- К сожалению, необходимые нам фигуранты дела пока недоступны, - усмехнулся Роман, сидевший вновь в кабинете своего шефа. - Виталий Терпугов и Всеволод Решко находятся в служебной командировке на Украине и информация об этой экспедиции засекречена, а Алексей Шмирин вообще исчез из памяти компьютера МВД и из базы данных ГУИН.

- Как?! - изумился полковник Беликов.

- Представьте себе, - открыл блокнотик Роман. - час назад, когда я сунулся в Информационно-вычислительный центр, в компьютерный, за данными на этого Шмирина, я увидел, что в базе компьютера сразу после фамилии Шмеянов стоит Шмит. И то же самое - в ГУИН. А Шмирина будто не было никогда! У меня впечатление, что некие структуры его старательно прячут! Осталось только проверить компьютер Шмирина, может это что-то даст.

Беликов взглянул на часы и спешно набрал номер дежурного в Минюсте РФ и заказал ему срочную установку: проверить, когда и где состоялся суд над Алексеем Шмириным и какой был приговор суда. Далее он связался с центральным управлением МВД и сделал запрос, кто из следователей вел дело Шмирина и когда оно ушло в суд.

День клонился к вечеру, но Роман с шефом продолжали ишачить, вдвоем шлифуя и дополняя план расследования дела. Липатов склонился над своим довольно обшарпанным столом, Беликов -- над своим, сверкающим лаком.

Вскоре раздался желанный звонок телефона.

Беликов поднял трубку, одновременно приложив палец к губам, и сосредоточился на звонке.

- Костя? Привет, да Беликов беспокоит...

Михаил Павлович быстро посерьезнел, словно кто-то смахнул с его лица улыбку вместе со спокойствием.

- Понятно, спасибо за информацию, - произнес он. -узнай еще про этого следователя и мне хотелось бы видеть мотивировочную часть постановления. Понимаю, но постарайся напрямую, без согласований... проверь, кто еще обращался к вам по этому делу... Погоди минутку. - полковник прикрыл рукой трубку и посмотрел на поднявшегося с дивана Романа, явно намеревавшегося покинуть кабинет шефа. - Ты куда? Сядь и подожди!

Липатов пожал плечами и вернулся на место, листая сделанные с шефом совместные заметки.

- ...Все, Костя, я тебе перезвоню, - уловил завершение телефонного разговора Роман и тут же выпалил:

- Ну что?..

- Очень интересно, - спокойно ответил ему шеф. - Шмирин не то что не сидит, дело даже не дошло до суда... невероятно, но факт! Эпизод со смертью пациентки переквалифицировали как несчастный случай. Уголовное дело прекратили...

- Ничего себе! А кто вел дело?

- Горбовский, старый хрыч!.. Рома, ему сто лет как пора на пенсию, если я правильно помню... Что это с тобой? Не ожидал? Привыкай, здесь на нашем пути будет еще много подобных сюрпризов... Не горюй, дело я все равно обязательно посмотрю, старый хрен Горбовский не отвертится.

Удовлетворенный результатами своего труда, Беликов зацепил вешалку за длиннющий гвоздь в стене и, ослабив галстук и расстегнув ворот подаренной на день рождения песочного цвета рубашки уселся в новое добротное кресло с подлокотниками, закурил и глядя в потолок, спросил задумчиво:

- Ну что, Рома, не расхотелось заниматься этим делом? Как твое плечо?

-- Даже не ноет, - отшутился Липатов.

-- Шмирина от нас спрятали глубоко, Горбовскому указание спустили сверху, конечно, - потушил окурок Михаил Павлович. - Завтра поезжай в МЧС и Минобороны, ищи следы группы Терпугова и Решко. Кто курирует, состав, цели и задачи... Кто-нибудь о них должен знать, несмотря на всю секретность... В МЧС вообще ребятки хорошие в основном... Тогда до завтра, свяжемся по мобильному насчет встречи... Пока!

