Отецъ Иванъ проѣздилъ болѣе недѣли, воротился домой вечеромъ и засталъ Асклипіодота сидящимъ на крылечкѣ.

— А, батюшка!… вскрикнулъ онъ увидавъ подъѣхавшаго отца. Вотъ и вы наконецъ. А ужь мы заждались васъ…. Ну что, благополучно ли съѣздили?

Отецъ Иванъ слѣзъ съ телѣжки и перекрестился на церковь.

— Благополучно, отвѣчалъ отецъ, — усталъ только, спина болитъ!

— Сходите въ баньку, натритесь перцовкой и все пройдетъ!…

— Меня ужъ въ Москвѣ натерли хорошо. Долго помнить буду… такую дали баню…

— Что такъ? спросилъ Асклипіодотъ.

Но отецъ не отвѣчалъ и вошелъ въ домъ. Войдя въ залу онъ снова перекрестился и изнеможенный отъ дороги опустился на кресло, приказавъ подать себѣ чаю…

— Вы бы лучше водки выпили! посовѣтовалъ Асклипіодотъ. Но видя что отецъ не въ духѣ, поспѣшилъ спросить:- ну что въ Москвѣ новенькаго?

— Да вотъ новенькое: былъ я въ Москвѣ у твоего пріятеля Скворцова, у котораго ты сломалъ замокъ и укралъ 200 рублей съ чѣмъ-то, отдалъ ему пятьсотъ и привезъ отъ него заявленіе что деньги о пропажѣ которыхъ онъ объявилъ онъ нашелъ.

— Подлецъ! проговорилъ Асклипіодотъ.

— Это ужъ второй разъ плачу. Первый разъ заплатилъ на станціи и теперь вотъ въ Москвѣ; но мнѣ не денегъ жалко, а позоръ убиваетъ меня…

— Какой же тутъ позоръ! замѣтилъ Асклипіодотъ:- это просто ребяческая шалость, тѣмъ болѣе что я обоимъ писалъ имъ что деньги отдамъ.

— Да, я читалъ твое письмо къ Скворцову, въ которомъ ты пишешь что какъ только умретъ твой отецъ… Ну? да будетъ толковать объ этомъ. Завтра поѣду къ становому и отвезу ему заявленіе Скворцова.

— Что же вамъ безпокоиться, къ становому могу съѣздить и я.

— Нѣтъ, ужь я самъ.

— Я думаю, началъ Асклипіодотъ, — слѣдуетъ на Скворцова подать просьбу за клевету…

— За какую клевету? спросилъ отецъ Иванъ.

— Очень просто. Въ кражѣ денегъ онъ уличалъ меня, а теперь пишетъ что деньги нашелъ. Значитъ клевета….

— Нѣтъ ужъ, клеветой этою мы обижаться не будемъ….

Асклипіодотъ замолчалъ. Подали чай.

— А у насъ здѣсь новость! проговорилъ Асклипіодотъ.

— Что такое?

— Общество составилось.

— Не трезвости ли? спросилъ старикъ. — Ужь не ты ли учредителемъ?

— Нѣтъ-съ. Общество ревнителей къ пополненію естественной исторіи вообще и къ поимкѣ грачевскихъ крокодиловъ въ особенности.

— Какую же роль играешь ты въ этомъ обществѣ?

— Я, никакой…

— Кто же устроилъ это общество?

— Знаменскій. Все бреднями по рѣкѣ бродятъ. Сегодня я посылалъ къ нимъ за рыбой: цѣлое ведро карасей прислали. Не прикажете да уху сварить?

Отецъ Иванъ невольно разсмѣялся.

— А крокодила-то поймали? спросилъ онъ повеселѣвъ.

— Теперь ужь два оказывается.

— Какъ два?

— Двухъ видѣла: самца и самку въ саду Анфисы Ивановны. Теперь ищутъ тамъ ихъ яица. Говорятъ, всю малину поломали!

Отецъ Иванъ разсмѣялся снова.

Послѣ ужина отецъ Иванъ ушелъ въ свою комнату и, утомленный отъ дороги, скоро уснулъ, а Асклипіодотъ вышелъ со двора, приказавъ работнику не запирать калитки.

Ночь была превосходная, одна изъ тѣхъ волшебныхъ ночей которыя даже обыкновенные ландшафты превращаютъ во что-то восхитительное и которыя, вдохновляя художниковъ подобныхъ Куинаджи заставляютъ ихъ переносить эти ночи на полотно. Все что днемъ подъ лучами палящаго солнца, среди пыльной душной атмосферы кажется намъ не заслуживающимъ вниманія, ничтожнымъ, даже пошлымъ, вдругъ при свѣтѣ луны, окутанное мягкими тѣнями, останавливаетъ на себѣ вашъ взоръ и восхищаетъ васъ. Вы засматриваетесь невольно и на полуразвалившуюся избушку, а на болото заросшее камышомъ, а на вѣтреную мельницу съ растопыренными крыльями, и на группу ветелъ растущихъ гдѣ-нибудь вдоль ручья, и на развалившійся плетень огорода… и невольно останавливаетесь предъ картиной… Вы одни, потому что въ деревняхъ ложатся рано, вамъ никто не мѣшаетъ, вы мечтаете и только изрѣдка мечты ваши прерываются или крикомъ цапли слетѣвшей съ болота, или фырканьемъ спутанной на выгонѣ лошади. Вы останавливаетесь, прислушиваетесь и слышите какъ гдѣ-то далеко звенитъ колокольчикъ то чуть слышно, то громче, смотря по вѣтру, а тамъ въ сторонѣ стонутъ мельничныя колеса и шумитъ падающая на нихъ вода!…

