На утренней зорьке Генка рыбачил седьмым в большой лодке. От папы и Рейно Арвидовича его переманил Дерябин.

— Давай с нами, Генушко! У тебя, говорят, удача за пазухой.

Генка оглянулся на отца, — тот молча кивнул, разрешил.

Длинными тяжелыми веслами на пару гребли Подкользин и Виктор Павлович, Серегин отец. Широкая лодка шла грузно, мелкие волны с причмокиванием шлепались о борт. Дядя Вавилкин обмочил в воде указательный палец и выставил его в небо, определяя направление ветра. Озеро еще не проснулось, и казалось, что над рыбаками и над Култозером что-то большое дышит в предутренней дреме…

Небо изменялось на глазах, за доли секунды. Совсем недавно оно было все одинаково бесцветное, грязно-серое, как линялые джинсы на коленях. И тут голубизна на западе стала отдаляться, набухать прозрачной синевой, а на востоке и чуть левее, севернее, голубизна таяла, светлела, и росла, росла над далеким берегом нежно-розовая ленточка зари.

— Красиво ка-ак… — нараспев шепнул Сережа.

— Это еще что! Еще в тыщу раз красивей бывает! — так же тихо похвастал в ответ Генка, словно он сам руководил восходом солнца.

— Гена, у тебя червей много? Поделись, — шепотом попросил с кормы дядя Дерябин. Генка отсыпал горсть червей в мозолистую ладонь.

Лодка остановилась на середине озера, Вавилкин осторожно опустил за борт якорь, поддернул веревкой, проверяя глубину, — все в молчаливом ожидании смотрели на него.

— Тут. Прибыли. Готовь снасти.

Рыбаки ожили, несуетливо, но спешно принялись разматывать донки и удочки, насаживали червей, закидывали снасти в воду. Генка показал Сереже «лучший в мире» способ насадки червяка, так, чтоб самый копчик крючка проклевывался наружу, потом посоветовал уменьшить глубину на леске, чтобы наживка над дном висела. Сережа согласно кивал головой.

Прошло пять минут молчания недвижных поплавков, десять. Уже золотился сосновый лес на западном берегу. Томительное ожидание словно висело над лодкой, наконец Подкользин вытянул махонького окушка, снял с крючка, разглядел близорукими глазами и выбросил в воду.

— Ступай, отца позови или деда!

И моментально клюнуло у Виктора Павловича. Его окушок был чуть крупнее. Виктор Павлович далеко отбросил его в озеро.

— Деда надо было звать, а не брата!

II началась зорька: рыба проснулась, подошла к луде. Окуней сменяла плотва, плотву окушки. Топорща жабры, выдергивались из воды наглые ерши, Виктор Павлович вытянул небольшую щучку. Рыба клевала не беспрестанно, а волнами: поклюет-поклюет — передышка. И опять заклюет-заклюет. Словно были у нее свои часы «пик».

Генке везло не больше, а даже меньше других рыбаков, хотя он надеялся показать Сереге, что значит настоящий рыбак, а не новичок. Показывать, к сожалению, было нечего. А Серега Исправно вытягивал ровных черноспинных окуней.

— Дядя Вавилкин, — обратился Сережа во время затишья, — А как вы эту луду нашли?

— Я ее давно знаю. Еще от отца своего…

— Нет, я не то спрашиваю. Как сегодня вы луду нашли? Ведь на воде не написано, что здесь луда? И вешек нет. Озеро и озеро. Примет нет, сквозь воду не видно…

— Приметы есть! Вот примечай: видишь, из-за острова на том берегу проплешина показалась? А по другому берегу смотреть — мы чуток не дошли до той сосны. На пересечении примет луда находится. Луда — каменистая гряда.

— Ага! — воскликнул Сережа, — Понял! Как по системе координат! Икс-игрек.

— Во-во. Широта — долгота.

У Генки, как назло, в третий раз подряд сорвалась с крючка плотичка и раненая рука разболелась. Он не стал свежего червя насаживать, спрятал забинтованную ладонь под мышку, насупился, сделал вид, что ему все равно — не клюет толком и не надо, — пусть Серега больше поймает. Стоило Генке прикрыть глаза, как на него неудержимо навалился сон. Оно и понятно — не выспался, белая ночь коротка, заря заре на пятки наступает…

— Рыбнадзор! — громко сказал кто-то, и от этого возгласа Генка проснулся. Из загубины стучал лодочный мотор. Серебристая «казанка» быстро приближалась к рыбачьей лодке, по за триста метров «казанка» развернулась, сделала крутой вираж, и один из инспекторов приглушил мотор. Второй инспектор, помоложе, в большой бинокль долго разглядывал спокойных рыбаков. Первый инспектор сначала на малых оборотах, а потом на веслах подвел «казанку» к лодке.

— Здорово, рыбаки! — приветствовал артельщиков бородатый мужчина в рыбнадзоровской фуражке с синим околышком. Второй инспектор оказался мальчишкой лет пятнадцати, тоже в фуражке, но малиновой, пожарницкой.