Сергей лихо крутил баранку микроавтобуса, объезжая на скорости выбоины и рытвины. Что творится за машиной, видеть он не мог - следом за каждой из машин тянулось густое облако мелкой пыли. В салоне тряслись Генрих - его попросили перейти из джипа во вторую машину группы - Павел, Николай, Тарас и Евгений. Они ехали молча, изредка поглядывая друг на друга. На коленях у Неверова лежал серебристый кейс с цифровыми замочками.

- Верной дорогой двигаемся, - лениво улыбаясь, сказал Евгений. - Скоро дело сделаем - и обратно...

- Бывал уже в этих местах? - спросил Генрих.

Неверов в ответ расстегнул куртку, раскрыл на коленях кейс. Внутри лежали папки с бумагами, поверх них лежал ноутбук. Легкое нажатие клавиши - и замерцал экран, на нем проявилась электронная карта. Неверов нажал 'укрупнение'.

- Приходилось, - наконец бросил он.

- С такими же задачами, как в Чечне? - прощупывал почву Генрих.

- А ты как думал? За это нам и платят, - деловито отрезал Евгений, после чего щелкнул клавишей мышки.

Тройка бесцветных молчаливых бойцов не вмешивалась в их диалог, отрешенно смотря себе под ноги.

- Меня почему из ОМОНа поперли, - неторопливо рассказывал Неверов, а Данзас с интересом слушал. - Мы вышли к поселку в точно запланированное время - в половине четвертого утра. Команда была смешанная - из ОМОНа и спецов. Наш командир, Слава Щербаков тщательно осмотрел поселок в бинокль и сказал: 'Двадцать минут отдохнем, а потом пойдем постреляем'. Ну хорошо, я зевнул, лег на спину и закрыл глаза. Отключился, все-таки многокилометровый марш-бросок.

Посты мы сняли из винтовок с глушителями. Пули впивались свинцовыми комарами 'чехам' в шеи, и боевики падали беззвучно на камни. Только кровь с ошметками мозга неожиданно громким бульканьем выплескивалась из их голов. А может, мне так только казалось.

Без пятнадцати четыре мы были уже на окраине поселка. Нам нужен был Арби Зароев. Больше года он командовал отрядом местной милиции в округе. А за месяц до нашей операции сдал все свое подразделение, более сотни человек крупному полевому подразделению боевиков, сука. А кроме того, месторасположение наших солдат в этом районе. Чем вооружены, по каким дорогам передвигаются и все остальное. Молодой, сука, двадцать семь лет. Красивый, сука. Нам раздали его фотографии. Что-то в нем было, сука. Нашей задачей было убить его. Сфотографировать труп и заснять его на видео. По агентурным данным мы знали, что Арби приехал в кишлак к брату и что с ним от силы десять человек. Для нашей команды десять человек - детская забава. В поселок мы просочились тихо и легко. Без проблем отыскали нужный дом. Двое минеров заложили нехилый заряд под угол дома. Затем все укрылись неподалеку. И тут раздался взрыв. Более трети дома словно корова языком слизала. Остервенело стреляя перед собой, с матерком, мы буквально влетели в дом. Опешившие, оглушенные боевики метались по задымленному, только что взорванному дому, как тараканы. А тут наши рядом еще из 'Мухи' пару раз пальнули. И началась канонада выстрелов. Это трое наших крошили людей Зароева, часть которых спала в соседнем доме. Как сейчас вижу, как отброшенная выстрелами, упала женщина, потом еще одна... И тут я метнул гранату. Как по команде, мы повалились на пол. Потом поднялись и снова стрелять, очередями, не особо целясь. Ты знаешь, мне было страшно, однако я уже привык бояться. Пули визжат и слева, и справа от тебя, а тебе плевать на пули. Как будет, так и будет, даже если тебе не повезет. Прошло минуты две, не больше, и все было кончено. Хороший бой всегда должен быть короток. И кровав, весьма кровав. Среди трупов мы отыскали Зароева. Мы сфотографировали его, все как надо. И засняли на видео. А потом...