Въ такую-то ночь на одномъ изъ коноплянниковъ села Рычей чернѣлось что-то прижавшись къ повалившемуся плетню заросшему лопухами. Чернѣвшееся можно было cнaчала принять за кучу мусора, но такъ какъ куча эта иногда шевелилась и издавала по временамъ сдержанный шепотъ, то и можно было догадаться что это не куча, а люди, и что люди эти были между собою очень нѣжны, такъ какъ шепотъ по временамъ прерывался продолжительными поцѣлуями и вздохами…. Сверхъ этого, такъ какъ одинъ голосъ былъ погрубѣе, а другой понѣжнѣе, можно было заключить что группа эта состояла изъ мущины и женщины.

— Озорникъ вы, больше ничего! шепталъ женскій голосъ.

— Говорятъ тебѣ что люблю! шепталъ мужской голосъ.

— Люблю какъ чорта въ углу! перебилъ женскій шепотъ.

— А ты лучше выпей! говорилъ мущина…

— Нѣтъ, я больше пить не стану, я и такъ пьяна.

— Пей! Бутылка еще не вся, а ты знаешь что на двѣ бутылки и богатство, а счастье, и любовь!..

— Ужъ вы наговорите, васъ только послушай. Ужъ я разъ послушала васъ, а теперь всю жизнь свою плакаться буду… Погубили меня дѣвку…

Послышалось бульканье.

— Пей!

— Ну васъ, отставьте!

— Пей подъ ножомъ Прокопа Ляпунова!

— А вы тише кричите-то! Вишь Ляпунова какого-то придумали!

— Пей, а остальное выпью я.

— Приставать больше не будете?

— Не буду.

— И кто только выдумалъ эту водку!

Послышался глотокъ.

— Теперь я выпью! проговорилъ мущина и послышалось бульканіе и на этотъ разъ весьма продолжительное и слышно было какъ бутылка стукнула объ зубы.

— Вишь, шепталъ женскій голосъ, — прямо изъ бутылки сосетъ! Тоже мальчишекъ учить собирается…. учителъ, нечего сказать…. Ну ужь еслибъ у меня дѣти были…

— Погоди, будутъ! перебилъ ее мущина.

— Я бъ ужь къ вамъ въ ученье ихъ не отдала….

Скоро шепотъ снова замолкъ и снова ночная тишина воцарилась въ окрестности…. Луна закатилась за облако и серебристый блескъ ея замѣнился тѣнью.

— Ну, прощайте! послышался женскій голосъ.

— Прощай, ангелъ души моей, божественная царица!

— Ну ужъ какая есть!… Живетъ!.. А вы лучше скажите мнѣ зачѣмъ вы въ Грачевку ходите?

— Нужно.

— Это съ вашей стороны очень даже гадко, обѣщали жениться на мнѣ, а теперь…

— Сказано женюсь.

— Нѣтъ ужь я вижу что не туда вы смотрите…. Вы меня погубила и…. Кто теперь захочетъ взять меня… Кому теперь нужна я…

— Надѣйся на меня!

— Обманываете вы все…. Я кромѣ васъ никого не любила….

— Украшаютъ тебя добродѣтели, до которыхъ другимъ далеко…. Ну прощай, кажется свѣтаетъ!…

— Прощайте, прошепталъ женскій голосъ.

— Прощай.

— Только видно и жди отъ васъ!

— Будь въ надеждѣ и жди, а мнѣ надо идти домой, отецъ изъ Москвы сердитый аки левъ пріѣхалъ.

И простившись мущина ушелъ, а возлѣ плетня поросшаго лопухами послышался женскій плачъ, сначала тихій, болѣзненный, а затѣмъ перешедшій въ вопль надрывающій душу…

Утромъ отецъ Иванъ опять заложилъ телѣжку и отправился къ становому, квартира котораго была верстахъ въ тридцати отъ Рычей. Воротился онъ уже вечеромъ усталый и измученный, а главное огорченный. Онъ позвалъ къ себѣ Асклипіодота.

— Дѣло плохо, проговорилъ старикъ.

— Какое дѣло?

— Какъ какое? твое, по которому я ѣздилъ къ становому. Говорятъ, дѣло это такъ кончиться не можетъ, такъ какъ это кража со взломомъ.

— Да вѣдь Скворцовъ сообщилъ что никакой кражи нѣтъ! проговорилъ Асклипіодотъ.

