21 декабря 1943 года

Ребенок передвинул белого коня на g3 и в тот же миг заметил, что через два хода неизбежно получит мат. Защититься невозможно. Однако выбора не было. Другие, даже те, кто был старше, наверняка зарыдали бы или еще как-нибудь проявили свое отчаяние, но он остался холоден, как мрамор, и лишь пристально глядел в ледяные глаза противника, словно завороженный их голубым блеском.

Офицер в темной шинели криво ухмыльнулся. Потом сплюнул черную от жевательного табака слюну на припорошенную снегом землю, под ноги охранников и узников.

О том, что победа за ним, ему было известно еще три хода назад…

И он двинул надменным жестом своего ферзя через три клетки, на h3.

Шах.

Ребенок почувствовал, как ему перехватило горло. Во взглядах зрителей, к кому бы они ни относились, к расе господ или недочеловекам, заключенным в лагере, промелькнул ужас, потому что все осознали безнадежность положения.

И все же мальчик упорно старался найти выход. Но выхода не было, и его лицо побледнело.

– Ходи! – рявкнул офицер.

Ребенок вздрогнул. На его глаза навернулись слезы.

– Ходи! – повторил офицер в бешенстве.

Тогда мальчик лихорадочно двинул своего короля: единственная, роковая возможность.

Нацистский офицер растягивал удовольствие, приберегая театральный эффект напоследок. Выпрямившись на стуле, он с рассчитанной медлительностью поставил черного ферзя перед белой пешкой на g5.

Шах и мат.

Ему даже не пришлось отдавать приказ: его люди сразу же схватили проигравшего. Затем, как и было предусмотрено, прижали правую руку ребенка к столу. Мальчик напрасно умолял, пытаясь избежать своей участи: никто не заступился за него.

Один из двух охранников, тот, кто был выше ростом, вытащил стальной тесак с тупым лезвием. Маленький мученик закричал и стал вырываться как одержимый. А хищник тем временем смаковал победу. Достал новый кубик жевательного табака и бросил себе в рот, не сводя глаз со сцены.

Палач оперся о край стола и одним махом отрубил ребенку указательный палец, раздробив кость посредине.

Мраморную шахматную доску залило струей алой крови.

Свидетели этой сцены разделились: одни испытывали злорадство, другие тошноту; но вопли кричавшего от боли ребенка в лагере № 1 слышали все.

Издалека донеслась очередь энного расстрельного взвода, прикончившая семью, уже измученную бесконечным путешествием…

А из-за отрубленного пальца, упавшего на грязный и зловонный плац главного лагеря, с омерзительной жадностью дрались собаки.