- Ну и что было потом? - внимательно слушал бывшего однополчанина Генрих.

- А потом я отрезал Арби голову. - как-то виновато улыбнулся старому знакомому Евгений.

- Наш командир, Слава Щербаков, майор, опытный спец из ГРУ, заорал, переменившись в лице, когда увидел голову в моих руках: 'Я расстреляю тебя, бля, мать твою! Под трибунал пойдешь, урод! Ты же русский, мать твою! Ты же русский офицер, бля!'... Старая школа... А я смеялся в ответ и поигрывал головой, как мячиком. Майор, помню, передернул затвор автомата и направил ствол на меня. А мне не страшно, я отбросил голову куда-то в сторону, подошел к трупу Зароева и вырезал из груди сердце, вот так просто, словно говяжью тушу разделывал. Помнишь, я же начинал в армии поваром? На гражданке работал на мясокомбинате... Я снял с пояса флягу со спиртом и сделал несколько жадных глотков. 'Ну, все...' - помню слова майора.

- А что остальные?

- Ты слушай дальше... На меня такое веселье напало... Я тогда выкрикнул еще ему 'Ты не сможешь убить меня' и опустившись на колени, откусил большой кусок от шевелящегося еще, дымящегося крупного сердца, теплого, остывающего, и, чавкая, быстро-быстро стал жевать кусок. Как сейчас помню - мои губы и подбородок кровь выкрасила не в красное, даже не в бордовое, а в черное. Майор тогда сморщился и отвернулся, а я шумно выдохнул и сделал еще несколько глотков виски.

- Зачем все это?

- Да потому, что тогда в меня вселилась еще одна жизнь! - глядя Генриху в глаза, убежденно произнес Евгений. - Там, на поле боя, я стал бессмертен! Я понял, что теперь я буду жить вечно! И никто и ничто никогда не сможет убить меня! Тем более этот хренов майор!

- А тот что, пытался?

- Он рискнул бы. Он был малый решительный и быстрый, И он уже положил расслабленный палец на спусковой крючок. Но нажать не успел. Упал, прошитый автоматной очередью - снизу доверху...

- 'Чехи'?

- Да... Я же говорил, что я стал бессмертен! Услышав выстрелы, я сильно толкнул стоявшего рядом напарника и упал сам. Быстро откатился, укрывшись за массивным, полметра на метр примерно, куском стены развороченного дома. Выждав паузу, выглянул. За сараем стоял американский военный джип, пустой. Незаметно вылезшие из соседнего дома боевики спрятались теперь за его кузовом и стреляли оттуда в четыре ствола.

Я чуть приподнялся и осмотрелся. Кроме Щербакова, в траве лежали еще трое наших, неподвижные, тихие, лицами вниз, в землю. Мертвые. Наповал. Несколько пуль с грохотом отбили крошку с камня, за которым я находился. По звуку я определил, что выстрелы эти донеслись не со стороны джипа. И я снова осторожно выглянул. В окне другого дома, по левую теперь от меня руку, был оборудован дот и из-за него стрелял снайпер. Неожиданно выстрелы прекратились. 'Ты жив?' - вдруг кто-то спросил меня. Это был старший лейтенант Феликс Харченко, мы с ним одного года были, его к нам из новосибирского ОМОНа перевели. Он лежал метрах в двух от меня, не больше. 'Если отвечу, значит жив', - сказал я. 'Ты ответил', - сообщил мне Феликс. Я улыбнулся. 'Значит, так, - сказал Феликс, - долби что есть силы одновременно по обеим точкам, а я попробую добраться до гранатомета, он рядом с Пузановым. Вон там, видишь?' Я скосил глаза еще левее и увидел гранатомет. 'На счет 'три' работаем', - тихо сказал Феликс. Я слышал, как он вдохнул несколько раз глубоко и после пробормотав что-то типа молитвы из одного мата, стал считать. 'Три', - наконец отрывисто бросил Феликс. И я молниеносно вынырнул из-за камня, и, взяв в каждую руку по автомату, принялся беспорядочно палить в сторону джипа и окна. С наслаждением, черт возьми!

