы воспринимали его как человека, который провел страну через войну, превратил разрушенное государство в сверхдержаву, поднял нашу экономику так, что в стране больше не было безработицы, а жилье и продукты были у всех. Его пропагандистская машина была всесильной… Я просто почитал Сталина.

Сталин, человек, который железной рукой управлял страной четверть века, умер. Даже те, кто ненавидел Сталина, были вынуждены скрывать свое облегчение. Было очень неосторожно проявлять какие-то другие чувства, кроме глубокой скорби, по отношению к вождю. Кто мог знать, каким будет новый порядок?