— Все-таки должно быть слѣдствіе.

— Какъ же теперь бытъ?

— Становой говоритъ что теперь все зависитъ отъ прокурора, а такъ какъ прокуроръ очень друженъ съ предводителемъ, то я и хочу просить Анфису Ивановну съѣздить къ предводителю, который кстати теперь у себя въ деревнѣ, и попросить его поговорить съ прокуроромъ.

— Видно безъ старыхъ барынь ни одно дѣло не обходится, замѣтилъ Асклипіодотъ.

На другой день отецъ Иванъ опять поѣхалъ, но на этотъ разъ поѣздка его была не дальная, такъ какъ онъ отправился въ Грачевку къ Анфисѣ Ивановнѣ.

Анфиса Ивановна была очень рада видѣть отца Ивана и въ ту же минуту начала его разспрашивать хорошо ли онъ съѣздилъ въ Москву. Отецъ Иванъ разказалъ ей про свою поѣздку, а когда передалъ дѣло по которому онъ ѣздилъ, Анфиса Ивановна даже перепугалась.

— Неужели это правда? проговорила она.

Но отецъ Иванъ поспѣшилъ оправдать своего сына, объяснивъ что все это тяжелая ошибка, что деньги въ послѣдствіи нашлись, что Асклипіодотъ сдѣлался невинною жертвой этой ошибки и подъ конецъ перешелъ къ тому что онъ, зная хорошія отношенія Анфисы Ивановны съ предводителемъ, рѣшился попросить ее съѣздить къ предводителю и похлопотать о сынѣ. Онъ подробно передалъ ей въ чемъ именно дѣло и о чемъ именно она должна просить предводителя. Такъ какъ Анфиса Ивановна давно уже кромѣ Рычей никуда не ѣздила, то предстоявшая поѣздка ее сначала перепугала, но когда отецъ Иванъ сообщилъ ей что предводитель въ настоящее время находится не въ городѣ, а у себя въ имѣніи, которое отъ Грачевки всего верстахъ въ десяти, Анфиса Ивановна успокоилась и даже нѣкоторымъ образомъ была польщена тѣмъ что къ ней обратилась съ просьбой по столь важному дѣду. Она даже забыла про крокодиловъ и дала отцу Ивану слово что завтра же поѣдетъ къ предводителю и почти увѣрена что послѣдній исполнитъ ея просьбу.

— Только я объ одномъ прошу васъ, проговорила она. — Память у меня плохая, да и не умѣю я называть всѣхъ этихъ новыхъ крючкотворовъ, такъ прошу васъ написать мнѣ на бумажкѣ о чемъ я должна говорить и просить, а то я все перепутаю и перемѣшаю. Только напишите пожалуста покрупнѣе, а то глаза что-то плохо видятъ.

Отецъ Иванъ исполнилъ просьбу.

Какъ только священникъ ушелъ, такъ Анфиса Ивановна въ ту же минуту позаботилась предупредить кучера Абакума что завтра утромъ она ѣдетъ къ предводителю, и чтобы поэтому онъ заранѣе натеръ себѣ табаку и чтобы приготовилъ карету. Но Абакумъ, успѣвшій уже пронюхать что тутъ дѣло пахнетъ не табакомъ, а поѣздкой къ предводителю, у котораго производится всегда отличное угощеніе всѣмъ пріѣзжающимъ съ гостями кучерамъ, принялся немедленно за приготовленія. Затѣмъ Анфиса Ивановна сдѣлала распоряженія о своемъ туалетѣ и вынула изъ комода дюжину тонкихъ носковъ, которые она связала было для судьи за Тришкинскій процессъ, и завернувъ ихъ аккуратно въ розовую бумажку положила на видное мѣсто чтобы не забыть.

— Говорятъ, вы къ предводителю завтра? спросила Мелитина Петровна входя въ комнату тетки.

— Да, мой другъ, отвѣчала Анфиса Ивановна. — Ты меня пожалуста извини что я не беру тебя съ собою, но это потому…

— Что вы, что вы! перебила ее племянница. — Къ чему эти извиненія, мнѣ даже и некогда, потому что сегодня мнѣ придется многое сдѣлать.

— Ну и прекрасно. А то мнѣ придется говорить съ предводителемъ о важныхъ дѣлахъ.

— Что такое случилось?

— Ничего особеннаго… тамъ въ Москвѣ… Отецъ Иванъ просилъ…

— Ахъ, это вѣроятно по дѣлу о деньгахъ… Я думала что-нибудь другое. Да, кстати, прибавила Мелитина Петровна. — Смотрите, хорошенько расфрантитесь… вы встрѣтите у предводителя большое общество… Я слышала что сегодня должны быть туда исправникъ, прокуроръ и другія служащія лица.

— Ты почему знаешь кто?

— Иногда самыя высокія тайны познаются чрезъ ничтожныхъ людей, такъ случалось и теперь.

Мелитина Петровна всю ночь писала письма, и всю ночь Карпъ видѣлъ огонь въ ея комнатѣ.