Машину подбрасывало на ухабах, но никто из увлеченных рассказом бойцов на это никто не обращал никакого внимания.

- ...Оба рожка расстрелял к чертовой матери, - продолжал Евгений. - Сразу упал за камень, на теплое еще, мною же нагретое место, судорожно дыша, на потное лицо сразу земля с травой налипла. Вытер рукавом. Посмотрел туда, где должен был быть Феликс. Он там и был, с гранатометом в руках. Успел вовремя. Я сменил рожки в автоматах, хорошо, еще готовясь к операции, изолентой их скрепил, чтобы в бою не терять время. Феликс подполз ко мне, укрылся за моим камнем. 'Бей сейчас по окну, - переводя дыхание, сказал Феликс. - А я пока джип этот хренов раздолбаю'. И снова я высунулся из-за камня, но уже теперь не сверху него, а справа, и начал палить... Когда пуля пробила мне правую ногу, я даже не понял, что произошло, так, обожгло слегка кожу. В горячке боя я совершенно перестал контролировать себя и практически полностью открыл для поражения всю правую часть своего тела, вояка, блин... А боль прилила волной потом, но так, что я закричал от боли и снова откатился за камень. Тем временем грохнул взрыв. Достал их Феликс, джип вспыхнул разом. Он-то стоял внутри сарая, а тот был весь покрыт кровельным железом - вот и представь, как там 'чичики' зажарились...

Евгений сплюнул.

- Мне было очень больно. Ужас, как больно. И чем сильнее становилась боль, тем быстрее, как мне казалось, немела голова. Я перестал чувствовать буквально все - губы, веки, щеки, нос... Снова прогромыхал взрыв, и вслед тотчас затрещал автомат, и еще через минуту я услышал голос Феликса - над самым своим ухом: 'Вот и снайпера нет. Все мертвые. Все кончилось, Женя' 'Молодец', - пробормотал я и потерял сознание.

Когда очнулся, было уже совсем темно. Мне сразу стало холодно. Наверху, высоко на небе, горели звезды, много, маленькие, дрожащие, ясные, тихие, бесстрастные, холодные, но тем не менее чрезвычайно манящие - на уровне подсознания, - как вода, как женщина, как дом. Как родной дом, куда хочешь вернуться.

'Закурить хочешь?' - спросил Феликс. 'Нет', - ответил я. 'Рана неопасная, - сказал Феликс. - У тебя пробита мышца. И только. Я продезинфицировал и перевязал ее. Рана неопасная, но крови ты потерял немало. Так что лежи, набирайся сил...' Я слабо засмеялся. 'Ты пытаешься меня успокоить?' - спросил я Харченко. 'Я пытаюсь тебя развеселить, - усмехнулся Феликс, - Но, как видишь, у меня это плохо получается. Ладно...' Я приподнялся на локтях, огляделся. Мне показалось, что вокруг одни только камни. И долина вдалеке. Но мы же ведь находились в поселке - ранним утром. Я спросил об этом Феликса. Харченко рассказал мне, что он унес меня оттуда. Там было оставаться слишком опасно. Из нашей группы в живых больше никого не осталось, рассказал еще Феликс. Подкрепление боевиков застало нас врасплох. Агент из местных соврал, а может, не знал, что боевиков было в два раза больше, чем он сообщил. Другая группа, человек десять, хорошо вооруженных, стерегли подступы к поселку со стороны заросшего лесом ущелья. Они не предполагали, что мы подойдем со стороны русла пересохшего ручья, чтобы не оставлять следов. И, услышав стрельбу, они, естественно, бросились на помощь. Но мы-то ведь не знали, не знали, что еще десяток 'чехов' имеются у нас за спиной. Рация уничтожена, поведал заодно мне Феликс, и поэтому вызвать вертолет мы не смогли. Вот он и нес меня полдня на спине, только бы уйти подальше от поселка. Как можно дальше. 'Вот блядство!' - только и сказал я, выслушав старлея. Феликс подогрел на маленьком костерке воду, сварил мне кофе, потом еще дал мне антибиотиков и две тонизирующие таблетки из походной аптечки. Не поверишь, минут через пятнадцать я почувствовал себя бодрым и почти здоровым. 'Пора нам', - сказал Феликс. Он взвалил меня на свои широкие плечи и понес. Где-то через каждый километр, может меньше, он останавливался, бережно клал меня на землю, ложился рядом и закрывал глаза, и отдыхал сам. И снова вставал, забрасывал, кряхтя, меня на спину, и понемножку двигался дальше. Молча. Молча, понимаешь? И только молча это было возможно. На очередном привале, когда вокруг были одни горы, видя, что сил у парня уже просто нет, - исчезли они, растаяли, ушли, - я тихо сказал Феликсу: 'Иди один, мать твою. Я подожду. Иди один. И пришли за мной вертолет. Так будет проще, Так будет легче. Мать твою!' Феликс, не обращая на меня внимания, встал, хрипло дыша, взвалил меня на спину и продолжил путь.