— Доброго здоровья, Игнат Степанович, — поздоровался от всех рыбаков дядя Вавилкин.

— О-о-о! Иван Васильевич! Сколько лет! Свои, значит… Рыбку ловите?

— А вы рыбаков? — ухмыльнулся Дерябин.

— Рыбаков мы не ловим, у нас лицензия на браконьеров! — Игнат Степанович похлопал по своей кобуре и серьезно спросил: — Сеток в норме?

— Восемь штук на четыре лодки, считая резиновые.

— Это хорошо. А то какие-то гады перегораживают сетями речку. Две ночи караулили их с сыном, но так и не дождались. Сетки вот реквизировали, — инспектор лягнул лежавшую на дне «казанки» бурую груду сеток, забитых водорослями. — Рыбы испорчено полтонны. Пришлось выкинуть.

— У нас Генка отличился, — дядя Вавилкин похлопал Генку по плечу. — Кумжу на спиннинг вытянул!

— Да ну?! В каком месте?

— На протоке, — буркнул Генка, испугавшись, что инспектор может кумжу отобрать, а его, Генку, арестовать.

— Повезло тебе, парень, кумжа к нам редко заглядывает. Она сверху приходит, с Пихтозера, — инспектор улыбнулся Генке, как бы поощряя, мол, на спиннинг можно, закурил, поскреб свою жилистую шею под широкой скандинавской бородой и сообщил: — Да, мужики, скоро мы Култозеро закрываем. Любая рыбалка будет запрещена. Совсем.

— Это почему же?

— Будем Култозеро пелядью зарыблять, маточное стадо разводить. Осенью мальков запускаем. Четыреста тысяч штук, по плану. Сей год ловите, а на будущий не приезжайте.

— Что ж, дело государственное. Будет ли прок? Не уйдет ли пелядь из Култозера?

— Плотину будем строить, с металлической сеткой. Все предусмотрено, так что ищите на будущий год другое озеро.

— Ничего, найдем, — ответил Вавилкин, — Игнат Степанович, не боишься сына с собой тягать? Вон Женьку Ипатова на Кускутярви браконьеры застрелили! Хороший был мужик…

Сын Игната Степановича, услышав, что в разговоре упомянули о нем, оторвал от глаз бинокль, через который разглядывал остальные артельные лодки.

— Хо-ро-ший! Спору нет, — Игнат Степанович аж раскатал слово «хороший», подчеркивая, какой замечательный человек был Женька Ипатов. — Наше дело такое. У меня самого из ляжки половина заряда не выковыряна. К дождю чешется. За этот выстрел один придурок пятый год сидит. Скоро выйдет, побеседуем… Сын пускай привыкает. Кому-то надо.

Рыбаки еще побеседовали с инспектором о том, что щука в Култозере рано зубы меняет, повспоминали Женьку Ипатова, хорошего человека, которого все, кроме Виктора Павловича и Сережи, знали в лицо и в деле, и распрощались… Игнат Степанович на веслах отвел «казанку» от рыбачьей лодки и поодаль врубил мотор. Его сын напоследок осмотрел всех рыбаков в бинокль, запоминая лица…

— Генушко, пока ты спал, мы твоих червей поделили. У всех кончились, — сообщил с кормы Дерябин.

— Неужели я долго спал? — удивился Генка.

— Часа два верных.

— Гена, смотри!!! — Сережа достал из своего рюкзака громадного шестисотграммового окуня. — Этого я на твоего червя поймал.

— На моего червя… — голос у Генки сорвался, от обиды защемило в висках…

— Да ты никак червя пожалел? — срезал Генку дядя Вавилкин.

— Нет-нет. Я говорю, что такие окуни только на моих червей клюют! — выправился Генка.

— А-а-а. Другое дело.

— Я этого окуня маме привезу! Вот обрадуется! Она таких громадных даже в магазине «Живая рыба» не видела.

Сережа не мог налюбоваться на свою добычу.

— Это каким боком смотреть… — ехидно сощурился дядя Дерябин, — Может, этого окуня я своей благоверной преподнесу!

— Как так? Его же я поймал, — очень удивился Сережа. — Окунь мой.

— Поймал ты, а окунь не твой! Вот мы у костра соберемся и весь улов по числу едоков поделим. Что ты думаешь? Климкин на всю артель уху варил, так ему домой рыбы не надо? Он не рыбачил, но с рыбой будет. Такой закон, Сережа. Уж как повезет на дележе: тебе ли выпадет этот окунь, а может, мне.

Сережа недоверчиво выслушал Дерябина и вопросительно посмотрел на своего отца. Виктор Павлович весь подобрался, но промолчал. Серега повернулся к Вавилкину — что он скажет? Неужели Дерябин прав, и окуня придется отдать?

— Верно сказано. Артель расходчика кормит, — подтвердил дядя Вавилкин. — Но делить улов мы будем не по едокам, а по рыбакам! Варнак и Кеша тоже едоки, у костра питались, но без доли останутся! Хо-хо!