И мы еще так прошли какой километр, а может быть, и больше. И когда Феликс в очередной раз уже, я не помню, взвалил меня на плечи, я что есть силы укусил его за ухо. Феликс закричал от неожиданности, сбросил меня на камни, врезавшиеся мне в спину, и несколько раз ударил меня по щекам, приговаривая что-то матерное, видимо, чтобы я пришел в себя. 'Иди один и вызови вертушку, - как заведенный, повторял я. - здесь уже всюду наша территория, и мы оба выживем, мать твою! Помощь придет, мать твою!' 'Отставить, людоед хренов, мать твою! Вместе пойдем!' Феликс больно двинул меня кулаком по зубам.

'Да, я людоед, и потому я бессмертный. - Я прорычал ему из последних сил, - Я буду жить вечно! Понял? Понял?! Я никогда не умру! Никогда! Поэтому брось меня и свяжись с нашими' Он выругался. Но вдруг напряженно к чему-то прислушался. У меня уже не было сил следить за происходящим. Я чувствовал, что теряю сознание. Рокот вертолетного двигателя я все же услышал и это придало мне сил. Я толкнул старлея в плечо, и показал ему на появившуюся в предрассветном небе 'вертушку'. А Феликс неожиданно заплакал. Он плакал, не стесняясь. Обильно. И долго. Он перестал плакать только тогда, когда к нам подбежали десантники, спрыгнувшие с вертолета. Поисковая группа, мать их... 'Мы здесь с корешем погулять вышли в горы, - с трудом раздвигая губы в улыбке, сказал я бойцам, - и заблудились видать'.

...Очнулся я уже в госпитале. Мне рассказали потом, что Феликс пронес меня на плечах ровно тридцать шесть километров. Изменился я после этого...

- А как же все-таки тебя выперли? - не унимался Генрих. - Сам же сказал, что из твоего отряда кроме тебя с Феликсом больше никого не осталось.

- Так-то оно так, - хлопнул себя по колену Евгений. - Но они же потом всей шоблой прилетели на место боя, забрали убитых и вместе с ними все вещи. А на пленке все мои художества запечатлены! Как тут отмазаться? Едва не посадили... Ну, я изображал сильный стресс после ранения, после всего...

- Как потом пошло?

- Похлопотали за меня, - многозначительно возвел глаза к потолку Евгений. - оформили контрактником и направили в фильтрационный лагерь в Веденское, помойку разгребать. Он на территории Ингушетии находится, туда свозят всех задержанных подозрительных типов с этого региона, да из Дагестана.

- Ну там тебе было где разгуляться, - протянул Генрих.

- Я был обязан делать четко и безукоризненно свою работу. Непонятно? Я объясню. Даже убивать ты должен совершенно, насколько можешь. - Евгений улыбнулся мягко. - Даже бить ты должен красиво и предельно эффективно. И никогда... - Теперь его улыбка превратилась в неприятную усмешку. - Никогда ты не должен терять контроль над собой, вот, например, как потерял сейчас его я, сев вот так некрасиво и неудобно... - И он снова несмотря на бронежилет, оружие и рюкзак, закинул ногу на ногу. - Я кстати не люблю без нужды мучить людей, но они наших ребят пытали не в пример страшнее.

- О ваших делах не доложили куда следует?

- Мы мучили врагов, - просто сказал Неверов. - Они не должны были сюда приходить, в нашу страну, угнетателями, и более того и еще более того, грязными и отвратительными убийцами.

- А-а, и чтобы оправдать себя перед собой, - Генрих расправил плечи, - дескать, мол, не месть руководит тобой, не страх и не обида, а стремление к высшей справедливости, стремление к наведению конституционного порядка, ты делаешь перед собой вид, что борешься с террористами вообще, а не с отдельными людьми конкретно.

- Я не делал вид! - возмутился Неверов, не соглашаясь ни с кем, и тем более с собой. - Я так думал и я так думаю. Эти люди все потенциальные боевики или их непосредственные пособники. Чтобы подавить в тех краях сопротивление, нужно зачищать их всех, да!

Генрих усмехнулся.

- Но никуда не делось, поверь, желание убивать. - продолжал Неверов. - Уверен, что оно не исчезло и у тебя, майор, сейчас слушающего меня. Это желание настолько сильно врастает в тебя, что становится неотъемлемой частью тебя, и отделить вас друг от друга - тебя и это желание - может только смерть.

- Ну, ну, продолжай. Пока я не совсем согласен с тобой.

- Убивая, ты, по сути, уравниваешься с богом. То есть ты можешь не только дарить жизнь, как и любой из людей, но и по своему усмотрению отнимать се. Мы все имеем право давать жизнь, а отнимать почему-то не имеем. Кто это придумал? Когда? И отчего это считается единственно верным? Может быть, все как раз наоборот. Я думаю, вот с чего все начиналось. Однажды, очень и очень давно, кто-то гениальный, отмеченный, посвященный убил себе подобного и ощутил при этом мощный приток жизненных сил, ощутил радость жизни, своей жизни, и перестал тотчас бояться того, чего боялся раньше, стал спокойней засыпать и легче просыпаться, и, наконец, стал любить свою смерть, а значит, освободился от самой что ни на есть мучительной мысли, раздирающей всю человеческую жизнь, - мысли о смерти. Тот человек решил тогда же, что те чувства, что он испытал и ощутил, могут испытывать и ощущать только избранные, такие, как он, но ни в коем случае не все, не все, это совершенно ясно.

И этот сверхчеловек, наверное, имевший тогда возможность влиять на жизнь людей, придумывать и утверждать законы, придумал закон, по которому убийство считается самым страшным преступлением на земле. Так оно было. Я не сомневаюсь в этом. Причины, способствующие принятию закона, были именно таковы. Но тем не менее, каковы бы ни бы, ли, закон был категорично правилен и необходим. Ты скажешь, что я противоречу сам себе, что я утверждаю сейчас совершенно противоположное тому, что утверждал несколько секунд назад. И окажешься не прав. Я объясню... Ощущение власти над собой и ощущение радости жизни после убийства дано почувствовать не каждому, более того это дано единицам. Большинство же людей мучаются после убийства. Убитые являются им ночами, грозят им бледными пальцами из проезжающих трамваев и автобусов, шепчут на ухо всякую ерунду ну и так далее. Другая же категория людей вообще ничего не чувствует после убийства, ну, замочил и замочил, мать его, козла вонючего. Сытно после этого обедают и обхохатываются, смотря 'Кривое зеркало'. И таких, и первых, и вторых, большинство, повторяю, большинство. Так вот этот закон для них. Даже не закон. А, скажем, диктуемая извне непреложная внутренняя установка. Для них, и только для них. А для людей, сознательно идущих на убийство, чтобы получить ощущение собственной мощи, для таких людей существуют совсем иные законы - это те законы, которые они устанавливают сами для себя... Ты, наверное, смеешься сейчас. Мысль твоя, ты скажешь, не единожды уже произнесена и не однажды написана, а значит, банальна. Согласен, банальна, Но тем не менее она является единственно верной, потому как со столетиями нисколько не изменилась. Вот так.

- Ну а чем закончились твои приключения в лагере?

- А-а, - досадливо махнул рукой Евгений. - после нашей 'плотной работы' с задержанными умерло несколько человек. Ну и хрен, может, с ними, в тех краях каждый день люди пропадают. Но тут такая подляна случилась, один из ухайдаканных нами оказался братом Сулима Гочилаева, а тот же теперь за нас, с Рамзаном все время вместе, по телеку показывают. Сейчас Рамзан сделал его в новом правительстве Чечни замминистра по строительству. Ну и колесо завертелось, - Неверов зачесал волосы назад обеими руками, вздохнул и усмехнулся, - завели до хрена уголовных дел, куча следователей понаехала из Москвы, да еще эти паразиты из ОБСЕ пожаловали, словно кто-то им капнул, что у нас происходит. Шум вышел большой. Дело Озолина помнишь?

- Еще бы! - кивнул Генрих. - я хоть уже в СИЗО тогда был, каждый день о нем говорили. Ходили слухи, что его даже могут к нам перевести, в 'четверку', но в конце концов оставили в 'Матросской тишине'.

-- Там человек пять или шесть немаленькие сроки получили показательным решением суда, чеченская диаспора постаралась, желая отомстить за земляка. В частности, капитан Озолин. Меня эта волна только чудом, считай обошла.

Дали условный срок три года, теперь, вот, искупаю кровью. На бумаге я законопослушный гражданин, а в реальности это уже которая моя командировка сюда. Я убивал, ты знаешь. Я не мог не убивать. Если бы не убивал я, убили бы меня. Это же война. И на войне убивать просто, убиваешь ведь тех, кого не знаешь, с кем не знаком. Никаких эмоций не вызывает убийство на войне. Разве что первое. И то не у всех. Совсем другое, если убиваешь не в бою. Тогда, убивая его, я лишаю права на существование целый мир, с материками, морями, государствами, городами, зданиями, автомобилями, любовью и страстями, звездами. Да, он плохой человек. Но кто же это установил, определил и доказал? Может, точно такой же плохой, а может, тот, кто еще похуже. Ведь так, согласись, майор, ведь так?

Генрих, не возражая, кивнул, но осторожно, слабо, едва заметно. А Евгений возможно, ощутив моральную поддержку, рассмеялся, но не получил отклика от Данзаса.

- Так вот именно тогда я приравниваюсь к богу. Потому что в этот момент только я один - и никто другой - решаю - жить этому человеку или умереть. Никто этого не вправе решить. А я решаю. Хоть и не вправе. Решаю и беру ответственность за это решение. И именно в этом мгновение я подобен господу.

'Он думает, что я одобрил... Конечно же, он может так думать. Другое дело, согласен ли я с этими мыслями и умозаключениями, и выводами. Согласен ли? Вот что главное. Я не согласен.' Генрих смотрел в окно, вглядываясь в вечернюю степь.

У Тараса в руке раздалась мелодия из популярного фильма.

- Слушаю, - услужливо сказал он, посмотрев на экран мобильного. - считаю вечер воспоминаний закрытым, - кратко перебросившись парой ничего не значащих фраз с незримым собеседником и выключив аппарат, обратился он затем как равный к равному к Евгению, - мы подъехали к цели.

- Где мы? - оживился Генрих.

- Здесь был разбит полевой лагерь Бумеранга. - внимательно взглянул на электронную карту местности Евгений. - именно здесь в последний раз выходил на связь сам Бумеранг и, согласно нашим источникам, здесь в последний раз видели членов его группы.